Лоуренс Стефани. Тайная любовь

   Она заметила двух красавиц, пытавшихся привлечь внимание Габриэля, смотревшего на них с полным равнодушием, когда длинные цепкие пальцы властно взяли ее за локоть.
   — Добро пожаловать в город, дорогая. — Пальцы сползли ниже, переплелись с ее собственными и на мгновение сжали их.
   Алатея обернулась, сияя улыбкой.
   — А я-то гадала, куда вы пропали!
   Она оценивающе пробежала глазами по высокой фигуре подошедшего.
   — И как прикажете мне теперь называть вас — Аласдейр или Люцифер?
   Его ослепительные зубы на мгновение сверкнули в улыбке.
   — Думаю, любое имя подойдет.
   Алатея оглядела зал.
   — Интересно, что там поделывает ваш братец?
   Люцифер проследил за ее взглядом.
   — Он выполняет свой долг — стоит на часах. Мы с ним разделяем эту почетную обязанность и дежурим по очереди,
   — А эти девушки — ваши кузины?
   — Вы угадали. Дело в том, что у них нет старшего брата и нам приходится приглядывать за ними. Конечно, и Дьявол тоже должен нести свою долю ответственности, но теперь он нечасто бывает в городе, так как очень занят — ему приходится заботиться о герцогских землях, герцогском кошельке и герцогском потомстве.
   Взгляд Алатеи скользнул по высокой фигуре герцога Сент-Ивза.
   — Вот как? А эта дама?
   — Онория, его супруга.
   — Понятно! — Алатея кивнула.
   Теперь ей стало ясно, почему Дьявол не спускает глаз с этой женщины. Ей приходилось время от времени встречать всех кузенов Габриэля и Люцифера; между этими встречами иногда проходило по несколько лет, но для нее не составляло труда узнать их в толпе. Их мужественная красота стала притчей во языцех, хотя они все были красивы по-разному. Дьявола легко можно было принять за пирата, Вейна отличали холодная грация и изящество, Габриэля — классические черты.
   — Не вижу еще двоих, — сказала Алатея, оглядывая толпу.
   — Их здесь нет. Ричард и его ведьма сейчас в Шотландии.
   — Его ведьма?
   — Я хотел сказать — его жена. У меня не вызывает ни малейшего сомнения тот факт, что она из породы ведьм. В тех краях ее называют Леди Долины.
   — Вот как?
   — Ну да. А Демон тоже занят — он сопровождает свою молодую жену на скачки.
   — На скачки?
   — Да, они оба питают интерес к скачкам. Разумеется, их интересуют только чистокровные лошади.
   — О! — отозвалась Алатея, мысленно делая пометку в своем списке. — Итак, неженатыми пока что остаетесь только вы двое.
   — Грешно бросать в меня камни тому, кто живет в башне из слоновой кости.
   Улыбка Алатеи была по-прежнему дружеской:
   — Я давно поняла, брак — не моя стихия.
   — Помню, что ты мне это говорила, но так и не могу понять почему.
   Она покачала головой и отвела глаза:
   — Не важно. Забудем об этом.
   Ее взгляд снова обратился к двум белокурым красавицам, весело щебетавшим и старательно игнорировавшим Габриэля.
   — А ваши юные кузины, кажется, близнецы?
   — Да, это их второй сезон, но им только по восемнадцать,
   Алатея бросила взгляд на Люцифера, потом снова посмотрела на девушек, отметив их в высшей степени модные туалеты. Заметив, что Габриэль следит за ними с мрачным видом, она покачала головой.
   — Вы не находите, что ваш брат странно себя держит? Если им по восемнадцать, то почему он так следит за ними?
   В это время Люцифер заметил Мэри и Элис, прекрасно себя чувствовавших в группе сверстниц невдалеке от них.
   — Зато ты за своими родственницами совсем не следишь…
   Не дожидаясь ее ответа, он устремился к девушкам, рассчитывая увлечь подальше от их кружка. И тут же повел обеих через весь зал, чтобы, как скоро стало ясно Алатее, познакомить со своими кузинами, а минутой позже ускользнул, предоставив четырех прелестных красавиц заботам целой толпы внимательных молодых людей.
   Алатея отметила чрезвычайно самодовольное выражение лица Люцифера, когда тот скрылся в толпе, и покачала головой. В прошлом ей достаточно часто приходилось принимать помощь и покровительство со стороны мужской части семейства Кинстеров, и она сразу поняла, что руководило Люцифером.
   Его маневры неожиданно оказались удобными для нее. В течение следующего часа она могла быть спокойна насчет Мэри и Элис и уверена, что кузины Люцифера и Габриэля будут изо всех сил развлекать их.
   Неожиданно появился дворецкий леди Осбэлдстон. Он плыл, раздвигая толпу, с серебряным подносом в руках, пока не оказался перед Габриэлем. Тот взял записку с подноса и величественным кивком отпустил дворецкого. Развернув послание, он пробежал его глазами, потом сложил снова и поспешно спрятал в карман.
   Все эти действия заняли не более минуты, и на его бесстрастном лице нельзя было заметить даже отблеска волнения или смущения.
   Полагая, что он готов подчиниться указаниям, изложенным в записке, Алатея оглянулась на Сирину и ее соседок, готовясь к своему следующему шагу.
   Она добралась до бельведера на пять минут раньше, чем рассчитывала, и слегка запыхалась. Фолуэлл ждал ее в густых кустах, обрамлявших подъездную дорожку, как ему было приказано. Он захватил ее плащ, густую вуаль и башмаки на высоких каблуках, а также флакон духов, предназначенных специально для подобных случаев.
   Отдышавшись, Алатея надушилась так, чтобы каждая прядь ее волос заблагоухала. Теперь она снова стала графиней.
   В своем маскарадном костюме Алатея и впрямь чувствовала себя иной личностью — таинственность и обольстительные экзотические духи пробуждали в ней некую новую сторону ее натуры, и теперь ей нетрудно было войти в роль.
   Павильон с бельэтажем стоял в конце аллеи испокон веку. Здесь, достаточно далеко от дома, нетрудно было избежать риска неожиданной встречи, поэтому она могла не опасаться, что на нее случайно упадет свет фонаря, когда позже возникнет необходимость переодеться.
   Поблизости зашуршал гравий. Повернувшись лицом ко входу, Алатея выпрямилась, гордо подняла голову и сжала руки под плащом.
   Что может быть лучше предвкушения? Подавив дрожь, она глубоко вздохнула. Сегодня вечером она была полна решимости взять верх и удержать свою позицию.
   Когда он появился, его черный силуэт заполнил собой дверной проем. Преданный рыцарь пришел на зов своей дамы.
   — Добрый вечер, дорогая.
   Габриэль не спеша шагнул ей навстречу.
   Она была творением ночи и теней, различимая только как силуэт на фоне еще более плотных и загадочных теней бельведера. Ее рост, вуаль и плащ — фантазия помогла Габриэлю проникнуть взглядом сквозь непроницаемую для взора одежду — все его чувства были сосредоточены на ней.
   Он не сомневался, что это она. Остановившись рядом с ней, он изучал ее, изучал очень внимательно, впитывая аромат экзотических духов, исходящий от ее кожи и волос.
   — Вы не подписали записку.
   Хотя этого невозможно было видеть, он догадался, что она высокомерно подняла бровь.
   — Надеюсь, не многие леди назначают вам здесь свидания?
   — Их гораздо больше, чем вам кажется.
   Она помолчала, потом спросила:
   — Вы ожидали другую даму?
   — Нет.
   Конечно, Габриэль не думал, что она назначит ему свидание прямо под носом у леди Осбэлдстон, но, с другой стороны, он не мог представить ее сидящей в своей гостиной и спокойно проводящей целую неделю в ожидании следующей встречи с ним.
   — Полагаю, вас интересует, что мне удалось разведать?
   Он различил в ее голосе нечто похожее на мурлыканье кошки и ощутил её настороженность.
   — Верно.
   Она вздернула подбородок, и в ее позе он усмотрел вызов.
   — Суэйлз не живет по этому адресу, на Фулем-роуд. Там помещается паб под названием «Герб Онслоу». Владелец этого паба Генри Фиггинс. Он получает почту для Суэйлза.
   — Этот Фиггинс знает, где живет Суэйлз?
   — Нет. Суэйлз просто появляется там каждые два дня. На этот раз не было никакой почты для него, поэтому я оставил конверт с чистым листом бумаги. Сегодня утром Суэйлз пришел и забрал мое «письмо». За ним следил мой человек. Суэйлз отправился в Эджертон-Гарденс. Похоже, он живет там.
   — Кто владелец дома?
   — Лорд Арчибальд Дуглас.
   — Лорд Дуглас?
   — Вы его знаете?
   Она покачала головой:
   — Может этот лорд Дуглас быть главой компании?
   Он тотчас ответил, будто ждал этого вопроса:
   — Маловероятно. Арчи Дугласа интересуют вино, женщины и карты. Он только тратит деньги. И все же…
   Габриэль помолчал, соображая, какую часть полученных сведений он может ей доверить. Глядя на ее поднятое к нему скрытое вуалью лицо, он готов был признать, что это ее расследование в такой же степени, как и его.
   — Если Суэйлз — представитель компании и использует дом Арчи в качестве своей штаб-квартиры, то есть основания полагать, что некий очень близкий друг Арчи, живущий в том же доме, руководит этой загадочной Восточно-Африканской компанией.
   — И кто этот друг?
   — Мистер Роналд Кроули.
   Это имя тяжело повисло в воздухе, будто окруженное зловещим ореолом.
   — Вы его знаете.
   Это не было вопросом.
   — Мы никогда не встречались, но нам пришлось, фигурально выражаясь, скрестить мечи в финансовом вопросе, и я знаю о нем кое-что весьма нелестное.
   — Что же именно?
   — Что он мерзавец с черным сердцем. Известно, что он часто бывал замешан в грязных сделках, но как только власти проявляют интерес к его деятельности, все улики исчезают бесследно, будто растворяясь в воздухе. Ни разу не было доказано его участие в неблаговидных делах, но… скажем так, в мире нелегальных сделок он хорошо известен.
   Поколебавшись, Габриэль добавил:
   — Его боятся. Говорят, что он коварен и опасен. Если он сочтет выгодным для себя убийство, то ни перед чем не остановится.
   Алатея вздрогнула, как от холода, и плотнее завернулась в плащ.
   Заметив это, Габриэль небрежно махнул рукой:
   — Не думайте о Кроули. Я беру его на себя. Он подошел к ней, и она оказалась в его объятиях, даже не успев понять, как это произошло. Удивленная тем, что ее руки лежат у него на груди, она попыталась было возражать:
   — Что… что вы делаете?
   Он услышал в ее тоне волнение, предвкушение, желание, мгновенно овладевшие ею.
   — Моя награда — ведь я выследил Суэйлза.
   Алатея с трудом перевела дух.
   — Я ничего не говорила о награде.
   Обнимавшие ее руки сжались еще крепче; приподняв вуаль, Габриэль склонил голову и прижался губами к ее губам, сначала нежно, будто пробуя их на вкус, потом сильнее…
   Она задрожала в его объятиях и сдалась. Он вдыхал ее аромат, впитывал тепло ее нежной женственности, а она прижалась к его мощному поджарому телу, позволив себе робкую ласку.
   Теперь, когда их губы были так близко, он пробормотал:
   — И все же вы обязаны расплатиться со мной.
   Алатея не сделала попытки отстраниться — он требовал того, на что имел право рассчитывать, и поцелуй его теперь стал властным. Она не сопротивлялась, но и не проявляла особой активности, покорно повторяя все то, что делал он. Постепенно, дюйм за дюймом, ее руки поднялись и легли ему на плечи. Она наклонила голову, как бы приглашая поцеловать ее еще крепче, и затем упала в его объятия.
   Она давала ему все, чего он требовал, пусть не слишком охотно, но с открытостью и щедростью, словно побуждая к более решительным действиям, и это только еще больше раззадоривало его.
   Рука Габриэля скользнула вниз, и он нащупал ворот и застежку ее плаща. Ее руки оставались у него на плечах, и в таком положении он не мог поднять плащ, поэтому раздвинул полы, и ладони его, скользнув по шелку платья, сомкнулись на ее бедрах.
   Алатея подчинилась, не возражая, — она была так высока, что их бедра оказались почти на одном уровне, как и нежное углубление, колыбель любви, напротив его отвердевшей плоти. Если она и почувствовала это, то не подала виду. Впрочем, он не оставил ей времени для размышлений. Его губы продолжали целовать ее, будя чувства и ища собственных наслаждений.
   Когда его рука легла на ее грудь, он ожидал отпора, но, должно быть, шок, который она испытала от этого его прикосновения, был слишком сильным, чтобы это могло показаться притворством.
   Он инстинктивно попытался ослабить нажим, стараясь отвлечь от этой слишком смелой ласки и успокоить. Минутой позже из груди Алатеи вырвался трепетный вздох. Под его рукой ее грудь стала отчетливо набухать, он ощутил, как приподнялся сосок.
   Только тогда он позволил себе погладить эту нежную плоть и ощутил ее твердость и жар. Грудь Алатеи прикрывали два слоя тонкого шелка, и искушение проникнуть под них было очень велико. Стоило наклонить голову, и его губы прикоснулись бы к этой нежной плоти.
   Желание Габриэля росло с каждой секундой, с каждым разделенным ими обоими вздохом. Наконец он позволил себе гладить, ласкать, дразнить ее грудь, пока в ней не начало нарастать томление, желание еще большей близости и более интимных ласк, столь сильное, что это уже причиняло ей боль.
   Его пальцы скользнули по атласному обнаженному плечу и нащупали ленты сорочки, в то время как в ней нарастало томление. Габриэль потянул за ленты и расстегнул корсаж, потом, выдержав паузу и дав ей возможность остановить его, если бы она пожелала, снова принялся ласкать. Он слышал ее прерывистое дыхание у самых своих губ. Очень плавно и осторожно он спустил сорочку с плеч, намеренно касаясь волнующейся груди тонким шелком.
   Отодвинув сорочку, он положил руку на обнаженную грудь Алатеи, и его ладонь соприкоснулась с нежной, как лепесток цветка, кожей. Когда из груди графини вырвался стон, он снова принялся целовать ее губы — жадно, ненасытно; все его чувства пробудились и принимали участие в этом празднике страсти. К ней никогда никто не прикасался так, как он, никто никогда так не ласкал. Ее плоть была теплой, соски превратились в тугие бутоны, а он все продолжал гладить и ласкать их. Она была невинной, но чувственной от природы, и столь же щедро дарила ему свое тело, как он ей свои поцелуи. Каждая клеточка ее тела жаждала ласки, и инстинктивно она подставляла себя его поцелуям. Горячие холмики ее грудей доставляли ему несказанный чувственный восторг.
   Алатея пробормотала что-то бессвязное, когда их губы разомкнулись, и откинула голову назад. Теперь Габриэль мог любоваться чистой линией ее шеи. К счастью, он вовремя вспомнил, что не стоит оставлять на ней следов своих поцелуев, но эта сладостная плоть звала, манила… Когда он наклонил голову, чтобы поцеловать ее шею, то услышал сдавленный крик.
   Это было предупреждением, и такой многоопытный соблазнитель, как он, не мог не понять этого знака. Он действовал поспешно, слишком быстро шел к цели, увлекая ее по неизведанной тропе наслаждения. Поэтому он решил действовать осмотрительнее, открывая ей новые ощущения постепенно и позволяя узнать неповторимость каждого перед тем, как перейти к следующему. Убедившись, что она готова, он осторожно втянул в рот ее чувствительный сосок. Ее пальцы уперлись в его плечи, она изогнулась в его объятиях, но не отпрянула. Под его руками ее тело было податливым и гибким — в темноте ночи она являла собой сущность женственности.
   Когда наконец Габриэль поднял голову, Алатея прижалась к нему всем пылающим страстью телом, не в силах оттолкнуть его. Он снова прильнул к ее губам, наслаждаясь ее страстью и готовностью быть с ним. Его руки блуждали по ее бедрам, по соблазнительной выпуклости ее ягодиц, он гладил эти восхитительные округлости, искусно лаская их, пока она не прижалась бедрами вплотную к нему, полная страсти и жаждущая удовлетворения.
   Но он не дал ей его. Не сегодня. Она могла быть сколь угодно податливой, сколь угодно готовой, но пока было бы слишком рано торжествовать победу. Графиня была наивна и неопытна в сексуальном отношении, хотя и не была девственной в полном смысле этого слова. Очевидно, муж, бывший намного старше ее, не мог оценить сокровища, которым владел, и в этом было все дело. Она вслепую следовала за ним, и Габриэль понимал это. В то же время он точно знал как будут разворачиваться их отношения, знал, когда и как она будет принадлежать ему.
   Требовалась железная волями вся его решительность, чтобы принять эту пробуждающуюся чувственность, таящую в себе восхитительные обещания наслаждения только как залог будущего и не довести ее до конца пути тотчас же.
   Наконец он одержал победу над собственном телом и, подняв голову, с трудом перевел дух. Чувствуя ее горячие крепкие груди под своими ладонями, он помедлил еще мгновение, купаясь в этой нежности и страсти, в этом доверии, с которым она склонилась к нему на грудь, в аромате ее легкого дыхания, которое он ощущал на щеке, в опьяняющем искушении ее экзотических духов.
   Она вздохнула — в этом трепетном вздохе были волнение и страсть, и ее дыхание вновь овеяло его желанием. Тогда он повернул голову, и его губы вновь нашли ее губы, а все доводы рассудка были забыты.
   Однако графиня сама положила этому конец.
   — Хватит… — Она легким движением руки отстранила его. Мгновение он колебался на краю бездны — слабое восклицание и то, как безвольно и соблазнительно она покоилась в его объятиях, только усиливали ее притягательность.
   Будто догадавшись о происходившей в нем борьбе, она добавила:
   — Вы получили свое вознаграждение, и даже с лихвой, Вздохнув, Габриэль поцеловал ее ладонь.
   — На этот раз вы правы.
   Он выпрямился и, помогая ей прийти в себя, поддерживал ее до тех пор, пока она не поборола свою слабость и не обрела силы.
   Поправив на себе платье, графиня слабым движением указала ему на дом.
   — Идите первым.
   — Я провожу вас до конца аллеи, до места, где кончаются кусты, а потом уйду, — решительно произнес Габриэль. Поколебавшись, она кивнула.
   Он предложил ей руку и медленно повел вперед, на ходу вглядываясь в закрытое вуалью лицо.
   — Итак, до встречи.
   Он повернулся и пошел через газон.
 
   Пульс ее еще долго не успокаивался, голова кружилась.
   Алатея смотрела вслед удаляющейся фигуре: ее широкоплечий рыцарь, направлявшийся к дому, был хорошо виден в ярком свете окон. Вот он поднялся по ступеням на террасу и вошел в дом, ни разу не оглянувшись.
   Отступив назад, в темноту, она постояла еще несколько минут, ожидая, пока уляжется волнение. Постепенно неистовое желание слабело. Алатея пыталась думать, но мысли отказывались ей повиноваться. Наконец она медленно направилась к ожидавшему ее экипажу.
   Фолуэлл оказался, как всегда, на месте — она отдала ему плащ и вуаль, переменила обувь. Он тотчас же исчез, захватив с собой ее маскарадный костюм, а она вошла в дом через заднюю дверь и направилась в гардеробную.
   К счастью, бал оказался не слишком многолюдным, в гардеробной было спокойно и тихо. Сев за туалетный столик с зеркалом, Алатея попросила теплой воды и полотенце, смочила в воде запястья, виски и шею, стараясь избавиться от запаха духов. Потом она попросила холодной воды, намочила в ней уголок полотенца и, улучив момент, когда другие дамы, занятые собой, не смотрели в ее сторону, приложила холодное мокрое полотенце к припухшим губам.
   Она не осмелилась слишком внимательно приглядываться, но опасалась, что от его поцелуев остался след. Ей казалось, что губы ее ошпарены. Слава Богу, на груди не обнаружилось никаких следов недавних поцелуев, но от одной только мысли о том, что его губы прижимались к ней, Алатею бросило в жар.
   Она все еще ощущала, как его руки ласкают ее, и хотела снова чувствовать эти ласки, хотела, чтобы это продолжалось до бесконечности.
   Встретив свой взгляд в зеркале, она несколько минут внимательно вглядывалась в выражение своих глаз, потом состроила самой себе гримаску и, снова смочив полотенце холодной водой и оглядевшись вокруг, тайком приложила его к своим еще слишком горячим губам.
   Алатея не имела обыкновения обманывать себя. Она шла в павильон, зная, что ее протест не возымеет никакого действия, что его ничто не остановит и что он потребует обещанного вознаграждения. Однако это не могло изменить того факта, что она оказалась в сложном положении.
   Габриэль воображал, что это только игра, в которой один был несомненным экспертом, а другой совершенно неопытным новичком.
   Алатея знала некоторые правила, но далеко не все; знала кое-какие ходы, но недостаточно. Она сама придумала этот маскарад, но теперь он взял верх над ней и перераспределил роли так, как хотелось ему.
   И все же никогда еще ни один змей-искуситель не бывал таким настойчивым, а яблоко таким заманчивым.
   Эта мысль вызвала у нее вздох — изменить уже ничего было нельзя. Она сама начала игру и должна была сыграть в ней свою роль. Но выбор ролей для нее был строго ограничен.
   Алатея долго изучала свое отражение в зеркале, потом с обычной решимостью определила свою неизменную роль: с ним наедине она навсегда останется загадочной графиней. Он целовал графиню, и графиня отвечала на его поцелуи, а значит, никто от этого не пострадает и ничего непоправимого не случится.
   Она опустила полотенце. По-видимому, ее поцелуи и объятия Руперт сочтет вполне достаточным вознаграждением. Она ощущала его томление, ощущала его страсть. Все это было неподдельным.
   Их взаимоотношения не могли повредить ему, и пока они оставались в установленных ею пределах, хоть и будоражили, но и ей не приносили вреда.
   То, что ее поцелуи могли удовлетворить одного из самых искусных любовников лондонского бомонда, льстило — теперь она носила на своей шляпе старой девы невидимое перышко, знак победы, и это перышко останется у нее на всю жизнь.
   Переставив зеркало поудобнее, Алатея принялась критически рассматривать свое лицо и губы. К счастью, они уже приобрели почти нормальный вид и цвет.
   Она улыбнулась загадочной улыбкой. К чему лицемерить и притворяться, что ей это не нравится, что ее это не волнует? Разве у нее когда-либо прежде было столь волнующее приключение?
   В те минуты, когда Габриэль сжимал ее в объятиях, она впервые в жизни почувствовала себя женщиной. Прежде она и представления не имела ни о чем подобном. Ей было уже двадцать девять, и она казалась себе законченной старой девой, но в его объятиях это чувство куда-то исчезало и возникало ощущение полнокровной жизни.
   В силу тех обстоятельств, которые выпали на нее долю, Алатея давно распростилась с надеждой на то, что когда-нибудь узнает на опыте об отношениях мужчины и женщины.
   Иногда ее посещало неясное томление, но она умела подавить его, говоря себе, что не стоит мечтать о несбыточном. До сих пор она была уверена, что ей не суждено узнать эти отношения. Но в теперешних обстоятельствах, когда ей снова приходилось спасать свою семью, ей была предложена возможность получить хоть малую толику того, чего иначе ей не испытать уже никогда. Разве в этом не было определенной доли справедливости?
   Знала ли она, что играет с огнем? Знала ли, что искушает судьбу? Что в своих играх выходит за пределы здравого смысла?
   Положив полотенце на стол, Алатея устремила взгляд в зеркало, потом встала и направилась к двери.
   Она не могла бросить свою семью в подобных обстоятельствах, а значит, не могла пока повернуться спиной к Габриэлю.
   Хотелось ей того или нет, но она оказалась в собственной ловушке.

Глава 5

   Контора Хиткота Монтегю выходила на небольшой дворик, спрятанный за массивными каменными строениями Банка Англии. Стоя у окна, Габриэль смотрел вниз, на вымощенный булыжниками двор, но мысли его были далеко.
   Кто она, эта графиня? И что она думает о нем? Возможно, губы ее кривились в насмешливой улыбке, когда она проплывала в волнах вальса мимо него, а возможно, зная, что он и остальные Кинстеры будут там, она проскользнула в дом незамеченной и ждала в саду, чтобы после встречи с ним исчезнуть, скрыться в тени? Если так, она подвергала себя серьезному риску. Кто знает, кого она могла там случайно встретить. Он бы не одобрил, если бы графиня пошла на такой риск, и теперь ему предстояло выяснить, справедливы ли его подозрения.
   Но как бы ни обернулось дело, он рассчитывал непременно познакомить ее со всеми ухищрениями наслаждения, которые знал сам, как только представится удобный случай и они останутся совсем одни.
   После их вчерашней встречи Габриэль не сомневался, что он уже может рассчитывать на бессонные ночи и томление.
   — Гм… Здесь ничего нет.
   Прошла минута, прежде чем ему удалось вернуться к действительности. Он обернулся.
   Хиткот Монтегю, всегда безупречно подтянутый и аккуратный, точный и обязательный, но стремившийся стать незаметным, стушеваться, отложил три только что полученных извещения на край стола и поднял голову.
   — Я слышал об этом, но никто из нас или из наших клиентов не получал никаких предложений. Этого следовало ожидать, раз за аферой с золотодобывающей компанией стоит Кроули со своими грязными махинациями.
   Под словом «нас» подразумевались избранные представители бизнеса, ведавшие финансовыми делами и капиталовложениями богатейших семей Англии.
   — Я полагаю, — сказал Габриэль, оторвавшись от созерцания двора и расхаживая по комнате, — Кроули старается избегать известных инвесторов, и отсюда вполне резонно заключить, как была задумана схема подлога. Более того, если сопоставить число вовлеченных в аферу инвесторов с известными мне суммами, указанными в финансовых обязательствах, которые я видел, то этот план может вызвать значительные осложнения в стране.
   — Действительно. — Монтегю откинулся на спинку стула. — Но ведь вам не хуже, чем мне, известно, как смотрит на это закон. Власти не станут вмешиваться, пока мошенничество не сделается очевидным, то есть не появятся доказательства.