Лукницкий Сергей. Это моя собака (Пять повестей для детей)

   Как видите, косвенным образом я уже вам представился. Теперь добавлю, что я умею писать. Конечно, этим сейчас никого не удивить. Сейчас многие умеют писать. Уверен, что их стало даже больше тех, кто способен всею эту писанину прочесть.
   Не знаю, как другие пишущие, но я использую это свое умение во благо читателям. А ведь писать мне совсем не просто. Приходиться делать это урывками, иногда даже ночью. Днем мало свободного времени, я ведь работаю: кому-то надо помогать Вите готовить уроки - у него нет времени и поесть - то как следует, все на ходу. Вот я и сижу с ним рядом, слежу, как он занимается, ворчу - а что поделаешь? Решаю задачки по тригонометрии!
   Да уж пес с ним!
   В наше трудное время (не мне объяснять) сложно не столько написать книгу, сколько ее напечатать. Конечно, в этом деле немаловажную роль играет и талант, и тема произведения. Но, безусловно, и умело сочиненная заявка на издание. Правдиво и убедительно написанная, она заранее дает редактору представление о писательских возможностях даже, к примеру, моего, собачьего, таланта.
   Совсем недавно я воззвал к одному директору издательства, написав ему письмо в самом изысканном стиле:
   "Уважаемый Сергей Юрьевич!
   Обращается к Вам по имени Пират. Взяться вновь за перо меня вынудила ставшая чрезмерной моя популярность у юных читателей. Может быть, Вы помните, что в далеком теперь году я опубликовалв журнале "Искорка" свою повесть "Наши каникулы" - о том, как я и мой хозяин Витя Витухин провели веселое лето в деревне. Повесть имела огромный успех - отчасти оттого, что писал ее пес, а отчасти и потому, что легка в прочтении, понятна и детям, и взрослым. К моему удовольствию, я даже был удостоен за нее звания лауреата конкурса на лучшую детскую книгу.
   С тех пор я завален письмами детей и взрослых с просьбой продолжить повествование о моих приключениях. Но, увы, - хоть и грешно это говорить, почти нет времени. Надо было помогать писать научный труд тому, кто придумал эту первую книгу. Теперь, когда научный труд закончен, я считаю себя уже почти бакалавром естествознания. А главное, могу принимать некоторые предложения, связанные с моим творчеством, последовать добрым пожеланиям читателей и продолжить описания своих приключений.
   Только что заключил договор с телевидением о создании мультипликационного фильма по повести "Наши каникулы", а два детских журнала предложили мне описать мои дальнейшие приключения - что я с упоением и делаю сейчас; кое-что совсем готово, и вы увидите это в книжке, которую сейчас держите в руках.
   Далее я продолжал: "Надеюсь, что Вы мне предложите заключить с Вашим издательством договор на публикацию сразу пяти моих повестей: "Записки из-под парты", "Наши каникулы", "Пират в огненной стране", повести "Их собачья жизнь" - о друзьях за рубежом и "Хвост из другого измерения" - о путешествив компьютерную страну..
   Я хочу сказать, что в этих повестях в занимательной, приключенческой форме рассказывается о добре и нравственности, любви к животным и природе. Но и, естественно, оценку всем происходящим со мной приключениям во всех повестях осмеливаюсь дать я сам - пес по имени Пират.
   Кто-то, быть может, скажет, что собака-писатель - это вздор, сказка. Отнюдь нет. Никакая не сказка. Я совершенно нормальный пес. У меня четыре крепкие лапы, хорошая прыгучесть, черный нос, густые усы, веселая бородка и обрубленный столбиком хвост. А то, что я умею писать, так особых на то способностей у меня не было - взял усидчивостью...
   И кто, скажите мне, из современных детских писателей может похвастаться хорошей прыгучестью?
   Текст написан с мягким юмором, но с совершенно определенными акцентами в области морали; все, что я пишу, служит делу правильного воспитания подростков. А взрослым, быть может, откроет мир, в котором они сами когда-то жили, но со временем, под глыбами проблем, забыли его. Тем более уместно напомнить этим людям о времени, когда им не была чужда высшая справедливость и когда все, что было плохим, было плохим, а то, что было хорошим, было прекрасным... "
   Внизу я приписал:
   "... С совершеннейшим почтением к Вам.
   Пес Пират"
   Сами понимаете - после этого заявка была с восторгом принята, а повести, как оно и положено в собачьей жизни, урезаны вдвое. Но, тем не менее, спешите же прочесть книгу...
   Глава 1. Я появляюсь в кухне
   Однажды вечером я сидел за письменным столом и работал. Было то позднее время, когда дети - мой хозяин Витя Витухин и его братик Костя - уже спали, а мы, взрослые: Мама-Маша, Пал Палыч и я, обсудив некоторые семейные проблемы, разошлись по своим комнатам. Я отправился в кабинет, где, пробыв недолго и не намереваясь продолжать сегодня свои записки, увлекся логарифмической линейкой. Скажу вам честно: терпеть ее не могу, но мне уж лучше микрокалькулятор, на котором не то что я, а полевая мышь и та запросто сосчитает, что надо.
   Но калькулятор лежал у Вити в портфеле, портфель был застегнут и лежал довольно далеко, а я, честно говоря, пригрелся на стуле: надо было решить еще полторы задачи, но соскакивать, а потом снова вскакивать на стул не хотелось. Вечером как-то сил меньше. Поэтому искать калькулятор я не стал. Прислушался. Из кухни доносился умиротворительный и довольно тихий разговор мамы Маши и Пал Палыча. Я не стал прислушиваться, о чем это они говорят, тем более что хотел побыстрее разделить косинус на котангенс. Но интуиция подсказала мне, что я должен принять участие в разговоре, и это будет тем более разумно, что издевательство над тригонометрическими функциями мне уже наскучило. И хотя я знал, что дома все в порядке, все же на всякий случай (а вдруг говорят о чем-то, мне интересном) соскочил со стула, вытянул свое тело, упершись задними лапами о стену, потянулся как следует, чтобы быть в форме (на кухне моя хозяйка, и я счел бы неприличным показаться ей в помятом виде), и побежал на кухню. По дороге думал: мало ли, может быть, там без меня не решается какая-то серьезная проблема: таракан ли выполз из - под плинтуса, и надо его срочно съесть, или перегорел предохранитель в телевизоре, и надо его заменить, или, может быть, Мама-Маша обсуждает с Пал Палычем фасон своего нового платья, что, как известно, бесполезно, он в этом не сечет или притворяется, что не сечет. Вполне возможно, что ей необходим мой совет.
   Словом, я появился на пороге кухни как раз вовремя и тотчас же был замечен моими хозяевами.
   - Вот и псуля пришел, здравствуй, псуленька, - произнесла заботливая Мама-Маша, а ты разве не спишь?
   Я приветливо завилял обрубком хвоста, показывая, что я не только сплю, но оторвался ради нее от весьма важного дела. Я бы мог ей об этом сказать прямо, потому что в последнее время напрактиковался и разговаривать, когда, конечно, никого нет в квартире. Однако по правилам игры и молчаливого сговора членов всей семьи, вслух ничего не произнес: еще бы! Пишущая - еще куда ни шло, но говорящая собака - это уже слишком, а выразить свое отношение к хозяевам, даже не прибегая к словам, совсем не трудно.
   В знак особого расположения к маме Маше и того, что мы-то с ней понимаем друг друга без слов, я пошел и ткнулся ей чуть ниже колена. Это, по общепринятым собачьим нормам, - высшая форма приветствия.
   Кстати, такого рода "добрый вечер" дал мне возможность заметить, что на щиколотке левой ноги мамы Маши, вернее на чулке, был прикреплен серебряный, похожий на дождь с новогодней елки, браслетик - мечта всех современных женщин. Я от души мысленно поздравил свою хозяйку с удачным приобретением и посмотрел на нее так, что мы сразу друг друга поняли: конечно, Пал Палыч ничего еще не заметил. Куда ему, он ведь занят более глобальными проблемами, например своей диссертацией. Меня он, однако, заметил и, пробурчав по обыкновению: "Привет, флибустьер", продолжал с мамой Машей о чем-то говорить, а я в знак приветствия почтительно наклонив голову и шаркнул лапами.
   Глава 2. Проблема отцов и детей
   Чуть позже, свернувшись таким образом, что мой нос оказался возле моего хвоста, удобно устроившись возле обеденного стола, я обнаружил, что разговор идет о моем хозяине Вите, сыне Пал Палыча и мамы Маши.
   Мама-Маша, оказывается, была очень озабочена тем, что Витя вдруг стал плохо кушать.
   - Ну и что, - не разделял ее беспокойства Пал Палыч, - у него много дел, до еды ли тут - взрослый, ответственный мужчина...
   - Это-то меня и беспокоит, - сообщила Мама-Маша, - что взрослый-то он взрослый, но не ответственный совсем.
   - А что, плохо стал учиться? - насторожился Пал Палыч.
   - Да нет, пока еще, но я, как мать, чувствую, что с ним что-то происходит... А тебе не кажется: он от нас что-то скрывает? - вдруг шепнула она.
   Пал Палыч, который сидел рядом с мамой Машей, обнял ее за плечи и произнес речь, призывая меня в свидетели:
   - Милая наша мамочка, - начал он, даже положив ложку на стол, - когда парню одиннадцатый год, у него уже могут быть свои секреты, так что успокойся. В его возрасте я, например, мечтал убежать в Африку, помогать сражаться угнетенным народам против поработителей. Тоже ведь у меня тайна была, и вот ты первая, кому я ее открываю.
   - Какая Африка?! - ужаснулась Мама-Маша, отстранившись от Пал Палыча. Что ты говоришь?
   - Ну, это я так говорю; может, и не Африка, может, другая какая страна, - миролюбиво поглядывая на роскошного жареного цыпленка, сказал Пал Палыч, но спохватился и добавил: а может, он на Марс лететь задумал, это сегодня более актуально...
   Но маму Машу не утешило такое предположение. Она нагнулась и погладила меня несколько раз, но сделала это невнимательно и нервно (отчего я понял, она не только озабочена, но и расстроена), потом посмотрела на меня и сказала:
   - Вот кто бы мог нам рассказать, что происходит с нашим сыном; наверняка Пиратка знает... Собаки - они вообще невероятно чуткие и хорошо чувствуют настроение хозяина.
   - Мог бы, - согласился Пал Палыч, тоже посмотрев на меня пристально, если бы, конечно, захотел.
   И тут я удивился. Но не тому, что Мама-Маша и Пал Палыч давно, конечно, разгадали тот факт, что я умею говорить, а тому, что они думали, будто я что-то знаю. Что я мог им рассказать - ровным счетом ничего! Я никаких перемен в нашем Вите не замечал, а если они и произошли, то, верно, потому, что он перезанимался. Да это и немудрено. Взбесишься с этими занятиями. К тому же я был убежден, что нет ничего наивней мужской тайны, более того, я был уверен, что легко разузнаю, в чем дело. Но я промолчал, картинно задумавшись вместе с ними. Я даже собрался было подпереть свою бородатую голову лапой, но решил, что это будет уж слишком.
   - Вот что, флибустьер, - сказал, подумав, Пал Палыч. - Ты бы, братец, действительно последил за нашим сыном. А вдруг подтвердится, что ее беспокойство имеет серьезные основания...
   Ради мамы Маши я был готов следить даже за Пал Палычем.
   - А потом как-нибудь на досуге напишешь воспоминания, - хихикнул он.
   Это добавление было уже лишним, но я не обиделся, подумав о том, что Пал Палыч тоже перезанимался, поэтому такая вот мысль посетила его соискательскую голову... Однако слово - не воробей, хотя их давно уже почти нет в нашем городе... Забавная мысль пришла в мою собачью голову: может быть, в нашем городе очень мало воробьев потому, что слышится слишком много слов...
   Отвлекся, но с этого момента стал внимательно прислушиваться к каждому Витиному вдоху и выдоху.
   - Хорошо, - сказал я тихо своим хозяевам и в знак заключения договора завилял хвостом.
   А Пал Палыч в этот момент шелестел газетой и не слышал произнесенного мною слова, да и Мама-Маша мыла посуду и, по-моему, тоже его не слышала. В раковине шумела вода, и мне показалось, что это маленький Ниагарский водопад, возле которого Пал Палыч, когда был в возрасте моего хозяина Вити, намеревался помочь черным повстанцам бороться против белых поработителей.
   А потом я подумал, что, вообще-то говоря, собаку моего типа неправильно использовать в таком вот примитивном сыске, а лучше использовать ее в науке, которая учит, как по запаху распознавать предметы. Она называется одорология. Наука не простая, а поэтому вам, юные читатели, не стоит спешить запоминать это слово. К тому же, пока еще не изобретена куда более важная наука, о нюхе на справедливость...
   Однако несмотря на это, я буду откровенен; говорю вам как собака собакам: если Витю ожидает что-либо неприятное, я ему помогу!
   И шерсть на моей шее вздыбилась.
   В этот момент из-под плинтуса выбежали какие-то козявки. Пока я их разгонял, почему-то вспомнился мне муравейник возле дачи...
   Иногда люблю смотреть на мир глазами деревенского пса. Тогда и вспоминаю этот муравейник. Какие же они, муравьи, труженики! Если бы кто-нибудь из моей семьи так работал (исключая маму Машу, конечно), я бы безмерно удивился. Но условия работы у муравьев ужасны: я был свидетелем, как одному из них, поторопившемуся отрапортовать об окончании какого-то дела преждевременно и лихо, его же собратья откусили голову.
   И тут же я вспомнил, сколько уже времени строят и перестраивают Витину школу. Об этом тоже как-то раз говорили за обеденным столом Пал Палыч и Мама-Маша.
   А ремонт в этой школе теперь делают заново, но уже родители учеников. Сразу после того, как "постарались" шефы, которые так нахалтурили, сляпали все так неуютно, что только диву даешься - как будто нарочно делали плохо.
   Вот бы их в муравейник, как говорит Пал Палыч, - для обмена опытом.
   Мошек я съел и стал собираться ко сну.
   Глава 3. Мы идем в школу
   После разговора о Витиных проблемах все отправились спать, а я еще полакал воды, потому что на ночь имею обыкновение хорошо попить. К тому же, когда я представил себе данное мне поручение, у меня вдруг пересохло в горле. Я вошел в комнату и осторожно, как кот, изящно, прыгнул к Вите на кровать. Долго и пристально всматривался в его сонное лицо и все думал: что же такое особенное может волновать моего юного хозяина?... Витя перевернулся на бок, и по его скучному лицу я точно определил, что снится ему никакая не Африка и не Марс, а скорее всего школа.
   Да, школа! Но первая версия показалась в тот момент мне слишком примитивной.
   Я стал размышлять, как бы мне туда попасть, чтобы все выяснить на месте. Разве что спрятаться Вите в ранец? Ведь, придя в класс, не станет же он меня среди урока выкидывать за дверь, оставит под партой, наверное. Да еще сделает так, чтобы меня никто не заметил.
   Этот план был по-своему хорош. Но были в нем и свои слабые стороны: наблюдать и делать выводы можно, если только об этом никто не знает, а если с самого начала показаться Вите, то он сразу же обо всем может догадаться и первый сделает, может быть, нежелательные для меня выводы. Менее всего мне хотелось терять его дружбу.
   Поэтому, повинуясь старому доброму правилу, которое безотказно выручает любую собаку из любой ситуации, я решил прикинуться простачком. Побольше вилять хвостом и побольше улыбаться в свои усы.
   Засыпая, я подумал о том, как сложно быть необыкновенной собакой. Все время надо что-то придумывать, чтобы тебя действительно считали необыкновенной.
   Рано утром мы с Витей как всегда проснулись по первому зову будильника. Пал Палыч уже фыркал и плескался в ванне - он всегда вместо оздоровительного бега и гимнастики, как у некоторых, наливает себе горячую ванну и забирается в нее: не понимаю, правда, что это ему за радость, - после ванны он чувствует себя усталым и сонным и еле плетется на работу, - но мне уж лучше с утра побегать.
   Я, памятуя вчерашний вечер и свое решение, забрался в ранец, но Витя тотчас же меня увидел, вытряхнул оттуда и удивленно крикнул:
   - Смотрите, Пиратка хочет со мною в школу! Глупый пес, ты никогда не был в школе и даже не представляешь себе, что это такое. Но, - сказал он, поостыв, - чтобы ты представил себе это, я возьму тебя разочек, только полулегально, ты понял?
   Как тут было не понять, я для виду даже слегка повилял обрубком хвоста; сильно повилять в данной ситуации означало бы - выдать себя с головой, - и запрыгнул обратно в Витин ранец.
   - Нет, дорогой, - сказал Витя, - до школы ты пойдешь пешком, ты слишком тяжел, чтобы нести тебя в ранце, а в школе я скажу, что ты наш новый экспонат для живого уголка, и тебя никто не тронет. У нас, как правило, трогают только тех, кто не является экспонатами. А экспонат это все равно что "табу" у индейцев. Читал. Небось, Жюля Верна? Итак, решено: ты экспонат.
   И мы отправились в школу.
   Собственно, я много про нее слышал и даже читал иногда. Когда Мама-Маша спала, я полистывал даже выписанный ею неизвестно для кого и каких целей журнал "Семья и школа" и кое-что про школу, как мне казалось, знал. Больше в нашей семье никто не читал этот журнал, и слава Богу. Потому что много позже я понял, что этот журнал никакого отношения не имеет ни к семье, ни к школе, ни к воспитанию детей.
   Если все, что в нем написано, применить к семье, то это будет уже не семья, а скорее армейское подразделение. Я говорю так потому, что наша семья гораздо лучше, интересней и дружнее, чем описывается в журнале, а школа значительно хуже, примитивней и даже, не побоюсь этого слова, бестактней, чем описывается в журнале.
   Но... пока что я шел в школу, думая, что она именно такая, как я прочел.
   Глава 4. Мы пришли в школу
   Возле "храма науки" (как почтительно, но теперь, думаю, и с оттенком иронии, называет школу Пал Палыч) во дворе я увидел большое количество разновозрастных ребят, которые сходились группками и о чем-то возбужденно и громко переговаривались. Первое ощущение было такое, что возле школы готовится восстание или, я еще подумал, что, может быть, они собираются на маевку; обо всем этом я прочел в каком-то старом учебнике истории. И именно поэтому я даже бросился к одной такой группе ребят постарше с традиционным. как мне казалось, в этой ситуации криком: "Даешь, Российскую демократию! ". Я от души всегда на стороне угнетенных и очень хотел им помочь бороться за независимость, пусть даже и в школе.
   Но они, видимо, не поняли меня, а один, когда я бежал, даже выставил ногу так, что, не затормози я всеми четырьмя лапами вовремя, обязательно бы ударился об нее. После этого он внятно сказал: "Изыди, зверь". И закурил сигарету, оглянувшись.
   Мне стало очень обидно, потому что я пришел сюда в добром, миролюбивом настроении. К тому же весенняя природа будила воображение и фантазию, склоняла к чему-то хорошему. Расцветающие деревья удивительно благоухали. Небо было невообразимо синим. Земля дышала бодрящей свежестью. Даже асфальт, и тот пробуждался от зимней спячки, шумел ручьями. И вдруг - такое несоответствие высоких чувств и неизменной действительности!
   Естественно, что я тотчас же "изыдел".
   На другую компанию я посмотрел с удивлением и уже под надзором своего хозяина: это были девочки, которые за углом той же школы судорожно пили что-то из маленького флакончика, и громко, некрасиво смеялись.
   И что странно: не над чем-то, а просто так. Одеты они были очень пестро бесвкусно, но дорого. От духов, которые учуял от них за десять метров, я страшно расчихался.
   "Может, мы ошиблись школой? " - подумал я тогда, с опаской выглядывая из-под каких-то полуобвалившихся ступенек. Но нет, не ошиблись; я специально поглядел еще раз на вывеску, и там было написано, что это именно наша школа со специальным языковым уклоном.
   Пока я читал вывеску, об меня споткнулся какой-то великовозрастный шестиклассник и тотчас же дал мне, да и окружающим, понять, что школа действительно с языковым уклоном, во всяком случае, я прижал, что совершенно мне не свойственно, уши, прикусил язык и окончательно притаился возле ног Вити.
   "Неужели он здесь учится, с такими злюками? Или, может быть, мы все-таки ошиблись, это и не ученики, их не пускают учиться? - думал я с надеждой. - И от этого они такие странные? "
   Но их пускали. Это они иногда не пускали в школу учителей. А сейчас, едва только зазвенел звонок, как стали загонять всех сразу какие-то двое в спортивных костюмах. Толпы учеников валом повалили в одну открытую створку узкой двери; причем, кто посильнее и постарше, отталкивал тех, кто послабее и помоложе. И я уже, грешным делом, подумал: а как бы посмотреть на моего хозяина со стороны, он посильнее или послабее?
   Но было не того.
   Глава 5
   Я постигаю суть уроков
   С отдавленными лапами, прижатыми ушами, несчастный, взъерошенный, растерянный я оказался в конце концов в классе и немедленно проявил здесь свою полезность.
   - Вот собака, - сказал преподаватель, кажется, биологии, так, словно я в самом деле был экспонатом и находился здесь в качестве предмета исследования. - Она слышит ультразвук... - И с этими словами он закрутил какую-то ручку чего-то. Я, честно говоря, ничего не слышал, но от нетерпения заскулил, что было воспринято преподавателем как подтверждение его слов.
   - Ты слышишь ультразвук? - спросил меня учитель.
   И я, чтобы не обидеть его и не сделать тем самым плохо моему хозяину, кивнул. В классе рассмеялись.
   - Вот видите, - совершенно удовлетворенный, сказал учитель, - она слышит. Потом он стал готовить какой-то опыт с лягушкой, которая страдальчески квакала. Я джентельменски гавкнул. Лягушка шлепнулась на пол и ускакала. Опыт не получился, хотя учитель тяжело и неповоротливо возился с ним до самого конца урока, время от времени разыскивая лягушку, а в перерывах пытаясь смонтировать какой-то прибор, но сделать этого не сумел; да и лягушка не находилась: не желала вылезать из-под плинтуса. Потом, правда, визг какого-то толстого парня с задней парты дал нам всем понять, что лягушка нашлась, но тут прозвенел звонок.
   Так ничего больше на этом уроке мы и не увидели.
   К тому же весь класс больше смотрел на меня, а не на учителя. Это ему, конечно, мешало, но из деликатности он молчал. Я чувствовал это и стыдился.
   Уроки шли.
   А в один прекрасный момент я подошел к парте моего хозяина и лег у его ног, свернувшись калачиком. Витя задвинул меня ногой под стул. Мне не хотелось больше быть центром внимания и не хотелось никого видеть.
   Я не заметил, как задремал, и приснилось мне, что по прериям несется кем-то преследуемое стадо диких гиппопотамов. Явскочил, чтобы нестись вместе с ними, и вдруг обнаружил, что лежу под партой, а все ученики и в самом деле куда-то несутся, срывая крышки от парт, швыряя портфели и учебники, опрокидывая стулья.
   Что мне оставалось делать? Чтобы не очень-то от всех отличаться, как говорит Пал Палыч, надо бежать туда же, куда и все.
   Но далеко бежать не пришлось. Мой хозяин Витя остановил меня и сказал:
   - Пиратыч, сейчас после перемены, у нас будет урок химии. Если бы ты знал, как я и мои друзья не любим этот предмет!..
   Я понимающе кивнул, но что я мог сделать: только из солидарности не полюбить химию? Я ведь еще здесь и не освоился как следует.
   Но потом оказалось, что ничего особенного осваивать мне и не нужно, все уже давно освоено.
   Перемена, то есть беготня и нервотрепка, закончилась, а кабинет, куда все мы должны были зайти, все не открывался. Но не открывался он из-за весьма странных обстоятельств.
   Полная и старомодно одетая учительница молча прошествовала вдоль рядов не любящих ее предмет учеников и, строго оглядев их, словно пересчитав, всунула ключ в замочную скважину.
   Я не знаю, конечно, как это получилось, но из замочной скважины вдруг вырвалось пламя. Учительница взвизгнула, как будто бы она сама стала вдруг на мгновение девочкой, отскочила от двери и уже, из естественного чувства самосохранения, не подходила к ней больше. Остаток урока (а дело продолжало происходить в коридоре) был посвящен разбору происшествия, причем, как пишут в газетах, ни один представитель Витиного класса не взял на себя ответственность за содеянное.
   На этом, собственно, закончился урок химии, и, судя по тому, насколько спокоен и выдержан был в эти сложные для всего класса минуты мой хозяин, как участливо и даже галантно он охаживал учительницу, я сразу понял, что никакого отношения в волшебному пламени, вырвавшемуся из замочной скважины, он не имел.
   Я был очень доволен за своего смиренного хозяина и радовался тому, что после химии будет урок физкультуры, на который я, как и многие другие ученики, не пойду, а поброжу по школе, посмотрю, что здесь, как и зачем.
   Пока Витя в течение сорока пяти минут пытался перескочить через коня, подтянуться на кольцах и взобраться по канату, я отправился слоняться по школе, заходил в разные классы и везде, судя по немедленно начинавшемуся с моим появлением шуму и овациям, чувствовал своевременность своего прихода. Все были чрезвычайно рады внезапному появлению собаки. Прямо не школа, а общество защиты четвероногих!
   Школьную пионервожатую я видел столько раз, сколько оказывался в коридоре. Она была и в самом коридоре, и возле окна, и у двери, и даже у люка на крышу. Такой вездесущности может позавидовать кто угодно. Она, как я инстинктивно сообразил, попросту гоняется за мной. Я, естестественно, - от нее. Я победил. Спрятался в кабинете английского языка. Там стояли магнитофоны, и я забрался под один из них.
   Витя нашел меня только в середине дня. Я как раз вел посредством хвоста и ушей умиротворяющую беседу с английским завучем. Витя смешался, как смешиваются и тушуются только при виде чего-то очень страшного, и собрался было улизнуть, делая мне таинственные знаки. Но завуч уже увидела Витю и спросила, больше по привычке, чем по необходимости, - грозно и фатально: