Страница:
Два из них только что вышли в издательстве "Глагол": греческий текст и параллельно русский. Я думаю, расходы по изданию обошлись в кругленькую сумму. Залп какой-нибудь установки "Град" вряд ли намного дороже.
Книга В. В. Антонова и А. В. Кобака "Святыни Санкт-Петербурга" (издательство Чернышева) соблазнительней для простого смертного и доступней. Тираж книги - 10 тысяч. Это первый том историко-церковной энциклопедии. Краткие, точные, изящно написанные справки о монастырях, соборах, приходских церквах. Неизвестных фактов - бездна, увлекательнейшее чтение.
Также вышла, говорят, книжечка стихотворений шведского поэта Бельмана в переводах С. В. Петрова. В магазинах я ее не нашел. Этот Карл Микаэль Бельман был ровесник Державину и как бы северный Вийон, забубённый такой сочинитель застольной лирики. А Сергей Владимирович Петров был вдохновенный, всемогущий мастер, и я очень надеюсь, что никогда не забуду, как он своего Бельмана напевал, как доволен был очередным удавшимся чудом... При жизни переводчика этой книжке не давали ходу - главным образом потому, что тексты слишком хороши.
А "Святыни Санкт-Петербурга" ни за что не могли быть напечатаны при так называемой советской власти - понятно почему. И Псевдо-Дионисию ничего не светило: слишком настоящий. Как ни омерзителен данный исторический момент, признаем справедливости ради, что бывало и гаже. Желающие убедиться благоволят заглянуть в монографию А. В. Блюма "За кулисами "Министерства правды". Тайная история советской цензуры 1917-1929". Издана в Санкт-Петербурге гуманитарным агентством "Академический проект".
Нет, увы, это далеко не вся история советской цензуры. Такая история не может быть написана и напечатана в нашей стране, пока люди цензуры и госбезопасности процветают в ней и управляют ею. До Псевдо-Дионисия у них руки сейчас не доходят, это верно, зато документы преступлений охраняются куда надежней, чем военные склады. Книга А. В. Блюма - героическая разведка, эскиз очерка, случайные обрывки тошнотворной истины. Читая, задыхаешься. Всего лишь 20-е годы, истребление читателей впереди, а пока уничтожаются книги, - но стиль уже сложился: наглый, невменяемый, безжалостный - тот самый, каким пользуются и сегодня начальники, даруя, например, чеченцам свободы и права. Приведу одну-единственную строку из одного-единственного ежеквартального списка неразрешенных рукописей. Ленгублит, 1927 год, второй квартал.
"Автор - Лесков. Название - "Несмертелъный Голован". Издательство "Прибой". Мотивы запрещения - идеологические".
Многие тоскуют по этому стилю, по недреманному оку и железной окровавленной руке.
Письмо XI
19 апреля 1995
Не осталось мужей, коих мог уважать.
Лишь вино продолжает меня ублажать.
Не отдергивай руку от ручки кувшинной,
Если в старости некому руку пожать.
Вышел томик Омара Хайяма в издательстве "Невский курьер". Как сказал бы основоположник, очень своевременная книга: первосортный опиум для народа самая усвояемая философия в позлащенных пилюлях.
С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал,
В сад любви удались и наполни бокал,
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!
Это было идеальное чтение "в эпоху застоя", - но именно сейчас, как никогда, Хайяму нет цены и замены.
Недееспособность русской классики на родных просторах сделалась очевидной - о западной умолчим. Еще в конце XVIII века русская литература поверила в реальность пресловутых общечеловеческих ценностей, особенно пленясь идеей сына одной еврейки - он же Сын Человеческий - о любви к другим - к так называемым ближним. Русская литература, в отличие от церкви, не была государственной - и приняла в историческом процессе сторону людей. Это вовлекло ее в нескончаемую тяжбу с Творцом о смысле зла и пользе несчастья - она до последнего издыхания не принимала необходимость несправедливости.
Прямо смешно: какой-то новый Новый Завет. Белинский вопил, что плюет на прогресс, если прогресс непременно должен быть оплачен человеческими жертвоприношениями:
"Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови!"
При этом братьями по крови - что почти невероятно, - считались, представьте, буквально все. Персонаж Достоевского, повторяя за Белинским эту мысль - что мировая гармония не стоит слезинки замученного ребенка, - явно не догадывался, что дети детям рознь, - да и воображаемую эту мировую гармонию ставил почему-то выше имперских интересов. Отсюда один шаг до государственной измены. Герцен, если разобраться, до нее и докатился покусившись на нашу территориальную целостность в год польского восстания:
"... Если б мы верили, что русский народ в своем азиатском раболепии любит господство над другими народами, и в силу этого выносит рабство и в силу этого станет теперь за правительство, против Польши - нам осталось бы только желать, чтоб Россия как государство была унижена, обесславлена, разбита на части; желать, чтоб оскорбленный и попранный народ русский начал новую жизнь, для которой память прошедшего была бы угрызением совести и грозным уроком..."
Даже отлучение Льва Толстого от церкви не отучило русскую литературу от бредней. Но историческая практика их разоблачила. Десятки лет лучшие в мире учителя преподавали эту, самую добродетельную в мире литературу миллионам школьников, - а государство пересоздавало их по своему образу и подобию взгляните же на лица теперешних взрослых...
Не опасаясь Грядущего Хама (поскольку он уже пришел), перечитаем Омара Хайяма, простите за рифму. Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона - и раньше, чем нужно.
В XII столетии, когда повсюду еще воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев черных (если половец не сдается - его уничтожают, а сдается - обращают в рабство; пусть это самое "Слово о полку" подделка - но ведь правдоподобная), - Хайям уже осознал, что суетиться не стоит мироздание подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека случайностей - необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределенное время отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ (например звездочетом к эмиру), - но достоин зависти, а также вправе считать себя живым, счастливым и свободным - только тот, кто выпил с утра.
В новом издании - 1333 четверостишия, из коих 510 ранее не были никем переведены. Должно быть, это повышает ценность книги, - хотя бесспорно принадлежащими Хайяму считаются 66 рубаи, - а главное - Герман Плисецкий, говорят, умер. Хайяма переводили разные замечательные мастера - Герман Плисецкий один дал ему вечную жизнь в русском языке. Он передал в рубаи Хайяма презрение и отчаяние советского интеллигента, как бы начертив маршрут Исфахан-Петушки, далее - Нигде.
Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!
Нет из мрака возврата, о сердце мое!
И не надо надеяться, о мое сердце!
И бояться не надо, о сердце мое!
Письмо XII
7 мая 1995
Рукопись пресловутого "Ледокола" так называемый Виктор Суворов прислал мне первому - чтобы напечатать в "Неве" вослед его же "Аквариуму". Договаривались по телефону - и, признаюсь, я нервничал. Когда человек на другом конце провода скрывается от исполнителей смертного приговора - пусть незнакомый человек и наверняка не прекрасный, - все равно время растягивается нестерпимо - помните соответствующий эпизод у Солженицына - "В круге первом"? - чт, если прямо сейчас моего собеседника вычислят и настигнут?
Московский журнал "Неву" опередил - это, быть может, и к лучшему. - а волноваться, подозреваю, не стоило: во-первых, отличник ГРУ не лыком шит, а МI-6, или как ее там, веников не вяжет, - но важнее во-вторых: кто станет палить из пушек по курице, несущей золотые яйца?
Как-никак "Ледокол" - единственная талантливая попытка спасти честь если можно так выразиться - коммунистической партии и советского правительства образца 1941 года.
Строевые генералы и политические полковники в мемуарах и диссертациях вот уже тридцать лет изо всех сил не отвечают за заданный в книжке А. М. Некрича "1941 год, 22 июня" простой вопрос: почему германская армия в считанные месяцы разгромила Красную и оккупировала чуть не полстраны?
Некрич раз навсегда изобличил вранье насчет внезапности нападения - тут и руководители разведорганов нехотя его поддержали, даже пару документов подкинули. Вранье, что у немцев было больше военной техники, Некрич не осмелился опровергать - реальные цифры всплыли гораздо позже, совсем недавно, - зато сосредоточился на действиях советского руководства накануне войны. Уничтожение комсостава, разрушение приграничных укреплений и так далее, вплоть до пушек без боезапаса и скопления беззащитных самолетов вдоль границы, вплоть до директивы "не поддаваться на провокации". Все делалось словно нарочно для того, чтобы облегчить Гитлеру победоносный блицкриг. Так вот: чт это было - измена или патологическая, уголовная, равнозначная измене глупость, - как бы вопрошал простодушный фронтовик Некрич, и по всему замечалось, что ему небезынтересно еще более страшное - чья?
Официальные историки пропустили эту бестактность мимо ушей, ограничившись тем, что изъяли из обращения дерзкую книгу вместе с автором (А. М. Некрич умер в изгнании).
А прочим интересующимся (такие были) мужественно, со всей прямотой объявили, что да, действительно, в 1941 году произошла неприятность, и кое-кто из тогдашнего руководства что-то такое проворонил, - и хватит с вас. Все остальное - клеветнические измышления. Ведь за боеготовность Советского Союза отвечали персонально такие люди, как Сталин, Берия, Ворошилов, Жуков. Как минимум, двое из них точно были не кретины, что же касается измены - да у кого повернется язык и т. д.
Погибшие, конечно, погибли - но это несчастная случайность, - а упомянутые стратеги повиновались главнокомандующему, а у него был характер плохой, этого не скроем, - однако не могли же ему доложить, что Гитлер сказал одному из приближенных, будто Сталину и поручит управлять Россией, присоединенной к Рейху: мол, никто лучше Сталина не умеет обращаться с русскими. Да еще и не факт, что Гитлер не пошутил...
Автор "Ледокола" предложил эффектную, правдоподобную - тоже фактами обоснованную - гипотезу, нашел исключенное третье.
Не предатели, но и не дебилы - просто подзабыли об обороне, поскольку увлеклись подготовкой к нападению; собрались воевать на чужой территории нечаянно приоткрыли свою; пропустили удар, как боксер, неловко замахнувшийся; раскинув матовую сеть, зевнули ферзя...
Чем плохая гипотеза? Разве не обеляет она, хотя бы отчасти, Сталина и его соколов? Особенно в глазах иностранной общественности.
Ведь получается, что сторону Гитлера в мировой войне Сталин принял только поначалу и больше для виду, или по необходимости, а при первом удобном случае вознамерился вооруженной рукой задушить фашизм в его логове. А что министр иностранных дел СССР в 1939 году заявлял на весь мир: бессмысленно, дескать, вести войну под фальшивым флагом уничтожения гитлеризма, поскольку эту песню не задушишь, не убьешь, идеи неуничтожимы, так это Молотов, старый плюралист, отсебятину молол.
(Это теперь видно, что был прав - теперь, полвека спустя, когда идеи Гитлера живут и побеждают - по крайней мере в типографиях Минобороны.)
Версия "Ледокола" - очень удобная. На первый взгляд, даже странно, что начальство ею пока не пользуется - и произносит совершенно Бог знает что. Например, В. С. Черномырдин в юбилейном докладе объясняет поражение 1941 года - "неимоверной централизацией руководства всеми сторонами жизни и деятельности государства...". А победили в 1945-м почему? Децентрализация случилась?
Но с мыслью, что на Пискаревском или в Бабьем Яру лежат пешки, съеденные за фук, - примириться невозможно. И мы предпочитаем думать, что не было напрасных, бездарных жертв, что все, кто умер, - погибли за Родину.
(Хотя вряд ли у кого-нибудь в Бабьем Яру были такие иллюзии. А попробуйте выговорить: полтора миллиона умерли за Родину от голода...)
Так вот, за Родину - а не то что узники, предположим, Колымы по приказу лагерной администрации разоружили охрану Освенцима и Дахау. За Родину - а не просто на выручку Западной Европе или на порабощение Восточной. За Родину ведь фашисты напали!
А по "Ледоколу" этому выходит, что, промедли Гитлер пару недель Сталин ударил бы первым, - и война была бы другая: наверное, Великая - но не Отечественная. Тогда кто же кого перехитрил? Кто из двух злодеев зачинщик единственной справедливой войны в истории Советского Союза? Суворов как будто вообще недоволен, что они поссорились.
К настоящей правде ближе всех, по-видимому, Л. Н. Толстой:
"Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле не произвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно".
Короче говоря, Бог - не фраер, а мастер сюжета. Будем надеяться.
Письмо XIII
12 мая 1995
Одна ласточка не срывает подписку, поэтому покамест продолжим то, что почтенная читательница г-жа А. в предпраздничном номере "Невского времени" называет моим еженедельным издевательством над русской классической литературой и нашей историей.
Я не обижаюсь, потому что знаю за собой этот неисправимый литературный недостаток: не умею писать для тех, кто не умеет читать. Притом фамилия вызывающая, к тому же имя обнажаю беззастенчиво... Короче, мне поделом.
А вот о. Глеба Якунина не стоит честить русофобом и расстригой. Насчет русофоба - поскольку этот термин у нас применяется к любому, кто заподозрен в порочащих родственных связях (например, с Богородицей либо с апостолами), - Вам видней, а меня анкета о. Глеба не интересует. Но нам ли с Вами - существам отчасти мирским - судить о сане духовного лица? Это такой вопрос, что и большие чины ГБ решают его не иначе как в пышных ризах. И потом - вспомните протопопа Аввакума: вот расстрига, инородец, узник совести - тоже архиереев обличал - диссидент в точном смысле слова, но авторитет покруче современных митрополитиков. Никого ни с кем не сравниваю, а просто - бранные слова мало что значат и, по-моему, лучше оперировать мыслями.
В чем я решительно с Вами не согласен - это что будто бы наша газета борется с антисемитизмом. Надеюсь, что нет - по крайней мере, я не участвую. Это даже христианской церкви не под силу - а какой же текст сильней Евангелия? Но хватит об этом.
Новое издательство с бесхитростным (ой ли?) названием "Азбука" выпустило том прозы Юр. Юркуна - "Дурная компания". Со стороны издательства поступок не из разряда обыкновенных торгашеских. Юркун известен крайне мало и скорей как персонаж судьбы и лирики М. А. Кузмина - как верный спутник по прозвищу Дориан Грэй. Верный до смерти. Даже влюбившись в О. Н. Гильдебрандт-Арбенину - гениальную красавицу, - "мистер Дориан" не покончил с собой из-за раздвоения страсти (как поступил Вс. Князев, герой "Поэмы без героя") и не покинул Кузмина. О. Н. поселилась вместе с ними, в той же квартирке на Спасской улице. Осколки Серебряного века в коммунальном быту... Кузмин в дневнике обзывал Фрейда грязным жидом (ненависть бабочки к энтомологу, я полагаю), - но только Фрейд, и то лишь овладев идеей прописки, мог бы изобразить их жизнь внятными словами. Потом Кузмин умер, а Юркуна увели в Большой Дом и убили выстрелом в затылок 21 сентября 1938 года, сообщив близким, что приговор - десять лет исправительных работ без права переписки. Ольга Николаевна стала ждать, считая дни. Наконец, 13 февраля 1946 года написала мертвому:
"Юрочка мой, пишу Вам, потому что думаю, что долго не проживу. Я люблю Вас, верила в Вас и ждала Вас - много лет. Теперь силы мои иссякли. Я больше не жду нашей встречи. Больше всего хочу я узнать, что Вы живы, - и умереть. Будьте счастливы. Постарайтесь добиться славы. Вспоминайте меня..."
Но прав был Зощенко: жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов. О. Н. умерла в 1980-м. Ее мемуар "О Юрочке" напечатан в названной книге как приложение.
Человек, которого так необыкновенно любили, - Юр. Юркун прозу сочинял не потрясающую. (Но Пастернаку она вроде нравилась.) Безвольное воображение, синтаксис неживой. Лично мне и вступительную статью В. К. Кондратьева к этому однотомнику, и примечания П. В. Дмитриева и Г. А. Морева читать интересней, чем роман, повесть и рассказы самого Юркуна. Зато чувство тайны не рассеивается. Как если бы от великого бегуна ничего не осталось, кроме каких-нибудь неловких поделок по дереву: детский лобзик не передает стиля.
Правда, Юркун еще и рисовал - и Арбенина тоже.
"Всю жизненную силу, всю волю я отдала на спасение и сохранение НАШИХ картинок, НАШИХ писем. Мы - умрем, но ЭТО бы могло жить века, и в этом была бы моя и Ваша душа, мое и Ваше сердце, моя и Ваша кровь, быть может (?), Ваш и мой гений".
... Проще и обидней.
Письмо XIV
24 мая 1995
Иосифу Бродскому - пятьдесят пять лет, у него день рождения.
Пока он пишет стихи, какие пишет, - наше поколение от старости заговорено - и Роберт Фишер никому не проиграет.
Все понимать, но ничего не бояться, обращая неизбежность утрат в свободу отказа.
Бродский - автор последней иллюзии: будто жизнь без иллюзии смысла имеет смысл. Только в этой иллюзии реальность похожа на себя - пока звук, распираемый силой такого смысла, наполняет нас невеселым счастьем.
Бродский храбр настолько, что верит в существование Вселенной без него. Собственно говоря, он только и делает, что испытывает данность чьим-нибудь отсутствием - чаще всего, своим, - выказывая необыкновенное присутствие духа.
Он самый привлекательный герой нашего времени и пространства. Метафизика его каламбуров посрамляет смерть и энтропию и внушает читателю нечто вроде уважения к человеческой участи - ведь это ее голос:
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет...
Как знать, как знать, хотя насчет Иосифа Бродского я совершенно уверен. Важней и несомненней, что не будь мы зрителями Феллини, читателями Бродского - нипочем не догадались бы: кто мы, где мы и с кем.
Но что если сама догадка - просто сон птичьего двора о перелетном гусе?
Все равно - это лучший из снов.
Письмо XV
10 июня 1995
Оказывается, "Молодая гвардия" пылает непримиримой враждой к "Нашему современнику" - никогда не догадаетесь, за что. За одну якобы нечаянную обмолвку академика Шафаревича - ныне именуемого в "МГ" не иначе, как Авторитет Измены. Забыты его заслуги, под сомнением его "Русофобия" - а все потому, что осмелился пискнуть в каком-то интервью, будто математика "наука космополитическая". Ну и полощут же его!
"... Разве не было ясно чуткому, пусть и "необразованному" уму, что это - вряд ли голос русcкого ученого?.. Не присущи людям русской науки "нечаянные" оговорки, "обмолвки" на этот счет..."
Мне сказали, что в этом номере - ноябрьском, прошлогоднем - один наш пишущий согражданин вроде как поставил рекорд неблагородства, - и я приневолил себя прочитать всю книжку, но теперь не жалею.
Хотя вообще лучше ничего такого руками не трогать. Прочитаешь рассердишься и вряд ли промолчишь, а беседовать с людоедом о вегетарианстве нелепо и даже как бы низко.
Свобода слова есть, а общественного мнения нет - стало быть, все дозволено и скучно.
Разумный человек не удостоит вниманием автобусного хама: пусть хам во все горло хоть из матери в мать - разумный человек беседует как ни в чем не бывало с прелестной спутницей о смысле, например, искусства или жизни, - это приличней, чем искать разбитые очки под ногами равнодушных свидетелей. Держитесь подальше от подвалов, если вы не крысолов, не крысобой... Так, бормоча, я все же одолел упомянутый журнал и в нем пресловутую вещицу согражданина.
... Сюжет из истории советской литературы. Поэт Олейников ("Маленькая рыбка, жареный карась...") одно время дружил с поэтом Маршаком ("Жил человек рассеянный..."), затем они рассорились. В 37-м Олейникова посадили и расстреляли, а Маршака - не успели, он уехал в Москву и умер своей смертью через много лет. Факты известные, но имена-отчества персонажей подсказывают автору новую трактовку.
Маршака звали Самуил Яковлевич. Это позволяет уверенно утверждать, что свою детскую литературу он создавал под непосредственным руководством ОГПУ Тамошние Наумы Абрамовичи и Яковы Ефимовичи ему поручили
"создать детскую литературу для русских людей, которая помогла бы им вырасти такими, какими хотело их видеть новое еврейское начальство".
А Олейников был Николай Макарович, из казаков. Из этого мы заключаем: в глубине души он был зоологический антисемит и ненавидел советскую власть, что прекрасно, - а в большевики подался и с евреями дружил из шкурных соображений, - что понятно и простительно. Это дает ключ к творчеству Олейникова: презирая опасность, он в книжках для детей тонко пародировал "еврейско-большевистскую болтологию", - ну, а стиль его трагикомической лирики разгадать легче легкого:
"Попав в Ленинграде в среду еврейских деятелей искусств, заполнивших квартиры расстрелянных или высланных Сергеем Мироновичем из города русских интеллигентов, он чувствовал себя достаточно неуютно среди местечкового визга и грязи. Поэтому обращение его в стихах к "галантерейному языку" было единственным способом выразить себя и тем самым сохраниться от растления".
Не с очевидностью ли вытекает из вышесказанного неизбежный заключительный вывод: Олейникова взяли по наводке Маршака? Не вправе ли автор прямо переходить к художественному описанию Левашовской пустоши?
"... И снова чудятся в этой сумрачной непогоде странные зловещие силуэты, вот промелькнула между темными деревьями тень, схожая с обликом Самуила Яковлевича Маршака... Страшно...".
Действительно, ужас. Но какими скупыми средствами достигнут эффект. Ведь сведений, порочащих врага, не имеется - кроме ФИО, буквально ничего, а возможности открываются необозримые:
"Если наше предположение верно и Маршак действительно был напрямую связан с руководством органов НКВД, то понятно, что и обязанности ближайших помощников его были весьма специфическими...".
Если верно, то понятно, - и отчего же не харкнуть в спину еще кому-нибудь... ах, простота!
Принцесса была настолько невинна, что не подозревала, как называется человек, оглашающий подобные предположения наугад, по наитию, без доказательств. А что документы, здесь же, прямо в тексте приведенные, предположениям противоречат, - это разве космополитическую какую-нибудь логику смутит, а национальной - хоть бы хны.
Кстати, о документах. Вот сочинителю выдали в Большом Доме протокол допроса, снятого с ныне здравствующей, но очень немолодой петербургской писательницы.
Тогда, в 37-м, под побоями, она будто бы подписала обвиняющие показания на своего любимого учителя - С. Я. Маршака. Теперь их публикуют без ее ведома - и корят ее, и попрекают, и стыдят...
Моральный аспект, разумеется, в сторону, - а вот нет ли тут признаков преступления, хотел бы я знать.
Или в самом деле каждый гэбэшник имеет право продать, подарить, проиграть кому захочет, - предположим, дело моего деда или бабушки, - а меня к этим документам не допустить, - а еще кого-нибудь ими шантажировать?
Короче говоря, на законных ли основаниях наследники палачей владеют и торгуют тайнами жертв?
Хотя - если подумать - кого я спрашиваю?
... А какие трогательные стихи повторяют в этой "Молодой гвардии" с умилением и восторгом! Это стихи из газеты "Завтра": "Боже, помилуй нас в горькие дни! Боже, Советскую власть нам верни!.. Боже, Советский Союз нам верни! Боже, державу былую верни!.."
По-моему, к такой убедительной просьбе нельзя не снизойти.
Письмо XVI
5 июля 1995
Культ личности Пушкина утвердился, как известно, в 1937 году. Смерть поэта праздновали с таким размахом, что (или чтобы) юбилейный гул, перекрывая рев моторов, совсем заглушил выстрелы.
В 1949 году все повторилось, только вполнакала, - гения растолковали народу окончательно; с тех пор все почитают его, а пенсионеры и школьники даже почитывают, - а тем, кто читает постоянно, так называемым пушкиноведам, полагается плата - впрочем, незначительная.
Пушкин в России гораздо больше чем поэт, - или гораздо меньше - как поглядеть. Культ возник, конечно, из мифа, овладевшего массами. А миф, как полагается, сочинили интеллигенты в эпоху застоя - в восьмидесятые годы прошлого века.
К июню 1880-го, когда в Москве на Тверском бульваре был открыт знаменитый памятник, - народную тропу еще никто не протоптал. "За пятьдесят лет, прошедших со дня смерти Пушкина, общее число проданных экземпляров его сочинений не превысило 50-60 тысяч", - за год, стало быть, расходилось не более тысячи экземпляров, если верить - а отчего бы не верить? - Маркусу Ч. Левитту, автору замечательной книги "Литература и политика. Пушкинский праздник 1880 года".
Ничего удивительного - славе Пушкина сильно вредили критики-демократы и вдова. О вдове м-р Левитт умалчивает - а между тем это она добилась от Александра II, чтобы срок действия авторского права на сочинения Пушкина был продлен вдвое, - и до 1887 года дешевых изданий не существовало. Зато 30 января 1887 года что началось! Настоящее столпотворение в книжных магазинах.
Книга В. В. Антонова и А. В. Кобака "Святыни Санкт-Петербурга" (издательство Чернышева) соблазнительней для простого смертного и доступней. Тираж книги - 10 тысяч. Это первый том историко-церковной энциклопедии. Краткие, точные, изящно написанные справки о монастырях, соборах, приходских церквах. Неизвестных фактов - бездна, увлекательнейшее чтение.
Также вышла, говорят, книжечка стихотворений шведского поэта Бельмана в переводах С. В. Петрова. В магазинах я ее не нашел. Этот Карл Микаэль Бельман был ровесник Державину и как бы северный Вийон, забубённый такой сочинитель застольной лирики. А Сергей Владимирович Петров был вдохновенный, всемогущий мастер, и я очень надеюсь, что никогда не забуду, как он своего Бельмана напевал, как доволен был очередным удавшимся чудом... При жизни переводчика этой книжке не давали ходу - главным образом потому, что тексты слишком хороши.
А "Святыни Санкт-Петербурга" ни за что не могли быть напечатаны при так называемой советской власти - понятно почему. И Псевдо-Дионисию ничего не светило: слишком настоящий. Как ни омерзителен данный исторический момент, признаем справедливости ради, что бывало и гаже. Желающие убедиться благоволят заглянуть в монографию А. В. Блюма "За кулисами "Министерства правды". Тайная история советской цензуры 1917-1929". Издана в Санкт-Петербурге гуманитарным агентством "Академический проект".
Нет, увы, это далеко не вся история советской цензуры. Такая история не может быть написана и напечатана в нашей стране, пока люди цензуры и госбезопасности процветают в ней и управляют ею. До Псевдо-Дионисия у них руки сейчас не доходят, это верно, зато документы преступлений охраняются куда надежней, чем военные склады. Книга А. В. Блюма - героическая разведка, эскиз очерка, случайные обрывки тошнотворной истины. Читая, задыхаешься. Всего лишь 20-е годы, истребление читателей впереди, а пока уничтожаются книги, - но стиль уже сложился: наглый, невменяемый, безжалостный - тот самый, каким пользуются и сегодня начальники, даруя, например, чеченцам свободы и права. Приведу одну-единственную строку из одного-единственного ежеквартального списка неразрешенных рукописей. Ленгублит, 1927 год, второй квартал.
"Автор - Лесков. Название - "Несмертелъный Голован". Издательство "Прибой". Мотивы запрещения - идеологические".
Многие тоскуют по этому стилю, по недреманному оку и железной окровавленной руке.
Письмо XI
19 апреля 1995
Не осталось мужей, коих мог уважать.
Лишь вино продолжает меня ублажать.
Не отдергивай руку от ручки кувшинной,
Если в старости некому руку пожать.
Вышел томик Омара Хайяма в издательстве "Невский курьер". Как сказал бы основоположник, очень своевременная книга: первосортный опиум для народа самая усвояемая философия в позлащенных пилюлях.
С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал,
В сад любви удались и наполни бокал,
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!
Это было идеальное чтение "в эпоху застоя", - но именно сейчас, как никогда, Хайяму нет цены и замены.
Недееспособность русской классики на родных просторах сделалась очевидной - о западной умолчим. Еще в конце XVIII века русская литература поверила в реальность пресловутых общечеловеческих ценностей, особенно пленясь идеей сына одной еврейки - он же Сын Человеческий - о любви к другим - к так называемым ближним. Русская литература, в отличие от церкви, не была государственной - и приняла в историческом процессе сторону людей. Это вовлекло ее в нескончаемую тяжбу с Творцом о смысле зла и пользе несчастья - она до последнего издыхания не принимала необходимость несправедливости.
Прямо смешно: какой-то новый Новый Завет. Белинский вопил, что плюет на прогресс, если прогресс непременно должен быть оплачен человеческими жертвоприношениями:
"Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови!"
При этом братьями по крови - что почти невероятно, - считались, представьте, буквально все. Персонаж Достоевского, повторяя за Белинским эту мысль - что мировая гармония не стоит слезинки замученного ребенка, - явно не догадывался, что дети детям рознь, - да и воображаемую эту мировую гармонию ставил почему-то выше имперских интересов. Отсюда один шаг до государственной измены. Герцен, если разобраться, до нее и докатился покусившись на нашу территориальную целостность в год польского восстания:
"... Если б мы верили, что русский народ в своем азиатском раболепии любит господство над другими народами, и в силу этого выносит рабство и в силу этого станет теперь за правительство, против Польши - нам осталось бы только желать, чтоб Россия как государство была унижена, обесславлена, разбита на части; желать, чтоб оскорбленный и попранный народ русский начал новую жизнь, для которой память прошедшего была бы угрызением совести и грозным уроком..."
Даже отлучение Льва Толстого от церкви не отучило русскую литературу от бредней. Но историческая практика их разоблачила. Десятки лет лучшие в мире учителя преподавали эту, самую добродетельную в мире литературу миллионам школьников, - а государство пересоздавало их по своему образу и подобию взгляните же на лица теперешних взрослых...
Не опасаясь Грядущего Хама (поскольку он уже пришел), перечитаем Омара Хайяма, простите за рифму. Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона - и раньше, чем нужно.
В XII столетии, когда повсюду еще воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев черных (если половец не сдается - его уничтожают, а сдается - обращают в рабство; пусть это самое "Слово о полку" подделка - но ведь правдоподобная), - Хайям уже осознал, что суетиться не стоит мироздание подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека случайностей - необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределенное время отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ (например звездочетом к эмиру), - но достоин зависти, а также вправе считать себя живым, счастливым и свободным - только тот, кто выпил с утра.
В новом издании - 1333 четверостишия, из коих 510 ранее не были никем переведены. Должно быть, это повышает ценность книги, - хотя бесспорно принадлежащими Хайяму считаются 66 рубаи, - а главное - Герман Плисецкий, говорят, умер. Хайяма переводили разные замечательные мастера - Герман Плисецкий один дал ему вечную жизнь в русском языке. Он передал в рубаи Хайяма презрение и отчаяние советского интеллигента, как бы начертив маршрут Исфахан-Петушки, далее - Нигде.
Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!
Нет из мрака возврата, о сердце мое!
И не надо надеяться, о мое сердце!
И бояться не надо, о сердце мое!
Письмо XII
7 мая 1995
Рукопись пресловутого "Ледокола" так называемый Виктор Суворов прислал мне первому - чтобы напечатать в "Неве" вослед его же "Аквариуму". Договаривались по телефону - и, признаюсь, я нервничал. Когда человек на другом конце провода скрывается от исполнителей смертного приговора - пусть незнакомый человек и наверняка не прекрасный, - все равно время растягивается нестерпимо - помните соответствующий эпизод у Солженицына - "В круге первом"? - чт, если прямо сейчас моего собеседника вычислят и настигнут?
Московский журнал "Неву" опередил - это, быть может, и к лучшему. - а волноваться, подозреваю, не стоило: во-первых, отличник ГРУ не лыком шит, а МI-6, или как ее там, веников не вяжет, - но важнее во-вторых: кто станет палить из пушек по курице, несущей золотые яйца?
Как-никак "Ледокол" - единственная талантливая попытка спасти честь если можно так выразиться - коммунистической партии и советского правительства образца 1941 года.
Строевые генералы и политические полковники в мемуарах и диссертациях вот уже тридцать лет изо всех сил не отвечают за заданный в книжке А. М. Некрича "1941 год, 22 июня" простой вопрос: почему германская армия в считанные месяцы разгромила Красную и оккупировала чуть не полстраны?
Некрич раз навсегда изобличил вранье насчет внезапности нападения - тут и руководители разведорганов нехотя его поддержали, даже пару документов подкинули. Вранье, что у немцев было больше военной техники, Некрич не осмелился опровергать - реальные цифры всплыли гораздо позже, совсем недавно, - зато сосредоточился на действиях советского руководства накануне войны. Уничтожение комсостава, разрушение приграничных укреплений и так далее, вплоть до пушек без боезапаса и скопления беззащитных самолетов вдоль границы, вплоть до директивы "не поддаваться на провокации". Все делалось словно нарочно для того, чтобы облегчить Гитлеру победоносный блицкриг. Так вот: чт это было - измена или патологическая, уголовная, равнозначная измене глупость, - как бы вопрошал простодушный фронтовик Некрич, и по всему замечалось, что ему небезынтересно еще более страшное - чья?
Официальные историки пропустили эту бестактность мимо ушей, ограничившись тем, что изъяли из обращения дерзкую книгу вместе с автором (А. М. Некрич умер в изгнании).
А прочим интересующимся (такие были) мужественно, со всей прямотой объявили, что да, действительно, в 1941 году произошла неприятность, и кое-кто из тогдашнего руководства что-то такое проворонил, - и хватит с вас. Все остальное - клеветнические измышления. Ведь за боеготовность Советского Союза отвечали персонально такие люди, как Сталин, Берия, Ворошилов, Жуков. Как минимум, двое из них точно были не кретины, что же касается измены - да у кого повернется язык и т. д.
Погибшие, конечно, погибли - но это несчастная случайность, - а упомянутые стратеги повиновались главнокомандующему, а у него был характер плохой, этого не скроем, - однако не могли же ему доложить, что Гитлер сказал одному из приближенных, будто Сталину и поручит управлять Россией, присоединенной к Рейху: мол, никто лучше Сталина не умеет обращаться с русскими. Да еще и не факт, что Гитлер не пошутил...
Автор "Ледокола" предложил эффектную, правдоподобную - тоже фактами обоснованную - гипотезу, нашел исключенное третье.
Не предатели, но и не дебилы - просто подзабыли об обороне, поскольку увлеклись подготовкой к нападению; собрались воевать на чужой территории нечаянно приоткрыли свою; пропустили удар, как боксер, неловко замахнувшийся; раскинув матовую сеть, зевнули ферзя...
Чем плохая гипотеза? Разве не обеляет она, хотя бы отчасти, Сталина и его соколов? Особенно в глазах иностранной общественности.
Ведь получается, что сторону Гитлера в мировой войне Сталин принял только поначалу и больше для виду, или по необходимости, а при первом удобном случае вознамерился вооруженной рукой задушить фашизм в его логове. А что министр иностранных дел СССР в 1939 году заявлял на весь мир: бессмысленно, дескать, вести войну под фальшивым флагом уничтожения гитлеризма, поскольку эту песню не задушишь, не убьешь, идеи неуничтожимы, так это Молотов, старый плюралист, отсебятину молол.
(Это теперь видно, что был прав - теперь, полвека спустя, когда идеи Гитлера живут и побеждают - по крайней мере в типографиях Минобороны.)
Версия "Ледокола" - очень удобная. На первый взгляд, даже странно, что начальство ею пока не пользуется - и произносит совершенно Бог знает что. Например, В. С. Черномырдин в юбилейном докладе объясняет поражение 1941 года - "неимоверной централизацией руководства всеми сторонами жизни и деятельности государства...". А победили в 1945-м почему? Децентрализация случилась?
Но с мыслью, что на Пискаревском или в Бабьем Яру лежат пешки, съеденные за фук, - примириться невозможно. И мы предпочитаем думать, что не было напрасных, бездарных жертв, что все, кто умер, - погибли за Родину.
(Хотя вряд ли у кого-нибудь в Бабьем Яру были такие иллюзии. А попробуйте выговорить: полтора миллиона умерли за Родину от голода...)
Так вот, за Родину - а не то что узники, предположим, Колымы по приказу лагерной администрации разоружили охрану Освенцима и Дахау. За Родину - а не просто на выручку Западной Европе или на порабощение Восточной. За Родину ведь фашисты напали!
А по "Ледоколу" этому выходит, что, промедли Гитлер пару недель Сталин ударил бы первым, - и война была бы другая: наверное, Великая - но не Отечественная. Тогда кто же кого перехитрил? Кто из двух злодеев зачинщик единственной справедливой войны в истории Советского Союза? Суворов как будто вообще недоволен, что они поссорились.
К настоящей правде ближе всех, по-видимому, Л. Н. Толстой:
"Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле не произвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно".
Короче говоря, Бог - не фраер, а мастер сюжета. Будем надеяться.
Письмо XIII
12 мая 1995
Одна ласточка не срывает подписку, поэтому покамест продолжим то, что почтенная читательница г-жа А. в предпраздничном номере "Невского времени" называет моим еженедельным издевательством над русской классической литературой и нашей историей.
Я не обижаюсь, потому что знаю за собой этот неисправимый литературный недостаток: не умею писать для тех, кто не умеет читать. Притом фамилия вызывающая, к тому же имя обнажаю беззастенчиво... Короче, мне поделом.
А вот о. Глеба Якунина не стоит честить русофобом и расстригой. Насчет русофоба - поскольку этот термин у нас применяется к любому, кто заподозрен в порочащих родственных связях (например, с Богородицей либо с апостолами), - Вам видней, а меня анкета о. Глеба не интересует. Но нам ли с Вами - существам отчасти мирским - судить о сане духовного лица? Это такой вопрос, что и большие чины ГБ решают его не иначе как в пышных ризах. И потом - вспомните протопопа Аввакума: вот расстрига, инородец, узник совести - тоже архиереев обличал - диссидент в точном смысле слова, но авторитет покруче современных митрополитиков. Никого ни с кем не сравниваю, а просто - бранные слова мало что значат и, по-моему, лучше оперировать мыслями.
В чем я решительно с Вами не согласен - это что будто бы наша газета борется с антисемитизмом. Надеюсь, что нет - по крайней мере, я не участвую. Это даже христианской церкви не под силу - а какой же текст сильней Евангелия? Но хватит об этом.
Новое издательство с бесхитростным (ой ли?) названием "Азбука" выпустило том прозы Юр. Юркуна - "Дурная компания". Со стороны издательства поступок не из разряда обыкновенных торгашеских. Юркун известен крайне мало и скорей как персонаж судьбы и лирики М. А. Кузмина - как верный спутник по прозвищу Дориан Грэй. Верный до смерти. Даже влюбившись в О. Н. Гильдебрандт-Арбенину - гениальную красавицу, - "мистер Дориан" не покончил с собой из-за раздвоения страсти (как поступил Вс. Князев, герой "Поэмы без героя") и не покинул Кузмина. О. Н. поселилась вместе с ними, в той же квартирке на Спасской улице. Осколки Серебряного века в коммунальном быту... Кузмин в дневнике обзывал Фрейда грязным жидом (ненависть бабочки к энтомологу, я полагаю), - но только Фрейд, и то лишь овладев идеей прописки, мог бы изобразить их жизнь внятными словами. Потом Кузмин умер, а Юркуна увели в Большой Дом и убили выстрелом в затылок 21 сентября 1938 года, сообщив близким, что приговор - десять лет исправительных работ без права переписки. Ольга Николаевна стала ждать, считая дни. Наконец, 13 февраля 1946 года написала мертвому:
"Юрочка мой, пишу Вам, потому что думаю, что долго не проживу. Я люблю Вас, верила в Вас и ждала Вас - много лет. Теперь силы мои иссякли. Я больше не жду нашей встречи. Больше всего хочу я узнать, что Вы живы, - и умереть. Будьте счастливы. Постарайтесь добиться славы. Вспоминайте меня..."
Но прав был Зощенко: жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов. О. Н. умерла в 1980-м. Ее мемуар "О Юрочке" напечатан в названной книге как приложение.
Человек, которого так необыкновенно любили, - Юр. Юркун прозу сочинял не потрясающую. (Но Пастернаку она вроде нравилась.) Безвольное воображение, синтаксис неживой. Лично мне и вступительную статью В. К. Кондратьева к этому однотомнику, и примечания П. В. Дмитриева и Г. А. Морева читать интересней, чем роман, повесть и рассказы самого Юркуна. Зато чувство тайны не рассеивается. Как если бы от великого бегуна ничего не осталось, кроме каких-нибудь неловких поделок по дереву: детский лобзик не передает стиля.
Правда, Юркун еще и рисовал - и Арбенина тоже.
"Всю жизненную силу, всю волю я отдала на спасение и сохранение НАШИХ картинок, НАШИХ писем. Мы - умрем, но ЭТО бы могло жить века, и в этом была бы моя и Ваша душа, мое и Ваше сердце, моя и Ваша кровь, быть может (?), Ваш и мой гений".
... Проще и обидней.
Письмо XIV
24 мая 1995
Иосифу Бродскому - пятьдесят пять лет, у него день рождения.
Пока он пишет стихи, какие пишет, - наше поколение от старости заговорено - и Роберт Фишер никому не проиграет.
Все понимать, но ничего не бояться, обращая неизбежность утрат в свободу отказа.
Бродский - автор последней иллюзии: будто жизнь без иллюзии смысла имеет смысл. Только в этой иллюзии реальность похожа на себя - пока звук, распираемый силой такого смысла, наполняет нас невеселым счастьем.
Бродский храбр настолько, что верит в существование Вселенной без него. Собственно говоря, он только и делает, что испытывает данность чьим-нибудь отсутствием - чаще всего, своим, - выказывая необыкновенное присутствие духа.
Он самый привлекательный герой нашего времени и пространства. Метафизика его каламбуров посрамляет смерть и энтропию и внушает читателю нечто вроде уважения к человеческой участи - ведь это ее голос:
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет...
Как знать, как знать, хотя насчет Иосифа Бродского я совершенно уверен. Важней и несомненней, что не будь мы зрителями Феллини, читателями Бродского - нипочем не догадались бы: кто мы, где мы и с кем.
Но что если сама догадка - просто сон птичьего двора о перелетном гусе?
Все равно - это лучший из снов.
Письмо XV
10 июня 1995
Оказывается, "Молодая гвардия" пылает непримиримой враждой к "Нашему современнику" - никогда не догадаетесь, за что. За одну якобы нечаянную обмолвку академика Шафаревича - ныне именуемого в "МГ" не иначе, как Авторитет Измены. Забыты его заслуги, под сомнением его "Русофобия" - а все потому, что осмелился пискнуть в каком-то интервью, будто математика "наука космополитическая". Ну и полощут же его!
"... Разве не было ясно чуткому, пусть и "необразованному" уму, что это - вряд ли голос русcкого ученого?.. Не присущи людям русской науки "нечаянные" оговорки, "обмолвки" на этот счет..."
Мне сказали, что в этом номере - ноябрьском, прошлогоднем - один наш пишущий согражданин вроде как поставил рекорд неблагородства, - и я приневолил себя прочитать всю книжку, но теперь не жалею.
Хотя вообще лучше ничего такого руками не трогать. Прочитаешь рассердишься и вряд ли промолчишь, а беседовать с людоедом о вегетарианстве нелепо и даже как бы низко.
Свобода слова есть, а общественного мнения нет - стало быть, все дозволено и скучно.
Разумный человек не удостоит вниманием автобусного хама: пусть хам во все горло хоть из матери в мать - разумный человек беседует как ни в чем не бывало с прелестной спутницей о смысле, например, искусства или жизни, - это приличней, чем искать разбитые очки под ногами равнодушных свидетелей. Держитесь подальше от подвалов, если вы не крысолов, не крысобой... Так, бормоча, я все же одолел упомянутый журнал и в нем пресловутую вещицу согражданина.
... Сюжет из истории советской литературы. Поэт Олейников ("Маленькая рыбка, жареный карась...") одно время дружил с поэтом Маршаком ("Жил человек рассеянный..."), затем они рассорились. В 37-м Олейникова посадили и расстреляли, а Маршака - не успели, он уехал в Москву и умер своей смертью через много лет. Факты известные, но имена-отчества персонажей подсказывают автору новую трактовку.
Маршака звали Самуил Яковлевич. Это позволяет уверенно утверждать, что свою детскую литературу он создавал под непосредственным руководством ОГПУ Тамошние Наумы Абрамовичи и Яковы Ефимовичи ему поручили
"создать детскую литературу для русских людей, которая помогла бы им вырасти такими, какими хотело их видеть новое еврейское начальство".
А Олейников был Николай Макарович, из казаков. Из этого мы заключаем: в глубине души он был зоологический антисемит и ненавидел советскую власть, что прекрасно, - а в большевики подался и с евреями дружил из шкурных соображений, - что понятно и простительно. Это дает ключ к творчеству Олейникова: презирая опасность, он в книжках для детей тонко пародировал "еврейско-большевистскую болтологию", - ну, а стиль его трагикомической лирики разгадать легче легкого:
"Попав в Ленинграде в среду еврейских деятелей искусств, заполнивших квартиры расстрелянных или высланных Сергеем Мироновичем из города русских интеллигентов, он чувствовал себя достаточно неуютно среди местечкового визга и грязи. Поэтому обращение его в стихах к "галантерейному языку" было единственным способом выразить себя и тем самым сохраниться от растления".
Не с очевидностью ли вытекает из вышесказанного неизбежный заключительный вывод: Олейникова взяли по наводке Маршака? Не вправе ли автор прямо переходить к художественному описанию Левашовской пустоши?
"... И снова чудятся в этой сумрачной непогоде странные зловещие силуэты, вот промелькнула между темными деревьями тень, схожая с обликом Самуила Яковлевича Маршака... Страшно...".
Действительно, ужас. Но какими скупыми средствами достигнут эффект. Ведь сведений, порочащих врага, не имеется - кроме ФИО, буквально ничего, а возможности открываются необозримые:
"Если наше предположение верно и Маршак действительно был напрямую связан с руководством органов НКВД, то понятно, что и обязанности ближайших помощников его были весьма специфическими...".
Если верно, то понятно, - и отчего же не харкнуть в спину еще кому-нибудь... ах, простота!
Принцесса была настолько невинна, что не подозревала, как называется человек, оглашающий подобные предположения наугад, по наитию, без доказательств. А что документы, здесь же, прямо в тексте приведенные, предположениям противоречат, - это разве космополитическую какую-нибудь логику смутит, а национальной - хоть бы хны.
Кстати, о документах. Вот сочинителю выдали в Большом Доме протокол допроса, снятого с ныне здравствующей, но очень немолодой петербургской писательницы.
Тогда, в 37-м, под побоями, она будто бы подписала обвиняющие показания на своего любимого учителя - С. Я. Маршака. Теперь их публикуют без ее ведома - и корят ее, и попрекают, и стыдят...
Моральный аспект, разумеется, в сторону, - а вот нет ли тут признаков преступления, хотел бы я знать.
Или в самом деле каждый гэбэшник имеет право продать, подарить, проиграть кому захочет, - предположим, дело моего деда или бабушки, - а меня к этим документам не допустить, - а еще кого-нибудь ими шантажировать?
Короче говоря, на законных ли основаниях наследники палачей владеют и торгуют тайнами жертв?
Хотя - если подумать - кого я спрашиваю?
... А какие трогательные стихи повторяют в этой "Молодой гвардии" с умилением и восторгом! Это стихи из газеты "Завтра": "Боже, помилуй нас в горькие дни! Боже, Советскую власть нам верни!.. Боже, Советский Союз нам верни! Боже, державу былую верни!.."
По-моему, к такой убедительной просьбе нельзя не снизойти.
Письмо XVI
5 июля 1995
Культ личности Пушкина утвердился, как известно, в 1937 году. Смерть поэта праздновали с таким размахом, что (или чтобы) юбилейный гул, перекрывая рев моторов, совсем заглушил выстрелы.
В 1949 году все повторилось, только вполнакала, - гения растолковали народу окончательно; с тех пор все почитают его, а пенсионеры и школьники даже почитывают, - а тем, кто читает постоянно, так называемым пушкиноведам, полагается плата - впрочем, незначительная.
Пушкин в России гораздо больше чем поэт, - или гораздо меньше - как поглядеть. Культ возник, конечно, из мифа, овладевшего массами. А миф, как полагается, сочинили интеллигенты в эпоху застоя - в восьмидесятые годы прошлого века.
К июню 1880-го, когда в Москве на Тверском бульваре был открыт знаменитый памятник, - народную тропу еще никто не протоптал. "За пятьдесят лет, прошедших со дня смерти Пушкина, общее число проданных экземпляров его сочинений не превысило 50-60 тысяч", - за год, стало быть, расходилось не более тысячи экземпляров, если верить - а отчего бы не верить? - Маркусу Ч. Левитту, автору замечательной книги "Литература и политика. Пушкинский праздник 1880 года".
Ничего удивительного - славе Пушкина сильно вредили критики-демократы и вдова. О вдове м-р Левитт умалчивает - а между тем это она добилась от Александра II, чтобы срок действия авторского права на сочинения Пушкина был продлен вдвое, - и до 1887 года дешевых изданий не существовало. Зато 30 января 1887 года что началось! Настоящее столпотворение в книжных магазинах.