Страница:
И вдруг взгляд его упал на трех всадников, что замерли чуть в отдалении. Своим видом они выделялись среди толпы, как волки среди своры собак. Впереди — синеглазый парень его лет на золотисто-рыжем коне. Глаза их встретились на миг, и синеглазый кивнул, но тут арба дернулась и тронулась в сторону цирка.
Буян с бессильной яростью хватил кулаком себе по колену.
— Не могу! — воскликнул он. — Мы должны его спасти!
— Кого? — немедленно откликнулся Властимир.
— Того парня, которого сейчас повезли на казнь. Я не могу иначе — он видел нас…
— Всего-то?
— Ты не понимаешь! Он видел нас, свою надежду…
— Ты что,—ужаснулся Властимир,—уже успел пообещать ему жизнь?
— Нет еще, но…
— Так что же тебя заставляет рисковать? Не забудь, что нас всего трое, даже двое, потому что в драке я не в счет. А его охраняет целый отряд. — Властимир покачал головой. — Мы еще не знаем, что он совершил. Я тоже правитель и могу понять султана — если всех татей и убийц будут освобождать, то зачем тогда наводить порядок? Пусть себе грабят, убивают, над девушками изгиляются? Князья их лови, а такие доброхоты, как ты, их освобождать будут!
Но переубедить Буяна ему было не под силу.
— Тогда и оставайся тут, а я один поскачу! — запальчиво воскликнул он. — Ты понять не можешь: сейчас и мы тут, как он, — одни среди чужих. Законы и обычаи везде разные. Может, чужеземец только на их разумение закон преступил, его не зная, а по совести нет на нем вины… Пострадал за то, что глаза светлые да лицо нездешнее… Здесь же все по-иному!.. Ты как хочешь, княже, а я за ним поскачу — вызнаю, что и как. А вы двое до мисрийцев доберитесь.
Он махнул рукой в сторону нескольких ярко-желтых палаток, до которых было рукой подать, и поскакал вслед за арбой.
Властимир услышал подле себя печальный вздох Мечислава и поймал юношу за рукав.
— Что вздыхаешь, отроче?
— Да так, князь, ничего…
— Отвечай, коли я спросил!.. Это из-за Буяна нашего?
— Из-за него, — сознался Мечислав. — Не гневись, князь, только я, как мыслю, скажу: прав гусляр. Человек тот, может, и дурное совершил, а может, просто ликом не показался. Я лицо его увидел — в нем гордости много. Может, заспорил о чем с повелителем местным, а тот обиделся и отомстил. Мне отец рассказывал, что есть такие земли в здешних краях, где человек иного цвета кожи сразу рабом делается. Может, и незнакомца того хотели в раба обратить, да только не дался он?
— Гордый, говоришь? Видать, прав ты, юноша… Что там Буян делать надумал?
— Вот того не ведаю. Он умен, да только один он в поле не воин.
— Тогда вот что, — Властимир подтянул отрока к себе ближе, словно могли их речи подслушать, — скачи за ним.
— Что? — Мечислав не поверил своим ушам.
— Скачи за ним, говорю! Посмотришь, что и как… Ежели что, в бою спину гусляру прикроешь. Прав он: одному в чужой земле плохо.
Цирком называли арену, огороженную стеной из камней, на которых были устроены скамьи. Арена находилась внизу, так что зрителям приходилось смотреть, перевесившись через край. С нескольких сторон к ней можно было подъехать и пронести носилки. Проездов было всего два — третий предназначался только для султана и его приближенных, так что ошибиться было невозможно, а потому Буян и Мечислав легко сыскали друг друга.
На скамьях было много народа, на славян оборачивались с любопытством, опасливо уступая дорогу, а потому они заняли места у самой стены.
Отсюда им была видна посыпанная мелким белым песком арена, белые же гладкие стены, ограничивающие ее. Чуть левее под цветным навесом были устроены ложи, где готовились занять свои места приближенные повелителя. Двери огромного дома-дворца были распахнуты, полуголые рабы суетились, заканчивая приготовления.
Пока пробирались сквозь толпу да выбирали себе место, церемония уже началась. Взревели трубы, глашатаи закричали хвалу султану и Аллаху. Весь народ разом пал ниц, и в ложе появился повелитель Дамаска со своими приближенными. Оглядев толпу, он махнул рукой, и глашатаи милостиво разрешили всем встать.
Затаив дыхание, Буян слушал бирючей-глашатаев. Они, прерывая чтение хвалами султану и Аллаху, великому и милосердному, читали указ, оглашенный на площади перед торгом. Сегодня здесь должны были казнить не только чужеземца Гаруна, но и нескольких пойманных во время побега рабов. Чужеземец покушался на честь любимой жены султана, а потому должен был умереть первым. Султан повелел затравить его тиграми. — Что такое тигр? — быстро спросил Мечислав у Буяна.
— Зверь такой огромный, на нашу рысь чем-то похож, только много больше и полосатый, — тихо отмолвил гусляр. — Вот погоди, сейчас сам увидишь.
Настроение у него испортилось — сероглазый чужеземец совершил насилие над чужой женой. Это было не по нраву храброму славянину.
Толпа радостно взревела — из маленькой дверки вытолкнули осужденного. Он был без рубахи, на широкой спине виднелись шрамы от бича. Руки его были свободны. Он пробежал несколько шагов и остановился.
Буян наклонился вперед, разглядывая его. Чужеземец был еще очень молод и, видно, горяч. Случившееся могло быть ошибкой, тем более что смотрел он без страха.
Султан что-то тихо сказал своему советнику, и тот жестом подозвал осужденного ближе к ложе.
— Наш повелитель, — объявил он, — дарует тебе последнее желание — ты показал себя храбрым воином, а мы умеем ценить храбрость. Даже сейчас ты не трусишь, хотя смерть глядит на тебя. Желай — если твое желание не слишком велико, султан его выполнит. Именем Аллаха, великого, милосердного!
Осужденный покачал головой: — Мне ничего не нужно!
— Подумай хорошенько! Султану не отказывают! Ты можешь даже попросить жизнь, если согласишься принять ислам.
— Вы все собрались для того, чтобы посмотреть на мою смерть, — невесело улыбнулся осужденный. — Что ж это будет, если султан не сдержит своего слова перед народом? Мне не нужна его милость, а прочего он дать мне не в силах. Прекрати пустые речи, посмотри, как умеют умирать христиане!
Он гордо отвернулся отложи султана и перекрестился. Буяну понравились его речи — человек, который, так говорит, не способен на дурное, ибо ценит честь превыше всего. Но султана отказ осужденного разозлил. Он махнул рукой.
Опять взревели трубы, но их перекрыло доносившееся откуда-то из-под земли злобное глухое рычание. Заскрипели кованые решетки.
На свет выскочил тигр. Увидев его, Мечислав отшатнулся — он никогда не видел таких зверей и не представлял, как безоружный человек сможет выстоять в такой схватке. Смерть его казалась неизбежной. Осужденный обернулся на рычание и тоже застыл на месте…
Тигр сделал несколько шагов. В зверинце его нарочно жгли сквозь решетку каленым железом, пробуждая ярость. Взбешенный зверь выскочил на арену с единственной целью — найти того, кто причинил ему боль. Его не кормили уже несколько дней, угощая вместо мяса раскаленным железом и бичом, и зверь сразу заметил на залитом солнцем песке арены одинокого человека.
Тигр ненавидел людей — всех подряд. Он с радостью бы перегрыз глотку и тому высокому черному рабу, что кормил его, и любому из тех, которые, забравшись на недосягаемую высоту, кричат и дразнят его. Но перед ним доступная добыча. Он начнет с этого человека, а потом доберется до остальных.
Припав к земле, тигр тихо зарычал и двинулся к осужденному.
Он медленно, словно играючи, шел на человека. Тот, не сводя глаз со зверя, отступал шаг за шагом. Видя, что его противник слаб, тигр двигался все увереннее, заставляя человека спешить. Их взгляды переплелись, и они не замечали ничего вокруг.
Вдруг осужденный уперся спиной в стену, ограничивающую арену. От неожиданности он вздрогнул, прикоснулся к ней руками, и ему стало страшно.
Бежать было некуда, и тигр это понял. Он остановился, прижимая уши, и довольно зарычал. Осужденный поднял глаза, оторвав взгляд от желтых немигающих зрачков тигра, и окинул взором трибуны. Все вокруг сочувствовали зверю. Одни, затаив дыхание, ждали, другие спорили, третьи подбадривали убийцу криками, четвертые просто любовались каждым шагом зверя.
И вдруг осужденный увидел на трибуне знакомое лицо. Глаза Буяна и незнакомца встретились. Человек светло улыбнулся и кивнул, словно хотел попрощаться. Гусляр вскочил с места.
— Мы не можем его так бросить, — прошептал он Мечиславу— Бросить человека на растерзание зверю?
— Но что мы можем сделать? — успел шепнуть юноша в ответ.
Буян не ответил. В тот миг, когда осужденный посмотрел на гусляра, исчезло то единственное, что до сих пор сдерживало зверя, — тяжелый прямой взгляд человека, взгляд, который не может вынести ни одно животное в мире. Тигр припал к земле, примерился и с рычанием бросился на свою жертву.
Осужденный услышал рев, краем глаза углядел огненный силуэт, метнувшийся к нему, и рванулся прочь. Толпа радостно вскрикнула, когда тигр махнул лапой, сбивая увернувшегося человека с ног. Осужденный упал, зарывшись лицом в песок, а тигр вырос над ним. Человек успел повернуться, отворачивая лицо от тяжелого смрадного дыхания, поймал уши зверя, отвел его оскаленную морду в сторону.
В следующий миг на стене над ареной раздался призывный клич, и на песок спрыгнул еще один человек.
Толпа закричала, подалась вперед, не то для того, чтобы помешать храбрецу, не то для того, чтобы рассмотреть его. Султан удивленно поднял брови, а неизвестный ловко размахнулся и метнул в тигра нож.
Каленое лезвие ушло в лапу зверя до рукояти. Тигр взревел от неожиданности и развернулся в сторону нового врага. Буян выхватил меч и бросился на тигра. Зверь прыгнул ему навстречу.
Гусляр встретил его поднятым мечом. Он размахнулся для удара, но когтистая лапа взвилась в воздухе на миг раньше и встретила меч. От неожиданности Буян выпустил оружие. Стремясь поймать падающий меч, славянин рванулся вслед за ним, и когти тигра вцепились ему в плечо.
Толпа взревела. В тот же миг от трибун раздался новый клич, на песок спрыгнул второй незнакомец и сразу же побежал к тигру.
Подбежав, он вскинул меч и рубанул зверя по лопатке. Зверь успел заметить нового врага — он развернулся, и удар, который мог бы принести ему смерть, получился скользящим. Меч полоснул по плечу тигра, разъярив того еще больше. Он прыгнул на юношу, ловя его лапами, но тот отскочил и ударил хищника по спине.
Раненый тигр рухнул на песок, царапая его когтями. Толпа яростно закричала. Вдруг осужденный пришел в себя, пошевелился и поднял голову.
Тигр наконец собрал силы и двинулся на Мечислава. Рана на спине мешала ему двигаться — задние лапы почти не слушались. Но ярость побеждала боль. Рванувшись вперед, он махнул лапой, надеясь зацепить юношу когтями, но Мечислав, пораженный, не знал, что делать дальше. До сего мига ему не приходилось убивать. Тигр с усилием подтянул задние лапы и рванулся на него.
Буян, превозмогая боль в раненом плече, поднял голову и крикнул:
— Беги или ударь его! — Поднимаясь, он нашаривал меч. Выбитый зверем, меч валялся слишком далеко. Буян встал, пошатываясь, поднял его и, стараясь не обращать внимания на растущую боль в плече, шагнул к тигру, но тут, чья-то чужая рука вынырнула из-под спины и взяла меч.
Буян обернулся и встретился взглядом с осужденным. Опять полыхнули серо-стальные глаза. Отстранив гусляра, неизвестный с его мечом устремился вперед.
Прижав к груди раненую руку, Буян с удивлением смотрел, как северянин, настигнув зверя одним прыжком, с каким-то странным кличем на своем языке тяжело, как топор, всадил меч тигру в щею.
Отрубленная голова зверя рухнула на песок к ногам замершего Мечислава, обдав юношу потоком горячей крови. Тело тигра дернулось и упало, забившись в судорогах.
Все, кто видел это, ахнули, а султан прикрыл глаза рукой, не веря случившемуся. Не сразу он отнял руку от лица и послал своих воинов на арену.
А трое воинов над трупом зверя не замечали ничего вокруг. Сероглазый незнакомец весело улыбнулся и через спину поверженного зверя подал Мечиславу руку.
— Спасибо тебе, друг! — сказал он, — Век этого не забуду. Жизнь вы мне спасли.
Мечислав несмело принял широкую жесткую ладонь, зарделся, как девушка.
— Не меня благодари, витязь, а вон его, — засмущался он. — Кабы не он, я ни за что бы не решился…
Он кивнул назад, и незнакомец обернулся на подошедшего Буяна. Гусляр чуть пошатывался, бережно удерживая на весу расцарапанную разъяренным зверем руку. Рубашка на нем была порвана, на загорелой коже алели кровоточащие полосы. Он тяжело и быстро дышал.
Спасенный, едва увидев кровь, выпустил руку Мечислава и подхватил Буяна. Гусляр принял его помощь.
— Хороший у тебя удар, друг, — похвалил он. — Ловко ты его…
— За доброе слово спасибо тебе, незнакомец, — ответил сероглазый. — Без вас я бы пропал…
— Мне кажется, что мы и так сейчас пропадем! — воскликнул Мечислав. — Посмотрите, что это?
Сероглазый быстро обернулся и увидел, что к ним от ложи султана бегут вооруженные воины. Он сурово сжал зубы и промолвил:
— То за головой моей. Прости, друг, но твой меч пока останется у меня!
Буян только кивнул — рана болела все сильнее, и он не смог бы сражаться.
Не сговариваясь, незнакомец и Мечислав встали спина к спине, подняв мечи. Буян застыл подле, зажимая рану рукой. Кровь стекала между пальцами и падала на песок арены.
Подбежали воины числом несколько десятков и окружили их плотным кольцом. Встал позади них и советник султана — тот, что разговаривал с осужденным вначале, — и сказал им:
— Именем султана Дамаска, повелителя правоверных, достойного из достойных Рашида-ибн-Махмуда аль-Абдаля, приказываю вам, неверные мятежники, сдаться. Если вы будете упорствовать, вы будете преданы позорной казни именем Аллаха, всемогущего, великого!
Сероглазый обернулся на нежданных товарищей по несчастью:
— Лучше умереть в битве, чем на плахе! Попробуйте подойти и взять нас!
И слова его, сказанные громко и гордо, дошли до ушей султана. Султан крикнул второго советника и что-то тихо приказал ему. Тот поспешил на арену со всеми своими людьми. Тем временем первый советник, поняв, что мятежники стоят твердо, отдал приказ схватить их.
И все тридцать воинов сразу бросились на троих незнакомцев.
ГЛАВА 12
Буян с бессильной яростью хватил кулаком себе по колену.
— Не могу! — воскликнул он. — Мы должны его спасти!
— Кого? — немедленно откликнулся Властимир.
— Того парня, которого сейчас повезли на казнь. Я не могу иначе — он видел нас…
— Всего-то?
— Ты не понимаешь! Он видел нас, свою надежду…
— Ты что,—ужаснулся Властимир,—уже успел пообещать ему жизнь?
— Нет еще, но…
— Так что же тебя заставляет рисковать? Не забудь, что нас всего трое, даже двое, потому что в драке я не в счет. А его охраняет целый отряд. — Властимир покачал головой. — Мы еще не знаем, что он совершил. Я тоже правитель и могу понять султана — если всех татей и убийц будут освобождать, то зачем тогда наводить порядок? Пусть себе грабят, убивают, над девушками изгиляются? Князья их лови, а такие доброхоты, как ты, их освобождать будут!
Но переубедить Буяна ему было не под силу.
— Тогда и оставайся тут, а я один поскачу! — запальчиво воскликнул он. — Ты понять не можешь: сейчас и мы тут, как он, — одни среди чужих. Законы и обычаи везде разные. Может, чужеземец только на их разумение закон преступил, его не зная, а по совести нет на нем вины… Пострадал за то, что глаза светлые да лицо нездешнее… Здесь же все по-иному!.. Ты как хочешь, княже, а я за ним поскачу — вызнаю, что и как. А вы двое до мисрийцев доберитесь.
Он махнул рукой в сторону нескольких ярко-желтых палаток, до которых было рукой подать, и поскакал вслед за арбой.
Властимир услышал подле себя печальный вздох Мечислава и поймал юношу за рукав.
— Что вздыхаешь, отроче?
— Да так, князь, ничего…
— Отвечай, коли я спросил!.. Это из-за Буяна нашего?
— Из-за него, — сознался Мечислав. — Не гневись, князь, только я, как мыслю, скажу: прав гусляр. Человек тот, может, и дурное совершил, а может, просто ликом не показался. Я лицо его увидел — в нем гордости много. Может, заспорил о чем с повелителем местным, а тот обиделся и отомстил. Мне отец рассказывал, что есть такие земли в здешних краях, где человек иного цвета кожи сразу рабом делается. Может, и незнакомца того хотели в раба обратить, да только не дался он?
— Гордый, говоришь? Видать, прав ты, юноша… Что там Буян делать надумал?
— Вот того не ведаю. Он умен, да только один он в поле не воин.
— Тогда вот что, — Властимир подтянул отрока к себе ближе, словно могли их речи подслушать, — скачи за ним.
— Что? — Мечислав не поверил своим ушам.
— Скачи за ним, говорю! Посмотришь, что и как… Ежели что, в бою спину гусляру прикроешь. Прав он: одному в чужой земле плохо.
Цирком называли арену, огороженную стеной из камней, на которых были устроены скамьи. Арена находилась внизу, так что зрителям приходилось смотреть, перевесившись через край. С нескольких сторон к ней можно было подъехать и пронести носилки. Проездов было всего два — третий предназначался только для султана и его приближенных, так что ошибиться было невозможно, а потому Буян и Мечислав легко сыскали друг друга.
На скамьях было много народа, на славян оборачивались с любопытством, опасливо уступая дорогу, а потому они заняли места у самой стены.
Отсюда им была видна посыпанная мелким белым песком арена, белые же гладкие стены, ограничивающие ее. Чуть левее под цветным навесом были устроены ложи, где готовились занять свои места приближенные повелителя. Двери огромного дома-дворца были распахнуты, полуголые рабы суетились, заканчивая приготовления.
Пока пробирались сквозь толпу да выбирали себе место, церемония уже началась. Взревели трубы, глашатаи закричали хвалу султану и Аллаху. Весь народ разом пал ниц, и в ложе появился повелитель Дамаска со своими приближенными. Оглядев толпу, он махнул рукой, и глашатаи милостиво разрешили всем встать.
Затаив дыхание, Буян слушал бирючей-глашатаев. Они, прерывая чтение хвалами султану и Аллаху, великому и милосердному, читали указ, оглашенный на площади перед торгом. Сегодня здесь должны были казнить не только чужеземца Гаруна, но и нескольких пойманных во время побега рабов. Чужеземец покушался на честь любимой жены султана, а потому должен был умереть первым. Султан повелел затравить его тиграми. — Что такое тигр? — быстро спросил Мечислав у Буяна.
— Зверь такой огромный, на нашу рысь чем-то похож, только много больше и полосатый, — тихо отмолвил гусляр. — Вот погоди, сейчас сам увидишь.
Настроение у него испортилось — сероглазый чужеземец совершил насилие над чужой женой. Это было не по нраву храброму славянину.
Толпа радостно взревела — из маленькой дверки вытолкнули осужденного. Он был без рубахи, на широкой спине виднелись шрамы от бича. Руки его были свободны. Он пробежал несколько шагов и остановился.
Буян наклонился вперед, разглядывая его. Чужеземец был еще очень молод и, видно, горяч. Случившееся могло быть ошибкой, тем более что смотрел он без страха.
Султан что-то тихо сказал своему советнику, и тот жестом подозвал осужденного ближе к ложе.
— Наш повелитель, — объявил он, — дарует тебе последнее желание — ты показал себя храбрым воином, а мы умеем ценить храбрость. Даже сейчас ты не трусишь, хотя смерть глядит на тебя. Желай — если твое желание не слишком велико, султан его выполнит. Именем Аллаха, великого, милосердного!
Осужденный покачал головой: — Мне ничего не нужно!
— Подумай хорошенько! Султану не отказывают! Ты можешь даже попросить жизнь, если согласишься принять ислам.
— Вы все собрались для того, чтобы посмотреть на мою смерть, — невесело улыбнулся осужденный. — Что ж это будет, если султан не сдержит своего слова перед народом? Мне не нужна его милость, а прочего он дать мне не в силах. Прекрати пустые речи, посмотри, как умеют умирать христиане!
Он гордо отвернулся отложи султана и перекрестился. Буяну понравились его речи — человек, который, так говорит, не способен на дурное, ибо ценит честь превыше всего. Но султана отказ осужденного разозлил. Он махнул рукой.
Опять взревели трубы, но их перекрыло доносившееся откуда-то из-под земли злобное глухое рычание. Заскрипели кованые решетки.
На свет выскочил тигр. Увидев его, Мечислав отшатнулся — он никогда не видел таких зверей и не представлял, как безоружный человек сможет выстоять в такой схватке. Смерть его казалась неизбежной. Осужденный обернулся на рычание и тоже застыл на месте…
Тигр сделал несколько шагов. В зверинце его нарочно жгли сквозь решетку каленым железом, пробуждая ярость. Взбешенный зверь выскочил на арену с единственной целью — найти того, кто причинил ему боль. Его не кормили уже несколько дней, угощая вместо мяса раскаленным железом и бичом, и зверь сразу заметил на залитом солнцем песке арены одинокого человека.
Тигр ненавидел людей — всех подряд. Он с радостью бы перегрыз глотку и тому высокому черному рабу, что кормил его, и любому из тех, которые, забравшись на недосягаемую высоту, кричат и дразнят его. Но перед ним доступная добыча. Он начнет с этого человека, а потом доберется до остальных.
Припав к земле, тигр тихо зарычал и двинулся к осужденному.
Он медленно, словно играючи, шел на человека. Тот, не сводя глаз со зверя, отступал шаг за шагом. Видя, что его противник слаб, тигр двигался все увереннее, заставляя человека спешить. Их взгляды переплелись, и они не замечали ничего вокруг.
Вдруг осужденный уперся спиной в стену, ограничивающую арену. От неожиданности он вздрогнул, прикоснулся к ней руками, и ему стало страшно.
Бежать было некуда, и тигр это понял. Он остановился, прижимая уши, и довольно зарычал. Осужденный поднял глаза, оторвав взгляд от желтых немигающих зрачков тигра, и окинул взором трибуны. Все вокруг сочувствовали зверю. Одни, затаив дыхание, ждали, другие спорили, третьи подбадривали убийцу криками, четвертые просто любовались каждым шагом зверя.
И вдруг осужденный увидел на трибуне знакомое лицо. Глаза Буяна и незнакомца встретились. Человек светло улыбнулся и кивнул, словно хотел попрощаться. Гусляр вскочил с места.
— Мы не можем его так бросить, — прошептал он Мечиславу— Бросить человека на растерзание зверю?
— Но что мы можем сделать? — успел шепнуть юноша в ответ.
Буян не ответил. В тот миг, когда осужденный посмотрел на гусляра, исчезло то единственное, что до сих пор сдерживало зверя, — тяжелый прямой взгляд человека, взгляд, который не может вынести ни одно животное в мире. Тигр припал к земле, примерился и с рычанием бросился на свою жертву.
Осужденный услышал рев, краем глаза углядел огненный силуэт, метнувшийся к нему, и рванулся прочь. Толпа радостно вскрикнула, когда тигр махнул лапой, сбивая увернувшегося человека с ног. Осужденный упал, зарывшись лицом в песок, а тигр вырос над ним. Человек успел повернуться, отворачивая лицо от тяжелого смрадного дыхания, поймал уши зверя, отвел его оскаленную морду в сторону.
В следующий миг на стене над ареной раздался призывный клич, и на песок спрыгнул еще один человек.
Толпа закричала, подалась вперед, не то для того, чтобы помешать храбрецу, не то для того, чтобы рассмотреть его. Султан удивленно поднял брови, а неизвестный ловко размахнулся и метнул в тигра нож.
Каленое лезвие ушло в лапу зверя до рукояти. Тигр взревел от неожиданности и развернулся в сторону нового врага. Буян выхватил меч и бросился на тигра. Зверь прыгнул ему навстречу.
Гусляр встретил его поднятым мечом. Он размахнулся для удара, но когтистая лапа взвилась в воздухе на миг раньше и встретила меч. От неожиданности Буян выпустил оружие. Стремясь поймать падающий меч, славянин рванулся вслед за ним, и когти тигра вцепились ему в плечо.
Толпа взревела. В тот же миг от трибун раздался новый клич, на песок спрыгнул второй незнакомец и сразу же побежал к тигру.
Подбежав, он вскинул меч и рубанул зверя по лопатке. Зверь успел заметить нового врага — он развернулся, и удар, который мог бы принести ему смерть, получился скользящим. Меч полоснул по плечу тигра, разъярив того еще больше. Он прыгнул на юношу, ловя его лапами, но тот отскочил и ударил хищника по спине.
Раненый тигр рухнул на песок, царапая его когтями. Толпа яростно закричала. Вдруг осужденный пришел в себя, пошевелился и поднял голову.
Тигр наконец собрал силы и двинулся на Мечислава. Рана на спине мешала ему двигаться — задние лапы почти не слушались. Но ярость побеждала боль. Рванувшись вперед, он махнул лапой, надеясь зацепить юношу когтями, но Мечислав, пораженный, не знал, что делать дальше. До сего мига ему не приходилось убивать. Тигр с усилием подтянул задние лапы и рванулся на него.
Буян, превозмогая боль в раненом плече, поднял голову и крикнул:
— Беги или ударь его! — Поднимаясь, он нашаривал меч. Выбитый зверем, меч валялся слишком далеко. Буян встал, пошатываясь, поднял его и, стараясь не обращать внимания на растущую боль в плече, шагнул к тигру, но тут, чья-то чужая рука вынырнула из-под спины и взяла меч.
Буян обернулся и встретился взглядом с осужденным. Опять полыхнули серо-стальные глаза. Отстранив гусляра, неизвестный с его мечом устремился вперед.
Прижав к груди раненую руку, Буян с удивлением смотрел, как северянин, настигнув зверя одним прыжком, с каким-то странным кличем на своем языке тяжело, как топор, всадил меч тигру в щею.
Отрубленная голова зверя рухнула на песок к ногам замершего Мечислава, обдав юношу потоком горячей крови. Тело тигра дернулось и упало, забившись в судорогах.
Все, кто видел это, ахнули, а султан прикрыл глаза рукой, не веря случившемуся. Не сразу он отнял руку от лица и послал своих воинов на арену.
А трое воинов над трупом зверя не замечали ничего вокруг. Сероглазый незнакомец весело улыбнулся и через спину поверженного зверя подал Мечиславу руку.
— Спасибо тебе, друг! — сказал он, — Век этого не забуду. Жизнь вы мне спасли.
Мечислав несмело принял широкую жесткую ладонь, зарделся, как девушка.
— Не меня благодари, витязь, а вон его, — засмущался он. — Кабы не он, я ни за что бы не решился…
Он кивнул назад, и незнакомец обернулся на подошедшего Буяна. Гусляр чуть пошатывался, бережно удерживая на весу расцарапанную разъяренным зверем руку. Рубашка на нем была порвана, на загорелой коже алели кровоточащие полосы. Он тяжело и быстро дышал.
Спасенный, едва увидев кровь, выпустил руку Мечислава и подхватил Буяна. Гусляр принял его помощь.
— Хороший у тебя удар, друг, — похвалил он. — Ловко ты его…
— За доброе слово спасибо тебе, незнакомец, — ответил сероглазый. — Без вас я бы пропал…
— Мне кажется, что мы и так сейчас пропадем! — воскликнул Мечислав. — Посмотрите, что это?
Сероглазый быстро обернулся и увидел, что к ним от ложи султана бегут вооруженные воины. Он сурово сжал зубы и промолвил:
— То за головой моей. Прости, друг, но твой меч пока останется у меня!
Буян только кивнул — рана болела все сильнее, и он не смог бы сражаться.
Не сговариваясь, незнакомец и Мечислав встали спина к спине, подняв мечи. Буян застыл подле, зажимая рану рукой. Кровь стекала между пальцами и падала на песок арены.
Подбежали воины числом несколько десятков и окружили их плотным кольцом. Встал позади них и советник султана — тот, что разговаривал с осужденным вначале, — и сказал им:
— Именем султана Дамаска, повелителя правоверных, достойного из достойных Рашида-ибн-Махмуда аль-Абдаля, приказываю вам, неверные мятежники, сдаться. Если вы будете упорствовать, вы будете преданы позорной казни именем Аллаха, всемогущего, великого!
Сероглазый обернулся на нежданных товарищей по несчастью:
— Лучше умереть в битве, чем на плахе! Попробуйте подойти и взять нас!
И слова его, сказанные громко и гордо, дошли до ушей султана. Султан крикнул второго советника и что-то тихо приказал ему. Тот поспешил на арену со всеми своими людьми. Тем временем первый советник, поняв, что мятежники стоят твердо, отдал приказ схватить их.
И все тридцать воинов сразу бросились на троих незнакомцев.
ГЛАВА 12
Когда пришел в себя Буян, первое, что он услышал, был звук падающих на камни капель. Потом кто-то рядом вздохнул, пошевелился, и послышался звон цепей. Пахло тленом и сыростью, издалека доносились какие-то незнакомые звуки, словно они были тут не одни. Сам Буян лежал на тонкой подстилке из слежавшейся соломы, сквозь которую проникал холод камней.
— Мечислав? — осторожно позвал он.
Рядом тут же что-то зашевелилось. Кто-то припал к нему, обнимая за плечи, и знакомый голос воскликнул радостно:
— Ты жив! Жив!
— Говорил же я, что такие так просто не умирают, — молвил кто-то еще.
Голос этот гусляр тоже вроде где-то слыхал, но не помнил где.
Он открыл глаза и сперва ничего не увидел — так темно было вокруг. Что-то задвигалось перед ним, и Буян узнал лицо Мечислава. Юноша подхватил его за плечо и помог приподняться.
Огляделся гусляр и с удивлением понял, что они находятся в каком-то каменном подземелье. Глыбы неотесанного камня слагали стены, смыкались над ними в сводчатый потолок, образовывали пол, по которому куда-то тек мутный ручеек. Окошек не было, но одной из стен не было тоже — ее заменяла решетка от пола до потолка. За нею можно было разглядеть тускло освещенный коридор. В стенах его были видны такие же ниши, где наверняка, кто-то был.
Буян пошевелился, разминая затекшие руки, и услышал, как зазвенели цепи. Он был закован. Рядом был прикован Мечислав. Цепи крепились в камне и были достаточной длины, чтобы узник мог встать и сделать один-два шага.'
Пока пораженный Буян рассматривал стены, рядом зашевелился кто-то еще. Оказалось, что это тот самый сероглазый незнакомец.
— Где мы? — спросил у него Буян.
— В тюрьме султана Дамаска, — ответил тот. — Вы помешали ему казнить меня, убили лучшего тигра его зверинца. Теперь, по здешним обычаям, вы и я равно виноваты, и потому нас посадили вместе, как сообщников.
— Да вот еще! — возмутился гусляр. — Не считаю я себя твоим товарищем — я чужих жен не смущал!
— Да и я не трогал никого! — ответил незнакомец. — Господом нашим клянусь!
Он истово перекрестился, как тогда на арене, и Буян спросил у него:
— Тогда объясни нам, что случилось?
— Имя мне — Гаральд Мак-Хаген, — ответил ему чужеземец.—Я рыцарь из Англии.
— А где это — Англия? — перебил Мечислав.
— Далеко на западе, за морем,—быстро молвил Буян,—я расскажу как-нибудь, да и ты тоже, друг, скажешь позже… Скажи нам, Гаральд, если ты из Англии, как тут оказался? Не за подвигами ли?
— Увы, нет. — Узкое лицо рыцаря потухло, — Не подвиги и не приключения привели меня в этот край. Отправился я по свету искать свое счастье исчезнувшее… Четыре года уж, как пришел в моей земле к власти доблестный король Альфред. Было сие богоугодное дело в Уэссексе, а я был одним из его верных рыцарей. И была у меня невеста, леди Джиневра. Просватал мне ее сам Альфред Великий в награду за мою службу верную. Должны мы были обвенчаться этой осенью, да только весной исчезла она без следа. Никто ничего не видел и сказать не мог, а леди Джиневра пропала. Искал я ее по всей Англии. Думал, давний соперник мой, сэр Артур Бредли, похитил ее, но ошибался. Разузнал лишь, что в устье реки, при которой стоял замок отца Джиневры, видели корабль норманнов. Решил я, что увезли мою невесту они, чтобы продать в земли неверных. Моя Джиневра была прекрасней утренней зари, словно королева эльфов. Я имя сменил, сюда добрался — год целый по земле ездил, дорогу искал. Наконец приехал. Разузнал, что самых красивых девушек с севера всегда султану в сераль отправляют, и решил ночью проверить, там ли моя невеста… Нашел дворец султана…
Голос рыцаря становился все глуше. Буян опустил отяжелевшие веки, уронил голову на грудь и задремал. Что-то теплое коснулось его плеча и раненой руки. Голова закружилась.
Речь рыцаря прервалась, и услышал Буян его далекий тревожный голос:
— Что с тобой? Эй, друг, очнись!
Но хотя слышал гусляр голоса Гаральда и Мечислава, не мог и слова вымолвить. От резкого движения открылась рана на плече, и кровь опять потекла, заливая и без того окровавленную рубаху.
Не знал Мечислав, что делать надо, встряхнул он Буяна за плечи и позвал:
— Скажи, что делать, Буян? Что тебе нужно? Собрал гусляр силы и промолвил тихо:
— Перестань рану бередить. — И когда отстранился юноша, молвил твердо: —Заговор читай. На руду. За мной повторяй…
И зашептал он еле слышно, а Мечислав, закрыв ему рукой раны, повторял громче:
На море, на Океане
на острове на Буяне,
лежит бел-горюч камень-алатырь.
На том камне-алатыре
сидит красна девица,
швея-мастерица,
держит иглу булатную, руду желтую,
Зашивает раны кровавые.
Заговариваю я Буяну-гусляру от пореза.
Булат, прочь отстань,
а ты, кровь, течь перестань .
Когда договорил отрок, отнял руку от плеча гусляра, то увидел и он и Гаральд, что раны зарубцевались и кровь остановилась.
И подивился всему, что увидел и услышал, Гаральд, и тихо спросил у Мечислава:
— Откройся мне — откуда вы такие взялись, что слова вашего даже кровь в ране слушается? Вы мне жизнь спасли, а я и имен ваших не знаю!
Буян молчал, закрыв глаза, — он дремал, исцеленный. Вместо него ответил Мечислав:
— Приехали мы из земель славянских, что лежат меж морем Студеным и Греческим, к востоку от Норманнского моря. Приехали мы не за наградой, не за славой — надобно нам для друга нашего живой воды достать. Следы ее здесь, на Востоке, в землях сих, кончаются.
— Понимаю я вас, — кивнул Гаральд. — И у вас дело здесь немалое, а я вам помешал. Дьявол нас здесь свел — вы и мне не помогли, и сами в беду попали. Не отпустит вас теперь султан так просто, пока достойной кары для вас не придумает!
Несколько дней миновало, уж Буян от раны оправляться стал, а о них словно забыли. Дважды в день тюремщик кормил их вместе с прочими узниками, которых у султана оказалось ни много ни мало — две сотни с небольшим. Иногда одного из них выводили куда-то, и он больше не возвращался.
Мечислав и Буян сдружились с Гаральдом. Молодой рыцарь искренне радовался товарищам по несчастью. Он часами рассказывал им о родной Англии, о своем короле Альфреде, которому служил не за страх, а за совесть, о битвах, в которых ему доводилось участвовать, о своей невесте.
Время шло, раны Буяна подживали, но он не становился веселее. Наоборот, с каждым днем славянин был все печальнее, словно пришла пора ему умирать. Гусляр теперь ни с кем не разговаривал и почти не пел, только порой вечерами тянул что-то тоскливое, от чего сердце сжималось в тревоге. Высоко над ними, так, что не достать, в самом потолке, было маленькое окошко — всего в один выломанный камень. Оно сверкало, словно звездочка, если на воле было солнце, и меркло, если спускался вечер. И гусляр часами не отводил с него глаз.
Мечислав не отходил от него ни на шаг, не зная, чем помочь другу.
— О чем думаешь, Буян? — однажды не выдержал и спросил он.
— О князе, — вздохнул гусляр, — Крепко виноваты мы перед ним — отправились спасение для него добывать, а ни помочь не смогли, ни самих себя уберечь от лихости… Теперь мы и о судьбе своей не ведаем, и о нем не знаем ничего.
Услышал такие речи Гаральд, придвинулся ближе и спросил:
— Что случилось с господином вашим? Беда ль дома какая стряслась? Я вам открыл правду чистую, так не скрывайте и вы от меня ничего!
— Ты нам друг в несчастье, рыцарь, — ответил ему гусляр, — но вряд ли понять сможешь. Я с князем моим, Властимиром из города славного Резани, давно знаком. Как-то пришлось нам кровь мешать, брататься. Налетели на его град из степи дикой вороги — град пожгли, жену с сыном малым едва в полон, не забрали, а самому князю очи выкололи, чтоб не смог он для них опасен быть. Помогли нам боги и друзья — свели вместе, и поклялся я, что из-под земли, а добуду для него живую воду, исцелить раны его страшные. Пустились мы в путь втроем, прибыли мы в город сей, да и попались. Теперь мы здесь, в плену, и судьба наша нам не ведома, а князь мой один в чужом городе.
— Слепой? — ахнул Гаральд.
— Слепой, — печально кивнул Буян. — Страшнее своей судьбы для меня незнание, что с ним. Прознать бы — и умирать тогда не страшно!
Испугался Гаральд решимости, с какой сказал гусляр — будто и правда смог бы за весть добрую жизнь отдать. Попытался он отговорить Буяна от мыслей таких, но тот молчал, не слушая.
…Когда затих вдали топот Мечиславова коня, Властимир недолго медлил, выжидая, пока разойдется толпа. Народ весь, словно тянули его на арканах, спешил в сторону арены, поглазеть на казнь. Если бы захотел, Властимир бы вслед за ними добрался туда, но где там искать Буяна в такой толпе? Там и зрячему трудно! Был он уверен, что, отвечая за юного Мечислава, не станет безрассудный гусляр лезть не в свое дело и зря головой рисковать. А коли случится риск, так Властимир давно знал, что Буян-волхв сможет за себя постоять.
Дождавшись, пока вокруг все немного успокоится, он направил Облака в сторону палаток мисрийских купцов. По воле судьбы его жеребец и так стоял мордой в ту сторону.
Не знал князь только расстояния до палаток, а потому порядком подивился, когда очень уж быстро кто-то схватил за повод Облака, останавливая его.
— Скажи-ка мне, добрый человек, — спросил Властимир в пустоту, — как мне добраться до мисрийцев? Узнал я, что где-то тут стоят их палатки. Так подскажи мне, не ошибся ли я?
Человек приблизился. Властимир почувствовал, как руки осторожно касаются полы его плаща, сапога, услыхал позвяки-вание стремени.
— Скажи сперва ты, о чужеземец, — донесся немолодой уже голос, как-то странно, как и сам князь, выговаривающий слова, — откуда ты сам прибыл? Не издалека ли?
— Издалека, да только не смотри, что я слепой. Прибыл я с двумя друзьями, да только сейчас отъехали они по делу срочному, а мне наказали близ палаток мисрийских дожидаться. Не удерживай меня понапрасну — может, уже вернулись они!
Человек потянул повод Облака на себя:
— Доверься мне, человече. Я отведу тебя, куда нужно, только скажи мне, откуда ты приехал. Одежда мне твоя вроде как знакома, да и слова ты выговариваешь странно…
Он повел упирающегося Облака куда-то чуть в сторону, словно они обходили угол дома или повозку. Конь сделал всего два шага и встал, отказываясь подчиняться. Он-то видел дорогу, и Властимир доверился чутью старого жеребца.
— Куда ты ведешь моего коня? — окликнул он проводника.
— Ты не веришь мне? — догадался человек. — А я ведь тебя признал. И лицо твое…
— Ты знавал меня, что ли? — испугался Властимир. — Но я не припомню тебя!
— Так и я не знаю твоего имени, а только скажи мне — из какого ты города? Киева аль Владимира? Али, может, Ростока?
Услыхав такие речи, Властимир наклонился, ища руку незнакомца.
— Да ты что ж, — вскричал он, — славянин родом? Откуда? Его руку поймали, и человек коснулся ее губами.
— Есть под Киевом город мал, Любечем прозывается. От-тудова я родом. Мальчонкой совсем был — налетели степняки, кого порубали, кого с собой увезли, а потом купцам иноземным продали. Уж более тридцати лет я в чужой стороне. Два раза перепродавали меня. Последний раз попал я к тем самым мисрийцам, которых ты ищешь, друг!
— Мечислав? — осторожно позвал он.
Рядом тут же что-то зашевелилось. Кто-то припал к нему, обнимая за плечи, и знакомый голос воскликнул радостно:
— Ты жив! Жив!
— Говорил же я, что такие так просто не умирают, — молвил кто-то еще.
Голос этот гусляр тоже вроде где-то слыхал, но не помнил где.
Он открыл глаза и сперва ничего не увидел — так темно было вокруг. Что-то задвигалось перед ним, и Буян узнал лицо Мечислава. Юноша подхватил его за плечо и помог приподняться.
Огляделся гусляр и с удивлением понял, что они находятся в каком-то каменном подземелье. Глыбы неотесанного камня слагали стены, смыкались над ними в сводчатый потолок, образовывали пол, по которому куда-то тек мутный ручеек. Окошек не было, но одной из стен не было тоже — ее заменяла решетка от пола до потолка. За нею можно было разглядеть тускло освещенный коридор. В стенах его были видны такие же ниши, где наверняка, кто-то был.
Буян пошевелился, разминая затекшие руки, и услышал, как зазвенели цепи. Он был закован. Рядом был прикован Мечислав. Цепи крепились в камне и были достаточной длины, чтобы узник мог встать и сделать один-два шага.'
Пока пораженный Буян рассматривал стены, рядом зашевелился кто-то еще. Оказалось, что это тот самый сероглазый незнакомец.
— Где мы? — спросил у него Буян.
— В тюрьме султана Дамаска, — ответил тот. — Вы помешали ему казнить меня, убили лучшего тигра его зверинца. Теперь, по здешним обычаям, вы и я равно виноваты, и потому нас посадили вместе, как сообщников.
— Да вот еще! — возмутился гусляр. — Не считаю я себя твоим товарищем — я чужих жен не смущал!
— Да и я не трогал никого! — ответил незнакомец. — Господом нашим клянусь!
Он истово перекрестился, как тогда на арене, и Буян спросил у него:
— Тогда объясни нам, что случилось?
— Имя мне — Гаральд Мак-Хаген, — ответил ему чужеземец.—Я рыцарь из Англии.
— А где это — Англия? — перебил Мечислав.
— Далеко на западе, за морем,—быстро молвил Буян,—я расскажу как-нибудь, да и ты тоже, друг, скажешь позже… Скажи нам, Гаральд, если ты из Англии, как тут оказался? Не за подвигами ли?
— Увы, нет. — Узкое лицо рыцаря потухло, — Не подвиги и не приключения привели меня в этот край. Отправился я по свету искать свое счастье исчезнувшее… Четыре года уж, как пришел в моей земле к власти доблестный король Альфред. Было сие богоугодное дело в Уэссексе, а я был одним из его верных рыцарей. И была у меня невеста, леди Джиневра. Просватал мне ее сам Альфред Великий в награду за мою службу верную. Должны мы были обвенчаться этой осенью, да только весной исчезла она без следа. Никто ничего не видел и сказать не мог, а леди Джиневра пропала. Искал я ее по всей Англии. Думал, давний соперник мой, сэр Артур Бредли, похитил ее, но ошибался. Разузнал лишь, что в устье реки, при которой стоял замок отца Джиневры, видели корабль норманнов. Решил я, что увезли мою невесту они, чтобы продать в земли неверных. Моя Джиневра была прекрасней утренней зари, словно королева эльфов. Я имя сменил, сюда добрался — год целый по земле ездил, дорогу искал. Наконец приехал. Разузнал, что самых красивых девушек с севера всегда султану в сераль отправляют, и решил ночью проверить, там ли моя невеста… Нашел дворец султана…
Голос рыцаря становился все глуше. Буян опустил отяжелевшие веки, уронил голову на грудь и задремал. Что-то теплое коснулось его плеча и раненой руки. Голова закружилась.
Речь рыцаря прервалась, и услышал Буян его далекий тревожный голос:
— Что с тобой? Эй, друг, очнись!
Но хотя слышал гусляр голоса Гаральда и Мечислава, не мог и слова вымолвить. От резкого движения открылась рана на плече, и кровь опять потекла, заливая и без того окровавленную рубаху.
Не знал Мечислав, что делать надо, встряхнул он Буяна за плечи и позвал:
— Скажи, что делать, Буян? Что тебе нужно? Собрал гусляр силы и промолвил тихо:
— Перестань рану бередить. — И когда отстранился юноша, молвил твердо: —Заговор читай. На руду. За мной повторяй…
И зашептал он еле слышно, а Мечислав, закрыв ему рукой раны, повторял громче:
На море, на Океане
на острове на Буяне,
лежит бел-горюч камень-алатырь.
На том камне-алатыре
сидит красна девица,
швея-мастерица,
держит иглу булатную, руду желтую,
Зашивает раны кровавые.
Заговариваю я Буяну-гусляру от пореза.
Булат, прочь отстань,
а ты, кровь, течь перестань .
Когда договорил отрок, отнял руку от плеча гусляра, то увидел и он и Гаральд, что раны зарубцевались и кровь остановилась.
И подивился всему, что увидел и услышал, Гаральд, и тихо спросил у Мечислава:
— Откройся мне — откуда вы такие взялись, что слова вашего даже кровь в ране слушается? Вы мне жизнь спасли, а я и имен ваших не знаю!
Буян молчал, закрыв глаза, — он дремал, исцеленный. Вместо него ответил Мечислав:
— Приехали мы из земель славянских, что лежат меж морем Студеным и Греческим, к востоку от Норманнского моря. Приехали мы не за наградой, не за славой — надобно нам для друга нашего живой воды достать. Следы ее здесь, на Востоке, в землях сих, кончаются.
— Понимаю я вас, — кивнул Гаральд. — И у вас дело здесь немалое, а я вам помешал. Дьявол нас здесь свел — вы и мне не помогли, и сами в беду попали. Не отпустит вас теперь султан так просто, пока достойной кары для вас не придумает!
Несколько дней миновало, уж Буян от раны оправляться стал, а о них словно забыли. Дважды в день тюремщик кормил их вместе с прочими узниками, которых у султана оказалось ни много ни мало — две сотни с небольшим. Иногда одного из них выводили куда-то, и он больше не возвращался.
Мечислав и Буян сдружились с Гаральдом. Молодой рыцарь искренне радовался товарищам по несчастью. Он часами рассказывал им о родной Англии, о своем короле Альфреде, которому служил не за страх, а за совесть, о битвах, в которых ему доводилось участвовать, о своей невесте.
Время шло, раны Буяна подживали, но он не становился веселее. Наоборот, с каждым днем славянин был все печальнее, словно пришла пора ему умирать. Гусляр теперь ни с кем не разговаривал и почти не пел, только порой вечерами тянул что-то тоскливое, от чего сердце сжималось в тревоге. Высоко над ними, так, что не достать, в самом потолке, было маленькое окошко — всего в один выломанный камень. Оно сверкало, словно звездочка, если на воле было солнце, и меркло, если спускался вечер. И гусляр часами не отводил с него глаз.
Мечислав не отходил от него ни на шаг, не зная, чем помочь другу.
— О чем думаешь, Буян? — однажды не выдержал и спросил он.
— О князе, — вздохнул гусляр, — Крепко виноваты мы перед ним — отправились спасение для него добывать, а ни помочь не смогли, ни самих себя уберечь от лихости… Теперь мы и о судьбе своей не ведаем, и о нем не знаем ничего.
Услышал такие речи Гаральд, придвинулся ближе и спросил:
— Что случилось с господином вашим? Беда ль дома какая стряслась? Я вам открыл правду чистую, так не скрывайте и вы от меня ничего!
— Ты нам друг в несчастье, рыцарь, — ответил ему гусляр, — но вряд ли понять сможешь. Я с князем моим, Властимиром из города славного Резани, давно знаком. Как-то пришлось нам кровь мешать, брататься. Налетели на его град из степи дикой вороги — град пожгли, жену с сыном малым едва в полон, не забрали, а самому князю очи выкололи, чтоб не смог он для них опасен быть. Помогли нам боги и друзья — свели вместе, и поклялся я, что из-под земли, а добуду для него живую воду, исцелить раны его страшные. Пустились мы в путь втроем, прибыли мы в город сей, да и попались. Теперь мы здесь, в плену, и судьба наша нам не ведома, а князь мой один в чужом городе.
— Слепой? — ахнул Гаральд.
— Слепой, — печально кивнул Буян. — Страшнее своей судьбы для меня незнание, что с ним. Прознать бы — и умирать тогда не страшно!
Испугался Гаральд решимости, с какой сказал гусляр — будто и правда смог бы за весть добрую жизнь отдать. Попытался он отговорить Буяна от мыслей таких, но тот молчал, не слушая.
…Когда затих вдали топот Мечиславова коня, Властимир недолго медлил, выжидая, пока разойдется толпа. Народ весь, словно тянули его на арканах, спешил в сторону арены, поглазеть на казнь. Если бы захотел, Властимир бы вслед за ними добрался туда, но где там искать Буяна в такой толпе? Там и зрячему трудно! Был он уверен, что, отвечая за юного Мечислава, не станет безрассудный гусляр лезть не в свое дело и зря головой рисковать. А коли случится риск, так Властимир давно знал, что Буян-волхв сможет за себя постоять.
Дождавшись, пока вокруг все немного успокоится, он направил Облака в сторону палаток мисрийских купцов. По воле судьбы его жеребец и так стоял мордой в ту сторону.
Не знал князь только расстояния до палаток, а потому порядком подивился, когда очень уж быстро кто-то схватил за повод Облака, останавливая его.
— Скажи-ка мне, добрый человек, — спросил Властимир в пустоту, — как мне добраться до мисрийцев? Узнал я, что где-то тут стоят их палатки. Так подскажи мне, не ошибся ли я?
Человек приблизился. Властимир почувствовал, как руки осторожно касаются полы его плаща, сапога, услыхал позвяки-вание стремени.
— Скажи сперва ты, о чужеземец, — донесся немолодой уже голос, как-то странно, как и сам князь, выговаривающий слова, — откуда ты сам прибыл? Не издалека ли?
— Издалека, да только не смотри, что я слепой. Прибыл я с двумя друзьями, да только сейчас отъехали они по делу срочному, а мне наказали близ палаток мисрийских дожидаться. Не удерживай меня понапрасну — может, уже вернулись они!
Человек потянул повод Облака на себя:
— Доверься мне, человече. Я отведу тебя, куда нужно, только скажи мне, откуда ты приехал. Одежда мне твоя вроде как знакома, да и слова ты выговариваешь странно…
Он повел упирающегося Облака куда-то чуть в сторону, словно они обходили угол дома или повозку. Конь сделал всего два шага и встал, отказываясь подчиняться. Он-то видел дорогу, и Властимир доверился чутью старого жеребца.
— Куда ты ведешь моего коня? — окликнул он проводника.
— Ты не веришь мне? — догадался человек. — А я ведь тебя признал. И лицо твое…
— Ты знавал меня, что ли? — испугался Властимир. — Но я не припомню тебя!
— Так и я не знаю твоего имени, а только скажи мне — из какого ты города? Киева аль Владимира? Али, может, Ростока?
Услыхав такие речи, Властимир наклонился, ища руку незнакомца.
— Да ты что ж, — вскричал он, — славянин родом? Откуда? Его руку поймали, и человек коснулся ее губами.
— Есть под Киевом город мал, Любечем прозывается. От-тудова я родом. Мальчонкой совсем был — налетели степняки, кого порубали, кого с собой увезли, а потом купцам иноземным продали. Уж более тридцати лет я в чужой стороне. Два раза перепродавали меня. Последний раз попал я к тем самым мисрийцам, которых ты ищешь, друг!