Страница:
Несколько девушек так и не смогли убежать и все это время простояли, сжавшись, за колоннами, огромными от удивления глазами глядя на странное побоище. Оглядевшись, победители заметили одну из них.
— Где здесь выход? — окликнули ее.
Девушка замотала головой, едва не заплакала от страха и махнула рукой куда-то в сторону.
Все невольно обратились туда и увидели в стене узорную дверь, сплетенную из тонких золотых полос. Дверь была непрочна и разлетелась от первого удара, и беглецы покинули гарем.
Не прошли они и десятка шагов, как поняли, что новый коридор был похож на те коридоры, по которым их вели в самом начале: здесь все было богато украшено, горели факелы в узорных гнездах, на полу пестрели циновки, стены закрывали ткани. Ясно было, что неподалеку находятся покои самого Аджид-паши. Путники не могли бежать из-за Властимира, а потому шли, останавливаясь на каждом повороте. Постепенно до их слуха стал доноситься шум в подземном дворце: далекий топот, гул голосов и крики. Чтобы проверить свою догадку, припал Буян ухом к стене и прислушался, а потом сказал:
— Река. Она поднимается все выше. Я слишком сильно ее позвал. Скоро вода будет здесь. Мы должны успеть.
Вскоре после того, как джинн умчался искать своих обидчиков, почувствовал Аджид-паша, что лежать ему мокро. Посмотрел он и увидел, что из щелей в полу появилась вода и что она уже промочила ковер под ним. Попробовал он отползти подальше, но далеко не смог уйти и, дотянувшись, потер лампу, чтобы вызвать джинна. Джинн тотчас же явился и, упав перед ним ниц, воскликнул:
— Зачем звал меня, повелитель? Я уже напал на след неверных в твоей сокровищнице, но мне пришлось бросить их там, когда можно было убить их сонными!
И закричал на него Аджид-паша:
— Ты только о мести думаешь, забыв, что нет им выхода из сокровищницы живыми по твоему же слову. Оставь их, а сам немедленно спасай меня! Я приказываю!
Поклонился было джинн и взмахнул руками, чтобы отнести своего хозяина подальше, но передумал и ответил:
— У твоих врагов есть прекрасные кони. Прикажи оседлать любого из них и скачи прочь. Я потом тебя догоню — не хочу я бросать врагов и лишаться счастья видеть их конец.
Глупец! —рассердился Аджид-паша. — Да меня теперь только слон поднимет, да и то недалеко пронесет. Как может вынести меня лошадь?
— А ты отдай приказ и сам увидишь, что будет!
Видя, что не слушается его джинн, велел ему Аджид-паша позвать слуг и рабов. Прибежали рабы и сперва ужаснулись виду своего хозяина — он лежал на боку и был высотой в полторы сажени. Да еще, на беду, все рос. Потом рабы поклонились и сказали, что действительно стоят в конюшне три коня невиданных — шерсть серебром да золотом переливается, гривы до земли стелются, копыта камни в порошок крошат, из ноздрей пламя и дым полыхают, от дыхания факелы гаснут, и все подойти к ним боятся.
Услыхал такое Аджид-паша и уверился, что сможет унести его любой из этих коней. Послал он джинна оседлать для него самого крепкого, а двух остальных привязать позади, на смену Отправился джинн на конюшню.
А на конюшне стояли шум, крики, суета, потому как между стойлами текла вода и бесновались все кони от страха, обрывая поводья.
Подлетел джинн к стойлам трех славянских коней и увидел, что стоят они спокойно, а вода течет у них с хвостов и грив и капает на пол. Захотел он взять всех троих и привести к Ад-жид-паше.
Взялся джинн за поводья, и словно проснулись кони. Разом взвились на дыбы, заржали так, что слуги и рабы на колени попадали и бросились прочь. Не смог удержать сразу трех жеребцов джинн, и вырвались у него из рук кони и выскочили во двор.
Джинн полетел за ними быстрее ветра, но только поравнялся с конями, как кинулись они врассыпную, и он не сумел поймать ни одного. Кони за его спиной опять вместе сошлись и поскакали по двору. И там, где ударяли их копыта, оставались ямы в пол-локтя глубиной, быстро заполнявшиеся водой, а там, где летел их хвост, на камнях оставался черный след, словно горящей головней мазнули. Вскинули кони головы и заржали. От их ржания поднялся ветер и отбросил джинна на скалы. И взлетали они в воздух, как птицы, и неслись, как тучи грозовые.
Видя такое дело, многие разбойники, что служили Аджид-паше, сказали себе: “На беду притащил джинн этих странных чужеземцев; даже кони их что волки в овечьем стаде. Коли кони у них такие, что за люди эти иноверцы? Уже, наверное, погиб от них наш господин Аджид-паша, а значит, скоро и наш черед”. И, сказав себе так, стали все собирать вещи и поскакали из долины.
Испугался и джинн странной силы славянских коней и поспешил обратно к повелителю.
А славяне, а с ними Гаральд и Синдбад тем временем пробежали по коридорам и заметили дверь, настежь распахнутую. Заглянули они в нее осторожно и сразу узнали ту самую комнату, где их сперва накормил и-напоил и, а потом обманули. Только никого на сей раз тут не было.
Зашли они внутрь и двери за собой притворили. Было здесь тихо и спокойно, угощения так и остались на столах да на скатертях разложены.
Не тратя времени, присели путешественники к столам и хорошо угостились. Подъев все, что понравилось, и попробовав вин, наполнил Буян бокал остатками и плеснул позади себя, приговаривая:
— Спасибочки дому этому, его духам — щурам-хранителям, что сохранили сердце доброе к чужестранцам, не в пример хозяевам! За угощение благодарствуем! — И бросил наполненный бокал назад через себя.
Тут же послышался глухой стон. Но не обратил никто на это внимания. А Буян сказал Синдбаду:
— Я слово свое держу — оглянись вокруг. В этих сундуках столько золота и драгоценностей, что хватит не только все долги уплатить, но и столько же еще в долг дать. Да немного про запас останется — как раз, чтобы семье твоей безбедно несколько лет прожить, а тебе новый корабль к походу снарядить. Забирай все, что унести сможешь, а уж в Багдад мы тебя как-нибудь доставим. Только уговор наш помнишь?
— Помню, — ответил ему Синдбад. — Мне бы только к завтрашнему полудню в городе быть — а уж там я куда хотите с вами отправлюсь. Вижу я, люди вы необычные, так, может, с вами я чего новое в свете встречу!
Поклонился он всем и каждому и пошел открывать все сундуки и шкатулки. Славяне и Гаральд, сидя в креслах, следили за ним.
— Вороватый парень, — молвил Буян. — Меня на пару лет помоложе, а ухватки — словно еще в материнской утробе чужое тащил. Связались мы с ним, так придется ухо держать востро — кабы не унес чего ценного.
— А здесь все такие, — неожиданно поддержал Гаральд. — Я немного побольше вашего здесь был, поэтому знаю: у них тут, почитай, у каждого десятого правая рука отрублена — за воровство. И люди те по улицам ходят, даже женятся — и никого это не удивляет…
— У нас вор или виру платит обиженному, или смерти придается, а дом его на поток и разграбление идет, — вспомнил Властимир.
— Дикий вы народ, — отрезал рыцарь.
— Зато вор десять раз подумает, прежде чем чужое тащить, — отмолвил Буян. — А тут — вон разбойников сколько! О чем только их князья думают?
— О девках…
Хотел Гаральд еще что-то добавить, но тут послышался испуганный крик. Вскочили все и увидели, что к ним несется Синдбад — от страха весь белый, глаза прыгают. Подлетел, упал на колени и Буяну в ноги вцепился.
Гаральд так тряхнул Синдбада, что у того зубы клацнули. Зато он немного успокоился и смог говорить.
— Чудовище! — выкрикнул он.
— Что ты мелешь? — закричал на него рыцарь. — Какое еще чудовище?
— Большое, — задыхаясь и стуча зубами, проговорил Синдбад. — Оно там лежит, за сундуками. Я бродил, искал подороже, чтоб много не тащить, вдруг за спиной — вздох, вроде как у кого-то в животе заурчало. Я обернулся, а оно на меня смотрит… Я много всяких чудовищ видел, но такое даже в страшном сне не привидится.
— Какое оно? Как выглядит?
— Огромное, — Синдбад вытянул руки вверх, — и толстое, как розовый слон… как два розовых слона… И колышется… Не видать мне родного Багдада, если я вру, — заключил Синдбад.
Все покосились на гору сундуков, что отгораживала от славян дальнюю половину пещеры, где царил зловещий полумрак. Все было тихо, и решили путники, что Синдбаду померещилось.
— Чудовищ тут в сокровищнице хватает, это мы знаем, — решительно сказал Гаральд. — Бери свой мешок, и пошли.
— Мешок-то мой там. — Синдбад махнул рукой назад, — У чудовища. Я его выронил… Сходите кто-нибудь со мною…
— До чего ты трус, Синдбад, а еще мореход! — устыдил его Буян.—Отчего не сходить —у Аджида мог жить кто-нибудь диковинный.
Сходить с Синдбадом вызвался Мечислав. Они вместе зашли за сундуки — и почти сразу послышался голос юноши: он звал остальных.
Все тотчас же откликнулись на зов. Увидели они огромное желто-розовое нечто высотой выше любого человека. Оно было таким толстым, что колыхалось при каждом движении. Было в нем что-то очень знакомое. А когда оно увидело пришедших и подалось вперед, пытаясь заговорить, все узнали его.
Раздался дружный хохот. Чудовище затрясло бородой — раздраженное, жирное дрожащее лицо его покраснело, все тело заколыхалось, оно протянуло похожие на две свиные туши руки к весельчакам, и лающие звуки вырвались из его широкого уродливого рта.
Славяне все смеялись. Не выдержал Синдбад и воскликнул:
— Скажите мне, в чем причина вашего веселья? Знакомы ли вы с ним? Друг оно вам?
Буян вытер слезы.
— Не друг оно нам, мореход, — промолвил он, — но знакомы мы с ним не понаслышке. Это чудовище — и есть Аджид-паша. Подойди и посмотри, каким он стал!
Приблизился Синдбад, осматривая розовую тушу. А Аджид-паша собрал силы и с трудом, так как жирная грудь плохо слушалась, ответил:
— Ты меня таким сделал, колдун! Маг! Неверная собака! Немедленно открой мне секрет, как излечиться?
— А что ты сделал? — Буян еле сдерживался, чтобы не смеяться.
— Я воду, что ты живой называл, выпил, — прохрипел Ад-жид. — Хотел красоту и молодость обрести, а получилось вот что. Ты обманул меня и спасти свою шкуру сможешь, только если немедленно откроешь мне тайну, как мне излечиться.
— А с чего это я должен тебе секрет открывать? Мы тоже в путь за живой водой собрались — другу моему, князю Резанскому, глаза вернуть утраченные. Он без них не сможет врага из города своего изгнать, народу своему спасение принести. А тебе на что живая вода? Новые беды творить? Молодость обретя, ты и не за такое примешься — от тебя никому покоя не будет!
Говорил Буян, а Аджид-паша все свирепел и краснел, так что испугались все, что лопнет он, и подальше отошли на всякий случай. Синдбад свой мешок к груди прижимал — если погибать, то уж с золотом. И только Буян стоял перед Аджидом как ни в чем не бывало.
— Добром не скажешь — заставлю силой! — рассвирепел Аджид-паша.
— Силой? — в лицо ему рассмеялся Буян. — Да, ты велик ныне, но сила твоя мертвая. От водицы этой, что ты испил, у самого Святогора силы ушли, а он богатырь был — посильнее и постатнее тебя!
— Рано хвастаешься! — Аджид с усилием выдернул из-под складок жирной груди небольшую лампу.
Увидев ее, Синдбад опять испугался, бросился к остальным и зашептал:
— Конец нам всем! В этой лампе джинн живет. Если призовет его Аджид-паша, всех он убьет, а Буяна первого.
Гусляр услышал его слова и отступил, а Аджид-паша обрадовался:
— Ага! Вот ты и попался! Говори, коли жизнь тебе дорога! Взял он лампу одной рукой, а другую положил на ее стеклянный бок.
Увидел этот жест Синдбад и зашептал друзьям:
— Если он потрет лампу, джинн явится, даже пусть он будет на другом конце земли, за горами Каф. У меня самого как-то была такая лампа, уж я знаю…
Ты сказал бы лучше, как ему помешать? — остановил морехода Гаральд.
— Отнять лампу, пока он… Поздно!
Все обернулись на крик и увидели, что, не дождавшись от Буяна ни одного слова, Аджид-паша стал тереть лампу. И повалил из нее дым, и собрался он в одном месте, как раз рядом, и стал принимать форму человеческой фигуры. И чем больше тер Аджид лампу, тем быстрее дым превращался в джинна. И захохотал джинн, хотя еще не весь был тут:
— Вот вы и попались наконец! Долго вы от меня бегали, но теперь-то уж не уйдете! Позвал ты меня, хозяин, вовремя — но не выполню я и самого простого приказа, пока не получу кровь хоть одного из них.
— А я для того тебя и позвал, чтобы ты получил их кровь, — ответил, задыхаясь, Аджид-паша. — Убей любого из них прямо тут, только этого вот не трогай — чтобы успел он подумать, как меня исцелить.
Захохотал джинн еще громче и пошел на людей, чтобы поймать одного из них.
И вдруг растолкал всех Синдбад и, бросив мешок с драгоценностями, сам кинулся на джинна. Тот тут же схватил его и поднял в воздух, чтобы ударить о землю. Все невольно опустили головы, чтобы не видеть смерти морехода, а он закричал:
— Эй! Слушайте! Джинн подчиняется только тому, у кого в руках лампа!
— Правильно, но у тебя-то ее нет! — прервал его джинн и размахнулся.
Путники успели понять намек Синдбада. Бросились на Аджида Буян и Гаральд. Не смог противостоять им Аджид — запыхался и устал, пока говорил и тер лампу. Прижал его коленом Гаральд, а гусляр вывернул жирные руки и бросил лампу Мечиславу:
— Лови!
Перехватил гоноша лампу и поднял, показывая джинну:
— Гляди и подчиняйся нам!
Увидел джинн лампу свою в руках отрока и замер, словно окаменел.
— Что прикажешь, повелитель? — промолвил он.
А Синдбад кивал Мечиславу и показывал на землю.
— Опусти нашего друга на землю, не причиняя вреда, и отойди от него!
Тут же поставил джинн Синдбада на пол, мешок ему вручил и в сторонку отступил.
— Что еще прикажет повелитель? — спросил он. — Желает он, чтобы я построил город или разрушил его? Желает он стать владыкой мира или побывать в обители блаженных? Хочет он перенестись в какое-либо место на земле?.. Я все исполню!
Заколебался Мечислав и посмотрел на остальных.
— Что мне с ним делать? — спросил он, — Может, попросить, чтобы он для Властимира живой воды достал?
— Это я могу, — обрадовался джинн. — Только пару дней переждать придется, пока я ее проверю… Мне отправляться?
— Нет! — крикнул Буян, как с горы, съезжая с жирной туши Аджида. — Мечислав, прикажи ему остаться — не хватало еще, чтобы он и с Властимиром что-нибудь сделал такое же.
— Это верно, — вставил Синдбад. — А лучше всего нам избавиться от него — я джиннов хорошо знаю. Пока за ними следишь, они все для тебя делают, а чуть я отвернулся… мой джинн забросил меня на необитаемый остров. Хорошо, мимо корабль проходил и меня спасли!
—Это был не я! — вскрикнул джинн. — Кто угодно, может, даже брат мой, но не я! Нас, джиннов, знаете сколько?..
— Знаем, — отмахнулся Буян. — Вас, навья, издавна было больше, чем надобно. С вами знаваться — себя губить… Прав Синдбад — надо от него избавиться…
— Пока он не избавился от нас, — неожиданно сказал Гаральд.
Все разом обернулись и успели увидеть, как джинн, уверенный, что на него никто не смотрит, подкрадывается к Мечиславу. Упрежденный возгласом Гаральда юноша увернулся, прижав лампу к груди, но джинн ловко дернул на себя коврик, на котором он стоял, и Мечислав упал. Лампа покатилась по полу, и Аджид-паша с радостным воплем бросился к ней, извиваясь при каждом движении, как большой червяк.
— Теперь, когда лампа не принадлежит никому, я расправлюсь с вами со всеми! — закричал джинн. — И первой умрет эта туша!
Он вздернул Аджид-пашу за ноги и закрутил над головой, намереваясь ударить о стену.
— Что ты делаешь? — закричал тот. — Опусти меня немедленно! Я приказываю!..
— Повтори свой приказ в преисподней! — крикнул джинн и разжал руки.—Я плохо слышу сегодня!
И полетел Аджид-паща, и ударился о камни — только кровь в стороны брызнула.
— Нет больше у меня хозяина! — закричал джинн. — Сам я себе господин!
— Верно ты сказал, — прозвучал тут голос. — Хозяина нет, но пока еще есть лампа. И она цела…
Обернулся джинн и увидел, что, пока его руки были заняты Аджид-пашой, подкрался Синдбад и взял лампу. Поднял он ее над головой и сказал:
— Теперь прощайся с жизнью, потому как я твоим словам не поверю!
Д упал перед ним джинн на колени, и стал целовать землю и умолять:
Не трогай лампы, прошу тебя! Если будет в ней хоть одна щина, лишусь я части своей силы, а если разобьется она —тут и конец мне. Не трогай ее — я буду тебе вечным рабом!
И, видя, как упрашивает он Синдбада, пожалели его было славяне, но мореход не посмотрел в их сторону и сказал:
— Я такого уже наслушался, замолчи.
— Погоди, — опять взмолился джинн. — Если ты разобьешь лампу, я, конечно, умру, но буду отмщен — река подземная взбунтовалась. Я чую ее — скоро она будет здесь. В тот миг, когда я умру, треснет от силы моей смерти камень стен, и вода уничтожит вас. А если вы отступитесь и оставите мне жизнь, я смогу спасти вас.
— Река и правда приближается, — молвил Буян, — но с ней мы уж как-нибудь сами разберемся.
— Я согласен, — сказал Синдбад, — не станет он нас спасать. Я их знаю!
И, размахнувшись, бросил лампу.
Страшно закричал джинн и ринулся за нею, чтобы поймать ее прежде, чем она ударится о скалу, но опоздал всего на миг — врезалась лампа в камень, и треснула стена. Вслед за ней трещины пошли по самому джинну, словно был он из камня. Закричал он страшным голосом, заметался, но трещины росли, увеличивая его муки. Упал он наземь, забился в крике, но трещины становились все больше. И тогда рассыпался джинн на мелкие части, как каменная статуя. Полетели осколки в разные стороны, ударились о стены, и стены тоже треснули. А в трещинах показалась вода, и полилась она так быстро, что люди оцепенели и только смотрели, как заливает она сундуки, опрокидывая кресла и столики.
— Бежим! — первым опомнился Синдбад, который только и думал о мешке с ценностями.
Бросились все прочь из покоев и побежали туда, где в конце коридора горел слабый свет.
Они бежали, не думая ни о чем, а за ними по пятам гналась вода, заливая все на своем пути.
Подбежали славяне к конюшне и увидели, что скачут трое их коней, гривами, как бичами, хлещут, хвосты по земле стелются, из ноздрей дым валит, изо рта пламя вылетает, копыта камни в труху превращают. Все от них разбегаются.
Увидев эти забавы, Буян всплеснул руками и воскликнул:
— Аи, хороших коников нам друзья наши пожаловали! С такими нигде не пропадешь… Эй вы, господа хорошие, — закричал он и пошел к ним, — не хватит ли все крушить и ломать? Оставьте и воде мутной хоть что-нибудь довершить, не ссорьтесь с нею. А сами-ка к нам собирайтесь — нам до вас нужда! Эй, кони-скакуны, серы и стройны, станьте предо мной, как лист перед травой!
И свистнул он так, что непривычные Гаральд и Синдбад заткнули уши.
Первым услыхал его свист Облак. Заржал он весело, зубами рыжеватого Гуслярова горячего коня за гриву ухватил и потащил к людям. Тот чуть не упал, копыта задрав, но потом сам поскакал, пытаясь на бегу высвободиться из Облаковых зубов. Но тот держал его крепко и отпустил лишь тогда, когда гусляр ухватился за гриву своего жеребца. А серый конь Мечислава заревел, взвился птицей под небеса, а потом камнем пал в ноги юноше и стал, как собака, к нему ластиться.
Огромными глазами смотрели на это Гаральд и Синдбад.
— Никак, морские кони кобыл ваших крыли, — прошептал мореход. — Где ж это видано, чтоб жеребцы прилетали по зову, как птицы?
— Это у нас, в землях наших, такое только случается, — весело сказал ему Буян, вскакивая на спину своего коня. — Потому как наша земля такими чудесами полна, о каких у вас и не слыхивали… Но не время болтать — ты вроде как торопишься к сроку поспеть в город свой? Садись в седло позади любого из нас да держись крепче — вмиг домчим!.. Или ты боишься?
Часть II
ГЛАВА 1
— Где здесь выход? — окликнули ее.
Девушка замотала головой, едва не заплакала от страха и махнула рукой куда-то в сторону.
Все невольно обратились туда и увидели в стене узорную дверь, сплетенную из тонких золотых полос. Дверь была непрочна и разлетелась от первого удара, и беглецы покинули гарем.
Не прошли они и десятка шагов, как поняли, что новый коридор был похож на те коридоры, по которым их вели в самом начале: здесь все было богато украшено, горели факелы в узорных гнездах, на полу пестрели циновки, стены закрывали ткани. Ясно было, что неподалеку находятся покои самого Аджид-паши. Путники не могли бежать из-за Властимира, а потому шли, останавливаясь на каждом повороте. Постепенно до их слуха стал доноситься шум в подземном дворце: далекий топот, гул голосов и крики. Чтобы проверить свою догадку, припал Буян ухом к стене и прислушался, а потом сказал:
— Река. Она поднимается все выше. Я слишком сильно ее позвал. Скоро вода будет здесь. Мы должны успеть.
Вскоре после того, как джинн умчался искать своих обидчиков, почувствовал Аджид-паша, что лежать ему мокро. Посмотрел он и увидел, что из щелей в полу появилась вода и что она уже промочила ковер под ним. Попробовал он отползти подальше, но далеко не смог уйти и, дотянувшись, потер лампу, чтобы вызвать джинна. Джинн тотчас же явился и, упав перед ним ниц, воскликнул:
— Зачем звал меня, повелитель? Я уже напал на след неверных в твоей сокровищнице, но мне пришлось бросить их там, когда можно было убить их сонными!
И закричал на него Аджид-паша:
— Ты только о мести думаешь, забыв, что нет им выхода из сокровищницы живыми по твоему же слову. Оставь их, а сам немедленно спасай меня! Я приказываю!
Поклонился было джинн и взмахнул руками, чтобы отнести своего хозяина подальше, но передумал и ответил:
— У твоих врагов есть прекрасные кони. Прикажи оседлать любого из них и скачи прочь. Я потом тебя догоню — не хочу я бросать врагов и лишаться счастья видеть их конец.
Глупец! —рассердился Аджид-паша. — Да меня теперь только слон поднимет, да и то недалеко пронесет. Как может вынести меня лошадь?
— А ты отдай приказ и сам увидишь, что будет!
Видя, что не слушается его джинн, велел ему Аджид-паша позвать слуг и рабов. Прибежали рабы и сперва ужаснулись виду своего хозяина — он лежал на боку и был высотой в полторы сажени. Да еще, на беду, все рос. Потом рабы поклонились и сказали, что действительно стоят в конюшне три коня невиданных — шерсть серебром да золотом переливается, гривы до земли стелются, копыта камни в порошок крошат, из ноздрей пламя и дым полыхают, от дыхания факелы гаснут, и все подойти к ним боятся.
Услыхал такое Аджид-паша и уверился, что сможет унести его любой из этих коней. Послал он джинна оседлать для него самого крепкого, а двух остальных привязать позади, на смену Отправился джинн на конюшню.
А на конюшне стояли шум, крики, суета, потому как между стойлами текла вода и бесновались все кони от страха, обрывая поводья.
Подлетел джинн к стойлам трех славянских коней и увидел, что стоят они спокойно, а вода течет у них с хвостов и грив и капает на пол. Захотел он взять всех троих и привести к Ад-жид-паше.
Взялся джинн за поводья, и словно проснулись кони. Разом взвились на дыбы, заржали так, что слуги и рабы на колени попадали и бросились прочь. Не смог удержать сразу трех жеребцов джинн, и вырвались у него из рук кони и выскочили во двор.
Джинн полетел за ними быстрее ветра, но только поравнялся с конями, как кинулись они врассыпную, и он не сумел поймать ни одного. Кони за его спиной опять вместе сошлись и поскакали по двору. И там, где ударяли их копыта, оставались ямы в пол-локтя глубиной, быстро заполнявшиеся водой, а там, где летел их хвост, на камнях оставался черный след, словно горящей головней мазнули. Вскинули кони головы и заржали. От их ржания поднялся ветер и отбросил джинна на скалы. И взлетали они в воздух, как птицы, и неслись, как тучи грозовые.
Видя такое дело, многие разбойники, что служили Аджид-паше, сказали себе: “На беду притащил джинн этих странных чужеземцев; даже кони их что волки в овечьем стаде. Коли кони у них такие, что за люди эти иноверцы? Уже, наверное, погиб от них наш господин Аджид-паша, а значит, скоро и наш черед”. И, сказав себе так, стали все собирать вещи и поскакали из долины.
Испугался и джинн странной силы славянских коней и поспешил обратно к повелителю.
А славяне, а с ними Гаральд и Синдбад тем временем пробежали по коридорам и заметили дверь, настежь распахнутую. Заглянули они в нее осторожно и сразу узнали ту самую комнату, где их сперва накормил и-напоил и, а потом обманули. Только никого на сей раз тут не было.
Зашли они внутрь и двери за собой притворили. Было здесь тихо и спокойно, угощения так и остались на столах да на скатертях разложены.
Не тратя времени, присели путешественники к столам и хорошо угостились. Подъев все, что понравилось, и попробовав вин, наполнил Буян бокал остатками и плеснул позади себя, приговаривая:
— Спасибочки дому этому, его духам — щурам-хранителям, что сохранили сердце доброе к чужестранцам, не в пример хозяевам! За угощение благодарствуем! — И бросил наполненный бокал назад через себя.
Тут же послышался глухой стон. Но не обратил никто на это внимания. А Буян сказал Синдбаду:
— Я слово свое держу — оглянись вокруг. В этих сундуках столько золота и драгоценностей, что хватит не только все долги уплатить, но и столько же еще в долг дать. Да немного про запас останется — как раз, чтобы семье твоей безбедно несколько лет прожить, а тебе новый корабль к походу снарядить. Забирай все, что унести сможешь, а уж в Багдад мы тебя как-нибудь доставим. Только уговор наш помнишь?
— Помню, — ответил ему Синдбад. — Мне бы только к завтрашнему полудню в городе быть — а уж там я куда хотите с вами отправлюсь. Вижу я, люди вы необычные, так, может, с вами я чего новое в свете встречу!
Поклонился он всем и каждому и пошел открывать все сундуки и шкатулки. Славяне и Гаральд, сидя в креслах, следили за ним.
— Вороватый парень, — молвил Буян. — Меня на пару лет помоложе, а ухватки — словно еще в материнской утробе чужое тащил. Связались мы с ним, так придется ухо держать востро — кабы не унес чего ценного.
— А здесь все такие, — неожиданно поддержал Гаральд. — Я немного побольше вашего здесь был, поэтому знаю: у них тут, почитай, у каждого десятого правая рука отрублена — за воровство. И люди те по улицам ходят, даже женятся — и никого это не удивляет…
— У нас вор или виру платит обиженному, или смерти придается, а дом его на поток и разграбление идет, — вспомнил Властимир.
— Дикий вы народ, — отрезал рыцарь.
— Зато вор десять раз подумает, прежде чем чужое тащить, — отмолвил Буян. — А тут — вон разбойников сколько! О чем только их князья думают?
— О девках…
Хотел Гаральд еще что-то добавить, но тут послышался испуганный крик. Вскочили все и увидели, что к ним несется Синдбад — от страха весь белый, глаза прыгают. Подлетел, упал на колени и Буяну в ноги вцепился.
Гаральд так тряхнул Синдбада, что у того зубы клацнули. Зато он немного успокоился и смог говорить.
— Чудовище! — выкрикнул он.
— Что ты мелешь? — закричал на него рыцарь. — Какое еще чудовище?
— Большое, — задыхаясь и стуча зубами, проговорил Синдбад. — Оно там лежит, за сундуками. Я бродил, искал подороже, чтоб много не тащить, вдруг за спиной — вздох, вроде как у кого-то в животе заурчало. Я обернулся, а оно на меня смотрит… Я много всяких чудовищ видел, но такое даже в страшном сне не привидится.
— Какое оно? Как выглядит?
— Огромное, — Синдбад вытянул руки вверх, — и толстое, как розовый слон… как два розовых слона… И колышется… Не видать мне родного Багдада, если я вру, — заключил Синдбад.
Все покосились на гору сундуков, что отгораживала от славян дальнюю половину пещеры, где царил зловещий полумрак. Все было тихо, и решили путники, что Синдбаду померещилось.
— Чудовищ тут в сокровищнице хватает, это мы знаем, — решительно сказал Гаральд. — Бери свой мешок, и пошли.
— Мешок-то мой там. — Синдбад махнул рукой назад, — У чудовища. Я его выронил… Сходите кто-нибудь со мною…
— До чего ты трус, Синдбад, а еще мореход! — устыдил его Буян.—Отчего не сходить —у Аджида мог жить кто-нибудь диковинный.
Сходить с Синдбадом вызвался Мечислав. Они вместе зашли за сундуки — и почти сразу послышался голос юноши: он звал остальных.
Все тотчас же откликнулись на зов. Увидели они огромное желто-розовое нечто высотой выше любого человека. Оно было таким толстым, что колыхалось при каждом движении. Было в нем что-то очень знакомое. А когда оно увидело пришедших и подалось вперед, пытаясь заговорить, все узнали его.
Раздался дружный хохот. Чудовище затрясло бородой — раздраженное, жирное дрожащее лицо его покраснело, все тело заколыхалось, оно протянуло похожие на две свиные туши руки к весельчакам, и лающие звуки вырвались из его широкого уродливого рта.
Славяне все смеялись. Не выдержал Синдбад и воскликнул:
— Скажите мне, в чем причина вашего веселья? Знакомы ли вы с ним? Друг оно вам?
Буян вытер слезы.
— Не друг оно нам, мореход, — промолвил он, — но знакомы мы с ним не понаслышке. Это чудовище — и есть Аджид-паша. Подойди и посмотри, каким он стал!
Приблизился Синдбад, осматривая розовую тушу. А Аджид-паша собрал силы и с трудом, так как жирная грудь плохо слушалась, ответил:
— Ты меня таким сделал, колдун! Маг! Неверная собака! Немедленно открой мне секрет, как излечиться?
— А что ты сделал? — Буян еле сдерживался, чтобы не смеяться.
— Я воду, что ты живой называл, выпил, — прохрипел Ад-жид. — Хотел красоту и молодость обрести, а получилось вот что. Ты обманул меня и спасти свою шкуру сможешь, только если немедленно откроешь мне тайну, как мне излечиться.
— А с чего это я должен тебе секрет открывать? Мы тоже в путь за живой водой собрались — другу моему, князю Резанскому, глаза вернуть утраченные. Он без них не сможет врага из города своего изгнать, народу своему спасение принести. А тебе на что живая вода? Новые беды творить? Молодость обретя, ты и не за такое примешься — от тебя никому покоя не будет!
Говорил Буян, а Аджид-паша все свирепел и краснел, так что испугались все, что лопнет он, и подальше отошли на всякий случай. Синдбад свой мешок к груди прижимал — если погибать, то уж с золотом. И только Буян стоял перед Аджидом как ни в чем не бывало.
— Добром не скажешь — заставлю силой! — рассвирепел Аджид-паша.
— Силой? — в лицо ему рассмеялся Буян. — Да, ты велик ныне, но сила твоя мертвая. От водицы этой, что ты испил, у самого Святогора силы ушли, а он богатырь был — посильнее и постатнее тебя!
— Рано хвастаешься! — Аджид с усилием выдернул из-под складок жирной груди небольшую лампу.
Увидев ее, Синдбад опять испугался, бросился к остальным и зашептал:
— Конец нам всем! В этой лампе джинн живет. Если призовет его Аджид-паша, всех он убьет, а Буяна первого.
Гусляр услышал его слова и отступил, а Аджид-паша обрадовался:
— Ага! Вот ты и попался! Говори, коли жизнь тебе дорога! Взял он лампу одной рукой, а другую положил на ее стеклянный бок.
Увидел этот жест Синдбад и зашептал друзьям:
— Если он потрет лампу, джинн явится, даже пусть он будет на другом конце земли, за горами Каф. У меня самого как-то была такая лампа, уж я знаю…
Ты сказал бы лучше, как ему помешать? — остановил морехода Гаральд.
— Отнять лампу, пока он… Поздно!
Все обернулись на крик и увидели, что, не дождавшись от Буяна ни одного слова, Аджид-паша стал тереть лампу. И повалил из нее дым, и собрался он в одном месте, как раз рядом, и стал принимать форму человеческой фигуры. И чем больше тер Аджид лампу, тем быстрее дым превращался в джинна. И захохотал джинн, хотя еще не весь был тут:
— Вот вы и попались наконец! Долго вы от меня бегали, но теперь-то уж не уйдете! Позвал ты меня, хозяин, вовремя — но не выполню я и самого простого приказа, пока не получу кровь хоть одного из них.
— А я для того тебя и позвал, чтобы ты получил их кровь, — ответил, задыхаясь, Аджид-паша. — Убей любого из них прямо тут, только этого вот не трогай — чтобы успел он подумать, как меня исцелить.
Захохотал джинн еще громче и пошел на людей, чтобы поймать одного из них.
И вдруг растолкал всех Синдбад и, бросив мешок с драгоценностями, сам кинулся на джинна. Тот тут же схватил его и поднял в воздух, чтобы ударить о землю. Все невольно опустили головы, чтобы не видеть смерти морехода, а он закричал:
— Эй! Слушайте! Джинн подчиняется только тому, у кого в руках лампа!
— Правильно, но у тебя-то ее нет! — прервал его джинн и размахнулся.
Путники успели понять намек Синдбада. Бросились на Аджида Буян и Гаральд. Не смог противостоять им Аджид — запыхался и устал, пока говорил и тер лампу. Прижал его коленом Гаральд, а гусляр вывернул жирные руки и бросил лампу Мечиславу:
— Лови!
Перехватил гоноша лампу и поднял, показывая джинну:
— Гляди и подчиняйся нам!
Увидел джинн лампу свою в руках отрока и замер, словно окаменел.
— Что прикажешь, повелитель? — промолвил он.
А Синдбад кивал Мечиславу и показывал на землю.
— Опусти нашего друга на землю, не причиняя вреда, и отойди от него!
Тут же поставил джинн Синдбада на пол, мешок ему вручил и в сторонку отступил.
— Что еще прикажет повелитель? — спросил он. — Желает он, чтобы я построил город или разрушил его? Желает он стать владыкой мира или побывать в обители блаженных? Хочет он перенестись в какое-либо место на земле?.. Я все исполню!
Заколебался Мечислав и посмотрел на остальных.
— Что мне с ним делать? — спросил он, — Может, попросить, чтобы он для Властимира живой воды достал?
— Это я могу, — обрадовался джинн. — Только пару дней переждать придется, пока я ее проверю… Мне отправляться?
— Нет! — крикнул Буян, как с горы, съезжая с жирной туши Аджида. — Мечислав, прикажи ему остаться — не хватало еще, чтобы он и с Властимиром что-нибудь сделал такое же.
— Это верно, — вставил Синдбад. — А лучше всего нам избавиться от него — я джиннов хорошо знаю. Пока за ними следишь, они все для тебя делают, а чуть я отвернулся… мой джинн забросил меня на необитаемый остров. Хорошо, мимо корабль проходил и меня спасли!
—Это был не я! — вскрикнул джинн. — Кто угодно, может, даже брат мой, но не я! Нас, джиннов, знаете сколько?..
— Знаем, — отмахнулся Буян. — Вас, навья, издавна было больше, чем надобно. С вами знаваться — себя губить… Прав Синдбад — надо от него избавиться…
— Пока он не избавился от нас, — неожиданно сказал Гаральд.
Все разом обернулись и успели увидеть, как джинн, уверенный, что на него никто не смотрит, подкрадывается к Мечиславу. Упрежденный возгласом Гаральда юноша увернулся, прижав лампу к груди, но джинн ловко дернул на себя коврик, на котором он стоял, и Мечислав упал. Лампа покатилась по полу, и Аджид-паша с радостным воплем бросился к ней, извиваясь при каждом движении, как большой червяк.
— Теперь, когда лампа не принадлежит никому, я расправлюсь с вами со всеми! — закричал джинн. — И первой умрет эта туша!
Он вздернул Аджид-пашу за ноги и закрутил над головой, намереваясь ударить о стену.
— Что ты делаешь? — закричал тот. — Опусти меня немедленно! Я приказываю!..
— Повтори свой приказ в преисподней! — крикнул джинн и разжал руки.—Я плохо слышу сегодня!
И полетел Аджид-паща, и ударился о камни — только кровь в стороны брызнула.
— Нет больше у меня хозяина! — закричал джинн. — Сам я себе господин!
— Верно ты сказал, — прозвучал тут голос. — Хозяина нет, но пока еще есть лампа. И она цела…
Обернулся джинн и увидел, что, пока его руки были заняты Аджид-пашой, подкрался Синдбад и взял лампу. Поднял он ее над головой и сказал:
— Теперь прощайся с жизнью, потому как я твоим словам не поверю!
Д упал перед ним джинн на колени, и стал целовать землю и умолять:
Не трогай лампы, прошу тебя! Если будет в ней хоть одна щина, лишусь я части своей силы, а если разобьется она —тут и конец мне. Не трогай ее — я буду тебе вечным рабом!
И, видя, как упрашивает он Синдбада, пожалели его было славяне, но мореход не посмотрел в их сторону и сказал:
— Я такого уже наслушался, замолчи.
— Погоди, — опять взмолился джинн. — Если ты разобьешь лампу, я, конечно, умру, но буду отмщен — река подземная взбунтовалась. Я чую ее — скоро она будет здесь. В тот миг, когда я умру, треснет от силы моей смерти камень стен, и вода уничтожит вас. А если вы отступитесь и оставите мне жизнь, я смогу спасти вас.
— Река и правда приближается, — молвил Буян, — но с ней мы уж как-нибудь сами разберемся.
— Я согласен, — сказал Синдбад, — не станет он нас спасать. Я их знаю!
И, размахнувшись, бросил лампу.
Страшно закричал джинн и ринулся за нею, чтобы поймать ее прежде, чем она ударится о скалу, но опоздал всего на миг — врезалась лампа в камень, и треснула стена. Вслед за ней трещины пошли по самому джинну, словно был он из камня. Закричал он страшным голосом, заметался, но трещины росли, увеличивая его муки. Упал он наземь, забился в крике, но трещины становились все больше. И тогда рассыпался джинн на мелкие части, как каменная статуя. Полетели осколки в разные стороны, ударились о стены, и стены тоже треснули. А в трещинах показалась вода, и полилась она так быстро, что люди оцепенели и только смотрели, как заливает она сундуки, опрокидывая кресла и столики.
— Бежим! — первым опомнился Синдбад, который только и думал о мешке с ценностями.
Бросились все прочь из покоев и побежали туда, где в конце коридора горел слабый свет.
Они бежали, не думая ни о чем, а за ними по пятам гналась вода, заливая все на своем пути.
Подбежали славяне к конюшне и увидели, что скачут трое их коней, гривами, как бичами, хлещут, хвосты по земле стелются, из ноздрей дым валит, изо рта пламя вылетает, копыта камни в труху превращают. Все от них разбегаются.
Увидев эти забавы, Буян всплеснул руками и воскликнул:
— Аи, хороших коников нам друзья наши пожаловали! С такими нигде не пропадешь… Эй вы, господа хорошие, — закричал он и пошел к ним, — не хватит ли все крушить и ломать? Оставьте и воде мутной хоть что-нибудь довершить, не ссорьтесь с нею. А сами-ка к нам собирайтесь — нам до вас нужда! Эй, кони-скакуны, серы и стройны, станьте предо мной, как лист перед травой!
И свистнул он так, что непривычные Гаральд и Синдбад заткнули уши.
Первым услыхал его свист Облак. Заржал он весело, зубами рыжеватого Гуслярова горячего коня за гриву ухватил и потащил к людям. Тот чуть не упал, копыта задрав, но потом сам поскакал, пытаясь на бегу высвободиться из Облаковых зубов. Но тот держал его крепко и отпустил лишь тогда, когда гусляр ухватился за гриву своего жеребца. А серый конь Мечислава заревел, взвился птицей под небеса, а потом камнем пал в ноги юноше и стал, как собака, к нему ластиться.
Огромными глазами смотрели на это Гаральд и Синдбад.
— Никак, морские кони кобыл ваших крыли, — прошептал мореход. — Где ж это видано, чтоб жеребцы прилетали по зову, как птицы?
— Это у нас, в землях наших, такое только случается, — весело сказал ему Буян, вскакивая на спину своего коня. — Потому как наша земля такими чудесами полна, о каких у вас и не слыхивали… Но не время болтать — ты вроде как торопишься к сроку поспеть в город свой? Садись в седло позади любого из нас да держись крепче — вмиг домчим!.. Или ты боишься?
Часть II
ГЛАВА 1
Заночевали они в Багдаде. Кони в несколько часов домчали своих хозяев до города. Остановились только однажды — когда непривычному к перелетам Гаральду ни с того ни с сего стало дурно. Синдбаду это было не в диковинку — как выяснилось, он уже летал — верхом на огромной птице Роух — и даже успел побывать под водой во дворце Шейха моря. Всю дорогу он рассказывал славянам о своих приключениях, не забывая отмечать, какие он выдумал сам, чтобы завлечь слушателей, какие произошли на самом деле, а какие ему припивала молва. И рассказы его текли так плавно и складно, что заслушались все и едва не пролетели мимо Багдада.
Град стоял у берега реки, и во тьме было видно, что причалов ждут утра корабли. По знаку Синдбада снизились всадники над ними, и указал мореход на один из кораблей, что с виду не отличался от прочих — разве что был покрепче иных, — и сказал, что это и есть его судно и что это на нем, если захочет Аллах великий, они и отправятся в путь.
Но пока о том думать было рано. Ни одна живая душа не заметила, как легко и бесшумно, словно три джинна, опустились три коня на двор Синдбада. И пока гости заводили лошадей под навес и отсыпали им зерна, Синдбад прокрался в дом и обрадовал свою мать и сестру. Он коротко рассказал им, что приключилось с ним в пещерах, а обо всем прочем поведал женщинам Буян, когда гостей позвали в дом.
Разговоры продолжались еще так долго, что наутро мореход едва не проспал полдень — время, когда должны были прийти к нему за долгом. Разбуженный стуком в ворота, он выскочил на улицу к купцам, оставив гостей подсматривать в щель за тем, как он сперва в притворном огорчении и ужасе перед наказанием валялся в пыли у ног заимодавцев, целуя землю и причитая, а потом, когда они уже велели страже взять его, вдруг засуетился, припоминая, что будто бы у него есть немного денег, чтобы ему дали отсрочку еще хотя бы на два-три дня. Получив разрешение принести то, что удалось скопить, он бросился в дом и скоро вынес мешок с золотом. Словно опасаясь, что тот может выпасть, он долго не решался его отдать, а когда отдал, выронил, и золото рассыпалось. Славяне от души посмеялись, видя, как удивились купцы, как жадно кинулись они на землю подбирать деньги. Они дрались между собой, а Синдбад стоял над ними, и только чуть заметная усмешка трогала его тонкие губы.
После того дня началась у всех новая жизнь. И когда Синдбад все успевал — оставалось загадкой. Он то целыми днями ездил по базару, договариваясь с купцами и корабельщиками, то устраивал пиры в честь своих гостей, приглашая танцовщиц и певцов, то бродил по причалу, следя, как готовят его корабль к путешествию, и еще он успевал показывать славянам Багдад и рассказывать о его диковинках.
Благодаря его необычайному рвению уже через неделю путники смогли отплыть к острову Буяну.
С севера дни и ночи напролет дули ветра. Прилетали они издалека, из земель, которые были родными трем из четырех гостей Синдбада. Трое славян радовались каждому их порыву, несущему прохладу, и вслушивались в знакомые голоса, словно принесли ветра весточки от родных и любимых. Но корабль торопился не на север, а на юг — вниз по течению реки, а потом по заливу в открытое море.
Чудные, непонятные люди — славяне — часто и подолгу задерживались на носу корабля. Буян стоял там чаще прочих, и даже не все его спутники точно знали, что он там делает. Лишь один или два матроса приметили, что он часами стоит, вскинув руки к небу, и что-то шепчет одними губами. Иногда можно было разобрать слова, но что они означали — не догадывался никто. И все же, пока по ночам гусляр оставался на носу корабля, ветер не стихал и нес судно на юг.
Миновало почти два десятка дней пути, и перед путешественниками открылось море-Океан. Куда ни глянь, всюду была ровная гладь ярко-синей воды. Лишь на горизонте ветра колыхали облака, строя из них дома, башни, чудесные сады. Под поверхностью воды можно было заметить морских чудовищ, бывалый Синдбад поражал гостей рассказами о них.
А вокруг расстилалось море-Океан, все так же ровное и пустое — ни острова, ни другого корабля — только вода и небо. И один день стал до того похож на другой, что это встревожило Синдбада.
— Не нравится мне все это, — сказал однажды гостям Синдбад. — Уж больно тихо все — жди беды.
Он огляделся вокруг — Океан был смирен, как уснувший ребенок. Только ветер влек по воде одинокий корабль да неподалеку играли в воде дельфины.
— Я согласен с Синдбадом, — вставил Гаральд. — Не доверяю я морю. И вообще, я предлагал путь по земле…
— Это потому, что ты сам тяжел, — со смехом возразил ему Буян. — Ты, когда железо свое наденешь, до того неповоротлив становишься — и медведь перед спячкой проворнее тебя будет!
Гаральд со дня приезда в Багдад из-за жары не надевал доспехов. Кроме узких кожаных штанов на нем была рубашка тонкого полотна с низким вырезом. Английский рыцарь стал очень похож на матроса, а потому слова гусляра воспринял как вызов.
— Ты свои шуточки оставь! — взвился он, хватаясь за кинжал. — Ни один рыцарь в море не выйдет… Норманны, конечно, не в счет, но то не рыцари — так, сброд всякий, простолюдины…
Град стоял у берега реки, и во тьме было видно, что причалов ждут утра корабли. По знаку Синдбада снизились всадники над ними, и указал мореход на один из кораблей, что с виду не отличался от прочих — разве что был покрепче иных, — и сказал, что это и есть его судно и что это на нем, если захочет Аллах великий, они и отправятся в путь.
Но пока о том думать было рано. Ни одна живая душа не заметила, как легко и бесшумно, словно три джинна, опустились три коня на двор Синдбада. И пока гости заводили лошадей под навес и отсыпали им зерна, Синдбад прокрался в дом и обрадовал свою мать и сестру. Он коротко рассказал им, что приключилось с ним в пещерах, а обо всем прочем поведал женщинам Буян, когда гостей позвали в дом.
Разговоры продолжались еще так долго, что наутро мореход едва не проспал полдень — время, когда должны были прийти к нему за долгом. Разбуженный стуком в ворота, он выскочил на улицу к купцам, оставив гостей подсматривать в щель за тем, как он сперва в притворном огорчении и ужасе перед наказанием валялся в пыли у ног заимодавцев, целуя землю и причитая, а потом, когда они уже велели страже взять его, вдруг засуетился, припоминая, что будто бы у него есть немного денег, чтобы ему дали отсрочку еще хотя бы на два-три дня. Получив разрешение принести то, что удалось скопить, он бросился в дом и скоро вынес мешок с золотом. Словно опасаясь, что тот может выпасть, он долго не решался его отдать, а когда отдал, выронил, и золото рассыпалось. Славяне от души посмеялись, видя, как удивились купцы, как жадно кинулись они на землю подбирать деньги. Они дрались между собой, а Синдбад стоял над ними, и только чуть заметная усмешка трогала его тонкие губы.
После того дня началась у всех новая жизнь. И когда Синдбад все успевал — оставалось загадкой. Он то целыми днями ездил по базару, договариваясь с купцами и корабельщиками, то устраивал пиры в честь своих гостей, приглашая танцовщиц и певцов, то бродил по причалу, следя, как готовят его корабль к путешествию, и еще он успевал показывать славянам Багдад и рассказывать о его диковинках.
Благодаря его необычайному рвению уже через неделю путники смогли отплыть к острову Буяну.
С севера дни и ночи напролет дули ветра. Прилетали они издалека, из земель, которые были родными трем из четырех гостей Синдбада. Трое славян радовались каждому их порыву, несущему прохладу, и вслушивались в знакомые голоса, словно принесли ветра весточки от родных и любимых. Но корабль торопился не на север, а на юг — вниз по течению реки, а потом по заливу в открытое море.
Чудные, непонятные люди — славяне — часто и подолгу задерживались на носу корабля. Буян стоял там чаще прочих, и даже не все его спутники точно знали, что он там делает. Лишь один или два матроса приметили, что он часами стоит, вскинув руки к небу, и что-то шепчет одними губами. Иногда можно было разобрать слова, но что они означали — не догадывался никто. И все же, пока по ночам гусляр оставался на носу корабля, ветер не стихал и нес судно на юг.
Миновало почти два десятка дней пути, и перед путешественниками открылось море-Океан. Куда ни глянь, всюду была ровная гладь ярко-синей воды. Лишь на горизонте ветра колыхали облака, строя из них дома, башни, чудесные сады. Под поверхностью воды можно было заметить морских чудовищ, бывалый Синдбад поражал гостей рассказами о них.
А вокруг расстилалось море-Океан, все так же ровное и пустое — ни острова, ни другого корабля — только вода и небо. И один день стал до того похож на другой, что это встревожило Синдбада.
— Не нравится мне все это, — сказал однажды гостям Синдбад. — Уж больно тихо все — жди беды.
Он огляделся вокруг — Океан был смирен, как уснувший ребенок. Только ветер влек по воде одинокий корабль да неподалеку играли в воде дельфины.
— Я согласен с Синдбадом, — вставил Гаральд. — Не доверяю я морю. И вообще, я предлагал путь по земле…
— Это потому, что ты сам тяжел, — со смехом возразил ему Буян. — Ты, когда железо свое наденешь, до того неповоротлив становишься — и медведь перед спячкой проворнее тебя будет!
Гаральд со дня приезда в Багдад из-за жары не надевал доспехов. Кроме узких кожаных штанов на нем была рубашка тонкого полотна с низким вырезом. Английский рыцарь стал очень похож на матроса, а потому слова гусляра воспринял как вызов.
— Ты свои шуточки оставь! — взвился он, хватаясь за кинжал. — Ни один рыцарь в море не выйдет… Норманны, конечно, не в счет, но то не рыцари — так, сброд всякий, простолюдины…