Страница:
— Мне позволь, — окликнул его Властимир. — Я сыскал его как-никак!
Волшебник под руку подвел его к ларцу.
На сей раз он показался князю едва ли не в половину легче прежнего, и Властимир подумал, что ларец и его содержимое смирились с похищением.
Они дошли уже до входа, когда вернулись волки. Оба оборотня виляли хвостами и повизгивали. Морины с ними не было.
— Вы, часом, не сожрали ее там? — беспокойно молвил Буян.
— Что мы, звери, что ли? — важно отозвался волк-Синдбад, — Попугали немного да загнали в соседнюю пещеру — пусть посидит там и подумает…
Вильнув хвостами, они убежали вперед — до рассвета оставались всего минуты.
Час спустя путешественники последний раз попользовались гостеприимством замка и его владельца. Сбросившие наконец волчьи шкуры Гаральд и Синдбад налегали на угощение так, словно не ели несколько дней. За время беседы они ни разу не вступили в разговор и даже не замечали, о чем говорят остальные.
Буян по-хозяйски сидел на ларце из негной-дерева, время от времени поглаживая его бок. Волшебник давал последние напутствия.
— Обратный путь может быть для вас опасен, — говорил он. — Морина когда-то была возлюбленной Кощея, но он ее бросил, потому что ей подвластна смерть, а он хотел жить вечно. Кощей знает, что он не бессмертен, — ведь он стареет, потому и оттягивает свой конец правдами и неправдами. Уничтожить смерть его нельзя, выпустить на волю — тоже. Следует вам избавиться от нее, и поскорее. А не то Морина найдет способ передать Кощею, что вы ею владеете, — тогда вам не жить…
— Мы должны отдать Кощею его смерть, — сурово отмолвил Буян. — И мы это сделаем…
— Но почему? — ахнул волшебник. — Что вас заставляет так рисковать? Вы даже не догадываетесь, что сделает Кощей, ежели смерть его попадет к нему! Вы погубите мир!
Буян упрямо покачал головой.
— Мы должны, — сказал он. — Мы слово давали, а славянское слово всех прочих крепче. Иначе Кощей не снимет заклятья с двух наших спутников, и Властимир не вернет себе глаза. Мы должны так поступить…
Волшебник искоса смерил гусляра взглядом и обреченно кивнул, не желая продолжать спор.
— А что вы сделаете с Мориной? — вдруг спросил Мечислав и тут же покраснел, смущенный.
Старик молодо улыбнулся.
— Не беспокойся, я не убью ее, хоть она того заслуживает. Я выпущу ее из подземелья завтра к вечеру. Вреда особого ей это не причинит, но она замерзнет и проголодается, а то и другое смиряет нрав.
— Вы хотите…— просиял юноша.
— Я попробую ее приручить, и, надеюсь, скоро мы найдем с нею общий язык.
— Вы не устояли перед ее красотой, — понимающе молвил Буян.
— А что делать? Она красива, а я одинок… Но на сей раз я буду осторожен, и ничего подобного — ни с деревьями, ни с подвалами — не повторится. Клянусь вам!
Услышав про деревья, Рюрик встрепенулся.
— Мой господин, а с ними что? — заговорил он. — Там мой отец, а Морина… Они так и останутся деревьями?'
Волшебник улыбнулся и отечески потрепал юношу по плечу.
— Успокойся, — сказал он, — я уже снял заклятье. Если твой отец там, ты его увидишь сегодня же.
— Правда? — Рюрик вскочил. — Тогда я еду. Немедленно! Он бросился к выходу. Пришлось и остальным собираться в дорогу.
Абу-зьяны распахнули ворота и присели на корточки в проеме, провожая путников блестящими глазами. Волшебник вышел проводить всадников, но не пошел дальше берега озера, а остался стоять, глядя им вслед, пока они не скрылись в роще на склоне холма.
Еще издалека они услыхали перестук топоров и голоса. На вершине холма, где путешественники вчера разбивали лагерь, кто-то рубил деревья. Прямо на глазах подъезжающих всадников самое высокое дерево дрогнуло, жалобно вскрикнуло и стало заваливаться набок.
Увидев это, Рюрик закричал и поскакал в сторону лесорубов, отчаянно крича:
— Остановитесь! Прекратите! Там мой отец!
Юноша мог попасть под падающее дерево или убить лесоруба, а потому остальные не стали медлить и бросились вдогонку. Вихрем всадники влетели на холм — и осадили коней.
Около десятка норманнов и двое темнокожих моряков, явно из соотечественников Синдбада, валили лес. Еще несколько очищали поваленные деревья от ветвей и коры, складывая у рощицы миртов небольшой приземистый погребальный костер. Три тела, завернутые в парусину, ожидали окончания работ.
Когда всадники выскочили к костру, работы прекратились, и лесорубы стали сбираться к пришельцам. Рюрик со злыми глазами крутился в седле, сжимая меч.
— Вы убили моего отца! — выкрикивал он, задыхаясь от ярости, — Он был заколдован в эти деревья, а вы его… на дрова!..
— Парень, мы все были деревьями,—молвил кто-то.—До сегодняшнего утра…
Лесорубы обступили всадников. Ошеломленный Рюрик переводил взгляд с одного на другого, не выпуская меча из рук.
— Не верю,—выдохнул он наконец.
Из толпы протолкался.к нему высокий, плечистый норманн в драной кожаной рубахе, какую надевают под кольчуги. ,
— Рюрик! — крикнул он, пытаясь стащить юношу с седла, — Ты меня не узнаешь?
— Хельмут? — ахнул тот, роняя меч. — Ты?
Как мальчишка, он повис на шее норманна, что-то бормоча и всхлипывая. Остальные члены команды обступили их, хлопая Рюрика по плечам и перебивая друг друга. Моряки-чужеземцы с других кораблей молча смотрели на них. Молчали и пятеро всадников.
ГЛАВА 10
Волшебник под руку подвел его к ларцу.
На сей раз он показался князю едва ли не в половину легче прежнего, и Властимир подумал, что ларец и его содержимое смирились с похищением.
Они дошли уже до входа, когда вернулись волки. Оба оборотня виляли хвостами и повизгивали. Морины с ними не было.
— Вы, часом, не сожрали ее там? — беспокойно молвил Буян.
— Что мы, звери, что ли? — важно отозвался волк-Синдбад, — Попугали немного да загнали в соседнюю пещеру — пусть посидит там и подумает…
Вильнув хвостами, они убежали вперед — до рассвета оставались всего минуты.
Час спустя путешественники последний раз попользовались гостеприимством замка и его владельца. Сбросившие наконец волчьи шкуры Гаральд и Синдбад налегали на угощение так, словно не ели несколько дней. За время беседы они ни разу не вступили в разговор и даже не замечали, о чем говорят остальные.
Буян по-хозяйски сидел на ларце из негной-дерева, время от времени поглаживая его бок. Волшебник давал последние напутствия.
— Обратный путь может быть для вас опасен, — говорил он. — Морина когда-то была возлюбленной Кощея, но он ее бросил, потому что ей подвластна смерть, а он хотел жить вечно. Кощей знает, что он не бессмертен, — ведь он стареет, потому и оттягивает свой конец правдами и неправдами. Уничтожить смерть его нельзя, выпустить на волю — тоже. Следует вам избавиться от нее, и поскорее. А не то Морина найдет способ передать Кощею, что вы ею владеете, — тогда вам не жить…
— Мы должны отдать Кощею его смерть, — сурово отмолвил Буян. — И мы это сделаем…
— Но почему? — ахнул волшебник. — Что вас заставляет так рисковать? Вы даже не догадываетесь, что сделает Кощей, ежели смерть его попадет к нему! Вы погубите мир!
Буян упрямо покачал головой.
— Мы должны, — сказал он. — Мы слово давали, а славянское слово всех прочих крепче. Иначе Кощей не снимет заклятья с двух наших спутников, и Властимир не вернет себе глаза. Мы должны так поступить…
Волшебник искоса смерил гусляра взглядом и обреченно кивнул, не желая продолжать спор.
— А что вы сделаете с Мориной? — вдруг спросил Мечислав и тут же покраснел, смущенный.
Старик молодо улыбнулся.
— Не беспокойся, я не убью ее, хоть она того заслуживает. Я выпущу ее из подземелья завтра к вечеру. Вреда особого ей это не причинит, но она замерзнет и проголодается, а то и другое смиряет нрав.
— Вы хотите…— просиял юноша.
— Я попробую ее приручить, и, надеюсь, скоро мы найдем с нею общий язык.
— Вы не устояли перед ее красотой, — понимающе молвил Буян.
— А что делать? Она красива, а я одинок… Но на сей раз я буду осторожен, и ничего подобного — ни с деревьями, ни с подвалами — не повторится. Клянусь вам!
Услышав про деревья, Рюрик встрепенулся.
— Мой господин, а с ними что? — заговорил он. — Там мой отец, а Морина… Они так и останутся деревьями?'
Волшебник улыбнулся и отечески потрепал юношу по плечу.
— Успокойся, — сказал он, — я уже снял заклятье. Если твой отец там, ты его увидишь сегодня же.
— Правда? — Рюрик вскочил. — Тогда я еду. Немедленно! Он бросился к выходу. Пришлось и остальным собираться в дорогу.
Абу-зьяны распахнули ворота и присели на корточки в проеме, провожая путников блестящими глазами. Волшебник вышел проводить всадников, но не пошел дальше берега озера, а остался стоять, глядя им вслед, пока они не скрылись в роще на склоне холма.
Еще издалека они услыхали перестук топоров и голоса. На вершине холма, где путешественники вчера разбивали лагерь, кто-то рубил деревья. Прямо на глазах подъезжающих всадников самое высокое дерево дрогнуло, жалобно вскрикнуло и стало заваливаться набок.
Увидев это, Рюрик закричал и поскакал в сторону лесорубов, отчаянно крича:
— Остановитесь! Прекратите! Там мой отец!
Юноша мог попасть под падающее дерево или убить лесоруба, а потому остальные не стали медлить и бросились вдогонку. Вихрем всадники влетели на холм — и осадили коней.
Около десятка норманнов и двое темнокожих моряков, явно из соотечественников Синдбада, валили лес. Еще несколько очищали поваленные деревья от ветвей и коры, складывая у рощицы миртов небольшой приземистый погребальный костер. Три тела, завернутые в парусину, ожидали окончания работ.
Когда всадники выскочили к костру, работы прекратились, и лесорубы стали сбираться к пришельцам. Рюрик со злыми глазами крутился в седле, сжимая меч.
— Вы убили моего отца! — выкрикивал он, задыхаясь от ярости, — Он был заколдован в эти деревья, а вы его… на дрова!..
— Парень, мы все были деревьями,—молвил кто-то.—До сегодняшнего утра…
Лесорубы обступили всадников. Ошеломленный Рюрик переводил взгляд с одного на другого, не выпуская меча из рук.
— Не верю,—выдохнул он наконец.
Из толпы протолкался.к нему высокий, плечистый норманн в драной кожаной рубахе, какую надевают под кольчуги. ,
— Рюрик! — крикнул он, пытаясь стащить юношу с седла, — Ты меня не узнаешь?
— Хельмут? — ахнул тот, роняя меч. — Ты?
Как мальчишка, он повис на шее норманна, что-то бормоча и всхлипывая. Остальные члены команды обступили их, хлопая Рюрика по плечам и перебивая друг друга. Моряки-чужеземцы с других кораблей молча смотрели на них. Молчали и пятеро всадников.
ГЛАВА 10
Два корабля уходили от острова в разные стороны. На наскоро починенном норманнском драккаре возвращались на север моряки, что были заколдованы в деревья. Среди них были и люди из других стран — несколько персов, индиец, фряги. Шестеро нормандских моряков, в том числе и отец Рюрика, не дождались освобождения — когда заклятье с них спало, они были уже мертвы. С умершими были преданы сожжению все мирты на холме: они уже никогда не смогли бы стать людьми.
Черный дым клубами поднимался с холма в небо. Люди не сводили с него глаз. Ветер дул с острова, донося до кораблей запах гари и пепла.
Некоторое время оба корабля — и судно Синдбада, и драккар норманнов — еще держались рядом, но, по мере того как остров уходил дальше, увеличивалось расстояние и между кораблями. Перед закатом корабли последний раз отсалютовали друг другу вымпелами и разошлись в разные стороны. Норманны взяли курс строго на север, к берегам Индии и Персии, а Синдбад поплыл обратно к Кощею.
В ночь поднялся ветер, к рассвету перешедший в настоящий ураган. Появление солнца не умерило его пыла — волны вставали вокруг корабля как стены. То одна, то другая обрушивалась на него с бешеной яростью зверя. Судно то задирало нос, так, что почти вставало на дыбы, как разъяренный жеребец, то зарывалось в воду, черпая ее бортами, то опрокидывалось набок, как подбитая утка. Парус сорвало, мачта треснула, все, что не успели убрать, смыло водой за борт. Унесло в море и несколько неосторожных матросов.
В трюме бесились лошади, обрывая повода, — они словно чуяли близкую беду. Жеребцы Буяна и Мечислава уже дважды срывались с привязи, грозя или разбиться, или потопить и без того плохо держащийся на воде корабль.
Миновал поддень, прежде чем буря немного улеглась. Еще не веря в удачу, люди, еле отдышавшись, терялись в догадках, что было причиной непогоды.
— Прогневался на нас, за что-то, Шейх моря, — убежденно говорил Синдбад,—Я думал, он нас сразу потопит, а он, слава Аллаху, дал нам время, чтобы вымолить прощение.
С этим никто не спорил, странно было другое: никто не, мог даже предположить, чем вызван гнев.
— И вроде жертвы мы ему дали в начале пути, — продолжал теряться в догадках Синдбад. — Неужто ему мало?..
— Может, и мало, — молвил Мечислав. — Он, видать, за то на нас гневается, что мы его за последнее не отблагодарили — ведь он нас к острову со смертью Кощеевой привел и назад уйти с него позволил. Когда впервые в море выходили, такого уговора — про остров — промеж нас еще не было…
— А ведь и верно! — Синдбад хлопнул его по плечу. — Ну, что скажете?
Мореход победно оглянулся, но в трюме царило молчание. Матросы молились Аллаху, косясь на капитана и пассажиров, Гаральд упоенно молился Пресвятой Деве и всем святым, которых помнил, Буян напряженно раздумывал. Когда Синдбад заговорил о новой жертве Шейху моря, он встрепенулся.
— А и то! — выдохнул он, — И как я сам не сообразил! Новая жертва!
— Да как же это? — подал голос Властимир. — Ведь мы не по торговым делам путешествуем, товаров нет при нас, барыша тоже никакого. С чего нам с ним делиться? Вот путь окончим, тогда и о жертве подумать надо будет…
— Еретики вы, а не язычники, — процедил Гаральд, осеняя себя крестным знамением. — Господь гневается на нас за что-то, а вы о торговле помышляете… О душе бы подумали немного! Душа бессмертна!..
Он собирался еще много говорить, но Буян вскочил на ноги.
— Я знаю, что делать надобно! — выпалил он. — Верно, что Водяник морской с нас жертвы требует. Верно и то, что с жиру он бесится, смерти нам желая. Вспомнил я сейчас об одном случае, что с дедом моим приключился. Синдбад, прикажи спустить на воду доску да привязать ее к борту той веревкой, что в моем тороке при седле найдешь, — и никакой иной!
Не прибавив и слова, Буян полез доставать гусли. Мечислав подобрался ближе.
— Ты к Водянику пойдешь? — шепнул он.
— Угадал. — Буян взлохматил его вихры, — К нему, родимому! Отошедший позвать матросов Синдбад подошел со свернутой веревкой:
— Эта?
— Она самая. — Гусляр бросил на нее косой взгляд, настраивая гусли. — Как привяжете да доску на воду спустите, так меня позовите!
Пожимая плечами над странностями славян, Синдбад ушел. Было ему от чего теряться в догадках — веревка на вид была самая обычная, только чуть зеленоватая, словно с подплесенью. Но Мечислав, когда капитан ушел тронул гусляра за локоть: — Крапивная?
— Она самая, — кивнул Буян. — Простую волны по приказу Водяника вмиг порвут, а из сушеной крапивы сплетенную никаким чарам не одолеть!
— Боишься?
— Боюсь.
— Так чего ж идешь ты тогда? Буян встал, оправляя рубаху:
— Водяник обидчив и злопамятен. Коли не задобрить его чем, вовек не умилостивится. А нам еще по морям не один день ходить — чует мое сердце.
Словно подтверждая слова гусляра, новая волна ударила в борт так, что он чуть не упал.
Буян вышел на палубу. По доскам катились пенные валы. Корабль начинало раскачивать из стороны в сторону. Крапивная веревка, оказавшаяся довольно-таки длинной, лежала, как змея, у ног Синдбада, который обеими руками судорожно цеплялся за борт. От него не отходили несколько матросов и Мечислав. Все в упор смотрели на подходящего гусляра, который нарочно вел себя так, словно шел на свидание к возлюбленной.
Но когда он подошел к борту, молодецкая улыбка исчезла с его лица. Он окинул долгим пристальным взглядом море и небо, скользнул глазами по людям, что ждали его слов и дела, и поманил к себе Мечислава.
— Ежели что — останешься за старшего,
шепнул он юноше на ухо. — Сын волхва все же… Ларец храни пуще жизни, князя не оставляй, с пути нашего не сходи… Три дня меня не будет, — помолчав, добавил он, — сходи вниз, попрощайся за меня с Властимиром. Коль не вернусь — жене моей весть отнеси… Исполнишь?
Мечислав переменился в лице, но склонил голову:
— Исполню…
На прощанье сжав плечи юноши, Буян быстро вскочил на борт.
— Погодь бушевать, Водяник морской, Владыка Подводный! — крикнул он. — А то не дождешься того, чего требуешь!
Буян никогда не думал, что под водой так красиво. Однажды, мальчишкой, он тонул в Ильмене у затонов. Тогда в миг, который человек всегда понимает как последний, он вроде как увидел вглуби низкий, приземистый дом и садик вокруг него, а по садику не то рыбы, не то люди с рыбьей кожей бродят. Одна девушка, почти нагая, ежели не считать накидки из чешуи, уже протянула к нему руку, но потом что-то углядела в его глазах и гневно махнула..: 'Тотчас волна ударила его в грудь и вынесла на берег Чернавы-рёчки. Буян на всю жизнь запомнил тогда глаза родителей и самое главное — бабки, тоже Чернавы. Она смотрела на него так, словно ее внук оказался оборотнем, но отец махнул на это рукой.
Лишь теперь Буян понимал, что такого углядела в этом знамении его бабка. Он не чувствовал, что находится под водой — телу и верно было мокро, но он не задыхался.
Когда волна, накрыв с головой, уволокла его под воду, доска выскользнула из-под новгородца. Терять ее было никак нельзя, и гусляр зажал ее под мышкой, перебросив гусли за спину. Волна, как сани, запряженные норовистым конем, несла его на глубину, ко дну. Думая лишь о том, как бы не потерять доски, Буян с любопытством осматривал встающие перед его глазами подводные горы, поросшие колыхающимся лесом из водорослей. Рыбы, о каких он и сказок не слышал, таились меж колеблющихся стволов. Словно стайка птиц, проносились рыбки помельче. Косые лучи солнца нитями падали в воду, рассекая ее до дна, и чешуя попавших в луч рыбок сверкала, как россыпи драгоценностей. Точно так же блестели камни и раковины улиток,
Волна поднесла человека к подножию горы, и несколько рыбин тут же устремились к нему Двух из них он узнал — то был однозуб, о котором как-то рассказывал легенду Гаральд, и дельфин, что не раз попадался на пути, плывя подле судна. Эти двое подхватили доску на спину и поволокли ее в ущелье промеж скал. Буян еле успел вскочить на нее — рыбы не дали ему времени осмотреться.
Дворец Водяника встал перед Буяном неожиданно, хотя тот и искал его глазами. Вдруг обыкновенная скала, которую огибали рыбы, расцветилась огнями, открылись створчатые, как раковины, двери, и рыбы замерли у входа.
Буян ступил на мягкий упругий песок.
Стены терема и своды распахнутых дверей были так плотно уложены раковинами и обкатанными волнами камнями, что так и казалось — он весь сложен из них. Раковины одной породы образовывали узоры, что под лучами солнца переливались, играя всеми цветами радуги.
Кто-то мягко толкнул застывшего с открытым ртом гусляра в спину. Буян обернулся — и встретился глазами с дельфином. Сторож сверкнул на человека веселыми глазами и опять подтолкнул его внутрь терема.
Вздохнув, Буян прошел в терем.
Узкие, похожие на змей рыбы окружили его, извиваясь и норовя обвиться вокруг тела.
Буян услыхал звуки музыки и булькающий шум множества голосов. Водяник явно был не один. Подойдя к приоткрытым дверям, гусляр увидел, что попал на пир.
Водяник пригласил к себе всех жителей подводного мира. У Буяна разбежались глаза, при виде, гостей, и подаваемых угощений. В памяти вставали былины и легенды о море, коих он наслышался от викингов и варягов — их сказания казались сейчас побасенками для малых детей перед лицом реальных обитателей моря. Подивился Буян сильно зверю, похожему на Змея — только без крыльев.
Гости ревели и бормотали на разные голоса, ссорились, сновали туда-сюда, поглощали подаваемое угощение. Сам Водяник, в точности такой, как описывала его бабка — старец в плаще из чешуи и рыбьей кожи с длинной зеленоватой бородой, что обвивалась вокруг его тела, как змея, в венце из раковин, — восседал на почетном месте, озирая гостей, что непрерывно шевелились у его ног. Две нагие русалки присели у подножия его трона. Груди их и руки были отягчены драгоценностями. Судя по всему, то были наложницы Водяника.
Никто не обращал на стоящего у порога Буяна никакого внимания. Лишь единственный раз почувствовал он на себе нежный и пристальный взор и ахнул, узнавая. Притаившись за витой, как ракушка, колонной, на него во все глаза смотрела сама лебединая дева, о каких только легенды можно услышать от моряков. Вся в золоте, как в чешуе, с белыми крыльями за спиной и толстой косой ниже пояса, дева была прекрасна и грозна. Очи ее сияли, как две звезды в ночи, губы чуть дрожали, ожидая ласки. Она протянула нежную руку, коснулась ладони гусляра и вдруг бросилась прочь, как вспугнутая лань. Только крылья взметнулись за спиной.
Буян нахмурился — лебединые девы, как речные русалки, падки на любовь земных мужей. Ежели на кого посмотрит нежный взор — не уйти ему от жарких объятий и пылкой страсти. Все на свете забудет он в вечном блаженстве. Но упаси боги отвергнуть лебединую деву — не остановится она перед любой местью.
Понял гусляр, что надобно отсюда выбираться прежде, чем дева возжелает его.
Выждав немного, он перекинул гусли вперед и коснулся струн пальцами. Привычная застольная мелодия, что не раз игрывал он в своем Нове Городе и в иных градах, полилась из-под рук, растекаясь по залу. Словно рябь по воде от камешка брошенного, разливалась она, дрожала, как зерцало озера от малой мушки, с листа на воду упавшей. Терялись ноты в шуме и гуле, но не прекращал гусляр игры. Постепенно тишина опустилась на зал, все застыли, и сам Водяник удивленно закрутил головой во все стороны.
И когда осталось от всех звуков только то, что выпевали под его пальцами гусли, прошел Буян, не прекращая игры, через замерший зал, мимо провожающих его жадными глазами гостей, и остановился перед троном Водяника. Увидев пришлеца, тот вскочил, не отрывая глаз от гостя. Буян, остановившись перед троном, продолжал играть до тех пор, пока вокруг него не сгустилась тишина. В зале застыли все — только порхали, как птицы, тонкие пальцы по струнам.
И тут гусляр резко оборвал игру.
Как подкошенный рухнул Водяник на трон. Гости тоже прянули в стороны, и зал наполовину опустел. А Буян, не обращая внимания на них, рывком забросил гусли за спину и отвесил Водянику глубокий поясной поклон.
— Уж ты гой еси, Водяник морской! — напевно заговорил он, выпрямляясь, — Чудо-юдо ты беззаконное! Что творишь ты дела неправые и пути мешаешь ты нашему? Не от скуки мы в путь отправились, не гуляем мы, а торопимся! Обещанья еще не исполнены, встречи ждут разлученные милые, а враги — справедливого мщения!
Услышав голос человека, гости испуганно прянули в стороны, а слуги и вовсе поспешили убраться из залы. Русалки-наложницы, побледнев, как земные женщины, скрылись за троном. Еще никто не разговаривал с Водяником так громко и смело, и все ждали, какая кара ждет наглеца.
Нашаривая посох, облепленный ракушками так, что он потерял первоначальную форму, Водяник не сводил с Буяна тяжелого взгляда мутно-голубых глаз. Сейчас они темнели, как небо перед грозою, но гусляр не опускал взора и не смущался. Чуть отставив гусли, подбоченившись, он ждал ответа.
Вдруг Водяник вскочил. Никто не успел заметить, как в руке его оказался посох. Коротко и зло рявкнув, он замахнулся им в пришлеца и метнул.
С глухим стуком острие посоха врезалось в пол у ног гусляра, на голове которого не дрогнул ни один волос. Он даже не моргнул, не отводя взора от лица Водяника, и не посмотрел на подрагивающее копье.
Неожиданно черты его противника разгладились. Водяник улыбнулся и поудобнее устроился на троне.
— А и смелый ты, добрый молодец! — довольно прогудел он, кивком приглашая его подойти и присесть на ступень трона. — Кары страх не знаком тебе. Верно, ты бывал в городах моих — знаешь все законы и правила!
Буян, не чинясь, принял приглашение и даже взял из рук наложницы чару. Пригубив ее, чтобы не обижать хозяев, он ответил:
— Здесь я не бывал, видом не видал — только слыхом слыхал на родной земле, что за песни поют о тебе самом, о твоей стране да обычаях.
Водяник был доволен речами гостя — давно ему не попадались люди, столь хорошо владеющие песенным и устным словом. Он хлопнул в ладоши — и перед Буяном слуги-рыбы вмиг раскинули скатерть, на которой выставили угощение.
Не успел гусляр как следует распробовать поданные блюда, как его отвлек сам Водяник. Он опустился пониже и с чувством похлопал Буяна по плечу.
— Ну, а раз слыхал, — вкрадчиво заговорил он, наклоняясь к самому уху гусляра, — гостем будь моим. Развлеки меня словом песенным, повести, что творится за морем. Ты, я вижу, слов не ищешь и с гуслями знаком не первый день!
С этими словами Водяник, трогая струны, слегка коснулся лежащих подле гусель. Они отозвались тонкими нежными голосами, словно умоляли о чем-то.
Буян не спеша принял у него инструмент, но, пристраивая его на коленях, окинул взглядом зал. Гости уже успокоились и рассаживались поближе, из-за колонн выглядывали русалки и слуги-рыбы. Появились лебединые девы, и среди них — та, которая недавно смотрела на него. Будто невзначай, она прошла меж остальными и села так, что Буян принужден был смотреть либо на нее, либо на гусли.
— Спой нам, певец с земли, — молвила она так тихо, что ее расслышали лишь те, кто сидел совсем близко. — Я хочу услышать твой голос.
Буян мигом обернулся — и успел заметить, как Водяник кивнул говорившей, намекая на что-то. Эго сразу показалось гусляру подозрительным, и он вскочил.
Лебединая дева потянулась к нему, сам Водяник привстал, засуетились те, кто стоял около, готовясь перехватить человека, но, прежде чем их плавники, руки и лапы коснулись его, Буян уже отбежал в сторону и оттуда крикнул Водянику:
— Уж ты гой еси, Водяник морской! Разгадал я твою хитрость тонкую! Ты меня не словишь на удочку — я не только с песнями знаюся!
Водяник медленно встал, и в зале опять наступила тишина. На сей раз несколько гостей поспешили к выходу столь явно, что Буян понял — хозяин подводного мира рассердился не на шутку. И раньше, чем тот открыл рот, гусляр поспешил объясниться:
— Иль легенд не слыхал в Нове Городе, о купце одном в старом времени? — заговорил он, не сводя глаз с лица Водяника, который остановился, услыхав про Новгород. — Он попал к тебе, как и я пришел, тебе песни пел, о себе забыв. В приймаках у тебя жил он много лет — отпустил ты его с молодой женой, с молодой женой, с малой дочечкой…
Тут Буяну пришлось умолкнуть, потому что Водяник, как подкошенный, рухнул обратно на трон, цепляясь руками за подлокотники. Он не сводил жадного взора с человека и, силясь заговорить, только хватал воду ртом, как утопающий человек.
Буян молчал. Он видел, как повел себя Водяник, как хлопочут около него русалки и лебединые девы, шелестя белоснежными крыльями, предлагая испить крепкого вина. Гусляр понимал, что Водяник не забыл той давней истории, а значит, помнит и его прадеда.
Водяник отстранил всех нетерпеливым жестом и ткнул пальцем в Буяна.
— Ты, — прохрипел он, — откуда ты знаешь сие? Ведь столько лет миновало!
Буян шагнул вперед, срывая шапку с головы и на ходу отвешивая поклон:
— Я слыхал про то да от матушки, что тебе приходится внучкою…
Больше он не успел ни слова вымолвить — Водяник вскочил с трона, одним прыжком покинул помост, подбежал и обнял его. Гусляр ткнулся лицом в мокрую бороду, не мешая Водянику радоваться.
— Внук! — Водяник отстранил его, придерживая за плечи и любуясь гусляром. — Вот уж того не думал, не гадал, нечаянно попал! Внук… Твою бабку звали Чернавою?
— И ее, и матерь мою так кликали, — кивнул Буян.
— То-то я смотрю, ты больно смел! Это по-нашему! — восхитился Водяник. — А как имя тебе, добрый молодец?
— Буян я, сын единый Вадима Храброго, что служил в юности под началом моего деда…
Не дав Буяну договорить, Водяник, придерживая его одной рукой за плечи, величественным взмахом другой руки подозвал слуг.
— Эй вы, слуги мои верные! — воскликнул он на всю залу. — Несите из подвалов да погребов все самое лучшее, ничего не жалейте — принимаю я дорогого гостя, из всех людей самого лучшего!
Слуги-рыбы засуетились, расталкивая гостей и готовя новый пир. Русалки и лебединые девы расступились перед Водяником и его спутником, склоняясь в почтительных поклонах.
Водяник радовался как дитя. Он усадил Буяна на спешно притащенный из дальних покоев трон и не переставая расспрашивал его о бабке и матери, заставляя вспоминать все до мелких черточек.
— Ты сам посуди, свет-Буян, — говорил он, угощая его отборным вином. — Так редко к нам гости сверху попадают, что поневоле каждому рад. Как-никак, все под одним солнцем живем, одна земля нам родная. В давние века водяные не просто так дань девицами от людей требовали — им без новостей скучно, вот и спрашивают всякий раз новую. Но то утопленники да пленники — с ними не поговоришь: все о воле да прошлой жизни вспоминают, возвернуться мечтают. А вот чтоб сам, без напоминания, не зван, не прошен, да как раз к празднику — такого еше не было!
Хотел было Буян напомнить, что не со скуки сюда отправился, но решил покамест не рушить беседы, а спросил учтиво:
— А что за праздник у тебя, Водяник морской? Это ты из-за него наверху бурю устраиваешь, кораблям не даешь плыть?
Услыхав про бурю, Водяник враз перестал улыбаться и вроде как чужим стал, но ответил по-прежнему любезно:
— Дочь моя любимая его справляет. Раз в году дочери да внучки мои сей день отмечают. В этот день она может выбрать себе жениха средь людей или водных жителей. Коли захочешь, оставайся — а вдруг повезет тебе…
— Почему ты так думаешь? — осторожно молвил Буян. Водяник подбоченился.
— Так моя дочерь только что мне про тебя говорила, все выспрашивала, не останешься ли ты до срока, — гордо произнес он. — Вот ведь сердце девичье, как чуяло — оказался и ты мне родственником! И глянь — какова любушка!
Он широким жестом указал назад, за спину Буяну. Тот обернулся — и едва не застонал, сжимая зубы: позади него стояла та самая лебединая дева и смотрела на него жадным влюбленным взором. Когда глаза их с гусляром встретились, она вся так и потянулась к нему. Очи ее заблестели, щеки покрыл румянец. Подойдя тихо и плавно, будто и правда была лишь лебедушкой, она встала перед ним, низя глаза и смущаясь.
Черный дым клубами поднимался с холма в небо. Люди не сводили с него глаз. Ветер дул с острова, донося до кораблей запах гари и пепла.
Некоторое время оба корабля — и судно Синдбада, и драккар норманнов — еще держались рядом, но, по мере того как остров уходил дальше, увеличивалось расстояние и между кораблями. Перед закатом корабли последний раз отсалютовали друг другу вымпелами и разошлись в разные стороны. Норманны взяли курс строго на север, к берегам Индии и Персии, а Синдбад поплыл обратно к Кощею.
В ночь поднялся ветер, к рассвету перешедший в настоящий ураган. Появление солнца не умерило его пыла — волны вставали вокруг корабля как стены. То одна, то другая обрушивалась на него с бешеной яростью зверя. Судно то задирало нос, так, что почти вставало на дыбы, как разъяренный жеребец, то зарывалось в воду, черпая ее бортами, то опрокидывалось набок, как подбитая утка. Парус сорвало, мачта треснула, все, что не успели убрать, смыло водой за борт. Унесло в море и несколько неосторожных матросов.
В трюме бесились лошади, обрывая повода, — они словно чуяли близкую беду. Жеребцы Буяна и Мечислава уже дважды срывались с привязи, грозя или разбиться, или потопить и без того плохо держащийся на воде корабль.
Миновал поддень, прежде чем буря немного улеглась. Еще не веря в удачу, люди, еле отдышавшись, терялись в догадках, что было причиной непогоды.
— Прогневался на нас, за что-то, Шейх моря, — убежденно говорил Синдбад,—Я думал, он нас сразу потопит, а он, слава Аллаху, дал нам время, чтобы вымолить прощение.
С этим никто не спорил, странно было другое: никто не, мог даже предположить, чем вызван гнев.
— И вроде жертвы мы ему дали в начале пути, — продолжал теряться в догадках Синдбад. — Неужто ему мало?..
— Может, и мало, — молвил Мечислав. — Он, видать, за то на нас гневается, что мы его за последнее не отблагодарили — ведь он нас к острову со смертью Кощеевой привел и назад уйти с него позволил. Когда впервые в море выходили, такого уговора — про остров — промеж нас еще не было…
— А ведь и верно! — Синдбад хлопнул его по плечу. — Ну, что скажете?
Мореход победно оглянулся, но в трюме царило молчание. Матросы молились Аллаху, косясь на капитана и пассажиров, Гаральд упоенно молился Пресвятой Деве и всем святым, которых помнил, Буян напряженно раздумывал. Когда Синдбад заговорил о новой жертве Шейху моря, он встрепенулся.
— А и то! — выдохнул он, — И как я сам не сообразил! Новая жертва!
— Да как же это? — подал голос Властимир. — Ведь мы не по торговым делам путешествуем, товаров нет при нас, барыша тоже никакого. С чего нам с ним делиться? Вот путь окончим, тогда и о жертве подумать надо будет…
— Еретики вы, а не язычники, — процедил Гаральд, осеняя себя крестным знамением. — Господь гневается на нас за что-то, а вы о торговле помышляете… О душе бы подумали немного! Душа бессмертна!..
Он собирался еще много говорить, но Буян вскочил на ноги.
— Я знаю, что делать надобно! — выпалил он. — Верно, что Водяник морской с нас жертвы требует. Верно и то, что с жиру он бесится, смерти нам желая. Вспомнил я сейчас об одном случае, что с дедом моим приключился. Синдбад, прикажи спустить на воду доску да привязать ее к борту той веревкой, что в моем тороке при седле найдешь, — и никакой иной!
Не прибавив и слова, Буян полез доставать гусли. Мечислав подобрался ближе.
— Ты к Водянику пойдешь? — шепнул он.
— Угадал. — Буян взлохматил его вихры, — К нему, родимому! Отошедший позвать матросов Синдбад подошел со свернутой веревкой:
— Эта?
— Она самая. — Гусляр бросил на нее косой взгляд, настраивая гусли. — Как привяжете да доску на воду спустите, так меня позовите!
Пожимая плечами над странностями славян, Синдбад ушел. Было ему от чего теряться в догадках — веревка на вид была самая обычная, только чуть зеленоватая, словно с подплесенью. Но Мечислав, когда капитан ушел тронул гусляра за локоть: — Крапивная?
— Она самая, — кивнул Буян. — Простую волны по приказу Водяника вмиг порвут, а из сушеной крапивы сплетенную никаким чарам не одолеть!
— Боишься?
— Боюсь.
— Так чего ж идешь ты тогда? Буян встал, оправляя рубаху:
— Водяник обидчив и злопамятен. Коли не задобрить его чем, вовек не умилостивится. А нам еще по морям не один день ходить — чует мое сердце.
Словно подтверждая слова гусляра, новая волна ударила в борт так, что он чуть не упал.
Буян вышел на палубу. По доскам катились пенные валы. Корабль начинало раскачивать из стороны в сторону. Крапивная веревка, оказавшаяся довольно-таки длинной, лежала, как змея, у ног Синдбада, который обеими руками судорожно цеплялся за борт. От него не отходили несколько матросов и Мечислав. Все в упор смотрели на подходящего гусляра, который нарочно вел себя так, словно шел на свидание к возлюбленной.
Но когда он подошел к борту, молодецкая улыбка исчезла с его лица. Он окинул долгим пристальным взглядом море и небо, скользнул глазами по людям, что ждали его слов и дела, и поманил к себе Мечислава.
— Ежели что — останешься за старшего,
шепнул он юноше на ухо. — Сын волхва все же… Ларец храни пуще жизни, князя не оставляй, с пути нашего не сходи… Три дня меня не будет, — помолчав, добавил он, — сходи вниз, попрощайся за меня с Властимиром. Коль не вернусь — жене моей весть отнеси… Исполнишь?
Мечислав переменился в лице, но склонил голову:
— Исполню…
На прощанье сжав плечи юноши, Буян быстро вскочил на борт.
— Погодь бушевать, Водяник морской, Владыка Подводный! — крикнул он. — А то не дождешься того, чего требуешь!
Буян никогда не думал, что под водой так красиво. Однажды, мальчишкой, он тонул в Ильмене у затонов. Тогда в миг, который человек всегда понимает как последний, он вроде как увидел вглуби низкий, приземистый дом и садик вокруг него, а по садику не то рыбы, не то люди с рыбьей кожей бродят. Одна девушка, почти нагая, ежели не считать накидки из чешуи, уже протянула к нему руку, но потом что-то углядела в его глазах и гневно махнула..: 'Тотчас волна ударила его в грудь и вынесла на берег Чернавы-рёчки. Буян на всю жизнь запомнил тогда глаза родителей и самое главное — бабки, тоже Чернавы. Она смотрела на него так, словно ее внук оказался оборотнем, но отец махнул на это рукой.
Лишь теперь Буян понимал, что такого углядела в этом знамении его бабка. Он не чувствовал, что находится под водой — телу и верно было мокро, но он не задыхался.
Когда волна, накрыв с головой, уволокла его под воду, доска выскользнула из-под новгородца. Терять ее было никак нельзя, и гусляр зажал ее под мышкой, перебросив гусли за спину. Волна, как сани, запряженные норовистым конем, несла его на глубину, ко дну. Думая лишь о том, как бы не потерять доски, Буян с любопытством осматривал встающие перед его глазами подводные горы, поросшие колыхающимся лесом из водорослей. Рыбы, о каких он и сказок не слышал, таились меж колеблющихся стволов. Словно стайка птиц, проносились рыбки помельче. Косые лучи солнца нитями падали в воду, рассекая ее до дна, и чешуя попавших в луч рыбок сверкала, как россыпи драгоценностей. Точно так же блестели камни и раковины улиток,
Волна поднесла человека к подножию горы, и несколько рыбин тут же устремились к нему Двух из них он узнал — то был однозуб, о котором как-то рассказывал легенду Гаральд, и дельфин, что не раз попадался на пути, плывя подле судна. Эти двое подхватили доску на спину и поволокли ее в ущелье промеж скал. Буян еле успел вскочить на нее — рыбы не дали ему времени осмотреться.
Дворец Водяника встал перед Буяном неожиданно, хотя тот и искал его глазами. Вдруг обыкновенная скала, которую огибали рыбы, расцветилась огнями, открылись створчатые, как раковины, двери, и рыбы замерли у входа.
Буян ступил на мягкий упругий песок.
Стены терема и своды распахнутых дверей были так плотно уложены раковинами и обкатанными волнами камнями, что так и казалось — он весь сложен из них. Раковины одной породы образовывали узоры, что под лучами солнца переливались, играя всеми цветами радуги.
Кто-то мягко толкнул застывшего с открытым ртом гусляра в спину. Буян обернулся — и встретился глазами с дельфином. Сторож сверкнул на человека веселыми глазами и опять подтолкнул его внутрь терема.
Вздохнув, Буян прошел в терем.
Узкие, похожие на змей рыбы окружили его, извиваясь и норовя обвиться вокруг тела.
Буян услыхал звуки музыки и булькающий шум множества голосов. Водяник явно был не один. Подойдя к приоткрытым дверям, гусляр увидел, что попал на пир.
Водяник пригласил к себе всех жителей подводного мира. У Буяна разбежались глаза, при виде, гостей, и подаваемых угощений. В памяти вставали былины и легенды о море, коих он наслышался от викингов и варягов — их сказания казались сейчас побасенками для малых детей перед лицом реальных обитателей моря. Подивился Буян сильно зверю, похожему на Змея — только без крыльев.
Гости ревели и бормотали на разные голоса, ссорились, сновали туда-сюда, поглощали подаваемое угощение. Сам Водяник, в точности такой, как описывала его бабка — старец в плаще из чешуи и рыбьей кожи с длинной зеленоватой бородой, что обвивалась вокруг его тела, как змея, в венце из раковин, — восседал на почетном месте, озирая гостей, что непрерывно шевелились у его ног. Две нагие русалки присели у подножия его трона. Груди их и руки были отягчены драгоценностями. Судя по всему, то были наложницы Водяника.
Никто не обращал на стоящего у порога Буяна никакого внимания. Лишь единственный раз почувствовал он на себе нежный и пристальный взор и ахнул, узнавая. Притаившись за витой, как ракушка, колонной, на него во все глаза смотрела сама лебединая дева, о каких только легенды можно услышать от моряков. Вся в золоте, как в чешуе, с белыми крыльями за спиной и толстой косой ниже пояса, дева была прекрасна и грозна. Очи ее сияли, как две звезды в ночи, губы чуть дрожали, ожидая ласки. Она протянула нежную руку, коснулась ладони гусляра и вдруг бросилась прочь, как вспугнутая лань. Только крылья взметнулись за спиной.
Буян нахмурился — лебединые девы, как речные русалки, падки на любовь земных мужей. Ежели на кого посмотрит нежный взор — не уйти ему от жарких объятий и пылкой страсти. Все на свете забудет он в вечном блаженстве. Но упаси боги отвергнуть лебединую деву — не остановится она перед любой местью.
Понял гусляр, что надобно отсюда выбираться прежде, чем дева возжелает его.
Выждав немного, он перекинул гусли вперед и коснулся струн пальцами. Привычная застольная мелодия, что не раз игрывал он в своем Нове Городе и в иных градах, полилась из-под рук, растекаясь по залу. Словно рябь по воде от камешка брошенного, разливалась она, дрожала, как зерцало озера от малой мушки, с листа на воду упавшей. Терялись ноты в шуме и гуле, но не прекращал гусляр игры. Постепенно тишина опустилась на зал, все застыли, и сам Водяник удивленно закрутил головой во все стороны.
И когда осталось от всех звуков только то, что выпевали под его пальцами гусли, прошел Буян, не прекращая игры, через замерший зал, мимо провожающих его жадными глазами гостей, и остановился перед троном Водяника. Увидев пришлеца, тот вскочил, не отрывая глаз от гостя. Буян, остановившись перед троном, продолжал играть до тех пор, пока вокруг него не сгустилась тишина. В зале застыли все — только порхали, как птицы, тонкие пальцы по струнам.
И тут гусляр резко оборвал игру.
Как подкошенный рухнул Водяник на трон. Гости тоже прянули в стороны, и зал наполовину опустел. А Буян, не обращая внимания на них, рывком забросил гусли за спину и отвесил Водянику глубокий поясной поклон.
— Уж ты гой еси, Водяник морской! — напевно заговорил он, выпрямляясь, — Чудо-юдо ты беззаконное! Что творишь ты дела неправые и пути мешаешь ты нашему? Не от скуки мы в путь отправились, не гуляем мы, а торопимся! Обещанья еще не исполнены, встречи ждут разлученные милые, а враги — справедливого мщения!
Услышав голос человека, гости испуганно прянули в стороны, а слуги и вовсе поспешили убраться из залы. Русалки-наложницы, побледнев, как земные женщины, скрылись за троном. Еще никто не разговаривал с Водяником так громко и смело, и все ждали, какая кара ждет наглеца.
Нашаривая посох, облепленный ракушками так, что он потерял первоначальную форму, Водяник не сводил с Буяна тяжелого взгляда мутно-голубых глаз. Сейчас они темнели, как небо перед грозою, но гусляр не опускал взора и не смущался. Чуть отставив гусли, подбоченившись, он ждал ответа.
Вдруг Водяник вскочил. Никто не успел заметить, как в руке его оказался посох. Коротко и зло рявкнув, он замахнулся им в пришлеца и метнул.
С глухим стуком острие посоха врезалось в пол у ног гусляра, на голове которого не дрогнул ни один волос. Он даже не моргнул, не отводя взора от лица Водяника, и не посмотрел на подрагивающее копье.
Неожиданно черты его противника разгладились. Водяник улыбнулся и поудобнее устроился на троне.
— А и смелый ты, добрый молодец! — довольно прогудел он, кивком приглашая его подойти и присесть на ступень трона. — Кары страх не знаком тебе. Верно, ты бывал в городах моих — знаешь все законы и правила!
Буян, не чинясь, принял приглашение и даже взял из рук наложницы чару. Пригубив ее, чтобы не обижать хозяев, он ответил:
— Здесь я не бывал, видом не видал — только слыхом слыхал на родной земле, что за песни поют о тебе самом, о твоей стране да обычаях.
Водяник был доволен речами гостя — давно ему не попадались люди, столь хорошо владеющие песенным и устным словом. Он хлопнул в ладоши — и перед Буяном слуги-рыбы вмиг раскинули скатерть, на которой выставили угощение.
Не успел гусляр как следует распробовать поданные блюда, как его отвлек сам Водяник. Он опустился пониже и с чувством похлопал Буяна по плечу.
— Ну, а раз слыхал, — вкрадчиво заговорил он, наклоняясь к самому уху гусляра, — гостем будь моим. Развлеки меня словом песенным, повести, что творится за морем. Ты, я вижу, слов не ищешь и с гуслями знаком не первый день!
С этими словами Водяник, трогая струны, слегка коснулся лежащих подле гусель. Они отозвались тонкими нежными голосами, словно умоляли о чем-то.
Буян не спеша принял у него инструмент, но, пристраивая его на коленях, окинул взглядом зал. Гости уже успокоились и рассаживались поближе, из-за колонн выглядывали русалки и слуги-рыбы. Появились лебединые девы, и среди них — та, которая недавно смотрела на него. Будто невзначай, она прошла меж остальными и села так, что Буян принужден был смотреть либо на нее, либо на гусли.
— Спой нам, певец с земли, — молвила она так тихо, что ее расслышали лишь те, кто сидел совсем близко. — Я хочу услышать твой голос.
Буян мигом обернулся — и успел заметить, как Водяник кивнул говорившей, намекая на что-то. Эго сразу показалось гусляру подозрительным, и он вскочил.
Лебединая дева потянулась к нему, сам Водяник привстал, засуетились те, кто стоял около, готовясь перехватить человека, но, прежде чем их плавники, руки и лапы коснулись его, Буян уже отбежал в сторону и оттуда крикнул Водянику:
— Уж ты гой еси, Водяник морской! Разгадал я твою хитрость тонкую! Ты меня не словишь на удочку — я не только с песнями знаюся!
Водяник медленно встал, и в зале опять наступила тишина. На сей раз несколько гостей поспешили к выходу столь явно, что Буян понял — хозяин подводного мира рассердился не на шутку. И раньше, чем тот открыл рот, гусляр поспешил объясниться:
— Иль легенд не слыхал в Нове Городе, о купце одном в старом времени? — заговорил он, не сводя глаз с лица Водяника, который остановился, услыхав про Новгород. — Он попал к тебе, как и я пришел, тебе песни пел, о себе забыв. В приймаках у тебя жил он много лет — отпустил ты его с молодой женой, с молодой женой, с малой дочечкой…
Тут Буяну пришлось умолкнуть, потому что Водяник, как подкошенный, рухнул обратно на трон, цепляясь руками за подлокотники. Он не сводил жадного взора с человека и, силясь заговорить, только хватал воду ртом, как утопающий человек.
Буян молчал. Он видел, как повел себя Водяник, как хлопочут около него русалки и лебединые девы, шелестя белоснежными крыльями, предлагая испить крепкого вина. Гусляр понимал, что Водяник не забыл той давней истории, а значит, помнит и его прадеда.
Водяник отстранил всех нетерпеливым жестом и ткнул пальцем в Буяна.
— Ты, — прохрипел он, — откуда ты знаешь сие? Ведь столько лет миновало!
Буян шагнул вперед, срывая шапку с головы и на ходу отвешивая поклон:
— Я слыхал про то да от матушки, что тебе приходится внучкою…
Больше он не успел ни слова вымолвить — Водяник вскочил с трона, одним прыжком покинул помост, подбежал и обнял его. Гусляр ткнулся лицом в мокрую бороду, не мешая Водянику радоваться.
— Внук! — Водяник отстранил его, придерживая за плечи и любуясь гусляром. — Вот уж того не думал, не гадал, нечаянно попал! Внук… Твою бабку звали Чернавою?
— И ее, и матерь мою так кликали, — кивнул Буян.
— То-то я смотрю, ты больно смел! Это по-нашему! — восхитился Водяник. — А как имя тебе, добрый молодец?
— Буян я, сын единый Вадима Храброго, что служил в юности под началом моего деда…
Не дав Буяну договорить, Водяник, придерживая его одной рукой за плечи, величественным взмахом другой руки подозвал слуг.
— Эй вы, слуги мои верные! — воскликнул он на всю залу. — Несите из подвалов да погребов все самое лучшее, ничего не жалейте — принимаю я дорогого гостя, из всех людей самого лучшего!
Слуги-рыбы засуетились, расталкивая гостей и готовя новый пир. Русалки и лебединые девы расступились перед Водяником и его спутником, склоняясь в почтительных поклонах.
Водяник радовался как дитя. Он усадил Буяна на спешно притащенный из дальних покоев трон и не переставая расспрашивал его о бабке и матери, заставляя вспоминать все до мелких черточек.
— Ты сам посуди, свет-Буян, — говорил он, угощая его отборным вином. — Так редко к нам гости сверху попадают, что поневоле каждому рад. Как-никак, все под одним солнцем живем, одна земля нам родная. В давние века водяные не просто так дань девицами от людей требовали — им без новостей скучно, вот и спрашивают всякий раз новую. Но то утопленники да пленники — с ними не поговоришь: все о воле да прошлой жизни вспоминают, возвернуться мечтают. А вот чтоб сам, без напоминания, не зван, не прошен, да как раз к празднику — такого еше не было!
Хотел было Буян напомнить, что не со скуки сюда отправился, но решил покамест не рушить беседы, а спросил учтиво:
— А что за праздник у тебя, Водяник морской? Это ты из-за него наверху бурю устраиваешь, кораблям не даешь плыть?
Услыхав про бурю, Водяник враз перестал улыбаться и вроде как чужим стал, но ответил по-прежнему любезно:
— Дочь моя любимая его справляет. Раз в году дочери да внучки мои сей день отмечают. В этот день она может выбрать себе жениха средь людей или водных жителей. Коли захочешь, оставайся — а вдруг повезет тебе…
— Почему ты так думаешь? — осторожно молвил Буян. Водяник подбоченился.
— Так моя дочерь только что мне про тебя говорила, все выспрашивала, не останешься ли ты до срока, — гордо произнес он. — Вот ведь сердце девичье, как чуяло — оказался и ты мне родственником! И глянь — какова любушка!
Он широким жестом указал назад, за спину Буяну. Тот обернулся — и едва не застонал, сжимая зубы: позади него стояла та самая лебединая дева и смотрела на него жадным влюбленным взором. Когда глаза их с гусляром встретились, она вся так и потянулась к нему. Очи ее заблестели, щеки покрыл румянец. Подойдя тихо и плавно, будто и правда была лишь лебедушкой, она встала перед ним, низя глаза и смущаясь.