Лямин Михаил. Четыре года в шинелях

   - Все, что было в наших силях... - отвечал инженер с осетинским акцентом.
   - Нет, не все. Вы читали что-нибудь о побегах революционеров из царских тюрем?
   - Приходилось.
   - Помните о побеге Литвинова из киевской тюрьмы?
   - Нет.
   - Очень плохо. Литвинов и его товарищи имели заброски-лестницы с крюками на конце. Раз - на тюремную стену, и пожалуйста, залезай.
   - Это интересно.
   - Подумайте над этим. Сегодня, сейчас же. Для разъяснения предстоящей боевой задачи была мобилизована вся партийная организация дивизии. Четвертая атака на крепость расценивалась как Последняя и решительная.
   - Или пан, или пропал, - по-своему растолковывал эту мысль солдатам Степан Некрасов. - Пятьдесят пять дней мы под Великими Луками. Советская армия за это время освободила сотни городов и стремительно продвигается вперед, а мы, как спутанные лошади, топчемся на месте. Кому что непонятно?
   - Все ясно.
   - А раз ясно: крепость или смерть. Проводил беседу замполит Коровин.
   - Помните, как брали Долгую улицу? Так же будем брать и крепость.
   - Сделаем, товарищ капитан, - отвечал за всех Алексей Голубков.
   - Я за вас с Платовым не беспокоюсь. Только смотрите, не крохоборничать.
   - Так в крепости же дохнут с голоду.
   - Вы и у мертвых найдете что стянуть.
   - Нет, товарищ капитан, крепость мы возьмем без дураков.
   Молча обходил роты своего резервного батальона майор Корниенко. Он страшно переживал вынужденное безделье. Не спали, не ели, не курили Кострецов и Гареев. Больше обыкновенного был вежлив с солдатами капитан Поздеев.
   Так проходили ночь с тринадцатого на четырнадцатое и день четырнадцатого. Бои на внешнем кольце не утихали. Усилились налеты "юнкерсов". Конечно, фон Засс как-то информировал свое командование о прорыве танков, но как именно, наши не знали.
   И вот поздней ночью четырнадцатого у комдива раздается телефонный сигнал.
   - Товарищ десятый, на Ловати пойман немецкий подполковник в штатском платье. Это звонят соседи...
   - Понятно. Спасибо... - у комдива засверкали глаза.
   Война полна неожиданностей. В том числе мгновенных, порой непостижимых уму, фантастических. Их пережила наша дивизия под Великими Луками множество. И все-таки каждая новая неожиданность поражала соображение. Неужели такое бывает на белом свете?
   Такой сногсшибательной новостью явилось в этот раз появление в штабе эстонской дивизии подполковника фон Засса. Да, да, того самого прусского барона, исполнителя рискованных замыслов, начальника Великолукского гарнизона немцев, любимца фельдмаршала фон Клюге, который держался до последнего патрона. Впрочем, теперь уже не держался. Стало совершенно очевидно: штурм крепости надо начинать немедленно, доведя до сведения наших и немецких солдат о пленении бывшего начальника гарнизона Великих Лук.
   Штурм начался пятнадцатого января в одиннадцать часов утра. Двадцатипятиминутный артиллерийский налет. Бомбовой удар девяти самолетов.
   А остальное все пошло своим чередом. Все было так, как разрабатывалось в штабах и в солдатских блиндажах. Бойцы с шипами на обледенелых скатах вала. Пулеметы на волокушах. Орудия на прямой наводке. Навесной огонь минометов.
   Вначале удалось зацепиться за крепость с северовосточной стороны. Командир отделения Георгий Тетерин затащил на вал пулемет. Рядом с ним лег комсорг роты Иван Волков. Оба молодые, двадцатилетние безусые ребята.
   Бой шел весь день, но мы не имели успеха. Немцы бросили против штурмовых групп свои только что прорвавшиеся из Новосокольников танки. К вечеру наши группы были выбиты из крепости.
   С наступлением сумерек на крепостной вал скрытно поднялись истребители танков во главе с Николаем Романовым. Началась подготовка второй атаки. Она грянула в девять часов вечера без выстрела. Немцы не ожидали ее, полагая, должно быть, что после дневной атаки у нас не хватит ни сил, ни настойчивости. Но наши истребители блестяще выполнили поставленную задачу. Вслед за ними артиллеристы вкатили на вал пушку, в упор расстреливая врага внутри крепости. А дальше начались рукопашные схватки в траншеях.
   Конечно, там, на валу, опять были наши вездесущие Голубков и Ипатов. Рядом с ними действовали разведчик Николай Семакин, связист Александр Максимов, командир орудия Николай Воронцов, ездовой Владимир Захаров, санинструктор Николай Кузьмин Козлов. Напоследок, к утру, не стерпел и старшина Лекомцев. На вал забрались многие командиры батальонов и рот. Всю ночь, до утра, руководили боем в крепостных траншеях капитаны Кострецов, Дивин и Гареев.
   У подошвы крепости находились командиры полков и работники политотдела дивизии. В двухстах метрах от крепости был оборудован наблюдательный пункт комдива.
   К утру, видя полное свое поражение, гитлеровцы начали растекаться из крепости по скрытым выходам. Вышло около ста человек. Прошли более полукилометра. Наткнулись на штаб артиллерийского полка и были разгромлены и пленены.
   В семь утра в дымке предрассветного тумана взвился над крепостью красный флаг, и в ту же минуту командир штурмового батальона доложил комдиву, что крепость пала. Кроник со своими ближайшими помощниками тотчас же появился во дворе крепости. То, что предстало его взору, было трудно описуемо. Все вокруг выглядело ледовым побоищем. Большая часть гарнизона была уничтожена. Раненые снесены в подвал, где штабелями лежали и ранее погибшие.
   Но каким воодушевлением сияли лица наших бойцов и офицеров. Грязные, черные, в ободранных фуфайках и шинелях, с неостывшими автоматами, они выглядели именинниками, шумно поздравляли друг друга, прилаживали тут и там красные флажки.
   Кроник прежде всего подошел к командиру штурмового батальона. Обнял, расцеловал и во всеуслышание воскликнул:
   - Поздравляю с победой, комендант крепости. Приступайте к исполнению своих новых обязанностей и ни при каких обстоятельствах не сдавайте эту твердыню.
   Потом комдив поздравил всех бойцов, обошел ряды и под непрекращающимся огнем противника со стороны вокзала и Новосокольников объявил о представлении к награде участников боев за крепость.
   Таким выдалось в дивизии шестнадцатое января сорок третьего года. Годовщина с начала боев под Сычевкой. Два января были совсем не похожи друг на друга.
   - Вот и все, - глубоко вздохнул комдив, еще раз обведя взором окружающее.
   - Да, - кивнул Букштынович. - Вот и кончились бои за Великие Луки.
   - Теперь дальше, на запад.
   - На Кенигсберг, Варшаву, Берлин...
   В это время во дворе крепости загромыхали походные кухни. Замелькали белые халаты наших медиков, вызванных к раненым немцам. Тут и там стоял громкий и сочный солдатский говор, который постепенно стал отвлекать от раздумий и командира дивизии. Он смотрел по сторонам, на радостную суетню своих солдат, примечал их обгорелые шинели и полушубки, серые валенки, ставшие давно черными, слушал звон котелков, шутки и прибаутки и вдруг рассмеялся, поворачиваясь к своему заместителю.
   - А что, Михаил Фомич, не хватить ли и нам солдатской каши?
   - После работы можно, со вчерашнего дня ни росинки во рту, - в тон комдиву ответил Букштынович.
   - Пошли, попросим.
   В этот миг над крепостной колокольней взвился еще один яркий красный флаг и так затрепетал на холодном ветру полотнищем, что стало слышно на земле.
   - Ура-а! - загремело кругом.
   Комдив посмотрел на своих солдат, понял их состояние и вместе со всеми гаркнул простуженным басом:
   - Ура! Ура победителям!
   И от этого ему стало хорошо-хорошо, как не было ни разу за время войны, а может быть, и за всю жизнь.
   Ворота в Белоруссию
   Под Новооокольниками
   Благодарность народа
   Сразу же после падения Великолукской крепости войска третьей ударной армии, в которую входила наша дивизия, широким фронтом повернули свои штыки к Новосокольникам. Так называемая репетиция перед завтрашним штурмом Кенигсберга, Варшавы и Берлина была завершена. Кончились наши бои на два фронта, кончились возможности каких-либо авантюр противника, кончилась карьера бесноватого фон Засса и надежды на него гитлеровских фельдмаршалов. Мы выдвигались на самую западную точку советско-германского фронта, на острие великой битвы, отсюда прямо нацеленное на Прибалтику.
   Все это возвеличивало престиж нашей ударной армии, несмотря ни на что, с честью выполнившей свою историческую миссию. Это же поднимало и гордость наших воинов, которая была дороже наград.
   Около четырех тысяч солдат и офицеров нашей дивизии за великолукскую операцию были удостоены орденов и медалей. Были установлены праздники двух полков. Тринадцатое декабря, начало штурма Великих Лук и освобождение западной части города, по праву отдавалось 1190 стрелковому полку, а шестнадцатое января, день падения крепости, - 1188 полку. В конце января весь личный состав дивизии получил благодарность Верховного Главнокомандующего. Значит, не забыл нас представитель Ставки и, хоть посердился за слишком долгие бои у крепости, все-таки сохранил о нашей дивизии добрые воспоминания.
   Во всех подразделениях дивизии состоялись митинги. Разумеется, митинги своеобразные, ибо полки и батальоны находились в активной обороне, противник все еще продолжал огрызаться. Оборона проходила по высоткам, холмам, стыкам дорог - по абсолютно открытой местности. Бойцы жили в отбитых у врага блиндажах и землянках. И все-таки митинги с оружейными салютами были проведены и оставили у солдат неизгладимое впечатление.
   И мы не хуже других. И мы заслужили благодарность народа, спасибо от Родины. Сознание этого рождало новые силы, заставляло лучше выполнять сегодняшние обязанности. В совокупности с тем настроением, какое царило тогда во всей советской армии, обстановка в нашей дивизии создавала огромную потенциальную силу для новых битв и походов.
   В начале февраля была достигнута полная победа над окруженными под Сталинградом немецкими войсками. Одна цифра потерь живой силы противника вызывала изумление - четверть миллиона солдат. Это был решающий поворот в военных действиях на советско-германском фронте в пользу Красной Армии. Свою лепту в достижение этого поворота внесла и наша дивизия, участвуя в уничтожении одиннадцатитысячного гарнизона Великих Лук.
   Победа в нижневолжских и донских степях, так же как победа на нашем участке фронта, была демонстрацией несокрушимой силы советского строя. Вся страна с еще большим энтузиазмом поднялась на помощь фронту. Именно в те дни по замечательной инициативе саратовского колхозника Ферапонта Головатого народ начал добровольный сбор средств на новые самолеты и танки. В это патриотическое движение включилась и моя родная Удмуртия.
   Как бы в подтверждение нерушимой связи тыла и фронта в нашу дивизию прибыла делегация Монгольской республики. Народы Востока с надеждой смотрели на Красную Армию, готовые при первой возможности начать войну со своими поработителями.
   Монголы привезли много подарков, сувениров и орденов своей республики. Одним из таких орденов был награжден за умелое командование штурмовой группой артиллеристов капитан Иван Коровин. Ему вручал орден член правительства Монгольской республики.
   - После войны приезжай к нам, батыр, - приглашали гости русского парня.
   - А невесту подберете? - шутил заводской-тульской.
   - Сам подберешь, любая красавица пойдет за тебя.
   - А если я верхом на лошади не умею?
   - Научишься. Фашистов бить научился, а верхом - пустяк.
   - Тогда, пожалуй, ждите после Берлина, раз такая история закрутилась.
   Хорошо на душе победителей. Как долго мы ждали этого часа услады, сколько претерпели из-за него. Не все дождались желанного. Тем дороже награда для живых. Я в эти дни небольшого затишья, как всегда, навещал своих земляков. Сколько их осталось в живых, сколько сложило головы. Редеют ряды удмуртских воинов. Зато каждый оставшийся в живых воюет за двоих и троих. Рост людей во всех отношениях поразительный.
   Я думаю о Григории Андреевиче Поздееве, юноше-сироте из нашего Ваёбыжа, поднятом Советской властью на высокую кафедру науки. Каким скромным и неловким выглядел он вначале, как терялся порой в калининских лесах - и каким стал сейчас. Нет, он не огрубел, совсем наоборот, кажется, даже нашел себе симпатию среди медицинских сестер. А главное, он стал закаленным и умным солдатом, которому не страшна никакая внезапность. Сколько встречал он их в боях за Великие Луки, когда требовалась моментальная сообразительность. И она к нему приходила" пушки его дивизиона били без промаха, его бойцы не отступали ни на шаг.
   А Степан Алексеевич Некрасов, бескорыстный и прямолинейный коммунист. Какую большую работу провел он над собой, чтобы из обиженного, несколько озлобленного в начале войны вырасти в обаятельного, открытого для всех, сердечнейшего из сердечных вожака солдат. Теперь он был уже парторгом артиллерийского полка, пожалуй, одним из немногих офицеров, не имеющих ординарца. Он сам с котелком ходил на кухню за обедом, сам прибирал свою маленькую земляночку, в своем роде партийный комитет полка, сам чистил себе сапоги и пришивал подворотнички к гимнастерке. И когда кто-либо из солдат предлагал свои услуги капитану, он отвечал так:
   - Помощь солдата командиру в бою - одно дело, мыть грязные сапоги офицера в обороне - другое. Не учитесь пресмыкательству.
   Если бы эти слова услышали на офицерском собрании, капитану, нужно полагать, не поздоровилось бы. Но он говорил так с солдатами и не боялся стать разлагателем воинской дисциплины.
   А каким бойким стал Миша Ипатов. В лесах Удмуртии выглядел тюлень тюленем. А теперь, смотри-ка. Шапка набекрень. Выбрит, подстрижен. Курит трофейные сигареты.
   - Вот ты какой стал екуня-ваня, - говорю в шутку. А Миша-связист непринужденно мне в ответ:
   - Хотите, шпротами угощу.
   - Да откуда у тебя шпроты? - удивляюсь я.
   - Из Голландии, - косит глаз Миша.
   - Значит, склад в Луках почистил?
   - Не склад, а блиндаж.
   - Ай-ай-яй, Михаил Иванович.
   - Все так делали.
   Я знаю, что делали так не все. Да и не было у всех такой возможности. Это связисты гуляли с катушками по всему городу. Вот у них и остались трофейные шпроты и сигареты. Можно ли осуждать за это солдата? Мне в Мише Ипатове дорого другое, этакое житейское повзросление. Я не говорю пока политическое. Наверное, Миша намного изменился и в этом направлении. Но главное - как он жадно стал смотреть на мир и все по-своему осмысливать и оценивать. Я также знаю, что это влияние на него русского друга Алексея Голубкова. Спрашиваю Мишу о друге. Лицо его заливается краской, глаза теплеют, весь он загорается и говорит с восторгом:
   - Хороший у меня друг, очень хороший. На днях в партию вступил.
   - А шпроты не помешали? - подковыриваю я.
   - Шпроты - пустяк. Шухер-мухер, как говорит Алеша.
   - Сколько убил под Луками?
   - Не считал. Мы с Алешей.
   - И не ранило вас?
   - С Алешей не ранит.
   - Заговор, значит, он знает против смерти.
   - Он храбрый, смерти не боится. У него дочка на Волге. Для нее, говорит, сохраню жизнь до Берлина.
   Я проглатываю комок, подступивший к горлу. Вот она, святая солдатская дружба. Война убивает людей. Но она же облагораживает их.
   Рады-радешеньки освобождению Великих Лук солдаты - уроженцы этого города. Так бывает редко, чтобы бойцу приходилось драться за свои родные места. В нашей дивизии они оказались. Все геройски вели себя в боях. Кое-кто был ранен, но остался в строю. Некоторых постигло семейное горе - не стало матери или отца, жены или невесты. Они пересилили этот удар, отомстили врагу при штурме крепости и сейчас, в обороне, беспрестанно рвутся на самые опасные дела.
   В день Красной Армии пришел приказ о присвоении командиру дивизии Александру Львовичу Кронику очередного воинского звания - генерал-майора. Комдива поздравляли офицеры и солдаты. Он немножко смущался, наш строгий на вид черноусый комдив.
   - Спасибо, спасибо, - кивал на приветствия. - Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.
   Наши женщины
   Вот какое упущение допустил я в своем сочинении - никак не могу удосужиться написать что-нибудь о женщинах нашей дивизии. Их было у нас, по правде сказать, очень немного. Врачи, сестры и санитарки медсанбата, санинструкторы батальонов и дивизионов. Два-три человека в столовых. Может быть, наберется всего пятьдесят женщин. Но все-таки и они творили немалые дела.
   Мне вспоминается наша ижевчанка, фельдшер Аня Добрякова. Была она у нас с начала формирования. Прошла все пути-дороги. Мучилась вместе со всеми в калининских лесах. Чего только там бедненькой не пришлось пережить. Нелегко под открытым небом да под бомбежками солдатам-мужчинам, а каково девчушке? Порой по три-четыре дня не попадало корочки в рот, по неделям не снимали обувь и шинели. Умывались снегом, завтракали лесной брусникой, ели суп из лошадиных костей.
   И это не в лагере каком-нибудь, а на войне, где постоянно приходилось быть начеку, держать при себе автомат.
   Держала его и Аня Добрякова. Вытаскивала с поля боя раненых. Кого как: на себе ползком, на шинели волоком, на коленках под руку. Подняться нельзя. Мешкать - тоже. А сил нет. Зато было бесстрашие - будь что будет, лишь бы поскорее добраться вон до той ложбинки.
   Такой была Аня-фельдшерица. А выдастся небольшое затишье - она в палатке или землянке опять с ранеными. Ухаживает за ними, мудрит над диетой, письма пишет солдатам домой, песенки поет тихонечко.
   При последнем прорыве, летом сорок второго, потерялась в лесу. Группа, с которой Аня пробивалась, напоролась на немцев, был бой, были раненые и убитые. Не бросишь несчастных. Так Аня и отстала от дивизии. Выходила из окружения уже позднее, пристав к другой части. Но все-таки вышла.
   Мы думали, совсем пропала Аня Добрякова, ан нет, живучей оказалась землячка. Узнала адрес дивизии, написала письмо, рассказала о своих злоключениях, пожалела, что не может вырваться к своим. Я очень был рад, когда узнал, что Аня выкарабкалась из пекла.
   В нашем медсанбате работала ижевская медсестра Клавдия Степановна Плотникова. Отчество к ней тоже не очень-то подходило, молодая еще. Солдаты звали ее запросто Клавой. Она была чуть другой, чем Аня Добрякова. Та маленькая, похожая на подростка, эта - солидная, представительная. А по характеру такая же хлопотунья.
   Особой славой пользовалась совсем юная девушка Валя Сентякова. Она была не только медсестрой госпитального взвода, но и постоянным донором медсанбата. Своею кровью спасла много жизней. За это была награждена орденом Славы 3 степени и многими медалями.
   Что творилось около двух месяцев под Великими Луками, читатель уже знает. В гуще этих событий находились и медики. В иной день горячих боев сотни раненых. Без отдыха работают хирурги. Не отходят от них сестры. Вместо операционного стола - нары. Вместо лампы - гильза с ватным фитилем.
   А главное, разговор с ранеными. За медсанбатом идет бой. Там товарищи. Там большие дела. Все рвутся на передовую.
   Тот, кому отрезали ногу, конечно, не рвется. И без руки не повоюешь. А легко раненные? Как совладать с ними? Забинтовали голову или плечо, и он сразу к выходу.
   - Куда?
   - Как куда? Туда...
   - Остановитесь, вам нельзя.
   - Почему нельзя? Теперь можно.
   - Вы должны вылежаться.
   - Ну, это дудки. За меня товарищи не обязаны отдуваться.
   - Но вы же раненый.
   - А они, может, уже убитые. До свиданьица. Спасибо.
   Или разговор с тяжело раненным.
   - Вас через час эвакуируют в тыл.
   - Никуда я не поеду из своей дивизии.
   - У нас нет условий для вас.
   - На нарах отлежусь.
   - Это не положено.
   - Тогда убегу к ребятам.
   Хирург Мария Гавриловна Прокофьева жалуется комдиву:
   - Установите дисциплину среди раненых.
   - В чем именно?
   - Убегают забинтованные на передовую.
   - Не имею права задерживать.
   - Но это нарушение...
   - Сейчас многое рушится, Мария Гавриловна. А это не во вред. Забинтованный солдат в боевой цепи стоит десятерых незабинтованных.
   - Я вас не понимаю.
   - Кончатся бои - объясню.
   Это была работа тяжелая, адская, равная боевому подвигу. Беспокойные дни и ночи, полные горя, слез, страданий.
   И рядом были минуты сердечного счастья. И на фронте находили друг друга человеческие сердца. Среди тысяч хороших, добрых, искренних отыскивалось одно единственное, без которого другое уже не могло жить.
   Я помню, как рвался, бывало, к знакомой девушке из медсанбата молодой и порывистый Никита Рыжих.
   - Я скатаюсь, товарищ майор, на полчасика?
   - Валяй, - махнет рукой догадливый Корниенко.
   А Григорий Андреевич Поздеев больше переживал один. Выйдет поздней ночью в окоп и долго смотрит вдаль. Мысли о любимой согревали. Почему она встретилась только на фронте? А не в юности, когда учился в Глазовском педтехникуме. Не в Москве. Не в Томске. Чем объяснить такое?
   Говорят, любовь не одного солдата спасала от смерти. Рассказывал артиллерийский разведчик Николай Иванович Семакин:
   - Как задумаюсь о жене и дочери, всегда выхожу из наблюдательного пункта в траншею. Отойду метров на двадцать, вроде бы забуду, что передо мной, и улечу в мыслях в свой Пудем. И представьте, какие истории: как только со мной случается такое, немец обязательно накрывает мой НП. Вот и выходит, любовь к семье трижды отводила меня от погибели.
   Суеверие? Я не знаю, как объяснить такое. Но в подобных историях всегда есть что-то очень трогательное, чистое и благородное. И пожалуй, на самом деле любовь помогала побеждать на фронте смерть, хотя бы в том смысле, что она делала солдата бесстрашным.
   Я не видел, чтобы в отношениях наших мужчин и женщин на войне присутствовала какая-нибудь грязь. В абсолютном большинстве случаев это были святые отношения. Конечно, случались и досадные исключения, но их было очень немного.
   Женщины медсанбата поддерживали тесную связь с гражданским населением Великих Лук. Там не было временно ни врачей, ни поваров, ни телефонисток. А мирная жизнь налаживалась. Пожалуй, менее чем через месяц после освобождения в разрушенном дотла городе заработали коммунальная баня, электростанция, радио. Великолукский вокзал начал принимать и отправлять поезда. Вовсю шла расчистка улиц и дворов. По примеру сталинградской патриотки Черкасовой зародилось массовое движение за быстрейшее восстановление города.
   За всем этим следили наши женщины и чем могли помогали. Я не помню, кто в это время был в городском Совете (Сметанников ушел обратно в полк), наверное, кто-нибудь из местных, но дела в городе налаживались быстро.
   Комдив спрашивал врача Прокофьеву:
   - Мария Гавриловна, как дела в городе с эпидемическими заболеваниями?
   - Их нет, товарищ генерал.
   - Очень прошу помогать великолукчанам поскорее обрести покой и счастье. Все-таки мы теперь вроде как их земляки.
   - Верно, земляки. От этой памяти никуда не скроешься до конца дней.
   - Вот, вот, Мария Гавриловна, никуда. Наш город, родной...
   Прибывало пополнение. Генерал рассказывал новичкам о боевых традициях дивизии. Потом их вели на концерт в какую-нибудь большую землянку, а с весны - прямо на берег реки Удрайки, замаскированной ивняком. В концерте выступали и женщины. Пели песни, читали стихи. За живое трогало "Жди меня" Константина Симонова.
   Да, жди меня, только очень жди. Сколько солдатских писем в тыл начиналось и кончалось этими словами. С ними отправлялись бойцы и в краткосрочные отпуска. Уезжали домой на побывку и наши ижевчане.
   Тыл и фронт. Миллионы ниточек связывали между собой эти полюса. И миллионы сердец. Потому так дружно и пошли у нас дела на фронте с начала сорок третьего года.
   Вслед за позорным крахом немцев в нижневолжских, калмыцких и донских степях та же участь стала постигать их на Северном Кавказе. Один за другим освобождались города Пятигорск, Кисловодск, Минеральные воды, Железноводск. Были освобождены Луганск, Красный Сулин...
   Наши женщины. Они первыми разучивали новые песенки и несли их к солдатам. "Вьется в тесной печурке огонь"...
   - Давай еще раз, девушка.
   - Кто написал?
   - Алексей Сурков.
   - А-а, это тот самый "Боевой восемнадцатый".
   - А ты слушай, слушай.
   Идет война, а сердца остаются сердцами. И после штурмов, и после траншейных, рукопашных боев. Не черствеют, не покрываются плесенью сердца советских солдат.
   Поет, тоскует, мечтает дивизия, многотысячный, живой организм - частица огромной Красной Армии, единой советской семьи.
   А бои идут
   Они начались сразу же, как только дивизия встала в оборону под Новосокольниками. Все кругом носило следы недавних сражений. Высотки, занятые нашими подразделениями, еще не очищены от немецких касок, а кое-где и вражеских трупов. В блиндажах все перевернуто вверх дном - не успели прибраться.
   Некогда. Роты и взводы, скрытно занимая оборону, очень часто с ходу вступали в бой по отражению очередной контратаки немцев. Так было на Безымянной высоте, занятой взводом младшего лейтенанта Гордиенко. Гитлеровцы атаковали ее несколько раз. Даже с танками. Атаковали остервенело, как бы желая взять хоть небольшой реванш за Великие Луки.
   А сил у нас после штурма крепости осталось совсем немного. Оборона жиденькая. Это мы потом, через месяц-два ее укрепили, а в январе и феврале приходилось обходиться тем, что осталось после Великих Лук. Поэтому, когда вступали в бой один взвод или одна рота, помогать им почти не было возможности. Послать подмогу, значит, оголить фланги.