Лямин Михаил. Четыре года в шинелях

   - Ну, теперь жить можно, наверно, до весны, - сказал начальник полевой походной пекарни Прокопий Васильевич Тутынин, пригласив как-то меня в свои апартаменты.
   Я в продолжение всего рассказа о войне ни разу не заикнулся о людях этой профессии, о наших, так сказать, поильцах и кормильцах. А хлеб, превосходный, душистый, всегда свежий, не то что немецкий, с примесью суррогатов, ел вместе со всеми каждый день. Его готовили по десяткам тонн в самых неприхотливых условиях наши пекаря ижевцы Афанасий Гаврилович Безденежных и Иван Леонтьевич Сырвасов. Мастером-механиком по установке печей у них был тоже наш, удмуртский, колхозник из деревни Макарове Вавожского района Алексей Андреевич Обухов.
   Вот к ним мне и пришлось заглянуть. Разговорились, вспомнили два года походной жизни, окружение, штурмы, маневры.
   - Как же вы ухитрялись не отставать от передка?
   - О, это целая история, - замахали руками пекаря. - Всему голова Алексей Андреевич.
   - Как понимать это?
   - Просто. Утром выпекли, машины и подводы забрали хлеб, мы свертываемся - и на новое место. Все зависело от того, как быстро разберет и соберет печи Обухов. Один ведь. Собирать приходилось черт знает где. А простаивать печам нельзя, голодной останется дивизия.
   Вот, оказывается, какие солдатские профессии бывают на войне. А мы всё - стрелки да пушкари, ПТРовцы да минометчики, разведчики да саперы. Конечно, они главная сила. Но мне захотелось сказать доброе слово и о пекарях. Тут же можно бы вспомнить о портных, сапожниках, поварах, письмоносцах, фотографах, киномеханиках, да нет времени обо всем расписывать.
   Скажу о киномеханике земляке Вениамине Иванове. Сеансы крутили все больше в землянках или в заброшенных домах.
   - Это не театр, а самоубийство одно, - сказал как-то в политотделе Иванов.
   - О чем ты? - не понял полковник Минин.
   - О том, товарищ полковник, что как накроет фриц такой театр снарядом или миной и готовь могилы для полсотни зрителей.
   - Мудро. Что предлагаешь?
   - Крутить в лесу, на свежем воздухе. Простынь между двух сосен и пошел. А смотри - откуда и как хочешь. Хоть стоя, хоть лежа, хоть на карачках. Зато в случае чего - врассыпную и порядок.
   - Опять мудро. Значит, на карачках? Полковник улыбнулся, с уважением посмотрел на молодого офицера.
   - Принимаем твое рационализаторское предложение. Театры-блиндажи отменяются. Киносеансы под звездами. Но как на передке?
   - А так же.
   - А стрекотание мотора? Немцы-то услышат.
   - Пусть слышат. Мы за бугром.
   - Запустят миной.
   - В лесу не страшно.
   - Пусть будет по-твоему.
   Мелочь, а тоже война. Фотограф политотдела ползет по-пластунски в стрелковую роту снять бойца для кандидатской партийной карточки. С толстой сумкой на ремне письмоносец идет в батальоны. Художник Сергей Викторов рисует в окопе героя прошедшего боя. Повар Петр Наговицын с термосом за плечами пробирается тропкой во взвод. А кругом пули, разрывы мин и снарядов. Это тоже война.
   Конечно, наша оборона под Липняками и Червяткой начиналась не с киносеансов и фотокарточек. Надо было занять наиболее выгодные рубежи, отогнать немцев подальше. Перед нами лежало озеро, в которое впадала и из которого вытекала небольшая речка. По логике оборона и должна бы пройти по берегу этой речонки. Но для нас не везде это было выгодно. Наш берег больше проходил по низинной местности, а противоположный - по взгорьям. Вот за то, чтобы побольше захватить этих горушек, перебраться кое-где за речку, и шли бои в первые дни.
   Это были жестокие схватки. Неверно представлять, что на фронте горячие сечи могут развертываться только на больших пространствах, вроде, скажем, курского плацдарма. Иногда на пятачке сталкиваются такие силы, что в них отражались как бы вся Германия и Советский Союз. Вот так же было и в том декабре на нашем участке.
   Тогда только что организовался новый, Прибалтийский фронт, в который вошли и мы. Командующий фронтом - генерал армии Иван Христофорович Баграмян. Какой дивизии не хочется отличиться перед новым командующим. Хотели показать товар лицом и мы.
   А немцы, почуяв, что наступает передышка, уперлись как окаянные. К ним забираются в тыл наши разведчики и саперы, гремят взрывы. На прямой наводке работают артиллеристы. Крошится лед на озере Червятка. Пробоины на речке. Разрушены мосты. Покалечены береговые деревья.
   - Давайте плацдарм на правом берегу, - приказывает комдив Кудрявцев.
   А на правый берег можно прорваться только по дорогам. Да и нужно только так. Зачем плацдарм на болоте.
   А дороги две, справа и слева от озера. Мосты тут и там разрушены. Слева за рекой сразу деревня. Правда, одно наименование, остались только печные трубы. Но все равно опорный пункт. Справа - деревня за четыре километра. Сразу за речкой только окопы и то не сильно укрепленные. Вот и было решено ударить по этой стороне и проскочить к той, дальней деревушке, заиметь в обороне свой, дивизионный клин.
   Азарт боя подожгли власовцы. Откуда они тут появились, черт знает. Только немцы выставили против нас на этот случай чернофуфаечников. Власовцы не имели шинелей. Зимой и летом - в черном, рабочем обмундировании.
   Обороняются, конечно, пьяные. Орут во все глотки:
   - Эй, русаки, мотайте к нам, живы останетесь.
   - У нас по бабе у каждого.
   - Виски - завались.
   Наши, конечно, тоже не остаются в долгу. Дает жару Алексей Голубков.
   - А фига с маслом не хочешь, продажная шкура.
   - Фига мы сами можем продать.
   - Погоди, иудейская душа - шашлык из тебя будем делать.
   - Руки коротки.
   - А вот получай.
   Артиллеристы дают налет. Их поддерживают минометчики. Пушки выкатываются к берегу прямо перед носом чернофуфаечнйков. И пошло, и поехало.
   - Ура! Бей предателей!
   - Смерть изменникам Родины!
   Вырвался первый батальон 1190 стрелкового полка. Его поддерживает дивизион Поздеева. Некоторые расчеты со своими орудиями в горячке боя тоже перемахнули через речку. Лупят по отступающим немцам и власовцам шрапнелью. Ловят замешкавшихся.
   Бегут вместе с пехотой Голубков и Ипатов. Им очень хочется сцапать хоть одного власовца.
   - Для интересу, что за рожа у предателя, - говорит другу Голубков и тянет его за собой.
   Наконец им удается осуществить свою затею. В густом буреломе они настигают богатыря-детину. Патроны у того кончились, приготовился встретить наших кинжалом. Понял, что хотят не убивать, а брать в плен.
   - Не подходи, закантую, - хрипит власовец.
   - Заткнись, черт немытый, - отвечает Голубков.
   - Я урка.
   - Какой ты урка-мурка, сын кулака.
   - Курва буду...
   - Бросай нож, скачаем права.
   - А кого ты знаешь?
   - Всех от Одессы до Костромы. Слыхал про Монаха?
   - Как не слышать...
   - Ну так я Монах. Сдавайся, паскуда.
   А кругом идет еще бой. Голубков с Ипатовым ведут власовца. Его бы надо щелкнуть и все, но ребятам хочется проводить предателя, как обезьяну из зверинца.
   - Эй, смотри, кому не лень, власа-тараса поймали.
   - Вы постойте с власом, - просят командиры взводов и рот. - Потом разберемся.
   А связисты свое:
   - Предателя-марателя хапнули. Подходи, налетай.
   - Бросьте, ребята, - умоляет власовец. - Не по своей воле...
   - По божьей, да? - ухмыляется Ипатов. - А говорил турка, магометанин.
   - Урка, а не турка, - ноет пленный.
   - Я вот тебе как всажу за урку, - грозится Голубков. - Воры за Советскую власть воюют, а ты за свою, кулацкую!
   Идет бой и тут же политбеседа. Опять смех и грех. Толкуют о роли воров в отечественной войне. Вот тема так тема. Ни один агитатор не придумает.
   Наши вбивают клин. Закрепляются на опушке леса, на подходе к дальней деревне. Бои будто утихают. Надолго ли?
   Держим оборону у Полоцка, а уши навострены на весь советско-германский фронт. Мы его кусочек, его нерв, его мускул.
   Как в человеческом организме все важно и значительно для жизнедеятельности, так и в военном механизме нет главных и второстепенных частей. Все нужны, все связаны между собой. Ослабь одну - расползутся соседние.
   Это хорошо понимают наши солдаты и с нетерпением ждут газеты. Радиоприемников в дивизии два - в политотделе и редакции. Оттуда идут на передовую все новости.
   Первая новость из Харькова. Судебный процесс о зверствах немецко-фашистских захватчиков. Леденеет кровь, когда слушаешь обвинительное заключение. Вспоминаются рассказы жителей освобожденных нами городов и сел.
   Новость радостная. Снята блокада с Ленинграда. В этой великой победе есть доля и нашего участия. Мы за год перерезали несколько железнодорожных магистралей, связывавших немцев у Балтики с центральными группами войск.
   За большой новостью маленькая: 178 Кулагинская стрелковая дивизия, которой мы передали свою оборону, уходя в наступление, и которой стал командовать наш генерал Кроник, освободила город Новосокольники, соседа Великих Лук, и стала краснознаменной. Это нам тоже приятно. Мы восемь месяцев изматывали там врага.
   А потом пошли еще более значительные сообщения. Уничтожена большая группировка противника в Корсунь-Шевченковском районе. Окружен Кировоград. Пали Каменецк-Подольск, Проскуров, Черновицы, Берислав. Войска второго Украинского фронта вышли на реку Днестр. А там уже вскоре замелькал и Прут, показалась государственная граница. Открылась дорога к Карпатам.
   Это все за три зимних месяца. Мы зимой считали и март. Он мало чем отличался от января, особенно его первая половина.
   И опять наши солдаты терзали себя вопросами:
   - Когда же мы?
   - Ждите, скоро, - говорили им. - А пока бейте немца здесь.
   И мы били. Я не знаю, насколько наши бои были целесообразны с точки зрения общих интересов нашей армии. Было понятно - нельзя давать немцу покоя. Каждый день где только можно истреблять его живую силу. Но каждый бой был обоюдоострым. Теряли силы и мы.
   Что такое подвиг
   Мы воюем третий год, и как бы быстро ни развертывались дальше события, все равно до Берлина придется шагать не меньше года. Еще нет, по существу, второго фронта, мы деремся с гитлеровской Германией одни. Значит, нам следует беречь человеческие жизни, отличать разумный подвиг от неразумного, чтобы правильно воспитывать в солдатах понятие героического.
   Я мало писал об артиллерийском разведчике Николае Ивановиче Семакине, не писал, видимо, потому, что он не совершал как раз тех броских подвигов, о которых говорилось выше. Он просто честно и умно воевал. Когда нужно действовал осторожно. Когда появлялась возможность - рисковал, когда приближалась опасность - немного отступал. И все это с одной целью: побольше нанести вреда гитлеровцам и сохранить свою жизнь.
   На фронте, помнится, не раз бывалые вояки подсмеивались над теми, кто за два года не имел ранения.
   - Чего же ты делал? За других прятался?
   Объяснения в данном случае не действовали. А если к тому же тебя обошли наградой, то совсем не шел ты в счет стоящих солдат. И какой-нибуть горлопан-разведчик или автоматчик с нашивками о ранении и орденом кричал на скромного бойца:
   - Маменькин сынок. Казанская сирота. Учись у меня воевать.
   - А чему у тебя учиться?
   - Во! Не видишь - три ранения.
   - Их можно получить и по глупости.
   - Что? Ишь ты! Философ. Посмотрим-понаблюдаем тебя в деле.
   Так примерно относились порой фронтовые волки и к Семакину. Сдерживала их от грубостей физическая сила артиллерийского разведчика - "герои" побаивались его саженных плеч.
   И вот однажды произошла такая история.
   В телефонную трубку передали одно слово:
   - Немцы!
   Как электрическим током тронуло тело и разум. Через секунду все были на ногах. Не первый раз гитлеровцы подкрадывались к рубежу взвода. Были и до этого жаркие схватки, но каждая, как и сейчас, всегда казалась будто первой.
   На ходу проверяя автомат, удобнее рассовывая по карманам и пристегивая к ремню гранаты, бежал впереди всех артиллерийский разведчик Николай Семакин. Наблюдательный пункт его батареи находился при этом стрелковом взводе.
   В траншее Семакина встретил командир пехотинцев.
   - Ну, пушкари, спасайте! - бросил он разведчику и побежал дальше.
   Семакнн знал, что делать в таких случаях: в подобных передрягах приходилось участвовать не раз. Но до сих пор с ним всегда находился офицер, командир батареи. Сейчас же его не было, ушел на огневые позиции. Старшим на наблюдательном пункте остался он, разведчик Семакин.
   Солдаты готовились к отражению контратаки немцев: одни спокойно, деловито, другие суетливо и нервно. Готовился и Семакин, всматриваясь в ночную темень, стараясь угадать направление главного удара врага.
   Связь работала. Морозная ночь. Кругом лес. В небе обрывки серых неприветливых облаков. Кажется, можно было расслышать, как бьется сердце, как дышат товарищи.
   А немцы где-то рядом. Рассыпавшись среди деревьев, они приближались к окопам взвода. Семакин продолжал всматриваться и прислушиваться. Попросил связиста передать приготовиться огневым расчетам.
   А сам все соображал, куда же все-таки положить первый снаряд? Каков замысел немцев? Окружить взвод? Ударить справа и слева? Или вторгнуться в лоб? Ага, вон оно что. Хотят просунуть рыло в стык между нашим и соседним взводами. Это слева. Превосходно. Давайте, давайте.
   К Семакину подбежал командир взвода:
   - Чего же ты медлишь?
   - Сейчас, товарищ младший лейтенант. Дайте приладиться.
   - Потом будешь прилаживаться. Сыпь куда попало.
   - Зачем куда попало, мы в самую точку. И подбодрившись, поплевав на руки, как делал, бывало, берясь дома за топор, приказал связисту:
   - Репер номер пять, основному орудию один снаряд!
   Прогремел выстрел. Проворнее зашевелились между деревьями черные точки. Некоторые побежали в сторону, другие назад, а пять точек продолжали приближаться к стыку.
   Разбегающихся останавливали приказные голоса. Точки не уменьшались, а увеличивались.
   - Ах ты, екуня-ваня, - рассердился Семакин и приказал связисту грохнуть по той же цели всеми орудиями батареи.
   Тишину разорвало несколько выстрелов. Со стороны немцев, наконец, раздались автоматные очереди. Заговорили "ишаки", но, боясь задеть своих, клали мины за расположение взвода.
   Вступили в бой таившиеся до сих пор наши автоматчики и пулеметчики. Тишины в лесу как не бывало. Кругом стоял шум, свист, вой, визг.
   Находясь в траншее рядом с пехотинцами, Семакин продолжал передавать одну команду за другой. В небольшую паузу связист сообщил разведчику:
   - Хвалит тебя командир, Николай Иванович.
   - Давай, давай, передавай команды, - отмахнулся Семакин.
   Он то увеличивал, то уменьшал прицелы, искусно управляя выстрелами, выискивая для снарядов скопления немецких солдат. И каждый раз, когда после разрыва слышались вопли, Семакин отпускал по адресу немцев свое спокойное и неизменное:
   - Ага, екуня-ваня, не нравится. А мы вам еще подбросим.
   Бой шел по всему фронту обороны взвода. В одном месте немцам удалось приблизиться к нашим траншеям. Там разгорелся гранатный бой. Семакину тут делать было нечего, и он еще яростнее обрушился огнем батареи на тех, кто спешил на помощь своим силам прорыва.
   Батарея входила в дивизион Поздеева, и тот, догадавшись, что дело на передовой принимает серьезный оборот, решил подключить в бой еще две батареи с флангов, а Семакину приказал корректировать огонь всех трех батарей.
   - Есть, товарищ капитан, командовать тремя, - ответил разведчик, на миг взяв трубку у связиста.
   И вот уже немцев отсекают от нашего переднего края двенадцать пушек, прицелы которых направляет один человек. Он по-прежнему внешне спокоен и невозмутим, нетороплив и несуетлив. Передает команды, не оборачиваясь к связисту. Не кричит, а говорит обыкновенно. Голову не прячет, .выискивает новые цели.
   В ответ на наш огонь немцы усилили свой. Свалка у одного взвода втянула в драку чуть ли не целый немецкий батальон. Пробравшихся в траншеи гитлеровцев наши уничтожили за пять минут. Другие, накрытые огнем трех батарей, валялись на подступах к взводу, раненые уползали к своим, забыв обо всем на свете. Для последних Семакин на закуску поставил заградительный огонь.
   - Спасибо, брат Семакин, - кричал после боя командир взвода. - Не думал, что ты такой. Все "екуня-ваня", а поди-ка, какого екуню подпустил фрицам. Еще раз спасибо от взвода, буду ходатайствовать о награждении.
   - Связиста надо наградить, - обтирая пот с лица, сказал Семакин. - У меня есть орден, а у него медали нет.
   - И то верно, - согласился командир взвода. - Обоих представлю.
   Что же совершил артиллерийский разведчик Николай Семакин в описанном бою? Подвиг или не подвиг? Своей крови он не пролил, своими руками ни одного немца не убил, жизнью как будто не жертвовал, не кричал, никого ни к чему не призывал. Он просто хорошо и умно работал, как бывало в своем колхозе, старался все сделать на славу, добротно.
   - Вот таких солдат я и уважаю, - сказал мне Поздеев, когда мы с ним беседовали потом о Николае Ивановиче Семакине. - Хозяин войны. Крепко держит фронт в своих руках.
   И я подумал тогда: а ведь верно - хозяин. Не гость, не рыцарь на час, не артист, не свидетель, а именно хозяин, которому незачем рисоваться и бахвалиться.
   Таких воинов я знал в дивизии много. Относился к ним и другой мой земляк, командир саперного взвода Андрей Иванович Лысов. Тоже внешне не показательная личность. Скромный, спокойный, невзрачный, которых называют обычно работягами. А дела вершил этот скромница подлинно героические, взрывая в тылу врага мосты и склады, дороги и машины.
   Работяги. Труженики. Сердцевина нашей армии. Костяк ее, основа.
   Конечно, сказанное не исключает права и порой даже доли солдата на исключительный подвиг, на самопожертвование. Имена Зои Космодемьянской, Гастелло, Талалихина, Матросова и многих других стали нарицательными в армии и в народе и произносятся с глубокой любовью и признательностью. И все-таки это подвиг одиночек. Успех же войны решался подвигом миллионов. Один подвиг дополнял другие, а может быть, и рождал их. В этом не было никакого противоречия.
   Мы продолжали занимать оборону. Оборону активную, наступательную, но все-таки оборону.
   Сердце зовет
   Мы проходили университет войны. Теперь мы знали законы обороны и летней и зимней. Знали свои промахи и уязвимые места. Стали более критически относиться к своим делам, и это шло на пользу. Подобного не было в наших рядах в первые дни и месяцы войны.
   Мы завидовали успехам соседних фронтов. Порой нам казалось, что нас обходит военное счастье. Другие забирают областные города, форсируют реки, а мы все находимся на затычках и подчистках, если не считать боев за Великие Луки.
   - Эх, и надоело торчать в лесу, - вздыхал, бывало, неунывающий Алексей Голубков.
   - Здесь пропасть можно не за понюх табаку, - поддерживал друга Ипатов. - Алешу чуть не убили, меня мало-мало не отправили на тот свет.
   Разнообразие в жизнь дивизии внесли девушки-снайперы. Они тогда были в моде, хотя, по правде сказать, я никогда не понимал, почему на снайперов надо было учить обязательно девушек, а не парней.
   Девушкам вообще было трудно на фронте, во много раз труднее, чем мужчинам, а девушкам-снайперам особенно. Лежать часами на снегу, находиться всех ближе к немцам, подвергать себя первой опасности - все-таки было сверх человеческих возможностей женского пола. А главное, в этом не было, пожалуй, особой необходимости, потому что тут же рядом, в тылах и штабах любой дивизии, подвизались сотни абсолютно здоровых мужчин.
   Но так или иначе девушки-снайперы вносили новую струю. Какую? Ну хотя бы чувство стыда, особенно у тех солдат, кто побаивался передовой, бегал от боевого охранения, старался отстать в наступлении. Таким говорили:
   - Учись у девчат.
   Их было несколько, примерно одного возраста, по восемнадцати-двадцати лет. Поля Стахеева, Саша Кирякина, Валя Фатеева, Лида Угрюмова, Валя Ильина, Катя Ванчурова, Зоя Чиркова, Зина Жандаренко, Шура Аксенова. Их не баловали наградами. Причины опять уходили в представление о сущности подвига. За участие в атаке, неважно какое - прямое или косвенное, можно было получить орден. За десять или двадцать уничтоженных из-за засады фрицев - медаль или ничего.
   Но девушки не унывали. Это были главным образом молодые работницы и колхозницы. Терпеливые, трудолюбивые, скромные. Им старались создавать в батальонах мало-мальский уют, выделяли отдельные землянки, заботились об обмундировании. И конечно, оберегали от приставаний тыловых дон-жуанов.
   Тут ревностными защитниками девушек выступали опять Голубков и Ипатов. Они устраивали над ухажерами злые шутки. То протягивали на пути их тонкую стальную проволоку, то, разыгрывая немецких разведчиков, заставляли ложиться в снег. А у одного незадачливого кавалера ночью отобрали даже пистолет.
   Знали об этом немногие. И прежде всего артиллеристы. Я расспрашивал о таких озорных историях Степана Алексеевича Некрасова. Он вначале отнекивался, а потом отрубал:
   - И правильно делают Голубков с Ипатовым. Надо штаны спускать с таких прилипал.
   - Так пистолет, говорят...
   - Не отдавай, если ты настоящий офицер. Некрасов оставался Некрасовым. В этом была цельность его натуры, за которую его любили в полку и которой подражали:
   После мартовских успехов украинских фронтов на юге появились Тираспольское и Одесское направления. Начались налеты нашей авиации на железнодорожный узел Кишинев и военные объекты города Яссы.
   В начале мая закончились военные операции в Крыму. Красная Армия вышла к нашим государственным границам с Румынией и Чехословакией, перенесла бои на территорию Румынии.
   Это были настолько значительные и захватывающие события, что они опять отнимали покой наших солдат. На переднем крае участились стычки. Начали излишне рисковать разведчики. В одном из поисков погиб Николай Рыжков, бог по доставанию языков.
   Некоторые командиры полков начали поговаривать о подарках: то к Первому мая, то к какой-нибудь дате из жизни дивизии, то просто в честь блестящих побед наших войск на юге. И вот сейчас решили вышвырнуть немцев из деревни по левую сторону озера. Предстояло форсировать речку, взобраться на взгорье. Дальше идти никто не думал, приказа не было, а тут решили проявить местную инициативу.
   Особенно ратовал за такие почины заместитель начальника политотдела, маленький, юркий подполковник.
   - Солдатам надо давать работу, а то застоятся, - говорил этот подполковник.
   - Так убьют же многих.
   - На то и война.
   - Но деревня-то сейчас не нужна.
   - А репетиция?
   - Третий год репетируем.
   - Вы не понимаете ситуации.
   И бой был разыгран. Заместитель начальника политотдела со своим ординарцем целый день пробыл на НП командира артиллерийского полка. Так как ему делать абсолютно было нечего, он преспокойно поспал несколько часов, а потом, взяв у заместителей командиров полков список отличившихся в бою солдат и офицеров, принялся писать донесение в политотдел армии.
   Деревня не была взята. Дивизия лишилась батальона живой силы. Зато на неделю была обеспечена боевым материалом дивизионная газета.
   Это еще раз подтверждало старую истину - перестоявшейся в обороне дивизии наступило время действовать. Все на войне имело свое чередование и не терпело трафарета.
   В полном разгаре весна. Третья весна на фронте. Теперь она нас радовала. Мы примечали все: и первые ландыши, и цвет черемухи, и прилет гусей. Один дивизионный поэт даже напечатал в газете стихотворение "Цветок в воронке".
   Места в наших лесах, в смысле лирики, чудесные. Если бы не война, можно приезжать сюда как на курорт.
   Отдышались, немного оперились жители окрестных деревень. Наш начпрод выделяет им из фуража по ведерку овса на посев.
   Многие солдаты и офицеры опять побывали дома в отпусках. Ездили и наши ижевцы. Новостей - короб. А главное, ждут не дождутся домой своих отцов, мужей, братьев, женихов женщины и ребятишки.
   - А то замуж, говорит, выйду, - с ласковой шуткой рассказывает о своей жене Володя Захаров, которого в суматохе дней я совсем выпустил из виду.
   Это тоже зовет к действиям. Сердца бунтуют и требуют.
   В начале июня войска союзников высадились на северном побережье Франции. Говорят, участвовало четыре тысячи кораблей и одиннацать тысяч самолетов. Правда, трудно понять, для чего потребовалась такая уйма транспорта.
   - Для фарса, - высказался по этому поводу Голубков. - На бога хотят взять. Смотрите, дескать, как мы помогаем вам.
   - А ты прав, Алеша, - на бога, - кивает в знак согласия с другом Ипатов. - А помощь - на мизинец. Хитрый-митрий американец.
   - Но и нас на мякине не проведешь. Вот как вдарим летом, так хватятся за затылки.
   - От зависти умрут.
   - А хрен с ними, пусть подыхают. Все равно от них как от козла молока.
   - Верно, Алеша. Себе на уме американец, а Россия, мол, бог с ней.
   Кто-то сказал: если хочешь узнать, где находится стрелка барометра войны, - иди послушай солдат. Тут тебе всё растолкуют лучше всяких штабов и - политотделов. В этом замечании есть суть. Мне приходилось убеждаться в этом не раз.
   Значит, высадились союзники. Тем более теперь надо жать и жать. Охотников на дележ медвежьей туши собирается немало. А ведь медведя-то бьем скоро три года одни мы.
   Мои очерки печатаются в республиканских газетах Удмуртии. По ним в колхозах устраиваются даже митинги. Продолжаю получать массу писем откликов. Просят больше писать о земляках и присылать портреты героев. Это тоже торопит нас.