Лямин Михаил. Четыре года в шинелях

   Поздеев припал к биноклю. Немцев не меньше полка. У них, безусловно, походная артиллерия. Плюс спереди не совсем добитая часть, которая может оправиться и оказать помощь. Расстояние между разбитой головой отступавших фрицев и деревней на взгорье не менее двух километров. Справа - сплошь ржаное поле, слева - лес.
   - Что будем делать, Виктор? - спросил Раткикова Поздеев.
   - Драться, - бросил одно слово лейтенант.
   - Тогда на два фронта, - уточнил Поздеев. - Оставляй взвод на месте для отражения возможной контратаки разбитых, остальных - лицом на восток, по сторонам дороги. Пушки маскируются во ржи и начинают бить по деревне. Ясно, Витя?
   - Ясно. Не допустить окружения. Вынудить немцев отступить в лес, на север, а большинство, по возможности, уничтожить.
   - Правильно. Начинаем работать.
   И это была, действительно, отличная, филигранная работа, которой руководили смелость и дальний расчет. Пушки, рассредоточившись по фронту, укрывшись во ржи, взяли деревню под такой налет, что там пошел дым коромыслом.
   Но, как и предполагал Поздеев, немцы не пожелали уйти в лес и болота, а приняли бой и начали обходить наших справа, по ржи. Завязалась смертельная схватка. Пушки били и по деревне, и по ржи шрапнелью. Их поддерживали автоматчики.
   Этот бой отдаленно напоминал бородинское сражение в миниатюре. Напоминал в том смысле, что силы обеих сторон были почти на виду. Под огнем находились командиры, особенно наши. Поздеев стоял у орудий, попеременно переходя от одного к другому. Отрыть траншеи не успели, укрытий абсолютно никаких не было. Вражеские снаряды рвались тут и там, сотнями осколков, как ножом, срезая ржаные колосья. Нередко они ранили и солдат.
   Это был более жаркий и более внушительный бой, чем под Карабановом и Михалями. Поздеев с минуты на минуту ждал, что его ударит с тыла только что разбежавшаяся немецкая часть. Но та молчала. Это давало возможность бить всеми орудиями на восток.
   Артиллерийская и автоматная дуэль продолжалась до вечера. Чем бы она кончилась ночью - позорным бегством отступающих немцев или боем наших в окружении, трудно сказать. Спасли положение основные силы дивизии, успевшие за день пройти тридцать километров и выйти к злополучному большаку. Удар был молниеносен и жесток. От прорывающихся на запад немцев осталось мокрое место. Путь по большаку на город был открыт.
   Генерал разыскал Поздеева и Ратников а. Крепко пожал руки офицерам и сказал:
   - Вот и мы научились бить противника в его тылу. Не так, значит, страшен черт, как его малюют. Так или не так?
   - Так точно, товарищ генерал.
   - А раз так, спасибо за службу. Представляю к наградам. А сейчас до утра спать.
   Так приходит бессмертие
   Идея ускоренного марша за счет рейдов по тылам противника увлекла солдат и офицеров дивизии. Не просто следовать за отступающим противником, сшибая его засады и заслоны, но и перерезать пути отхода в глубине его обороны. С этой целью подразделения дивизии стали двигаться по нескольким направлениям с правом широкого маневра и инициативы.
   Была уже середина июля. На лесных полянках наливалась земляника. Улыбались цветы на покосах, совсем как на берегах нашей Камы.
   Тринадцатого числа была освобождена столица Литвы Вильнюс. Это еще более придало нашему наступлению суворовский дух. Бои на окружение, блокирование, рассечение стали приобретать массовый характер. Одна из таких схваток разыгралась у стен маленького городка, раскинувшегося на возвышенности.
   Такие места всегда превращались немцами в опорные пункты. Тем более, если перед городком или местечком протекала река, если это место было стыком дорог, если в городке находились церковь или большое каменное здание, если он был обсажен рощами и т. д. Все эти приметы имел и городок, к которому с ходу приблизились наши подразделения, оставив немцев и в своем тылу, и на флангах.
   Остановка в таком случае, кроме осложнений наступательных боев, ничего дать не могла. К немцам, окопавшимся в городке, с часу на час могли подойти отставшие и блуждающие по лесу колонны. Мы могли оказаться между двух или даже трех огней. Нельзя было медлить ни минуты.
   А путь был прегражден. Из-за церковной ограды и с колокольни били не менее десяти-двенадцати пулеметов. Батальоны офицеров Стрижова и Шатохина залегли под самым городом, не успев переправиться через речку. Место ровное. Ржаное поле. От него до берега небольшой луг. За речкой сразу же окраина городка - первые домики и некрутой подъем по дороге к церкви. Лежать без дела на таком месте - самоубийство, но и наступать в лоб не лучше.
   Пехоту поддерживал артиллерийский дивизион замполита Коровина, которому очень часто не везло на командирах. И сейчас временно инициативу за исход операции пришлось взять ему, замполиту, только что аттестованному майору. Рядом оказался и парторг полка Степан Некрасов. Они вдвоем, пригласив пехотных командиров, уединились в кустики на совет.
   Вообще особых трудностей блокирование городка не представляло. Можно было применить обычные клещи, заход с флангов и тыла, навязать противнику круговой бой. Но это была палка о двух концах. Во-первых, все равно были бы неизбежны наши потери, нести которые сейчас очень некстати. Во-вторых, мы могли проиграть время - нарваться на подходившие с тыла немецкие части.
   - Так как, товарищи? - последний раз обратился к офицерам как старший по званию майор Коровин.
   - Бить в лоб, - упрямо повторил комбат Стрижов.
   - В лоб и с одного фланга, - добавил комбат Шатохин.
   - А по-моему, отправить за ограду церкви небольшую штурмовую группу, высказался Некрасов. - Ведь все дело, в конце концов, в церкви, а не в городке вообще.
   Он хорошо помнил, смелый и умный парторг, как действовали наши штурмовые группы в боях за Великие Луки. Группы небольшие, подвижные, созданные из самых опытных и смелых воинов.
   Некрасова горячо поддержал Коровин. Еще бы ему не поддержать идею о штурмовых группах, одному из авторов их. Он сказал пехотинцам так:
   - Вы немного обождите со своими планами. Готовьте солдат к броску, а мы, артиллеристы, подолбаем церковь. И одновременно пошлем за ограду лазутчиков. Посмотрим, что из этого получится. Я думаю, что все обойдется хорошо.
   Надо было подобрать налетчиков. Коровин стал вспоминать, кто остался в дивизионе из участников уличных боев в Великих Луках. Оказалось немного. На глазах были связисты Голубков и Ипатов. Отважные, любимые солдаты майора.
   Он подошел к ним. Связисты, как всегда, находились с командирами батарей. Связи сейчас не требовалось, пушки работали с прямой наводки. Голубков, Ипатов и Максимов изнывали от безделья.
   - Безработица, товарищ майор, - встретил замполита улыбающийся Голубков.
   - А поработать хочется? - спросил Коровин.
   - Нельзя даром есть хлеб.
   - Верно, сержант, нельзя. Война - не курорт.
   И он изложил солдатам только что созревший план о налете за ограду церкви. Голубков и Ипатов загорелись. Максимов по привычке ничем не выдал своего состояния. Коровин заключил:
   - Дело добровольное. Никаких приказов. Приказ один - что подскажет сердце да партийный билет.
   - Мы идем, - став сразу серьезным, отрубил Голубков.
   - Кого возьмешь с собой? - поинтересовался замполит.
   - Ипатова.
   - А не мало вдвоем?
   - Много - хуже. Не подкрадемся скрытно.
   - Но хотя бы втроем или впятером.
   - Нет, товарищ майор. Возьмем для стрема еще Максимова и все.
   - А он согласен?
   - Я пойду с ребятами, товарищ майор. Не отстану.
   - Верю, старина, верю. Ну что ж, втроем так втроем. Удачи, товарищи. На вас вся надежда.
   Трое поползли по ржаному полю, как тогда по берегу Западной Двины. Майор Коровин долго провожал их взглядом, пока они не скрылись. Проводил и затосковал, занервничал, то и дело поглядывая на ручные часы. Приказал батареям усилить отвлекающий огонь, выставить более сильные дозоры в тылу и на флангах. Рядом с ним находился Некрасов.
   - Ничего, товарищ майор, ребята надежные.
   - А если убьют - на мне вина.
   - Война всему вина. Трое спасают сотни жизней.
   - Только это и оправдание: трое спасают батальоны.
   У него не было сомнений в успехе предпринятого маневра. Он верил троим, как себе. Даже верил малознакомому ефрейтору Максимову, с которым пережил тревожный час на Западной Двине.
   Тройку вел Голубков. Перебирались цепочкой, след в след. Автоматы, гранаты, ножи. Не разговаривали, полностью доверяя старшему.
   Заходили с правого фланга. Он был открыт. По нему тянулись к городку два большака - с востока и северо-востока. Где-то вдалеке, за десять или двадцать километров от городка, по большакам отступали немецкие колонны. Их-то и ждали эти, зацепившиеся за церковь.
   Мысли троих работали лихорадочно. Солдаты шли на опасное дело. Хотя все три года войны тоже были сплошь опасными, но этот выход был особенным. Каким именно особенным и как он обернется, не хотелось думать. Скорее скрытно к церкви. Минутная разведка - и за ограду. Что там ждет налетчиков? Конечно, не объятия и не поцелуи. Ждет враг. Его огонь, его ненависть. Кто кого - от этого будет зависеть исход операции.
   Дула немецких пулеметов обращены на юг, где залегли наши подразделения. Голубков намеревается ударить с востока или северо-востока. Это с фланга или почти с тыла. Немцы ни при каких обстоятельствах не решатся, да и не смогут быстро повернуть пулеметы. Значит, против Голубкова и его товарищей может выступить с автоматами только охрана и прислуга. Решать все дело будут, таким образом, внезапность, быстрота и слаженность действий. Парализовать немецких пулеметчиков, внушить мысль об окружении, ослабить их огонь и позволить подняться нашим.
   - Ну, - выдохнул Голубков, ни к кому не обращаясь, стоя недалеко от ограды с восточной ее стороны.
   Он жадным взглядом стал шарить по каменной стене, по закрытым воротам, по колокольне. Все внимание немцев устремлено на юг. Конечно, на флангах разведчики. Но они, судя по всему, не заметили Голубкова и его товарищей. Тем более нельзя медлить.
   - Ну, - еще раз вздохнул Голубков и посмотрел на товарищей. - Соберемся с духом. За ограду мы с Ипатовым. А ты, Александр Иванович, лежи на стреме, чтобы какая-нибудь сволочь не ударила нам в спину. Все понятно?
   - Возьмите и меня с собой, ребята, - попросил Максимов. - Трудно будет двоим.
   - Не будем спорить. Делайте, как сказано.
   - Алеша, а может, возьмем и дядю Александра? На большаке тихо.
   - Нет, Миша, пошли вдвоем.
   - Ну, раз приказ, так приказ. Пошли.
   Говорят, подвиг бывает связан с особо красивыми переживаниями человека. К нему в эти минуты приходят крылатые мысли, его обуревают большие чувства и весь он становится как бы другим, потусторонним, неземным. Я не знаю, так или не так бывает с людьми перед свершением исключительного. Но я знаю, что трое у церковной ограды белорусского городка в тот июльский день переживали самое обыкновенное. Они верили в себя безоговорочно, потому также верили и в успех операции. Никто из них не заикнулся о письме домой, не передал старшине на временное хранение документы, не пожалел ни о чем.
   Лаза в ограду не было. Пришлось перепрыгивать через стену. Оба это сделали, как кошки. Максимов с болью в сердце и понятной солдатской завистью проследил за действиями товарищей.
   Остальное произошло в считанные минуты. За оградой началась пальба. Слышались выкрики Голубкова:
   - Хенде хох, фашистская сволочь!
   - Батальон, окружай!
   И батальоны, действительно, как только за оградой начался переполох, а за десять минут до этого прекратили работать артиллеристы, поднялись с земли и устремились в городок. Максимов все это оценил моментально и, не в силах больше лежать в бездействии, за укрытием, тоже побежал к ограде. Он перемахнул за нее третьим. Голубков и Ипатов продолжали поливать автоматными очередями пулеметные расчеты. По церковному двору кругом, как крысы в ловушке, бегали немецкие солдаты. Максимов принялся бить по ним, на минуту выпустив из вида товарищей.
   Это оказалось роковым. Самым страшным для гитлеровцев был, разумеется, Голубков, действовавший за троих и пятерых. Его-то и решили убрать немцы, продолжая еще на что-то надеяться, хотя улицы городка уже сотрясались от солдатского "ура".
   По Голубкову ударил пулемет с колокольни, по данным нашей разведки подавленный, но сейчас почему-то оживший. Очередь прошила бесстрашного сержанта по верхней части туловища. Он качнулся, повернулся в сторону колокольни и лицом к лицу столкнулся с подбегающим фрицем. Тот, должно быть, решил добить раненого, но не успел и не сумел.
   Голубков нажал на спусковой крючок. Магазин оказался пустым. Это моментально сообразил немец и занес над сержантом кинжал. Голубков известным приемом самбо выбил у врага оружие, вытащил свою финку и, вонзив ее в горло самодовольной жертве, вместе с ней повалился на землю.
   Ничего этого не смогли увидеть Ипатов и Максимов, разгоряченные боем. Они тоже были ранены, но не обращали внимания на кровь. Когда же в церковном дворе затопали сапоги своих, кругом послышались возгласы "за Голубкова", "отомстим за сержанта", на крики бросились Ипатов и Максимов. Они застали друга в той позе, в какой он оставался в последние минуты жизни - лежащим на немце.
   - Алеша, товарищ, - бросился со слезами Михаил Ипатов и прислонился окровавленным лицом к мертвому. - Прости меня, Алеша, не уследил, не уберег.
   Рядом с Ипатовым опустился на колени Максимов и тоже поцеловал уже холодный лоб русского товарища. Им никто не мешал. К ним подошли Коровин и Некрасов, командиры пехотинцев. Солдаты останавливались и бежали дальше.
   Теперь уже за городком, то усиливаясь, то затихая, разносились призывные голоса:
   - За сержанта Голубкова - огонь!
   - Отомстим за коммуниста.
   - Удмурты, рассчитаемся за русского товарища.
   Это катился на запад и северо-запад наступательный вал. Его не смогли сдержать пятнадцать немецких пулеметов, валявшихся теперь, как металлический лом, у разбитой каменной стены. Эту сатанинскую силу заставили замолчать трое советских солдат, один из которых теперь навечно должен был остаться в списках почетных граждан этого маленького, уютного, зеленого городка на литовской границе.
   Отомстим за героя
   Да, сержант Алексей Голубков, артиллерист и слесарь из Костромы, стал первым официальным Героем Советского Союза дивизии. Весть о представлении его к такой награде в один час разнеслась по батальонам и дивизионам и подняла солдат на небывало отважные дела. О подвиге связиста рассказывали политработники и писали газеты, с теплотой и болью делился своими чувствами комдив. Парень с Волги стал как бы олицетворением души всей дивизии, ее трехлетнего опыта, мастерства и мужества.
   Обыкновенный молодой рабочий человек, немножко озорноватый, лукавый, ершистый, но неизменно прямой и открытый, честный и человечный, излишне лихой и отчаянный, стал примером для подражания тысяч бойцов. Поступок одного человека явился как бы сводом морального кодекса солдата, ненаписанной книгой поведения советского воина на фронте.
   Тосковали о друге, не находя себе места в первые дни, его удмуртские товарищи.
   - Как мы теперь без Алеши, - вздыхал его лучший друг Михаил Ипатов.
   - Давай ближе будем вдвоем, - советовал Александр Иванович Максимов. Двое станем работать за троих.
   - Трудно Алешу заменить.
   - Трудно, а надо. Война не кончилась.
   - Да, еще не кончилась, а пора бы кончиться, тогда бы и Алеша остался жив.
   А дивизия меж тем рвалась неудержимо на северо-запад, к Балтике, торопясь скинуть врага в море. Это была месть и за героя Алексея Голубкова, и за сотни погибших его товарищей.
   Города с окончанием на -ай, -яй. Аникчай, Акменяй, Ликаняй. И наконец, красивый, почти игрушечный Биржай. Дивизия влетает в него с марша. Немцы не успевают разрушить в городе ни одного забора. Они отступают по трем большакам - центральному, разрезающему Биржай пополам, и боковым. Оставляют и городе склады боеприпасов и продовольствия, свои магазины, пивоваренный завод. На последний не мешало бы заглянуть, четвертый год солдаты не пробовали пивка, русского национального напитка. Но нет времени, приходится все оставлять на попечение тыловиков, может, они догадаются потом побаловать малость солдатушек.
   В таких случаях ребятам всегда вспоминается Алеша Голубков. Этот бы не прозевал, выкроил минутку, не упустил хороший трофей и, сколько бы ему ни читали нудных нотаций о мародерстве и прочем, все равно сделал бы по-своему. За эту русскую хитрость и находчивость тоже уважали ухаря-волгаря, а теперь вот жалели, что его нет среди наступающих.
   Жизнь на войне. Я как-то размышлял о ней, а сейчас, через три года, она стала для меня, как и для всех, настолько обыденной, будто другой мы и не знали. Пропали телячьи восторги первого года, красивые призывы и пустые фразы, ханжество и лицемерие. Все встало на свое место, каждому дана оценка не по словам, а по делам. Мишура давно отсеялась, краснобаи растворились по тылам, грубияны призваны к порядку, и главной фигурой на войне стали Теркины-Голубковы, мудрые, смелые и честные советские люди.
   Да, в Биржае, в этом райском городке, нам не удалось задержаться. Нас встречали толпы мирных жителей, опять дарили подарки и угощали, а мы шли и шли, только помахивая пилотками.
   - Эх, нет Алеши, - в сотый раз вспоминал Ипатов.
   - Держись, Миша, нельзя так, - успокаивал друга Максимов.
   Они написали на родину Голубкова всю правду о его гибели. Писали несколько дней, урывками, с раздумьями, со слезами и все-таки написали.
   - Тяжело будет дочке читать, - вздыхал Ипатов. - Если такое письмо моим ребятишкам...
   - И моим было бы нелегко, - говорил Максимов. - Но все равно не надо скрывать. Пусть наши дети растут такими, чтобы не допустить больше на земле кровопролития.
   А пока это кровопролитие продолжалось. Дивизия устремилась за Биржай по центральному большаку. По боковым должны были следовать соседние. Командарм торопил и обещал:
   - Давайте, давайте, занимайте впереди плацдарм. Поддержим, не оставим одних.
   А впереди, в тридцати километрах, был другой городок на маленькой речке. Немцы обязательно постараются закрепиться на этом рубеже, взять реванш за Биржай. Эти планы как раз и хотел разрушить силами ударной дивизии командарм.
   Верил этому маневру и наш генерал. Он смело вел полки к цели. Основной кулак дивизии устремился вперед на машинах. Там - комдив. Всех увлекла заманчивая перспектива за один день овладеть двумя городами, у всех в памяти была история гибели героя-связиста Алексея Голубкова.
   Но война всегда была чревата неожиданными поворотами. И хоть мы дрались четвертый год, хоть и сидели нынче на плечах немцев, знали все ходы и выходы, а все-таки допускали порой и промахи. Таким опрометчивым шагом оказался и последний прорыв нашей дивизии за Биржаем.
   Мы вместе с командармом излишне понадеялись на силы своей дивизии и не побеспокоились как следует о флангах. Обещание поддержать оказалось невыполненным. Соседи застряли на боковых большаках. Немцы, сбежав из Биржая, закрепились по всему фронту. Нужны были танки, а они выполняли другую задачу.
   Словом, отмахав тридцать километров, подойдя ко второму городку, мы наткнулись на сильное сопротивление. Враг встретил дивизию с трех сторон и вынудил ее отступить в лес. Такое решение генерал принял, не желая нести напрасные потери и все еще надеясь на помощь соседей.
   Но помощи не было ни к вечеру первого дня, ни во второй день, ни в третий. Дивизия оказалась отрезанной от своих и повела бой в окружении.
   Странно было сознавать себя запрятанными в мешок в дни всеобщего похода Красной Армии на запад, в дни боев уже за границей Родины. Но действительность в данном случае была сильнее сознания. Следовало эту действительность разрушить.
   Я никогда не забуду те пять дней и ночей в начале августа сорок четвертого года. Они были нелегкими, бессонными, голодными, наполнены беспрерывными боями. Нас теснили со всех сторон, теснили жестоко, в отместку за наши вчерашние удары. Берлинское радио даже передало об уничтожении нашей дивизии.
   Но мы не были уничтожены. Мы оборонялись с львиной стойкостью. У нас было много раненых, их нечем было перевязывать, медсанбат остался в тылах. Раненые сражались наравне со здоровыми. У нас не было продуктов и соли. Мы ели полусырое мясо убитых лошадей. Костров разжигать не разрешалось. Двигаться полагалось скрытно. Кругом работала наша разведка, нащупывая места для выхода из окружения.
   Мы пытались прорваться с боем трижды. И трижды откатывались в лес. Нетрудно понять, каким было наше состояние. Мы были злы, как звери. Наши разведчики совершали смелые налеты на передние цепи немцев. Выходили на хутора, ловили языков, поджигали машины, но все это было частными укусами. В этих рейдах отважно действовали Ипатов и Максимов, все еще не в силах забыть своего русского друга.
   По ночам над нами появлялся "кукурузник". Он делал несколько рейсов. Сбрасывал ящики с патронами и мешки с сухарями, узлы с бинтами и медикаментами. Это была помощь, но конечно же, недостаточная.
   А немец тем временем опять пошел на Биржай боковыми большаками. По центральному стали курсировать танки. Бои шли днем и ночью. И в одну из ночей в звездное небо взвился огромный столб огня - это немцы подожгли сказочный Биржай.
   Он горел до утра. Город, о котором мы собирались после войны увезти домой самые светлые воспоминания, сметался с земли. Это, должно быть, переполнило чашу терпения и командарма. Он отвел силы с других участков и повел войска в стремительное наступление. Получив о нем сигнал, ринулись на прорыв и мы.
   Война полна отчаянных схваток. Но такой, какую мы навязали немцам седьмого августа, я не видел ни до, ни после этого. Мы штурмом прорвали кольцо окружения, шагая по трупам фашистов. Рядом со стрелками тянули свои пушки артиллеристы, то и дело выпуская снаряды с прямой наводки. Тут же тряслись походные кухни, старшинские повозки, штабные машины. В боевых цепях - комдив, начальник оперативного отдела майор Васильев. Он уже был в это время коммунистом, признанным авторитетом среди офицеров.
   Я шагал рядом с Поздеевым. Я не смел заговорить с ним: у командира дивизиона не было свободной минуты. Он, как и все, был небритый, худой, грязный. Кажется, не был только зол. Он выносил из пятисуточного ада нерастраченным свой оптимизм и, будучи чертовски усталым, находил в себе силы говорить солдатам:
   - Товарищи, подтянитесь. Осталось немного.
   - Александр Прокопьевич, берегите раненых, сейчас будем переходить большак.
   - Товарищ Семакин, прошу вперед, вон к тому хутору.
   Доцент оставался доцентом. К благородству не приставала грубость. Человек оставался человеком, как бы ни хотели убить в нем людское гитлеровские звери.
   Мы шли навстречу своим, еще раз наученные горьким опытом, с еще раз проверенной наукой ненависти, еще более прозорливые для последних завершающих боев с гитлеровской Германией.
   Нас встречали командующие армией и фронтом. Они вручали нам награды, благодарили за мужество и стойкость, вдохновляли на новые подвиги.
   Наконец-то Балтика!
   Бауска
   У города Нас выводят во второй эшелон, и мы оказываемся у города Бауска. Это по направлению к Риге, на границе Литвы с Латвией. На освобождение Таллина и Риги сейчас сосредоточены все силы Ленинградского и Прибалтийского фронтов. Они последние столицы союзных республик, находящиеся под оккупацией.
   На всем протяжении советско-германского фронта идет боевое наступление нашей армии. Мы вышли к Дунаю. Бои у Бухареста и Плоешти.
   Наша дивизия несколько дней вынуждена поджидать подхода своих к Риге с юго-восточных подступов. Там, как и на таллинском направлении, идут жестокие бои. Когда войска немножко приблизятся, ударим и мы, чтобы прижать отступающего противника к морю.
   Мы занимаем оборону перед небольшим латышским городом. Он раскинулся на том, восточном от нас берегу Мемеля, неширокой и спокойной реки.
   Передовые цепи пехоты - в прибрежных траншеях. Огневые позиции артиллеристов - на опушках рощиц и на задах хуторов. Тылы еще дальше, в совсем спокойных местах.
   Немец, если его не трогать, не беспокоит. Давно нет налетов "юнкерсов" и "мессеров". Молчат дальнобойные орудия. Враг ждет. Он понимает, что дни его сочтены. Надо бы давно поднять руки, но в Берлине еще истерически кричат Гитлер и Геббельс, и их слушает пока немецкая армия.
   Кажется, мы ни разу не находились в такой спокойной и, если можно сказать, благоустроенной обороне, Конечно, это не значит, что по переднему краю можно разгуливать во весь рост. До рот и взводов, как всегда, приходится добираться ползком. Но и в этом случае можно нарваться на немецкого снайпера.
   Иногда фриц пускает в ход "ишаки". Наскучит - прошьет наш передний край пулеметной очередью. Поэтому осторожность остается прежним непреложным законом, и тот, кто с ней не считается, жестоко за это расплачивается.
   Вовсю стараются старшины. Когда и не покормить солдат как следует, как не в обороне. Тем более завелись кое-какие трофейные продукты. Надо и помыть в баньке ребят, починить им ботинки и брюки.
   Много дел у политработников. Надо обобщить прошлые бои. Изучить подвиги героев дивизии. Побольше читать с бойцами газет и книг. Рассказывать о прошлом и настоящем прибалтийских республик.
   И еще одно дело у агитаторов. В ходе прошедших боев на хуторах и в местечках некоторые бойцы насобирали фашистских газет и листовок. Одни на курево, другие для интереса. Теперь за это никто не преследует. Читай, если хочется. Сам видишь, куда катится гитлеровская Германия.