Страница:
Марк положил в кофе ложку сахара и задумчиво его размешал.
— Видишь ли, Вик, планы несколько изменились, — сказал он. — И нам придется сейчас кое-что обсудить.
— Господи. Марк! Что случилось?
— Я только что узнал, что убит мой брат Паоло.
— Что? Твой брат Паоло убит? Не может быть!
— К сожалению, это правда. Его убили там, в Сицилии. Я только что узнал от, твоего отца. Завтра его хоронят, и мне надо там быть.
Потрясенный Виктор искал в лице Марка хоть какой-то признак волнения, но безуспешно.
— Боже мой, Марк. Не понимаю. Твой брат убит, а ты сидишь здесь и разговариваешь со мной, как будто ничего не случилось. Его на самом деле убили?
— Взорвали вместе с машиной, — сказал Марк. — Я вынужден сказать тебе больше, чем следует, потому что иначе тебе будет непонятно. На родине у меня кое с кем были неприятности, и эти типы ждали целых десять лет, чтобы рассчитаться, как это обычно делается. Поскольку им не удалось заполучить меня, прикончили его. Именно поэтому я должен ехать. Мне очень не хочется оставлять тебя здесь, но ты понимаешь, как обстоит дело. Это меня должны были бы завтра хоронить, а хоронят его, и я не могу, чтоб его без меня положили в землю.
— Конечно не можешь, Марк. Я слышал, что Паоло был прекрасным человеком. Тереза постоянно говорила о нем. Видно, любила его, как и все другие.
— Мы были очень близки, — сказал Марк. — Не хочу долго объяснять, но он был для меня скорее отцом, чем братом. Ты, конечно, слышал, что его два года продержали в английском лагере для военнопленных, и, когда он вернулся к нам, кости пересчитать можно было. Потом ему пришлось воспитывать нас, так что было не до женитьбы. В доме не хватило бы еды для жены и ребятишек.
— Тереза рассказывала мне. Она его очень любила.
— Его все любили, — сказал Марк. — Он был необыкновенным человеком. Лицо и фигура его брата, вспоминавшиеся прежде лишь с мягкой благожелательностью, теперь были окружены ореолом. В жизни он был незначительным человеком, но смерть в результате вендетты внезапно возвысила его, и память о нем в Кампамаро отныне будут хранить наравне с памятью о тех, кто совершил ужасные преступления или великие благодеяния.
— Чтобы успеть пересесть на самолет, вылетающий в Рим, — продолжал Марк, — я должен вылететь отсюда через полчаса. Сальва сказал, что у вас все спланировано. Ты знаешь, что надо делать?
— Да ничего особенного, — ответил Виктор. — Предполагалось, что мы поедем в Седж-Бей и заберем там в похоронном бюро товар, который упакован в три гроба. Все детали продуманы. Рейсовый автобус уходит в Седж-Бей через каждые два часа. Мы должны забрать там гробы и нанять для перевозки катафалк. У меня есть телефон, по которому из Седж-Бея надо позвонить, как только мы будем готовы двинуться в путь.
— Сколько времени у нас на все это дело? То есть, другими словами, нельзя ли подождать, пока я слетаю домой и вернусь?
— Сальва говорит, что доставка должна быть произведена в течение трех дней.
— Отлично. Я изучил расписание, и, если все будет в порядке, я смогу обернуться за два дня.
— А мне что делать, Марк?
— А тебе надо снять номер в гостинице аэропорта, сидеть там и ждать меня. — Марк взглянул на часы. — Сейчас два часа дня, понедельник. Итак, если я не вернусь к, четырем часам дня в среду, тебе придется действовать одному. Сумеешь?
— Сумею, Марк, верь мне. Все будет в порядке.
— Это-то я знаю. Но мне хотелось бы быть рядом с тобой, потому я постараюсь вернуться вовремя. Если же не смогу, я уверен, ты нас с Сальвой не подведешь.
Через несколько минут по радио объявили о посадке. У барьера Марк и Виктор пожали друг другу руки и обнялись.
— До скорого, — сказал Марк. — И если я не смогу вернуться, не горячись и действуй с умом. Что бы ни случилось, не теряй голову.
Глава 7
— Видишь ли, Вик, планы несколько изменились, — сказал он. — И нам придется сейчас кое-что обсудить.
— Господи. Марк! Что случилось?
— Я только что узнал, что убит мой брат Паоло.
— Что? Твой брат Паоло убит? Не может быть!
— К сожалению, это правда. Его убили там, в Сицилии. Я только что узнал от, твоего отца. Завтра его хоронят, и мне надо там быть.
Потрясенный Виктор искал в лице Марка хоть какой-то признак волнения, но безуспешно.
— Боже мой, Марк. Не понимаю. Твой брат убит, а ты сидишь здесь и разговариваешь со мной, как будто ничего не случилось. Его на самом деле убили?
— Взорвали вместе с машиной, — сказал Марк. — Я вынужден сказать тебе больше, чем следует, потому что иначе тебе будет непонятно. На родине у меня кое с кем были неприятности, и эти типы ждали целых десять лет, чтобы рассчитаться, как это обычно делается. Поскольку им не удалось заполучить меня, прикончили его. Именно поэтому я должен ехать. Мне очень не хочется оставлять тебя здесь, но ты понимаешь, как обстоит дело. Это меня должны были бы завтра хоронить, а хоронят его, и я не могу, чтоб его без меня положили в землю.
— Конечно не можешь, Марк. Я слышал, что Паоло был прекрасным человеком. Тереза постоянно говорила о нем. Видно, любила его, как и все другие.
— Мы были очень близки, — сказал Марк. — Не хочу долго объяснять, но он был для меня скорее отцом, чем братом. Ты, конечно, слышал, что его два года продержали в английском лагере для военнопленных, и, когда он вернулся к нам, кости пересчитать можно было. Потом ему пришлось воспитывать нас, так что было не до женитьбы. В доме не хватило бы еды для жены и ребятишек.
— Тереза рассказывала мне. Она его очень любила.
— Его все любили, — сказал Марк. — Он был необыкновенным человеком. Лицо и фигура его брата, вспоминавшиеся прежде лишь с мягкой благожелательностью, теперь были окружены ореолом. В жизни он был незначительным человеком, но смерть в результате вендетты внезапно возвысила его, и память о нем в Кампамаро отныне будут хранить наравне с памятью о тех, кто совершил ужасные преступления или великие благодеяния.
— Чтобы успеть пересесть на самолет, вылетающий в Рим, — продолжал Марк, — я должен вылететь отсюда через полчаса. Сальва сказал, что у вас все спланировано. Ты знаешь, что надо делать?
— Да ничего особенного, — ответил Виктор. — Предполагалось, что мы поедем в Седж-Бей и заберем там в похоронном бюро товар, который упакован в три гроба. Все детали продуманы. Рейсовый автобус уходит в Седж-Бей через каждые два часа. Мы должны забрать там гробы и нанять для перевозки катафалк. У меня есть телефон, по которому из Седж-Бея надо позвонить, как только мы будем готовы двинуться в путь.
— Сколько времени у нас на все это дело? То есть, другими словами, нельзя ли подождать, пока я слетаю домой и вернусь?
— Сальва говорит, что доставка должна быть произведена в течение трех дней.
— Отлично. Я изучил расписание, и, если все будет в порядке, я смогу обернуться за два дня.
— А мне что делать, Марк?
— А тебе надо снять номер в гостинице аэропорта, сидеть там и ждать меня. — Марк взглянул на часы. — Сейчас два часа дня, понедельник. Итак, если я не вернусь к, четырем часам дня в среду, тебе придется действовать одному. Сумеешь?
— Сумею, Марк, верь мне. Все будет в порядке.
— Это-то я знаю. Но мне хотелось бы быть рядом с тобой, потому я постараюсь вернуться вовремя. Если же не смогу, я уверен, ты нас с Сальвой не подведешь.
Через несколько минут по радио объявили о посадке. У барьера Марк и Виктор пожали друг другу руки и обнялись.
— До скорого, — сказал Марк. — И если я не смогу вернуться, не горячись и действуй с умом. Что бы ни случилось, не теряй голову.
Глава 7
Во время длительного перелета через Атлантический океан из Нью-Йорка в Рим Марк принял решение. Он воспользуется этой поездкой и попробует договориться о возвращении в Сицилию. Поскольку его деловые связи с Доном Винченте почти прекратились, жизнь в Новой Англии не сулила больших перспектив. У него не было особого таланта или стремления заниматься мелкими махинациями в области торговли недвижимостью, да к тому же он чувствовал, что семья его медленно разваливается под влиянием нового образа жизни. Правда, Дон Винченте уже прощупывал его в отношении кубинского проекта, но первоначальный энтузиазм Марка поостыл.
«В Солсбери нет будущего, Марко, даже если б мы и захотели тут задержаться. Грабчеку не удастся добиться переизбрания, а как только он уйдет, это дерьмо Уайсмен снова будет рыть землю копытом. По правде говоря, и сейчас от них мало толку. Надо смотреть фактам в лицо: раз сюда могут приезжать латиноамериканские иммигранты и наносить нам урон, значит, времена переменились. Я хотел бы знать, есть у тебя какие-нибудь личные планы?»
«Вроде нет».
«Я считаю, тебе следует, по крайней мере, поразмыслить над кубинским проектом. Нам известно от нашего человека там, что это беспроигрышный номер. Я говорю о Брэдли, которого ты знаешь гораздо лучше, чем я. Несколько лет назад я оказал ему услугу, и с тех пор мы поддерживаем деловые отношения. Я могу тебе сказать, что это он поставил точку на Кобболде».
«Брэдли вызывает у меня дрожь, — сказал Марк. — Я ему инстинктивно не доверяю».
«У меня он тоже вызывает дрожь, но он полезен. Это новое правительство только становится на ноги, и сейчас самый подходящий момент, чтобы кто-нибудь его свалил. Я вложил в злачные места на Кубе тридцать миллионов и, похоже, смогу часть из них получить обратно».
«Вы все получите обратно. Там много друзей, которые на вас работают. Многих из них вы а не знаете».
«Тогда почему бы тебе не объединиться с нами? Почему бы нам снова не начать работать в прежнем составе? — Мгновенная вспышка надежды и энергии вызвала прилив крови к желтушным щекам Дона Винченте, и маленькие, как бы обведенные по краям красным карандашом глазки его заблестели. — Как насчет этого, Марко? Что ты скажешь?»
«Я должен поговорить с Терезой, Дон Винченте. У нас много проблем с детьми и со школой. Неизвестно, как она отнесется к новой перемене места. Вы знаете, женщины консервативны».
«Во всяком случае, подумай, Марко. Если захочешь быть с нами, мы тебе будем рады. Эта возможность для тебя всегда открыта».
Стыковка в Риме получилась неудачная, да еще вылет задержали на три часа, так что самолет сел в Палермо только в десять часов утра во вторник, Все здесь переменилось. Годы отдалили Марка не только от знакомых ландшафтов, сейчас заслоненных огромными новыми зданиями, но он забыл внешний вид своих соотечественников: мужчины, казалось, стали ниже и были похожи на крабов, суетившихся в полированном пространстве аэропорта; лица женщин, прежде ясные и спокойные, теперь казались ему пустыми и апатичными.
Его встретил невысокий, аккуратный человечек с черной сигарой в углу безгубого рта. Он схватил руку Марка и энергично потряс ее.
— Меня зовут Джо Фоска, счастлив с вами познакомиться.
— Очень рад, Джо.
— Как хорошо снова поговорить по-английски, — сказал Джо.
— Вы были в Штатах? — вежливо спросил Марк.
— Знаете Шестьдесят девятую улицу в Восточной части города? Я восемь лет снимал там квартиру. Потом некоторое время держал итальянскую лотерею в Бруклине. Меня выдворили одновременно со Спиной, и мы вместе приехали сюда. И я снова в глуши, в Кастельнуово. — Он скорчил гримасу. — На еду хватает.
На стоянке аэропорта ждала красная «альфа-ромео». Они сели в машину, и Фоска завел мотор.
— Куда едем? — спросил Марк.
— Мне велено отвезти вас в Кампамаро, оставаться с вами до конца похорон и затем снова доставить сюда.
— Я хочу поехать в Пьоппо навестить тещу, — сказал Марк. — Кроме того, я хотел бы повидать родственников в Кальтаниссетте и в Сан-Стефано.
— Не получится, — ответил Фоска. — Пока вы здесь, за вами все время будет хвост, и если вы не будете вести себя как надо, вас прикончат.
— Вы кому подчиняетесь? Человеку по фамилии Джентиле или кому-нибудь, связанному с Джентиле?
— Я никому не подчиняюсь. Это просто дружеский жест с моей стороны. Я оказываю вам услугу, как, надеюсь, вы окажете когда-нибудь мне. Только я не хочу попадать под перекрестный огонь, если вы выкинете что-нибудь неожиданное.
— Может, вы свезете меня к Дону К.? Это будет не слишком большой крюк?
— Он вчера слег. У него опять сердечный приступ, и он не сможет вас принять.
— А Тальяферри вы знаете?
— Знал. Он умер в июне прошлого года. Вы, по-видимому, растеряли свои связи Вот что получается, когда уезжаешь.
— А как насчет Креспи? Того, что прошел по мандату христианских демократов от Кальтаниссетты. Это мой двоюродный брат.
— Вот это, пожалуй, похоже на дело. Говорят, он должен войти в будущий кабинет. Только он большей частью находится в Риме.
— Мне нужен траурный костюм, — сказал Марк. — Ладно. Остановимся в городе по пути.
Они остановились у магазина готового платья на улице, где торговали дешевой одеждой. В Палермо готовые костюмы покупали только бедные труженики, и скроены они были так, что придавали человеку смиренный и даже пришибленный вид. Однако траурные одеяния шили с некоторой долей щегольства — ведь самые торжественные случаи в жизни бедняков связаны с обстоятельствами, сопутствующими смерти. Марк взглянул на свое отражение в стершемся, покрытом пятнами зеркале и понял, что траур ему идет. За его спиной Фоска одобрительно кивал. Невысокий молчаливый человек, вошедший вслед за ними в магазин, перебирал дешевые галстуки на вертушке и не обращал никакого внимания на подошедшего к нему продавца. Когда Марк с Фоской вышли, он еще немного задержался у стенда, а затем последовал за ними.
Растущее беспокойство несколько упорядочило мысли Марка. Он вспомнил номер телефона, который ранее занес в свою записную книжку.
— А можно мне позвонить?
— Почему же нет? Только я постою рядом, пока вы будете разговаривать. Они зашли в соседний бар, Марк купил жетон у стойки и набрал номер телефона в Палермо. К телефону подошла женщина.
— C'e l'avvocato Crespi[27]?
Ее голос звучал осуждающе:
— Vuol parlare con l'Onorevole[28]?
— L'Onorevole. Si. Scusi tanto. Mi sono dimenticato[29].
В трубке раздался нетерпеливый мужской голос:
— Pronto. Chi paria[30]?
— Джованни, это Марко. Твой двоюродный брат Риччоне. Я говорю по-английски на тот случай, если телефоны здесь прослушиваются.
— Марко, рад услышать твой голос! Сколько времени уже прошло, а? Целых десять лет. Когда мы можем встретиться?
Марк с трудом верил, что разговаривает с человеком, который десять лет назад был тощим косноязычным семинаристом, собиравшимся отвернуться от церкви и заняться юриспруденцией.
— Послушай, Джованни. Я здесь очень ненадолго, и обстановка довольно сложная. Я хотел бы тебя повидать. Ты знаешь о смерти Паоло? Будешь на похоронах? Тогда мы увидимся там, ну, я надеюсь, ты сможешь мне кое в чем помочь.
— Марко, у меня просто нет слов. Сказать, что мне очень жаль, — это ничего не сказать. Я читал про Паоло, и меня страшно огорчает, что я не смогу отдать ему последний долг. Он был прекрасным человеком, и смерть его для меня личная трагедия. Если бы похороны были в другой день! Может, ты слышал, люди, съехавшиеся в Кальтаниссетту, решили избрать меня своим представителем, и моя жизнь больше мне не принадлежит. Ты меня здесь застал по чистой случайности. Я только вчера прилетел из Рима. Завтра я улетаю обратно, а до этого мне надо выступить на трех собраниях.
— Значит, ты будешь все время занят? Понятно, тогда и говорить не о чем.
— К великому сожалению. Меня уже ждет такси, иначе я предложил бы тебе приехать сюда.
— Ничего. Это понятно. Ты человек занятой.
— Как жаль, я бы очень хотел повидаться с тобой, Марко. Послушай, а может, ты остановишься на обратном пути в Риме? Я буду рад принять тебя и показать тебе город.
— Я здесь только на один день. Вечером я должен вылететь обратно в Штаты.
— Вот досада! Но ничего не поделаешь. Во всяком случае, у тебя есть мой адрес. В Риме надо обращаться в Палату депутатов. Значит, нам остается лишь надеяться на скорую встречу. Готов в любое время сделать для тебя все, что в моих силах, Марко. Запомни: все, что в моих силах.
В машине Фоска сказал, словно читая его мысли:
— Похоже, ваша ставка здесь проиграна. Могу посочувствовать, на себе испытал. Когда я вернулся из Штатов, мое влияние здесь оказалось равным нулю. А мне ведь не надо было бороться с членами клана Джентиле.
Они проехали окраины, и впереди, за черно-серебряными кубами новых заводов, показалась Рочелла. У светофора рычание мотора «альфа-ромео» стихло, но его заменил пронзительный заводской гудок.
— Я кое-что узнал о вас, — сказал Фоска. — Ваш случай заинтересовал меня. Насколько я понимаю, вы сплотили вокруг себя много сторонников, но не сумели довести дело до конца. Как только вы удрали, организация распалась, как карточный домик. Эти двое исполнительных и очень приятных парней, которые работали на вас в Кальтаниссетте — Сарди и Лобрано, так, кажется, их звали? — не протянули и месяца. Они кормят в земле червей. Матта сделал хороший ход и перешел на сторону Джентиле. Джордано устроили западню, и он отбывает пятилетний срок в Уччардоне. Дон К, вынужден был присоединиться к группе Джентиле, потому что а одиночку не мог выстоять против нас, вновь прибывших.
— Вы когда-нибудь встречались с моим братом? — спросил Марк.
— Раза два заправлялся на его колонке, но не помню, видел ли его. Ему суждено было умереть, потому что вас не было. Это понятно. Судя по всему, он никогда ни с кем не был связан. Его могли убрать в любое время.
— А кто приобрел его дело?
— Кто-то из заправил клана Джентиле. Рано или поздно узнаете, но ничего хорошего это вам не сулит. В тех местах, куда мы едем, цивилизации нет и в помине. Они живут в прошлом.
У поворота на Багерию Марк оглянулся: отсюда Палермо напоминал старый, изъеденный зуб на огромной челюсти горизонта. Великие перемены произошли лишь в городах; за их пределами ничто не менялось, кроме времен года. Сожженный солнцем ландшафт был серым и зернистым, как старая кинопленка. На маленьких клочках земли, окруженных камнями, волы тащили плуги. Крестьяне, глазевшие на них из своих лачуг, казалось, совсем одурели от своего скорбного труда.
— Сейчас здесь спокойно, — сказал Фоска. — А когда я вернулся, у нас пять лет шла гражданская война. Возвращавшимся из Штатов было нелегко. Большинство примкнуло к Джонни Ла Барбере, но с тех пор, как братьев Ла Барбера кто-то убрал, у нас умирают без покаяния. Во всяком случае, тот, кто их убил, положил начало новой моде. Теперь человек, которого следует отправить на тот свет, взлетает на воздух вместе со своей машиной.
У Марка в горле застрял комок. Он глотнул.
— Быстрая смерть, без всяких страданий, — заметил он.
Кампамаро едва можно было узнать. Деньги, полученные с помощью спекуляции и мелкого жульничества в послевоенные годы, обитатели поселка вложили в постройку безобразных дешевых сооружений. В стремлении подражать городу расчистили площадь, но бросили на половине, изрыв, как поле боя, траншеями для укладки труб, которые никто так и не заложил; здесь красовались четыре цементные скамьи, фонтан, полный зеленой плесени, и общественный писсуар, к которому до сих пор не подвели воду. В старом баре, где когда-то старики оказывали Марку честь, играя с ним в карты, теперь стоял автоматический проигрыватель, висела реклама пепси-колы и сидела молодежь нового поколения. Ни одного знакомого лица. Стариков не было видно — они вместе со священником Доном Карло Маньей были отсюда изгнаны и доживали свой век вдали от людских глаз. Слабоумная девица — ее Марку предлагали в качестве невесты — давно была замужем и родила несколько не менее слабоумных детей, а девушки, которыми он некогда мечтал обладать, уже надели платья, приличествующие так называемому среднему возрасту. Теперь было трудно определить, в какой из деревенских домов, похожих друг на друга благодаря одинаковой дешевой облицовке, его затащили тогда марокканцы и какие участки, засаженные теперь капустой, удобрены их телами. Только горы оставались такими, какими он их помнил, — словно груды нерафинированной каменной соли, они сверкали кристаллическим блеском под блеклым небом.
Паоло построил свой гараж рядом с их старым домом, и взрыв, который произошел, когда он сел в свой грузовичок и включил зажигание, произвел чудовищные разрушения. Между двумя сгоревшими дотла бензиновыми колонками лежала груда искореженного металла, в том числе радиатор, два колеса, бампер и номерной знак, подобранные на дворах и снятые с крыш, куда их забросило взрывом. К этим остаткам грузовичка был прислонен венок из нескольких сотен желтеющих лилий. Дом почернел от пожара, а его единственное на первом этаже окно было выбито. Балкончик сейчас убрали пальмовыми ветками, перевитыми крепом, а широкие ленты черного атласа с белыми буквами «Паоло» прикрепили в виде гигантского креста над фасадом, отчего создавалось впечатление, будто смерть заколотила дом.
— Дон К, разрешил похороны и велел, чтоб все было по первому разряду, — сказал Фоска. — Мы заказали гроб из тикового дерева. Было бы хорошо, если бы вы могли взглянуть в последний раз на брата, но гроб пришлось забить. Вы, конечно, знаете почему.
Марк знал. При таких трагедиях, когда от жертвы почти ничего не оставалось, похоронная фирма из Палермо присылала манекен, и этот манекен, одетый в лучший костюм умершего, с наклеенной на лицо увеличенной фотографией, клали в гроб. Б таких случаях гроб не принято было держать открытым.
— Мы раздобыли около тысячи лилий и привезли трех плакальщиц, — сказал Фоска. — В наши дни их не сыщешь. Они обычно отказываются ехать в глухие места, если не прикатишь за ними на шикарном автомобиле и не пообещаешь трехразовое питание. Мы с ног сбились, пока их нашли.
Марк вышел из машины и огляделся. В домах возле окон стояли неподвижные фигуры с накрытой чем-то головой, чтобы не видно было лица, а впереди, на краю деревни, ожидал старенький катафалк, вокруг которого в глубоком молчании стояли те, кому предстояло нести гроб, а также три женщины, нанятые Фоской, — они должны были рвать на себе одежду и причитать. Такого рода драматическое представление деревенский житель едва ли мог надеяться увидеть более одного-двух раз в жизни; обычай предписывал точное выполнение церемонии, в которой каждому актеру была отведена своя роль и в которой сейчас главным действующим лицом был Марк. По правилам следовало делать вид, будто убитый умер в результате естественных причин, — лишь в самом конце одна из плакальщиц сообщит о том, что он явился жертвой вендетты.
Знатные люди деревни подошли пожать руку Марку и выразить соболезнование. Сначала им завладел маленький священник с птичьим личиком; за ним следовал молодой учитель, затем владелец цементного завода, потом член Общества чести с лицом, похожим на тотемный столб американских индейцев, а за ним целая толпа бакалейщиков и мясников, составлявших местную буржуазию. На какое-то мгновение Марку показалось, что среди них мелькнуло лицо человека, которого он видел в магазине готового платья.
Они гуськом вошли в дом и заняли места вокруг гроба, стоявшего на постаменте под грудой венков. Даже дом казался теперь незнакомым; Паоло пристроил эту комнату, потратив все свои сбережения на то, чтобы набить ее дешевой полированной мебелью. Между треснутыми зеркалами висела старая фотография. Увядающие лилии наполняли комнату острым запахом; с ним смешивался затхлый запах одежды, которую обычно держат в сундуках и вынимают, чтобы проветрить, только по торжественным случаям.
Священник проблеял молитву по-латыни, а затем главная плакальщица Мария Ла Скадута — эпилептичка с мужеподобным лицом, щеками, изрытыми оспой, и низким лающим голосом, который начал делать ей имя на палермском телевидении, — принялась причитать. Никто не понимал, что она говорит, так как она декламировала старинную похоронную оду, не имевшую никакого отношения ни к обстоятельствам жизни Паоло, ни к тому, как он умер. Старинные слова она произносила не правильно, искажая их до такой степени, что они теряли значение, и, хотя это была скорее какая-то тарабарщина, аудитория нервно реагировала на ритм и модуляции ее голоса.
Когда подошло время объявить, что Паоло был убит, люди уже находились на грани истерии. Ла Скадуте, умудрившейся забыть имя убийцы, шепотом его подсказали, после чего она откинула назад голову и завыла: «Джузеппе Джентиле. Era lui chi ha mandatu i sicariu»[31]. Раздались крики ужаса и удивления. Одна из помощниц с громким воплем упала на руки человеку из Общества чести, симулируя обморок; другая, стеная, осторожно царапнула себя по щеке, так что появилась капелька крови. Маленький священник в знак утешения положил руку на плечо Марка и процитировал стих о смирении из Книги Екклесиаста. Затем все вышли на улицу.
Старый катафалк задним ходом подъехал к положенному месту, носильщики вынесли гроб и вкатили его внутрь, затем завалили крышу машины венками. Водитель во фраке и в черных очках, покрыв черным бархатом колени, включил мотор и поставил катафалк позади старенького предводителя братского ордена святого Рокко, который с барабаном в руках ждал, чтобы возглавить процессию. За ним должны были последовать священник и служки, несущие изображение святого, а за ними — мальчики, брызгающие святой водой.
По сигналу священника затрещала барабанная дробь, катафалк попятился, потом рванулся вперед, и три плакальщицы начали корчиться и выть. Марк шел один, за ним трусцой по пыли следовали Фоска и достопочтенные обитатели Кампамаро по шесть человек в ряд. Длинный хвост рабочих с цементного завода, которым местный лидер Общества чести велел присутствовать, да горстка издольщиков и пастухов замыкали шествие.
Глаза Марка были устремлены на гроб под пурпурным бархатным покровом, с которого свешивался черный шнур с кистью. Того, который раньше назывался его братом, в гробу не было, на кладбище несли куклу в новом шелковом белье и в парадном костюме Паоло. Это знали все, но считали несущественным, потому что, согласно народным верованиям, кисть на черном шнуре олицетворяла душу умершего, которая сейчас здесь присутствовала и которая освободится только после захоронения. Через несколько минут, когда гроб начнут опускать в могилу, наступит самый драматический момент похорон — Марк должен будет в присутствии толпы молча, без единого лишнего жеста взять эту кисть и принять тем самым на себя все обязательства вендетты. В этом отношении деревня Кампамаро не перебралась в век пепси-колы и кофеварки «эспрессо».
Они шли, не попадая в такт ударам барабана, по направлению к приземистой, будто высеченной из кремня церкви в конце деревни. На крышах сидели женщины и дети; звонил церковный колокол; на невидимом цементном заводе в знак печали в уважения выла сирена; профессиональные плакальщицы громко рыдали и рвали на себе одежды. Священный момент приближался. В прошлом году в Бомпенсьере, по другую сторону гор, роковую кисть пришлось взять четырнадцатилетнему мальчишке, а через полгода его убили из засады.
У кладбищенских ворот катафалк со скрипом остановился, носильщики вынули гроб, процессия перестроилась и снова двинулась вперед, втискиваясь в узкую извилистую тропинку. Около могилы Марк почувствовал, что его зажали со всех сторон. Не снимая пурпурного покрова, гроб опустили на землю, и черный шнур с кистью теперь лежал на нем как змея. Все выжидающе смотрели на Марка в молчании, нарушаемом лишь доносившимися издалека голосами женщин и детей, которые покинули крыши и теперь торопливо шли к кладбищу. Все ждали. Все единодушно считали, что раз он приехал, то должен сыграть предназначенную ему традициями роль. Так считал священник с молитвенником в руках, с глубоко запавшими глазами, которые вдруг словно провалились, отчего лицо его стало похоже на череп. Так считал Фоска, человек из Общества чести, и все мелкие деревенские чиновники, и все владельцы лавок, а молодой учитель с умным лицом отложил до лучшего случая свои прогрессивные идеи и как бы требовал, чтобы Марк оставался верен прошлому. Ла Скадута и ее две помощницы, выполнив свои обязанности, теперь ждали того же самого с его стороны. Рабочие с цементного завода, пастухи и поденщики твердо знали, что он должен уважать традиции, в которых они все были рождены. Он чувствовал силу их воли, молчаливую тяжесть их решения. От стремления противостоять этому массовому напору и атавистической жажды схватить кисть и сжать ее так, чтобы все видели, у него задрожали руки. Он закрыл глаза и подумал о жене и детях.
Среди растерянного молчания священник открыл молитвенник и начал читать.
«В Солсбери нет будущего, Марко, даже если б мы и захотели тут задержаться. Грабчеку не удастся добиться переизбрания, а как только он уйдет, это дерьмо Уайсмен снова будет рыть землю копытом. По правде говоря, и сейчас от них мало толку. Надо смотреть фактам в лицо: раз сюда могут приезжать латиноамериканские иммигранты и наносить нам урон, значит, времена переменились. Я хотел бы знать, есть у тебя какие-нибудь личные планы?»
«Вроде нет».
«Я считаю, тебе следует, по крайней мере, поразмыслить над кубинским проектом. Нам известно от нашего человека там, что это беспроигрышный номер. Я говорю о Брэдли, которого ты знаешь гораздо лучше, чем я. Несколько лет назад я оказал ему услугу, и с тех пор мы поддерживаем деловые отношения. Я могу тебе сказать, что это он поставил точку на Кобболде».
«Брэдли вызывает у меня дрожь, — сказал Марк. — Я ему инстинктивно не доверяю».
«У меня он тоже вызывает дрожь, но он полезен. Это новое правительство только становится на ноги, и сейчас самый подходящий момент, чтобы кто-нибудь его свалил. Я вложил в злачные места на Кубе тридцать миллионов и, похоже, смогу часть из них получить обратно».
«Вы все получите обратно. Там много друзей, которые на вас работают. Многих из них вы а не знаете».
«Тогда почему бы тебе не объединиться с нами? Почему бы нам снова не начать работать в прежнем составе? — Мгновенная вспышка надежды и энергии вызвала прилив крови к желтушным щекам Дона Винченте, и маленькие, как бы обведенные по краям красным карандашом глазки его заблестели. — Как насчет этого, Марко? Что ты скажешь?»
«Я должен поговорить с Терезой, Дон Винченте. У нас много проблем с детьми и со школой. Неизвестно, как она отнесется к новой перемене места. Вы знаете, женщины консервативны».
«Во всяком случае, подумай, Марко. Если захочешь быть с нами, мы тебе будем рады. Эта возможность для тебя всегда открыта».
Стыковка в Риме получилась неудачная, да еще вылет задержали на три часа, так что самолет сел в Палермо только в десять часов утра во вторник, Все здесь переменилось. Годы отдалили Марка не только от знакомых ландшафтов, сейчас заслоненных огромными новыми зданиями, но он забыл внешний вид своих соотечественников: мужчины, казалось, стали ниже и были похожи на крабов, суетившихся в полированном пространстве аэропорта; лица женщин, прежде ясные и спокойные, теперь казались ему пустыми и апатичными.
Его встретил невысокий, аккуратный человечек с черной сигарой в углу безгубого рта. Он схватил руку Марка и энергично потряс ее.
— Меня зовут Джо Фоска, счастлив с вами познакомиться.
— Очень рад, Джо.
— Как хорошо снова поговорить по-английски, — сказал Джо.
— Вы были в Штатах? — вежливо спросил Марк.
— Знаете Шестьдесят девятую улицу в Восточной части города? Я восемь лет снимал там квартиру. Потом некоторое время держал итальянскую лотерею в Бруклине. Меня выдворили одновременно со Спиной, и мы вместе приехали сюда. И я снова в глуши, в Кастельнуово. — Он скорчил гримасу. — На еду хватает.
На стоянке аэропорта ждала красная «альфа-ромео». Они сели в машину, и Фоска завел мотор.
— Куда едем? — спросил Марк.
— Мне велено отвезти вас в Кампамаро, оставаться с вами до конца похорон и затем снова доставить сюда.
— Я хочу поехать в Пьоппо навестить тещу, — сказал Марк. — Кроме того, я хотел бы повидать родственников в Кальтаниссетте и в Сан-Стефано.
— Не получится, — ответил Фоска. — Пока вы здесь, за вами все время будет хвост, и если вы не будете вести себя как надо, вас прикончат.
— Вы кому подчиняетесь? Человеку по фамилии Джентиле или кому-нибудь, связанному с Джентиле?
— Я никому не подчиняюсь. Это просто дружеский жест с моей стороны. Я оказываю вам услугу, как, надеюсь, вы окажете когда-нибудь мне. Только я не хочу попадать под перекрестный огонь, если вы выкинете что-нибудь неожиданное.
— Может, вы свезете меня к Дону К.? Это будет не слишком большой крюк?
— Он вчера слег. У него опять сердечный приступ, и он не сможет вас принять.
— А Тальяферри вы знаете?
— Знал. Он умер в июне прошлого года. Вы, по-видимому, растеряли свои связи Вот что получается, когда уезжаешь.
— А как насчет Креспи? Того, что прошел по мандату христианских демократов от Кальтаниссетты. Это мой двоюродный брат.
— Вот это, пожалуй, похоже на дело. Говорят, он должен войти в будущий кабинет. Только он большей частью находится в Риме.
— Мне нужен траурный костюм, — сказал Марк. — Ладно. Остановимся в городе по пути.
Они остановились у магазина готового платья на улице, где торговали дешевой одеждой. В Палермо готовые костюмы покупали только бедные труженики, и скроены они были так, что придавали человеку смиренный и даже пришибленный вид. Однако траурные одеяния шили с некоторой долей щегольства — ведь самые торжественные случаи в жизни бедняков связаны с обстоятельствами, сопутствующими смерти. Марк взглянул на свое отражение в стершемся, покрытом пятнами зеркале и понял, что траур ему идет. За его спиной Фоска одобрительно кивал. Невысокий молчаливый человек, вошедший вслед за ними в магазин, перебирал дешевые галстуки на вертушке и не обращал никакого внимания на подошедшего к нему продавца. Когда Марк с Фоской вышли, он еще немного задержался у стенда, а затем последовал за ними.
Растущее беспокойство несколько упорядочило мысли Марка. Он вспомнил номер телефона, который ранее занес в свою записную книжку.
— А можно мне позвонить?
— Почему же нет? Только я постою рядом, пока вы будете разговаривать. Они зашли в соседний бар, Марк купил жетон у стойки и набрал номер телефона в Палермо. К телефону подошла женщина.
— C'e l'avvocato Crespi[27]?
Ее голос звучал осуждающе:
— Vuol parlare con l'Onorevole[28]?
— L'Onorevole. Si. Scusi tanto. Mi sono dimenticato[29].
В трубке раздался нетерпеливый мужской голос:
— Pronto. Chi paria[30]?
— Джованни, это Марко. Твой двоюродный брат Риччоне. Я говорю по-английски на тот случай, если телефоны здесь прослушиваются.
— Марко, рад услышать твой голос! Сколько времени уже прошло, а? Целых десять лет. Когда мы можем встретиться?
Марк с трудом верил, что разговаривает с человеком, который десять лет назад был тощим косноязычным семинаристом, собиравшимся отвернуться от церкви и заняться юриспруденцией.
— Послушай, Джованни. Я здесь очень ненадолго, и обстановка довольно сложная. Я хотел бы тебя повидать. Ты знаешь о смерти Паоло? Будешь на похоронах? Тогда мы увидимся там, ну, я надеюсь, ты сможешь мне кое в чем помочь.
— Марко, у меня просто нет слов. Сказать, что мне очень жаль, — это ничего не сказать. Я читал про Паоло, и меня страшно огорчает, что я не смогу отдать ему последний долг. Он был прекрасным человеком, и смерть его для меня личная трагедия. Если бы похороны были в другой день! Может, ты слышал, люди, съехавшиеся в Кальтаниссетту, решили избрать меня своим представителем, и моя жизнь больше мне не принадлежит. Ты меня здесь застал по чистой случайности. Я только вчера прилетел из Рима. Завтра я улетаю обратно, а до этого мне надо выступить на трех собраниях.
— Значит, ты будешь все время занят? Понятно, тогда и говорить не о чем.
— К великому сожалению. Меня уже ждет такси, иначе я предложил бы тебе приехать сюда.
— Ничего. Это понятно. Ты человек занятой.
— Как жаль, я бы очень хотел повидаться с тобой, Марко. Послушай, а может, ты остановишься на обратном пути в Риме? Я буду рад принять тебя и показать тебе город.
— Я здесь только на один день. Вечером я должен вылететь обратно в Штаты.
— Вот досада! Но ничего не поделаешь. Во всяком случае, у тебя есть мой адрес. В Риме надо обращаться в Палату депутатов. Значит, нам остается лишь надеяться на скорую встречу. Готов в любое время сделать для тебя все, что в моих силах, Марко. Запомни: все, что в моих силах.
В машине Фоска сказал, словно читая его мысли:
— Похоже, ваша ставка здесь проиграна. Могу посочувствовать, на себе испытал. Когда я вернулся из Штатов, мое влияние здесь оказалось равным нулю. А мне ведь не надо было бороться с членами клана Джентиле.
Они проехали окраины, и впереди, за черно-серебряными кубами новых заводов, показалась Рочелла. У светофора рычание мотора «альфа-ромео» стихло, но его заменил пронзительный заводской гудок.
— Я кое-что узнал о вас, — сказал Фоска. — Ваш случай заинтересовал меня. Насколько я понимаю, вы сплотили вокруг себя много сторонников, но не сумели довести дело до конца. Как только вы удрали, организация распалась, как карточный домик. Эти двое исполнительных и очень приятных парней, которые работали на вас в Кальтаниссетте — Сарди и Лобрано, так, кажется, их звали? — не протянули и месяца. Они кормят в земле червей. Матта сделал хороший ход и перешел на сторону Джентиле. Джордано устроили западню, и он отбывает пятилетний срок в Уччардоне. Дон К, вынужден был присоединиться к группе Джентиле, потому что а одиночку не мог выстоять против нас, вновь прибывших.
— Вы когда-нибудь встречались с моим братом? — спросил Марк.
— Раза два заправлялся на его колонке, но не помню, видел ли его. Ему суждено было умереть, потому что вас не было. Это понятно. Судя по всему, он никогда ни с кем не был связан. Его могли убрать в любое время.
— А кто приобрел его дело?
— Кто-то из заправил клана Джентиле. Рано или поздно узнаете, но ничего хорошего это вам не сулит. В тех местах, куда мы едем, цивилизации нет и в помине. Они живут в прошлом.
У поворота на Багерию Марк оглянулся: отсюда Палермо напоминал старый, изъеденный зуб на огромной челюсти горизонта. Великие перемены произошли лишь в городах; за их пределами ничто не менялось, кроме времен года. Сожженный солнцем ландшафт был серым и зернистым, как старая кинопленка. На маленьких клочках земли, окруженных камнями, волы тащили плуги. Крестьяне, глазевшие на них из своих лачуг, казалось, совсем одурели от своего скорбного труда.
— Сейчас здесь спокойно, — сказал Фоска. — А когда я вернулся, у нас пять лет шла гражданская война. Возвращавшимся из Штатов было нелегко. Большинство примкнуло к Джонни Ла Барбере, но с тех пор, как братьев Ла Барбера кто-то убрал, у нас умирают без покаяния. Во всяком случае, тот, кто их убил, положил начало новой моде. Теперь человек, которого следует отправить на тот свет, взлетает на воздух вместе со своей машиной.
У Марка в горле застрял комок. Он глотнул.
— Быстрая смерть, без всяких страданий, — заметил он.
Кампамаро едва можно было узнать. Деньги, полученные с помощью спекуляции и мелкого жульничества в послевоенные годы, обитатели поселка вложили в постройку безобразных дешевых сооружений. В стремлении подражать городу расчистили площадь, но бросили на половине, изрыв, как поле боя, траншеями для укладки труб, которые никто так и не заложил; здесь красовались четыре цементные скамьи, фонтан, полный зеленой плесени, и общественный писсуар, к которому до сих пор не подвели воду. В старом баре, где когда-то старики оказывали Марку честь, играя с ним в карты, теперь стоял автоматический проигрыватель, висела реклама пепси-колы и сидела молодежь нового поколения. Ни одного знакомого лица. Стариков не было видно — они вместе со священником Доном Карло Маньей были отсюда изгнаны и доживали свой век вдали от людских глаз. Слабоумная девица — ее Марку предлагали в качестве невесты — давно была замужем и родила несколько не менее слабоумных детей, а девушки, которыми он некогда мечтал обладать, уже надели платья, приличествующие так называемому среднему возрасту. Теперь было трудно определить, в какой из деревенских домов, похожих друг на друга благодаря одинаковой дешевой облицовке, его затащили тогда марокканцы и какие участки, засаженные теперь капустой, удобрены их телами. Только горы оставались такими, какими он их помнил, — словно груды нерафинированной каменной соли, они сверкали кристаллическим блеском под блеклым небом.
Паоло построил свой гараж рядом с их старым домом, и взрыв, который произошел, когда он сел в свой грузовичок и включил зажигание, произвел чудовищные разрушения. Между двумя сгоревшими дотла бензиновыми колонками лежала груда искореженного металла, в том числе радиатор, два колеса, бампер и номерной знак, подобранные на дворах и снятые с крыш, куда их забросило взрывом. К этим остаткам грузовичка был прислонен венок из нескольких сотен желтеющих лилий. Дом почернел от пожара, а его единственное на первом этаже окно было выбито. Балкончик сейчас убрали пальмовыми ветками, перевитыми крепом, а широкие ленты черного атласа с белыми буквами «Паоло» прикрепили в виде гигантского креста над фасадом, отчего создавалось впечатление, будто смерть заколотила дом.
— Дон К, разрешил похороны и велел, чтоб все было по первому разряду, — сказал Фоска. — Мы заказали гроб из тикового дерева. Было бы хорошо, если бы вы могли взглянуть в последний раз на брата, но гроб пришлось забить. Вы, конечно, знаете почему.
Марк знал. При таких трагедиях, когда от жертвы почти ничего не оставалось, похоронная фирма из Палермо присылала манекен, и этот манекен, одетый в лучший костюм умершего, с наклеенной на лицо увеличенной фотографией, клали в гроб. Б таких случаях гроб не принято было держать открытым.
— Мы раздобыли около тысячи лилий и привезли трех плакальщиц, — сказал Фоска. — В наши дни их не сыщешь. Они обычно отказываются ехать в глухие места, если не прикатишь за ними на шикарном автомобиле и не пообещаешь трехразовое питание. Мы с ног сбились, пока их нашли.
Марк вышел из машины и огляделся. В домах возле окон стояли неподвижные фигуры с накрытой чем-то головой, чтобы не видно было лица, а впереди, на краю деревни, ожидал старенький катафалк, вокруг которого в глубоком молчании стояли те, кому предстояло нести гроб, а также три женщины, нанятые Фоской, — они должны были рвать на себе одежду и причитать. Такого рода драматическое представление деревенский житель едва ли мог надеяться увидеть более одного-двух раз в жизни; обычай предписывал точное выполнение церемонии, в которой каждому актеру была отведена своя роль и в которой сейчас главным действующим лицом был Марк. По правилам следовало делать вид, будто убитый умер в результате естественных причин, — лишь в самом конце одна из плакальщиц сообщит о том, что он явился жертвой вендетты.
Знатные люди деревни подошли пожать руку Марку и выразить соболезнование. Сначала им завладел маленький священник с птичьим личиком; за ним следовал молодой учитель, затем владелец цементного завода, потом член Общества чести с лицом, похожим на тотемный столб американских индейцев, а за ним целая толпа бакалейщиков и мясников, составлявших местную буржуазию. На какое-то мгновение Марку показалось, что среди них мелькнуло лицо человека, которого он видел в магазине готового платья.
Они гуськом вошли в дом и заняли места вокруг гроба, стоявшего на постаменте под грудой венков. Даже дом казался теперь незнакомым; Паоло пристроил эту комнату, потратив все свои сбережения на то, чтобы набить ее дешевой полированной мебелью. Между треснутыми зеркалами висела старая фотография. Увядающие лилии наполняли комнату острым запахом; с ним смешивался затхлый запах одежды, которую обычно держат в сундуках и вынимают, чтобы проветрить, только по торжественным случаям.
Священник проблеял молитву по-латыни, а затем главная плакальщица Мария Ла Скадута — эпилептичка с мужеподобным лицом, щеками, изрытыми оспой, и низким лающим голосом, который начал делать ей имя на палермском телевидении, — принялась причитать. Никто не понимал, что она говорит, так как она декламировала старинную похоронную оду, не имевшую никакого отношения ни к обстоятельствам жизни Паоло, ни к тому, как он умер. Старинные слова она произносила не правильно, искажая их до такой степени, что они теряли значение, и, хотя это была скорее какая-то тарабарщина, аудитория нервно реагировала на ритм и модуляции ее голоса.
Когда подошло время объявить, что Паоло был убит, люди уже находились на грани истерии. Ла Скадуте, умудрившейся забыть имя убийцы, шепотом его подсказали, после чего она откинула назад голову и завыла: «Джузеппе Джентиле. Era lui chi ha mandatu i sicariu»[31]. Раздались крики ужаса и удивления. Одна из помощниц с громким воплем упала на руки человеку из Общества чести, симулируя обморок; другая, стеная, осторожно царапнула себя по щеке, так что появилась капелька крови. Маленький священник в знак утешения положил руку на плечо Марка и процитировал стих о смирении из Книги Екклесиаста. Затем все вышли на улицу.
Старый катафалк задним ходом подъехал к положенному месту, носильщики вынесли гроб и вкатили его внутрь, затем завалили крышу машины венками. Водитель во фраке и в черных очках, покрыв черным бархатом колени, включил мотор и поставил катафалк позади старенького предводителя братского ордена святого Рокко, который с барабаном в руках ждал, чтобы возглавить процессию. За ним должны были последовать священник и служки, несущие изображение святого, а за ними — мальчики, брызгающие святой водой.
По сигналу священника затрещала барабанная дробь, катафалк попятился, потом рванулся вперед, и три плакальщицы начали корчиться и выть. Марк шел один, за ним трусцой по пыли следовали Фоска и достопочтенные обитатели Кампамаро по шесть человек в ряд. Длинный хвост рабочих с цементного завода, которым местный лидер Общества чести велел присутствовать, да горстка издольщиков и пастухов замыкали шествие.
Глаза Марка были устремлены на гроб под пурпурным бархатным покровом, с которого свешивался черный шнур с кистью. Того, который раньше назывался его братом, в гробу не было, на кладбище несли куклу в новом шелковом белье и в парадном костюме Паоло. Это знали все, но считали несущественным, потому что, согласно народным верованиям, кисть на черном шнуре олицетворяла душу умершего, которая сейчас здесь присутствовала и которая освободится только после захоронения. Через несколько минут, когда гроб начнут опускать в могилу, наступит самый драматический момент похорон — Марк должен будет в присутствии толпы молча, без единого лишнего жеста взять эту кисть и принять тем самым на себя все обязательства вендетты. В этом отношении деревня Кампамаро не перебралась в век пепси-колы и кофеварки «эспрессо».
Они шли, не попадая в такт ударам барабана, по направлению к приземистой, будто высеченной из кремня церкви в конце деревни. На крышах сидели женщины и дети; звонил церковный колокол; на невидимом цементном заводе в знак печали в уважения выла сирена; профессиональные плакальщицы громко рыдали и рвали на себе одежды. Священный момент приближался. В прошлом году в Бомпенсьере, по другую сторону гор, роковую кисть пришлось взять четырнадцатилетнему мальчишке, а через полгода его убили из засады.
У кладбищенских ворот катафалк со скрипом остановился, носильщики вынули гроб, процессия перестроилась и снова двинулась вперед, втискиваясь в узкую извилистую тропинку. Около могилы Марк почувствовал, что его зажали со всех сторон. Не снимая пурпурного покрова, гроб опустили на землю, и черный шнур с кистью теперь лежал на нем как змея. Все выжидающе смотрели на Марка в молчании, нарушаемом лишь доносившимися издалека голосами женщин и детей, которые покинули крыши и теперь торопливо шли к кладбищу. Все ждали. Все единодушно считали, что раз он приехал, то должен сыграть предназначенную ему традициями роль. Так считал священник с молитвенником в руках, с глубоко запавшими глазами, которые вдруг словно провалились, отчего лицо его стало похоже на череп. Так считал Фоска, человек из Общества чести, и все мелкие деревенские чиновники, и все владельцы лавок, а молодой учитель с умным лицом отложил до лучшего случая свои прогрессивные идеи и как бы требовал, чтобы Марк оставался верен прошлому. Ла Скадута и ее две помощницы, выполнив свои обязанности, теперь ждали того же самого с его стороны. Рабочие с цементного завода, пастухи и поденщики твердо знали, что он должен уважать традиции, в которых они все были рождены. Он чувствовал силу их воли, молчаливую тяжесть их решения. От стремления противостоять этому массовому напору и атавистической жажды схватить кисть и сжать ее так, чтобы все видели, у него задрожали руки. Он закрыл глаза и подумал о жене и детях.
Среди растерянного молчания священник открыл молитвенник и начал читать.