— Да эти ребята и не слушали, что им говорят. Президента подстрелили, и они веселились. Они были счастливы, как будто это самое радостное событие в их жизни. Меня из вежливости спрашивают, куда мы летим, а я из вежливости отвечаю. Когда с кем-нибудь пьешь, всегда так бывает.
— Идиот! — сказал Марк. — Федеральная полиция уже ждет нас в Хьюстоне. Они объявят всеобщий розыск.
Один шанс из четырех, подумал Марк, что именно так и будет. Он остановился и повернул Моргана лицом к себе.
— Слушай, у тебя хватит горючего, чтобы лететь сразу в Матаморос, не садясь в Хьюстоне?
Морган думал; лицо его напряглось.
— Да-а, — сказал он через минуту. — Хватит, если полетим прямо через Мексиканский залив, а не вдоль побережья.
«Другого выхода нет», — думал Марк. Он собирался расстаться с Морганом и остальными в Хьюстоне и лететь первым самолетом в Нью-Йорк, но теперь этот план неосуществим. Теперь он вернется вместе с ними на маленький аэродром возле Матамороса. Задержится еще на пять-шесть часов, ну и что? «Как бы там ни было, — убеждал он себя, — завтра я все равно буду в Бостоне».
Операция была выполнена — последняя операция такого рода для Марка. Внезапно он почувствовал себя опустошенным, как поэт, у которого пропало вдохновение. Иссякло какое-то таинственное вещество, вырабатываемое его организмом и до сих пор защищавшее его от страха. Исчезла холодная веселость, которую он испытывал при уничтожении марокканцев и позже, когда он лично возглавлял ликвидацию шайки Мессины, и еще совсем недавно, когда он был свидетелем смерти Кобболда. В Далласе он был спокоен, но угрюм, точно человек, потерявший свое призвание. Это был первый признак внутреннего протеста. В нем что-то сломалось; он больше не был самим собой.
Спина, который ждет их на маленьком аэродроме, будет удивлен и рад, увидев его снова. Наверное, он возобновит свои уговоры, но Марк тактично откажется.
Он испытывал новое ощущение свободы, но вместе с ней пришло и чувство какой-то опустошенности и подавленности. В течение двадцати лет он подчинялся такой жесточайшей дисциплине, какой не существует ни в одной армии мира. Он был солдатом ударных войск, беспрекословно выполнявшим приказы своих командиров, слепо преданным делу. Теперь он оказался один, потому что отрубил себя от них. Перебирая прошлое, Марк понял, что поворотный момент наступил, когда он узнал, что в благодарность за услугу Дон К, отдал его в распоряжение Брэдли, поставив всю его семью под угрозу вендетты, в конечном счете приведшей к смерти Паоло. Божество померкло. Потеряв веру в него, а вместе с ней в неясно очерченные правила кодекса чести, выполнению которых он отдавал все свои силы, он одновременно лишился и веры в себя.
Спина тоже чувствовал разочарование. Оба они — Марк понимал это — были низведены до положения наемников. То, что делалось, не имело ничего общего с кодексом, на верность которому они присягали. Это была сделка, контракт, причем один из самых невыгодных. Роль Спины заключалась в том, чтобы заставить замолчать многие голоса: в найме специалистов-ликвидаторов, в подкупе полицейских, политических деятелей и судей, в подготовке грандиозного обмана всей нации. Пусть он справляется с этим один. Что-то в этой приближавшейся ripulitura напомнило Марку статью в «Ридерс дайджест» о фараоне, которого похоронили вместе с его сокровищами; после этого все, кто строил в гробнице тайник, были задушены палачом, а потом задушили и самого палача.
Его голова склонилась на грудь. Через несколько секунд он задремал, и ему приснилось, что он разговаривает с Терезой по телефону. «Я уже в пути. Arrive subito»[50].
Ее голос был далеко-далеко — какой-то безжизненный и убитый горем; «Tu non arrivi mai. Addio»[51].
Марк все еще держал в руке трубку, что-то возражая, хотя на том конце провода уже наступило молчание. Он вздрогнул и проснулся. Плохо закрепленные предметы в кабине громко дребезжали; Морган обернулся и взглядом показал на привязные ремни.
Пристегивая ремни, Марк в иллюминаторе увидел облака; их верхушки, освещенные заходящим солнцем, поднимались высоко в небо. «Бичкрофт» на полной скорости набирал высоту, оставляя позади себя шлейф выхлопных газов. Блестящие облака, гладкие и розовые, как тела молодых девушек, проносились под ними, но вдруг небо исчезло, и они стремительно полетели вниз. Привязные ремни Эрнесто лопнули, он вылетел из кресла, ударился головой о потолок и с открытым ртом упал на пол. Леон извергал потоки рвоты, а Морган, спокойный и собранный перед лицом возникшего чрезвычайного положения, мастерски овладел машиной и, найдя в облаках разрыв, выбрался в спокойные воздушные слои. Внизу под ними, словно мягко поблескивающая гранитная мостовая, расстилалось море, а на востоке в сгущающейся синеве ночи маячила бледная полоска мексиканского побережья.
— Вот в чем красота полета, — сказал торжествующе Морган, но никто не слышал его слов.
Самолет плавно скользил, приближаясь к Матаморосу; уже были видны приветливо мерцающие береговые огни. Марк отстегнул ремни, чтобы помочь Эрнесто подняться, но в это время в хвосте самолета взорвалось устройство размером не больше обыкновенных наручных часов. Оно должно было сработать через сорок пять минут после заправки в Хьюстоне. Стоило увеличить это время еще на десять минут, и понапрасну пропали бы громадный опыт и изобретательность. Звук взрыва показался Марку щелчком, словно кто-то разломил сухой бисквит. Когда самолет начал падать, он схватился за подлокотники кресла, думая, что они снова попали в воздушную яму.
Серое море взметнулось и поглотило их.
— Идиот! — сказал Марк. — Федеральная полиция уже ждет нас в Хьюстоне. Они объявят всеобщий розыск.
Один шанс из четырех, подумал Марк, что именно так и будет. Он остановился и повернул Моргана лицом к себе.
— Слушай, у тебя хватит горючего, чтобы лететь сразу в Матаморос, не садясь в Хьюстоне?
Морган думал; лицо его напряглось.
— Да-а, — сказал он через минуту. — Хватит, если полетим прямо через Мексиканский залив, а не вдоль побережья.
«Другого выхода нет», — думал Марк. Он собирался расстаться с Морганом и остальными в Хьюстоне и лететь первым самолетом в Нью-Йорк, но теперь этот план неосуществим. Теперь он вернется вместе с ними на маленький аэродром возле Матамороса. Задержится еще на пять-шесть часов, ну и что? «Как бы там ни было, — убеждал он себя, — завтра я все равно буду в Бостоне».
* * *
Под ними, как прожилки на крыле бабочки, расстилалась дельта реки Бразос. Марк сидел на переднем пассажирском месте, немного правее уже протрезвевшего Моргана. Леон снова заснул, на лице его было выражение безмятежной усталости, иногда сменявшееся судорожной улыбкой. Эрнесто бормотал себе под нос какие-то мексиканские стихи и крестился всякий раз, как самолет попадал в воздушную яму. Они пролетели Хьюстон, впереди темнел Мексиканский залив. Солнце уже готовилось исчезнуть за горизонтом где-то в районе Корпус-Кристи, над которым, словно голубой дым, висела раскаленная мгла. Все шло как будто нормально. Пролетая над Хьюстоном, Морган сделал жест в сторону приборов и поднял вверх большой палец, чтобы заверить Марка, что горючего вполне достаточно.Операция была выполнена — последняя операция такого рода для Марка. Внезапно он почувствовал себя опустошенным, как поэт, у которого пропало вдохновение. Иссякло какое-то таинственное вещество, вырабатываемое его организмом и до сих пор защищавшее его от страха. Исчезла холодная веселость, которую он испытывал при уничтожении марокканцев и позже, когда он лично возглавлял ликвидацию шайки Мессины, и еще совсем недавно, когда он был свидетелем смерти Кобболда. В Далласе он был спокоен, но угрюм, точно человек, потерявший свое призвание. Это был первый признак внутреннего протеста. В нем что-то сломалось; он больше не был самим собой.
Спина, который ждет их на маленьком аэродроме, будет удивлен и рад, увидев его снова. Наверное, он возобновит свои уговоры, но Марк тактично откажется.
Он испытывал новое ощущение свободы, но вместе с ней пришло и чувство какой-то опустошенности и подавленности. В течение двадцати лет он подчинялся такой жесточайшей дисциплине, какой не существует ни в одной армии мира. Он был солдатом ударных войск, беспрекословно выполнявшим приказы своих командиров, слепо преданным делу. Теперь он оказался один, потому что отрубил себя от них. Перебирая прошлое, Марк понял, что поворотный момент наступил, когда он узнал, что в благодарность за услугу Дон К, отдал его в распоряжение Брэдли, поставив всю его семью под угрозу вендетты, в конечном счете приведшей к смерти Паоло. Божество померкло. Потеряв веру в него, а вместе с ней в неясно очерченные правила кодекса чести, выполнению которых он отдавал все свои силы, он одновременно лишился и веры в себя.
Спина тоже чувствовал разочарование. Оба они — Марк понимал это — были низведены до положения наемников. То, что делалось, не имело ничего общего с кодексом, на верность которому они присягали. Это была сделка, контракт, причем один из самых невыгодных. Роль Спины заключалась в том, чтобы заставить замолчать многие голоса: в найме специалистов-ликвидаторов, в подкупе полицейских, политических деятелей и судей, в подготовке грандиозного обмана всей нации. Пусть он справляется с этим один. Что-то в этой приближавшейся ripulitura напомнило Марку статью в «Ридерс дайджест» о фараоне, которого похоронили вместе с его сокровищами; после этого все, кто строил в гробнице тайник, были задушены палачом, а потом задушили и самого палача.
Его голова склонилась на грудь. Через несколько секунд он задремал, и ему приснилось, что он разговаривает с Терезой по телефону. «Я уже в пути. Arrive subito»[50].
Ее голос был далеко-далеко — какой-то безжизненный и убитый горем; «Tu non arrivi mai. Addio»[51].
Марк все еще держал в руке трубку, что-то возражая, хотя на том конце провода уже наступило молчание. Он вздрогнул и проснулся. Плохо закрепленные предметы в кабине громко дребезжали; Морган обернулся и взглядом показал на привязные ремни.
Пристегивая ремни, Марк в иллюминаторе увидел облака; их верхушки, освещенные заходящим солнцем, поднимались высоко в небо. «Бичкрофт» на полной скорости набирал высоту, оставляя позади себя шлейф выхлопных газов. Блестящие облака, гладкие и розовые, как тела молодых девушек, проносились под ними, но вдруг небо исчезло, и они стремительно полетели вниз. Привязные ремни Эрнесто лопнули, он вылетел из кресла, ударился головой о потолок и с открытым ртом упал на пол. Леон извергал потоки рвоты, а Морган, спокойный и собранный перед лицом возникшего чрезвычайного положения, мастерски овладел машиной и, найдя в облаках разрыв, выбрался в спокойные воздушные слои. Внизу под ними, словно мягко поблескивающая гранитная мостовая, расстилалось море, а на востоке в сгущающейся синеве ночи маячила бледная полоска мексиканского побережья.
— Вот в чем красота полета, — сказал торжествующе Морган, но никто не слышал его слов.
Самолет плавно скользил, приближаясь к Матаморосу; уже были видны приветливо мерцающие береговые огни. Марк отстегнул ремни, чтобы помочь Эрнесто подняться, но в это время в хвосте самолета взорвалось устройство размером не больше обыкновенных наручных часов. Оно должно было сработать через сорок пять минут после заправки в Хьюстоне. Стоило увеличить это время еще на десять минут, и понапрасну пропали бы громадный опыт и изобретательность. Звук взрыва показался Марку щелчком, словно кто-то разломил сухой бисквит. Когда самолет начал падать, он схватился за подлокотники кресла, думая, что они снова попали в воздушную яму.
Серое море взметнулось и поглотило их.