Когда он подъехал к дому на Харборсайд Лейн, было уже начало десятого.
Теплый весенний день сменился довольно прохладным вечером, и, подходя к дому, он поднял воротник пальто. На звонок никто не ответил. Он снова позвонил. «О, лапочка, я бы с удовольствием, но у меня весь день забит». И ночь тоже? Он с остервенением жал на кнопку звонка, однако никто не отвечал. «Хорошо, — подумал он. — Времени у меня полно. А может быть, и нет. Может быть, время играет против меня и Мэрилин Холлис?» Он сам не понимал, почему он, собственно, беспокоится о ней.
Он прошел к своей машине, стоящей на противоположной стороне, открыл ее и сгорбился на переднем сиденье, наблюдая за входом в дом номер 1211. Без десяти десять к дому подъехало такси. Оттуда вышла Мэрилин, в том же костюме, что и утром, лишь сверху наброшен легкий плащ. Она заплатила шоферу и направилась к входной двери, шаря в сумке в поисках ключей. Уиллис выскочил из машины, сильно хлопнув дверцей. Она тут же обернулась:
— Привет, привет, какой сюрприз!
— Ага, — сказал он, направляясь в ее сторону.
Она поцеловала его в щеку.
— Ты пришел рано.
— Да почти на двенадцать часов раньше.
— Ну все равно заходи.
— Давай, лучше пройдемся, — предложил он.
— Холодновато для прогулок, — улыбнулась она.
— Ничего, подышим свежим воздухом. — Он внимательно разглядывал ее лицо, пытаясь что-то прочитать в ее глазах при свете уличного фонаря.
— Ладно, — Мэрилин взяла его под руку, и они пошли в сторону реки.
Этот город с пренебрежением относился к реке, омывающей его северную часть. Прямо вдоль берега шла автострада, так что для прогулочной дорожки не оставалось места. Нет, это не река влюбленных, хотя сегодня здесь был не вчерашний влюбленный, а просто полицейский, выполняющий свою работу. «Мне гораздо больше нравится, когда ты не просто полицейский, выполняющий свою работу». Еще бы, подумал он. Когда они вошли в небольшой сквер напротив ее дома, со стороны реки подул свежий ветер, и она сильно вцепилась в его руку. Да, девушка, теперь тебе надо держаться покрепче!
— Кто такой Джозеф Сиарт? — спросил он.
Прямо в солнечное сплетение.
Она ответила не сразу. Но рука не дрогнула, выражение лица не изменилось. Очень спокойное выражение.
— Старый знакомый.
— И чем он занимается?
— Зачем спрашивать, если ты и так все знаешь.
— Он сутенер, да?
— Когда я его знала, он был сутенером. Я не видела его по крайней мере лет шесть.
— Думаю, даже семь, — сказал Уиллис. — С того самого момента, как он заплатил штраф за проститутку по имени Мэри Энн Холлис.
— Ну и что? Я же говорила тебе, что делала в своей жизни ужасные вещи.
— Ты также говорила, что тебе это нравилось.
— Да, мне было очень весело, ты это хотел услышать? Так вот, значит, чем занимаются друзья? — она покачала головой, в голосе ее звучала ужасная обида, — этакая несчастная обманутая детка. — Проверяют прошлое?
— Именно этим и занимаются полицейские.
— Вчера ночью ты был совсем другой.
— Но сегодня вечером я полицейский. Значит, ты под этим именем жила в Хьюстоне? Там, где ловила клиентов?
— Это мое настоящее имя, — сказала она.
— Мэри Энн Холлис.
— Да, Мэри Энн Холлис. Я изменила его на Мэрилин, когда переехала сюда, на восток.
— Почему? Разве тебя разыскивают в Хьюстоне?
— Нет, конечно! — ответила она.
И это было правдой. Колворти говорил ему, что после того задержания они больше о ней не слышали.
— А Джесси Стюарт существует на свете?
— Нет.
— Нет никакого отчима-миллионера?
— Нет.
— Так кто же платит за этот райский уголок на той стороне улицы?
— Я сама.
Она по-прежнему держала его под руку. Он был удивлен, что она не отпускала его. Так рука об руку они шли по парку, как пара любовников, каковыми, в техническом смысле этого слова, и являлись. Случайный прохожий мог бы подумать, что они решают вопросы своей будущей жизни. А они говорили о прошлом — и о возможном завершении настоящего.
— И откуда у тебя такие деньги? — спрашивал он.
— Я их заработала.
— Проституцией?
— Это нелегкий труд, можешь мне поверить.
— Но дом стоит по крайней мере мил...
— Семьсот пятьдесят, — подсказала она.
— Пусть так. И ты хочешь сказать мне, что заработала эти деньги, лежа на спине.
— Чаще — стоя на коленях.
— Должно быть, работала круглые сутки?
— Я много лет этим занималась.
— И Сиарт позволял тебе брать эти деньги себе?
— После того случая я порвала с ним отношения.
— И он тебя отпустил? Кому ты рассказываешь?
— Он меня не отпустил, я просто убежала. Прямо до Буэнос-Айреса.
— Где и заработала семьсот пятьдесят...
— Даже больше. В Аргентине полно богачей. Я работала без крыши. Все деньги, каждый цент, я оставляла себе.
— А тебя не разыскивают за что-нибудь в Аргентине? — вдруг спросил он.
— Меня никто нигде не разыскивает! Что с тобой сегодня?
— Так почему же ты сменила имя?
— И из-за этого меня теперь надо считать сбежавшей преступницей? Что особенного в том, что я изменила имя? Может быть, просто поняла, что хватит? Порвала с прошлым, приехала сюда и начала новую жизнь...
— Ты продолжаешь заниматься проституцией?
— Я же говорю, нет.
— Нет, ты мне этого не говорила!
— Я сказала, что начала новую жизнь, разве нет? По-моему, это не подразумевает проституцию.
Теперь они ссорились. Как настоящие влюбленные.
— А разве этот ворюга Микки не был твоим клиентом?
— Да просто одна моя подруга попросила меня...
— А все эти мужчины на твоем автоответчике?
— Просто знакомые, случайные знакомые.
— Это и значит — клиенты.
— Ничего это не значит, засранец чертов! — закричала она.
— Ничего себе выраженьице для приличной женщины.
— Я приличная женщина! — воскликнула она.
— Если ты не занимаешься проституцией, на что же ты живешь?
— Я уехала из Буэнос-Айреса с двумя миллионами долларов.
— О, ты работала даже больше, чем я предполагал.
— Гораздо, — сердито сказала она. — Я хорошо работала, у меня и сейчас неплохо выходит. — Она помолчала, затем добавила тихонько: — Ты и сам знаешь.
— Но не в профессиональном плане, да?
— Ну сколько же раз можно повторять одно и то же?!
— Столько, сколько мне надо.
— Я больше не занимаюсь проституцией, — тяжело вздохнула она. — То, что осталось после покупки дома, я вложила в ценные бумаги. Моего брокера зовут...
— Я знаю. Хэдли Филдс с Мерилл Линч.
— Да.
Некоторое время они шли молча.
— Зачем ты лгала мне? — наконец спросил он.
— А зачем ты стал вынюхивать?
— Зачем ты, черт подери, мне лгала? — повторил он и стряхнул со своей руки ее ладонь. Потом остановился и, повернувшись к ней, схватил ее за плечи. — Зачем?
— Потому что была уверена, что ты сбежишь, как только узнаешь правду. Вот как ты собираешься сбежать сейчас.
— И почему это для тебя так важно?
— Да важно. Очень важно.
— Почему?
— А ты как думаешь? — спросила она.
Он отпустил ее. Его плечи сгорбились. Внезапно он почувствовал себя очень маленьким.
— Не знаю... я не знаю, что думать, — бормотал он.
— Нам обязательно обсуждать это здесь, на ветру? — Она подошла к нему ближе. — Хэл... Пойдем ко мне. — Его била дрожь. Он знал, что ветер с реки здесь ни при чем. — Хэл! Ну пожалуйста. Пойдем ко мне. Я буду любить тебя. Пожалуйста.
— Только никогда больше не лги мне, — попросил он.
— Обещаю. — Она коснулась рукой его лица. Нежно поцеловала прямо в губы. — А теперь пойдем.
Она снова взяла его под руку и повела из парка, через улицу прямо в свой дом.
На следующее утро Карелла явился к Нелсону Райли и застал художника за работой. Казалось, Райли был крайне недоволен столь ранним визитом.
— По пятницам я заканчиваю недельную работу, — сообщил он. — Стараюсь сделать как можно больше, все подготовить к понедельнику. Надо было сначала позвонить.
Перед Кареллой стоял огромный рыжеволосый детина с зелеными, гневно сверкающими глазами, испачканными краской мосластыми руками, в одной из которых была зажата наподобие сабли большая кисть.
— Ради Бога, извините, — сказал Карелла. — Но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов.
— А где второй коп? Тот, маленький? По крайней мере у него хватало такта сначала позвонить. Вы, очевидно, считаете, что художники сидят и ждут, пока на них снизойдет вдохновение, чтобы начать работу. Я — рабочая лошадка, такая же, как и вы.
— Я все понимаю, — извиняющимся тоном произнес Карелла. — Разница только в том, что я занимаюсь убийствами.
Он не стал уточнять, что занимается двумя убийствами. Для того он и пришел сюда, чтобы узнать, что именно Райли знает о втором преступлении.
— Мне наплевать, над чем вы там работаете, — ворчал Райли, — А я работаю над полотном три на четыре, и у меня уже ноги подкашиваются! Вы думаете, трудно только убийство расследовать? Пойдите посмотрите на эту тетку у стены!
Карелла взглянул на «эту тетку», которая была никакой не теткой, а склоном покрытой снегом горы, по которому скользили лыжники.
— Вы чувствуете, что идет снег? — спросил Райли.
— Нет, — честно признался Карелла.
— Вот и я тоже. А хочу, чтобы шел снег. Но каждый раз, когда я добавляю белый, теряется цвет. Яркие костюмы лыжников, этот алый и ярко-зеленый на флажках на той хижине, насыщенно-коричневая окраска кресел подъемника — видите эти сильные, чистые краски? Я люблю цвет. Но мне каждый раз приходится все переделывать, потому что белый приглушает все остальные цвета. Если я не сумею создать впечатление падающего снега сегодня, то всю неделю буду беситься. И какое мне дело до вашего убийства? И вообще, я уже рассказал все, что знал, другому копу.
— Мистер Райли, — спокойно заметил Карелла, — если вы не нарисуете этот снег, то всего-навсего будете беситься все выходные, если же мы не расколем свой орешек, то кто-то избежит наказания за преступление, и мы будем беситься не только в выходные, но очень и очень долго.
— Послушай, парень, не надо только ныть здесь, ладно? — сказал Райли. — Мне действительно наплевать, даже если вы и завалены работой и мало получаете. Пойди и пожалуйся в Армию Спасения. Никто тебя не заставлял идти в копы.
— Это так, — ответил Карелла. — Но раз уж так случилось, и я здесь, то думаю, вам не так уж трудно проявить хоть каплю вежливости.
— Подумали бы лучше о вежливости сами, прежде чем вламываться к человеку, пытающемуся передать снег, сняли бы трубку и позвонили!
— Только Господу удается изобразить снег, — глубокомысленно заметил Карелла, и Райли неожиданно расхохотался. Карелла неуверенно улыбнулся: — Так мы можем поговорить?
— Ладно, только по-быстрому, — Райли покачал головой. — У меня действительно полно дел.
«И у меня тоже», — подумал Карелла, но вслух произнес:
— Я лишь хотел напомнить вам о тех людях, о которых вас спрашивал мой коллега.
— Каких людях?
— Друзьях Мэрилин Холлис.
— Снова здорово — Мэрилин и ее друзья, — усмехнулся Райли. — Ей-богу, она не имеет никакого отношения к убийству этого парня, как там его?
— МакКеннон, — подсказал Карелла. — Почему вы считаете, что она не имеет к этому никакого отношения?
— Потому что, во-первых, она была со мной в день его смерти. Вот на этой картине как раз и изображено то место, где мы с ней были. Если внимательно посмотреть, то можно увидеть Мэрилин, вот она, у подъемника, — наклонилась и поправляет крепления. Вот эта девушка в темно-желтой куртке — она все выходные была в этой куртке персикового цвета. Я люблю чистые тона. И потом Мэрилин поклялась, что не имеет никакого отношения к смерти этого парня. А Мэрилин никогда не лжет.
— Все лгут, — сказал Карелла.
— Только не Мэрилин.
«Непорочная Мэрилин, — подумал Карелла. — Хоть причисляй ее к лику святых. Единственный человек во всей вселенной, который никогда не лжет».
— Все, — снова повторил он, сильно напирая на это слово.
«В том числе и я», — подумал он. И даже не произнеся ни слова, — ведь он до сих пор ничего не сказал о смерти Бэзила Холландера. Но ведь и Райли тоже ничего об этом не говорил. Так, может быть, лгут они оба?
— Когда она вам это говорила? — спросил он.
— Говорила что?
— Что не имеет отношения к смерти МакКеннона.
— Мы с ней разговаривали по телефону, после того, как другой коп...
— Уиллис.
— Да, такой маленький. Мы говорили после того, как он у меня побывал. Я сказал, что точно знаю, что она была со мной все выходные, но, может быть, она наняла какого-нибудь бандита, чтобы тот подбросил в чашку яд — мало ли какие у нее были причины? Вот тогда она поклялась мне самыми страшными клятвами, что даже не знала, что МакКеннон умер, пока вы не пришли и не сообщили ей об этом.
— Она именно так и выразилась?
— Примерно так.
— И вы, разумеется, тоже ничего об этом не знали, пока мой коллега не пришел к вам?
— Да, тот маленький.
— Уиллис.
— Ага.
— А почему это вы решили, что мисс Холлис — или кто-либо еще — может нанять убийцу?
— Я не думал об этом серьезно...
— Однако достаточно серьезно, чтобы спросить ее.
— Это было сделано в шутку.
— А, так это вы шутили...
— Да ведь не насчет убийства. Здесь шутки неуместны. Насчет наемного бандита.
— Но вы считали, что это невозможно?
— Ну кто же будет нанимать бандита, чтобы бросить яд в чью-то там чашку?
— Вы считаете, что МакКеннон был отравлен именно так? Что кто-то подсыпал ему яда в чашку?
— Я не знаю, как он был отравлен. Я только хочу сказать, что бандиты ломают руки или стреляют по ногам. Они не занимаются такими чисто женскими убийствами, как отравление... — Внезапно он замолчал. — Что это вы меня пытаетесь спровоцировать?
— Просто слушаю, — ответил Карелла.
— Знаете, мне не нравится, как вы слушаете, — сказал Райли. — Вы слушаете как-то очень выборочно.
— Вам не кажется, что бандит мог бы силой заставить МакКеннона проглотить этот яд?
— Представления не имею, каким образом яд попал в мистера МакКеннона. — Он, казалось, пытался защититься. Мускулистые руки сложены на мощной груди, рот скривился, даже, казалось, густые рыжие усы растопорщились еще больше.
— Хорошо, давайте поговорим о других двух мужчинах, с которыми она встречалась, — сменил тему Карелла.
— Я не знаю двух других, тех, о которых говорил ваш коллега.
— Уиллис.
— Да, маленький такой. Я их не знаю, как не знал и мистера МакКеннона, и если я сейчас же не начну работать над снегом, то скоро стану злиться и все разнесу к чертовой матери, мистер Карелла.
— Чип Эндикотт? — продолжал Карелла. — Никогда о нем не слышали? Скорее, Чарльз Эндикотт младший. Юрист.
— Никогда не знал его, и когда приходил ваш коллега, и теперь.
— А Бэзила Холландера?
— Тоже не знаю.
— И имени его никогда не слышали?
— Нет...
— Оно было вам незнакомо, когда приходил мой коллега... — Карелла сверился со своими записями, — это было двадцать пятого марта, так? На следующий день после убийства МакКеннона. Тогда вам это имя было неизвестно.
— Да.
— А сейчас оно вам известно?
— Нет.
— Вы читаете газеты, мистер Райли?
— Да.
— А телевизор смотрите?
— У меня нет телевизора.
— А вы слушаете радио?
— Когда работаю над картинами.
— И все же имя Бэзила Холландера вам неизвестно?
— Я же только что сказал вам...
— Вы знаете, что Бэзил Холландер мертв?
Не отводить глаз!
— Вы знаете, что он убит?
Смотреть в глаза.
— Его зарезали в собственной квартире на Эддисон-стрит, в центральной части города. И вы об этом не знали, это так?
— Нет, я...
— Вы разговаривали с мисс Холлис с начала этого месяца?
— Вообще-то нет, я...
— Сегодня четвертое, мистер Райли. Вы разговаривали с мисс Холлис с первого числа?
— Нет.
— Я думал, вы близкие друзья.
— Да, но...
Наступило молчание. Когда Райли заговорил снова, голос его был еще слышен.
— Это действительно очень серьезно?
— Да, очень.
— Я хочу сказать... значит, кто-то убивает ее друзей?
— Пока двоих, — сказал Карелла, не сводя глаз с его лица.
Он ничего не смог прочесть в глазах художника, когда рассказывал ему о Бэзиле Холландере, ни один самописец не подпрыгнул в этом крохотном детекторе лжи, ничто не указывало на тяжелый грех на душе, — все говорило лишь о том, что Райли действительно крайне удивлен. Теперь же он заметил в его глазах нечто похожее на страх. Большой рыжеволосый медведь неожиданно понял, что двое из четырех друзей Мэрилин убиты и что он также является другом мисс Мэрилин.
— Так кто же я — подозреваемый или возможная жертва? — спросил он. Лицо его побледнело и резко выделялось на фоне рыжих волос и пышных усов.
— Если бы я знал, — покачал головой Карелла.
— Мне нужна защита полиции, — сказал Райли.
Глава 9
Теплый весенний день сменился довольно прохладным вечером, и, подходя к дому, он поднял воротник пальто. На звонок никто не ответил. Он снова позвонил. «О, лапочка, я бы с удовольствием, но у меня весь день забит». И ночь тоже? Он с остервенением жал на кнопку звонка, однако никто не отвечал. «Хорошо, — подумал он. — Времени у меня полно. А может быть, и нет. Может быть, время играет против меня и Мэрилин Холлис?» Он сам не понимал, почему он, собственно, беспокоится о ней.
Он прошел к своей машине, стоящей на противоположной стороне, открыл ее и сгорбился на переднем сиденье, наблюдая за входом в дом номер 1211. Без десяти десять к дому подъехало такси. Оттуда вышла Мэрилин, в том же костюме, что и утром, лишь сверху наброшен легкий плащ. Она заплатила шоферу и направилась к входной двери, шаря в сумке в поисках ключей. Уиллис выскочил из машины, сильно хлопнув дверцей. Она тут же обернулась:
— Привет, привет, какой сюрприз!
— Ага, — сказал он, направляясь в ее сторону.
Она поцеловала его в щеку.
— Ты пришел рано.
— Да почти на двенадцать часов раньше.
— Ну все равно заходи.
— Давай, лучше пройдемся, — предложил он.
— Холодновато для прогулок, — улыбнулась она.
— Ничего, подышим свежим воздухом. — Он внимательно разглядывал ее лицо, пытаясь что-то прочитать в ее глазах при свете уличного фонаря.
— Ладно, — Мэрилин взяла его под руку, и они пошли в сторону реки.
Этот город с пренебрежением относился к реке, омывающей его северную часть. Прямо вдоль берега шла автострада, так что для прогулочной дорожки не оставалось места. Нет, это не река влюбленных, хотя сегодня здесь был не вчерашний влюбленный, а просто полицейский, выполняющий свою работу. «Мне гораздо больше нравится, когда ты не просто полицейский, выполняющий свою работу». Еще бы, подумал он. Когда они вошли в небольшой сквер напротив ее дома, со стороны реки подул свежий ветер, и она сильно вцепилась в его руку. Да, девушка, теперь тебе надо держаться покрепче!
— Кто такой Джозеф Сиарт? — спросил он.
Прямо в солнечное сплетение.
Она ответила не сразу. Но рука не дрогнула, выражение лица не изменилось. Очень спокойное выражение.
— Старый знакомый.
— И чем он занимается?
— Зачем спрашивать, если ты и так все знаешь.
— Он сутенер, да?
— Когда я его знала, он был сутенером. Я не видела его по крайней мере лет шесть.
— Думаю, даже семь, — сказал Уиллис. — С того самого момента, как он заплатил штраф за проститутку по имени Мэри Энн Холлис.
— Ну и что? Я же говорила тебе, что делала в своей жизни ужасные вещи.
— Ты также говорила, что тебе это нравилось.
— Да, мне было очень весело, ты это хотел услышать? Так вот, значит, чем занимаются друзья? — она покачала головой, в голосе ее звучала ужасная обида, — этакая несчастная обманутая детка. — Проверяют прошлое?
— Именно этим и занимаются полицейские.
— Вчера ночью ты был совсем другой.
— Но сегодня вечером я полицейский. Значит, ты под этим именем жила в Хьюстоне? Там, где ловила клиентов?
— Это мое настоящее имя, — сказала она.
— Мэри Энн Холлис.
— Да, Мэри Энн Холлис. Я изменила его на Мэрилин, когда переехала сюда, на восток.
— Почему? Разве тебя разыскивают в Хьюстоне?
— Нет, конечно! — ответила она.
И это было правдой. Колворти говорил ему, что после того задержания они больше о ней не слышали.
— А Джесси Стюарт существует на свете?
— Нет.
— Нет никакого отчима-миллионера?
— Нет.
— Так кто же платит за этот райский уголок на той стороне улицы?
— Я сама.
Она по-прежнему держала его под руку. Он был удивлен, что она не отпускала его. Так рука об руку они шли по парку, как пара любовников, каковыми, в техническом смысле этого слова, и являлись. Случайный прохожий мог бы подумать, что они решают вопросы своей будущей жизни. А они говорили о прошлом — и о возможном завершении настоящего.
— И откуда у тебя такие деньги? — спрашивал он.
— Я их заработала.
— Проституцией?
— Это нелегкий труд, можешь мне поверить.
— Но дом стоит по крайней мере мил...
— Семьсот пятьдесят, — подсказала она.
— Пусть так. И ты хочешь сказать мне, что заработала эти деньги, лежа на спине.
— Чаще — стоя на коленях.
— Должно быть, работала круглые сутки?
— Я много лет этим занималась.
— И Сиарт позволял тебе брать эти деньги себе?
— После того случая я порвала с ним отношения.
— И он тебя отпустил? Кому ты рассказываешь?
— Он меня не отпустил, я просто убежала. Прямо до Буэнос-Айреса.
— Где и заработала семьсот пятьдесят...
— Даже больше. В Аргентине полно богачей. Я работала без крыши. Все деньги, каждый цент, я оставляла себе.
— А тебя не разыскивают за что-нибудь в Аргентине? — вдруг спросил он.
— Меня никто нигде не разыскивает! Что с тобой сегодня?
— Так почему же ты сменила имя?
— И из-за этого меня теперь надо считать сбежавшей преступницей? Что особенного в том, что я изменила имя? Может быть, просто поняла, что хватит? Порвала с прошлым, приехала сюда и начала новую жизнь...
— Ты продолжаешь заниматься проституцией?
— Я же говорю, нет.
— Нет, ты мне этого не говорила!
— Я сказала, что начала новую жизнь, разве нет? По-моему, это не подразумевает проституцию.
Теперь они ссорились. Как настоящие влюбленные.
— А разве этот ворюга Микки не был твоим клиентом?
— Да просто одна моя подруга попросила меня...
— А все эти мужчины на твоем автоответчике?
— Просто знакомые, случайные знакомые.
— Это и значит — клиенты.
— Ничего это не значит, засранец чертов! — закричала она.
— Ничего себе выраженьице для приличной женщины.
— Я приличная женщина! — воскликнула она.
— Если ты не занимаешься проституцией, на что же ты живешь?
— Я уехала из Буэнос-Айреса с двумя миллионами долларов.
— О, ты работала даже больше, чем я предполагал.
— Гораздо, — сердито сказала она. — Я хорошо работала, у меня и сейчас неплохо выходит. — Она помолчала, затем добавила тихонько: — Ты и сам знаешь.
— Но не в профессиональном плане, да?
— Ну сколько же раз можно повторять одно и то же?!
— Столько, сколько мне надо.
— Я больше не занимаюсь проституцией, — тяжело вздохнула она. — То, что осталось после покупки дома, я вложила в ценные бумаги. Моего брокера зовут...
— Я знаю. Хэдли Филдс с Мерилл Линч.
— Да.
Некоторое время они шли молча.
— Зачем ты лгала мне? — наконец спросил он.
— А зачем ты стал вынюхивать?
— Зачем ты, черт подери, мне лгала? — повторил он и стряхнул со своей руки ее ладонь. Потом остановился и, повернувшись к ней, схватил ее за плечи. — Зачем?
— Потому что была уверена, что ты сбежишь, как только узнаешь правду. Вот как ты собираешься сбежать сейчас.
— И почему это для тебя так важно?
— Да важно. Очень важно.
— Почему?
— А ты как думаешь? — спросила она.
Он отпустил ее. Его плечи сгорбились. Внезапно он почувствовал себя очень маленьким.
— Не знаю... я не знаю, что думать, — бормотал он.
— Нам обязательно обсуждать это здесь, на ветру? — Она подошла к нему ближе. — Хэл... Пойдем ко мне. — Его била дрожь. Он знал, что ветер с реки здесь ни при чем. — Хэл! Ну пожалуйста. Пойдем ко мне. Я буду любить тебя. Пожалуйста.
— Только никогда больше не лги мне, — попросил он.
— Обещаю. — Она коснулась рукой его лица. Нежно поцеловала прямо в губы. — А теперь пойдем.
Она снова взяла его под руку и повела из парка, через улицу прямо в свой дом.
На следующее утро Карелла явился к Нелсону Райли и застал художника за работой. Казалось, Райли был крайне недоволен столь ранним визитом.
— По пятницам я заканчиваю недельную работу, — сообщил он. — Стараюсь сделать как можно больше, все подготовить к понедельнику. Надо было сначала позвонить.
Перед Кареллой стоял огромный рыжеволосый детина с зелеными, гневно сверкающими глазами, испачканными краской мосластыми руками, в одной из которых была зажата наподобие сабли большая кисть.
— Ради Бога, извините, — сказал Карелла. — Но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов.
— А где второй коп? Тот, маленький? По крайней мере у него хватало такта сначала позвонить. Вы, очевидно, считаете, что художники сидят и ждут, пока на них снизойдет вдохновение, чтобы начать работу. Я — рабочая лошадка, такая же, как и вы.
— Я все понимаю, — извиняющимся тоном произнес Карелла. — Разница только в том, что я занимаюсь убийствами.
Он не стал уточнять, что занимается двумя убийствами. Для того он и пришел сюда, чтобы узнать, что именно Райли знает о втором преступлении.
— Мне наплевать, над чем вы там работаете, — ворчал Райли, — А я работаю над полотном три на четыре, и у меня уже ноги подкашиваются! Вы думаете, трудно только убийство расследовать? Пойдите посмотрите на эту тетку у стены!
Карелла взглянул на «эту тетку», которая была никакой не теткой, а склоном покрытой снегом горы, по которому скользили лыжники.
— Вы чувствуете, что идет снег? — спросил Райли.
— Нет, — честно признался Карелла.
— Вот и я тоже. А хочу, чтобы шел снег. Но каждый раз, когда я добавляю белый, теряется цвет. Яркие костюмы лыжников, этот алый и ярко-зеленый на флажках на той хижине, насыщенно-коричневая окраска кресел подъемника — видите эти сильные, чистые краски? Я люблю цвет. Но мне каждый раз приходится все переделывать, потому что белый приглушает все остальные цвета. Если я не сумею создать впечатление падающего снега сегодня, то всю неделю буду беситься. И какое мне дело до вашего убийства? И вообще, я уже рассказал все, что знал, другому копу.
— Мистер Райли, — спокойно заметил Карелла, — если вы не нарисуете этот снег, то всего-навсего будете беситься все выходные, если же мы не расколем свой орешек, то кто-то избежит наказания за преступление, и мы будем беситься не только в выходные, но очень и очень долго.
— Послушай, парень, не надо только ныть здесь, ладно? — сказал Райли. — Мне действительно наплевать, даже если вы и завалены работой и мало получаете. Пойди и пожалуйся в Армию Спасения. Никто тебя не заставлял идти в копы.
— Это так, — ответил Карелла. — Но раз уж так случилось, и я здесь, то думаю, вам не так уж трудно проявить хоть каплю вежливости.
— Подумали бы лучше о вежливости сами, прежде чем вламываться к человеку, пытающемуся передать снег, сняли бы трубку и позвонили!
— Только Господу удается изобразить снег, — глубокомысленно заметил Карелла, и Райли неожиданно расхохотался. Карелла неуверенно улыбнулся: — Так мы можем поговорить?
— Ладно, только по-быстрому, — Райли покачал головой. — У меня действительно полно дел.
«И у меня тоже», — подумал Карелла, но вслух произнес:
— Я лишь хотел напомнить вам о тех людях, о которых вас спрашивал мой коллега.
— Каких людях?
— Друзьях Мэрилин Холлис.
— Снова здорово — Мэрилин и ее друзья, — усмехнулся Райли. — Ей-богу, она не имеет никакого отношения к убийству этого парня, как там его?
— МакКеннон, — подсказал Карелла. — Почему вы считаете, что она не имеет к этому никакого отношения?
— Потому что, во-первых, она была со мной в день его смерти. Вот на этой картине как раз и изображено то место, где мы с ней были. Если внимательно посмотреть, то можно увидеть Мэрилин, вот она, у подъемника, — наклонилась и поправляет крепления. Вот эта девушка в темно-желтой куртке — она все выходные была в этой куртке персикового цвета. Я люблю чистые тона. И потом Мэрилин поклялась, что не имеет никакого отношения к смерти этого парня. А Мэрилин никогда не лжет.
— Все лгут, — сказал Карелла.
— Только не Мэрилин.
«Непорочная Мэрилин, — подумал Карелла. — Хоть причисляй ее к лику святых. Единственный человек во всей вселенной, который никогда не лжет».
— Все, — снова повторил он, сильно напирая на это слово.
«В том числе и я», — подумал он. И даже не произнеся ни слова, — ведь он до сих пор ничего не сказал о смерти Бэзила Холландера. Но ведь и Райли тоже ничего об этом не говорил. Так, может быть, лгут они оба?
— Когда она вам это говорила? — спросил он.
— Говорила что?
— Что не имеет отношения к смерти МакКеннона.
— Мы с ней разговаривали по телефону, после того, как другой коп...
— Уиллис.
— Да, такой маленький. Мы говорили после того, как он у меня побывал. Я сказал, что точно знаю, что она была со мной все выходные, но, может быть, она наняла какого-нибудь бандита, чтобы тот подбросил в чашку яд — мало ли какие у нее были причины? Вот тогда она поклялась мне самыми страшными клятвами, что даже не знала, что МакКеннон умер, пока вы не пришли и не сообщили ей об этом.
— Она именно так и выразилась?
— Примерно так.
— И вы, разумеется, тоже ничего об этом не знали, пока мой коллега не пришел к вам?
— Да, тот маленький.
— Уиллис.
— Ага.
— А почему это вы решили, что мисс Холлис — или кто-либо еще — может нанять убийцу?
— Я не думал об этом серьезно...
— Однако достаточно серьезно, чтобы спросить ее.
— Это было сделано в шутку.
— А, так это вы шутили...
— Да ведь не насчет убийства. Здесь шутки неуместны. Насчет наемного бандита.
— Но вы считали, что это невозможно?
— Ну кто же будет нанимать бандита, чтобы бросить яд в чью-то там чашку?
— Вы считаете, что МакКеннон был отравлен именно так? Что кто-то подсыпал ему яда в чашку?
— Я не знаю, как он был отравлен. Я только хочу сказать, что бандиты ломают руки или стреляют по ногам. Они не занимаются такими чисто женскими убийствами, как отравление... — Внезапно он замолчал. — Что это вы меня пытаетесь спровоцировать?
— Просто слушаю, — ответил Карелла.
— Знаете, мне не нравится, как вы слушаете, — сказал Райли. — Вы слушаете как-то очень выборочно.
— Вам не кажется, что бандит мог бы силой заставить МакКеннона проглотить этот яд?
— Представления не имею, каким образом яд попал в мистера МакКеннона. — Он, казалось, пытался защититься. Мускулистые руки сложены на мощной груди, рот скривился, даже, казалось, густые рыжие усы растопорщились еще больше.
— Хорошо, давайте поговорим о других двух мужчинах, с которыми она встречалась, — сменил тему Карелла.
— Я не знаю двух других, тех, о которых говорил ваш коллега.
— Уиллис.
— Да, маленький такой. Я их не знаю, как не знал и мистера МакКеннона, и если я сейчас же не начну работать над снегом, то скоро стану злиться и все разнесу к чертовой матери, мистер Карелла.
— Чип Эндикотт? — продолжал Карелла. — Никогда о нем не слышали? Скорее, Чарльз Эндикотт младший. Юрист.
— Никогда не знал его, и когда приходил ваш коллега, и теперь.
— А Бэзила Холландера?
— Тоже не знаю.
— И имени его никогда не слышали?
— Нет...
— Оно было вам незнакомо, когда приходил мой коллега... — Карелла сверился со своими записями, — это было двадцать пятого марта, так? На следующий день после убийства МакКеннона. Тогда вам это имя было неизвестно.
— Да.
— А сейчас оно вам известно?
— Нет.
— Вы читаете газеты, мистер Райли?
— Да.
— А телевизор смотрите?
— У меня нет телевизора.
— А вы слушаете радио?
— Когда работаю над картинами.
— И все же имя Бэзила Холландера вам неизвестно?
— Я же только что сказал вам...
— Вы знаете, что Бэзил Холландер мертв?
Не отводить глаз!
— Вы знаете, что он убит?
Смотреть в глаза.
— Его зарезали в собственной квартире на Эддисон-стрит, в центральной части города. И вы об этом не знали, это так?
— Нет, я...
— Вы разговаривали с мисс Холлис с начала этого месяца?
— Вообще-то нет, я...
— Сегодня четвертое, мистер Райли. Вы разговаривали с мисс Холлис с первого числа?
— Нет.
— Я думал, вы близкие друзья.
— Да, но...
Наступило молчание. Когда Райли заговорил снова, голос его был еще слышен.
— Это действительно очень серьезно?
— Да, очень.
— Я хочу сказать... значит, кто-то убивает ее друзей?
— Пока двоих, — сказал Карелла, не сводя глаз с его лица.
Он ничего не смог прочесть в глазах художника, когда рассказывал ему о Бэзиле Холландере, ни один самописец не подпрыгнул в этом крохотном детекторе лжи, ничто не указывало на тяжелый грех на душе, — все говорило лишь о том, что Райли действительно крайне удивлен. Теперь же он заметил в его глазах нечто похожее на страх. Большой рыжеволосый медведь неожиданно понял, что двое из четырех друзей Мэрилин убиты и что он также является другом мисс Мэрилин.
— Так кто же я — подозреваемый или возможная жертва? — спросил он. Лицо его побледнело и резко выделялось на фоне рыжих волос и пышных усов.
— Если бы я знал, — покачал головой Карелла.
— Мне нужна защита полиции, — сказал Райли.
Глава 9
То же самое понадобилось и Чарльзу Ингерсолу Эндикотту младшему.
В одиннадцать часов дня той же пятницы 4 апреля, внимательно все обдумав и обсудив со своими партнерами в компании «Хаккет, Роллингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш», он позвонил в участок и поговорил — не с Уиллисом, который в тот момент был еще в постели с Мэрилин Холлис, — а с Кареллой, только что вернувшимся после своей короткой встречи с Нелсоном
Райли. Адвокат сообщил, что ему и его коллегам кажется что кто-то регулярно убивает друзей Мэрилин Холлис — кстати, обратил ли Карелла внимание на то, что второе убийство произошло именно в День Смеха? — и может быть, учитывая то, что он является одним из ближайших друзей Мэрилин, полиция на некоторое время обеспечит его безопасность? Не кажется ли Карелле, что он, Эндикотт младший, может стать следующим в этой цепочке убийств?
Честно говоря, Карелла считал Эндикотта очень даже возможным кандидатом на уничтожение, однако ответил ему лишь то, что обязательно проконсультируется со своим начальством (выражение, чем-то напоминающее витиеватый стиль юристов) и, как только будет принято решение, тут же с ним свяжется.
— А где, черт побери, этот Уиллис? — спросил лейтенант Бернс.
— Его дежурство начинается с четырех, — ответил Карелла.
— Тогда какого черта ты здесь делаешь?
— Хочу получить ваше место, — улыбнулся Карелла.
— Ради Бога, — ответил Бернс.
— Что мне сказать Эндикотту? И Райли?
— Так, значит, они заволновались?
— А вы бы на их месте? Бернс пожал плечами:
— Я слишком давно вращаюсь в этом мире. Если станешь все время бояться, что когда-нибудь вылетишь из окна небоскреба и разобьешь голову, то в два счета сойдешь с ума. Ну какова вероятность того, что этот парень подумает пришить еще двоих? Думаю, одна на миллион.
— Ну, если быть одним из этих двоих, то вероятность становится намного больше.
— И что они просят? Круглосуточное дежурство? В три смены?
— Они ничего определенного не говорили.
— А это значит, что мы должны снять шесть человек с их заданий. И у меня нет свободных шести человек, это уж точно. Особенно теперь, когда погода улучшилась и все тараканы повылезли из щелей.
— Можно использовать постовых.
— В гражданской одежде. Как только он увидит синюю форму, то моментально смоется — только его и видели.
— Так в этом-то и весь смысл.
— Нет. Задачей наших людей (если уж мы их туда отправим) должна быть не защита двух перепуганных типов. Если мы будем посылать полицейских на защиту каждого, кто считает, что его собираются убить, то у нас не останется людей на все остальные дела. Но я согласен на круглосуточное дежурство только потому, что, если этот тип действительно сделает еще одну попытку, у нас будет под рукой человек, способный его схватить. Надо посмотреть, не сможет ли капитан Фрик выделить шестерых постовых. А пока держите постоянную связь с Эндикоттом и Райли.
Через час, несмотря на возражения капитана Фрика, было принято решение, что шестерых постовых снимут с участков и в гражданской одежде отправят на круглосуточное дежурство по охране Эндикотта и Райли. Фрик (поскольку тараканов из щелей к весне повылезет немало) выделил шестерых, с которыми не жалко было расстаться — самых бестолковых полицейских, воспринявших это дежурство как небольшую передышку в опасной и утомительной работе уличного постового. Правда, задание казалось им отдыхом в санатории лишь до тех пор, пока они не узнали, что, возможно, придется столкнуться с убийцей. Копы начали спорить между собой, кто из них пойдет на дежурство в «кладбищенскую смену», надеясь, что ночью и Эндикотт, и Райли будут спать, и, следовательно, их охранники тоже получат возможность немного прикорнуть. Фрик моментально разрешил конфликт, сам распределив их по сменам — ты идешь днем, ты — вечером, а ты — в ночь. Точка. Весьма неохотно двое из шестерых болванов направились в разные стороны, один — в мансарду Нелсона Райли в центре города, другой — в контору Эндикотта, чуть подальше от центра на Джефферсон-авеню.
На данный момент оба были защищены.
В некотором роде.
Уиллис, весело насвистывая, появился на работе без четверти четыре.
Карелла, находившийся на работе с девяти утра, тем не менее отработал всю свою смену до конца. Во время своего дежурства они предотвратили вооруженное ограбление, вовремя схватив преступников, изнасилование, три разбойных нападения и квартирную кражу. Никто не пытался убить ни Эндикотта, ни Райли, к великой радости охранников, сменившихся днем без четверти четыре. Без четверти двенадцать следующая пара бездельников доложила о вступлении на дежурство и о том, что и Эндикотт, и Райли обеспечены охраной на ночь. Карелла и Уиллис освободились в одно и то же время.
Их ждали два выходных дня.
Карелла направился прямо домой на Риверхед к жене и детям.
Уиллис пошел в дом на Харборсайд Лейн.
Одно крыло дома было закрыто — «чтобы не топить зря» — сказала она; там хранилось барахло, которому не нашлось места в основной части дома. Например ваза, расписанная яркими цветами, стояла на чем-то вроде журнального столика, покрытого красной шалью. Мэрилин рассказала ему, что эту вазу расписал один человек, который продавал на тротуаре в центре города возле Квартер всевозможные керамические изделия, довольно безобразные, а вот эта ваза, по ее мнению, была действительно замечательной, хотя краски могут выцвести. Раньше в вазе стояли искусственные цветы, но она их убрала, когда обнаружила, что в потолке дырка. Тогда она передвинула коробку с вазой и шалью прямо под дырку в потолке, потому что, если уж и подставлять что-то под дырку, так ваза смотрится намного эстетичнее, чем, например, кастрюля. Разве нет?
То, что Уиллис принял за журнальный столик, спрятанный под шалью, на самом деле было ящиком. Шаль она купила в Буэнос-Айресе, куда сбежала от Джозефа Сиарта. А ящик оказался решетчатой деревянной коробкой от апельсинов, которую она подобрала у продуктового магазина, когда впервые приехала в этот город. Она хотела отклеить от ящика красивую наклейку и отдать в окантовку в один из небольших художественных салонов на Стем-стрит, где очень здорово делали подобную работу, даже какой-нибудь паршивый карандашный рисунок после их оформления смотрелся как набросок Пикассо. Она притащила сюда этот ящик, когда купила дом, но так и не отодрала наклейку и наконец перетащила его в этот «склад», закрыла шалью и поставила на него вазу с искусственными цветами.
На стене висели четыре собачьих поводка.
Когда-то у нее была собака, сразу же после того, как она купила этот дом, здоровенный абсолютно черный Лабрадор по кличке Айсберг. Однако ей некогда было выгуливать пса в парке, поскольку она была занята отделкой дома, носилась по магазинам и салонам, обставляя дом. И она отдала собаку одному человеку, своему другу...
— Другу или приятелю? — спросил Уиллис.
— Да, пожалуй, другу, — ответила она.
...Однако собака попала под машину, и это могло бы положить конец их дружбе прямо тут же, поскольку он так безответственно отнесся к своему долгу. Тем не менее она продолжала встречаться с ним до тех пор, пока не узнала, что у возлюбленного в Лас-Вегасе есть жена и четверо детей, и тогда она сказала ему, что не любит бабников и лгунов, особенно лживых бабников, которые отпускают собак на улице без поводка, где их сбивают «кадиллаки». Поводки она оставила, потому что действительно любила свою собаку, а еще потому, что, возможно, когда-нибудь заведет себе другого пса, хотя, наверное, еще не скоро.
Вся комната была забита картонными коробками. В одних лежали старые письма, в основном от друзей, проживающих в этом городе, полученные, когда она жила на Побережье или в Хьюстоне, в «конюшне» Сиарта. Ей не хотелось рассказывать о своей жизни — «обычная история, Хэл, меня бросил парень, ну и пошло», однако все же сказала, что уехала в Хьюстон после того, как ушла от одного бродяги в Малибу, который нещадно лупил ее. Нет, мать так и не нашла ее в Калифорнии. Ее мать никогда не выходила замуж за миллионера-нефтепромышленника. Как он уже прекрасно знает, все это было вранье. Потому что, если бы она стала ему рассказывать всю правду о том, что с ней происходило после того, как она уехала из Калифорнии, ей бы пришлось рассказать и о Хьюстоне, и о Буэнос-Айресе, и обо всем остальном, и тогда она потеряла бы его моментально.
В одиннадцать часов дня той же пятницы 4 апреля, внимательно все обдумав и обсудив со своими партнерами в компании «Хаккет, Роллингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш», он позвонил в участок и поговорил — не с Уиллисом, который в тот момент был еще в постели с Мэрилин Холлис, — а с Кареллой, только что вернувшимся после своей короткой встречи с Нелсоном
Райли. Адвокат сообщил, что ему и его коллегам кажется что кто-то регулярно убивает друзей Мэрилин Холлис — кстати, обратил ли Карелла внимание на то, что второе убийство произошло именно в День Смеха? — и может быть, учитывая то, что он является одним из ближайших друзей Мэрилин, полиция на некоторое время обеспечит его безопасность? Не кажется ли Карелле, что он, Эндикотт младший, может стать следующим в этой цепочке убийств?
Честно говоря, Карелла считал Эндикотта очень даже возможным кандидатом на уничтожение, однако ответил ему лишь то, что обязательно проконсультируется со своим начальством (выражение, чем-то напоминающее витиеватый стиль юристов) и, как только будет принято решение, тут же с ним свяжется.
— А где, черт побери, этот Уиллис? — спросил лейтенант Бернс.
— Его дежурство начинается с четырех, — ответил Карелла.
— Тогда какого черта ты здесь делаешь?
— Хочу получить ваше место, — улыбнулся Карелла.
— Ради Бога, — ответил Бернс.
— Что мне сказать Эндикотту? И Райли?
— Так, значит, они заволновались?
— А вы бы на их месте? Бернс пожал плечами:
— Я слишком давно вращаюсь в этом мире. Если станешь все время бояться, что когда-нибудь вылетишь из окна небоскреба и разобьешь голову, то в два счета сойдешь с ума. Ну какова вероятность того, что этот парень подумает пришить еще двоих? Думаю, одна на миллион.
— Ну, если быть одним из этих двоих, то вероятность становится намного больше.
— И что они просят? Круглосуточное дежурство? В три смены?
— Они ничего определенного не говорили.
— А это значит, что мы должны снять шесть человек с их заданий. И у меня нет свободных шести человек, это уж точно. Особенно теперь, когда погода улучшилась и все тараканы повылезли из щелей.
— Можно использовать постовых.
— В гражданской одежде. Как только он увидит синюю форму, то моментально смоется — только его и видели.
— Так в этом-то и весь смысл.
— Нет. Задачей наших людей (если уж мы их туда отправим) должна быть не защита двух перепуганных типов. Если мы будем посылать полицейских на защиту каждого, кто считает, что его собираются убить, то у нас не останется людей на все остальные дела. Но я согласен на круглосуточное дежурство только потому, что, если этот тип действительно сделает еще одну попытку, у нас будет под рукой человек, способный его схватить. Надо посмотреть, не сможет ли капитан Фрик выделить шестерых постовых. А пока держите постоянную связь с Эндикоттом и Райли.
Через час, несмотря на возражения капитана Фрика, было принято решение, что шестерых постовых снимут с участков и в гражданской одежде отправят на круглосуточное дежурство по охране Эндикотта и Райли. Фрик (поскольку тараканов из щелей к весне повылезет немало) выделил шестерых, с которыми не жалко было расстаться — самых бестолковых полицейских, воспринявших это дежурство как небольшую передышку в опасной и утомительной работе уличного постового. Правда, задание казалось им отдыхом в санатории лишь до тех пор, пока они не узнали, что, возможно, придется столкнуться с убийцей. Копы начали спорить между собой, кто из них пойдет на дежурство в «кладбищенскую смену», надеясь, что ночью и Эндикотт, и Райли будут спать, и, следовательно, их охранники тоже получат возможность немного прикорнуть. Фрик моментально разрешил конфликт, сам распределив их по сменам — ты идешь днем, ты — вечером, а ты — в ночь. Точка. Весьма неохотно двое из шестерых болванов направились в разные стороны, один — в мансарду Нелсона Райли в центре города, другой — в контору Эндикотта, чуть подальше от центра на Джефферсон-авеню.
На данный момент оба были защищены.
В некотором роде.
Уиллис, весело насвистывая, появился на работе без четверти четыре.
Карелла, находившийся на работе с девяти утра, тем не менее отработал всю свою смену до конца. Во время своего дежурства они предотвратили вооруженное ограбление, вовремя схватив преступников, изнасилование, три разбойных нападения и квартирную кражу. Никто не пытался убить ни Эндикотта, ни Райли, к великой радости охранников, сменившихся днем без четверти четыре. Без четверти двенадцать следующая пара бездельников доложила о вступлении на дежурство и о том, что и Эндикотт, и Райли обеспечены охраной на ночь. Карелла и Уиллис освободились в одно и то же время.
Их ждали два выходных дня.
Карелла направился прямо домой на Риверхед к жене и детям.
Уиллис пошел в дом на Харборсайд Лейн.
Одно крыло дома было закрыто — «чтобы не топить зря» — сказала она; там хранилось барахло, которому не нашлось места в основной части дома. Например ваза, расписанная яркими цветами, стояла на чем-то вроде журнального столика, покрытого красной шалью. Мэрилин рассказала ему, что эту вазу расписал один человек, который продавал на тротуаре в центре города возле Квартер всевозможные керамические изделия, довольно безобразные, а вот эта ваза, по ее мнению, была действительно замечательной, хотя краски могут выцвести. Раньше в вазе стояли искусственные цветы, но она их убрала, когда обнаружила, что в потолке дырка. Тогда она передвинула коробку с вазой и шалью прямо под дырку в потолке, потому что, если уж и подставлять что-то под дырку, так ваза смотрится намного эстетичнее, чем, например, кастрюля. Разве нет?
То, что Уиллис принял за журнальный столик, спрятанный под шалью, на самом деле было ящиком. Шаль она купила в Буэнос-Айресе, куда сбежала от Джозефа Сиарта. А ящик оказался решетчатой деревянной коробкой от апельсинов, которую она подобрала у продуктового магазина, когда впервые приехала в этот город. Она хотела отклеить от ящика красивую наклейку и отдать в окантовку в один из небольших художественных салонов на Стем-стрит, где очень здорово делали подобную работу, даже какой-нибудь паршивый карандашный рисунок после их оформления смотрелся как набросок Пикассо. Она притащила сюда этот ящик, когда купила дом, но так и не отодрала наклейку и наконец перетащила его в этот «склад», закрыла шалью и поставила на него вазу с искусственными цветами.
На стене висели четыре собачьих поводка.
Когда-то у нее была собака, сразу же после того, как она купила этот дом, здоровенный абсолютно черный Лабрадор по кличке Айсберг. Однако ей некогда было выгуливать пса в парке, поскольку она была занята отделкой дома, носилась по магазинам и салонам, обставляя дом. И она отдала собаку одному человеку, своему другу...
— Другу или приятелю? — спросил Уиллис.
— Да, пожалуй, другу, — ответила она.
...Однако собака попала под машину, и это могло бы положить конец их дружбе прямо тут же, поскольку он так безответственно отнесся к своему долгу. Тем не менее она продолжала встречаться с ним до тех пор, пока не узнала, что у возлюбленного в Лас-Вегасе есть жена и четверо детей, и тогда она сказала ему, что не любит бабников и лгунов, особенно лживых бабников, которые отпускают собак на улице без поводка, где их сбивают «кадиллаки». Поводки она оставила, потому что действительно любила свою собаку, а еще потому, что, возможно, когда-нибудь заведет себе другого пса, хотя, наверное, еще не скоро.
Вся комната была забита картонными коробками. В одних лежали старые письма, в основном от друзей, проживающих в этом городе, полученные, когда она жила на Побережье или в Хьюстоне, в «конюшне» Сиарта. Ей не хотелось рассказывать о своей жизни — «обычная история, Хэл, меня бросил парень, ну и пошло», однако все же сказала, что уехала в Хьюстон после того, как ушла от одного бродяги в Малибу, который нещадно лупил ее. Нет, мать так и не нашла ее в Калифорнии. Ее мать никогда не выходила замуж за миллионера-нефтепромышленника. Как он уже прекрасно знает, все это было вранье. Потому что, если бы она стала ему рассказывать всю правду о том, что с ней происходило после того, как она уехала из Калифорнии, ей бы пришлось рассказать и о Хьюстоне, и о Буэнос-Айресе, и обо всем остальном, и тогда она потеряла бы его моментально.