меня. Они винили меня в нездоровье Карла. У хорошей жены муж должен быть
здоровым и счастливым.
Единственный, кто по-настоящему привязался ко мне, - ребенок Зинни. Я
придумала игру, в которой воображала, что Марта - мое дитя. Так я сумела
пережить эти два года. Я воображала, будто живу с ней вдвоем в этом большом
доме. Остальные все уехали или же умерли, и я - мама Марты - все делаю для
нее сама, воспитываю так, как полагается, безо всякого дурного влияния со
стороны. Случалось, мы от души с ней веселились. Иногда я по-настоящему
верила, что того кошмара в кабинете доктора никогда не было. И Марта тому
доказательство, моя родная деточка, которой скоро исполнится два годика.
Но частые визиты д-ра Грантленда на ранчо напоминали мне, что все
было. Он приезжал как врач к Карлу и его отцу, к обоим. Сенатору он
нравился, поскольку не брал дорого за визиты и не предлагал дорогостоящих
методов лечения, вроде помещения в клинику или курса процедур. Отец Карла
был весьма прижимист. На столе у нас вместо масла стоял маргарин, и ничего
кроме бракованных апельсинов. С меня даже брали плату за питание, пока мои
деньги не кончились. Около двух лет я не имела нового платья. Может, если
бы оно у меня было, я не убила бы сенатора.
Милдред произнесла это тихо, не меняя тона, без видимых эмоций. На ее
лице отсутствовало всякое выражение. И лишь указательный палец двигался по
закрытому юбкой колену, рисуя маленький узор: кружок, а в нем крест, словно
она пыталась отогнать дурные мысли.
- Разумеется, я не убила бы его, если бы он умер в положенный срок.
Д-р Грантленд дал ему год, но год прошел, заканчивался второй. Не одна я
томилась в ожидании. Джерри и Зинни ждали не меньше. Они вовсю старались
стравить Карла с отцом, и это было не трудно сделать. Карлу стало немного
лучше, однако он все еще был подавлен и угрюм. Отношения с отцом у него
окончательно испортились, и старик постоянно грозился изменить свое
завещание.
Как-то вечером Джерри спровоцировал Карла на ужасный скандал по поводу
японцев, которые некогда владели частью долины. Сенатор, естественно, не
остался в стороне, как и было задумано. Карл заявил ему, что не претендует
ни на малейшую часть ранчо. Даже если он унаследует какую-либо долю
поместья, он вернет ее людям, владения которых были проданы с молотка. Я
никогда не видела старика таким взбешенным. Он сказал, что Карлу не грозит
опасность унаследовать что-либо. И на сей раз это была не пустая угроза. Он
попросил Джерри, чтобы тот связался с адвокатом и договорился о встрече на
следующее утро.
Я позвонила д-ру Грантленду, и он приехал под предлогом осмотра
сенатора. Позже я переговорила с ним во дворе. Он был настроен
пессимистически. Не то чтобы он был жадным, но деньги утекали из его
кармана. Тогда он впервые рассказал мне о том человеке, Рики или Рике,
который начал шантажировать его сразу после смерти Алисии и выудил не одну
тысячу долларов. Тот самый человек, который вчера бежал вместе с Карлом.
- Грантленд никогда раньше не заговаривал с вами о нем?
- Нет, он сказал, что старался оберегать меня. Но теперь, когда из
него выкачали все до последней капли, требовалось что-то предпринять. Прямо
не сказал, что я должна убить сенатора. Мне не нужно было об этом говорить.
Я даже не раздумывала. Я просто заставила себя позабыть, кто я такая, и
проделать все, как заводной механизм.
Ее указательный палец без устали вычерчивал на колене эмблему креста в
круге. Она произнесла, словно отвечая на вопрос:
- Если вдуматься, я вынашивала эти планы долгие годы, всю свою жизнь,
с того самого времени, когда...
Она замолчала и прикрыла ладонью невидимую эмблему на колене. Она
встала, будто сомнамбула, и подошла к окну. Во дворе на фоне светлеющего
неба виднелся резко очерченный силуэт дуба, словно его вырезали из черной
бумаги.
- С того самого времени, когда что? - спросил я, адресуясь к ее
застывшей спине.
- Я пытаюсь вспомнить. Когда ушел мой отец, после этого. Я лежала в
постели, и перед тем как заснуть, думала о разных нехороших вещах. Я хотела
разузнать, где он, найти его и...
- Убить?
- О нет! - вскричала она. - Я хотела сказать ему, что нам так его не
хватает, и привести обратно к маме и снова зажить счастливой семьей. Но
если бы он не вернулся...
- Что тогда?
- Не хочу об этом говорить. Я не помню. - Она ударила рукой по
собственному отражению в окне, но недостаточно сильно, и стекло уцелело.
Глава XXXIV
Заря осветила верхушки деревьев, словно флуоресцентные лампы в
операционной. Милдред отвернулась от резкого белого света. Вспышка эмоций
миновала, лицо ее стало спокойным, голос - ровным. Изменились только глаза.
Они были напряженными, цвета спелой сливы.
- Когда это произошло впервые, все было иначе. В тот же раз я ничего
не испытывала. Странно, когда убиваешь человека и ничего при этом не
ощущаешь. Я даже не чувствовала страха, когда поджидала его в ванной,
спрятавшись в стенном шкафу. По вечерам он всегда принимал горячую ванну,
чтобы лучше спалось. У меня был с собой молоток с полукруглой головкой для
обработки металла, который я нашла на рабочем столе Джерри в оранжерее.
Когда старик лег в ванну, я выскользнула из шкафа и ударила его молотком по
затылку. Я держала его голову под водой, пока не перестали идти пузыри.
Это заняло несколько секунд. Я отперла дверь ванной и вновь закрыла ее
на ключ снаружи, вытерла ключ и протолкнула под дверь. Затем вернула
молоток на прежнее место, где лежали инструменты Джерри. Я надеялась, что
смерть сенатора воспримется как несчастный случай, а если нет, то я хотела,
чтобы заподозрили Джерри. Ведь это с его подачи Карл ввязывался в ссоры с
отцом.
Но, как вам известно, подозрение пало на Карла. Казалось, он сам этого
хотел. Думаю, какое-то время он действительно был уверен, что это его рук
дело, и все решили, что так оно и есть. Шериф даже не назначил
расследования.
- Он вас защищал?
- Нет. Может, только подсознательно. Джерри заключил с ним некую
сделку, чтобы сэкономить полицейский бюджет и спасти репутацию семьи. Он не
хотел судебного разбирательства по делу об убийстве в его именитой семье.
Как, впрочем, и я. Я старалась не вмешиваться, когда Джерри договаривался о
помещении Карла в клинику, и подписала бумаги без единого слова.
Джерри знал, что делает. Адвокат по образованию, он устроил так, что
стал официальным опекуном Карла. Это означало, что он контролировал все. У
меня не было никаких прав на собственность семьи. На следующий день после
отправки Карла в клинику Джерри вежливо намекнул, что мне пора убираться
вон. Полагаю, Джерри подозревал меня, но он был хитрой лисой. Ему больше
подходило свалить всю вину на Карла и никому не показывать собственных
карт.
Д-р Грантленд также от меня отвернулся. Он сказал, что порывает со
мной, так как я испортила все дело. Он сказал, что больше не станет меня
покрывать. Даже если шантажист пойдет в полицию и заявит на меня, ему все
равно. И мне не следует думать, что удастся ему отомстить, впутав его в
неприятности. Мне никто не поверит на слово, а уж он-то докажет, что я
законченная шизофреничка. Он ударил меня и выставил за дверь. Сказал, что
если мне это не по душе, он немедленно вызовет полицию.
Последние шесть месяцев я только и делаю, что жду, когда за мной
придут, - сказала она. - Жду, когда в дверь постучат. Иной ночью я хотела,
чтобы они пришли, мечтала о том, чтобы они пришли и положили всему конец.
Иной ночью мне было безразлично, придут или нет. Иной ночью - это было
самое худшее время - я лежала в холодном ознобе, смотрела на тикающие часы
и вела счет секундам - всю ночь. Часы начинали тикать, словно рок, громче и
громче, будто Обрекающие, стукнувшие в дверь и затопавшие вверх по
лестнице.
Я извелась настолько, что ночью боялась заснуть. Последние четыре ночи
и не сомкнула глаз, с того времени, как узнала о товарище Карла по клинике.
Он, этот Рика, знал обо мне все. Я представляла, как он рассказывает Карлу.
Карл от меня отворачивается. Во всем мире не останется никого, кому бы я
просто нравилась. Когда вчера утром мне позвонили и сказали, что Карл бежал
на пару с ним, я поняла, что мне конец. - Она посмотрела на меня ясным,
спокойным взглядом. - Остальное вам известно. Ведь вы находились здесь.
- Я видел это с внешней стороны.
- А больше и не было ничего, только внешняя сторона. Никакой
внутренней стороны, по крайней мере, для меня. Все происходило словно по
ритуалу, который я придумала. Всякий предпринимаемый мною шаг имел значение
в данный момент, но сейчас я не могу вспомнить ни одно из этих значений.
- Расскажите, что вы делали с того времени, как решились на убийство
Джерри.
- Это решилось само собой, - ответила она. - Решения я не принимала, у
меня не осталось выбора. Незадолго до того, как вы приехали в город, мне на
работу позвонил д-р Грантленд. Это был его первый звонок за 6 месяцев. Он
сказал, что Карл раздобыл заряженный револьвер. Если бы Карл застрелил
Джерри, многие проблемы разрешились бы. Появились бы деньги на случай, если
Рика станет представлять для нас большую опасность. Кроме того, Грантленд
сможет оказать влияние на Зинни, чтобы не допустить расследования других
смертей. У меня даже появится шанс получить свою долю наследства. Если Карл
не застрелит Джерри, то все сорвется.
Между тем Карл и не собирался убивать кого-либо. Я выяснила это, когда
поговорила с ним в апельсиновой роще. Бывшее при нем оружие оказалось
пистолетом его матери, которым Карла снабдил сам Грантленд. Карл хотел
задать Джерри несколько вопросов об этом... о ее смерти. Очевидно,
Грантленд сказал ему, что Джерри убил ее.
Я не была абсолютно уверена в том, что Джерри подозревает меня, но
боялась, что он расскажет Карлу. Я должна была убить его по этой, а также
многим другим причинам, за все его издевки и придирки, которые мне пришлось
вытерпеть. Я сказала Карлу, что сама поговорю с Джерри, и убедила его
отдать мне револьвер. Если обнаружится, что Карл вооружен, его могут
пристрелять безо всяких вопросов. Я посоветовала ему схорониться от чужих
глаз и, если удастся, прийти домой, когда стемнеет. Обещала, что укрою его.
Я спрятала пистолет - засунула его во влагалище - было так больно, что
я упала в обморок на лужайке. Когда я осталась одна, я переложила револьвер
в сумочку. Позже, когда Джерри отправился в оранжерею, я пошла следом и
выстрелила ему дважды в спину. Я вытерла пистолет и оставила его рядом с
телом. Больше он не был мне нужен.
Она вздохнула с такой безмерной усталостью, которая накапливается в
человеке годами. Даже мотор ее вины сбавил обороты. Однако в круге убийств
оставалась еще одна смерть.
У меня на языке продолжали вертеться вопросы, одни только вопросы, с
привкусом ответов на них, соленым, как море или слезы, горьким, как железо
или страх, кисло-сладким, каким становится запах денежных купюр, прошедших
через множество рук.
- Почему вы убили Зинни? Неужели действительно верили, что вам удастся
выпутаться, получить деньги и зажить счастливой жизнью?
- Я не думала о деньгах, - сказала она, - или о Зинни, коли на то
пошло. Я отправилась туда, чтобы встретиться с д-ром Грантлендом.
- Но вы взяли с собой нож.
- Нож предназначался для него, - сказала она. - Когда я доставала из
кухонного ящика нож, я думала о нем. Доктора я не застала, но там оказалась
Зинни. Я убила ее, сама не знаю, почему. Мне стало стыдно за нее, лежащую
голой в его постели. Это было почти то же самое, как если бы я убила себя.
Затем в передней комнате заговорило радио. Передавали сообщение, что Карла
видели на Пеликан Бич.
Мне показалось, что сообщение адресовано специально для меня. Я
подумала, что для нас остается хоть какая-то надежда, если только удастся
найти Карла. Мы могли бы вместе уехать, начать новую жизнь - в Африке или в
индейских резервациях. Сейчас это звучит смешно, но я действительно так
думала, добираясь до Пеликан Бич. Думала, что как-нибудь все можно еще
исправить.
- Поэтому вы не уклонились от грузовика?
- Да. Внезапно я поняла, что наделала. Особенно с Карлом. Это из-за
меня за ним охотились, как за убийцей. А убийца-то я. Я увидела себя в
настоящем свете, и мне захотелось покончить с собой, пока я не убила еще
кого-нибудь.
- Кого вы имеете в виду?
Отвернувшись, она пристально взглянула на мятую подушку и изголовье
кровати.
- Вы намеревались убить Карла? Из-за этого вы и спровадили нас к
миссис Хатчинсон, когда он уже был здесь?
- Нет. Я подумала о Марте. Мне не хотелось, чтобы с ней что-нибудь
случилось.
- Что могло ей грозить, кроме вас самой?
- Вот именно, - произнесла она несчастным голосом. - Мне в голову
стала приходить мысль, что Марту надо убить. Иначе все теряло смысл.
- И Карла тоже? Его тоже нужно было убить?
- Я думала, что смогу это сделать, - сказала она. - Я долго стояла над
спящим Карлом с ножом в руке. Я могла бы заявить, что убила его в целях
самозащиты и что перед смертью он сознался во всех совершенных убийствах. Я
могла бы завладеть домом и деньгами и сполна расплатиться с д-ром
Грантлендом. Никто бы меня не заподозрил.
Но я не смогла. Это оказалось выше моих сил, - сказала она. - Я
выронила нож на пол. Я не могла поднять руку на Карла или Марту. Я хотела,
чтобы они жили. Тем самым вся затея лишилась смысла, не так ли?
- Вы ошибаетесь. В том, что вы не убили их, и заключается единственный
оставшийся смысл.
- Какая разница? С того дня, как я убила Алисию и своего ребенка,
каждый прожитый мною день - преступление против природы. Нет на свете
человека, который не возненавидел бы меня, узнай он о содеянном мною.
Лицо ее исказилось. Я подумал, что она сдерживает рыдания. Затем
решил, что она пытается заплакать.
- Я не испытываю к вам ненависти, Милдред. Наоборот.
Я был бывшим полицейским, и слова давались мне с трудом. Но я
чувствовал, что обязан их произнести, если не хотел, чтобы на меня до конца
моих дней налепили знакомую черно-белую картинку, смысл которой заключается
в том, что люди делятся только на хороших и плохих, и будет расчудесно,
если хорошие запрячут за решетку плохих или сотрут их с лица земли с
помощью миниатюрного ядерного оружия индивидуального пользования.
Это была весьма утешительная мысль, взбодрившая мое "я". Долгие годы я
прибегал к ней для оправдания собственных действий, когда приходилось огнем
отвечать на огонь, насилием на насилие, выполнять глупые поручения, в то
время как умирали люди: слегка заземленный Тарзан в слегка параноидальных
джунглях. Пейзаж с фигурой безволосой обезьяны.
Настала пора сравнить черно-белую картинку с той, которая имела более
богатую цветовую гамму. Милдред, без сомнения, была виновата, но не она
одна. Переменный ток вины протекал между нею и всеми нами, связанными с
ней. Грантленд и Рика, Остервельт и я. Рыжеволосая женщина, не просыхающая
от пьянства. Отец, бросивший семью, и символически умерший за это сенатор.
Даже семья Холлманов, четверо жертв, тоже способствовала в известной
степени преступлению. Ток вины протекал по замкнутой цепи, если вглядеться
попристальнее.
Размышляя об Алисии Холлман и выпавшей на ее долю смерти, я был почти
готов поверить в существование Обрекающих. И если они не существовали в
реальном мире, то поднимались из глубин внутреннего моря каждого человека,
невесомые, словно ночные сны, сокрушающие насмерть силой огромных волн.
Возможно, они существовали в том смысле, что мужчины и женщины являлись
собственными Обрекающими, тайными творцами собственного разрушения. Следует
с большой осторожностью выбирать, какие видеть сны.
Волна ночи прошла сквозь Милдред, оставив ее трясущейся в ознобе.
Некоторое время я держал ее в объятиях. За окном стало светло, наступило
утро. Зеленые ветки деревьев пришли в движение. Ветер перебирал листья.
Глава XXXV
Завтрак я провел за беседой с Роуз Париш. Мы сидели в кафетерии
местной больницы. Милдред находилась в другой части того же здания, под
охраной городской полиции и под воздействием снотворного. Роуз и я настояли
на этих мерах и добились своего. Еще будет время для допросов, показаний,
обвинения и защиты, для устрашающего ритуала судопроизводства под стать
устрашающему ритуалу убийств, совершенных Милдред.
Карлу сделали операцию, длившуюся два часа. Он остался жить, но еще не
очнулся от наркоза. Врач сказал, что он выкарабкается. Том Рика был вне
опасности. Он отдыхал в охраняемом мужском отделении после прогулки,
продолжавшейся всю ночь.
Роуз слушала меня молча, отщипывая от тоста маленькие кусочки и
пренебрегая яичницей. От бессонной ночи у нее под глазами появились темные
круги, от чего, как ни странно, она выглядела лучше.
- Бедная девочка, - сказала она, когда я закончил. - Что с ней будет?
- Вопрос в равной степени психологический и юридический. Вы психолог,
так что отвечать вам.
- Боюсь, психолог из меня некудышный.
- Не надо себя недооценивать. Ведь вчерашние выстрелы подтверждают
ваше наблюдение. Когда я беседовал с Милдред, то вспомнил ваши слова о том,
что, когда целиком рушится семья, вину сваливают на самого беззащитного. На
козла отпущения. Вы имели в виду Карла. Однако в каком-то смысле то же
относится и к Милдред.
- Я знаю. Я наблюдала за ней в клинике и потом вчера ночью. Я не могла
не заметить ее маску, ее холодность, ее отстраненность. Но у меня не
хватило смелости признаться себе в том, что она больна, не говоря уже о
том, чтобы заявить об этом в открытую. - Она наклонила голову над
несъеденным завтраком, разминая пальцами кусочек тоста. - Я трусиха и
обманщица.
- О чем вы?
- Я ревновала к ней, вот о чем. Я боялась, что проецирую на нее мое
собственное желание, а желала я одного - чтобы она не стояла на моем пути.
- Потому что вы влюблены в Карла?
- Это так заметно?
- В любом случае, вы очень честны.
Она нашла в себе силы покраснеть совсем по-девически, чем удивила
меня.
- Я такая нехорошая. И, что хуже всего, не собираюсь ничего в себе
менять. Меня не волнует, что он - мой пациент и впридачу женатый. Меня не
волнует, болен ли он, инвалид или еще что. Меня не волнует, если мне
придется ждать его десять лет.
Ее голос зазвенел по всему кафетерию. Уныло-функциональное помещение
заполнялось белыми халатами врачей, санитаров, медсестер. Кое-кто из них
оглянулся, удивленный прозвучавшей в голосе Роуз страстью.
Роуз понизила голос.
- Надеюсь, вы поймете меня правильно. Я стану ждать Карла, не забывая
при этом о его жене. Я сделаю для нее все, что смогу.
- Вы полагаете, суду можно представить как смягчающее обстоятельство
ссылку на психическое расстройство?
- Сомневаюсь. Все зависит от того, насколько она больна. Судя по моим
наблюдениям и по вашему рассказу, у нее пограничный случай шизофрении.
Вероятно, в последние годы у нее чередовалось нормальное состояние с
периодами нездоровья. Нынешний кризис может полностью вывести ее из этого
состояния. С моими пациентами такое бывало, я сама наблюдала, и у нее,
скорее всего, незаурядная сила воли, если она сумела так долго
продержаться. Однако кризис может привести ее к очень резкому ухудшению. В
том и в другом случае у нее нет выхода. Самое большое, что мы можем
сделать, - это позаботиться о хорошем лечении. Что я и собираюсь устроить.
- Вы хорошая женщина.
Она поморщилась от моего комплимента.
- Хотелось бы так думать. По крайней мере, раньше хотелось. С тех пор,
как я поступила на работу в клинику, я почти перестала рассуждать в
терминах добра и зла. Эти категории часто приносят больше вреда, чем
пользы. Мы прибегаем к ним, чтобы мучить самих себя, и ненавидим себя,
поскольку не удается жить согласно этим принципам. Мы еще не успеваем это
осознать, как начинаем обращать свою ненависть против окружающих, особенно
против неудачников, слабых людей, которые не в состоянии дать нам отпор. Мы
думаем, что должны кого-нибудь наказать за ту неразбериху в человеческих
отношениях, в которой мы оказались, и тогда мы находим козлов отпущения и
называем их исчадием зла. И христианской любви и добродетели как не
бывало. - Она ковырнула ложкой остывшую кофейную гущу в чашке. - Я понятно
говорю или выражаюсь, как слабоумная?
- И то и другое. Вы выражаетесь, как слабоумная, но мне понятно, что
вы говорите. Я и сам начал думать о некоторых вопросах так же, как вы.
В частности, я думал о Томе Рике. Подающий надежды юноша и тот, кем он
стал, безнадежно состарившийся в свои двадцать с небольшим. Я смутно
вспомнил промежуточное время, когда за него боролись надежда и отчаяние, и
он пришел ко мне за помощью. Остальное в его истории было затянуто старой
алкогольной пеленой, но я знал, что это было гадко.
- Пройдет много времени, - заговорила Роуз, - прежде чем люди
осознают, что мы - члены одной семьи. Боюсь, что они будут очень суровы к
Милдред. Если бы только у нее нашлись смягчающие обстоятельства или убийств
было не так много. Она убила стольких людей.
- Смягчающие обстоятельства имелись в первом убийстве, том, которое
открыло дорогу к другим. Судья, рассмотрев его в одиночку, вероятно, назвал
бы его оправданным убийством. Фактически я даже не уверен, что она его
совершила.
- Неужели?
- Вы слышали, что сказал Том Рика. В этой смерти он обвинил
Грантленда. Он что-нибудь добавил к этому в течение ночи?
- Нет. Я на него не давила.
- Он вообще что-нибудь говорил?
- Кое-что. - Роуз избегала встречаться с моим взглядом.
- Что он сказал?
- Все это так туманно. И потом я же не записывала.
- Послушайте, Роуз. Не имеет смысла выгораживать Тома, с этим вы явно
запоздали. Он не один год шантажировал д-ра Грантленда. И бежал из клиники
с мыслью поставить эту операцию на широкую ногу. Возможно, Карл убедил его
в том, что Грантленд был каким-то образом замешан в смерти его отца, а
также в смерти матери, и что речь идет об очень крупной сумме. Том уговорил
Карла на совместный побег. Он задумал усилить давление на Грантленда. На
тот случай, если Карлу в одиночку не удастся вызвать достаточный переполох,
Том послал его ко мне.
- Я знаю.
- Это Том вам сказал?
- Если вы действительно хотите знать, то он мне много о чем рассказал.
А вы не хотите узнать, почему он выбрал вас?
- Когда-то мы были знакомы. Наверное, ему запомнилось мое имя.
- Не только имя. Когда он учился в школе, вы были для него кумиром. А
потом перестали им быть. - Она потянулась через грязный стол и коснулась
моей руки. - Не хочу обижать вас, Арчер. Остановите меня, если я произнесу
обидные для вас вещи.
- Валяйте дальше. Я и не знал, что так много значил для Тома. - Но я
говорил неправду. Я знал. Всегда знал. В тире, в гимнастическом зале, он
даже подражал моим ошибкам.
- Похоже, он относился к вам как к приемному отцу. Потом с вами
развелась жена, газеты кое о чем заговорили, но он не сказал, о чем.
- Обычные вещи. Или чуть похуже обычных.
- Я говорю о неприятных для вас вещах, - сказала она. - Как будто
обвиняю вас, но это не так. Том не забыл, что вы для него сделали до тех
пор, пока не вмешались ваши личные неприятности. Может, он действовал
подсознательно, но мне кажется, что Карла он направил к вам в надежде, что
вы сможете ему помочь.
- Кому именно? Тому или Карлу?
- Им обоим.
- Если он так думал, то глубоко заблуждался.
- Я не согласна. Вы сделали, что могли. От человека большего и не
требуется. Вы помогли спасти жизнь Карла. И я знаю, что Тома вы тоже не
бросите на произвол судьбы. Вот почему я хочу, чтобы вы знали, о чем он
говорил, перед тем как станете с ним беседовать.
Ее благоприятное мнение смутило меня. Я знал, насколько я не
оправдываю этих ожиданий. - Я хотел бы поговорить с ним сейчас.
Отделение, охраняемое полицейскими, занимало крыло на третьем этаже.
Полицейский, загородивший собой дверь со стальной обшивкой, поприветствовал
Роуз как старого друга и пропустил нас внутрь. В палате Тома единственное
окно было забрано тяжелым ячеистым щитом из проволоки, через который, как
через фильтр, проникал утренний свет.
Том лежал под простыней, словно раздвоенная палка, выпростав
безвольные руки из-под простыни. Его ладони и запястья были заклеены
пластырем телесного цвета. Лицо, кроме того участка, где темнела щетина,
было гораздо бледнее пластыря. Он обнажил зубы в усмешке, оттянувшей уголки
рта вниз.
- Я слышал, вы провели трудную ночь, Арчер. Так вам и надо.
- Я слышал, вам пришлось потруднее.
- А теперь скажите, что так мне и надо. Подбодрите меня.
- Как вы себя чувствуете, лучше? - спросила его Роуз.
Он ответил с горьким удовлетворением: - Я чувствую себя хуже. И буду
чувствовать еще хуже.
- Для вас худшее уже позади, - сказал я. - Почему бы вам не завязать?
- Легко сказать.
- Вы почти уже вылечились, когда были в клинике, - сказала Роуз. -
Если бы я смогла устроить вас на пару месяцев в федеральную больницу...
- Можете не стараться. Я бы все равно принялся за старое. В этом для
меня смысл жизни. Если я брошу, то мне ничего не останется, теперь-то я
знаю.
- Как долго вы употребляете героин?
- Пятьсот или шестьсот лет. - Он добавил другим, помолодевшим
голосом: - Сразу после средней школы. Эта девка, которую я повстречал в
Вегасе... - Голос его стал неслышным, словно застрял в горле. Он беспокойно
здоровым и счастливым.
Единственный, кто по-настоящему привязался ко мне, - ребенок Зинни. Я
придумала игру, в которой воображала, что Марта - мое дитя. Так я сумела
пережить эти два года. Я воображала, будто живу с ней вдвоем в этом большом
доме. Остальные все уехали или же умерли, и я - мама Марты - все делаю для
нее сама, воспитываю так, как полагается, безо всякого дурного влияния со
стороны. Случалось, мы от души с ней веселились. Иногда я по-настоящему
верила, что того кошмара в кабинете доктора никогда не было. И Марта тому
доказательство, моя родная деточка, которой скоро исполнится два годика.
Но частые визиты д-ра Грантленда на ранчо напоминали мне, что все
было. Он приезжал как врач к Карлу и его отцу, к обоим. Сенатору он
нравился, поскольку не брал дорого за визиты и не предлагал дорогостоящих
методов лечения, вроде помещения в клинику или курса процедур. Отец Карла
был весьма прижимист. На столе у нас вместо масла стоял маргарин, и ничего
кроме бракованных апельсинов. С меня даже брали плату за питание, пока мои
деньги не кончились. Около двух лет я не имела нового платья. Может, если
бы оно у меня было, я не убила бы сенатора.
Милдред произнесла это тихо, не меняя тона, без видимых эмоций. На ее
лице отсутствовало всякое выражение. И лишь указательный палец двигался по
закрытому юбкой колену, рисуя маленький узор: кружок, а в нем крест, словно
она пыталась отогнать дурные мысли.
- Разумеется, я не убила бы его, если бы он умер в положенный срок.
Д-р Грантленд дал ему год, но год прошел, заканчивался второй. Не одна я
томилась в ожидании. Джерри и Зинни ждали не меньше. Они вовсю старались
стравить Карла с отцом, и это было не трудно сделать. Карлу стало немного
лучше, однако он все еще был подавлен и угрюм. Отношения с отцом у него
окончательно испортились, и старик постоянно грозился изменить свое
завещание.
Как-то вечером Джерри спровоцировал Карла на ужасный скандал по поводу
японцев, которые некогда владели частью долины. Сенатор, естественно, не
остался в стороне, как и было задумано. Карл заявил ему, что не претендует
ни на малейшую часть ранчо. Даже если он унаследует какую-либо долю
поместья, он вернет ее людям, владения которых были проданы с молотка. Я
никогда не видела старика таким взбешенным. Он сказал, что Карлу не грозит
опасность унаследовать что-либо. И на сей раз это была не пустая угроза. Он
попросил Джерри, чтобы тот связался с адвокатом и договорился о встрече на
следующее утро.
Я позвонила д-ру Грантленду, и он приехал под предлогом осмотра
сенатора. Позже я переговорила с ним во дворе. Он был настроен
пессимистически. Не то чтобы он был жадным, но деньги утекали из его
кармана. Тогда он впервые рассказал мне о том человеке, Рики или Рике,
который начал шантажировать его сразу после смерти Алисии и выудил не одну
тысячу долларов. Тот самый человек, который вчера бежал вместе с Карлом.
- Грантленд никогда раньше не заговаривал с вами о нем?
- Нет, он сказал, что старался оберегать меня. Но теперь, когда из
него выкачали все до последней капли, требовалось что-то предпринять. Прямо
не сказал, что я должна убить сенатора. Мне не нужно было об этом говорить.
Я даже не раздумывала. Я просто заставила себя позабыть, кто я такая, и
проделать все, как заводной механизм.
Ее указательный палец без устали вычерчивал на колене эмблему креста в
круге. Она произнесла, словно отвечая на вопрос:
- Если вдуматься, я вынашивала эти планы долгие годы, всю свою жизнь,
с того самого времени, когда...
Она замолчала и прикрыла ладонью невидимую эмблему на колене. Она
встала, будто сомнамбула, и подошла к окну. Во дворе на фоне светлеющего
неба виднелся резко очерченный силуэт дуба, словно его вырезали из черной
бумаги.
- С того самого времени, когда что? - спросил я, адресуясь к ее
застывшей спине.
- Я пытаюсь вспомнить. Когда ушел мой отец, после этого. Я лежала в
постели, и перед тем как заснуть, думала о разных нехороших вещах. Я хотела
разузнать, где он, найти его и...
- Убить?
- О нет! - вскричала она. - Я хотела сказать ему, что нам так его не
хватает, и привести обратно к маме и снова зажить счастливой семьей. Но
если бы он не вернулся...
- Что тогда?
- Не хочу об этом говорить. Я не помню. - Она ударила рукой по
собственному отражению в окне, но недостаточно сильно, и стекло уцелело.
Глава XXXIV
Заря осветила верхушки деревьев, словно флуоресцентные лампы в
операционной. Милдред отвернулась от резкого белого света. Вспышка эмоций
миновала, лицо ее стало спокойным, голос - ровным. Изменились только глаза.
Они были напряженными, цвета спелой сливы.
- Когда это произошло впервые, все было иначе. В тот же раз я ничего
не испытывала. Странно, когда убиваешь человека и ничего при этом не
ощущаешь. Я даже не чувствовала страха, когда поджидала его в ванной,
спрятавшись в стенном шкафу. По вечерам он всегда принимал горячую ванну,
чтобы лучше спалось. У меня был с собой молоток с полукруглой головкой для
обработки металла, который я нашла на рабочем столе Джерри в оранжерее.
Когда старик лег в ванну, я выскользнула из шкафа и ударила его молотком по
затылку. Я держала его голову под водой, пока не перестали идти пузыри.
Это заняло несколько секунд. Я отперла дверь ванной и вновь закрыла ее
на ключ снаружи, вытерла ключ и протолкнула под дверь. Затем вернула
молоток на прежнее место, где лежали инструменты Джерри. Я надеялась, что
смерть сенатора воспримется как несчастный случай, а если нет, то я хотела,
чтобы заподозрили Джерри. Ведь это с его подачи Карл ввязывался в ссоры с
отцом.
Но, как вам известно, подозрение пало на Карла. Казалось, он сам этого
хотел. Думаю, какое-то время он действительно был уверен, что это его рук
дело, и все решили, что так оно и есть. Шериф даже не назначил
расследования.
- Он вас защищал?
- Нет. Может, только подсознательно. Джерри заключил с ним некую
сделку, чтобы сэкономить полицейский бюджет и спасти репутацию семьи. Он не
хотел судебного разбирательства по делу об убийстве в его именитой семье.
Как, впрочем, и я. Я старалась не вмешиваться, когда Джерри договаривался о
помещении Карла в клинику, и подписала бумаги без единого слова.
Джерри знал, что делает. Адвокат по образованию, он устроил так, что
стал официальным опекуном Карла. Это означало, что он контролировал все. У
меня не было никаких прав на собственность семьи. На следующий день после
отправки Карла в клинику Джерри вежливо намекнул, что мне пора убираться
вон. Полагаю, Джерри подозревал меня, но он был хитрой лисой. Ему больше
подходило свалить всю вину на Карла и никому не показывать собственных
карт.
Д-р Грантленд также от меня отвернулся. Он сказал, что порывает со
мной, так как я испортила все дело. Он сказал, что больше не станет меня
покрывать. Даже если шантажист пойдет в полицию и заявит на меня, ему все
равно. И мне не следует думать, что удастся ему отомстить, впутав его в
неприятности. Мне никто не поверит на слово, а уж он-то докажет, что я
законченная шизофреничка. Он ударил меня и выставил за дверь. Сказал, что
если мне это не по душе, он немедленно вызовет полицию.
Последние шесть месяцев я только и делаю, что жду, когда за мной
придут, - сказала она. - Жду, когда в дверь постучат. Иной ночью я хотела,
чтобы они пришли, мечтала о том, чтобы они пришли и положили всему конец.
Иной ночью мне было безразлично, придут или нет. Иной ночью - это было
самое худшее время - я лежала в холодном ознобе, смотрела на тикающие часы
и вела счет секундам - всю ночь. Часы начинали тикать, словно рок, громче и
громче, будто Обрекающие, стукнувшие в дверь и затопавшие вверх по
лестнице.
Я извелась настолько, что ночью боялась заснуть. Последние четыре ночи
и не сомкнула глаз, с того времени, как узнала о товарище Карла по клинике.
Он, этот Рика, знал обо мне все. Я представляла, как он рассказывает Карлу.
Карл от меня отворачивается. Во всем мире не останется никого, кому бы я
просто нравилась. Когда вчера утром мне позвонили и сказали, что Карл бежал
на пару с ним, я поняла, что мне конец. - Она посмотрела на меня ясным,
спокойным взглядом. - Остальное вам известно. Ведь вы находились здесь.
- Я видел это с внешней стороны.
- А больше и не было ничего, только внешняя сторона. Никакой
внутренней стороны, по крайней мере, для меня. Все происходило словно по
ритуалу, который я придумала. Всякий предпринимаемый мною шаг имел значение
в данный момент, но сейчас я не могу вспомнить ни одно из этих значений.
- Расскажите, что вы делали с того времени, как решились на убийство
Джерри.
- Это решилось само собой, - ответила она. - Решения я не принимала, у
меня не осталось выбора. Незадолго до того, как вы приехали в город, мне на
работу позвонил д-р Грантленд. Это был его первый звонок за 6 месяцев. Он
сказал, что Карл раздобыл заряженный револьвер. Если бы Карл застрелил
Джерри, многие проблемы разрешились бы. Появились бы деньги на случай, если
Рика станет представлять для нас большую опасность. Кроме того, Грантленд
сможет оказать влияние на Зинни, чтобы не допустить расследования других
смертей. У меня даже появится шанс получить свою долю наследства. Если Карл
не застрелит Джерри, то все сорвется.
Между тем Карл и не собирался убивать кого-либо. Я выяснила это, когда
поговорила с ним в апельсиновой роще. Бывшее при нем оружие оказалось
пистолетом его матери, которым Карла снабдил сам Грантленд. Карл хотел
задать Джерри несколько вопросов об этом... о ее смерти. Очевидно,
Грантленд сказал ему, что Джерри убил ее.
Я не была абсолютно уверена в том, что Джерри подозревает меня, но
боялась, что он расскажет Карлу. Я должна была убить его по этой, а также
многим другим причинам, за все его издевки и придирки, которые мне пришлось
вытерпеть. Я сказала Карлу, что сама поговорю с Джерри, и убедила его
отдать мне револьвер. Если обнаружится, что Карл вооружен, его могут
пристрелять безо всяких вопросов. Я посоветовала ему схорониться от чужих
глаз и, если удастся, прийти домой, когда стемнеет. Обещала, что укрою его.
Я спрятала пистолет - засунула его во влагалище - было так больно, что
я упала в обморок на лужайке. Когда я осталась одна, я переложила револьвер
в сумочку. Позже, когда Джерри отправился в оранжерею, я пошла следом и
выстрелила ему дважды в спину. Я вытерла пистолет и оставила его рядом с
телом. Больше он не был мне нужен.
Она вздохнула с такой безмерной усталостью, которая накапливается в
человеке годами. Даже мотор ее вины сбавил обороты. Однако в круге убийств
оставалась еще одна смерть.
У меня на языке продолжали вертеться вопросы, одни только вопросы, с
привкусом ответов на них, соленым, как море или слезы, горьким, как железо
или страх, кисло-сладким, каким становится запах денежных купюр, прошедших
через множество рук.
- Почему вы убили Зинни? Неужели действительно верили, что вам удастся
выпутаться, получить деньги и зажить счастливой жизнью?
- Я не думала о деньгах, - сказала она, - или о Зинни, коли на то
пошло. Я отправилась туда, чтобы встретиться с д-ром Грантлендом.
- Но вы взяли с собой нож.
- Нож предназначался для него, - сказала она. - Когда я доставала из
кухонного ящика нож, я думала о нем. Доктора я не застала, но там оказалась
Зинни. Я убила ее, сама не знаю, почему. Мне стало стыдно за нее, лежащую
голой в его постели. Это было почти то же самое, как если бы я убила себя.
Затем в передней комнате заговорило радио. Передавали сообщение, что Карла
видели на Пеликан Бич.
Мне показалось, что сообщение адресовано специально для меня. Я
подумала, что для нас остается хоть какая-то надежда, если только удастся
найти Карла. Мы могли бы вместе уехать, начать новую жизнь - в Африке или в
индейских резервациях. Сейчас это звучит смешно, но я действительно так
думала, добираясь до Пеликан Бич. Думала, что как-нибудь все можно еще
исправить.
- Поэтому вы не уклонились от грузовика?
- Да. Внезапно я поняла, что наделала. Особенно с Карлом. Это из-за
меня за ним охотились, как за убийцей. А убийца-то я. Я увидела себя в
настоящем свете, и мне захотелось покончить с собой, пока я не убила еще
кого-нибудь.
- Кого вы имеете в виду?
Отвернувшись, она пристально взглянула на мятую подушку и изголовье
кровати.
- Вы намеревались убить Карла? Из-за этого вы и спровадили нас к
миссис Хатчинсон, когда он уже был здесь?
- Нет. Я подумала о Марте. Мне не хотелось, чтобы с ней что-нибудь
случилось.
- Что могло ей грозить, кроме вас самой?
- Вот именно, - произнесла она несчастным голосом. - Мне в голову
стала приходить мысль, что Марту надо убить. Иначе все теряло смысл.
- И Карла тоже? Его тоже нужно было убить?
- Я думала, что смогу это сделать, - сказала она. - Я долго стояла над
спящим Карлом с ножом в руке. Я могла бы заявить, что убила его в целях
самозащиты и что перед смертью он сознался во всех совершенных убийствах. Я
могла бы завладеть домом и деньгами и сполна расплатиться с д-ром
Грантлендом. Никто бы меня не заподозрил.
Но я не смогла. Это оказалось выше моих сил, - сказала она. - Я
выронила нож на пол. Я не могла поднять руку на Карла или Марту. Я хотела,
чтобы они жили. Тем самым вся затея лишилась смысла, не так ли?
- Вы ошибаетесь. В том, что вы не убили их, и заключается единственный
оставшийся смысл.
- Какая разница? С того дня, как я убила Алисию и своего ребенка,
каждый прожитый мною день - преступление против природы. Нет на свете
человека, который не возненавидел бы меня, узнай он о содеянном мною.
Лицо ее исказилось. Я подумал, что она сдерживает рыдания. Затем
решил, что она пытается заплакать.
- Я не испытываю к вам ненависти, Милдред. Наоборот.
Я был бывшим полицейским, и слова давались мне с трудом. Но я
чувствовал, что обязан их произнести, если не хотел, чтобы на меня до конца
моих дней налепили знакомую черно-белую картинку, смысл которой заключается
в том, что люди делятся только на хороших и плохих, и будет расчудесно,
если хорошие запрячут за решетку плохих или сотрут их с лица земли с
помощью миниатюрного ядерного оружия индивидуального пользования.
Это была весьма утешительная мысль, взбодрившая мое "я". Долгие годы я
прибегал к ней для оправдания собственных действий, когда приходилось огнем
отвечать на огонь, насилием на насилие, выполнять глупые поручения, в то
время как умирали люди: слегка заземленный Тарзан в слегка параноидальных
джунглях. Пейзаж с фигурой безволосой обезьяны.
Настала пора сравнить черно-белую картинку с той, которая имела более
богатую цветовую гамму. Милдред, без сомнения, была виновата, но не она
одна. Переменный ток вины протекал между нею и всеми нами, связанными с
ней. Грантленд и Рика, Остервельт и я. Рыжеволосая женщина, не просыхающая
от пьянства. Отец, бросивший семью, и символически умерший за это сенатор.
Даже семья Холлманов, четверо жертв, тоже способствовала в известной
степени преступлению. Ток вины протекал по замкнутой цепи, если вглядеться
попристальнее.
Размышляя об Алисии Холлман и выпавшей на ее долю смерти, я был почти
готов поверить в существование Обрекающих. И если они не существовали в
реальном мире, то поднимались из глубин внутреннего моря каждого человека,
невесомые, словно ночные сны, сокрушающие насмерть силой огромных волн.
Возможно, они существовали в том смысле, что мужчины и женщины являлись
собственными Обрекающими, тайными творцами собственного разрушения. Следует
с большой осторожностью выбирать, какие видеть сны.
Волна ночи прошла сквозь Милдред, оставив ее трясущейся в ознобе.
Некоторое время я держал ее в объятиях. За окном стало светло, наступило
утро. Зеленые ветки деревьев пришли в движение. Ветер перебирал листья.
Глава XXXV
Завтрак я провел за беседой с Роуз Париш. Мы сидели в кафетерии
местной больницы. Милдред находилась в другой части того же здания, под
охраной городской полиции и под воздействием снотворного. Роуз и я настояли
на этих мерах и добились своего. Еще будет время для допросов, показаний,
обвинения и защиты, для устрашающего ритуала судопроизводства под стать
устрашающему ритуалу убийств, совершенных Милдред.
Карлу сделали операцию, длившуюся два часа. Он остался жить, но еще не
очнулся от наркоза. Врач сказал, что он выкарабкается. Том Рика был вне
опасности. Он отдыхал в охраняемом мужском отделении после прогулки,
продолжавшейся всю ночь.
Роуз слушала меня молча, отщипывая от тоста маленькие кусочки и
пренебрегая яичницей. От бессонной ночи у нее под глазами появились темные
круги, от чего, как ни странно, она выглядела лучше.
- Бедная девочка, - сказала она, когда я закончил. - Что с ней будет?
- Вопрос в равной степени психологический и юридический. Вы психолог,
так что отвечать вам.
- Боюсь, психолог из меня некудышный.
- Не надо себя недооценивать. Ведь вчерашние выстрелы подтверждают
ваше наблюдение. Когда я беседовал с Милдред, то вспомнил ваши слова о том,
что, когда целиком рушится семья, вину сваливают на самого беззащитного. На
козла отпущения. Вы имели в виду Карла. Однако в каком-то смысле то же
относится и к Милдред.
- Я знаю. Я наблюдала за ней в клинике и потом вчера ночью. Я не могла
не заметить ее маску, ее холодность, ее отстраненность. Но у меня не
хватило смелости признаться себе в том, что она больна, не говоря уже о
том, чтобы заявить об этом в открытую. - Она наклонила голову над
несъеденным завтраком, разминая пальцами кусочек тоста. - Я трусиха и
обманщица.
- О чем вы?
- Я ревновала к ней, вот о чем. Я боялась, что проецирую на нее мое
собственное желание, а желала я одного - чтобы она не стояла на моем пути.
- Потому что вы влюблены в Карла?
- Это так заметно?
- В любом случае, вы очень честны.
Она нашла в себе силы покраснеть совсем по-девически, чем удивила
меня.
- Я такая нехорошая. И, что хуже всего, не собираюсь ничего в себе
менять. Меня не волнует, что он - мой пациент и впридачу женатый. Меня не
волнует, болен ли он, инвалид или еще что. Меня не волнует, если мне
придется ждать его десять лет.
Ее голос зазвенел по всему кафетерию. Уныло-функциональное помещение
заполнялось белыми халатами врачей, санитаров, медсестер. Кое-кто из них
оглянулся, удивленный прозвучавшей в голосе Роуз страстью.
Роуз понизила голос.
- Надеюсь, вы поймете меня правильно. Я стану ждать Карла, не забывая
при этом о его жене. Я сделаю для нее все, что смогу.
- Вы полагаете, суду можно представить как смягчающее обстоятельство
ссылку на психическое расстройство?
- Сомневаюсь. Все зависит от того, насколько она больна. Судя по моим
наблюдениям и по вашему рассказу, у нее пограничный случай шизофрении.
Вероятно, в последние годы у нее чередовалось нормальное состояние с
периодами нездоровья. Нынешний кризис может полностью вывести ее из этого
состояния. С моими пациентами такое бывало, я сама наблюдала, и у нее,
скорее всего, незаурядная сила воли, если она сумела так долго
продержаться. Однако кризис может привести ее к очень резкому ухудшению. В
том и в другом случае у нее нет выхода. Самое большое, что мы можем
сделать, - это позаботиться о хорошем лечении. Что я и собираюсь устроить.
- Вы хорошая женщина.
Она поморщилась от моего комплимента.
- Хотелось бы так думать. По крайней мере, раньше хотелось. С тех пор,
как я поступила на работу в клинику, я почти перестала рассуждать в
терминах добра и зла. Эти категории часто приносят больше вреда, чем
пользы. Мы прибегаем к ним, чтобы мучить самих себя, и ненавидим себя,
поскольку не удается жить согласно этим принципам. Мы еще не успеваем это
осознать, как начинаем обращать свою ненависть против окружающих, особенно
против неудачников, слабых людей, которые не в состоянии дать нам отпор. Мы
думаем, что должны кого-нибудь наказать за ту неразбериху в человеческих
отношениях, в которой мы оказались, и тогда мы находим козлов отпущения и
называем их исчадием зла. И христианской любви и добродетели как не
бывало. - Она ковырнула ложкой остывшую кофейную гущу в чашке. - Я понятно
говорю или выражаюсь, как слабоумная?
- И то и другое. Вы выражаетесь, как слабоумная, но мне понятно, что
вы говорите. Я и сам начал думать о некоторых вопросах так же, как вы.
В частности, я думал о Томе Рике. Подающий надежды юноша и тот, кем он
стал, безнадежно состарившийся в свои двадцать с небольшим. Я смутно
вспомнил промежуточное время, когда за него боролись надежда и отчаяние, и
он пришел ко мне за помощью. Остальное в его истории было затянуто старой
алкогольной пеленой, но я знал, что это было гадко.
- Пройдет много времени, - заговорила Роуз, - прежде чем люди
осознают, что мы - члены одной семьи. Боюсь, что они будут очень суровы к
Милдред. Если бы только у нее нашлись смягчающие обстоятельства или убийств
было не так много. Она убила стольких людей.
- Смягчающие обстоятельства имелись в первом убийстве, том, которое
открыло дорогу к другим. Судья, рассмотрев его в одиночку, вероятно, назвал
бы его оправданным убийством. Фактически я даже не уверен, что она его
совершила.
- Неужели?
- Вы слышали, что сказал Том Рика. В этой смерти он обвинил
Грантленда. Он что-нибудь добавил к этому в течение ночи?
- Нет. Я на него не давила.
- Он вообще что-нибудь говорил?
- Кое-что. - Роуз избегала встречаться с моим взглядом.
- Что он сказал?
- Все это так туманно. И потом я же не записывала.
- Послушайте, Роуз. Не имеет смысла выгораживать Тома, с этим вы явно
запоздали. Он не один год шантажировал д-ра Грантленда. И бежал из клиники
с мыслью поставить эту операцию на широкую ногу. Возможно, Карл убедил его
в том, что Грантленд был каким-то образом замешан в смерти его отца, а
также в смерти матери, и что речь идет об очень крупной сумме. Том уговорил
Карла на совместный побег. Он задумал усилить давление на Грантленда. На
тот случай, если Карлу в одиночку не удастся вызвать достаточный переполох,
Том послал его ко мне.
- Я знаю.
- Это Том вам сказал?
- Если вы действительно хотите знать, то он мне много о чем рассказал.
А вы не хотите узнать, почему он выбрал вас?
- Когда-то мы были знакомы. Наверное, ему запомнилось мое имя.
- Не только имя. Когда он учился в школе, вы были для него кумиром. А
потом перестали им быть. - Она потянулась через грязный стол и коснулась
моей руки. - Не хочу обижать вас, Арчер. Остановите меня, если я произнесу
обидные для вас вещи.
- Валяйте дальше. Я и не знал, что так много значил для Тома. - Но я
говорил неправду. Я знал. Всегда знал. В тире, в гимнастическом зале, он
даже подражал моим ошибкам.
- Похоже, он относился к вам как к приемному отцу. Потом с вами
развелась жена, газеты кое о чем заговорили, но он не сказал, о чем.
- Обычные вещи. Или чуть похуже обычных.
- Я говорю о неприятных для вас вещах, - сказала она. - Как будто
обвиняю вас, но это не так. Том не забыл, что вы для него сделали до тех
пор, пока не вмешались ваши личные неприятности. Может, он действовал
подсознательно, но мне кажется, что Карла он направил к вам в надежде, что
вы сможете ему помочь.
- Кому именно? Тому или Карлу?
- Им обоим.
- Если он так думал, то глубоко заблуждался.
- Я не согласна. Вы сделали, что могли. От человека большего и не
требуется. Вы помогли спасти жизнь Карла. И я знаю, что Тома вы тоже не
бросите на произвол судьбы. Вот почему я хочу, чтобы вы знали, о чем он
говорил, перед тем как станете с ним беседовать.
Ее благоприятное мнение смутило меня. Я знал, насколько я не
оправдываю этих ожиданий. - Я хотел бы поговорить с ним сейчас.
Отделение, охраняемое полицейскими, занимало крыло на третьем этаже.
Полицейский, загородивший собой дверь со стальной обшивкой, поприветствовал
Роуз как старого друга и пропустил нас внутрь. В палате Тома единственное
окно было забрано тяжелым ячеистым щитом из проволоки, через который, как
через фильтр, проникал утренний свет.
Том лежал под простыней, словно раздвоенная палка, выпростав
безвольные руки из-под простыни. Его ладони и запястья были заклеены
пластырем телесного цвета. Лицо, кроме того участка, где темнела щетина,
было гораздо бледнее пластыря. Он обнажил зубы в усмешке, оттянувшей уголки
рта вниз.
- Я слышал, вы провели трудную ночь, Арчер. Так вам и надо.
- Я слышал, вам пришлось потруднее.
- А теперь скажите, что так мне и надо. Подбодрите меня.
- Как вы себя чувствуете, лучше? - спросила его Роуз.
Он ответил с горьким удовлетворением: - Я чувствую себя хуже. И буду
чувствовать еще хуже.
- Для вас худшее уже позади, - сказал я. - Почему бы вам не завязать?
- Легко сказать.
- Вы почти уже вылечились, когда были в клинике, - сказала Роуз. -
Если бы я смогла устроить вас на пару месяцев в федеральную больницу...
- Можете не стараться. Я бы все равно принялся за старое. В этом для
меня смысл жизни. Если я брошу, то мне ничего не останется, теперь-то я
знаю.
- Как долго вы употребляете героин?
- Пятьсот или шестьсот лет. - Он добавил другим, помолодевшим
голосом: - Сразу после средней школы. Эта девка, которую я повстречал в
Вегасе... - Голос его стал неслышным, словно застрял в горле. Он беспокойно