--------------------
Росс Макдональд
Обрекаю на смерть
---------------------------------------------------------------------
Ross Macdonald. The Doomsters. - Bantam Books, 1958.
Перевод с английского И.Владимировой
Ф.Саган. Ангел-хранитель; Дж.Х.Чейз. Саван для свидетелей;
Р.Макдональд. Обрекаю на смерть: Романы. - Gart, Таллинн, 1991
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 ноября 2003 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------
-----------------------------------------------------------------------
Ross Macdonald. The Doomsters. - Bantam Books, 1958.
Перевод с английского И.Владимировой
Ф.Саган. Ангел-хранитель; Дж.Х.Чейз. Саван для свидетелей;
Р.Макдональд. Обрекаю на смерть: Романы. - Gart, Таллинн, 1991
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 ноября 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Глава I
Мне снился кошмарный сон: в клетке мирно жила странная безволосая
обезьяна. На беду, люди постоянно пытались нарушить ее уединение и
проникнуть внутрь. Это держало обезьяну в напряжении и выводило из себя...
Я проснулся весь в поту, чувствуя, что за дверью кто-то стоит. Не за
входной, а за боковой, которая вела из кухни в гараж. Шлепая босиком по
холодному линолеуму кухни, я заметил в окне первые проблески зари. Тот, кто
находился по другую сторону двери, стучал теперь тихо, но настойчиво. Я
включил наружный свет, повернул ключ и открыл дверь.
От двери под свет голой лампочки гаража неловко отпрянул крепкий
молодой человек в рабочих брюках из грубой бумажной ткани. В его коротко
стриженных волосах запутались соринки. Немигающие светло-голубые глаза
посмотрели на свет со странным умоляющим выражением.
- Выключите свет, прошу вас.
- А я хочу иметь возможность видеть.
- Вот именно. - Он взглянул в распахнутые ворота гаража, выходившие на
тихую серую улочку. - Не хочу, чтобы меня видели.
- Вас никто не держит, можете убираться. - Но, присмотревшись к нему
повнимательнее, я пожалел, что говорил грубо. Его кожа отличалась
желтовато-маслянистым оттенком и отнюдь не из-за освещения. Похоже, ему
было худо.
Он вновь покосился на враждебную улицу.
- Можно я войду? Вы - мистер Арчер, не так ли?
- Для визитов рановато. Я не знаю вашего имени.
- Карл Холлман. Понимаю, сейчас рано, но я не спал всю ночь.
Он покачнулся и ухватился за дверной косяк. Его рука была черной от
грязи и покрыта кровоточащими ссадинами.
- Несчастный случай, авария, Холлман?
- Нет. - Он помолчал в нерешительности и заговорил уже медленнее:
- Да, произошел несчастный случай. Но не со мной. Совсем не то, о чем
вы думаете.
- А с кем?
- С моим отцом. Моего отца убили.
- Сегодня ночью?
- Шесть месяцев назад. Именно по этому поводу я хотел бы получить...
поговорить с вами. У вас не найдется для меня несколько секунд?
В то утро мне меньше всего хотелось до завтрака иметь дело с клиентом.
Но тут, казалось, был один из тех случаев, когда приходилось выбирать между
собственным комфортом и неизвестной величиной чужой беды. К тому же, облик
посетителя и манера разговора не вязались с его поношенной одеждой и
рабочими ботинками, заляпанными грязью. Меня охватило любопытство.
- Ладно, заходите.
Казалось, он не услышал. Его остекленевшие глаза были прикованы к
моему лицу.
- Заходите, Холлман. В пижаме холодно стоять.
- О, простите. - Он ступил на порог, заслонив весь дверной проем. -
Бесчеловечно беспокоить вас подобным образом.
- Никакого беспокойства, если дело срочное.
Я закрыл дверь и включил кофеварку. Карл Холлман остался стоять
посреди кухни. Я пододвинул стул. От Карла Холлмана пахло деревней.
- Сядьте и расскажите вашу историю.
- В том-то и дело. Я ничего не знаю. Не знаю даже, срочное ли это
дело.
- А в чем тогда причина волнений?
- Извините. Я не очень связно излагаю, верно? Я полночи бежал.
- Откуда?
- Есть одно место. Неважно, где. - Его лицо приняло замкнутое
выражение и как бы оцепенело. Он мысленно находился там, в том месте.
У меня возникла мысль, которую я до сих пор старательно отгонял.
Одежда Карла Холлмана напоминала тюремную. Кроме того, его отличали
неловко-смиренные манеры, приобретаемые обычно в заключении. И он казался
каким-то странным, но не из-за страха, которым нередко маскируется чувство
вины. Я переменил тактику.
- Вас кто-нибудь направил ко мне?
- Да. Друг подсказал мне ваш адрес. Вы ведь частный детектив?
Я кивнул.
- А у вашего друга есть имя?
- Не думаю, чтобы вы его помнили. - Карл Холлман смутился. Он хрустнул
суставами грязных пальцев и уставился в пол. - Не думаю, что мой друг
обрадуется, если я назову его имя.
- Но мое-то он назвал.
- Это не совсем одно и то же, верно? Вы занимаете в некотором роде
государственную должность.
- Выходит, я государственный служащий, так? В общем, хватит играть в
прятки, Карл!
В кофеварке закипела вода, и это напомнило мне, как я замерз. Я
отправился в спальню за халатом и тапочками. В шкафу отыскал глазами
пистолет, но затем передумал. Вернувшись на кухню, я застал Карла Холлмана
в той же позе.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он тускло.
- Пить кофе. Вы будете?
- Нет, спасибо. Ничего не хочу.
Тем не менее, я налил ему кофе, который он с жадностью проглотил.
- Есть хотите?
- Вы очень добры, но я ни за что не смог бы принять...
- Пожарю пару яиц.
- Нет! Не надо. - Его голос пронзительно зазвенел. Звуки вырывались из
широченной груди, словно кричал маленький мальчик, подающий голос из своего
укрытия. - Вы сердитесь на меня.
Я заговорил с этим маленьким мальчиком:
- Меня не так-то просто рассердить. Я попросил назвать имя, вы
отказались. У вас свои мотивы. Ладно. Что же случилось, Карл?
- Не знаю. Когда вы только что прикрикнули на меня, мне сразу же
вспомнился отец. Он всегда сердился. А в ту последнюю ночь...
Я ждал, что он скажет, но продолжения не последовало. Он издал
гортанный звук, то ли всхлипнул, то ли застонал, словно от боли.
Отвернувшись от меня, уставился на кофеварку. Кофейная гуща, застывшая
вдоль горловины, выглядела, словно черный песок в статичных песочных часах,
который не пропускает сквозь себя время. Я пожарил на масле шесть яиц и
приготовил тосты. Мы быстро расправились с завтраком, затем я разлил
остатки кофе.
- Вы очень добры ко мне, - сказал Карл, допивая кофе. - Лучше, чем я
того заслуживаю.
- Это входит в набор услуг, которые мы оказываем клиентам. Стало
лучше?
- Физически - да. А психически... - Он почувствовал, что слишком
расслабился, и замкнулся. - Вкусный вы варите кофе. В палате кофе был
ужасный, сплошной цикорий.
- Вы были в больнице?
- Да. В психиатрической клинике, - и добавил с некоторым вызовом, - я
не стыжусь этого.
Однако он внимательно следил за моей реакцией.
- Что с вами было?
- Диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Не думаю, что диагноз
верен. Знаю, были отклонения, но это все в прошлом.
- Они вас выпустили?
Он склонился над чашкой и метнул на меня взгляд исподлобья.
- Вы убежали из клиники?
- Да. Убежал. - Слова давались ему с трудом. - Но все обстояло иначе,
чем вы предполагаете. В сущности, меня вылечили, уже могли бы выписать, но
мой брат не позволял им это сделать. Он хочет, чтобы меня держали
взаперти. - Его голос зазвучал монотонно: - Джерри готов сгноить меня там.
Знакомый мотив: люди, которых изолируют от общества таким образом,
всегда выискивают виновных, предпочтительно из числа близких родственников.
Я спросил:
- Вам точно известно, что именно брат держал вас там?
- Уверен в этом. Меня упекли туда по его воле. Он и доктор Грантленд
вынудили Милдред подписать бумаги для помещения меня в клинику. А как
только я там очутился, он полностью отрезал меня от внешнего мира. Ни разу
не навестил. Заставил персонал просматривать мою корреспонденцию, так что я
не мог даже писать письма. - Слова вылетали из его рта со все
увеличивающейся скоростью, и их уже с трудом можно было разобрать. Он
замолчал и судорожно сглотнул. На шее, словно мячик, заходил кадык.
- Вы не представляете, что это такое: оказаться в полной изоляции и не
соображать даже, что происходит. Конечно, когда предоставлялась
возможность, меня посещала Милдред, но и она не понимала, в чем дело. И мы
не могли спокойно обсудить наши семейные проблемы. Ей разрешали встречаться
со мной только в приемном покое и всегда приставляли к нам медсестру, чтобы
она подслушивала наши разговоры. Как будто меня нельзя было доверить
собственной жене.
- Но почему, Карл? У вас случались обострения?
Неожиданно он резко втянул голову глубоко в плечи, словно я ударил его
по затылку. Я окинул его взглядом и пришел к мысли, что в припадке ярости
он мог быть ужасен. В его широченных плечах угадывалась могучая сила. Он
продолжал:
- Первые несколько дней я вел себя как последний дурак - изорвал пару
матрацев, ну и в том же духе. Меня завернули в мокрые простыни. Но на людей
я не кидался, и никого не ушиб. Во всяком случае, не помню такого. - Его
голос стал еле слышным. Он поднял голову и повысил голос: - Так или иначе,
после этого я никогда не переступал черты, ни разу. Я не собирался давать
им ни малейшего повода держать меня взаперти. Но все напрасно. А ведь они
не имели на это права.
- И тогда вы перелезли через стену.
Он удивленно посмотрел на меня, вытаращив светлые глаза.
- Откуда вы узнали, что мы перелезли через стену?
Я не стал объяснять, что сказал наугад.
- Выходит, вы бежали не один, а?
Он не ответил. Глаза его подозрительно сузились, продолжая следить за
выражением моего лица.
- Где другие, Карл?
- Не другие, а другой, - произнес он с запинкой. - Кто он - не имеет
значения. Да вы все равно из газет узнаете.
- Совсем не обязательно. Такие вещи печатают только тогда, когда
беглецы представляют социальную опасность.
Глава II
Последнее слово повисло в тишине, приобретая различные смысловые
оттенки: оно звучало то как вопрос, то как угроза, то как просьба. Карл
Холлман смотрел в окно, за которым уже совсем рассвело. С улицы доносился
шум первых машин. Он оглянулся на дверь, через которую пришел. Тело его
было напряжено, на шее вздулись жилы. Лицо погрузилось в задумчивость.
Внезапно он резко вскочил, опрокинув стул, и в два прыжка очутился у
двери. Я сурово сказал:
- Поднимите стул.
Он замер, держась за дверную ручку.
- Не приказывайте. Вы мне не начальник.
- Это совет, мой мальчик.
- Я не мальчик.
- Для меня мальчик. Мне сорок лет. А вам сколько?
- Не ваше... - Он замолчал, борясь с самим собой. - Двадцать четыре.
- В таком случае ведите себя соответственно возрасту. Поднимите стул,
сядьте, и мы обсудим вашу проблему. Вы же не станете снова убегать.
- Не собираюсь. С самого начала не хотел. Просто... я должен вернуться
домой и разобраться во всей этой путанице. Что со мной будет потом, - не
имеет значения.
- А зря. Вы молоды. У вас есть жена, будущее.
- Милдред заслуживает лучшего мужа, чем я. Мое будущее - в прошлом.
Тем не менее он отошел от двери, за которой наступило ясное, но
таившее в себе опасность утро, поднял стул и сел. Я примостился на кухонном
столе, глядя на него сверху вниз. От напряжения он покрылся испариной.
Капельки пота выступили на лице, на груди потемнела рубашка. Он сказал
совсем по-мальчишески:
- Думаете, я сумасшедший, верно?
- То, что я думаю, не имеет значения, я не ваш личный психиатр. Но
если вы сумасшедший - ваше место в больнице. Если нет - то вы выбрали
чертовски сложный способ доказать это. Вам следует вернуться и дать себя
обследовать.
- Вернуться? Да вы сумасш... - Он оборвал себя на полуслове.
Я рассмеялся ему в лицо, отчасти потому, что он меня рассмешил, а
отчасти, решив, что это пойдет ему на пользу.
- Значит, я сумасшедший? Ну же, смелее, договаривайте. Я не гордый. У
меня есть знакомый психиатр, который утверждает, что психушки следует
строить с шарнирами на углах зданий. Время от времени их нужно выворачивать
наизнанку, так чтобы внутри оказывались те, кто был снаружи, и - наоборот.
По-моему, в этом что-то есть.
- Вы смеетесь надо мной.
- А если даже и так? У нас свободная страна.
- Да, свободная. И вы не можете заставить меня вернуться.
- А следовало бы. Иначе не оберетесь неприятностей.
- Вернуться я не могу. Теперь-то уж они никогда меня не выпустят.
- Выпустят, когда вы созреете для этого. Если вы сдадитесь
добровольно, они не станут обращаться с вами слишком сурово. Вы когда
вырвались на волю?
- Вчера вечером, ранним вечером, после ужина. Не то чтобы вырвались.
Мы приставили к стене скамейки. Я подсадил приятеля, а он помог мне
взобраться по простыне, перевязанной узлами. Мы ушли незамеченными, как мне
кажется. Тома - ну того, другого - поджидала машина. Они немного подвезли
меня. Дальше я шел пешком.
- У вас есть домашний доктор, к которому вы могли бы обратиться, если
вернетесь?
- Доктор! - В его лексиконе это слово было грязным ругательством. - Я
перевидел слишком много докторов. Все они из одной шайки, а доктор
Грантленд - худший из них. Ему не следовало давать лицензию на частную
практику.
- О'кей, мы ее отберем.
Он посмотрел на меня с удивлением. Удивить его не составляло труда.
- Вы не воспринимаете меня всерьез. Я пришел к вам за помощью, по
серьезному делу, а взамен получаю дешевые остроты. Это выводит меня из
себя.
- Подумаешь, мы живем в свободной стране.
- Будьте вы прокляты!
Я сделал вид, что не слышу. В течение нескольких минут он сидел, не
шевелясь, с опущенной головой. Наконец произнес:
- Мой отец - сенатор Холлман из Пуриссимы. Это имя вам о чем-нибудь
говорит?
- Читал в газетах, что он прошлой весной умер.
Карл коротко кивнул.
- Они упрятали меня на следующий же день и даже не позволили
присутствовать на похоронах. Я понимаю, что сорвался, но они не имели права
так поступать. Однако сделали, потому что не хотели оставлять лишнего
свидетеля.
- "Они" - это кто?
- Джерри и Зинни. Зинни - моя свояченица. Она всегда ненавидела меня,
а Джерри у нее под каблуком. Они хотят продержать меня в заточении до конца
их дней, чтобы самим распоряжаться имуществом.
- Откуда вам это известно?
- У меня была масса времени для размышлений. Шесть месяцев я складывал
факты воедино. А когда мне рассказали про доктора Грантленда... В общем,
стало ясно, что они заплатили ему, чтобы упечь меня в клинику. А может,
заплатили ему, чтобы он убил отца.
- Я думал, ваш отец умер в результате несчастного случая.
- Да, согласно заключению доктора Грантленда. - Глаза Карла хитро
заблестели, и мне не понравилось их выражение. - Возможно, это
действительно был несчастный случай. Но я прознал, что у доктора Грантленда
дурная репутация. Мне стало известно об этом на прошлой неделе.
Трудно было сказать, фантазирует он или нет. Как и любой частный
детектив, я время от времени сталкивался с душевнобольными, но в этих делах
я не специалист. Даже специалисты порой затрудняются отличить обоснованные
подозрения от параноидальных симптомов. Я постарался сохранить нейтральный
тон.
- Как вы узнали о докторе Грантленде?
- Я обещал не разглашать источник информации. В дело замешаны...
вовлечены другие люди.
- Вы с кем-нибудь делились своими подозрениями?
- Я говорил с Милдред во время последнего посещения. В прошлое
воскресение. Многого я не мог сказать из-за подслушивающего персонала.
Многого я и не знаю. Вот почему я должен был что-то предпринять. - Он снова
напрягся.
- Спокойно, Карл. Вы не станете возражать, если я поговорю с вашей
женой?
- О чем?
- Да так, вообще. О вашей семье. О вас.
- Если она согласится, возражать не стану.
- Где она живет?
- На ранчо, недалеко от Пуриссимы... Хотя нет, она уже там не живет.
После того, как я оказался в клинике, Милдред не могла оставаться под одной
крышей с Джерри и Зинни. Она переехала обратно в Пуриссиму, к своей матери.
Их адрес: Грант, 220. Да я покажу вам, поеду с вами.
- Не надо.
- Но я просто обязан. Нужно распутать весь этот клубок. Я не могу
больше ждать.
- Если вы рассчитываете на мою помощь - придется подождать. Вот что я
предлагаю, Карл. Сначала я отвезу вас обратно в клинику. Это более-менее по
пути в Пуриссиму. Затем побеседую с вашей женой, посмотрю, как она
оценивает ваши подозрения...
- Она тоже не принимает меня всерьез.
- Ну а я принимаю. До определенной черты. Я похожу, поспрашиваю и
что-нибудь разнюхаю. Если окажется, что ваш брат ведет с вами нечестную
игру, или что доктор Грантленд замешан в грязном деле, я приму кое-какие
меры. Кстати, мой тариф - 50 долларов в день плюс расходы.
- Сейчас у меня нет денег. Но их будет много, когда я получу то, что
мне причитается.
- Значит, договорились? Вы возвращаетесь в клинику, а я пока
осмотрюсь?
Он нехотя согласился. Судя по всему, мой план ему не понравился, но он
слишком устал и слишком запутался, чтобы начинать спор.
Глава III
Утро выдалось жаркое и солнечное. Коричневые сентябрьские холмы на
горизонте походили на разрушенные стены глинобитных построек. Казалось,
протяни руку - и коснешься их ладонью. Мой автомобиль преодолел несколько
миль прежде, чем холмы немного сдвинулись с места.
Когда мы въехали в долину, Карл Холлман заговорил о своей семье. Отец
перебрался в Америку еще перед Первой мировой войной и, получив наследство,
смог купить небольшую апельсиновую рощу неподалеку от Пуриссимы. Он был
бережливым немцем из Пенсильвании и ко времени своей смерти увеличил
владения до нескольких тысяч акров. В основном, прибавление к
первоначальной роще пришло с приданым жены Алисии, дочери состоятельных
землевладельцев. Я спросил Карла, жива ли его мать.
- Нет. Мама умерла... давно.
Он не хотел рассказывать о матери. Возможно оттого, что любил ее
слишком сильно, или наоборот, недостаточно сильно. Он предпочитал говорить
об отце и делал это с какой-то бунтарской страстью, словно до сих пор
находился в тени его сильной личности. Иеремия Холлман был влиятельной
фигурой в округе и в какой-то степени в штате: основатель и глава
ассоциации мелиораторов, секретарь Объединения садоводов, глава окружного
комитета своей партии, сенатор от штата на протяжении десяти лет и местный
политический босс до конца своих дней.
Преуспевающий человек, которому не удалось однако передать гены успеха
двум своим сыновьям.
Старший - Джерри - стал адвокатом, но не занимался практикой. В
течение нескольких месяцев после окончания юридического факультета он имел
собственную контору в Пуриссиме. Проиграл несколько процессов, нажил
врагов, не приобретя друзей, и отошел от дел, уединившись на семейном
ранчо. Там он нашел утешение, выращивая в оранжерее орхидеи и предаваясь
мечтам о будущей славе, достигнутой на некоем неопределенном поприще.
Преждевременно состарившийся в свои тридцать с небольшим, Джерри попал под
каблук жены, Зинни, разведенной блондинки с сомнительной родословной. Брак
они заключили пять лет назад.
Карл был зол на брата, свояченицу и почти в такой же мере на себя
самого. Он считал, что подвел отца по всем статьям. Когда Джерри сошел с
дистанции, сенатор решил сделать ставку на младшего сына и послал Карла в
Девис учиться сельскохозяйственным наукам. Но они не интересовали Карла, и
его исключили за неуспеваемость. По-настоящему Карл испытывал интерес лишь
к философии, о чем он и заявил отцу.
Молодому Холлману удалось уговорить сенатора отпустить его в Беркли.
Там он встретился со своей нынешней женой, с которой они вместе учились еще
в средней школе, и, как только ему исполнился 21 год, они поженились
вопреки протестам семьи. Он сыграл с Милдред злую шутку. Она стала еще
одним человеком, которого он подвел. Она-то думала, что выходит замуж за
полноценного человека, но не прошло и несколько месяцев со дня свадьбы, как
с Карлом случился первый серьезный срыв.
Карл говорил о себе с горьким презрением. Я отвлекся от дороги и
посмотрел на него. Он старательно избегал моего взгляда.
- Я не собирался рассказывать вам о втором... втором срыве. Все равно
это не доказывает, что я псих. Милдред никогда не сомневалась в том, что я
нормальный, а уж она знает меня лучше других. Это все от переутомления -
целый день работал, а по ночам читал книги. Мне хотелось стать знаменитым,
чтобы отец относился ко мне с уважением, - врачом-миссионером или
кем-нибудь в этом роде. Я старался набрать достаточное число зачетов, чтобы
поступить на медицинское отделение, и в то же время изучал теологию и...
Словом, это оказалось мне не под силу. Я сорвался, и меня забрали родные.
Такая вот развязка.
Я вновь взглянул на него. Мы проехали последний пригородный район и
оказались на открытом пространстве. Справа от шоссе под лучами солнца
простиралась широкая мирная долина, и холмы отступили назад в синеву. Карл
не обращал внимания на окружающий мир. Он словно оказался во власти
прошлого и целиком погрузился в себя. Потом сказал:
- Трудные были эти два года для всех нас. Особенно для Милдред. Она
изо всех сил старалась делать вид, что все обстоит благополучно, но ведь до
свадьбы и у нее были свои планы на жизнь, и она никак не предполагала, что
ей придется обслуживать родственников мужа в какой-то сельской дыре. А я
ничем не мог ей помочь. Месяцами я находился в такой депрессии, что едва
хватало сил вставать с постели и встречать новый день. Я понимаю, что это
не так, но эти месяцы запомнились мне как сплошная череда пасмурных темных
сумерек. Таких темных, что когда я вставал и начинал бриться, то почти не
видел собственного лица.
Домашние воспринимались мной как серые тени, даже Милдред, а себя я
воспринимал как самую серую из них. Дом и тот начал подгнивать. Помню, как
я мечтал о землетрясении, чтобы оно разрушило дом и похоронило всех нас под
обломками: и отца, и меня, и Милдред, и Джерри, и Зинни. Я много думал о
самоубийстве, но не решился.
Эх, если бы тогда хватило здравого смысла и элементарного рассудка, я
бы обратился к врачу. Милдред хотела этого, а мне было стыдно признаться,
что нуждаюсь в лечении. А потом отец не вынес бы этого. Я опозорил бы
семью. Он считал, что психиатры играют на доверии, чтобы выудить побольше
денег, и что мне поможет свежий воздух и тяжелый труд. Он твердил, что я
слишком оберегаю себя, как это делала моя мама, и что я так же плохо кончу,
если не выберусь на свежий воздух и не сделаю из себя человека сам.
Он невесело рассмеялся и умолк. Мне хотелось спросить, как умерла его
мать. Но я так и не решился. Парень и без того запутался в обстоятельствах,
и я опасался ненароком спровоцировать стрессовую ситуацию. Поскольку он
рассказал мне о своем срыве и последовавшей за ним суицидной депрессии, то
теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы привезти его в клинику в
более или менее приличном состоянии. До развилки оставалось несколько миль,
и мне уже не терпелось прибыть на место.
- В конце концов я действительно стал работать на ранчо. Отец сбавлял
обороты, что-то с сердцем, и я взял на себя часть обязанностей по
организации работ. Поначалу мне даже нравилось - дни напролет в
апельсиновой роще со сборщиками, и, кажется, наступило некоторое улучшение.
Однако потом стало еще хуже.
Между отцом и мной постоянно возникали разногласия по любому поводу.
Он выращивал апельсины ради денег, и чем больше было денег, тем было лучше.
Он никогда не думал о людях. А я не мог выносить его отношения к сезонным
рабочим. Целые семьи - мужчины, женщины, дети - загонялись в открытые
грузовики и перевозились, словно скот. Платили им по количеству собранных
ящиков, нанимали на один день, а затем вышвыривали. Среди них было много
тех, кто пробрался в страну незаконно и не имел никаких прав. Отцу это как
раз подходило. А мне - нисколько. Я высказал все, что думаю о его гнусной
политике по найму рабочей силы. Я сказал, что мы живем в цивилизованной
стране в середине XX века, и он не имеет права обращаться с людьми, как с
рабами, и выкидывать их прочь, стоит им заикнуться о плате, равной хотя бы
прожиточному минимуму. Я сказал, что он - испорченный старик и что я не
собираюсь молча смотреть на то, как он притесняет мексиканцев и обманывает
японцев!
- Японцев? - переспросил я.
Речь Карла убыстрялась, становясь неразборчивой. В его глазах вспыхнул
какой-то евангелический свет. Лицо раскраснелось, покрылось испариной.
- Да. Мне стыдно говорить об этом, но мой отец надул кое-кого из своих
лучших друзей, японцев. Когда я был ребенком, до войны в нашей округе жило
немало японцев. Они владели сотнями акров земли, тянувшейся от нашего ранчо
до города и занятой под овощами. Из этих людей почти никого не осталось. Их
выселили во время войны, и они не вернулись. Отец скупил их земли за
бесценок.
Я заявил ему, что когда получу свою долю ранчо, то верну этим людям их
собственность. Найму детективов, чтобы разыскать их, и отдам то, что им
принадлежало. Я так и собирался сделать. Вот почему я не позволю Джерри
обманным путем лишить меня состояния. Оно нам не принадлежит, понимаете? Мы
обязаны вернуть его. Мы обязаны восстановить справедливость между нами и
землей, между нами и теми людьми.
Отец сказал, что это вздор, он-де приобрел землю абсолютно честно. А
мои идеи назвал сумасбродными. Точно так же считала вся родня, даже
Милдред. В тот, последний вечер по этому поводу и разразился скандал. Это
было ужасно. Джерри и Зинни попытались настроить его против меня, а Милдред
занимала промежуточную позицию, стараясь нас помирить. Бедная Милдред, она
Росс Макдональд
Обрекаю на смерть
---------------------------------------------------------------------
Ross Macdonald. The Doomsters. - Bantam Books, 1958.
Перевод с английского И.Владимировой
Ф.Саган. Ангел-хранитель; Дж.Х.Чейз. Саван для свидетелей;
Р.Макдональд. Обрекаю на смерть: Романы. - Gart, Таллинн, 1991
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 ноября 2003 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------
-----------------------------------------------------------------------
Ross Macdonald. The Doomsters. - Bantam Books, 1958.
Перевод с английского И.Владимировой
Ф.Саган. Ангел-хранитель; Дж.Х.Чейз. Саван для свидетелей;
Р.Макдональд. Обрекаю на смерть: Романы. - Gart, Таллинн, 1991
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 ноября 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Глава I
Мне снился кошмарный сон: в клетке мирно жила странная безволосая
обезьяна. На беду, люди постоянно пытались нарушить ее уединение и
проникнуть внутрь. Это держало обезьяну в напряжении и выводило из себя...
Я проснулся весь в поту, чувствуя, что за дверью кто-то стоит. Не за
входной, а за боковой, которая вела из кухни в гараж. Шлепая босиком по
холодному линолеуму кухни, я заметил в окне первые проблески зари. Тот, кто
находился по другую сторону двери, стучал теперь тихо, но настойчиво. Я
включил наружный свет, повернул ключ и открыл дверь.
От двери под свет голой лампочки гаража неловко отпрянул крепкий
молодой человек в рабочих брюках из грубой бумажной ткани. В его коротко
стриженных волосах запутались соринки. Немигающие светло-голубые глаза
посмотрели на свет со странным умоляющим выражением.
- Выключите свет, прошу вас.
- А я хочу иметь возможность видеть.
- Вот именно. - Он взглянул в распахнутые ворота гаража, выходившие на
тихую серую улочку. - Не хочу, чтобы меня видели.
- Вас никто не держит, можете убираться. - Но, присмотревшись к нему
повнимательнее, я пожалел, что говорил грубо. Его кожа отличалась
желтовато-маслянистым оттенком и отнюдь не из-за освещения. Похоже, ему
было худо.
Он вновь покосился на враждебную улицу.
- Можно я войду? Вы - мистер Арчер, не так ли?
- Для визитов рановато. Я не знаю вашего имени.
- Карл Холлман. Понимаю, сейчас рано, но я не спал всю ночь.
Он покачнулся и ухватился за дверной косяк. Его рука была черной от
грязи и покрыта кровоточащими ссадинами.
- Несчастный случай, авария, Холлман?
- Нет. - Он помолчал в нерешительности и заговорил уже медленнее:
- Да, произошел несчастный случай. Но не со мной. Совсем не то, о чем
вы думаете.
- А с кем?
- С моим отцом. Моего отца убили.
- Сегодня ночью?
- Шесть месяцев назад. Именно по этому поводу я хотел бы получить...
поговорить с вами. У вас не найдется для меня несколько секунд?
В то утро мне меньше всего хотелось до завтрака иметь дело с клиентом.
Но тут, казалось, был один из тех случаев, когда приходилось выбирать между
собственным комфортом и неизвестной величиной чужой беды. К тому же, облик
посетителя и манера разговора не вязались с его поношенной одеждой и
рабочими ботинками, заляпанными грязью. Меня охватило любопытство.
- Ладно, заходите.
Казалось, он не услышал. Его остекленевшие глаза были прикованы к
моему лицу.
- Заходите, Холлман. В пижаме холодно стоять.
- О, простите. - Он ступил на порог, заслонив весь дверной проем. -
Бесчеловечно беспокоить вас подобным образом.
- Никакого беспокойства, если дело срочное.
Я закрыл дверь и включил кофеварку. Карл Холлман остался стоять
посреди кухни. Я пододвинул стул. От Карла Холлмана пахло деревней.
- Сядьте и расскажите вашу историю.
- В том-то и дело. Я ничего не знаю. Не знаю даже, срочное ли это
дело.
- А в чем тогда причина волнений?
- Извините. Я не очень связно излагаю, верно? Я полночи бежал.
- Откуда?
- Есть одно место. Неважно, где. - Его лицо приняло замкнутое
выражение и как бы оцепенело. Он мысленно находился там, в том месте.
У меня возникла мысль, которую я до сих пор старательно отгонял.
Одежда Карла Холлмана напоминала тюремную. Кроме того, его отличали
неловко-смиренные манеры, приобретаемые обычно в заключении. И он казался
каким-то странным, но не из-за страха, которым нередко маскируется чувство
вины. Я переменил тактику.
- Вас кто-нибудь направил ко мне?
- Да. Друг подсказал мне ваш адрес. Вы ведь частный детектив?
Я кивнул.
- А у вашего друга есть имя?
- Не думаю, чтобы вы его помнили. - Карл Холлман смутился. Он хрустнул
суставами грязных пальцев и уставился в пол. - Не думаю, что мой друг
обрадуется, если я назову его имя.
- Но мое-то он назвал.
- Это не совсем одно и то же, верно? Вы занимаете в некотором роде
государственную должность.
- Выходит, я государственный служащий, так? В общем, хватит играть в
прятки, Карл!
В кофеварке закипела вода, и это напомнило мне, как я замерз. Я
отправился в спальню за халатом и тапочками. В шкафу отыскал глазами
пистолет, но затем передумал. Вернувшись на кухню, я застал Карла Холлмана
в той же позе.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он тускло.
- Пить кофе. Вы будете?
- Нет, спасибо. Ничего не хочу.
Тем не менее, я налил ему кофе, который он с жадностью проглотил.
- Есть хотите?
- Вы очень добры, но я ни за что не смог бы принять...
- Пожарю пару яиц.
- Нет! Не надо. - Его голос пронзительно зазвенел. Звуки вырывались из
широченной груди, словно кричал маленький мальчик, подающий голос из своего
укрытия. - Вы сердитесь на меня.
Я заговорил с этим маленьким мальчиком:
- Меня не так-то просто рассердить. Я попросил назвать имя, вы
отказались. У вас свои мотивы. Ладно. Что же случилось, Карл?
- Не знаю. Когда вы только что прикрикнули на меня, мне сразу же
вспомнился отец. Он всегда сердился. А в ту последнюю ночь...
Я ждал, что он скажет, но продолжения не последовало. Он издал
гортанный звук, то ли всхлипнул, то ли застонал, словно от боли.
Отвернувшись от меня, уставился на кофеварку. Кофейная гуща, застывшая
вдоль горловины, выглядела, словно черный песок в статичных песочных часах,
который не пропускает сквозь себя время. Я пожарил на масле шесть яиц и
приготовил тосты. Мы быстро расправились с завтраком, затем я разлил
остатки кофе.
- Вы очень добры ко мне, - сказал Карл, допивая кофе. - Лучше, чем я
того заслуживаю.
- Это входит в набор услуг, которые мы оказываем клиентам. Стало
лучше?
- Физически - да. А психически... - Он почувствовал, что слишком
расслабился, и замкнулся. - Вкусный вы варите кофе. В палате кофе был
ужасный, сплошной цикорий.
- Вы были в больнице?
- Да. В психиатрической клинике, - и добавил с некоторым вызовом, - я
не стыжусь этого.
Однако он внимательно следил за моей реакцией.
- Что с вами было?
- Диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Не думаю, что диагноз
верен. Знаю, были отклонения, но это все в прошлом.
- Они вас выпустили?
Он склонился над чашкой и метнул на меня взгляд исподлобья.
- Вы убежали из клиники?
- Да. Убежал. - Слова давались ему с трудом. - Но все обстояло иначе,
чем вы предполагаете. В сущности, меня вылечили, уже могли бы выписать, но
мой брат не позволял им это сделать. Он хочет, чтобы меня держали
взаперти. - Его голос зазвучал монотонно: - Джерри готов сгноить меня там.
Знакомый мотив: люди, которых изолируют от общества таким образом,
всегда выискивают виновных, предпочтительно из числа близких родственников.
Я спросил:
- Вам точно известно, что именно брат держал вас там?
- Уверен в этом. Меня упекли туда по его воле. Он и доктор Грантленд
вынудили Милдред подписать бумаги для помещения меня в клинику. А как
только я там очутился, он полностью отрезал меня от внешнего мира. Ни разу
не навестил. Заставил персонал просматривать мою корреспонденцию, так что я
не мог даже писать письма. - Слова вылетали из его рта со все
увеличивающейся скоростью, и их уже с трудом можно было разобрать. Он
замолчал и судорожно сглотнул. На шее, словно мячик, заходил кадык.
- Вы не представляете, что это такое: оказаться в полной изоляции и не
соображать даже, что происходит. Конечно, когда предоставлялась
возможность, меня посещала Милдред, но и она не понимала, в чем дело. И мы
не могли спокойно обсудить наши семейные проблемы. Ей разрешали встречаться
со мной только в приемном покое и всегда приставляли к нам медсестру, чтобы
она подслушивала наши разговоры. Как будто меня нельзя было доверить
собственной жене.
- Но почему, Карл? У вас случались обострения?
Неожиданно он резко втянул голову глубоко в плечи, словно я ударил его
по затылку. Я окинул его взглядом и пришел к мысли, что в припадке ярости
он мог быть ужасен. В его широченных плечах угадывалась могучая сила. Он
продолжал:
- Первые несколько дней я вел себя как последний дурак - изорвал пару
матрацев, ну и в том же духе. Меня завернули в мокрые простыни. Но на людей
я не кидался, и никого не ушиб. Во всяком случае, не помню такого. - Его
голос стал еле слышным. Он поднял голову и повысил голос: - Так или иначе,
после этого я никогда не переступал черты, ни разу. Я не собирался давать
им ни малейшего повода держать меня взаперти. Но все напрасно. А ведь они
не имели на это права.
- И тогда вы перелезли через стену.
Он удивленно посмотрел на меня, вытаращив светлые глаза.
- Откуда вы узнали, что мы перелезли через стену?
Я не стал объяснять, что сказал наугад.
- Выходит, вы бежали не один, а?
Он не ответил. Глаза его подозрительно сузились, продолжая следить за
выражением моего лица.
- Где другие, Карл?
- Не другие, а другой, - произнес он с запинкой. - Кто он - не имеет
значения. Да вы все равно из газет узнаете.
- Совсем не обязательно. Такие вещи печатают только тогда, когда
беглецы представляют социальную опасность.
Глава II
Последнее слово повисло в тишине, приобретая различные смысловые
оттенки: оно звучало то как вопрос, то как угроза, то как просьба. Карл
Холлман смотрел в окно, за которым уже совсем рассвело. С улицы доносился
шум первых машин. Он оглянулся на дверь, через которую пришел. Тело его
было напряжено, на шее вздулись жилы. Лицо погрузилось в задумчивость.
Внезапно он резко вскочил, опрокинув стул, и в два прыжка очутился у
двери. Я сурово сказал:
- Поднимите стул.
Он замер, держась за дверную ручку.
- Не приказывайте. Вы мне не начальник.
- Это совет, мой мальчик.
- Я не мальчик.
- Для меня мальчик. Мне сорок лет. А вам сколько?
- Не ваше... - Он замолчал, борясь с самим собой. - Двадцать четыре.
- В таком случае ведите себя соответственно возрасту. Поднимите стул,
сядьте, и мы обсудим вашу проблему. Вы же не станете снова убегать.
- Не собираюсь. С самого начала не хотел. Просто... я должен вернуться
домой и разобраться во всей этой путанице. Что со мной будет потом, - не
имеет значения.
- А зря. Вы молоды. У вас есть жена, будущее.
- Милдред заслуживает лучшего мужа, чем я. Мое будущее - в прошлом.
Тем не менее он отошел от двери, за которой наступило ясное, но
таившее в себе опасность утро, поднял стул и сел. Я примостился на кухонном
столе, глядя на него сверху вниз. От напряжения он покрылся испариной.
Капельки пота выступили на лице, на груди потемнела рубашка. Он сказал
совсем по-мальчишески:
- Думаете, я сумасшедший, верно?
- То, что я думаю, не имеет значения, я не ваш личный психиатр. Но
если вы сумасшедший - ваше место в больнице. Если нет - то вы выбрали
чертовски сложный способ доказать это. Вам следует вернуться и дать себя
обследовать.
- Вернуться? Да вы сумасш... - Он оборвал себя на полуслове.
Я рассмеялся ему в лицо, отчасти потому, что он меня рассмешил, а
отчасти, решив, что это пойдет ему на пользу.
- Значит, я сумасшедший? Ну же, смелее, договаривайте. Я не гордый. У
меня есть знакомый психиатр, который утверждает, что психушки следует
строить с шарнирами на углах зданий. Время от времени их нужно выворачивать
наизнанку, так чтобы внутри оказывались те, кто был снаружи, и - наоборот.
По-моему, в этом что-то есть.
- Вы смеетесь надо мной.
- А если даже и так? У нас свободная страна.
- Да, свободная. И вы не можете заставить меня вернуться.
- А следовало бы. Иначе не оберетесь неприятностей.
- Вернуться я не могу. Теперь-то уж они никогда меня не выпустят.
- Выпустят, когда вы созреете для этого. Если вы сдадитесь
добровольно, они не станут обращаться с вами слишком сурово. Вы когда
вырвались на волю?
- Вчера вечером, ранним вечером, после ужина. Не то чтобы вырвались.
Мы приставили к стене скамейки. Я подсадил приятеля, а он помог мне
взобраться по простыне, перевязанной узлами. Мы ушли незамеченными, как мне
кажется. Тома - ну того, другого - поджидала машина. Они немного подвезли
меня. Дальше я шел пешком.
- У вас есть домашний доктор, к которому вы могли бы обратиться, если
вернетесь?
- Доктор! - В его лексиконе это слово было грязным ругательством. - Я
перевидел слишком много докторов. Все они из одной шайки, а доктор
Грантленд - худший из них. Ему не следовало давать лицензию на частную
практику.
- О'кей, мы ее отберем.
Он посмотрел на меня с удивлением. Удивить его не составляло труда.
- Вы не воспринимаете меня всерьез. Я пришел к вам за помощью, по
серьезному делу, а взамен получаю дешевые остроты. Это выводит меня из
себя.
- Подумаешь, мы живем в свободной стране.
- Будьте вы прокляты!
Я сделал вид, что не слышу. В течение нескольких минут он сидел, не
шевелясь, с опущенной головой. Наконец произнес:
- Мой отец - сенатор Холлман из Пуриссимы. Это имя вам о чем-нибудь
говорит?
- Читал в газетах, что он прошлой весной умер.
Карл коротко кивнул.
- Они упрятали меня на следующий же день и даже не позволили
присутствовать на похоронах. Я понимаю, что сорвался, но они не имели права
так поступать. Однако сделали, потому что не хотели оставлять лишнего
свидетеля.
- "Они" - это кто?
- Джерри и Зинни. Зинни - моя свояченица. Она всегда ненавидела меня,
а Джерри у нее под каблуком. Они хотят продержать меня в заточении до конца
их дней, чтобы самим распоряжаться имуществом.
- Откуда вам это известно?
- У меня была масса времени для размышлений. Шесть месяцев я складывал
факты воедино. А когда мне рассказали про доктора Грантленда... В общем,
стало ясно, что они заплатили ему, чтобы упечь меня в клинику. А может,
заплатили ему, чтобы он убил отца.
- Я думал, ваш отец умер в результате несчастного случая.
- Да, согласно заключению доктора Грантленда. - Глаза Карла хитро
заблестели, и мне не понравилось их выражение. - Возможно, это
действительно был несчастный случай. Но я прознал, что у доктора Грантленда
дурная репутация. Мне стало известно об этом на прошлой неделе.
Трудно было сказать, фантазирует он или нет. Как и любой частный
детектив, я время от времени сталкивался с душевнобольными, но в этих делах
я не специалист. Даже специалисты порой затрудняются отличить обоснованные
подозрения от параноидальных симптомов. Я постарался сохранить нейтральный
тон.
- Как вы узнали о докторе Грантленде?
- Я обещал не разглашать источник информации. В дело замешаны...
вовлечены другие люди.
- Вы с кем-нибудь делились своими подозрениями?
- Я говорил с Милдред во время последнего посещения. В прошлое
воскресение. Многого я не мог сказать из-за подслушивающего персонала.
Многого я и не знаю. Вот почему я должен был что-то предпринять. - Он снова
напрягся.
- Спокойно, Карл. Вы не станете возражать, если я поговорю с вашей
женой?
- О чем?
- Да так, вообще. О вашей семье. О вас.
- Если она согласится, возражать не стану.
- Где она живет?
- На ранчо, недалеко от Пуриссимы... Хотя нет, она уже там не живет.
После того, как я оказался в клинике, Милдред не могла оставаться под одной
крышей с Джерри и Зинни. Она переехала обратно в Пуриссиму, к своей матери.
Их адрес: Грант, 220. Да я покажу вам, поеду с вами.
- Не надо.
- Но я просто обязан. Нужно распутать весь этот клубок. Я не могу
больше ждать.
- Если вы рассчитываете на мою помощь - придется подождать. Вот что я
предлагаю, Карл. Сначала я отвезу вас обратно в клинику. Это более-менее по
пути в Пуриссиму. Затем побеседую с вашей женой, посмотрю, как она
оценивает ваши подозрения...
- Она тоже не принимает меня всерьез.
- Ну а я принимаю. До определенной черты. Я похожу, поспрашиваю и
что-нибудь разнюхаю. Если окажется, что ваш брат ведет с вами нечестную
игру, или что доктор Грантленд замешан в грязном деле, я приму кое-какие
меры. Кстати, мой тариф - 50 долларов в день плюс расходы.
- Сейчас у меня нет денег. Но их будет много, когда я получу то, что
мне причитается.
- Значит, договорились? Вы возвращаетесь в клинику, а я пока
осмотрюсь?
Он нехотя согласился. Судя по всему, мой план ему не понравился, но он
слишком устал и слишком запутался, чтобы начинать спор.
Глава III
Утро выдалось жаркое и солнечное. Коричневые сентябрьские холмы на
горизонте походили на разрушенные стены глинобитных построек. Казалось,
протяни руку - и коснешься их ладонью. Мой автомобиль преодолел несколько
миль прежде, чем холмы немного сдвинулись с места.
Когда мы въехали в долину, Карл Холлман заговорил о своей семье. Отец
перебрался в Америку еще перед Первой мировой войной и, получив наследство,
смог купить небольшую апельсиновую рощу неподалеку от Пуриссимы. Он был
бережливым немцем из Пенсильвании и ко времени своей смерти увеличил
владения до нескольких тысяч акров. В основном, прибавление к
первоначальной роще пришло с приданым жены Алисии, дочери состоятельных
землевладельцев. Я спросил Карла, жива ли его мать.
- Нет. Мама умерла... давно.
Он не хотел рассказывать о матери. Возможно оттого, что любил ее
слишком сильно, или наоборот, недостаточно сильно. Он предпочитал говорить
об отце и делал это с какой-то бунтарской страстью, словно до сих пор
находился в тени его сильной личности. Иеремия Холлман был влиятельной
фигурой в округе и в какой-то степени в штате: основатель и глава
ассоциации мелиораторов, секретарь Объединения садоводов, глава окружного
комитета своей партии, сенатор от штата на протяжении десяти лет и местный
политический босс до конца своих дней.
Преуспевающий человек, которому не удалось однако передать гены успеха
двум своим сыновьям.
Старший - Джерри - стал адвокатом, но не занимался практикой. В
течение нескольких месяцев после окончания юридического факультета он имел
собственную контору в Пуриссиме. Проиграл несколько процессов, нажил
врагов, не приобретя друзей, и отошел от дел, уединившись на семейном
ранчо. Там он нашел утешение, выращивая в оранжерее орхидеи и предаваясь
мечтам о будущей славе, достигнутой на некоем неопределенном поприще.
Преждевременно состарившийся в свои тридцать с небольшим, Джерри попал под
каблук жены, Зинни, разведенной блондинки с сомнительной родословной. Брак
они заключили пять лет назад.
Карл был зол на брата, свояченицу и почти в такой же мере на себя
самого. Он считал, что подвел отца по всем статьям. Когда Джерри сошел с
дистанции, сенатор решил сделать ставку на младшего сына и послал Карла в
Девис учиться сельскохозяйственным наукам. Но они не интересовали Карла, и
его исключили за неуспеваемость. По-настоящему Карл испытывал интерес лишь
к философии, о чем он и заявил отцу.
Молодому Холлману удалось уговорить сенатора отпустить его в Беркли.
Там он встретился со своей нынешней женой, с которой они вместе учились еще
в средней школе, и, как только ему исполнился 21 год, они поженились
вопреки протестам семьи. Он сыграл с Милдред злую шутку. Она стала еще
одним человеком, которого он подвел. Она-то думала, что выходит замуж за
полноценного человека, но не прошло и несколько месяцев со дня свадьбы, как
с Карлом случился первый серьезный срыв.
Карл говорил о себе с горьким презрением. Я отвлекся от дороги и
посмотрел на него. Он старательно избегал моего взгляда.
- Я не собирался рассказывать вам о втором... втором срыве. Все равно
это не доказывает, что я псих. Милдред никогда не сомневалась в том, что я
нормальный, а уж она знает меня лучше других. Это все от переутомления -
целый день работал, а по ночам читал книги. Мне хотелось стать знаменитым,
чтобы отец относился ко мне с уважением, - врачом-миссионером или
кем-нибудь в этом роде. Я старался набрать достаточное число зачетов, чтобы
поступить на медицинское отделение, и в то же время изучал теологию и...
Словом, это оказалось мне не под силу. Я сорвался, и меня забрали родные.
Такая вот развязка.
Я вновь взглянул на него. Мы проехали последний пригородный район и
оказались на открытом пространстве. Справа от шоссе под лучами солнца
простиралась широкая мирная долина, и холмы отступили назад в синеву. Карл
не обращал внимания на окружающий мир. Он словно оказался во власти
прошлого и целиком погрузился в себя. Потом сказал:
- Трудные были эти два года для всех нас. Особенно для Милдред. Она
изо всех сил старалась делать вид, что все обстоит благополучно, но ведь до
свадьбы и у нее были свои планы на жизнь, и она никак не предполагала, что
ей придется обслуживать родственников мужа в какой-то сельской дыре. А я
ничем не мог ей помочь. Месяцами я находился в такой депрессии, что едва
хватало сил вставать с постели и встречать новый день. Я понимаю, что это
не так, но эти месяцы запомнились мне как сплошная череда пасмурных темных
сумерек. Таких темных, что когда я вставал и начинал бриться, то почти не
видел собственного лица.
Домашние воспринимались мной как серые тени, даже Милдред, а себя я
воспринимал как самую серую из них. Дом и тот начал подгнивать. Помню, как
я мечтал о землетрясении, чтобы оно разрушило дом и похоронило всех нас под
обломками: и отца, и меня, и Милдред, и Джерри, и Зинни. Я много думал о
самоубийстве, но не решился.
Эх, если бы тогда хватило здравого смысла и элементарного рассудка, я
бы обратился к врачу. Милдред хотела этого, а мне было стыдно признаться,
что нуждаюсь в лечении. А потом отец не вынес бы этого. Я опозорил бы
семью. Он считал, что психиатры играют на доверии, чтобы выудить побольше
денег, и что мне поможет свежий воздух и тяжелый труд. Он твердил, что я
слишком оберегаю себя, как это делала моя мама, и что я так же плохо кончу,
если не выберусь на свежий воздух и не сделаю из себя человека сам.
Он невесело рассмеялся и умолк. Мне хотелось спросить, как умерла его
мать. Но я так и не решился. Парень и без того запутался в обстоятельствах,
и я опасался ненароком спровоцировать стрессовую ситуацию. Поскольку он
рассказал мне о своем срыве и последовавшей за ним суицидной депрессии, то
теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы привезти его в клинику в
более или менее приличном состоянии. До развилки оставалось несколько миль,
и мне уже не терпелось прибыть на место.
- В конце концов я действительно стал работать на ранчо. Отец сбавлял
обороты, что-то с сердцем, и я взял на себя часть обязанностей по
организации работ. Поначалу мне даже нравилось - дни напролет в
апельсиновой роще со сборщиками, и, кажется, наступило некоторое улучшение.
Однако потом стало еще хуже.
Между отцом и мной постоянно возникали разногласия по любому поводу.
Он выращивал апельсины ради денег, и чем больше было денег, тем было лучше.
Он никогда не думал о людях. А я не мог выносить его отношения к сезонным
рабочим. Целые семьи - мужчины, женщины, дети - загонялись в открытые
грузовики и перевозились, словно скот. Платили им по количеству собранных
ящиков, нанимали на один день, а затем вышвыривали. Среди них было много
тех, кто пробрался в страну незаконно и не имел никаких прав. Отцу это как
раз подходило. А мне - нисколько. Я высказал все, что думаю о его гнусной
политике по найму рабочей силы. Я сказал, что мы живем в цивилизованной
стране в середине XX века, и он не имеет права обращаться с людьми, как с
рабами, и выкидывать их прочь, стоит им заикнуться о плате, равной хотя бы
прожиточному минимуму. Я сказал, что он - испорченный старик и что я не
собираюсь молча смотреть на то, как он притесняет мексиканцев и обманывает
японцев!
- Японцев? - переспросил я.
Речь Карла убыстрялась, становясь неразборчивой. В его глазах вспыхнул
какой-то евангелический свет. Лицо раскраснелось, покрылось испариной.
- Да. Мне стыдно говорить об этом, но мой отец надул кое-кого из своих
лучших друзей, японцев. Когда я был ребенком, до войны в нашей округе жило
немало японцев. Они владели сотнями акров земли, тянувшейся от нашего ранчо
до города и занятой под овощами. Из этих людей почти никого не осталось. Их
выселили во время войны, и они не вернулись. Отец скупил их земли за
бесценок.
Я заявил ему, что когда получу свою долю ранчо, то верну этим людям их
собственность. Найму детективов, чтобы разыскать их, и отдам то, что им
принадлежало. Я так и собирался сделать. Вот почему я не позволю Джерри
обманным путем лишить меня состояния. Оно нам не принадлежит, понимаете? Мы
обязаны вернуть его. Мы обязаны восстановить справедливость между нами и
землей, между нами и теми людьми.
Отец сказал, что это вздор, он-де приобрел землю абсолютно честно. А
мои идеи назвал сумасбродными. Точно так же считала вся родня, даже
Милдред. В тот, последний вечер по этому поводу и разразился скандал. Это
было ужасно. Джерри и Зинни попытались настроить его против меня, а Милдред
занимала промежуточную позицию, стараясь нас помирить. Бедная Милдред, она