Флетч развернул стул, лицом к возвышению. — У кого-нибудь есть сигара? — поинтересовался Боб. — Я давно мечтал о том, чтобы выдохнуть струю Выма в нос Хаю Литваку. На возвышение поднялась Хелена Уилльямс.
— Эта штуковина работает? — спросила она микрофон.
Многократно усиленный голос отразился от стен.
— Нет! — ответила аудитория.
— Разумеется, нет! — ответила аудитория.
— Спроси еще раз, Хелена! — попросила аудитория
— Добрый вечер, — поприветствовала Хелена собравшихся.
Сидящие за столами перестали скрипеть стульями и откашливаться.
— Несмотря на трагические обстоятельства, связанные со смертью президента Ассоциации американских журналистов, Уолтера Марча… — она запнулась, тяжело вздохнула, но переборов себя, продолжила, — …я рада видеть вас всех. Добро пожаловать на сорок девятый ежегодный конгресс Ассоциации американских журналистов.
Уолтер Марч собирался обратиться к вам с приветственной речью, но…
— Но старину Марча отправили домой в гробу, — прошептал Роберт Макконнелл.
— Разумеется, никто из нас не сумеет заменить его. Так что давайте вспомним все хорошее, что он сделал для Ассоциации и для каждого из нас и для нас всех за те долгие годы…
— Тут есть что вспомнить, — пробурчал Роберт Макконнелл.
— Это точно, — поддержала его Кристал Фаони.
— …и почтим его память минутой молчания.
— Эй, Флетч, у тебя есть колода карт, — громким шепотом нарушил Роберт Макконнелл пожелание Хелены..
За другим столиком Тим Шилдз замахал рукой, подзывая официанта с полным бокалом. — Я уверена, что причиной тому не эти трагические обстоятельства, но президент Соединенных Штатов отменил свое выступление на нашем конгрессе, назначенное на среду.
— Жаль, — Боб посмотрел на Флетча. — Я привез с собой двое ножниц.
— …Однако, вице-президент сможет приехать.
— Администрация решила, что полностью игнорировать нас не стоит, — прокомментировала Кристал Фаони. — Собственно, что такого произошло? Удар в спину — наша излюбленная практика. Просто на этот раз он нанесен более открыто.
— И еще одно объявление, прежде чем я дам слово Хаю Литваку. Позвольте представить вам Эндрю Нила, капитана полиции штата Виргиния, который ведет расследование убийства бедного Уолтера…
И Хелена отступила от микрофона.
Из-за столика у двери поднялся мужчина с коротко стриженными, тронутыми сединой волосами, с военной выправкой, пусть и в гражданской одежде, и направился к возвышению.
— Готов поспорить, он скажет: «Последнее по счету, но не по значению», — отреагировал Боб Макконнелл.
Чуть покраснев, капитан Нил наклонился к микрофону.
— Добрый вечер, — приятный, бархатный баритон. — Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью президента вашей ассоциации.
— Принимаем, принимаем, — покивал Боб.
— Во-первых, я хочу попросить вас не отменять ваш конгресс. Разумеется, смерть Уолтера Марча наложит отпечаток на ваши заседания…
— Еще как наложит, — буркнул Боб.
— …но, заверяю вас, мы приложим максимум усилий, чтобы как можно меньше мешать вам заниматься своими делами.
Во-вторых, нам, разумеется, понадобятся показания всех тех, кто находился на Плантации Хендрикса в время этого трагического происшествия. Заранее благодарю вас за содействие расследованию.
В-третьих, я понимаю, что сейчас меня окружают лучшие репортеры мира. Откровенно говоря, я ощущаю себя Даниилом в клетке со львами. Каждый из вас полагает, и это абсолютно справедливо, что ваши газеты, также теле — и радиокомпании должны наиболее полно освещать расследование, а потому обещаю держать вас в курсе происходящего. Но, пожалуйста, поймите, что мне поручено нелегкое дело. Многие уже обращались ко мне с вопросами. Я могу ответить на все, но тогда у меня не останется времени на расследование. Если мы выявим важные улики, будьте уверены, вы о них узнаете первыми. А потому я хотел бы попросить вас не давать волю воображению и не муссировать слухи и досужие домыслы.
— Сейчас, — шепнул Флетчу Боб.
— И последнее, по счету, но не по значению, — капитан Нил его не подвел. — Если кому-то из вас известна важная информация, которая может помочь нам в розыске убийцы, мы надеемся, что вы поделитесь ею со мной или с моими сотрудниками.
Сегодня утром здесь, на Плантации Хендрикса, кто-то убил Уолтера Марча. Убил не спонтанно, но обдуманно, тщательно все подготовив. С той минуты ни один человек не покинул отель. Так что убийца среди нас, возможно, даже в этом зале.
Повторюсь, я с благодарностью приму любую помощь.
Капитан Нил оглядел зал, выпрямился.
— Благодарю за внимание.
— Хороший парень, — похвалил его Боб. — И, похоже, знает свое дело.
— Умный и порядочный, — добавила Кристал.
— Неудачник, — высказала свою точку зрения Фредди Эрбатнот.
— Готов поспорить, он скажет: «Не убивайте гонца», — откликнулся Боб Макконнелл на появление у микрофона Хая Литвака.
Кристал и Флетч лишь пожали плечами. Хая Литвака, ведущего вечернего информационного выпуска, уважали и ценили все, кроме журналистов, большинство из которых просто ему завидовали.
Симпатичный, держащийся с достоинством, с безупречными манерами, хорошо поставленным голосом, знающий себе цену. Хай Литвак уже многие годы получал фантастическое жалование. Пожалуй, он был самым богатым журналистом.
Завидовали ему еще и потому, что в своем деле ему также не было равных.
В отличие от телекомментаторов других программ, он старался концентрировать внимание зрителей на новостях, а не на собственной персоне. И интервью в прямом эфире он строил по-своему: никогда не старался подвести к желаемому ответу ни зрителей, ни гостя программы.
Завидовали также его известности, ибо без Литвака не обходилось ни одно крупное событие.
Хай Литвак издавна обосновался на самом верху.
Рядом с ним за главным столом сидела его жена, Кэрол.
— Добрый вечер, — знаменитый голос наполнил зал. — Когда мне предоставляют возможность выступить, я стараюсь затронуть те темы, о которых меня наиболее часто спрашивают, независимо от того, хочу я говорить о них или нет.
В последнее время более всего мне задают вопросы о терроризме, вернее о том, должно ли телевидение показывать результаты террористических актов, не способствует ли оно тем самым пропаганде терроризма, не подвигает ли будущих террористов на новые безумства.
Я ненавижу показывать то, что вытворяют террористы. Я ненавижу читать об их деяниях. Я ненавижу сообщать об этом телезрителям. Наверное, в таком отношении к терроризму я не одинок.
Но не телевидение создало терроризм. Терроризм, как и любая другая форма преступления или безумия, заразителен. Он возобновляет себя сам.
Один случай терроризма вызывает два других, а потом идет цепная реакция.
Никогда еще этот социальный феномен, когда одни террористические акты стимулировали все новые и новые, не проявлялся столь ярко, как в начале двадцатого столетия.
А тогда никто и подумать не мог не только о выпусках телевизионных новостей, но и о самом телевидении.
Террористический акт — это событие. Это новости.
И наша работа — доносить новости до людей, нравятся они нам лично или нет.
— Сейчас, — прошептал Боб Макконнелл.
— Обвинять телевидение в распространении терроризма, — продолжил Хай Литвак, — только потому, что оно показывает последствия террористических актов, все равно, что убивать гонца, принесшего плохую весть…
Глава 11
Глава 12
Когда он вошел в комнату, телефон трезвонил вовсю.
Прежде чем ответить, он снял мокрую от пота тенниску.
— Ты видел утренние газеты? — спросила Кристал.
— Нет. Я решил проехаться по округе.
— Проехаться? Ты безработный, но берешь напрокат машину?
— Я безработный и беру напрокат лошадь. На нее уходит меньше бензина.
— Лошадь! Ты говоришь об одном из этих огромных созданий о четырех ногах, которые едят сено?
— То коровы, — ответил Флетч.
— Или лошади, — упорствовала Кристал.
С губ ее сорвалась еще пара-тройка крепких выражений, прежде чем она примирилась с мыслью, что кто-то может встать до рассвета, найти в темноте конюшню, взять напрокат лошадь и поскакать к холмам на востоке, чтобы встретить восход солнца, «даже не вспомнив о завтраке».
Лошадь ему досталась справная, а солнце взошло во всем своем великолепии.
Ни в конюшне, ни возвратившись из нее Флетч не увидел мужчины в джинсовом костюме с коротко стриженными курчавыми седыми волосами, два дня назад подошедшего на автостоянке к массажистке, миссис Лири, чтобы справиться о прибытии Уолтера Марча.
— Я хочу прочитать тебе один абзац из статьи Боба Макконнелла в вашингтонской газете Марча об убийстве старого мерзавца.
— Места для нее не пожалели?
— Чуть ли не вся газета посвящена Марчу. Две страницы одних фотографий, начиная с его крестин.
— Он этого заслуживает. Высокоуважаемый праведный Уолтер Марч.
— Короче, Боб зацепил тебя.
— Правда?
— Послушай, что он пишет. Сначала перечисляет имена знаменитостей, прибывших на конгресс. А затем следующее: «Участвует в конгрессе и Ирвин Морис Флетчер, который, хотя и не был признан виновным, играл заметную роль в судебных разбирательствах касательно убийств, совершенных в Калифорнии и Массачусеттсе. В настоящее время безработный, Флетчер работал в одной из газет Марча».
Флетч снимал джинсы. Ночью он слышал, как Макконнелл диктовал статью по телефону.
— Как говорится, око за око, Флетчер. Мне кажется, тебе более не следует обвинять Боба Макконнелла в убийстве. Даже в шутку. И уж по крайней мере, в его присутствии.
— Да кто шутил?
— Среди собравшихся на конгресс есть очень злые люди.
— Кто этого не знает.
— Идешь на завтрак?
— Сначала должен принять душ.
— Не смею тебя задерживать.
Глава 13
Флетч завтракал в своем номере, слушая, как Эндрю Нил, капитан полиции штата Виргиния, ведет допрос Лидии Марч и Уолтера Марча, младшего, в двенадцатом «люксе».
Началось все с взаимного обмена любезностями. Капитан Нил: «Я понимаю, что для вас это невыносимо трудно, миссис Марч». Лидия: «Я знаю, что это необходимо». Капитан: «Благодарю вас. Я вам искренне сочувствую. Только крайняя необходимость вынуждает меня беспокоить вас в такую минуту…»
По ходу диалога Флетч умял половину грейпфрута.
Младшего пришлось звать из спальни.
— Реакция у него сегодня замедленная, — миссис Марч. — За всю ночь мы не сомкнули глаз.
— Привет, капитан, — голос Младшего звучал не так четко, как капитана или Лидии.
— Доброе утро, мистер Марч. Примите мои соболезнования, но, как бы мне этого не хотелось, я обязан…
— Совершенно верно. Как бы вам этого не хотелось.
— Если вы еще раз повторите, при каких обстоятельствах нашли… Вы не будете возражать, если я включу диктофон?
— Диктофон? — переспросил Младший. — Разумеется, нет, капитан. Делайте все, что считаете нужным.
— Тогда мне не придется во всем полагаться на память и, скорее всего, более я вас не побеспокою. Наиболее важным определить точное время этого… инцидента.
— Инцидента! — воскликнул Младший.
— Извините, — в голосе капитана звучала печаль. — Я не смог подобрать подходящего слова.
— Эта штуковина работает? — спросила она микрофон.
Многократно усиленный голос отразился от стен.
— Нет! — ответила аудитория.
— Разумеется, нет! — ответила аудитория.
— Спроси еще раз, Хелена! — попросила аудитория
— Добрый вечер, — поприветствовала Хелена собравшихся.
Сидящие за столами перестали скрипеть стульями и откашливаться.
— Несмотря на трагические обстоятельства, связанные со смертью президента Ассоциации американских журналистов, Уолтера Марча… — она запнулась, тяжело вздохнула, но переборов себя, продолжила, — …я рада видеть вас всех. Добро пожаловать на сорок девятый ежегодный конгресс Ассоциации американских журналистов.
Уолтер Марч собирался обратиться к вам с приветственной речью, но…
— Но старину Марча отправили домой в гробу, — прошептал Роберт Макконнелл.
— Разумеется, никто из нас не сумеет заменить его. Так что давайте вспомним все хорошее, что он сделал для Ассоциации и для каждого из нас и для нас всех за те долгие годы…
— Тут есть что вспомнить, — пробурчал Роберт Макконнелл.
— Это точно, — поддержала его Кристал Фаони.
— …и почтим его память минутой молчания.
— Эй, Флетч, у тебя есть колода карт, — громким шепотом нарушил Роберт Макконнелл пожелание Хелены..
За другим столиком Тим Шилдз замахал рукой, подзывая официанта с полным бокалом. — Я уверена, что причиной тому не эти трагические обстоятельства, но президент Соединенных Штатов отменил свое выступление на нашем конгрессе, назначенное на среду.
— Жаль, — Боб посмотрел на Флетча. — Я привез с собой двое ножниц.
— …Однако, вице-президент сможет приехать.
— Администрация решила, что полностью игнорировать нас не стоит, — прокомментировала Кристал Фаони. — Собственно, что такого произошло? Удар в спину — наша излюбленная практика. Просто на этот раз он нанесен более открыто.
— И еще одно объявление, прежде чем я дам слово Хаю Литваку. Позвольте представить вам Эндрю Нила, капитана полиции штата Виргиния, который ведет расследование убийства бедного Уолтера…
И Хелена отступила от микрофона.
Из-за столика у двери поднялся мужчина с коротко стриженными, тронутыми сединой волосами, с военной выправкой, пусть и в гражданской одежде, и направился к возвышению.
— Готов поспорить, он скажет: «Последнее по счету, но не по значению», — отреагировал Боб Макконнелл.
Чуть покраснев, капитан Нил наклонился к микрофону.
— Добрый вечер, — приятный, бархатный баритон. — Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью президента вашей ассоциации.
— Принимаем, принимаем, — покивал Боб.
— Во-первых, я хочу попросить вас не отменять ваш конгресс. Разумеется, смерть Уолтера Марча наложит отпечаток на ваши заседания…
— Еще как наложит, — буркнул Боб.
— …но, заверяю вас, мы приложим максимум усилий, чтобы как можно меньше мешать вам заниматься своими делами.
Во-вторых, нам, разумеется, понадобятся показания всех тех, кто находился на Плантации Хендрикса в время этого трагического происшествия. Заранее благодарю вас за содействие расследованию.
В-третьих, я понимаю, что сейчас меня окружают лучшие репортеры мира. Откровенно говоря, я ощущаю себя Даниилом в клетке со львами. Каждый из вас полагает, и это абсолютно справедливо, что ваши газеты, также теле — и радиокомпании должны наиболее полно освещать расследование, а потому обещаю держать вас в курсе происходящего. Но, пожалуйста, поймите, что мне поручено нелегкое дело. Многие уже обращались ко мне с вопросами. Я могу ответить на все, но тогда у меня не останется времени на расследование. Если мы выявим важные улики, будьте уверены, вы о них узнаете первыми. А потому я хотел бы попросить вас не давать волю воображению и не муссировать слухи и досужие домыслы.
— Сейчас, — шепнул Флетчу Боб.
— И последнее, по счету, но не по значению, — капитан Нил его не подвел. — Если кому-то из вас известна важная информация, которая может помочь нам в розыске убийцы, мы надеемся, что вы поделитесь ею со мной или с моими сотрудниками.
Сегодня утром здесь, на Плантации Хендрикса, кто-то убил Уолтера Марча. Убил не спонтанно, но обдуманно, тщательно все подготовив. С той минуты ни один человек не покинул отель. Так что убийца среди нас, возможно, даже в этом зале.
Повторюсь, я с благодарностью приму любую помощь.
Капитан Нил оглядел зал, выпрямился.
— Благодарю за внимание.
— Хороший парень, — похвалил его Боб. — И, похоже, знает свое дело.
— Умный и порядочный, — добавила Кристал.
— Неудачник, — высказала свою точку зрения Фредди Эрбатнот.
— Готов поспорить, он скажет: «Не убивайте гонца», — откликнулся Боб Макконнелл на появление у микрофона Хая Литвака.
Кристал и Флетч лишь пожали плечами. Хая Литвака, ведущего вечернего информационного выпуска, уважали и ценили все, кроме журналистов, большинство из которых просто ему завидовали.
Симпатичный, держащийся с достоинством, с безупречными манерами, хорошо поставленным голосом, знающий себе цену. Хай Литвак уже многие годы получал фантастическое жалование. Пожалуй, он был самым богатым журналистом.
Завидовали ему еще и потому, что в своем деле ему также не было равных.
В отличие от телекомментаторов других программ, он старался концентрировать внимание зрителей на новостях, а не на собственной персоне. И интервью в прямом эфире он строил по-своему: никогда не старался подвести к желаемому ответу ни зрителей, ни гостя программы.
Завидовали также его известности, ибо без Литвака не обходилось ни одно крупное событие.
Хай Литвак издавна обосновался на самом верху.
Рядом с ним за главным столом сидела его жена, Кэрол.
— Добрый вечер, — знаменитый голос наполнил зал. — Когда мне предоставляют возможность выступить, я стараюсь затронуть те темы, о которых меня наиболее часто спрашивают, независимо от того, хочу я говорить о них или нет.
В последнее время более всего мне задают вопросы о терроризме, вернее о том, должно ли телевидение показывать результаты террористических актов, не способствует ли оно тем самым пропаганде терроризма, не подвигает ли будущих террористов на новые безумства.
Я ненавижу показывать то, что вытворяют террористы. Я ненавижу читать об их деяниях. Я ненавижу сообщать об этом телезрителям. Наверное, в таком отношении к терроризму я не одинок.
Но не телевидение создало терроризм. Терроризм, как и любая другая форма преступления или безумия, заразителен. Он возобновляет себя сам.
Один случай терроризма вызывает два других, а потом идет цепная реакция.
Никогда еще этот социальный феномен, когда одни террористические акты стимулировали все новые и новые, не проявлялся столь ярко, как в начале двадцатого столетия.
А тогда никто и подумать не мог не только о выпусках телевизионных новостей, но и о самом телевидении.
Террористический акт — это событие. Это новости.
И наша работа — доносить новости до людей, нравятся они нам лично или нет.
— Сейчас, — прошептал Боб Макконнелл.
— Обвинять телевидение в распространении терроризма, — продолжил Хай Литвак, — только потому, что оно показывает последствия террористических актов, все равно, что убивать гонца, принесшего плохую весть…
Глава 11
В уединении спальни Кэрол говорила мужу: «…наверное, не смогу свыкнуться с этим, даже если доживу до ста лет».
— С чем?
— С тобой.
Из динамиков послышалось булькание.
Прежде чем уйти на обед, Флетч настроился на комнату Леоны Хэтч, номер 42, чтобы убедиться, все ли с той в порядке и, если потребуется, придти на помощь. Он ожидал, что на пленку запишется лишь похрапывание да «Хр-р-р-р-р».
Но удивительная машина сработала иначе.
Как и все государственное, она обладала собственной системой приоритетов.
Поначалу он услышал храп Леоны Хэтч из номера 42 по приемному блоку 22. Затем зажглась лампочка приемного блока 21 и из динамика раздался шум спускаемой воды в туалете номера 48, который занимал Шелдон Леви. Следом включился приемный блок 4 и Элеанор Иглз из четвертого «люкса» пожаловалась Флетчу: «…Одеваться к обеду, чтобы выслушивать глупости, изрекаемые Хаем Литваком. Ужасно! Но, не приди я, „Ти-ви гайд“[8] на трех страницах поминал бы мой снобизм и неуважение к этой звезде американской журналистики…». А уж потом приемный блок 2 донес до него разговор Кэрол и Хая Литвак из пятого «люкса».
По всему выходило, что приоритетным становился источник шума, регистрируемый микрофоном с меньшим порядковым номером.
Флетч просмотрел заимствованный у телефонисток список, с проставленными им самим номерами микрофонов и, к собственному удивлению, обнаружил, что разместил микрофоны едва ли не в полном соответствии с заложенной в машину схемой.
Во всяком случае, приемный блок 1 держал его в курсе происходящего в двенадцатом «люксе», куда перевели Лидию Марч и Уолтера Марча, младшего. Микрофон 2 стоял у Литваков в пятом «люксе», 3 — у Хелены и Джейка Уилльямсов в седьмом, 4 — у Элеанор Иглз в девятом. В третьем «люксе», пока пустующем, там убили Уолтера Марча, Флетч установил микрофон номер 5. В комнате 77, куда поселили Фредерику Эрбатнот — микрофон номер 23.
— Просто чудо, — похвалил Флетч доставшуюся ему машину. — Ходит, говорит, кричит «Мама!» и писает настоящим апельсиновым соком.
Хай Литвак довольно долго полоскал свое знаменитое горло. Весь этот процесс Флетч добросовестно зафиксировал на магнитофонной ленте.
— Взять хотя бы тебя, самого удачливого, самого уважаемого журналиста в стране, в целом мире, к тому же, мультимиллионера. А тем не менее, ты не можешь сказать все, что хочешь, всю правду, — укоряла мужа Кэрол.
— О чем ты? — голос Литвака звучал устало.
— Вот и в сегодняшнем выступлении ты говорил одно, а мне, о том же терроризме и телевидении, совсем другое.
Постельный разговор, начатый женой, не вызывал у Хая Литвака ничего, кроме скуки.
— Чем больше времени мы уделяем террористам и убийцам, тем больше желающих совершать акты террора и убийства лишь ради саморекламы. Я упомянул и об этом. Слишком много людей жаждут попасть в объектив телекамеры, даже с пистолетом в руке, в наручниках или лежа на мостовой, прошитыми пулями полицейских… что еще из сказанного внизу я должен повторить тебе? Я признал, что такое положение существует. Но я не знаю, что с этим делать. И никто не знает. Новости есть новости, и редко они бывают хорошими.
Женский вздох.
— Мне ты говорил иное.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Отлично понимаешь. Раз за разом ты повторял мне, что показ актов терроризма повышает рейтинг телепрограммы, а потому все компании стараются перещеголять друг друга. А особенно им нравится выносить на экран не итог, но сам процесс.
— Драматичность ситуации всегда берет зрителей за живое.
— Да, люди не могут оторваться от телевизоров, если видят себе подобных под дулами автоматов. А еще лучше, с приставленными к горлу ножами. Ты сам это говорил.
— Да, — признал Литвак, — говорил. Тебе.
— Но не сказал об этом сегодня. В своей речи. Стоит вам узнать о террористическом акте, как весь отдел новостей приходит в движение. Ты мчишься на студию, днем или ночью. Люди включают телевизоры. Зрительский рейтинг поднимается.
— Потому что все любят смотреть хорошую драму.
— А рекламные ролики видят большее число потенциальных покупателей. Вот какой-то псих из Чикаго, или из Кливленда, захватил заложниками двадцать человек, чтобы выразить свой протест обществу, а по всей стране в директоратах больших и маленьких компаний радостно потирают руки, потому что этот псих помогает распродавать произведенные обществом товары, тем самым способствуя дальнейшему процветанию общества.
— Все мы трудимся ради процветания общества.
— Ты это говорил. Мне. Почему же ты не донес эту мысль до сегодняшних слушателей? Или ты так слился с обществом, что не можешь высказать истинные мысли, как требует твой журналистский долг?
— Нет, — ответил Хай Литвак. — Я — хороший журналист, а потому оставляю цинизм при себе.
Последовала долгая пауза. Флетч ожидал, коща же его чудесная машина переключится на другой микрофон. И уже намеревался переключить ее сам, вручную, когда в динамике вновь раздался голос Кэрол Литвак: «О, Хай. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю».
— Наверное, нет, — сонный ответ.
— Сегодня днем ты примчался в Виргинию и сразу же записал на пленку панегирик Уолтеру Марчу для вечернего выпуска новостей. «Мы все потрясены убийством великого журналиста Уолтера Марча из „Марч ньюспейперз“, — она имитировала интонации мужа. — Жизнь его трагически оборвалась на конгрессе Ассоциации американских журналистов, председателем которой он являлся».
— И что в этом плохого?
— Ты даже не знал Уолтера Марча. По-настоящему. — Человек — не остров, надеюсь, тебе это известно.
— Ты встречался с ним несколько раз, а потом всегда говорил о нем одно и тоже. Нахал.
— Кэрол? Как насчет того, чтобы поспать?
— Ты меня не слушаешь.
— Нет. Не слушаю.
— А теперь вы раздуете до небес убийство Уолтера Марча лишь потому, что здесь собрались самые известные журналисты, рейтинг ваших программ зависит от таких вот дешевых драм, вы соперничаете между собой, даже поднимая бокалы «мартини». Наверное, о Второй мировой войне говорилось с экрана меньше, чем вы скажете об убийстве Уолтера Марча.
— Кэрол!
В знаменитом голосе уже не чувствовалось сонливости. Наоборот, создавалось впечатление, будто его обладателю только что сообщили о начале Третьей мировой войны.
— Ты по-прежнему не понимаешь, о чем я говорю.
— Мне что, уйти спать в гостиную?
— Ты не отдаешь себе отчет, что делаешь, — гнула свое Кэрол. — Тебе это не под силу.
— Кэрол…
— Раздувая убийство Марча, вы толкаете кого-то другого, а таких, жаждущих известности, сотни, к мысли о том, не сможет ли он всадить нож или ножницы, а может, что-то иное в спину еще одного, не менее знаменитого американского журналиста.
— Кэрол, ради Бога!
— Мне остается лишь надеяться, что следующим за Марчем убьют не тебя.
Флетч переключился на приемный блок 22 и три минуты вслушивался в храп Леоны Хэтч.
Методом проб и ошибок он выяснил, что переключения с блока ни блок можно добиться, нажав и подержав соответствующую кнопку.
Через блок 23 до него донесся шум льющейся воды и голос Фредерики Эрбатнот: «Теперь помоем левое колено… А теперь правое…»
— Хорошие колени, — покивал Флетч. — Но предательское сердце.
Приемный блок номер 8 стоял в «люксе» известного сатирика Оскара Перлмана, еженедельную колонку которого печатали многие газеты.
— …платишь пять долларов, а получаешь не сигару, а какую-то дрянь.
— А где сейчас возьмешь хорошие сигары?
— Я играю. Две карты.
— Литвак…
Оскар Перлман написал пьесу и несколько книжек, часто выступал на телевидении, поэтому Флетч узнал его голос.
Относительно остальных он не мог сказать ничего определенного. Даже не знал, сколько народу собралось у Перлмана. Правда, предположил, что это нью-йоркские газетчики.
— Паршивая пустышка.
— Кто это говорит о Литваке?
— А вы сразу поняли, о ком речь? Я пас.
— Он просто красавчик, — вставил Перлман.
— Он не журналист, а актер.
— Нам, уродам, не остается ничего другого, как завидовать ему, — признал Перлман, — потому что он симпатяга.
— Никакой он не актер. Кто-нибудь видел, как он паясничал в вечернем выпуске новостей?
— Какую часть годового дохода он зарабатывает своей физиономией, Уолтер?
— Физиономией и голосом? Тридцать процентов.
— Девяносто, Оскар. Девяносто.
— Он выглядит, как отец любого из зрителей. Когда его видели в последний раз. Выставленного в гробу.
— Кому сдавать?
— Иногда, парни, зависть застилает вам глаза и вы забываете, что Хай Литвак — хороший журналист, — не согласился Оскар Перлман.
— Хороший журналист?
— Не мешай, я сам соберу карты. От твоей нерасторопности так и тянет выпить.
— Дерьмо.
— Оскар, кажется, я видел тебя в столовой, когда Хай Литвак произносил речь. Мне даже показалось, что ты сидел за соседним столиком.
— Каюсь, сидел.
— Ты слышал его речь и по-прежнему утверждаешь, что Хай Литвак хороший, честный журналист?
— Эта речь написана для заседания дамского общества где-нибудь в Огайо, — вмешался кто-то еще. — Но не для коллег, Оскар.
— Это правда, — согласился Перлман.
— Заносчивый, самодовольный мерзавец.
— К чему столь суровая оценка? — спросил Перлман. — Он отнюдь не первый оратор, ошибшийся со слушателями. Что же ему делать? Повеситься на шнуре микрофона?
— По крайней мере, он мог попросить одного из своих бесчисленных подчиненных написать ему новую речь специально для нас.
— Вы завидуете ему и потому, что его годовой доход исчисляется суммой со многими нулями.
— Твой тоже, Оскар, — изрек кто-то после долгой паузы.
— Согласен. Только вы нашли способ заставить меня поделиться с вами — за покерным столом. Ему ответил дружный смех.
— Оскар защищает Хая, потому что они оба достигли вершины. Самые богатые журналисты.
— Совершенно верно, — согласился Оскар. — Только Литвак умнее меня. Он не играет в покер.
— Ты собираешься написать в своей колонке о смерти Уолтера Марча, Оскар?
— Я не вижу ничего забавного в том, что человеку всадили в зад ножницы. Даже я не смогу заставить читателей смеяться над этим.
— Не может быть.
— Две двойки. Два короля.
— Тебе не повезло. Пять в масть.
— Нет, не смогу.
— В какую сумму обошелся тебе Уолтер Марч, Оскар?
— Дело не в деньгах. Я горюю.
— А я думаю, ты мог бы предъявить ему солидный счет. Во-первых, когда ты работал на него в Вашингтоне, он много лет не разрешал тебе печатать твою колонку в других издательствах. Не печатал ее даже в своих газетах.
— Он говорил, что смешное в Вашингтоне не покажется таковым в Далласе. Насчет Далласа он ошибался.
— А когда ты все-таки вышел на другие издательства, он подал на тебя в суд, утверждая, что колонка создана в его газете, а потому авторское право принадлежит ему.
— Никто не сумел разбогатеть, работая у Уолтера Марча.
— Так сколько все это тебе стоило, Оскар?
— Ни цента.
— Ни цента?
— Нельзя отсудить талант.
— Ты не откупился от него?
— Разумеется, нет.
— А услуги адвокатов?
— Что-то пришлось заплатить.
— Ты обиделся?
— Еще как. Так и не простил его. Откровенно говоря, и не прощу. Никогда.
— А он разом сменил тактику, да? Начал зудеть, что твоя колонка должна печататься в его газетах. Так?
— Этот мерзавец третировал меня из-за каждого заключенного договора, в каком бы захолустье не издавалась эта газета.
— И такое тянулось долгие годы. Так, Оскар?
— Что мы тут делаем, играем в карты или готовим статью?
— Я ничего не понимаю, — другой голос. — Уолтер Марч все эти годы сидел у тебя на хвосте. Так с чего сейчас горевать, Оскар?
— Ты наверное не знаешь, какими методами пользовался Уолтер Марч?
— Вы только посмотрите. Девятка, десятка, дама.
— Скажи мне.
— Шантаж. Постоянный шантаж.
— Этот сукин сын держал на службе не только журналистов, но и частных детективов, — еще один голос. — Последних числом поболе, да и платил он им лучше.
— И не требовал от них материалов в номер.
— Скользкий тип. Очень скользкий.
— Дерьмо. Сукин сын. Я пас.
— То есть Уолтер Марч шантажировал тебя, Оскар?
— Нет. Но пытался. Держал меня под постоянным наблюдением. Я лечу первым классом, один из его подонков — вторым. В какой бы город я не приезжал, в вестибюле отеля меня уже ждали, дабы убедиться, что я поднимаюсь по лестнице один. Мелочь, конечно, но приятного мало.
— И организовывал это высокоуважаемый праведный Уолтер Марч?
— Высокоуважаемый праведный Уолтер Марч, президент Ассоциации американских журналистов. Ты голосовал за него? Дай мне одну карту, и непременно короля треф.
— Я благодарен ему, — Оскар Перлман. — Все эти годы он держал меня в форме. Я даже ни разу не солгал жене.
— Оскар, и ты по-прежнему не находишь ничего забавного в том, что кто-то всадил ножницы ему в зад?
— Для колонки нужно найти что-нибудь посмешнее.
— Как я понимаю, мы спим не вместе?
— Кто это? — спросил Флетч в телефонную трубку. Часы показывали двадцать минут второго. Он спал уже полчаса.
— Черт бы тебя побрал! — ответила Фредди Эрбатнот. — Будь прокляты твои глаза, твой нос, твой конец.
В трубке раздались гудки отбоя.
Не то, чтобы Флетч не думал об этом.
Он знал, что Фредди помыла колени.
— С чем?
— С тобой.
Из динамиков послышалось булькание.
Прежде чем уйти на обед, Флетч настроился на комнату Леоны Хэтч, номер 42, чтобы убедиться, все ли с той в порядке и, если потребуется, придти на помощь. Он ожидал, что на пленку запишется лишь похрапывание да «Хр-р-р-р-р».
Но удивительная машина сработала иначе.
Как и все государственное, она обладала собственной системой приоритетов.
Поначалу он услышал храп Леоны Хэтч из номера 42 по приемному блоку 22. Затем зажглась лампочка приемного блока 21 и из динамика раздался шум спускаемой воды в туалете номера 48, который занимал Шелдон Леви. Следом включился приемный блок 4 и Элеанор Иглз из четвертого «люкса» пожаловалась Флетчу: «…Одеваться к обеду, чтобы выслушивать глупости, изрекаемые Хаем Литваком. Ужасно! Но, не приди я, „Ти-ви гайд“[8] на трех страницах поминал бы мой снобизм и неуважение к этой звезде американской журналистики…». А уж потом приемный блок 2 донес до него разговор Кэрол и Хая Литвак из пятого «люкса».
По всему выходило, что приоритетным становился источник шума, регистрируемый микрофоном с меньшим порядковым номером.
Флетч просмотрел заимствованный у телефонисток список, с проставленными им самим номерами микрофонов и, к собственному удивлению, обнаружил, что разместил микрофоны едва ли не в полном соответствии с заложенной в машину схемой.
Во всяком случае, приемный блок 1 держал его в курсе происходящего в двенадцатом «люксе», куда перевели Лидию Марч и Уолтера Марча, младшего. Микрофон 2 стоял у Литваков в пятом «люксе», 3 — у Хелены и Джейка Уилльямсов в седьмом, 4 — у Элеанор Иглз в девятом. В третьем «люксе», пока пустующем, там убили Уолтера Марча, Флетч установил микрофон номер 5. В комнате 77, куда поселили Фредерику Эрбатнот — микрофон номер 23.
— Просто чудо, — похвалил Флетч доставшуюся ему машину. — Ходит, говорит, кричит «Мама!» и писает настоящим апельсиновым соком.
Хай Литвак довольно долго полоскал свое знаменитое горло. Весь этот процесс Флетч добросовестно зафиксировал на магнитофонной ленте.
— Взять хотя бы тебя, самого удачливого, самого уважаемого журналиста в стране, в целом мире, к тому же, мультимиллионера. А тем не менее, ты не можешь сказать все, что хочешь, всю правду, — укоряла мужа Кэрол.
— О чем ты? — голос Литвака звучал устало.
— Вот и в сегодняшнем выступлении ты говорил одно, а мне, о том же терроризме и телевидении, совсем другое.
Постельный разговор, начатый женой, не вызывал у Хая Литвака ничего, кроме скуки.
— Чем больше времени мы уделяем террористам и убийцам, тем больше желающих совершать акты террора и убийства лишь ради саморекламы. Я упомянул и об этом. Слишком много людей жаждут попасть в объектив телекамеры, даже с пистолетом в руке, в наручниках или лежа на мостовой, прошитыми пулями полицейских… что еще из сказанного внизу я должен повторить тебе? Я признал, что такое положение существует. Но я не знаю, что с этим делать. И никто не знает. Новости есть новости, и редко они бывают хорошими.
Женский вздох.
— Мне ты говорил иное.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Отлично понимаешь. Раз за разом ты повторял мне, что показ актов терроризма повышает рейтинг телепрограммы, а потому все компании стараются перещеголять друг друга. А особенно им нравится выносить на экран не итог, но сам процесс.
— Драматичность ситуации всегда берет зрителей за живое.
— Да, люди не могут оторваться от телевизоров, если видят себе подобных под дулами автоматов. А еще лучше, с приставленными к горлу ножами. Ты сам это говорил.
— Да, — признал Литвак, — говорил. Тебе.
— Но не сказал об этом сегодня. В своей речи. Стоит вам узнать о террористическом акте, как весь отдел новостей приходит в движение. Ты мчишься на студию, днем или ночью. Люди включают телевизоры. Зрительский рейтинг поднимается.
— Потому что все любят смотреть хорошую драму.
— А рекламные ролики видят большее число потенциальных покупателей. Вот какой-то псих из Чикаго, или из Кливленда, захватил заложниками двадцать человек, чтобы выразить свой протест обществу, а по всей стране в директоратах больших и маленьких компаний радостно потирают руки, потому что этот псих помогает распродавать произведенные обществом товары, тем самым способствуя дальнейшему процветанию общества.
— Все мы трудимся ради процветания общества.
— Ты это говорил. Мне. Почему же ты не донес эту мысль до сегодняшних слушателей? Или ты так слился с обществом, что не можешь высказать истинные мысли, как требует твой журналистский долг?
— Нет, — ответил Хай Литвак. — Я — хороший журналист, а потому оставляю цинизм при себе.
Последовала долгая пауза. Флетч ожидал, коща же его чудесная машина переключится на другой микрофон. И уже намеревался переключить ее сам, вручную, когда в динамике вновь раздался голос Кэрол Литвак: «О, Хай. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю».
— Наверное, нет, — сонный ответ.
— Сегодня днем ты примчался в Виргинию и сразу же записал на пленку панегирик Уолтеру Марчу для вечернего выпуска новостей. «Мы все потрясены убийством великого журналиста Уолтера Марча из „Марч ньюспейперз“, — она имитировала интонации мужа. — Жизнь его трагически оборвалась на конгрессе Ассоциации американских журналистов, председателем которой он являлся».
— И что в этом плохого?
— Ты даже не знал Уолтера Марча. По-настоящему. — Человек — не остров, надеюсь, тебе это известно.
— Ты встречался с ним несколько раз, а потом всегда говорил о нем одно и тоже. Нахал.
— Кэрол? Как насчет того, чтобы поспать?
— Ты меня не слушаешь.
— Нет. Не слушаю.
— А теперь вы раздуете до небес убийство Уолтера Марча лишь потому, что здесь собрались самые известные журналисты, рейтинг ваших программ зависит от таких вот дешевых драм, вы соперничаете между собой, даже поднимая бокалы «мартини». Наверное, о Второй мировой войне говорилось с экрана меньше, чем вы скажете об убийстве Уолтера Марча.
— Кэрол!
В знаменитом голосе уже не чувствовалось сонливости. Наоборот, создавалось впечатление, будто его обладателю только что сообщили о начале Третьей мировой войны.
— Ты по-прежнему не понимаешь, о чем я говорю.
— Мне что, уйти спать в гостиную?
— Ты не отдаешь себе отчет, что делаешь, — гнула свое Кэрол. — Тебе это не под силу.
— Кэрол…
— Раздувая убийство Марча, вы толкаете кого-то другого, а таких, жаждущих известности, сотни, к мысли о том, не сможет ли он всадить нож или ножницы, а может, что-то иное в спину еще одного, не менее знаменитого американского журналиста.
— Кэрол, ради Бога!
— Мне остается лишь надеяться, что следующим за Марчем убьют не тебя.
Флетч переключился на приемный блок 22 и три минуты вслушивался в храп Леоны Хэтч.
Методом проб и ошибок он выяснил, что переключения с блока ни блок можно добиться, нажав и подержав соответствующую кнопку.
Через блок 23 до него донесся шум льющейся воды и голос Фредерики Эрбатнот: «Теперь помоем левое колено… А теперь правое…»
— Хорошие колени, — покивал Флетч. — Но предательское сердце.
Приемный блок номер 8 стоял в «люксе» известного сатирика Оскара Перлмана, еженедельную колонку которого печатали многие газеты.
— …платишь пять долларов, а получаешь не сигару, а какую-то дрянь.
— А где сейчас возьмешь хорошие сигары?
— Я играю. Две карты.
— Литвак…
Оскар Перлман написал пьесу и несколько книжек, часто выступал на телевидении, поэтому Флетч узнал его голос.
Относительно остальных он не мог сказать ничего определенного. Даже не знал, сколько народу собралось у Перлмана. Правда, предположил, что это нью-йоркские газетчики.
— Паршивая пустышка.
— Кто это говорит о Литваке?
— А вы сразу поняли, о ком речь? Я пас.
— Он просто красавчик, — вставил Перлман.
— Он не журналист, а актер.
— Нам, уродам, не остается ничего другого, как завидовать ему, — признал Перлман, — потому что он симпатяга.
— Никакой он не актер. Кто-нибудь видел, как он паясничал в вечернем выпуске новостей?
— Какую часть годового дохода он зарабатывает своей физиономией, Уолтер?
— Физиономией и голосом? Тридцать процентов.
— Девяносто, Оскар. Девяносто.
— Он выглядит, как отец любого из зрителей. Когда его видели в последний раз. Выставленного в гробу.
— Кому сдавать?
— Иногда, парни, зависть застилает вам глаза и вы забываете, что Хай Литвак — хороший журналист, — не согласился Оскар Перлман.
— Хороший журналист?
— Не мешай, я сам соберу карты. От твоей нерасторопности так и тянет выпить.
— Дерьмо.
— Оскар, кажется, я видел тебя в столовой, когда Хай Литвак произносил речь. Мне даже показалось, что ты сидел за соседним столиком.
— Каюсь, сидел.
— Ты слышал его речь и по-прежнему утверждаешь, что Хай Литвак хороший, честный журналист?
— Эта речь написана для заседания дамского общества где-нибудь в Огайо, — вмешался кто-то еще. — Но не для коллег, Оскар.
— Это правда, — согласился Перлман.
— Заносчивый, самодовольный мерзавец.
— К чему столь суровая оценка? — спросил Перлман. — Он отнюдь не первый оратор, ошибшийся со слушателями. Что же ему делать? Повеситься на шнуре микрофона?
— По крайней мере, он мог попросить одного из своих бесчисленных подчиненных написать ему новую речь специально для нас.
— Вы завидуете ему и потому, что его годовой доход исчисляется суммой со многими нулями.
— Твой тоже, Оскар, — изрек кто-то после долгой паузы.
— Согласен. Только вы нашли способ заставить меня поделиться с вами — за покерным столом. Ему ответил дружный смех.
— Оскар защищает Хая, потому что они оба достигли вершины. Самые богатые журналисты.
— Совершенно верно, — согласился Оскар. — Только Литвак умнее меня. Он не играет в покер.
— Ты собираешься написать в своей колонке о смерти Уолтера Марча, Оскар?
— Я не вижу ничего забавного в том, что человеку всадили в зад ножницы. Даже я не смогу заставить читателей смеяться над этим.
— Не может быть.
— Две двойки. Два короля.
— Тебе не повезло. Пять в масть.
— Нет, не смогу.
— В какую сумму обошелся тебе Уолтер Марч, Оскар?
— Дело не в деньгах. Я горюю.
— А я думаю, ты мог бы предъявить ему солидный счет. Во-первых, когда ты работал на него в Вашингтоне, он много лет не разрешал тебе печатать твою колонку в других издательствах. Не печатал ее даже в своих газетах.
— Он говорил, что смешное в Вашингтоне не покажется таковым в Далласе. Насчет Далласа он ошибался.
— А когда ты все-таки вышел на другие издательства, он подал на тебя в суд, утверждая, что колонка создана в его газете, а потому авторское право принадлежит ему.
— Никто не сумел разбогатеть, работая у Уолтера Марча.
— Так сколько все это тебе стоило, Оскар?
— Ни цента.
— Ни цента?
— Нельзя отсудить талант.
— Ты не откупился от него?
— Разумеется, нет.
— А услуги адвокатов?
— Что-то пришлось заплатить.
— Ты обиделся?
— Еще как. Так и не простил его. Откровенно говоря, и не прощу. Никогда.
— А он разом сменил тактику, да? Начал зудеть, что твоя колонка должна печататься в его газетах. Так?
— Этот мерзавец третировал меня из-за каждого заключенного договора, в каком бы захолустье не издавалась эта газета.
— И такое тянулось долгие годы. Так, Оскар?
— Что мы тут делаем, играем в карты или готовим статью?
— Я ничего не понимаю, — другой голос. — Уолтер Марч все эти годы сидел у тебя на хвосте. Так с чего сейчас горевать, Оскар?
— Ты наверное не знаешь, какими методами пользовался Уолтер Марч?
— Вы только посмотрите. Девятка, десятка, дама.
— Скажи мне.
— Шантаж. Постоянный шантаж.
— Этот сукин сын держал на службе не только журналистов, но и частных детективов, — еще один голос. — Последних числом поболе, да и платил он им лучше.
— И не требовал от них материалов в номер.
— Скользкий тип. Очень скользкий.
— Дерьмо. Сукин сын. Я пас.
— То есть Уолтер Марч шантажировал тебя, Оскар?
— Нет. Но пытался. Держал меня под постоянным наблюдением. Я лечу первым классом, один из его подонков — вторым. В какой бы город я не приезжал, в вестибюле отеля меня уже ждали, дабы убедиться, что я поднимаюсь по лестнице один. Мелочь, конечно, но приятного мало.
— И организовывал это высокоуважаемый праведный Уолтер Марч?
— Высокоуважаемый праведный Уолтер Марч, президент Ассоциации американских журналистов. Ты голосовал за него? Дай мне одну карту, и непременно короля треф.
— Я благодарен ему, — Оскар Перлман. — Все эти годы он держал меня в форме. Я даже ни разу не солгал жене.
— Оскар, и ты по-прежнему не находишь ничего забавного в том, что кто-то всадил ножницы ему в зад?
— Для колонки нужно найти что-нибудь посмешнее.
— Как я понимаю, мы спим не вместе?
— Кто это? — спросил Флетч в телефонную трубку. Часы показывали двадцать минут второго. Он спал уже полчаса.
— Черт бы тебя побрал! — ответила Фредди Эрбатнот. — Будь прокляты твои глаза, твой нос, твой конец.
В трубке раздались гудки отбоя.
Не то, чтобы Флетч не думал об этом.
Он знал, что Фредди помыла колени.
Глава 12
Вторник.
8:30 А.М.[9] Молитва, завтрак.
Оранжерея.
Когда он вошел в комнату, телефон трезвонил вовсю.
Прежде чем ответить, он снял мокрую от пота тенниску.
— Ты видел утренние газеты? — спросила Кристал.
— Нет. Я решил проехаться по округе.
— Проехаться? Ты безработный, но берешь напрокат машину?
— Я безработный и беру напрокат лошадь. На нее уходит меньше бензина.
— Лошадь! Ты говоришь об одном из этих огромных созданий о четырех ногах, которые едят сено?
— То коровы, — ответил Флетч.
— Или лошади, — упорствовала Кристал.
С губ ее сорвалась еще пара-тройка крепких выражений, прежде чем она примирилась с мыслью, что кто-то может встать до рассвета, найти в темноте конюшню, взять напрокат лошадь и поскакать к холмам на востоке, чтобы встретить восход солнца, «даже не вспомнив о завтраке».
Лошадь ему досталась справная, а солнце взошло во всем своем великолепии.
Ни в конюшне, ни возвратившись из нее Флетч не увидел мужчины в джинсовом костюме с коротко стриженными курчавыми седыми волосами, два дня назад подошедшего на автостоянке к массажистке, миссис Лири, чтобы справиться о прибытии Уолтера Марча.
— Я хочу прочитать тебе один абзац из статьи Боба Макконнелла в вашингтонской газете Марча об убийстве старого мерзавца.
— Места для нее не пожалели?
— Чуть ли не вся газета посвящена Марчу. Две страницы одних фотографий, начиная с его крестин.
— Он этого заслуживает. Высокоуважаемый праведный Уолтер Марч.
— Короче, Боб зацепил тебя.
— Правда?
— Послушай, что он пишет. Сначала перечисляет имена знаменитостей, прибывших на конгресс. А затем следующее: «Участвует в конгрессе и Ирвин Морис Флетчер, который, хотя и не был признан виновным, играл заметную роль в судебных разбирательствах касательно убийств, совершенных в Калифорнии и Массачусеттсе. В настоящее время безработный, Флетчер работал в одной из газет Марча».
Флетч снимал джинсы. Ночью он слышал, как Макконнелл диктовал статью по телефону.
— Как говорится, око за око, Флетчер. Мне кажется, тебе более не следует обвинять Боба Макконнелла в убийстве. Даже в шутку. И уж по крайней мере, в его присутствии.
— Да кто шутил?
— Среди собравшихся на конгресс есть очень злые люди.
— Кто этого не знает.
— Идешь на завтрак?
— Сначала должен принять душ.
— Не смею тебя задерживать.
Глава 13
9:30 А. М.
БОГ УМЕР ИЛИ ПРОСТО В ДЕПРЕССИИ?
Выступление преподобного Джеймса Холфорда.
Оранжерея.
10:00 А. М.
ЕСТЬ ЛИ ТАМ КТО-НИБУДЬ?
Семинар секции еженедельных изданий.
Коктейль-холл Бобби-Джо Хендрикса.
Флетч завтракал в своем номере, слушая, как Эндрю Нил, капитан полиции штата Виргиния, ведет допрос Лидии Марч и Уолтера Марча, младшего, в двенадцатом «люксе».
Началось все с взаимного обмена любезностями. Капитан Нил: «Я понимаю, что для вас это невыносимо трудно, миссис Марч». Лидия: «Я знаю, что это необходимо». Капитан: «Благодарю вас. Я вам искренне сочувствую. Только крайняя необходимость вынуждает меня беспокоить вас в такую минуту…»
По ходу диалога Флетч умял половину грейпфрута.
Младшего пришлось звать из спальни.
— Реакция у него сегодня замедленная, — миссис Марч. — За всю ночь мы не сомкнули глаз.
— Привет, капитан, — голос Младшего звучал не так четко, как капитана или Лидии.
— Доброе утро, мистер Марч. Примите мои соболезнования, но, как бы мне этого не хотелось, я обязан…
— Совершенно верно. Как бы вам этого не хотелось.
— Если вы еще раз повторите, при каких обстоятельствах нашли… Вы не будете возражать, если я включу диктофон?
— Диктофон? — переспросил Младший. — Разумеется, нет, капитан. Делайте все, что считаете нужным.
— Тогда мне не придется во всем полагаться на память и, скорее всего, более я вас не побеспокою. Наиболее важным определить точное время этого… инцидента.
— Инцидента! — воскликнул Младший.
— Извините, — в голосе капитана звучала печаль. — Я не смог подобрать подходящего слова.