Макдональд Росс. Дело Уичерли

   — Я не о том. Он у себя?
   — Вряд ли. По-моему, еще не возвращался.
   Я подошел к двери коттеджа и громко сказал:
   — Выходи, Бобби! Выходи, а то войду я.
   Ответа не последовало, и я поддал плечом тонкую дверь.
   — Ты что, спятил?! — крикнула толстуха. — Не вздумай высаживать дверь. Погоди, я сейчас.
   Вскоре толстуха вернулась, гремя ключами. Она открыла дверь, а я достал пистолет. Сегодня, похоже, мне без него не обойтись. Внутри было темно, душно и пахло потом. В зеленоватом полумраке мебель напоминала лежащие на морском дне обломки затонувшего корабля.
   Толстуха дернула за шнур и под похожим на луну, засиженным мухами белым стеклянным колпаком зажглась лампочка, осветившая бледным светом фанерный платяной шкаф, какого-то бурого цвета ковер и незастеленную двуспальную постель. Простыни на ней были скомканы и перекручены — казалось, два арестанта всю ночь сплетали из них веревки для неудавшегося побега. На полу рядом с кроватью валялась незастегнутая сумка с инициалами Р. Д., в которой я обнаружил смену белья, мужские рубашки, носовые платки, зубную щетку, пасту, бритву, а также чековую книжку на несколько сот долларов в банке Болдер-Бич.
   Заглянул я и на кухню. На раковине на бумажной тарелке лежал недоеденный гамбургер с розовой сердцевинкой, из-под которого ласковыми, с поволокой глазами на меня пялился таракан, такой огромный, что непонятно было, почему он до сих пор не доел гамбургер. Стрелять в него я не стал.
   Толстуха плюхнулась на кровать, и пружины под ее весом жалобно заскрипели. В унисон им заскрипел и ее голос:
   — Не знаю, вернулся он или нет. Но по идее должен был. Он ведь и сумку свою тут оставил, и машину. И за жилье они еще не платили.
   — Он здесь не один?
   — С женой. — Она не сумела сдержать сальную улыбочку. — Так они записались, хотя я-то сразу поняла, что никакая она ему не жена. Но не отказывать же им из-за этого? Если бы я у всех свидетельство о браке и реакцию Вассермана проверяла, то давно бы уж разорилась. — Улыбка у нее была грубая и ехидная, под стать уму. — В чем же он подозревается?
   — В убийстве.
   — Плохо дело, — совершенно спокойно сказала толстуха. — А по его виду не скажешь. Может, это она во всем виновата? Он что, ее мужа убил?
   — Вроде бы. Когда они сюда приехали?
   — Она — вчера, часов в шесть, сказала, муж позже будет, а он — в одиннадцать вечера, где-то так.
   — Как она назвалась?
   — Смит. Мистер и миссис Смит.
   — Они ушли отсюда пешком?
   — Нет, за ними — вернее, за ней — приехал пожилой джентльмен на новеньком голубом «шевроле».
   — Как этот джентльмен выглядел?
   — Пожилой, с усами. — Она провела пальцем по верхней губе. — Усики не как у Чарли Чаплина, а как у Адольфа Менжу^[13]. Хоть и в очках, а видный мужчина. И с ней он, как ни странно, ласково обращался.
   — Что ж тут странного?
   Толстуха покосилась на перекрученные простыни и смятые подушки, взяла одну, положила ее себе на колени, взбила и сказала:
   — Он ведь ее муж?
   — Нет. А кто он, я как раз и пытаюсь выяснить.
   — Кого же тогда убили?
   — Ее дочь.
   Толстуху проняло:
   — То-то у блондинки вид такой грустный. Уж я-то знаю, что такое потерять близкого человека. У меня у самой на войне муж погиб. С тех пор я и начала есть. А когда замуж за Сперлинга вышла, еще больше растолстела.
   Она положила руку на грудь. Пальцы белые и толстые, как сардельки. Все тело заплыло жиром: кажется, ткнешь пальцем — и останется вмятина. Ноги и руки налитые, словно воском покрыты.
   — Скажите, миссис Сперлинг, а что спрашивал у вас джентльмен с усами?
   — Спросил, живет ли здесь пышная блондинка в фиолетовом платье. Я ответила — живет. Тогда он постучался к ним в коттедж, они его впустили и стали все втроем шушукаться. Минут двадцать шушукались, не меньше.
   — Не слышали, о чем?
   — Нет, но, похоже, у них разлад вышел. Блондинка не желала ехать с усатым, хотела со своим рыжим дружком остаться. Я сама видела, как она упиралась, когда усатый ее к машине вел.
   — Она вырывалась?
   — Нет-нет, волоком ее тащить не пришлось, но она все время права качала. Спор у них до самого отъезда продолжался. И что самое интересное, рыжий был на стороне усатого.
   — Как вы думаете, усатый увез их в полицию?
   — Нет, не похоже. А вы приехали рыжего арестовать?
   — Да. Должен же парень вернуться за своей машиной, поэтому я, если не возражаете, здесь его подожду.
   — Мне главное, чтоб стрельбы не было.
   — Надеюсь, не будет.
   Она встала, и кровать облегченно вздохнула. Но в дверях толстуха остановилась, в ее неповоротливом, заплывшим жиром мозгу никак не укладывалась одна мысль:
   — Господи помилуй, по-вашему выходит, он убил маленькую дочку блондинки?
   — Этот вопрос я и собираюсь ему задать, миссис Сперлинг.
   — И она еще легла с ним в постель? Кто же она такая после этого?!
   — А об этом я спрошу ее.
   Закрыв за толстухой дверь, я выключил свет, и вскоре мои глаза настолько привыкли к зеленоватому полумраку, что видно было, как на меня из всех углов надвигается целая армия тараканов.
   Когда по гариевой дорожке заскрипели шаги, тараканы, словно на улице у них были выставлены часовые, мгновенно обратились в бегство. Я встал за дверью с пистолетом в руке. Бобби вошел, увидел направленный на себя пистолет и молча остановился. Глаза у него провалились, за эти два дня он постарел вдвое.
   — Садись, Бобби, надо поговорить.
   Видно было, что Бобби хочет убежать, только не знает куда.
   — Садись, дружок, и поскорей.
   — Да, сэр, — отозвался Бобби, обращаясь не ко мне, а к моему пистолету.
   Я включил свет и обыскал его. От моего прикосновения Бобби брезгливо вздрогнул, словно боялся заразиться, и почти машинально, позабыв про пистолет, размахнулся, чтобы ударить меня в челюсть. Я перехватил его правую руку своей левой и с силой толкнул его назад. Он отшатнулся и, потеряв равновесие, рухнул наискось на кровать.
   — У тебя уже нет алиби, — сказал я ему. — Твоя мать рассказала мне всю правду. Теперь мы знаем, что в Сан-Франциско ты поехал вместе с Фебой.
   Бобби молча лежал и не отрываясь смотрел на меня из-под простыни широко раскрытым неподвижным зеленым глазом.
   — Ты этого не отрицаешь?
   — Нет, но мать не могла знать, что я еду с Фебой. Я соврал, что в тот день у меня рано начинаются занятия, поехал в колледж, а там уже пересел в машину к Фебе.
   — Зачем ты решил ехать с ней? Отвечай!
   — Вас это не касается.
   — Теперь это всех касается.
   — Хорошо, я отвечу, — с вызовом сказал юноша. — Мы хотели пожениться. После проводов ее отца мы собирались поехать в Рино и там расписаться. Мы ведь уже совершеннолетние, что ж тут плохого?
   — Плохого в этом ничего нет, только вы ведь не расписались.
   — Верно, но это не моя вина. Я-то хотел ехать в Рино, но у Фебы изменились планы — помешали какие-то семейные неурядицы. Какие — не спрашивайте, сам не знаю. Я плюнул, сел в автобус и вернулся домой.
   — Из Сан-Франциско?
   — Да.
   — Врешь. В тот вечер или утром следующего дня тебя видели за рулем машины Фебы в приморском городке Медсин-Стоун, ты ведь это место знаешь. Вчера эту машину нашли в воде, под скалой, откуда ты ее столкнул. А в машине — тело Фебы. Так что ты пойман с поличным, дружок.
   Он даже не пошевелился, мои обвинения лишили его, по-видимому, дара речи.
   — Зачем ты убил Фебу? Ты же любил ее.
   Бобби поднялся на локте и, повернувшись ко мне лицом и пряча глаза, сказал:
   — Ничего вы не понимаете, все было совсем не так.
   — А как?
   — Наговаривать на себя — не мужское дело.
   — А ты считаешь себя мужчиной?
   Бобби уставился в потолок и, проведя пальцем по своим редким рыжим усикам, ответил:
   — Я имею право считать себя мужчиной.
   — Мужчина и убийца — не одно и то же.
   Он смерил меня не по годам суровым, недоверчивым взглядом:
   — Не убивал я ее. Никого я не убивал. Но я готов взять на себя ответственность за то, что я действительно сделал.
   — Что же ты сделал?
   — Я приехал на «фольксвагене» в Медсин-Стоун, сбросил машину со скалы в море, вернулся пешком на шоссе и автобусом уехал домой.
   — Зачем ты это сделал?
   Он не знал, куда девать глаза:
   — Сам не знаю.
   — Скажи правду.
   — Какой смысл? Никто мне все равно не поверит.
   — А вдруг? Ты же не пробовал.
   — Повторяю, я ее не убивал.
   — Кто же, если не ты? Кэтрин Уичерли?
   Бобби прыснул. Смеялся он негромко и недолго, но у меня не выдержали нервы.
   — Загадочные у тебя отношения с Кэтрин Уичерли! Никак только не пойму, как ты к ней относишься: как к будущей теще или как к соучастнице?
   — Ничего-то вы не понимаете, — повторил он. — И не поймете.
   — Расскажи мне, что произошло второго ноября.
   — Лучше пойти в газовую камеру, — произнес Бобби высоким, срывающимся голосом и затравленно осмотрелся по сторонам, как будто сквозь трещины в стене коттеджа уже был пущен газ. Снаружи послышались тяжелые шаги, в дверь тихонько постучали.
   — Все в порядке? — с трогательным участием спросила толстуха.
   — Все в порядке, миссис Сперлинг, — успокоил ее я. — Скоро мы уже отсюда уедем.
   — Вот и хорошо. Чем скорее, тем лучше, — обрадовалась толстуха.
   — Даю тебе одну минуту, — сказал я Бобби, когда хозяйка мотеля удалилась. — Если будешь и дальше отнекиваться, мы продолжим разговор в полиции. А если я доставлю тебя в полицию, да еще с отягчающими уликами, — имей в виду, почти наверняка пойдешь под суд. Это не угроза, это жизнь. А в жизни, судя по всему, ты разбираешься еще неважно.
   По его глазам видно было, как он лихорадочно соображает.
   — Вам только кажется, что вы что-то знаете. Я Фебу не убивал. Она жива.
   — Не валяй дурака. Мы нашли ее тело.
   — Я могу доказать, что она жива. Я знаю, где она, — выпалил он, не успев даже зажать рот рукой.
   — Раз ты знаешь, где она, отвези меня к ней.
   — И не подумаю. Вы ведь будете ее допрашивать, а она очень слаба. Феба и без того уже много перенесла. С нее хватит, и я не позволю, чтобы к ней приставали.
   — Я не могу к ней не приставать. В машине ведь было найдено тело. Ты говоришь, что Феба жива. Кого же мы тогда нашли?
   — Ее мать. Феба убила в ноябре свою мать, а я уничтожил следы преступления, поэтому виноват я не меньше Фебы.
   Выпалив все это, он распрямился, словно избавившись от непосильной ноши. Теперь бремя этой ноши ощутил на себе я.
   — Где она, Бобби?
   — Этого я не скажу. Делайте со мной, что хотите, но вам ее не видать.
   Дон Кихот, одно слово. Идеалист, истерик, пылкий влюбленный. Впрочем, может, не такой уж и пылкий. Я спрятал пистолет и сел.
   — Послушай, Бобби, — сказал я, подбирая каждое слово. — Пойми, при всем желании я не могу поверить тебе на слово. Мне необходимо увидеть Фебу — целой и невредимой. Увидеть и поговорить с ней.
   — Знаю я, к чему вы стремитесь. Сцапать ее хотите, вот что.
   — "Сцапать"?! — Я развел руками. — Ты тоже скажешь. Я ведь на ее стороне независимо от того, что она сделала. Вспомни, меня нанял ее отец, и я, рискуя жизнью, гоняюсь за ней по пятам. А ты еще говоришь «сцапать»!
   — Она в надежных руках, — упрямо повторил он. — И я не хочу, чтобы ее из этих рук вырвали.
   — Как зовут доктора?
   Он вздрогнул от неожиданности:
   — От меня вы этого не узнаете.
   — Обойдусь и без тебя. Если я сообщу полиции все, что знаю сам, они найдут ее в два счета. Давай все-таки попробуем обойтись без полиции, а?
   Бобби сидел понурившись. Было трудно сказать, что в это время творилось в его молодой, горячей голове. Наконец он заговорил — короткими, отрывочными фразами:
   — Это нечестно... ее нельзя наказывать... она не виновата... Она действовала неумышленно...
   — Ты был с ней, когда она убила свою мать?
   Он резко вскинул голову, лицо посерело.
   — И был, и не был. Я ждал ее на улице, в машине. Феба не хотела, чтобы я шел с ней. Она сказала, что должна поговорить с матерью без свидетелей.
   — Это произошло в Атертоне?
   — Да. В тот вечер я отвез Фебу из Сан-Франциско в Атер-тон. Сама она сесть за руль не решилась — ужасно нервничала.
   — В котором это было часу?
   — Около восьми вечера. В тот день она встретилась на пароходе с матерью и обещала вечером к ней приехать. Они давно не виделись. Феба сказала, что до нашей свадьбы она обязательно хочет с матерью помириться. Но ничего не вышло. Ничего не получилось...
   Он умолк. Я ждал.
   — В доме она пробыла минут двадцать, и я решил, что все идет хорошо. Потом она вышла с... в руках у нее была испачканная кровью кочерга. Она попросила меня эту кочергу уничтожить. Я спросил ее, что произошло. Тогда она повела меня в дом. Перед камином с окровавленной головой лежала ее мать. Феба сказала, что мы с ней должны во что бы то ни стало избавиться от трупа и скрыть всю историю. — В глазах у него стоял ужас. Он закрыл их и продолжал говорить, как слепой, с закрытыми глазами: — Я хотел спасти ее от наказания. Вы не должны ее наказывать. Она сама не знает, что делает.
   — Я не наказываю, Бобби. Наказывают другие. Но я сделаю для нее все, что смогу. Обещаю тебе.
   — Если я скажу вам, где она, вы не пойдете в полицию?
   — Нет, но ее отцу мне об этом рассказать придется. И полиции рано или поздно — тоже.
   — Почему?
   — Потому что совершено преступление.
   — Ее посадят?
   — Это будет зависеть от ее состояния, а также от разряда преступления. Ведь убийство убийству рознь. Бывает непреднамеренное убийство, убийство с отягчающими обстоятельствами, убийство при самозащите. Кроме того, Фебу могут признать невменяемой.
   — Так оно и есть. Этой ночью я сам убедился, в каком она плохом виде. Несла что-то невразумительное, смеялась, плакала.
   — А что говорит доктор, Бобби?
   — Мне он ничего толком не сказал, ведь он думал, что это я подбил ее убежать из клиники. А было все наоборот: уйдя из больницы, Феба сама позвонила мне из автомата и попросила приехать в этот мотель. — И он оглядел комнату с таким отвращением, словно в этих стенах ему предстояло провести всю оставшуюся жизнь. — Увидев эту дыру, я решил немедленно увезти ее отсюда, но она боялась, что ее выследят. Целую ночь я уговаривал ее вернуться, а сегодня доктор сам ее разыскал, и мы с ним увезли ее обратно.
   — Ты еще не сказал мне, где эта больница находится.
   — И не скажу.
   И Бобби в который уже раз подозрительно посмотрел на меня. Как и многие подростки, даже самые примерные, в обществе взрослых он чувствовал себя очень неуютно.
   — Не упрямься, Бобби. Мы теряем драгоценное время.
   — Ерунда. Я бы, например, с удовольствием сейчас принял снотворное, чтобы проснуться через десять лет.
   — А я бы с удовольствием принял такое снотворное, чтобы проснуться десять лет назад. Впрочем, может, и к лучшему, что это нереально, ведь тогда бы я по второму разу совершил все те же ошибки. Или почти все.
   Как видно, я попал в точку.
   — Я тоже совершал непоправимые ошибки, — признался Бобби.
   — В твоем возрасте это простительно. Но сейчас самое время, по-моему, остановиться.
   — А что с нами будет?
   — Не будем загадывать. Сейчас многое зависит от тебя. Отвези меня к ней, Бобби.
   — Ладно, — согласился наконец он, в последний раз оглядевшись по сторонам. — Давайте поскорей уедем отсюда.
   Я запер свою машину и пересел в «форд». Перекрикивая шум мотора, Бобби сообщил мне, что больница отсюда недалеко и что возглавляет ее психиатр Шерилл из Пало-Альто, тот самый, у кого консультировалась Феба, когда еще училась в Стэнфордском колледже.
   — Она легла в больницу по собственной инициативе?
   — Наверно. С ней ведь никого не было.
   — А как она попала сюда из Сакраменто?
   — Я даже не знал, что Феба в Сакраменто. Она так мне и не рассказала, чем занималась последние два месяца.
   — Когда она вернулась на Полуостров?
   — Вчера утром. По словам доктора Шерилла, в больнице она была в восемь утра.
   — А когда сбежала из больницы?
   — Вчера же, во второй половине дня. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения — она в безопасности.
   Бобби остановился на светофоре, свернул направо в сторону Бейшора, и я вспомнил, что недалеко отсюда еще совсем недавно Стэнли Квиллан, зажмурившись от удовольствия и застыв в кресле, слушал у себя в магазине эстрадную музыку.
   — У Фебы был с собой пистолет?
   — Господь с вами! У нее нет оружия.
   — Ты в этом уверен?
   — У нее вообще ничего с собой не было. Только то, что на себе. Да и это чужое.
   — Откуда ты знаешь?
   — Платье висело на ней, как на вешалке. За последнее время она очень потолстела, но платье все равно было ей велико.
   Оно Фебе не шло, старило ее очень. В нем она была похожа на свою мать, когда...
   Машина дернулась. В это время мы ехали по тихой тенистой улочке, названной в честь поэта Каупера^[14]. Бобби съехал на обочину и так резко затормозил, что я вынужден был оставить на ветровом стекле отпечатки пальцев.
   — Ее мать лежала перед камином совершенно голая, — проговорил он срывающимся шепотом. — Толстая, белая... Мы завернули ее в одеяло и положили на заднее сиденье «фольксвагена». Мне пришлось согнуть ей ноги... — Он уронил голову на руль и стиснул его обеими руками с такой силой, что побелели суставы. — Вспомнить страшно...
   — Зачем ты это сделал?
   — Они сказали... Феба сказала, что иначе тело в машину не влезет. Нам ведь нужно было увезти труп. Не могла же она все это делать одна.
   — А разве она была одна?
   Он повернул склоненную на грудь голову в мою сторону:
   — Нет, с ней был я.
   — А еще кто?
   — Больше никого. В доме мы были одни.
   — Ты же сам сказал «они». Не могла же убитая посоветовать тебе согнуть ей ноги.
   — Я просто оговорился.
   — Так я тебе и поверил. Скажи лучше, кого еще ты пытаешься выгородить?
   — Только не его.
   — Значит, это был мужчина. Назови его.
   На лице Бобби опять застыло упрямое выражение.
   — Хочешь, я сам тебе его назову, — предложил я. — Уж не забрел ли в атертонский дом Бен Мерримен?
   — Он не сказал, как его зовут.
   Я порылся в кармане и достал изрядно помятую фотографию Бена Мерримена на блокноте.
   — Этот?
   — Да.
   — Почему же ты раньше его не назвал?
   — Вчера вечером Феба предупредила меня, чтобы я этого не делал.
   — И даже не объяснила почему?
   — Нет.
   — И ты послушался невменяемую, даже не спросив ее, чем она руководствуется?
   — Если честно, то мне и без всяких вопросов все было ясно, мистер Арчер. Я ведь во вчерашней газете видел фотографию этого человека. Его избили до смерти в том же самом доме. А теперь получится, что во всем виновата Феба.

Глава 25

   Больница, вытянутое одноэтажное здание, похожее на большое ранчо, была окружена старыми массивными деревянными особняками и современными многоэтажными домами и находилась в глубине квартала за колючей проволокой, протянутой за живой изгородью. Дорожка вилась вокруг большой изумрудной лужайки с расставленными на ней шезлонгами и пестрыми зонтами от солнца. В одном из шезлонгов посреди лужайки одиноко сидела седая женщина и смотрела на небо с таким видом, словно видит его впервые в жизни.
   С аллеи к входной двери плавно подымался пандус для инвалидных колясок. В дверях было проделано окошечко, а рядом, на стене, — кнопка звонка. Я вылез из машины, а Бобби остался сидеть за рулем.
   — Тебе нехорошо?
   — Нет, все в порядке, но лучше я здесь вас подожду. Не хочу показываться на глаза доктору Шериллу — я ему не нравлюсь.
   — Нет, ты мне понадобишься.
   Бобби нехотя вылез из машины и вслед за мной поднялся по пандусу. Я нажал на кнопку звонка, и вскоре из окошечка в дверях выглянула медицинская сестра в белой шапочке:
   — Что вы хотите?
   — Поговорить с доктором Шериллом.
   — По поводу пациента?
   — Да, Фебы Уичерли. Я представитель ее отца, меня зовут Арчер. А это, — добавил я, сам удивляясь собственным словам, — ее жених, мистер Донкастер.
   Сестра приоткрыла дверь, и мы оказались в длинном темном коридоре с зелеными стенами, куда выходило больше десятка дверей. Из дальнего конца коридора по направлению к нам, еле подымая ноги, словно водолаз по морскому дну, шел молодой человек в халате. У входа мы простояли несколько минут, а он так к нам и не приблизился.
   — Входите, джентльмены, — позвал нас, распахнув одну из дверей, мужчина в белом халате.
   Он вежливо пропустил нас вперед и закрыл за нами дверь. На первый взгляд доктор Шерилл мне «не показался»: длинные холеные усы, в темных карих глазах под толстыми стеклами — что-то женственное.
   Маленький кабинет психиатра также оставлял желать лучшего: дубовый, совершенно пустой письменный стол с вращающимся стулом, кожаное кресло, кожаный диван — вот и вся мебель. Вся стена была завешена полками с книгами. Чего там только не было — от «Анатомии» Грея до подборки журналов «Психические болезни».
   Бобби опустился было на диван, но боязливо вскочил и пристроился на ручке кресла; на диван же сел я, хотя, честно говоря, больше хотелось лечь.
   Шерилл молча наблюдал из-под очков за нашими перемещениями.
   — Слушаю вас, джентльмены.
   Бобби обхватил руками колено и, подавшись вперед, спросил:
   — Как Феба?
   — Вы же расстались с ней всего два часа назад, молодой человек. Я уже говорил вам и могу повторить еще раз: девушке необходим полный покой на протяжении по крайней мере двух дней. Сегодня, мистер Донкастер, я вас к ней не пущу. — Говорил Шерилл спокойно, не повышая голоса, но очень твердо.
   — Он приехал сюда со мной, — вступился за Бобби я. — Дело в том, что парень рассказал мне историю, которая может иметь самые серьезные последствия. Возможно, кое-что знаете уже и вы.
   — Вы адвокат? — спросил меня Шерилл.
   — Нет, частный сыщик. Гомер Уичерли, отец девушки, несколько дней назад нанял меня ее разыскать. До сегодняшнего разговора с Бобби я считал, что Фебы нет в живых, что ее убили, а теперь выясняется, что девушку следует отдать под суд.
   — Отдать под суд, — эхом отозвался доктор. — А вы, стало быть, вершите правосудие, мистер Арчер?
   — Нет, — ответил я, хотя в каком-то смысле я действительно вершил правосудие. — Я просто хочу, чтобы вы вникли в ситуацию.
   — Спасибо, что объяснили.
   — Я ничего еще вам не объяснил. На это потребовалось бы слишком много времени.
   — Да, с временем у меня плоховато. Сейчас, например, я должен смотреть больного. Мы не могли бы поговорить попозже, если, разумеется, вы считаете, что это необходимо?
   — Ждать мы не можем, — стоял на своем я. — Вы уже беседовали с Фебой?
   — Толком нет. Собираюсь после обеда. Поймите, время у меня расписано по минутам. Я наметил наш с ней разговор на вчерашний вечер, но она сбежала. По счастью, сегодня она вернулась, причем по собственной воле.
   — А в первый раз она обратилась к вам по своему желанию?
   — Да, в прошлом году я смотрел Фебу дважды, а когда ей опять стало хуже, она явилась ко мне сама, поступив очень благоразумно. В этот раз, мне кажется, девушка в гораздо худшем состоянии, чем была год назад, однако то, что она пришла по собственной инициативе, — очень хороший знак. Сама, значит, понимает, что нуждается в помощи.
   — А как она здесь оказалась?
   — Вчера рано утром прилетела из Сакраменто, а из аэропорта в клинику доехала на такси.
   — Почему же тогда во второй половине дня она сбежала?
   — Трудно сказать. По всей видимости, Феба находилась в более тяжелой депрессии, чем я предполагал, и нуждалась поэтому в более тщательном надзоре. Я разрешил ей «свободный выход», и ее охватила паника. Надо было ее изолировать.
   — В котором часу она сбежала?
   — Примерно в это же время. Кстати о времени, мой пациент убьет меня, если я не приду вовремя. — Доктор Шерилл встал и взглянул на часы. — Сейчас десять минут шестого. Приходите в восемь, к этому времени я посмотрю Фебу, и мы сможем все обсудить.
   — А где она сейчас?
   — У себя в комнате, с дежурной сестрой. После вчерашней истории я рисковать боюсь. — И, метнув на Бобби испепеляющий взгляд, доктор добавил: — Я всю ночь ее разыскивал. Она ведь неординарная девушка.
   Точно так же отзывался о своей племяннице и Тревор.
   — Она серьезно больна? — спросил я.
   Доктор развел руками:
   — Вы от меня слишком многого хотите. На этот вопрос я пока ответить не могу. Думаю, впрочем, у нее просто депрессия. Она ведь на четвертом месяце беременности, к тому же не замужем, — отсюда и растерянность. Вдобавок в ее поведении много демонстративного.
   — Что это значит?
   — Это значит, что она не столько переживает свои страхи и фантазии, сколько их демонстрирует. — Терпение Шерилла оказалось не безграничным. — Впрочем, едва ли имеет смысл читать вам сейчас лекцию по психиатрии.
   Я же терпением никогда не отличался.
   — Когда будете беседовать с Фебой, стоило бы задать ей ряд конкретных...
   — Боюсь, вы неправильно понимаете мои функции. Я не задаю вопросов, я жду ответов. А теперь прошу меня извинить.
   Шерилл взялся за ручку двери.
   — Спросите ее, она ли убила вчера Стэнли Квиллана, — крикнул я ему вслед. — Спросите ее, она ли позавчера вечером избила до смерти Бена Мерримена.
   Шерилл повернулся. Лицо его потемнело.
   — Вы это серьезно?
   — Абсолютно серьезно. В ноябре Феба убила кочергой свою мать. Донкастер — свидетель.