Страница:
– И кто-то уже натирал вас на ночь этой мазью?
Лайон окинул Миллисент недоверчивым взглядом.
– Эту штуку, даже не знаю, как ее назвать, нужно втирать в тело. Меня выводит из себя одна только мысль о том, что Гиббз, Уилл или Джон станут меня растирать. Кроме того, я уверен, что эта Охинуа – самая настоящая шарлатанка.
– Почему вы так думаете?
– Она отказывается назвать болезнь или даже сказать, сможет ли ее вылечить. Разве настоящий доктор станет так себя вести? Эта женщина долгие часы изучала мое тело во всех подробностях, рассмотрела каждое родимое пятно, но так ничего и не сказала.
Миллисент встала с кровати и подошла к столу с лекарствами.
– Ее не интересовали родимые пятна на вашем теле, вы это знаете. Благодаря Охинуа вы хотя бы одну ночь провели спокойно, без кошмаров. – Леди Эйтон взяла в руки одну из бутылочек, поднесла к носу и понюхала. Запах показался ей знакомым, он едва уловимо отдавал землей. Должно быть, этот аромат встречался ей где-то в лесу. – Охинуа еще что-нибудь сказала?
– Вы и в самом деле собираетесь этим воспользоваться?
Миллисент подошла к кровати Лайона с бутылочкой в руках.
– У вас такой испуганный вид. Не бойтесь, я собираюсь всего лишь растереть вам руку новой мазью.
Лайон не успел ничего возразить. Миллисент присела на край постели и принялась закатывать рукав его ночной рубашки. Затем она опустила пальцы в склянку. Содержимое оказалось маслянистым, но неприятных ощущений не вызывало.
– На ощупь масса кажется прохладной. – Миллисент принялась осторожно втирать мазь в руку Лайона, стараясь не задеть ожог. Постепенно кожа Эйтона заметно потеплела. – Но ощущение меняется. Вы заметили? – Лайон ничего не ответил. – Я окунула в мазь только кончики пальцев, но уже чувствую, как жар проникает в руки и пронизывает все тело. – Миллисент снова зачерпнула немного мази, но на этот раз нанесла ее на узкую полоску груди, видневшуюся в вырезе ночной рубашки. От прикосновения пальцев Миллисент мышцы Лайона напряглись и вздулись. – А теперь ощущаете?
– Да.
Миллисент уже собиралась смазать плечо Лайона, но он неожиданно схватил ее за запястье здоровой рукой.
– Я хотел бы усилить ощущение здесь, – мягко сказал он и положил ее руку себе на грудь.
В пляшущих отблесках огня Миллисент не могла разглядеть выражение лица Лайона, к тому же мешала его густая борода. Медленными круговыми движениями Миллисент принялась растирать мужу грудь. Рука Эйтона по-прежнему лежала поверх ее ладони. Его кожа заметно потеплела, а тело Миллисент словно опалило огнем. Странное ощущение близости овладело ими, а легкое мимолетное прикосновение пробудило неведомую раньше чувственность. Они наслаждались друг другом, не произнося ни слова.
– Почему бы вам не закрыть глаза? Пускай снадобье делает свое дело! – мягко предложила Миллисент.
– Мне больше нравится смотреть на вас.
Их взгляды скрестились. Миллисент не понимала, что с ней творится. Ее неудержимо тянуло к Лайону, она не в силах была противиться этому наваждению. Словно околдованная, леди Эйтон склонилась к груди Лайона и обвила руками его шею. Воспоминание об их первом поцелуе жгло ее, не давая думать ни о чем другом. И вот она нежно коснулась губами его губ. Они были теплыми и мягкими. Набравшись храбрости, Миллисент продлила поцелуй, нерешительно скользнув языком по губам Лайона. И его губы раскрылись навстречу этой робкой ласке. Миллисент изо всех сил пыталась сдержаться, но охваченное жаром тело не хотело повиноваться. Лайон запустил пальцы в душистую массу ее волос. Хриплый голодный стон вырвался неожиданно, оглашая ночную тишину. Он отвечал на поцелуй с неистовством долго сдерживаемой страсти. Миллисент прижалась сильнее. Ее пальцы скользнули по лицу Лайона, нетерпеливо пробежались по волосам. Их пылающие губы вступили в исступленное противоборство, языки сплелись в яростном дикарском танце.
Хотя Миллисент прожила пять лет в браке, она никогда не испытывала ничего подобного. Пережитое ощущение наполнило ее восторгом, а ужасные воспоминания о близости с Уэнтуортом потускнели и отступили прочь. Она еще теснее прильнула к Лайону, с наслаждением вбирая в себя его восхитительный вкус и запах. Ее трепещущее тело изогнулось, стараясь устроиться поудобнее. Внезапно Лайон замер, крепко прижал к себе Миллисент и застонал. Услышав в его голосе боль и разочарование, леди Эйтон испуганно отшатнулась. От горечи и унижения у нее перехватило дыхание.
– Мне так жаль. – Она сделала попытку подняться, но Лайон обхватил ее еще крепче. – Что же я наделала? Лайон, простите меня.
– Подожди. Не уходи. – Он, как и Миллисент, тяжело дышал. Леди Эйтон опустила голову. Молодая женщина была слишком смущена, чтобы встретить взгляд Лайона, ведь она буквально набросилась на него. На глазах у Миллисент выступили слезы. Она явственно представила себе, как лежала, беспомощная, придавленная тяжелым телом Уэнтуорта, пока он брал от нее все, что ему было нужно. И так день за днем. А теперь она сама превратилась в чудовище, в хищницу. – Залезай ко мне под одеяло. – Миллисент в замешательстве подняла глаза. Ее лицо пылало, а в горле стоял ком. – Лайон нежно погладил ее по лицу и вытер слезы. – Ты вся дрожишь. Залезай ко мне под одеяло и ложись рядом.
Насколько проще было бы сбежать и спрятаться у себя в спальне, но Миллисент не двинулась с места. Прошлое, полное жестокости и отчаяния, заставило ее раскрыться для новых, неизведанных ощущений. Она жаждала большего и не собиралась трусливо отступать. Теперь ей некого бояться.
Не сказав ни слова, Миллисент скользнула под одеяло и уютно устроилась рядом с Лайоном, наслаждаясь теплом его тела. Эйтон закрыл глаза и нежно прижал к сердцу руку жены.
Сердце чернокожего ребенка лихорадочно колотилось. Джаспер Хайд окинул его хмурым взглядом и заметил, как бьется жилка на мокром от пота виске. На лице и шее отчетливо проступили темные язвы, их было больше дюжины. Мальчик всю ночь пролежал в лихорадке, корчась от боли. Хайду подробно доложили обо всем, но теперь он и сам видел, что творится с рабом. Это была оспа.
– Отнесите его на полубак. Да держите подальше от остальных, – сказал Хайд капитану корабля. – Придется провести осмотр всех рабов. Надо предупредить команду. Я хочу знать, есть ли еще такие же случаи.
Хайд угрюмо мерил шагами квартердек, когда пришел ответ. Это был единственный случай, но из-за него подвергалось опасности целое судно. Можно было потерять всех рабов, каждый из которых стоил денег. Хайд подозвал к себе капитана.
– Убейте мальчишку и тех двоих, что находились рядом с ним, и бросьте за борт.
Джаспер Хайд проснулся со стоном. Все его тело пылало будто в огне. Плантатор стянул с головы парик. Лицо взмокло от пота. Было уже далеко за полдень. Видимо, после позднего завтрака он заснул, сидя в кресле.
Охваченный внезапной паникой, плантатор принялся ощупывать грудь, шею и лицо, проверяя, нет ли на коже язв. Нет. У него не оспа. Все хорошо. Он здоров. И как будто нарочно, словно желая посмеяться над ним, жгучая боль резко полоснула по сердцу. Хайд схватился руками за грудь и запрокинул голову. Было трудно дышать, будто его с размаху ударили ножом или огрели раскаленной кочергой. Хайд замер, пытаясь побороть боль.
– Будь ты проклята, Охинуа, – прошептал он, судорожно хватая ртом воздух.
Гнусная ведьма была повсюду. Она тянула к нему свои иссохшие руки, понемногу отбирая у него жизнь и выхватывая удачу из рук. Утром до Хайда дошли новости: судно, в которое плантатор вложил свыше двадцати тысяч фунтов, три месяца назад село на мель у берегов Африки, близ Аккры. Рабы подняли мятеж, захватили корабль, убили капитана и команду. Двести семнадцать рабов добрались до суши и скрылись, а судно пропало. Сплошные убытки. И все эта проклятая чернокожая колдунья!
Услышав стук в дверь, Хайд раздраженно рявкнул секретарю, позволяя войти. Боль в груди понемногу стихла, когда Гарри появился в дверях.
– К вам пришел мистер Борем, сэр.
– Да кто он такой, черт побери?
– Лекарь, который пускал кровь доктору Домби, прежде чем тот умер. Вы посылали за ним.
– Пусть войдет.
Борем крадучись вошел в кабинет. Хайд сразу заметил, как доктор внимательно обшаривает глазами комнату, то ли пытаясь оценить стоимость каждой вещи, то ли желая убедиться, что его не ждет здесь какая-нибудь хитроумная ловушка.
Посетитель был в засаленной шляпе, надетой поверх массивного старомодного парика. Она казалась слишком тесной для его головы, но каким-то чудом держалась на макушке. Лицо доктора было усеяно оспинами, а живот выглядел подозрительно огромным для такого тщедушного тельца с узкими плечиками. Хайд решил, что, возможно, доктор носит с собой все свое состояние, пряча его в сумке под широким плащом.
Борем подошел к столу, почтительно сняв шляпу, и склонился в боязливом поклоне.
– К вашим услугам, сэр. Вам надо пустить кровь, сэр?
– Нет.
– У меня лучшие пиявки в Лондоне, сэр. И мне доводилось их ставить благородным господам из высшего общества. Даже племяннице дворецкого самого лорд-мэра, сэр.
– Нет, – резко оборвал его Хайд. – Вы были с доктором Домби, когда тот умер, не так ли?
– Доктор Домби? О, я знаю, о ком вы говорите. Ну нет, сэр, я заходил к нему накануне вечером. Он принимал слабительные соли и чувствовал себя неплохо. Я велел его рабыне приготовить немного молочной рисовой каши на ужин и еще удивился, когда она положила туда яйцо. На мой взгляд, доктор был здоров как бык. Помнится, следующий день был базарным. Шел снег с дождем. Отвратительная погода, сэр. Да-да, приходилось идти по щиколотку в грязи, а мне нужно было попасть на ферму. Когда же я добрался до Домби, старик уже умер. Понимаете, я никак не мог пропустить базарный день, и…
– Доктор Домби остался вам должен, верно?
– Ну… – Лекарь поковырял пальцем в ухе, извлек катышек серы, рассеянно повертел его перед глазами и легким щелчком отправил в другой конец комнаты. – У него была масса кредиторов. Они ему проходу не давали, так что я брал с него немного. Но раз уж вы упомянули об этом…
– Я надеюсь, что смогу возместить вам его долг, мистер Борем. Он оставил своей рабыне немного денег для вас. Они у меня.
– Ох, как это по-христиански, сэр. – У лекаря загорелись глаза и потекли слюнки.
Хайд в своем кресле наклонился вперед, тяжело опираясь на подлокотники.
– Вы не первый, кого облапошила эта рабыня. А поскольку доктор Домби был моим добрым другом, я решил сам вмешаться и исправить несправедливость. – Хайд взял небольшую деревянную шкатулку со стола и достал из нее кошелек с монетами. – Так сколько он вам был должен?
Борем вцепился в шляпу, прижимая ее к груди.
– Кажется… две гинеи, сэр.
Хайд достал из кошелька пригоршню монет и заметил, как глаза его собеседника вспыхнули при виде золота.
– А я-то думал, что доктор задолжал вам гораздо больше. Здесь у меня пятьдесят фунтов, мистер Борем.
– Может, он был должен мне больше, а я просто забыл? – взволнованно выпалил лекарь.
– Наверняка. Но ваши воспоминания очень важны, мистер Борем. Возможно, вы даже припомните, что в смерти несчастного доктора Домби виновата жадная рабыня, которая задумала прибрать к рукам все его деньги.
– Та самая старая рабыня, сэр?
– Та самая, мистер Борем.
Хайд принялся собирать золотые монеты обратно в кошелек.
– О, я очень хорошо ее помню, сэр. – Взгляд Борема не отрывался от золота. – Она оказалась подлой отравительницей, сэр. Самой коварной из всех, кого я только видел в жизни.
– А вы знали, что она колдунья?
Лекарь удивленно поднял глаза и быстро перекрестился.
– В самом деле?
– Да, мой добрый друг. И вы поможете мне это доказать.
Глава 16
Глава 17
Лайон окинул Миллисент недоверчивым взглядом.
– Эту штуку, даже не знаю, как ее назвать, нужно втирать в тело. Меня выводит из себя одна только мысль о том, что Гиббз, Уилл или Джон станут меня растирать. Кроме того, я уверен, что эта Охинуа – самая настоящая шарлатанка.
– Почему вы так думаете?
– Она отказывается назвать болезнь или даже сказать, сможет ли ее вылечить. Разве настоящий доктор станет так себя вести? Эта женщина долгие часы изучала мое тело во всех подробностях, рассмотрела каждое родимое пятно, но так ничего и не сказала.
Миллисент встала с кровати и подошла к столу с лекарствами.
– Ее не интересовали родимые пятна на вашем теле, вы это знаете. Благодаря Охинуа вы хотя бы одну ночь провели спокойно, без кошмаров. – Леди Эйтон взяла в руки одну из бутылочек, поднесла к носу и понюхала. Запах показался ей знакомым, он едва уловимо отдавал землей. Должно быть, этот аромат встречался ей где-то в лесу. – Охинуа еще что-нибудь сказала?
– Вы и в самом деле собираетесь этим воспользоваться?
Миллисент подошла к кровати Лайона с бутылочкой в руках.
– У вас такой испуганный вид. Не бойтесь, я собираюсь всего лишь растереть вам руку новой мазью.
Лайон не успел ничего возразить. Миллисент присела на край постели и принялась закатывать рукав его ночной рубашки. Затем она опустила пальцы в склянку. Содержимое оказалось маслянистым, но неприятных ощущений не вызывало.
– На ощупь масса кажется прохладной. – Миллисент принялась осторожно втирать мазь в руку Лайона, стараясь не задеть ожог. Постепенно кожа Эйтона заметно потеплела. – Но ощущение меняется. Вы заметили? – Лайон ничего не ответил. – Я окунула в мазь только кончики пальцев, но уже чувствую, как жар проникает в руки и пронизывает все тело. – Миллисент снова зачерпнула немного мази, но на этот раз нанесла ее на узкую полоску груди, видневшуюся в вырезе ночной рубашки. От прикосновения пальцев Миллисент мышцы Лайона напряглись и вздулись. – А теперь ощущаете?
– Да.
Миллисент уже собиралась смазать плечо Лайона, но он неожиданно схватил ее за запястье здоровой рукой.
– Я хотел бы усилить ощущение здесь, – мягко сказал он и положил ее руку себе на грудь.
В пляшущих отблесках огня Миллисент не могла разглядеть выражение лица Лайона, к тому же мешала его густая борода. Медленными круговыми движениями Миллисент принялась растирать мужу грудь. Рука Эйтона по-прежнему лежала поверх ее ладони. Его кожа заметно потеплела, а тело Миллисент словно опалило огнем. Странное ощущение близости овладело ими, а легкое мимолетное прикосновение пробудило неведомую раньше чувственность. Они наслаждались друг другом, не произнося ни слова.
– Почему бы вам не закрыть глаза? Пускай снадобье делает свое дело! – мягко предложила Миллисент.
– Мне больше нравится смотреть на вас.
Их взгляды скрестились. Миллисент не понимала, что с ней творится. Ее неудержимо тянуло к Лайону, она не в силах была противиться этому наваждению. Словно околдованная, леди Эйтон склонилась к груди Лайона и обвила руками его шею. Воспоминание об их первом поцелуе жгло ее, не давая думать ни о чем другом. И вот она нежно коснулась губами его губ. Они были теплыми и мягкими. Набравшись храбрости, Миллисент продлила поцелуй, нерешительно скользнув языком по губам Лайона. И его губы раскрылись навстречу этой робкой ласке. Миллисент изо всех сил пыталась сдержаться, но охваченное жаром тело не хотело повиноваться. Лайон запустил пальцы в душистую массу ее волос. Хриплый голодный стон вырвался неожиданно, оглашая ночную тишину. Он отвечал на поцелуй с неистовством долго сдерживаемой страсти. Миллисент прижалась сильнее. Ее пальцы скользнули по лицу Лайона, нетерпеливо пробежались по волосам. Их пылающие губы вступили в исступленное противоборство, языки сплелись в яростном дикарском танце.
Хотя Миллисент прожила пять лет в браке, она никогда не испытывала ничего подобного. Пережитое ощущение наполнило ее восторгом, а ужасные воспоминания о близости с Уэнтуортом потускнели и отступили прочь. Она еще теснее прильнула к Лайону, с наслаждением вбирая в себя его восхитительный вкус и запах. Ее трепещущее тело изогнулось, стараясь устроиться поудобнее. Внезапно Лайон замер, крепко прижал к себе Миллисент и застонал. Услышав в его голосе боль и разочарование, леди Эйтон испуганно отшатнулась. От горечи и унижения у нее перехватило дыхание.
– Мне так жаль. – Она сделала попытку подняться, но Лайон обхватил ее еще крепче. – Что же я наделала? Лайон, простите меня.
– Подожди. Не уходи. – Он, как и Миллисент, тяжело дышал. Леди Эйтон опустила голову. Молодая женщина была слишком смущена, чтобы встретить взгляд Лайона, ведь она буквально набросилась на него. На глазах у Миллисент выступили слезы. Она явственно представила себе, как лежала, беспомощная, придавленная тяжелым телом Уэнтуорта, пока он брал от нее все, что ему было нужно. И так день за днем. А теперь она сама превратилась в чудовище, в хищницу. – Залезай ко мне под одеяло. – Миллисент в замешательстве подняла глаза. Ее лицо пылало, а в горле стоял ком. – Лайон нежно погладил ее по лицу и вытер слезы. – Ты вся дрожишь. Залезай ко мне под одеяло и ложись рядом.
Насколько проще было бы сбежать и спрятаться у себя в спальне, но Миллисент не двинулась с места. Прошлое, полное жестокости и отчаяния, заставило ее раскрыться для новых, неизведанных ощущений. Она жаждала большего и не собиралась трусливо отступать. Теперь ей некого бояться.
Не сказав ни слова, Миллисент скользнула под одеяло и уютно устроилась рядом с Лайоном, наслаждаясь теплом его тела. Эйтон закрыл глаза и нежно прижал к сердцу руку жены.
Сердце чернокожего ребенка лихорадочно колотилось. Джаспер Хайд окинул его хмурым взглядом и заметил, как бьется жилка на мокром от пота виске. На лице и шее отчетливо проступили темные язвы, их было больше дюжины. Мальчик всю ночь пролежал в лихорадке, корчась от боли. Хайду подробно доложили обо всем, но теперь он и сам видел, что творится с рабом. Это была оспа.
– Отнесите его на полубак. Да держите подальше от остальных, – сказал Хайд капитану корабля. – Придется провести осмотр всех рабов. Надо предупредить команду. Я хочу знать, есть ли еще такие же случаи.
Хайд угрюмо мерил шагами квартердек, когда пришел ответ. Это был единственный случай, но из-за него подвергалось опасности целое судно. Можно было потерять всех рабов, каждый из которых стоил денег. Хайд подозвал к себе капитана.
– Убейте мальчишку и тех двоих, что находились рядом с ним, и бросьте за борт.
Джаспер Хайд проснулся со стоном. Все его тело пылало будто в огне. Плантатор стянул с головы парик. Лицо взмокло от пота. Было уже далеко за полдень. Видимо, после позднего завтрака он заснул, сидя в кресле.
Охваченный внезапной паникой, плантатор принялся ощупывать грудь, шею и лицо, проверяя, нет ли на коже язв. Нет. У него не оспа. Все хорошо. Он здоров. И как будто нарочно, словно желая посмеяться над ним, жгучая боль резко полоснула по сердцу. Хайд схватился руками за грудь и запрокинул голову. Было трудно дышать, будто его с размаху ударили ножом или огрели раскаленной кочергой. Хайд замер, пытаясь побороть боль.
– Будь ты проклята, Охинуа, – прошептал он, судорожно хватая ртом воздух.
Гнусная ведьма была повсюду. Она тянула к нему свои иссохшие руки, понемногу отбирая у него жизнь и выхватывая удачу из рук. Утром до Хайда дошли новости: судно, в которое плантатор вложил свыше двадцати тысяч фунтов, три месяца назад село на мель у берегов Африки, близ Аккры. Рабы подняли мятеж, захватили корабль, убили капитана и команду. Двести семнадцать рабов добрались до суши и скрылись, а судно пропало. Сплошные убытки. И все эта проклятая чернокожая колдунья!
Услышав стук в дверь, Хайд раздраженно рявкнул секретарю, позволяя войти. Боль в груди понемногу стихла, когда Гарри появился в дверях.
– К вам пришел мистер Борем, сэр.
– Да кто он такой, черт побери?
– Лекарь, который пускал кровь доктору Домби, прежде чем тот умер. Вы посылали за ним.
– Пусть войдет.
Борем крадучись вошел в кабинет. Хайд сразу заметил, как доктор внимательно обшаривает глазами комнату, то ли пытаясь оценить стоимость каждой вещи, то ли желая убедиться, что его не ждет здесь какая-нибудь хитроумная ловушка.
Посетитель был в засаленной шляпе, надетой поверх массивного старомодного парика. Она казалась слишком тесной для его головы, но каким-то чудом держалась на макушке. Лицо доктора было усеяно оспинами, а живот выглядел подозрительно огромным для такого тщедушного тельца с узкими плечиками. Хайд решил, что, возможно, доктор носит с собой все свое состояние, пряча его в сумке под широким плащом.
Борем подошел к столу, почтительно сняв шляпу, и склонился в боязливом поклоне.
– К вашим услугам, сэр. Вам надо пустить кровь, сэр?
– Нет.
– У меня лучшие пиявки в Лондоне, сэр. И мне доводилось их ставить благородным господам из высшего общества. Даже племяннице дворецкого самого лорд-мэра, сэр.
– Нет, – резко оборвал его Хайд. – Вы были с доктором Домби, когда тот умер, не так ли?
– Доктор Домби? О, я знаю, о ком вы говорите. Ну нет, сэр, я заходил к нему накануне вечером. Он принимал слабительные соли и чувствовал себя неплохо. Я велел его рабыне приготовить немного молочной рисовой каши на ужин и еще удивился, когда она положила туда яйцо. На мой взгляд, доктор был здоров как бык. Помнится, следующий день был базарным. Шел снег с дождем. Отвратительная погода, сэр. Да-да, приходилось идти по щиколотку в грязи, а мне нужно было попасть на ферму. Когда же я добрался до Домби, старик уже умер. Понимаете, я никак не мог пропустить базарный день, и…
– Доктор Домби остался вам должен, верно?
– Ну… – Лекарь поковырял пальцем в ухе, извлек катышек серы, рассеянно повертел его перед глазами и легким щелчком отправил в другой конец комнаты. – У него была масса кредиторов. Они ему проходу не давали, так что я брал с него немного. Но раз уж вы упомянули об этом…
– Я надеюсь, что смогу возместить вам его долг, мистер Борем. Он оставил своей рабыне немного денег для вас. Они у меня.
– Ох, как это по-христиански, сэр. – У лекаря загорелись глаза и потекли слюнки.
Хайд в своем кресле наклонился вперед, тяжело опираясь на подлокотники.
– Вы не первый, кого облапошила эта рабыня. А поскольку доктор Домби был моим добрым другом, я решил сам вмешаться и исправить несправедливость. – Хайд взял небольшую деревянную шкатулку со стола и достал из нее кошелек с монетами. – Так сколько он вам был должен?
Борем вцепился в шляпу, прижимая ее к груди.
– Кажется… две гинеи, сэр.
Хайд достал из кошелька пригоршню монет и заметил, как глаза его собеседника вспыхнули при виде золота.
– А я-то думал, что доктор задолжал вам гораздо больше. Здесь у меня пятьдесят фунтов, мистер Борем.
– Может, он был должен мне больше, а я просто забыл? – взволнованно выпалил лекарь.
– Наверняка. Но ваши воспоминания очень важны, мистер Борем. Возможно, вы даже припомните, что в смерти несчастного доктора Домби виновата жадная рабыня, которая задумала прибрать к рукам все его деньги.
– Та самая старая рабыня, сэр?
– Та самая, мистер Борем.
Хайд принялся собирать золотые монеты обратно в кошелек.
– О, я очень хорошо ее помню, сэр. – Взгляд Борема не отрывался от золота. – Она оказалась подлой отравительницей, сэр. Самой коварной из всех, кого я только видел в жизни.
– А вы знали, что она колдунья?
Лекарь удивленно поднял глаза и быстро перекрестился.
– В самом деле?
– Да, мой добрый друг. И вы поможете мне это доказать.
Глава 16
– Весь день потрачен впустую. Где же она, черт возьми? – взревел Лайон, когда Гиббз и Джон переступили порог библиотеки.
– Ваша жена разговаривает сейчас с каменщиком. Она сказала, что встретится с вами в саду.
– Когда? На следующей неделе? Вот дьявольщина! – раздраженно прорычал граф.
День не задался с самого начала. Когда Лайон проснулся, Миллисент рядом не было. Она сбежала. А позднее, когда слуги помогали Эйтону умыться и привести себя в порядок, она лишь на мгновение просунула голову в дверь и пробормотала какие-то нелепые извинения насчет неотложных дел. За весь день Миллисент ни разу не нашла времени, чтобы повидать его, даже во время завтрака. И к одиннадцати часам утра терпение Лайона было на пределе.
– Здесь довольно славно, милорд. Хотя, осмелюсь сказать, все это мы с вами уже видели, огибая мыс Доброй Надежды на пути в Индию. Между прочим, леди Эйтон настаивала, чтобы вы надели шляпу.
Лайон взял шляпу из рук Гиббза и сердито швырнул ее на пол.
– Можешь передать леди Эйтон, что, если ее это так волнует, пускай сама придет и проследит.
Слуги почтительно встали по обеим сторонам от кресла и осторожно подняли своего господина. Стоило им хотя бы немного наклонить свою ношу, как граф тут же осыпал их проклятиями за неуклюжесть. Гиббз поднял шляпу, последовав за лордом Эйтоном и его свитой.
Прошлая ночь принесла Лайону такое ощущение полноты жизни, которого он не испытывал давно. Он откликнулся на поцелуй Миллисент со страстью, поразившей его самого. Это было подобно взрыву.
Он хотел снова и снова чувствовать ее тепло, касаться ее кожи, вдыхать ее пьянящий запах. Прежде ему всегда хотелось уйти к себе после акта любви, оставив женщину нежиться в постели. Но на этот раз все было иначе. Ночь, проведенная рядом с Миллисент, изменила его.
Лайон понимал, что начинает зависеть от Миллисент. Теперь она приносила ему то ощущение покоя и безмятежности, которое прежде давала настойка опиума. Но даже если это и так, черт возьми, лучше потерять голову от женщины, чем пребывать в беспамятстве под воздействием зелья.
Прохладный зимний воздух был свежим и бодрящим. Лайон сделал глубокий вдох, чувствуя, как кровь быстрее побежала по жилам. Слуги несли его кресло в сторону сада. Лайон заметил аккуратные ряды деревьев и кустарника, симметричные квадраты газонов, цветочные клумбы и покрытые дерном дорожки. По ту сторону изгороди простирались поля и леса, темнели заросли хвои. Оценивающим взглядом Лайон окинул окрестности. Здесь определенно было над чем поработать. Бегло просмотрев записи последних лет в расчетных книгах, Лайон уже знал, что уход за садом и цветниками не самая главная забота Миллисент.
Лайон слегка пригнулся под аркой, когда слуги внесли его в сад. Два кардинала с ярко-красным оперением перелетали с ветки на ветку, а когда нашли себе пристанище на увитой диким виноградом стене сада, принялись клевать оставшиеся ягоды.
– Ну вот я и в саду. Так где же она? – недовольно проворчал Лайон.
– Здесь! – выкрикнула Миллисент, торопливо спускаясь по тропинке. В руках она держала шляпу Лайона, а под мышкой – газеты и теплый плед. Лайон критически взглянул на поношенный шерстяной плащ леди Эйтон. Отороченный кружевом капюшон изящно обрамлял ее лицо, разрумянившееся от быстрой ходьбы.
– Оставьте нас, – приказал Лайон слугам, когда леди Эйтон подошла к его креслу.
– Спасибо, – с улыбкой добавила Миллисент. – Я позову вас, когда его светлость будет готов вернуться обратно в дом. – Слуги почтительно раскланялись и удалились, а Миллисент положила шляпу и газеты на скамью и развернула плед. – Мы ведь не хотим, чтобы вы простудились в первый же день на свежем воздухе, правда?
– Неужели у вас самой не нашлось ничего потеплее? – раздраженно осведомился Эйтон, глядя, как Миллисент заботливо укрывает его ноги пледом. – Ваши служанки одеваются гораздо лучше, чем вы.
Мне вполне достаточно этого плаща. И, пожалуйста, не будьте таким ворчливым. Сегодня прекрасный день, я хочу, чтобы мы с вами оба получили удовольствие от прогулки. – Подняв со скамьи шляпу Лайона, она нахлобучила ее мужу на голову и окинула его критическим взглядом. – Должно быть, у вас выросла голова, потому что эта шляпа определенно вам мала. Конечно, длинные волосы и косматая растительность на лице тоже играют свою роль.
– У меня нет привычки носить шляпу на подбородке.
– Но если вам вдруг захочется скрыть от окружающих свое дурное настроение, стоит попробовать.
– И как же это осуществить?
– Очень просто. – Она нежно провела рукой по бородатой щеке Лайона. – Можно привязать к шляпе две длинные ленты, сделать из них петли и надеть на уши.
– Весьма элегантное решение.
– Впрочем, можно выбрать ленты подлиннее, обвязать ими голову и перекрестить на лбу, чтобы шляпа надежно закрывала вам рот. Получится очень красиво.
Лайон не смог удержаться от улыбки.
– Да уж, блестящая мысль.
– Мне тоже так кажется. – Миллисент весело улыбнулась. – Похоже, настроение понемногу улучшается.
Она наклонилась, чтобы поправить шляпу на голове Лайона, но он крепко схватил ленты ее капюшона и притянул Миллисент к себе. Их губы соприкоснулись, на мгновение замерли и неохотно оторвались друг от друга.
– Мне кажется, так гораздо лучше, – прошептал Лайон. Ему безумно хотелось сжать Миллисент в своих объятиях. Он слишком долго грезил о ее губах, о поцелуях, наполненных истинной страстью, которую Лайон никогда не встречал в других женщинах. Нежные губы Миллисент были способны довести его до исступления. Они дарили и требовали взамен больше чувственного наслаждения, чем даже сам акт любви. – Почему ты ушла от меня среди ночи?
– Я ушла, когда уже почти рассвело. – Миллисент смущенно опустила глаза, ее щеки густо покраснели. – Ведь к вам в комнату должны были прийти слуги, а я не знала, как объяснить…
– Мы с тобой муж и жена, Миллисент. Хоть я толком и не помню, как прошла церемония, но точно держал в руках все документы. – Лайон надеялся увидеть улыбку на губах жены, но ее лицо по-прежнему хранило серьезное выражение. – Лично мне глубоко плевать, что думают по этому поводу мои слуги.
Полагаю, они не увидели бы ничего необычного в том, что ты спишь со мной в одной постели. Для них это не более странно, чем обнаружить тебя дремлющей в кресле, как уже не раз случалось в последнее время. – Миллисент отвернулась, избегая взгляда Лайона. Ее явно беспокоило что-то еще. – Но, конечно, если ты находишь слишком унизительным для себя лежать в постели рядом с калекой, тогда…
– Совсем наоборот… Мне очень понравилось лежать рядом с тобой в постели.
Слова Миллисент повисли в воздухе, словно легкие бабочки, робко трепещущие крылышками в своем первом полете. Лайон понял, что ей еще никогда в жизни не приходилось открыто говорить о подобных вещах.
– Тогда почему же ты ускользнула от меня ночью?
– Я не привыкла к таким вещам, – нехотя ответила она, отчаянно краснея. – Откуда мне знать, как следует себя вести в таких случаях? Я думала, мне лучше уйти, пока не рассвело.
– Так было заведено у вас с мужем? Вы занимались любовью, а потом спокойно расходились по своим спальням?
– Занимались любовью? – Миллисент замерла, кровь отхлынула у нее от лица. – Я не желаю говорить о своем первом замужестве. – Повернувшись боком, чтобы спрятать лицо от Лайона, она разложила на коленях газету и принялась внимательно ее просматривать. – Что почитать вам сегодня, милорд? Новости из колоний или с континента?
– Что вам больше нравится.
Лайон лгал. Газетные новости его не интересовали. Его занимал вопрос, ждала ли она нынче утром встречи с ним так же нетерпеливо, как он. Ему хотелось побольше узнать о ее жизни. Эйтон подумал: почему она так ревностно оберегает свое прошлое, не желая даже слегка приоткрыть дверь в его потайные комнаты? Но разве он сам не стремится к тому же, оставляя при себе свои тайны?
Они с Миллисент похожи на двух одиноких птиц, привлеченных яркими ягодами. Когда-то им уже довелось познать их горький вкус. И все же ни один из них не может побороть в себе желание отведать эти ягоды снова.
– Я не желаю ничего знать об окружающем мире, – раздраженно проворчал Лайон, перебивая Миллисент, когда она начала читать заметку. В ней упоминался полк его младшего брата Дейвида. Не было еще дня, чтобы Лайон не вспоминал о нем. Дейвид считает Лайона виновным в смерти Эммы, думает, что он нарочно столкнул ее с утеса. Разумеется, ведь Лайон разрушил все его мечты, когда женился на Эмме. Но одно дело – жениться, а совсем другое – убить. Лайон попытался отбросить беспокойные мысли и подумать о настоящем. – Давайте отложим газету, если вы не против. – Он попробовал придать своему голосу мягкость. – Расскажите-ка мне лучше о своей беседе с каменщиком. Или поговорим о деревне. А еще лучше расскажите-ка мне о той неразберихе, которую наверняка устроил этот несносный Гиббз, пока раздумывал, стоит ли ему снизойти до места управляющего.
Миллисент встревоженно перевела взгляд с газеты налицо Лайона и снова вгляделась в газету. Эйтон нахмурился. Неужели она догадалась, что вызвало у него вспышку раздражения? Но Миллисент отложила газету в сторону.
– Ну хорошо. – Она ненадолго задумалась. – Я получила еще одно письмо от вашей матери, вдовствующей графини. Оно пришло вместе с газетами утренней почтой. Графиня обдумывает мое приглашение приехать в Мелбери-Холл и навестить нас.
– С каких это пор вы состоите в переписке с этой коварной старухой? И часто вы ей пишете? Интересно, что вас заставило совершить такой низкий поступок и пригласить ее сюда?
– Дважды в неделю, с первого дня нашего брака. Потому что я обожаю мучить вас. Вы получили ответы на свои вопросы? – Лайон возмущенно фыркнул. – Что ж, очень хорошо. Тогда пойдем дальше. Может, расскажете, что вам удалось найти в расчетных книгах о состоянии ферм в Мелбери-Холле? Тогда я могла бы внезапно перебить вас и разорвать на клочки без всяких видимых причин.
Ее забавный выпад прозвучал так неожиданно, что невольно застал графа врасплох.
Лайон Пеннингтон с самого рождения отличался серьезным, едва ли не угрюмым нравом. В школьные годы он снискал себе репутацию грубияна и задиры, лишь укрепив ее на военной службе в Индии. Эйтона всегда опасались. Женитьба на Эмме не исправила его характера. Напротив, граф стал еще более раздражительным и вспыльчивым. Мало кто рисковал противоречить ему, а те, кто все же имел такую неосторожность, очень скоро понимали, что совершили фатальную ошибку. И это внезапное прозрение нередко доставалось им очень дорогой ценой. Женитьба сделала Лайона более уязвимым:
у его врагов появилось действенное средство – грязные слухи и сплетни.
– Вы готовы отдать себя в руки инквизиции, милорд?
– Я буду говорить вам, что чувствую, а вы станете мучить меня еще сильнее, мадам Торквемада.[6]
Лайон окинул взглядом прямую спину Миллисент и не смог удержаться от улыбки. Ведь эта женщина обладала недюжинной храбростью и силой духа. Старая графиня и семейный поверенный оказались на удивление дальновидными.
– Ваша жена разговаривает сейчас с каменщиком. Она сказала, что встретится с вами в саду.
– Когда? На следующей неделе? Вот дьявольщина! – раздраженно прорычал граф.
День не задался с самого начала. Когда Лайон проснулся, Миллисент рядом не было. Она сбежала. А позднее, когда слуги помогали Эйтону умыться и привести себя в порядок, она лишь на мгновение просунула голову в дверь и пробормотала какие-то нелепые извинения насчет неотложных дел. За весь день Миллисент ни разу не нашла времени, чтобы повидать его, даже во время завтрака. И к одиннадцати часам утра терпение Лайона было на пределе.
– Здесь довольно славно, милорд. Хотя, осмелюсь сказать, все это мы с вами уже видели, огибая мыс Доброй Надежды на пути в Индию. Между прочим, леди Эйтон настаивала, чтобы вы надели шляпу.
Лайон взял шляпу из рук Гиббза и сердито швырнул ее на пол.
– Можешь передать леди Эйтон, что, если ее это так волнует, пускай сама придет и проследит.
Слуги почтительно встали по обеим сторонам от кресла и осторожно подняли своего господина. Стоило им хотя бы немного наклонить свою ношу, как граф тут же осыпал их проклятиями за неуклюжесть. Гиббз поднял шляпу, последовав за лордом Эйтоном и его свитой.
Прошлая ночь принесла Лайону такое ощущение полноты жизни, которого он не испытывал давно. Он откликнулся на поцелуй Миллисент со страстью, поразившей его самого. Это было подобно взрыву.
Он хотел снова и снова чувствовать ее тепло, касаться ее кожи, вдыхать ее пьянящий запах. Прежде ему всегда хотелось уйти к себе после акта любви, оставив женщину нежиться в постели. Но на этот раз все было иначе. Ночь, проведенная рядом с Миллисент, изменила его.
Лайон понимал, что начинает зависеть от Миллисент. Теперь она приносила ему то ощущение покоя и безмятежности, которое прежде давала настойка опиума. Но даже если это и так, черт возьми, лучше потерять голову от женщины, чем пребывать в беспамятстве под воздействием зелья.
Прохладный зимний воздух был свежим и бодрящим. Лайон сделал глубокий вдох, чувствуя, как кровь быстрее побежала по жилам. Слуги несли его кресло в сторону сада. Лайон заметил аккуратные ряды деревьев и кустарника, симметричные квадраты газонов, цветочные клумбы и покрытые дерном дорожки. По ту сторону изгороди простирались поля и леса, темнели заросли хвои. Оценивающим взглядом Лайон окинул окрестности. Здесь определенно было над чем поработать. Бегло просмотрев записи последних лет в расчетных книгах, Лайон уже знал, что уход за садом и цветниками не самая главная забота Миллисент.
Лайон слегка пригнулся под аркой, когда слуги внесли его в сад. Два кардинала с ярко-красным оперением перелетали с ветки на ветку, а когда нашли себе пристанище на увитой диким виноградом стене сада, принялись клевать оставшиеся ягоды.
– Ну вот я и в саду. Так где же она? – недовольно проворчал Лайон.
– Здесь! – выкрикнула Миллисент, торопливо спускаясь по тропинке. В руках она держала шляпу Лайона, а под мышкой – газеты и теплый плед. Лайон критически взглянул на поношенный шерстяной плащ леди Эйтон. Отороченный кружевом капюшон изящно обрамлял ее лицо, разрумянившееся от быстрой ходьбы.
– Оставьте нас, – приказал Лайон слугам, когда леди Эйтон подошла к его креслу.
– Спасибо, – с улыбкой добавила Миллисент. – Я позову вас, когда его светлость будет готов вернуться обратно в дом. – Слуги почтительно раскланялись и удалились, а Миллисент положила шляпу и газеты на скамью и развернула плед. – Мы ведь не хотим, чтобы вы простудились в первый же день на свежем воздухе, правда?
– Неужели у вас самой не нашлось ничего потеплее? – раздраженно осведомился Эйтон, глядя, как Миллисент заботливо укрывает его ноги пледом. – Ваши служанки одеваются гораздо лучше, чем вы.
Мне вполне достаточно этого плаща. И, пожалуйста, не будьте таким ворчливым. Сегодня прекрасный день, я хочу, чтобы мы с вами оба получили удовольствие от прогулки. – Подняв со скамьи шляпу Лайона, она нахлобучила ее мужу на голову и окинула его критическим взглядом. – Должно быть, у вас выросла голова, потому что эта шляпа определенно вам мала. Конечно, длинные волосы и косматая растительность на лице тоже играют свою роль.
– У меня нет привычки носить шляпу на подбородке.
– Но если вам вдруг захочется скрыть от окружающих свое дурное настроение, стоит попробовать.
– И как же это осуществить?
– Очень просто. – Она нежно провела рукой по бородатой щеке Лайона. – Можно привязать к шляпе две длинные ленты, сделать из них петли и надеть на уши.
– Весьма элегантное решение.
– Впрочем, можно выбрать ленты подлиннее, обвязать ими голову и перекрестить на лбу, чтобы шляпа надежно закрывала вам рот. Получится очень красиво.
Лайон не смог удержаться от улыбки.
– Да уж, блестящая мысль.
– Мне тоже так кажется. – Миллисент весело улыбнулась. – Похоже, настроение понемногу улучшается.
Она наклонилась, чтобы поправить шляпу на голове Лайона, но он крепко схватил ленты ее капюшона и притянул Миллисент к себе. Их губы соприкоснулись, на мгновение замерли и неохотно оторвались друг от друга.
– Мне кажется, так гораздо лучше, – прошептал Лайон. Ему безумно хотелось сжать Миллисент в своих объятиях. Он слишком долго грезил о ее губах, о поцелуях, наполненных истинной страстью, которую Лайон никогда не встречал в других женщинах. Нежные губы Миллисент были способны довести его до исступления. Они дарили и требовали взамен больше чувственного наслаждения, чем даже сам акт любви. – Почему ты ушла от меня среди ночи?
– Я ушла, когда уже почти рассвело. – Миллисент смущенно опустила глаза, ее щеки густо покраснели. – Ведь к вам в комнату должны были прийти слуги, а я не знала, как объяснить…
– Мы с тобой муж и жена, Миллисент. Хоть я толком и не помню, как прошла церемония, но точно держал в руках все документы. – Лайон надеялся увидеть улыбку на губах жены, но ее лицо по-прежнему хранило серьезное выражение. – Лично мне глубоко плевать, что думают по этому поводу мои слуги.
Полагаю, они не увидели бы ничего необычного в том, что ты спишь со мной в одной постели. Для них это не более странно, чем обнаружить тебя дремлющей в кресле, как уже не раз случалось в последнее время. – Миллисент отвернулась, избегая взгляда Лайона. Ее явно беспокоило что-то еще. – Но, конечно, если ты находишь слишком унизительным для себя лежать в постели рядом с калекой, тогда…
– Совсем наоборот… Мне очень понравилось лежать рядом с тобой в постели.
Слова Миллисент повисли в воздухе, словно легкие бабочки, робко трепещущие крылышками в своем первом полете. Лайон понял, что ей еще никогда в жизни не приходилось открыто говорить о подобных вещах.
– Тогда почему же ты ускользнула от меня ночью?
– Я не привыкла к таким вещам, – нехотя ответила она, отчаянно краснея. – Откуда мне знать, как следует себя вести в таких случаях? Я думала, мне лучше уйти, пока не рассвело.
– Так было заведено у вас с мужем? Вы занимались любовью, а потом спокойно расходились по своим спальням?
– Занимались любовью? – Миллисент замерла, кровь отхлынула у нее от лица. – Я не желаю говорить о своем первом замужестве. – Повернувшись боком, чтобы спрятать лицо от Лайона, она разложила на коленях газету и принялась внимательно ее просматривать. – Что почитать вам сегодня, милорд? Новости из колоний или с континента?
– Что вам больше нравится.
Лайон лгал. Газетные новости его не интересовали. Его занимал вопрос, ждала ли она нынче утром встречи с ним так же нетерпеливо, как он. Ему хотелось побольше узнать о ее жизни. Эйтон подумал: почему она так ревностно оберегает свое прошлое, не желая даже слегка приоткрыть дверь в его потайные комнаты? Но разве он сам не стремится к тому же, оставляя при себе свои тайны?
Они с Миллисент похожи на двух одиноких птиц, привлеченных яркими ягодами. Когда-то им уже довелось познать их горький вкус. И все же ни один из них не может побороть в себе желание отведать эти ягоды снова.
– Я не желаю ничего знать об окружающем мире, – раздраженно проворчал Лайон, перебивая Миллисент, когда она начала читать заметку. В ней упоминался полк его младшего брата Дейвида. Не было еще дня, чтобы Лайон не вспоминал о нем. Дейвид считает Лайона виновным в смерти Эммы, думает, что он нарочно столкнул ее с утеса. Разумеется, ведь Лайон разрушил все его мечты, когда женился на Эмме. Но одно дело – жениться, а совсем другое – убить. Лайон попытался отбросить беспокойные мысли и подумать о настоящем. – Давайте отложим газету, если вы не против. – Он попробовал придать своему голосу мягкость. – Расскажите-ка мне лучше о своей беседе с каменщиком. Или поговорим о деревне. А еще лучше расскажите-ка мне о той неразберихе, которую наверняка устроил этот несносный Гиббз, пока раздумывал, стоит ли ему снизойти до места управляющего.
Миллисент встревоженно перевела взгляд с газеты налицо Лайона и снова вгляделась в газету. Эйтон нахмурился. Неужели она догадалась, что вызвало у него вспышку раздражения? Но Миллисент отложила газету в сторону.
– Ну хорошо. – Она ненадолго задумалась. – Я получила еще одно письмо от вашей матери, вдовствующей графини. Оно пришло вместе с газетами утренней почтой. Графиня обдумывает мое приглашение приехать в Мелбери-Холл и навестить нас.
– С каких это пор вы состоите в переписке с этой коварной старухой? И часто вы ей пишете? Интересно, что вас заставило совершить такой низкий поступок и пригласить ее сюда?
– Дважды в неделю, с первого дня нашего брака. Потому что я обожаю мучить вас. Вы получили ответы на свои вопросы? – Лайон возмущенно фыркнул. – Что ж, очень хорошо. Тогда пойдем дальше. Может, расскажете, что вам удалось найти в расчетных книгах о состоянии ферм в Мелбери-Холле? Тогда я могла бы внезапно перебить вас и разорвать на клочки без всяких видимых причин.
Ее забавный выпад прозвучал так неожиданно, что невольно застал графа врасплох.
Лайон Пеннингтон с самого рождения отличался серьезным, едва ли не угрюмым нравом. В школьные годы он снискал себе репутацию грубияна и задиры, лишь укрепив ее на военной службе в Индии. Эйтона всегда опасались. Женитьба на Эмме не исправила его характера. Напротив, граф стал еще более раздражительным и вспыльчивым. Мало кто рисковал противоречить ему, а те, кто все же имел такую неосторожность, очень скоро понимали, что совершили фатальную ошибку. И это внезапное прозрение нередко доставалось им очень дорогой ценой. Женитьба сделала Лайона более уязвимым:
у его врагов появилось действенное средство – грязные слухи и сплетни.
– Вы готовы отдать себя в руки инквизиции, милорд?
– Я буду говорить вам, что чувствую, а вы станете мучить меня еще сильнее, мадам Торквемада.[6]
Лайон окинул взглядом прямую спину Миллисент и не смог удержаться от улыбки. Ведь эта женщина обладала недюжинной храбростью и силой духа. Старая графиня и семейный поверенный оказались на удивление дальновидными.
Глава 17
В тот вечер, когда граф обжег себе руку, Охинуа не ограничилась его кратким осмотром, а подробно расспросила Гиббза о хозяине. Поговорив с камердинером графа, она взялась за Джона и Уилла. Потом пришла очередь и всех остальных слуг, помогавших ухаживать за Лайоном.
Найдя знахарку на кухне, Миллисент уселась рядом с ней в надежде узнать, что именно удалось выяснить старой африканке.
Те несколько часов, которые они с Лайоном провели утром в саду, несомненно, пошли ему на пользу. У графа улучшился цвет лица, появился аппетит, тонкое чувство юмора заметно смягчало его тяжелый нрав. После прогулки Миллисент пришлось отлучиться, чтобы уладить кое-какие дела с миссис Пейдж, а Лайон с Охинуа провели немного времени вместе. Затем графа отнесли в библиотеку. Пока он увлеченно занимался разбором книг, Миллисент поспешила на кухню. Ей не терпелось разузнать у Охинуа как можно больше о нынешнем состоянии своего мужа.
– Я узнала все, что мне было нужно, кроме одного. Жаль, я не видела, как хирург вправлял ему кости. – Охинуа ненадолго задумалась. – Знаете, любой английский лекарь только посмеялся бы над вами, а то и отправил вас прямиком в Бедлам, если бы узнал, что вы доверили заботу о своем муже старой рабыне.
– Для меня это ровным счетом ничего не значит, – мягко улыбнулась Миллисент. – Вы поделитесь со мной тем, что вам уже удалось узнать?
Охинуа кивнула.
– Да. Но вы должны знать, что все, что я вам скажу, вашему мужу уже известно. Я даже спросила у него, можно ли рассказать вам об этом.
– И он ответил: «Делайте как хотите, черт вас возьми»?
– Не так вежливо, как вы говорите, но что-то в этом роде.
– Почему-то меня это не удивляет.
Темные глаза Охинуа широко раскрылись, а седые брови поползли вверх.
– Хоть характер у него и не сахар, но ваш муж вовсе не безумец.
– Я так никогда и не думала.
– Старый доктор Домби назвал бы его болезнь частичным параличом. – По словам Гиббза, такого же мнения придерживался и хирург, который первым осматривал Лайона. Но Миллисент не стала перебивать Охинуа и промолчала, надеясь услышать что-нибудь еще. – Когда граф сорвался с утеса прошлым летом, он сильно повредил голову. Я поговорила с его слугами. В первые дни после падения доктора были больше всего обеспокоены переломами рук и ног. Хотелось избежать ампутации. Пока над графом работали хирурги, он полных два дня пролежал в беспамятстве. Конечно, для его светлости это было к лучшему, ведь он не чувствовал боли.
Найдя знахарку на кухне, Миллисент уселась рядом с ней в надежде узнать, что именно удалось выяснить старой африканке.
Те несколько часов, которые они с Лайоном провели утром в саду, несомненно, пошли ему на пользу. У графа улучшился цвет лица, появился аппетит, тонкое чувство юмора заметно смягчало его тяжелый нрав. После прогулки Миллисент пришлось отлучиться, чтобы уладить кое-какие дела с миссис Пейдж, а Лайон с Охинуа провели немного времени вместе. Затем графа отнесли в библиотеку. Пока он увлеченно занимался разбором книг, Миллисент поспешила на кухню. Ей не терпелось разузнать у Охинуа как можно больше о нынешнем состоянии своего мужа.
– Я узнала все, что мне было нужно, кроме одного. Жаль, я не видела, как хирург вправлял ему кости. – Охинуа ненадолго задумалась. – Знаете, любой английский лекарь только посмеялся бы над вами, а то и отправил вас прямиком в Бедлам, если бы узнал, что вы доверили заботу о своем муже старой рабыне.
– Для меня это ровным счетом ничего не значит, – мягко улыбнулась Миллисент. – Вы поделитесь со мной тем, что вам уже удалось узнать?
Охинуа кивнула.
– Да. Но вы должны знать, что все, что я вам скажу, вашему мужу уже известно. Я даже спросила у него, можно ли рассказать вам об этом.
– И он ответил: «Делайте как хотите, черт вас возьми»?
– Не так вежливо, как вы говорите, но что-то в этом роде.
– Почему-то меня это не удивляет.
Темные глаза Охинуа широко раскрылись, а седые брови поползли вверх.
– Хоть характер у него и не сахар, но ваш муж вовсе не безумец.
– Я так никогда и не думала.
– Старый доктор Домби назвал бы его болезнь частичным параличом. – По словам Гиббза, такого же мнения придерживался и хирург, который первым осматривал Лайона. Но Миллисент не стала перебивать Охинуа и промолчала, надеясь услышать что-нибудь еще. – Когда граф сорвался с утеса прошлым летом, он сильно повредил голову. Я поговорила с его слугами. В первые дни после падения доктора были больше всего обеспокоены переломами рук и ног. Хотелось избежать ампутации. Пока над графом работали хирурги, он полных два дня пролежал в беспамятстве. Конечно, для его светлости это было к лучшему, ведь он не чувствовал боли.