Манакин Михаил. Полковая наша семья

   - Ага, - качнул Хадыров головой.
   В это время дверь распахнулась, влетел гвардии старший сержант Бижуманов.
   - Вот, нашел! - торжествующе произнес он, показывая мне вырезку из газеты.
   Это было последнее письмо воина-узбека Каюма Рахманова, павшего смертью героя под Ленинградом. Он писал своей матери, родственникам и друзьям: "Жизнь - это Родина. Родина - это моя семья, мое село, моя страна. Когда фашисты ворвались в Советскую страну, я почувствовал, как задрожала Ферганская долина. И каждый, в ком билось сердце честного узбека, сказал себе: "Иди вперед, останови врага". И я приехал в Ленинград. Без Москвы, без Ленинграда, без Советской России нет свободного Узбекистана".
   Когда парторг закончил читать это письмо, Хадыров медленно встал со стула, протянул руку к газете. Взял, долго ее рассматривал, потом... прижал к груди.
   - Отдайте мне эту газету, - попросил он Бижуманова осипшим вдруг голосом.
   - Забирай, - охотно согласился парторг и, увидев, что у солдата навернулись на глаза слезы, подошел к нему, по-отечески обнял. - Не надо, дорогой Насыр. Мы же солдаты. На нас надеются, в нас верят. И тебе мы верим...
   Когда Хадыров вышел, мы молча посмотрели друг другу в глаза. И, кажется, поняли, что нас волновало. Действительно, солдат оказался легко ранимым. Ему нужны были постоянная поддержка, слова ободрения, дружеские, успокоительные беседы. Хотя бы на первые дни. А сделать это могли только опытные фронтовики, прошедшие огненными дорогами войны не один месяц. Такие в роте были. Посовещавшись, вызвали гвардии рядовых А. И. Жданова и П. И. Трунова. Им поручили поговорить с Хадыровым, приободрить, побыть рядом эти дни.
   Только закончили ставить, как сказал парторг, "боевую задачу", пришел начальник штаба полка гвардии майор И. Ф. Архипов. Не просто пришел, а устроил нам разнос. Оказывается, наши автоматчики, посланные к подорванному мосту, к эшелону со скотом, переусердствовали: они "заготовили" для себя более тонны мяса. А кое-кто переусердствовал вдвойне: час назад от обильного обеда оторвали рядового Романова и увезли его прямо в... медсанбат. Диагноз: объелся. Как говорят, и смех и грех. А между тем, разгневавшись, начальник штаба приказал передать большую часть говядины в стрелковые батальоны. Кроме того, он поручил нам охрану фашистских армейских складов, которые только что были разминированы нашими саперами во главе с гвардии лейтенантом Г. П. Загайновым, тушение пожара на бывшем немецком складе ГСМ...
   Неизвестно, как долго Архипов "песочил" бы нас и давал всевозможные вводные, но дверь нашей комнаты открылась, и появилась миловидная девушка в солдатской форме. Это была Софья Уранова, гвардии рядовой, фронтовая художница при политотделе 12-й гвардейской дивизии. Все споры сразу прекратились. Старший сержант Бижуманов, воспользовавшись паузой, выскочил за дверь, чтобы отдать полученные распоряжения, организовать и проследить за их исполнением. А мы с Архиповым посторонились, предложили девушке сесть. Она вежливо отказалась.
   Уранова уже бывала в нашем полку. Она нарисовала тяжело раненного командира нашей полковой батареи 78-мм пушек Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта В. Акимова, девушек из полкового медпункта, много работала в 3-м батальоне. Это была красивая, серьезная и весьма впечатлительная девушка. Она поставила перед собой задачу делать зарисовки только с натуры.
   Однажды я видел, с какой особой болью она всматривалась в лицо раненого бойца, который жалобно стонал. Она успокаивала его и сама плакала. Когда бойца унесли, она тут же села рисовать, и горькие слезы текли по ее щекам, капали на ватман. А она кусала губы и продолжала рисовать.
   На этот раз Софья Уранова сказала, что намерена совершить пеший марш с нашим полком и сделать по пути несколько зарисовок. Мы ей искренне обрадовались. Героев у нас в полку было много. Она подала Архипову предписание, подписанное командиром дивизии гвардии полковником Мальковым и начальником штаба гвардии полковником Перминовым. Мы посмотрели его и разочаровались: ей предписывалось явиться не в наш, 32-й, а в соседний, 29-й стрелковый полк. Он покидал город первым и шел пешим порядком до деревни Пеньки, что под Белостоком.
   Угостив обаятельную художницу чаем, мы проводили ее через две улицы к соседям. Пройдут годы, и жители Бреста увидят в 1964 году выставку работ военной художницы С. Урановой. Ее рисунки глубоко тронут людей. Среди многих теплых отзывов посетителей выставки будет и такой: "Спасибо, Уранова, что донесла до наших дней суровую правду о войне".
   После встречи с Софьей Урановой Архипов несколько подобрел. По крайней мере, больше меня не ругал. Достав карту, он уже другим тоном начал ставить мне новую задачу.
   Одного взгляда на топокарту было достаточно, чтобы догадаться: нашему полку тоже предстоит 200-километровый пеший марш под Белосток.
   - Там окончательно пополнимся людьми, техникой, вооружением и вперед! - Архипов ребром ладони показал на север.
   - А куда именно? - переспросил я.
   - Не знаю, не знаю, - загадочно ответил начальник штаба. - Но не к теще на блины. Это точно!
   В ночь на 2 августа полк выступил из Бреста по Белостокскому шоссе. Наша рота двигалась за батальоном гвардии майора Генералова. Суточный переход был определен в 45 километров, а в конечный пункт надлежало прибыть через пять дней, хотя понятия "день" и "суточный переход" были в этом случае не совсем точными: днем полк располагался на отдых, а двигались мы только ночью, соблюдая маскировку. Даже курить разрешалось по очереди, держа цигарки в кулаке.
   После трех ночей пути случилось то, чего я очень опасался: нога моя распухла и разболелась. Евгений Иванович Генералов заметил это, пригласил в свою повозку. Я хотел было отказаться, но комбата дружно поддержали бойцы нашей роты.
   Ночь была ненастной, не переставая, шел дождь. Шинели у всех набухли от воды. Не спасали и плащ-палатки. Колею проселочной дороги залило водой, и лошади с трудом тянули скрипучую перегруженную телегу.
   Я вспомнил украинский чернозем и подумал, что там в распутицу наши лошади такой бы груз не потянули.
   Солдаты шли чуть в стороне от дороги - там было суше. Песчаная почва, как губка, впитывала воду. Бойцы тихо переговаривались между собой, изредка глухо ударялись друг о друга автоматы, котелки. Мы с Генераловым прислушивались к солдатскому разговору.
   - Представляете, - говорил густым басом усатый сержант, - стоит одно уцелевшее орудие, а вокруг фашистов лежит - не счесть. Подходим, а он, наводчик, значит, весь израненный, ну прямо тебе в бессознательном состоянии, и так жалобно просит... Чего бы вы думали?
   - Ну пить, наверное...
   - А может, медсестру звал...
   - Да не томи...
   - Вот в том и загвоздка, - продолжал усатый сержант. - Наводчик, братцы, просил снаряд. Вот ведь что ему важнее всего было. Весь расчет погиб, а он один вел бой с немцами. Один! Если бы наше отделение не подоспело, пропал бы хлопец...
   - Колесников, это ты о Гурове рассказываешь, что ли? - спросил у сержанта Генералов.
   - О нем, товарищ майор, - ответил Колесников. - Уж шибко сильно в сердце запал мне этот случай.
   - Это верно, - согласился комбат. - Подвиг он совершил геройский. Врачи, между прочим, сказали, что поставят парня на ноги. Раны не смертельные. Просто много крови потерял...
   Комсоргу батареи гвардии рядовому И. П. Гурову за этот бой было присвоено звание Героя Советского Союза. Хоть и тяжело он был ранен, но врачи его действительно спасли. Однако через несколько месяцев И. П. Гуров погиб в неравном бою с фашистскими танками. В честь отважного комсомольца одна из улиц города Бреста названа его именем.
   ...Под Белостоком мы пробыли около месяца. Здесь нам стало известно, что нашей 12-й гвардейской дивизии присвоено почетное наименование "Пинская" и она награждена орденом Красного Знамени. Наш полк стал Брестским. 18 августа в частях был большой праздник. В полдень состоялись торжественное построение дивизии и парад. После митинга был торжественный обед, а затем концерт московских артистов.
   Сцена - кузова двух грузовиков, вплотную поставленных друг к другу, находилась в центре большой поляны. А вокруг разместились бойцы и командиры. С каким вниманием, с каким наслаждением слушали мы полюбившиеся всем песни "Синий платочек", "Катюшу"! Это, признаюсь, трудно передать. Помню, вместе с артисткой фронтовой концертной бригады даже пели "Бьется в тесной печурке огонь...".
   А вскоре полк и всю дивизию погрузили в эшелоны и повезли на север. И вновь мы видели из теплушек следы страшной разрухи, пожарища, обездоленных войной людей... Больно было смотреть на полностью разрушенный Полоцк, на торчащие из воды фермы железнодорожного моста через Западную Двину...
   Перед Великими Луками в сосновом лесу эшелон остановился. В городе объявлена воздушная тревога. Слышно было, как бьют зенитные пушки и оглушительно рвутся бомбы. Когда через час въезжали в город, там полыхало несколько пожаров. Никак не могли понять, что же здесь может гореть: Великие Луки - это и без того сплошные развалины.
   На какой-то станции наш эшелон все-таки попал под бомбежку. И хотя все обошлось благополучно, страху мы натерпелись. Хуже нет - лежать, уткнувшись лицом в землю, и думать: пронесет или нет? В Старой Руссе и под Псковом видели скопище беженцев: люди возвращались домой, в свои истерзанные края. Солдаты отдавали детям хлеб, сухие пайки, сахар. Гвардии старший сержант Бижуманов, увидев почти совсем голого мальчугана лет пяти, снял свой, как он шутя говорил, "парадный" китель и укрыл им ребенка. Сам же надел видавшую виды гимнастерку.
   Вечером 21 сентября наш состав остановился на станции Березка, что в нескольких километрах от Пскова. Последовала команда: "Разгружай!" Только глубокой ночью закончили разгрузку. И - новая команда: "На пеший марш!" На четвертые сутки вышли в район сосредоточения у Сурре-Тамме.
   Природа здесь по красоте изумительная. Раздольные поля, сосновые рощи. Или это нам показалось, потому что наступила удивительная пора - бабье лето. Много ягод, грибов. "Эх, - подумалось, - отдохнуть бы здесь вволюшку!" Да куда там: вдали, не переставая, грохотала артиллерия. Там передовая, идут бои. Наши войска стремились прорвать оборону фашистов и наступать дальше на Ригу. По всему было видно, скоро подойдет и наша очередь.
   Утром 25 сентября в полк пришел приказ - передислоцироваться в район населенного пункта Лигатне, но роту автоматчиков приказывали отправить в Смилтене, в распоряжение начальника штаба дивизии. Недоумевая, к чему бы это, я собрал офицеров и парторга, поставил им задачу на пеший марш. На пути в город нас догнал "виллис", в котором ехал начальник политотдела дивизии гвардии полковник А. И. Юхов. Выйдя из машины, он отозвал меня в сторону.
   - Вот что, Манакин, - сказал он, взяв меня под локоть, - задача тебе предстоит весьма важная. Можно сказать, политическая. Ты назначаешься комендантом Смилтене.
   Поняв, что для меня это полная неожиданность, Юхов властным жестом предупредил возможные возражения, сказал, как отрезал:
   - Решено! Есть приказ. Сроком на три-четыре дня.
   Проникнись высоким чувством ответственности и доверием, которые тебе оказаны. Начальником гарнизона будет один из заместителей командира дивизии. Все ясно?
   Когда мы вошли в город, треть его еще горела. Выбрав пустующее здание под комендатуру, я начал с того, что приказал раздобыть план Смилтене. К моему удивлению, его нашли быстро. Посоветовавшись, мы на плане разделили город на три равные части. Каждый из районов я вручил под охрану и оборону командирам взводов. Первостепенной задачей определил им тушение пожаров, борьбу с возможным мародерством и охрану складов. В городе их оказалось несколько, в том числе продовольственный и вещевой.
   Через час после того, как на фронтоне здания появилась табличка "Военный комендант", заявился мотоциклист из штаба дивизии и вручил мне пакет: "Манакин! Завтра у тебя гости из корпуса. Чтобы было все в ажуре: ни одного пожара и хороший стол". Ниже подпись заместителя командира дивизии гвардии полковника... Фамилию я тогда не разобрал, но понял, что главное ликвидировать пожары и обеспечить хороший стол. Задачи весьма разноплановые... Все это было не по мне, но приказы надо выполнять.
   К утру пожары удалось ликвидировать. Большую помощь в этом оказали мне местные жители и невесть откуда появившиеся интенданты. Их было, по моим представлениям, много, целый взвод. Объектом их внимания оказался вещевой и продовольственный склады. Занятый тушением пожаров, я с опозданием вспомнил о второй задаче. Хорошо, что лейтенант Румянцев, в зоне действия которого находился трофейный продсклад, успел сделать кое-какие запасы для комендатуры. В общем, обед получился, хотя прибывшие из корпуса офицеры, к моему огорчению, ему особого значения не придали. Их больше волновали другие вопросы: речь шла об открытии детского дома, площадок питания для местного населения, оказавшегося без жилья и пищи, о соблюдении порядка в городе и об организации круглосуточного патрулирования, а также о мобилизации жителей на расчистку улиц и об изготовлении указателей...
   Два дня мы трудились в поте лица. А на третий роту так же неожиданно отозвали в полк. В ночь на 2 октября мы сменили 250-й стрелковый полк 82-й стрелковой дивизии и встали в жесткую оборону в районе Озолкросс, в 8 километрах от Сигулды. Нашему полку предстояли упорные бои за столицу Советской Латвии.
   5 октября 1944 года нам зачитали приказ командующего 3-м Прибалтийским фронтом, куда вошла наша 61-я армия, а следовательно, и 9-й гвардейский стрелковый корпус. Армии предстояло нанести удар по северо-восточной части города. Задача нашей 12-й гвардейской дивизии - взять Сигулду.
   Когда я закончил последние приготовления к бою и сказал ординарцу, что часок посплю, на востоке уже занималась заря...
   Даешь Ригу!
   На рассвете б октября 1944 года после мощной артиллерийской подготовки 12-я гвардейская стрелковая дивизия перешла в наступление. Наш 32-й полк действовал бок о бок с 29-м. Батальон гвардии майора Е. И. Генералова первым прорвал оборону фашистов, и в образовавшуюся брешь вошел батальон гвардии майора А. П. Кузовникова. Потом командир полка послал вперед роту автоматчиков.
   Нам была поставлена задача выйти в тылы фашистов и захватить две небольшие высоты в районе хутора Аллажи. Очень неудобно для нас: словно бы одна горушка пряталась за другую. И в то же время нельзя было сказать, что они располагались в створе. Холмы были несколько смещены от направления нашего движения, и это позволяло фашистам, обороняющимся на дальней высоте, подстраховывать своих, занимающих первую позицию. А надо сказать, что, по нашим наблюдениям, на каждой высоте было по взводу солдат с пулеметами.
   Фашисты создали такой многослойный огонь, что первая наша атака сразу же захлебнулась. Больно было смотреть на оставленное поле боя. Одиннадцать человек полегло, штурмуя эти проклятые высоты. Остались на поле боя парторг роты гвардии старший сержант Бижуманов и ветераны подразделения гвардии рядовые Жданов и Трунов.
   Осматривая местность, чтобы выбрать более удачное направление для маневра и атаки высот, я невольно старался обойти это место, где упали трое отважных бойцов роты. Но сделать это было трудно. Растянувшаяся слева от нас цепочка кустарника представляла хотя и не идеальное, но все же прикрытие для того, чтобы подойти незамеченным к первой высоте с фланга. "Придется еще попытаться", - подумал я, направляя бинокль туда, где только что видел павших солдат. Но что это?! Я едва не ахнул от изумления: у куста, где они только что лежали, не было никого.
   Протерев окуляры бинокля, вновь тщательно осмотрел местность. Сомнения развеялись: парторг с двумя автоматчиками исчезли. Что за наваждение?! Прильнув к окулярам бинокля, начал медленно осматривать поле боя слева направо. Может быть, ранены и отползли? И тут заметил в ложбинке какое-то движение. Пригляделся внимательнее: к дальней высотке пробирались по-пластунски трое. Еще не веря своим глазам, передал бинокль гвардии лейтенанту Румянцеву. Указав ему направление, попросил:
   - Посмотри и скажи, что видишь.
   Румянцев сначала не без удивления бросил на меня взгляд, потом стал вглядываться в то место, которое я ему указал, повернулся ко мне и растерянно проговорил:
   - По-моему, это наши... Бижуманов, Трунов и... и Жданов... Они! Только зачем ползут к немцам?
   - Зачем, зачем... - Я уже начал кое-что понимать. - Чтобы незаметно с левого фланга пробраться им в тыл. Все ясно! Готовь людей к атаке. Начнем, как только они отвлекут фашистов на себя.
   - Есть! - ответил Румянцев, продолжая, однако, наблюдать за маневром Бижуманова в бинокль. - Смотри-ка, подобрались близко. Но дальше им не пройти: местность больно открытая, не успеют много пробежать...
   - Дай сюда. - Я нетерпеливо забрал у него бинокль. - Действительно, они чего-то ждут... Слушай, а может, нам с другого фланга отвлечь фашистов? Обеспечить им маневр? Зови сюда Яцуру. А впрочем, стой. Передай ему, чтобы послал старшего сержанта Алешина с тремя автоматчиками на правый фланг. Пусть они подымут там побольше шума. Откроют огонь, бросят гранаты... Словом, отвлекут немцев. Понял?
   - Есть, командир, понял!
   Румянцев быстро побежал, пригибаясь за кустами, во второй взвод.
   Продолжая наблюдение за действиями Бижуманова, я не мог не нарадоваться его сообразительности, смелости, находчивости. Ведь надо же! Так быстро разобраться в обстановке, сориентироваться на местности, все мгновенно оценить и принять решение может только талантливый командир, за плечами которого немалый фронтовой опыт. А Бижуманов никаких военных наук не изучал. Он потомственный рабочий. На заводе был секретарем партийного бюро. На фронт попал в составе дивизии народного ополчения. Повоевав месяц, был ранен. Потом пришел к нам. За несколько месяцев стал самым авторитетным бойцом. Его ум, обаяние, смелость вскоре стали известны даже командиру дивизии и начальнику политотдела. Словом Бижуманова, советом, его рекомендацией в партию бойцы дорожили. Гвардии старшего сержанта любили молодые солдаты, уважали ветераны полка. Такой авторитет к человеку на фронте приходит непросто. Вот и теперь, в сложной боевой обстановке, парторг не растерялся, самостоятельно принял смелое и умное решение.
   Обернувшись к Румянцеву, я вдруг увидел, что за действиями Бижуманова наблюдает вся рота. Рядом со мной лежал рядовой Хадыров и, не мигая, смотрел на смельчаков. Его глаза, лицо, вся будто собранная в кулак фигура говорили о готовности солдата сразу же, немедля, броситься вперед на врага, помочь отважным товарищам в их рискованном замысле.
   Такую же готовность к незамедлительным действиям я прочел в глазах с виду неуклюжего великана гвардии рядового Калиниченко и ветерана роты гвардии ефрейтора Бутусова. Может быть, именно тогда, 6 октября 1944 года, при штурме этих двух высот, я понял, что такое личный пример парторга. Какая это огромная, влекущая сила - образец величия духа, дерзости, отваги. Это когда ты идешь на смертельный риск, своим поступком увлекая других, прикрывая своим телом жизни товарищей. Признаться, и у меня, командира роты, возникло горячее желание: вскочить и что есть духу бежать на помощь боевым товарищам. Большого труда стоило пересилить себя, успокоиться, принять необходимое решение.
   Томительно медленно тянулись минуты. В бинокль мне было видно, как Бижуманов сказал что-то Трунову и Жданову, и те быстро отползли от него влево и вправо. "Рассредоточились, молодцы", - размышлял я вместе с ними, и в этот момент парторг обернулся и посмотрел назад. Мне показалось, что он видит меня и просит сейчас поддержать его огнем. Хотелось крикнуть: "Я понял! Сейчас!"
   И вдруг на правом фланге, где к высотам тянулись такие же кусты боярышника, раздались взрывы, автоматные очереди: это начала действовать группа гвардии старшего сержанта Алешина. Фашисты сразу же ответили пулеметным огнем.
   Воспользовавшись тем, что немцы сосредоточили внимание на правом фланге, Бижуманов, Трунов и Жданов вскочили, стремительным броском сблизились с фашистами, метнули в траншею гранаты, дружно ударили из автоматов. Не знаю, видел я это или уже домыслил, но, поднимая роту в атаку, я знал, что они действуют именно так.
   В считанные минуты мы добежали до первой траншеи. Там я увидел несколько убитых фашистов, остальные, около двух десятков, отходили с высоты к лесу, что тянулся поодаль. Бижуманов, Трунов и Жданов вели по ним огонь из оставленных немецких пулеметов. Дрогнули гитлеровцы и на второй высоте, начали отходить.
   Лишь минут через десять, когда мы прочно оседлали и вторую высоту, я смог от всей души обнять ветеранов роты, горячо поздравить их с победой. Гвардии старший сержант Алешин, исполнявший обязанности старшины роты, тут же воспользовался столь торжественным моментом: достал флягу, намекая на то, что неплохо бы отпраздновать этот успех. Но по нашим озабоченным лицам он понял, что теперь не время - фашисты в любой момент могли контратаковать, - и нехотя спрятал спирт в вещмешок.
   К вечеру 6 октября наша дивизия вышла с боями к восточным окраинам Сигулды и начала готовиться к штурму города. К полудню следующего дня мы взяли Сигулду. Потом неожиданно поступил новый приказ. Нас перебрасывали на другое направление с задачей прорвать оборону фашистов на участке Сукмани, Планупе.
   Мыза Планупе находилась в двух километрах от Аллажи, тоже хутора, близ которого наша рота отбила у немцев две высоты. Укрепившись на них, мы наблюдали, как батальоны полка перегруппировывались, занимали позиции для завтрашнего наступления.
   К полуночи на северо-западную высоту прибыл Герой Советского Союза гвардии лейтенант Г. П. Загайнов со своим саперным взводом. Они начали спешно оборудовать командный пункт полка. Эту новость автоматчики встретили без энтузиазма: оказаться рядом с начальством не очень хотелось. Так уж в нашей психологии укоренилось. Впрочем, не без основания.
   Когда через час на КП появились командир полка гвардии подполковник Н. Т. Волков, начальник штаба гвардии майор И. Ф. Архипов и начальник артиллерии полка гвардии капитан М. И. Панкин, все вокруг завертелось в ускоренном темпе.
   - Молодцы автоматчики, воевали хорошо, - похвалил нас Волков после моего доклада. - Завтра с утра пойдете с Генераловым, и чтобы первыми были в Планупе! С Генераловым так с Генераловым. Я хотел было спросить, когда прибыть на постановку задачи, но в это время, отвлекая на себя внимание командира полка, Иван Федорович Архипов выразительно покашлял в кулак и открыл свой блокнот. Волков спохватился:
   - Ах да! - Чтобы сгладить неловкость, он полез в карман за трубкой. Будешь с ротой здесь, пока не прояснится обстановка. Понял?
   Я, конечно, понял, что командир и начальник штаба по пути сюда лишь в общих чертах прикинули действия полка на завтрашний день. А когда примет Волков решение, то задачу мне поставят четко и ясно.
   Роте отвели вторую траншею, где в одном месте лишь имелось сверху небольшое перекрытие из бревен в один накат.
   Повесив на траншейное перекрытие слева и справа связанные между собой плащ-палатки, Алешин создал своеобразный блиндаж, в котором поместилось около двадцати бойцов. Наскоро поужинав, мы легли спать.
   Подъем был назначен на 4 утра. И я был убежден, что после такого трудного, изматывающего дня все мгновенно провалятся в сон. Но, слышу, один шевелится, второй... И ко мне сон не идет. Только закрою глаза, а передо мной слегка горбатится то самое рыжее поле, по которому сегодня шли в атаку. И куда ни ткнусь, везде ребята наши в серых шинелях на пожухлой траве лежат...
   - Да что ты разлегся, как дома! - ворчит кто-то на товарища. - Стволом прямо в нос тычешь!
   - В тесноте, да не в обиде. - Это шепот Бижуманова. - Вон ребятки наши на каком просторе в чистом поле остались...
   - И повоевать не успели, - вздохнул совсем рядом Алешин. - Я крикнул: "Ложись!" - не слышали. Эх, парни, парни...
   Вдруг понимаю, что почти никто не спит. Непроизвольно начался разговор о только что пережитом. Четырех бойцов мы потеряли убитыми. Все они были молоденькими парнями - лет по 18 - 19. Никто из них не имел фронтового опыта, и пали они в первом же бою.
   Возвращаясь мысленно назад к этой осенней фронтовой ночи, всякий раз думаю: наверно, это естественно, что я уже в роли ветерана, бывалого человека, с высот своей житейской зрелости размышляю о действиях молодых солдат в первом для них бою, горестно сокрушаюсь, что не сумел тогда им помочь, что, возможно, не все сделал, чтобы уберечь их от вражеской пули... Мне тогда и в голову не приходило, что я был их ровесником. И те, кто меня окружал, солдаты тридцати - сорока лет, я в этом убежден, считали естественным, нормальным мое с ними, если можно так сказать, равенство. В известной мере, конечно, потому что я был их командиром. Но главным, определяющим, все же было другое.
   Думается, здесь сознательно или несознательно принимался во внимание опыт войны. Именно он являл собой как бы основное мерило зрелости, давал право, в хорошем смысле этого слова, возвышаться над новичками, судить об их поведении с позиции более умудренного жизнью человека. Хотя нужно отметить, что экстремальные обстоятельства фронтовой жизни с необычайной интенсивностью формировали сознание, психологию совсем еще молодых людей, раньше обычного делали их взрослыми, самостоятельными, уверенными в себе. В этом смысле я пытаюсь волей-неволей провести аналогию с сегодняшним днем, с мирными учебными буднями таких же, как и мы когда-то были, восемнадцатилетних ребят. Не могу оправдать тех командиров, тех воспитателей, которые излишне опекают молодых солдат, опасаются их поставить в такие обстоятельства, где бы они полнее сумели проявить свои качества. Нет, я, конечно, совершенно отчетливо осознаю, что в мирное время невозможно создать условий, похожих на фронтовые. Как бы мы этого ни хотели, но надо быть объективными, не терять чувства меры. Однако понимание этого не освобождает командира от необходимости настойчиво искать возможности всякий раз поставить своих подчиненных на занятиях, тактических учениях в такие условия, чтобы они хоть как-то вкусили сладостные и в то же время горькие ощущения самостоятельности.