Манакин Михаил. Полковая наша семья

   Дом был небольшим. Видимо, второй этаж тоже состоял из двух комнат, а может, из одной. Единственная возможность проникнуть в эти комнаты - по лестнице, о которой я уже упоминал. Эта же лестница вела и на чердак. На какое-то время в доме установилась тишина. Видимо, обе стороны соображали, как же действовать дальше. Еще раз пытаться атаковать по лестнице, думал я, - перестреляют. Попробовать гранатами? Очень сложно. Лестница имела такой изгиб, что бросать гранаты можно было только вслепую, а выскочишь на более удобную позицию - пулю получишь.
   Тогда я кричу своему ординарцу:
   - Жданов! Слышишь меня?!
   - Слышу! - откликается Алексей.
   - Судя по всему, потолок под вами не очень крепкий. Пробейте в нем дыру и забросайте фрицев гранатами. Понял?
   - Понял! - ответил Жданов, хотя я и не был уверен, есть ли у них гранаты вообще: в горячке боя могли все использовать.
   - Тогда давай!
   В это время в коридоре взрывается одна граната, затем другая. Инстинктивно бросаемся на пол, хотя мы находимся в таком укрытии, что осколки нам не угрожают. Ага, наши переговоры гитлеровцев бесят! Нервничают они. И как бы в подтверждение моих догадок враги начинают вести огонь из автоматов так, что от старой лестницы только щепы летят да штукатурка со стен валится.
   И вдруг немцы затихли. А мы явственно услышали на чердаке тяжелые удары, которые сотрясали весь дом. "Черти! - мелькнуло в голове. - Что они там такое тяжеленное нашли? Чего доброго, вместе с перекрытием завалятся фашистам на голову". А сверху раздавалось методическое: "Гух! Гух!" Это, кажется, выводит гитлеровцев из себя. Со второго этажа послышался испуганный голос:
   - Рус! Переговор!
   - Сдавайтесь! Хенде хох! - ответил я.
   Слышно было, как фашисты о чем-то переговариваются. Наши продолжают бить по перекрытию. И голоса на втором этаже стали громче: похоже, немцы о чем-то спорят. Затем послышалась у нас над головой какая-то возня, раздались две короткие очереди. Затем все тот же голос:
   - Рус! Хорошо. Плен. Гитлер капут!
   На лестнице, ведущей со второго этажа, показалось шесть немцев. Они шли без оружия, с поднятыми вверх руками.
   Поднявшись на второй этаж, мы увидели двух убитых немцев: солдата и офицера. В спине обер-лейтенанта торчала финка. Правой рукой он судорожно сжимал автомат. На лице застыли испуг и удивление.
   В ходе допроса пленных выяснилось, что большинство немцев склонялось к тому, чтобы сдаться. Но обер-лейтенант был против. Он же и убил очередью из автомата одного из солдат, который настаивал на сдаче в плен. Но и сам офицер был убит своими подчиненными.
   Я не удержался и спросил Жданова:
   - Алексей, чем это вы так сильно на чердаке грохотали?
   - Да это чугунный котел там валялся! - объяснил со смехом Жданов. Шума много, только потолок мы этим котлом и за два дня не пробили бы.
   Быстро таял день. Над Одером и на его западном берегу вставал туман. Небо нахмурилось. Низкие дождевые тучи, подгоняемые холодным северным ветром, ползли тяжело и угрюмо.
   На передовой установилась минута затишья. Смолкла канонада. Спокойно догорали дома и деревья, дымились развалины Ной-Глитцена и Ной-Горнова.
   Наскоро пообедав, наша рота пришла в первый стрелковый батальон, и вместе мы стали выдвигаться к Фалькенбергу, чтобы перерезать шоссе Хохенфинов - Кетен. Действующие впереди нас батальоны 37-го полка наткнулись здесь на организованную оборону фашистов. После двух безуспешных атак они готовились к третьей, перестраивая свой боевой порядок, и поджидая подкрепления. Нашей штурмовой группе было приказано прорвать вражескую оборону на участке двугорбой высоты и одинокого дома.
   Двигались мы уже в сумерках. Когда втянулись в лес, дозорные во главе с гвардии сержантом Рыковым донесли, что впереди нас и в направлении нашего движения идет колонна фашистов. Я удивился, приказал лейтенанту Я. Павлову проверить эти данные и доложить более точно. Не верилось, что между нашими полками могут находиться немцы.
   Вскоре командир взвода вернулся и подтвердил:
   - Все правильно. Впереди совершает марш колонна фашистских солдат. Человек пятьдесят. Похоже, что они собираются делать привал.
   - Похоже или делают?
   - Делают!
   Остановив роту, я посоветовался с офицерами. Были высказаны разные предположения. Либо немцы выходят из окружения, либо они совершают какой-то маневр, либо просто заблудились. Стрельба идет вокруг. Попробуй разберись, где фронт, а где тыл. Так или иначе немцев надо было перехватить, не то они зайдут в тыл 37-го полка и наделают много бед.
   - Вот что, - объявил я свое решение. - Этенко со взводом обойдет фашистов и устроит на их пути засаду. А мы подопрем их с тыла. Задача ясна? Вперед!
   Пока немецкие солдаты ужинали, гвардии лейтенант Этенко обошел их бивуак и расположил автоматчиков по обе стороны лесной дороги. Оставшиеся два взвода тем временем тоже вплотную сблизились с фашистами. А те, к нашему изумлению, будто и не было войны, пользовались без всякой предосторожности карманными фонарями, громко переговаривались. Гвардии лейтенант Павлов нетерпеливо посматривал на меня - дескать, пора атаковать.
   Однако меня насторожило такое странное поведение противника. Обычно немцы выставляли на привалах секреты, часовых, строго соблюдали маскировку. А перед нами были какие-то другие немцы, и я решил повременить с атакой. Подозвав санинструктора роты гвардии старшину Гончара, который неплохо знал немецкий, поручил ему с двумя автоматчиками подкрасться к гитлеровцам и послушать, о чем они говорят.
   - Понял! - ответил он и исчез в наступившей темноте.
   Не прошло и пятнадцати минут, как Гончар возвратился, ведя тощего долговязого немецкого юношу. Его короткая шинель была расстегнута, солдат одну руку держал вверх, другой поддерживал брюки.
   - Плен, плен, - быстро повторял он, то ударяя себя в грудь рукой, то вновь поднимая ее вверх.
   - Гитлер капут? - спросил его Павлов.
   - Я-я, капут! Гитлер капут! - обрадованно закивал он головой и, показав туда, откуда его привели, вновь быстро заговорил: - Плен, плен.
   Все переглянулись. Если мы верно понимали этого немца, вся их колонна шла сдаваться в плен. Правда это или нет?
   - Может, и верно хотят сдаться? - высказал предположение Павлов. Ведь понимают же они, что война проиграна, что Гитлер капут.
   - Капут, капут! - повторил пленный.
   - А что, товарищи, все может быть, - вмешался в разговор гвардии старший лейтенант Яцура. - Давайте отошлем его обратно. Убежит - не велика беда. Фашисты окружены. А если и вправду они собрались сдаваться? Думается, они сами выйдут колонной и, как принято, сдадут оружие. С немецкой пунктуальностью...
   Предложение Яцуры показалось мне разумным.
   - Хорошо! Отпустим его. Пусть идет и расскажет все своим! - принял я решение и, обращаясь к долговязому немецкому солдату, сказал: - Гут, иди туда. Веди всех в плен. Ясно? Плен!
   Немец сначала не понял, о чем речь, но, когда гвардии лейтенант Павлов показал ему, что надо делать, и легонько подтолкнул, обрадованно закивал, приговаривая:
   - Я-я, плен, плен. Аллее, аллее...
   Приняв необходимые меры предосторожности, мы стали терпеливо ждать.
   Вскоре в стане фашистов послышались резкие, гортанные команды. А еще через десять минут на лесной дороге показалась колонна немцев. Впереди с поднятыми руками - в одной палка с белым платком - офицер, за ним - три унтер-офицера, и лишь потом - солдаты. Все они поочередно подходили ко мне и складывали на землю в ровные ряды автоматы, винтовки, фаустпатроны. Когда процедура сдачи оружия была закончена, офицер вновь скомандовал, и гитлеровцы быстро выровнялись в шеренгах.
   Выделив двух автоматчиков, я приказал им отвести пленных к штабу полка и оставить часового возле трофейного оружия. А рота начала вновь выдвигаться на указанный рубеж.
   Не хочу кривить душой, не без удовольствия представлял я, как командир полка будет приятно удивлен, когда ему доложат, что рота, которой я командую, пленила столько немцев.
   Каково же было мое разочарование, когда на следующий день мы узнали, что три связиста из нашего дивизионного батальона связи под командованием гвардии лейтенанта С. Крылова пленили целый батальон. Об этом была даже выпущена листовка. Потом узнаю, что командир стрелкового взвода гвардии лейтенант А. Е. Алелуев из батальона Илюхина один пленил целую роту немцев. Так что о нашей ночной операции по пленению около полусотни солдат противника вскоре забыли. Немцы сдавались целыми гарнизонами. Но это, правда, несколько позже. А тогда мы все же между собой живо обсуждали это событие: как-никак, а наша рота впервые за всю войну взяла в плен без боя целое фашистское подразделение.
   Через день наш полк прорвал вражескую оборону у Кетена и, не останавливаясь, с боями шел до Эберсвальде. Нам показалось, что и вокруг этого города, и в самом городе все горело. Едкий дым низко стелился по земле. Да разве это была земля! Ее поверхность, изрытая воронками от бомб и снарядов, перепаханная военной техникой, израненная, глубокими траншеями, казалась чудовищной картиной из какого-то фантастического мира. Чего только не было на этой земле. Разбитые инженерные заграждения, обломки бетонированных дотов, мотки колючей проволоки. Они, как паутина, обвили эту истерзанную землю. Там и тут лежали обломки погибших самолетов, изуродованные остовы танков, пушек, машин, осколки бомб и снарядов, какие-то детали и куски брони - все это было так перемешано, что оставляло впечатление всеобщего хаоса. Вот к чему привели свой "фатерланд" нацисты.
   Бои за Эберсвальде не прекращались ни днем ни ночью. Именно в этом городе я вспомнил того погибшего на Одере пожилого солдата, который тайком от товарищей кормил и ласкал немецкого мальчика. Возможно, он просто хотел побыть с ребенком наедине, а может быть, и постеснялся сослуживцев, опасался, что они его жалости, его участливости не поймут. Если и были у него такие опасения, то напрасно. В Эберсвальде произошел такой эпизод, в котором нашли отражение замечательные черты советских воинов, их интернациональные чувства, гуманизм. Многие солдаты нашего полка показали свои лучшие качества бойцов-интернационалистов.
   Старшину роты гвардии сержанта Туза я послал с двумя солдатами в тыловые подразделения за провиантом. Получив продукты, они возвращались обратно. Но начался сильный артиллерийско-минометный обстрел. Автоматчики, спасая себя и продукты, бросились в первый попавшийся подвал полуразрушенного дома.
   Когда их глаза привыкли к темноте, солдаты вдруг увидели, что в подвале полно детей. Оказалось, что здесь прятались от артобстрелов и бомбежек около тридцати сирот: их вовремя перевели из разрушенного дома через улицу напротив, где размещался приют для детей погибших родителей.
   Кое-кто из перепуганных детей начал плакать, но некоторые оказались более доверчивыми, начали отвечать на вопросы наших автоматчиков. В конце концов, хотя и с большим трудом, удалось выяснить кое-какие подробности. Уже три дня дети ничего не ели. Воспитательница, вышедшая за водой, пропала. Скорее всего, погибла. А у нянечки, пожилой женщины, бывшей при детях, оказалась сломанной рука, и она сама нуждалась в помощи.
   Сержант Туз и его товарищи начали развязывать вещмешки, вскрыли консервы. Детские руки с жадностью потянулись к пище. А вскоре раздались ребячьи голоса: "Вассер! Вассер!" Дети просили воды.
   Воды у автоматчиков оказалось мало: две фляги - каждому хватило едва ли по два глотка. Видя такое дело, сержант Туз сказал солдатам:
   - Ладно, оставим ребятишкам продукты. Нашим ребятам объясним, что к чему, - поймут. А воду сейчас принесем.
   Но случилось так, что фашисты предприняли после артналета сильную контратаку. Им удалось выбить наших солдат из трех домов и почти вплотную приблизиться к полуразрушенному особняку, в подвале которого сидели дети. Фактически этот дом оказался на нейтральной полосе. Пробраться к детям, чтобы передать им обещанную воду, теперь уже было рискованно. И все же сержант Туз решился. Мы отвлекли огнем внимание гитлеровцев на левый фланг, и он сумел проползти через простреливаемый участок и передал детям канистру с водой.
   Когда мы вновь пошли в атаку, у этого полуразрушенного дома, не добежав трех шагов до спасительного укрытия, погиб наш боевой товарищ гвардии рядовой Нартиков.
   Лишь 24 апреля полк взял Эберсвальде. В этот же день другие части нашей дивизии овладели городами Финов и Финовфурт. А еще через день мы вышли к каналу Гогенцоллерн. Он был до 20 метров в ширину и глубиной до трех метров. С нашей стороны к нему почти вплотную подходили леса, а с немецкой - его берега были заболоченные, поросшие колючим кустарником.
   С ходу форсировать канал не удалось. На той стороне враг создал сильные опорные пункты - по нескольку рядов траншей в каждом. Поняв это, мы начали готовиться к штурму. Форсировать Гогенцоллерн командир дивизии приказал утром 28 апреля.
   Нужно сказать, что к тому времени Берлин был полностью окружен нашими войсками. Ожесточенные бои шли уже в городе. И нам была поставлена задача наступать в направлении Ной-Руппина и не позднее 2 мая выйти на Эльбу. Вот это и заставляло командира дивизии спешить с форсированием канала.
   В ночь на 28 апреля группа дивизионных разведчиков, которых нам приказали прикрывать, бесшумно спустила на воду лодки и поплыла к противоположному берегу. Когда до него оставалось всего несколько метров, воздух вспороли осветительные ракеты. Фашисты заметили наших воинов и открыли по ним сильный огонь. Ответили дружными очередями и мы, автоматчики, помогли разведчикам успешно высадиться и скрыться в зарослях. Немцы начали стягивать силы, чтобы окружить и уничтожить смельчаков.
   Воспользовавшись тем, что гитлеровцы занялись "охотой" на разведчиков, первый батальон нашего полка и первый батальон 37-го полка благополучно переправились на противоположный берег и стремительным броском захватили плацдарм. К утру на нем уже были значительные силы, которые вдвое расширили занятую полосу территории, а также продвинулись вперед на 2 - 3 километра. Еще через несколько часов саперы навели понтонный мост. Вся дивизия переправилась раньше срока и всей своей мощью навалилась на врага.
   Путь на Эльбу был открыт.
   Последний бой
   Конец апреля. Тепло, солнечно. Полк быстро продвигается к Эльбе по асфальтированной дороге, обрамленной с двух сторон фруктовыми деревьями. Они уже покрылись бело-розовыми цветами. Создавалось впечатление, что мы двигаемся по цветочному туннелю...
   Самый главный вопрос, который волновал тогда нас всех - от рядового до генерала, - когда наши возьмут Берлин? Мы знали, что город уже окружен и на его улицах идут жестокие бои, многим из нас казалось, что они слишком затянулись, что уже давно пора было взять штурмом столицу третьего рейха. Наиболее горячие головы сокрушались: "Эх, нас туда не послали!" Конечно, все эти разговоры шли от нетерпения, от огромного желания услышать наконец-то о том, что с гитлеровским логовом покончено.
   Но вот это нетерпеливое "Эх..." исходило в значительной мере и от слабого представления о масштабах Берлинской операции, о силе немецкой группировки войск, оборонявшей столицу. Надо сказать, что до сих пор нам приходилось брать сравнительно небольшие немецкие города. И хотя бои за них были трудными, стоили немалых жертв, все-таки они не могли идти в сравнение с теми, которые развернулись при штурме германской столицы.
   Потом уже мы и сами увидим, побывав в поверженном Берлине, какое упорное сражение разыгралось на огромной площади, где каждый дом был превращен в крепость, где каждый квадратный метр улицы или площади находился под плотным обстрелом. По приказу Гитлера в город были стянуты отборные эсэсовские части, помимо армейских соединений были мобилизованы и прошли специальную подготовку все, кто мог носить оружие. Оборонительные сооружения - доты, заграждения, завалы, баррикады - готовились заранее. В Берлине было огромное количество бронетанковой техники, артиллерии. Какая же исполинская сила потребовалась, чтобы все это или почти все превратить в груды искореженного металла!
   Пройдут годы, и Берлинская операция будет описана в деталях. А тогда, в конце апреля сорок пятого, мы не могли знать, что там происходит, хотя и были совсем рядом. Нашей дивизии в общем замысле командования отводилась иная роль: выйти севернее Берлина к Эльбе.
   Быстро шел наш полк вперед. А навстречу, прямо по зеленым полям, бесконечной вереницей тянулись немецкие беженцы. Их было много. Какие-то двуколки, тачки, детские коляски, нагруженные домашним скарбом. Куда они шли, нам некогда было интересоваться. Надо думать, возвращались к покинутым местам.
   И все же на одном из перекрестков я спросил у регулировщиков, кто это такие и куда идут. Мне ответили, что все это немцы, которые, поддавшись геббельсовской пропаганде, бежали от нас из Восточной Пруссии до Одера, а потом с Одера в Берлин и еще дальше на запад. Одних действительно гнал страх перед наступающей Красной Армией, другие вынуждены были уходить чуть ли не под дулами автоматов. А теперь им бежать было некуда. Вот они и возвращались обратно, поняв, что все бессмысленно. Фашистской империи больше нет и не будет - это уже каждый из них понимал, но зато зародилась и крепла надежда: Германия останется. Немцы еще с опаской посматривали на наших солдат и офицеров, лишь некоторые хотя и робко, но все же подходили попросить хлеба. Медленно таяло у людей недоверие, и они уже понимали, что русские не станут убивать, грабить, мстить за содеянное фашизмом...
   В одном небольшом селе, сплошь увешанном белыми флагами, мы увидели группу женщин с красными нарукавными повязками. Они стояли у ворот большого красивого здания и приветливо махали нам руками.
   - Вас ист дас? - спросил я у них, указывая рукой на красные повязки.
   Они дружно рассмеялись.
   - Да русские мы, русские! - выскочила вперед бойкая девушка с белокурой косой. - Нас пригнали сюда из Витебска. Мы батрачили у местного богатея Ханса Вильке. Он неделю назад бежал. Так драпал, что жену даже бросил, мы ее заперли в погребе. Она нас плеткой била, морила голодом. Пусть, гадина, теперь сама попробует. Может, к нам зайдете, родимые?
   От приглашения белорусских девушек мы, конечно, отказались, хотя некоторые гвардейцы еще долго вздыхали, не в силах скрыть своего огорчения. Еще бы! Своих девчат встретить в самом центре Германии!
   А встреч у нас тогда много было, неожиданных и разных.
   В том же городке, например, на одном из домов красовался... алый флаг. Нас это несколько удивило. Вокруг висели белые, а здесь красный. В чем дело?
   Оказывается, вернулся хозяин дома - антифашист. Почти десять лет просидел он в концлагере. Пытки, издевательства, голод не сломили его. Оказавшись дома, он первым делом отыскал припрятанный им же давно красный флаг, торжественно вывесил его у входа, вышел сам на улицу и, суровый, изможденный, встречал наши войска, и по его впалым щекам текли слезы.
   Сразу за городком, в саду, сплошь усыпанном яблоневым цветом, мы увидели большой отряд немецких военнопленных. Сложив оружие у небольшого фонтанчика, они тихо сидели большими группами и терпеливо ждали, когда их отконвоируют куда следует. Но проходившие мимо роты и батальоны будто и не обращали на них никакого внимания.
   Помнится, замполит нашего полка гвардии подполковник Кузнецов сказал тогда, указывая на сидящих немцев:
   - Ты думаешь, все они ангелы с чистой душой? Уверен, среди них и порядочные сволочи есть. Поджали хвосты небось. Ладно, пусть видят, что наш русский солдат безоружных не трогает, даже фашистов.
   - До сих пор не могу понять, как они дали себя обмануть нацистам! вставил реплику начальник инженерной службы полка гвардии майор Джунь. Просто непостижимо! А ведь народ с такой культурой, столько гениев человечеству дал, и вдруг в такое дерьмо влезть. Тьфу ты!
   Мы с Дядюченко тоже ехали в "виллисе" Кузнецова и молча слушали разговор старших товарищей.
   Уроженец города Бердянска, Николай Пантелеевич ушел в армию в 1937 году. В нашем полку он с января 1942 года. Был командиром взвода связи в третьем стрелковом батальоне, потом стал командиром роты связи полка. Это был большой души человек, смелый и инициативный офицер. Он задумчиво сказал, указывая на пленных:
   - А все-таки интересно, чему научила их война? Если вновь им дать в руки оружие, полезут ли воевать?
   - Не полезут! - убежденно сказал Джунь. - Они теперь десятому накажут, чтобы на Русь не гавкали!
   Все мы были с ним солидарны. И никто из нас, ехавших тогда в штаб полка, не знал в тот момент, что через сутки, 30 апреля, мы увидим других немцев - жестоких и беспощадных...
   А произошло вот что. Одна из потрепанных эсэсовских частей, вырываясь из окружения, ударила с тыла по нашему полку. Произошло это под Нойруппином. Острие атаки пришлось на стрелковый батальон гвардии майора Генералова и подразделения саперов, где проводил занятия по разминированию гвардии майор Джунь.
   Это был последний и самый кровопролитный бой нашего полка с хорошо организованной группой врага. Гвардии майор Джунь быстро оценил обстановку, командуя саперами, сумел организовать оборону и задержать гитлеровцев на десять - пятнадцать минут. Да, всего лишь на десять - пятнадцать минут. Сам майор геройски погиб, но этого времени хватило комбату Генералову, чтобы развернуть свои роты и организованно встретить эсэсовцев.
   Страшный это был бой. Жестокий и какой-то для немцев бессмысленный. Он быстро перерос в рукопашную схватку. Люди стреляли друг в друга в упор, орудовали молча штыками и ножами, падали на землю, сцепившись в смертельной схватке.
   Батальонная минометная батарея гвардии капитана Баринова не успела развернуться к бою и тоже вступила в рукопашную. Бойцы здесь подобрались сильные, ловкие. Командир взвода гвардии лейтенант Ю. Н. Юхин со своими подчиненными не отошел со своего рубежа ни на шаг. Ловко работая автоматом и ножом, Юрий Николаевич лично уничтожил четырех эсэсовцев.
   Столкнувшись с сильным сопротивлением на этом направлении, фашисты взяли чуть левее и напали на штаб батальона. В жестокой схватке здесь полегли многие. Тяжелое ранение получил и командир батальона гвардии майор Е. И. Генералов.
   Пулеметная рота гвардии капитана Шестакова, посланная командиром полка на помощь батальону, своевременно перекрыла путь фашистам. Но открывать огонь гвардейцы не могли, боясь поразить своих. Лишь пулеметный расчет гвардии ефрейтора В. Н. Мясникова, выбрав удобную позицию на крыше домика лесника, стрелял меткими короткими очередями. Его огонь оказался очень эффективным.
   Завязнув в боевых порядках стрелкового батальона Генералова, гитлеровцы потеряли свое главное преимущество - внезапность. Гвардии подполковник Волков с начальником штаба гвардии подполковником Архиповым сумели перестроить боевой порядок полка, подтянуть артиллерию, вызвать авиацию.
   Инициативу и смекалку в этом бою проявил начальник артиллерии полка гвардии майор Панкин. Верно оценив действия противника и местность, он развернул противотанковые пушки в небольшом кустарнике, что находился слева и справа от единственной в этом районе дороги. Как и предвидел начарт, фашистские "тигры" и "фердинанды" начали очередную атаку на этом направлении. После получасового боя эсэсовцы не смогли прорваться и, потеряв семь боевых машин, откатились назад, в большой цветущий фруктовый сад. Там начала скапливаться пехота. Стало ясно, что скоро будет повторная атака.
   В это время наша рота автоматчиков подошла к артиллеристам и стала быстро окапываться. Через двадцать минут мы уже полностью были готовы к бою. Но фашистской атаки так и не последовало. Ко мне неожиданно подбежали двое офицеров в маскхалатах. Одного из них я узнал сразу. Это был начальник разведки полка гвардии капитан А. Игнатов. Другого, с голубыми летными петлицами, я видел впервые.
   - Знакомься, Манакин, это младший лейтенант Соболь, передовой авиационный наводчик, - представил его Алексей Игнатов. - Сейчас подлетят штурмовики.
   Наблюдая, как авиатор разворачивает рацию, переговаривается с кем-то, я как-то и не думал, что за этим последует. Через минуту над нашими головами вдруг раздался оглушительный режущий звук. Инстинктивно я втянул голову в плечи, плюхнулся на дно окопа и прижался к земле, ожидая, что самолеты сейчас сыпанут на нас бомбы.
   Тяжелые взрывы всколыхнули землю, стоном пронеслись по перелескам. Приподняв голову, я все понял - наши!
   Цветущий сад горел. Горели три "тигра". Фашисты метались из стороны в сторону. А штурмовики, почти касаясь фюзеляжами деревьев, делали очередной заход на позиции эсэсовцев. Потом был еще заход и еще...
   Через несколько минут все было кончено. Где-то в отдалении еще слышны были автоматные очереди: видимо, соседние подразделения преследовали оставшихся эсэсовцев. А затем выстрелы и вовсе стихли.
   Ко мне неожиданно пришла какая-то отрешенность. Медленно я выбрался из своего неглубокого окопа - последнего моего окопа этой долгой-предолгой войны - и, ощущая в правой руке привычную тяжесть автомата, бесцельно побрел подальше от чадящих в саду "тигров". Мне нестерпимо захотелось побыть одному. Хоть десять минут, хоть пять!
   Впереди, словно в предсмертных судорогах, разбросала станины, перекосившись набок, немецкая гаубица. Она почти прислонилась тяжелым безжизненным стволом к нежной молоденькой яблоньке. Здесь, за гаубичным колесом, я и опустился на траву. Вскоре почувствовал спиной тепло нагретой весенним солнцем земли. Сквозь белый цвет яблоньки я видел небольшие проталинки голубого неба. Неужели совсем-совсем близко уже тот миг, когда прозвучит слово "мир"? Я прищурил слегка глаза, и все надо мной превратилось в розовато-белый туман... Нет, это не туман! Стоит еще немного смежить веки - и это уже снега Подмосковья. Глубокие, скованные морозом снега сорок второго года. А на том снегу, когда взглянешь отсюда, издалека, сердце замирает: по всему безбрежному и безмолвному полю - маленькие холмики. То наши товарищи остались там навеки. Им не суждено увидеть цветущие сады победного сорок пятого, не суждено вдыхать весенний воздух свободы... С той поры над землей Подмосковья, сменяя друг друга, прошли весны, лета, осени, зимы. Не раз уже отшумели вешние воды, отцвели буйные травы, а в моем сознании, как ни оглянусь мысленно назад, - бело-кровавое, скованное лютой стужей безмолвие с маленькими холмиками. И над этим безмолвием, там, на самом далеком, размытом временем и расстоянием краю, глаза моей матери, в которых застыли скорбь, надежда и ожидание. А может быть, и не моей матери. Может быть, это глаза тех детей, которых мы встречали, когда шли на запад по своей израненной земле. Война лишила их крова, отцовской ласки, война уготовила им горькую сиротскую долю. Война... Так будьте трижды прокляты все те, кто раздул этот страшный, всепожирающий пожар! Не уйти вам от справедливого возмездия!