Манакин Михаил. Полковая наша семья

   Рванувшись по лестнице вверх, мы с Бутусовым влетели в комнату, что располагалась прямо, а Алешин с Ковалевским - в правую. Вот здесь уже, коль вскочил - стреляй. Дружно выпустив по длинной очереди из автоматов, мы с Бутусовым лишь потом рассмотрели сквозь пух и густую пыль, висевшие в помещении (видимо, граната разорвала перину), опрокинутый стол, двух убитых гитлеровцев у окна и целый склад оружия у печки.
   Поняв, что здесь больше делать нечего, я метнулся во вторую комнату, где еще гремели выстрелы. И подоспел вовремя. У окна на Ковалевского навалились двое фашистов. Он яростно боролся с ними. Одного немца, сковав его движения, белорус крепко обхватил ногами, а в другого вцепился руками, не давая ему вынуть нож. Схватка эта была жестокой - все трое хрипели от невероятного напряжения. Еще раз хочется сказать, как дороги бывают в бою эти мгновения. Секунда, и мы бы уже не успели помочь Ковалевскому в его неравной схватке. Пришлось пускать в ход холодное оружие. Когда все было кончено, мы огляделись. В разных местах лежало пятеро гитлеровцев. У стены, скрючившись, сидел Алешин. Склонившись над ним, я понял, что сержант жив. Следов пулевых ранений не нашел. Видимо, один из фашистов крепко ударил его прикладом по голове, и замкомвзвода потерял сознание.
   Убедившись, что опасности больше нет, я расстегнул ворот гимнастерки Алешина, положил его на постель, что стояла у окна. Потом подошел к Ковалевскому. Ухо его, полуоторванное, сильно кровоточило, и он, еще не оправившийся от рукопашной схватки, машинально пытался его приладить на место.
   Достав индивидуальный пакет, я принялся бинтовать голову младшего сержанта. Когда мне это удалось, Ковалевский вдруг вырвался от меня, схватил лежащий рядом автомат. Но в это время раздалась короткая очередь. По инерции гвардеец сделал еще несколько шагов к двери... И здесь, в проеме, я увидел широкоплечего фашиста. Лицо его было залито кровью: видимо, был легко ранен и пришел в себя. Он в упор стрелял в Ковалевского, и губы его кривились в дьявольской улыбке.
   Было ясно: пока я вскину свой автомат и начну стрелять, немец изрешетит меня пулями. Опять судьба моя на волоске. Но здесь раздалась еще одна короткая очередь. Гитлеровец в дверях пошатнулся, начал медленно разворачиваться в сторону. Вторая очередь, раздавшаяся из коридора, словно оттолкнула его от проема, и он медленно сполз по стене на пол.
   И сразу же в дверях появился гвардии ефрейтор Бутусов. Это он, услышав выстрелы, поспешил к нам на помощь.
   - Откуда взялся этот гад? - спросил я его.
   Бутусов пожал плечами, потом вдруг спохватился и со словами: "Наверное, с чердака", - вновь исчез из проема. Через мгновение раздался взрыв гранаты, короткая очередь. А еще через минуту по лестнице дробно застучали сапоги, и в комнату вбежали старший сержант Бижуманов и еще несколько автоматчиков.
   Просчет с чердаком дорого нам обошелся. Был убит Ковалевский и ранен Бутусов. Он, правда, не пошел в медсанбат, как, впрочем, и Алешин, но случай этот после боя мы тщательно разбирали. А тогда рота не стала задерживаться у этого злополучного дома, пошла вперед, к реке и железнодорожному мосту. Вскоре удалось овладеть последними строениями, отделявшими нас от Буга. Мост был цел и невредим. Но настораживало другое обстоятельство: на мосту стояло два эшелона. Зачем? Не успели заминировать и таким способом перекрыли путь танкам и технике? А может быть, и заминировать успели? В одном из эшелонов находился, видимо, крупный рогатый скот. Перекрывая звуки боя, до нас доносилось жалобное, густое мычание быков и коров.
   Отделение наших автоматчиков попыталось с ходу ворваться на мост, но откатилось, встретив плотный пулеметный огонь с противоположного берега. Посоветовавшись с гвардии лейтенантом Румянцевым и гвардии младшим лейтенантом Яцурой, я решил посадить на чердаки домов и на деревья снайперов и снять вражеских пулеметчиков. А чтобы отвлечь на себя внимание немцев, приказал всем окапываться. Рассуждали так: если пулеметчиков уничтожат, то можно сразу попытаться под прикрытием огня снайперов захватить мост и переправиться на другой берег Буга.
   Первые же выстрелы снайперов, которыми командовал Герой Советского Союза гвардии старший сержант Иосиф Павленко, внесли панику в ряды фашистов. Пулеметчики, засевшие в прибрежных кустах, бросились наутек. Сделав по последнему выстрелу, поспешно ретировалась прислуга двух пушек, которые стояли на прямой наводке у железнодорожного полотна.
   - Ай да молодцы, ребята! - не выдержал, хлопнул себя по колену гвардии старший сержант Бижуманов. - Теперь самый раз атаковать, Михаил Федорович. Рискнем?
   Риск, конечно, благородное дело. Во время войны мне не раз приходилось принимать рискованные решения. Но всякий риск должен быть оправдан. А мне казались все более подозрительными действия противника. И пушки, и пулеметы вроде бы говорили о том, что немцы намерены удерживать мост. А с другой стороны, зачем его удерживать, если они уже на том берегу? А почему они так быстро бросили пушки, пулеметы и разбежались? Заманивают, хитрят? Ведь не случайно и забили мост эшелонами. Да еще со скотом. Может быть, они только и ждут того, чтобы мы полезли? А потом крутанут машинку, и полетим мы вместе с мостом в воду.
   - Решайся, командир, другого такого случая не будет, - вмешался в разговор гвардии лейтенант Румянцев. - Или грудь в крестах, или голова в кустах.
   - И крестов мне не надо, и голову еще приберегу, - не стерпел я. - А людей не жалко? Чувствую, что мост заминирован.
   - Да-а... - почесал затылок парторг роты. - Мудруют они, видимо... А давайте и мы перехитрим немцев! Есть у меня одна мысль.
   Бижуманов предложил всей роте с криком "ура!" подняться будто для атаки, а затем вновь спрятаться за бруствер траншеи.
   - Здорово! - поддержал Румянцев.
   - Не очень, - усомнился я, хотя хорошо понимал, что рациональное зерно в этом предложении есть. - Не такие они наивные. А что, если нам и вправду пойти в атаку, но только до прибрежных кустов. Там залечь и переждать немного. Если будет все спокойно, ты, Румянцев, поведешь свой взвод первым. Ясно?
   Все согласились. После уточнения некоторых деталей разошлись по взводам.
   Через несколько минут в голубое небо взвилась ракета. Воины роты дружно поднялись и с криком "ура!" побежали к железнодорожному мосту. Вот он все ближе, ближе, а фашисты молчат. С их берега не раздается ни одного выстрела.
   А вот и прибрежные кусты. Мне хорошо видно, как наши солдаты ложатся перед ними на землю и замирают. Но фашистам этого не видно. Наблюдать им мешают эшелоны...
   Проходит пять, десять секунд... Молчание. Вижу, гвардии лейтенант Румянцев приподнялся из-за куста, вверх потянулась его рука с ракетницей.
   И в этот миг раздался мощный взрыв. Мост вздрогнул, на какой-то миг, показалось, приподнялся вверх, а затем вместе с вагонами обрушился в воду. Он словно провалился в центре. И туда, подталкивая друг друга, переворачиваясь, устремились вагоны.
   Железнодорожный мост нам захватить не удалось, но наша штурмовая группа и весь полк приказ выполнили. Город Брест советскими войсками был освобожден к исходу дня. За этот боевой подвиг полку было присвоено почетное наименование "Брестский".
   На новое направление
   В Бресте наш полк простоял три дня. Бойцы и командиры приводили себя в порядок после длительных боев. Прибывало пополнение. Многие из пришедших в роту были солдатами обстрелянными. Это радовало и вселяло надежду, что с такими гвардейцами не дрогнем в предстоящих боях. А дела нам предстояли серьезные. Если верить "солдатскому радио", то нашу 12-ю гвардейскую дивизию перебросят в Прибалтику, где сразу же придется наступать на Ригу. Можно было, как потом оказалось, только удивляться точности этих сведений. Мы, офицеры, толком ничего не знали, а солдатская молва уже передавалась из уст в уста.
   Короткая передышка позволила нам приступить к обучению людей. Гвардии лейтенанту Румянцеву я поручил проводить занятия с вновь прибывшими автоматчиками. Гвардии младшему лейтенанту Яцуре приказал проверить оружие и боеприпасы, собрать у бойцов трофейные пистолеты и ножи. Кстати, их оказалось более ста единиц. Для роты автоматчиков это явление было обычным. Добытое в бою оружие врага было ценным трофеем, но его положено сдавать.
   В этот период особо активно велась и партийно-политическая работа. И, надо сказать, формы ее были самые разнообразные, причем центр воспитательных усилий умело концентрировался в ротном звене. И это было правильно. Я бы сказал так: воспитатели шли к людям, а не людей, как сейчас иногда бывает, вели на воспитательные мероприятия. Это был непосредственный контакт старших товарищей - командиров, политработников - с бойцами на месте, что имело большое значение. Я не имею в виду, конечно, только беседы в узком кругу. Нет. Политические мероприятия проводились самые разнообразные, но еще раз хочу подчеркнуть: важен принцип, тенденция. А они были таковы, что дивизионное, полковое звено воспитателей, если можно так сказать, стремилось сверху вниз, в подразделения, туда, где закладывались основы успешных действий личного состава в бою. Одним словом, ближе к человеку.
   Надо заметить и следующее. Вот, казалось бы, идет война, условия для политико-воспитательной работы далеко не те, что в мирное время. Но мне кажется, что тогда диапазон массовых мероприятий был не менее широким, чем сейчас, особенно когда войска готовились к наступательной операции. В этот период все было сосредоточено на том, чтобы вызвать у личного состава высокий атакующий порыв, наполнить сознание каждого решимостью разбить, победить врага. Как правило, заметно усиливалась работа по разъяснению военно-политической обстановки, целей войны.
   В пропаганде широко использовались идеи и факты, воздействующие на патриотические чувства воинов, на воспитание у них ненависти к гитлеровским захватчикам. А это и есть тот фундамент, на котором закладываются высокие морально-боевые качества людей, идущих в бой.
   Помню, у нас широко практиковались митинги личного состава, общие собрания. В тех условиях очень хорошо воспринимались громкие читки газет, листовок, писем от родных и близких, с предприятий, из колхозов. Причем командиры, политработники, партийные и комсомольские активисты делали это как в масштабе роты, так и во взводе, в отделении. Особый интерес, конечно, вызывали сводки Совинформбюро и комментарии к ним. Я всегда перед боем собирал боевой актив роты и ставил перед ним задачу - проводить разъяснительную работу. Большое эмоциональное воздействие на нас оказывали такие ритуалы, как вручение перед строем боевых наград. Торжественно проходил прием в партию и комсомол. Нередко мы встречались и с представителями других родов войск, с бойцами и командирами, которым предстояло взаимодействовать с нами в бою.
   Я уже не говорю о партийных и комсомольских собраниях. Проходили они у нас по-разному, в зависимости от обстановки: иногда быстро и оперативно, иногда время позволяло повести нам и более обстоятельный разговор. Но при любых условиях собрания проходили так, что заставляли людей волноваться, оставляли заметный след в сознании.
   Вот и тогда, после боев за Брест, используя передышку, по рекомендации заместителя командира полка по политической части гвардии майора Г. Кузнецова в роте прошло открытое комсомольское собрание. На нем выступил Герой Советского Союза гвардии ефрейтор С. Панферов. Как ветеран роты автоматчиков, Сергей Иванович по-своему, образно, интересно, рассказал товарищам о боевом пути полка, традициях гвардейцев, дружбе и войсковом братстве. Без преувеличения - новички его слушали с захватывающим вниманием, когда он говорил о подвигах Героев Советского Союза автоматчиках нашей роты гвардии рядовых Алексее Васильевиче Лапике, Иване Яковлевиче Никифорове. Последний, следует сказать, впоследствии стал бесстрашным разведчиком, лично захватившим в плен 19 фашистов, в том числе 6 офицеров.
   Конечно, собрания такие мы заранее готовили. Но что касается выступающих, то люди, особенно ветераны роты, всегда проявляли инициативу. И тогда, помню, попросил слова гвардии ефрейтор Бутусов.
   - Вы все знаете суворовскую поговорку "Сам погибай, а товарища выручай!", - горячо начал он свое выступление. - Эта поговорка стала в нашей роте законом. Защищая и выручая друг друга в бою, мы не раз побеждали сильного и коварного врага. У нас в роте воспитано четыре Героя Советского Союза. Понятно? Четыре! А все потому, что любой приказ командира мы выполняли быстро и точно, всегда приходили на выручку друг другу. Призываю вас, молодых гвардейцев, не уронить славы роты, приумножать ее новыми боевыми подвигами.
   Молодые автоматчики внимательно слушали героев-однополчан. Когда все желающие выступили, руку неожиданно поднял недавно прибывший в роту рядовой Калиниченко. Был он высокого роста, сильный и ловкий. Все его называли Гиревик: до войны он занимался тяжелой атлетикой, имел высокий разряд. А сила у нас почиталась. Однако к ней нужны были и другие качества. Чувствовалось, что Калиниченко как бы переламывает в себе робость, неуверенность, стремится держаться возле опытных бойцов, подражать им.
   - Когда я попал в роту автоматчиков, то немного оробел, - откровенно признался он, оглядываясь по сторонам, как бы ища поддержки.
   - Смелее! - поддержал я его.
   - Думал - куда мне! Люди здесь особые, суровые. Чуть что, антимоний разводить не станут: пришел воевать - воюй! А когда присмотрелся отличные, чуткие ребята. Меня приняли тепло, по-братски. Я сразу понял, что нахожусь среди настоящих друзей, как у себя дома. А это большое дело, когда рядом такие товарищи. И я им обещаю, что в бою не подведу...
   Дружно аплодировали ему все: и ветераны боев, и молодые бойцы. Это собрание сразу сблизило автоматчиков всех возрастов, различного житейского и боевого опыта.
   За эти три дня передышки мы провели во взводах беседы об уставах, о воинской присяге, о стойкости и дисциплине. Пропагандист полка гвардии капитан Зорин прочитал лекцию "Приказ командира - веление Родины". Вместе с ним мы обсудили кандидатуры агитаторов во взводах, раздали памятки бойцам, которые размножила типография нашей дивизионной газеты "За Родину".
   На одной из таких бесед агитатора с солдатами мне довелось присутствовать. Проводил ее гвардии младший сержант Туз, прибывший в роту из полевого госпиталя. Он прочитал товарищам листовку о бдительности и провел беседу: "Оберегать командира в бою - святая обязанность бойца". Хорошо говорил командир отделения, но все примеры приводил из жизни кавалеристов. Я поинтересовался, где до этого служил Туз. Оказалось, в кавалерийском полку. Разумеется, что иных примеров, которые бы подтверждали мысли и выводы, он не знал.
   Пришлось прийти на выручку младшему сержанту, рассказать о старшине роты Тарасе Бульбе - Степане Шевчуке, о трех друзьях-товарищах гвардии младших сержантах Тищенко, Мищенко и Ященко (Николай Ященко после ранения и излечения в госпитале попал в роту связи нашего полка и воевал в ней до самой Победы), о гвардии рядовом Алексее Лапике и многих других замечательных бойцах, чьими подвигами была славна наша гвардейская рота автоматчиков.
   Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто тогда у нас отдавалось предпочтение массовым формам политико-воспитательной работы. Нет, все делалось в тесном сочетании е индивидуальным воздействием на человека. Причем здесь уже основная роль принадлежала ротным и взводным командирам, коммунистам, то есть тем, кто непосредственно и каждый день соприкасался с людьми.
   Меня, к примеру, тогда очень встревожило поведение рядового Хадырова.
   Вечером мы с Бижумановым пригласили его на беседу. Надо было выяснить, что происходит с этим бойцом, почему он, как нам показалось, струсил перед штурмом моста через ров, когда форт брали, почему так странно вел себя в уличном бою: спешил с открытием огня, стрелял наугад. Мы не могли понять, почему опытный солдат вдруг повел себя как растерявшийся новичок.
   Ожидая прихода солдата, мы делились своими мнениями о нем.
   - По-моему, в Хадырове что-то надломилось после ранения, - потирая крупной ладонью широкий лоб, рассуждал парторг. - В трудные минуты он стал прятаться за спины товарищей, избегать рискованных поручений. Сегодня, например, после обеда я собрал группу солдат и поставил задачу добраться к разбитым вагонам: там, когда немцы мост взорвали, осталось много раненых коров. Сколько мяса пропадает! Вот я и хотел побольше его спасти, вынести на берег. Назначил в эту группу и Хадырова. Так он ко мне чуть ли не со слезами: "Не могу я в воду лезть. Не умею плавать". По-моему, это очередная отговорка.
   - Ну это ты, Бижуманов, зря, - возразил я. - Он же из-под Кизыл-Арвата. А там, по-моему, кроме песков, нет ничего. Даже обыкновенной лужи. Где Хадырову научиться плавать? Так что в этом случае я не вижу никакого криминала.
   - Хорошо. Не будем про разбитые эшелоны и про мясо, - стоял на своем парторг. - Но перед рвом он струсил? Струсил. По своим открыл огонь? Открыл. Факты - упрямая вещь. Он потерял надежность. А это, сами знаете, чем обернуться может. Не лучше ли его убрать из роты, чтобы чего пострашнее не вышло. Помните историю с тем молодым лейтенантом? Там тоже один раз простили, второй раз особого значения не придали, а потом дорогой ценой расплачивались.
   Да, был, к сожалению, у нас в полку такой случай примерно полтора года назад. В часть прибыл молодой офицер Михаил Т. В первом же наступательном бою некоторым показалось, что он струсил, во время атаки спрятался в воронку и притворился оглушенным. И хотя ему тогда крепко досталось от командира, но доказательств его малодушия стопроцентных не было. Да и верить как-то не хотелось: случай такой у нас - крайняя редкость. Но напрасно тогда не придали значения интуиции людей. Дело в том, что никто не хотел с Т. служить в одной роте. Остававшийся за командира полка гвардии подполковник Бережной узнал об этом, но после долгих раздумий все же пожалел человека, рассудив, что, мол, молодой, обстреляется. Хотя одни предлагали возбудить против Т. дело, другие - убрать из части. Убрать не убрали, но командовать людьми не доверили и перевели помощником начальника штаба.
   Вскоре полк вновь пошел в наступление. Командиру полка в разгар боя потребовалось срочно передать боевое распоряжение в батальон гвардии майора Е. Генералова: телефонная связь была нарушена. Гвардии подполковник Бзаров вручил пакет лейтенанту со словами: "Срочно. Одна нога здесь, другая там".
   В это время батальон Генералова, вырвавшийся далеко вперед, вел упорный бой. Враг наседал, казалось, даже обходил со всех сторон. Не имея связи, Евгений Иванович не знал обстановку у соседей, не знал, каков в данный момент замысел командира полка, и мучительно искал выход из создавшегося положения. А роты, перейдя к обороне, ждали его распоряжений...
   В это время лейтенант Т. с двумя автоматчиками, быстро пройдя через боевые порядки других подразделений полка, на одном из участков встретился с сильным огнем фашистов. Попробовал в другом месте пройти - тоже натолкнулся на огонь. И дальше не пошел. Вернувшись назад, он доложил, что батальон окружен.
   Неизвестно, как повернулись бы события дальше, какие бы потери понес батальон, если бы к Генералову не пробились разведчики во главе с гвардии лейтенантом Гавриловым. Офицер рассказал о создавшейся обстановке, о решении командира полка продолжать атаку на высоту Безымянную, для чего их батальону надо по сигналу трех красных ракет ударить вправо.
   Боевой приказ Генералов выполнил. Что же касается лейтенанта Т., то он угодил под суд военного трибунала.
   Случай этот тогда горячо обсуждался в полку. Все негодовали, возмущались поступком офицера, запятнавшего честь полка. И сейчас Бижуманов вспомнил об этом случае лишь потому, что боялся подобного повторения.
   Осторожный стук в дверь прервал нашу беседу с Бижумановым. Гвардии рядовой Хадыров вошел как-то боком, неуверенно доложил о прибытии: тона за ним этого раньше не замечалось. Невольно подумал: "Наверное, чувствует за собой вину, переживает!" А вслух сказал строго:
   - Проходи, Хадыров, беседовать будем. - Показал я ему на табурет. Вот гвардии старший сержант Бижуманов говорит, что ты проявляешь трусость и тебя надо отчислить из нашей гвардейской роты автоматчиков в пехоту.
   Конечно, сейчас я сознаю, что с педагогической точки зрения это был далеко не лучший ход. Да и откуда нам было набраться педагогических тонкостей! Тогда все мы были молодые, горячие, опыта воспитания людей не имели. Я был убежден, что надо говорить с подчиненными открыто и сурово, как требовала фронтовая обстановка, как велел солдатский долг. В этом убеждении, надо сказать, было огромное преимущество, но...
   Хадыров продолжал стоять. Только его натруженные солдатские руки беспорядочно перебирали побелевшую от соли и стирки гимнастерку.
   - Ну что скажешь? Садись рядом.
   Парторг хлопнул широкой ладонью по табурету. Хадыров словно не слышал слов Бижуманова.
   - Ну и стой, если тебе нравится, - отмахнулся парторг.
   - Ты же комсомолец, Хадыров, - исподволь начал я, понимая, что шибко круто мы взяли. - Вспомни, как мы бок о бок дрались во время рукопашной схватки. А помнишь, как тогда врывались в дом с мансардой?.. Ну тогда, в хуторе? И фашистский дот вместе штурмовали. Крепко ты дрался, молодец! И из госпиталя мы тебя ждали как бесстрашного героя, гвардейца. Верили, поможешь нам, командирам, воспитывать молодых солдат. А ты...
   - Я не трус, - громко и с вызовом сказал солдат, и щека его нервно дернулась.
   Мы с Бижумановым переглянулись, явно не ожидая от него такой вспышки.
   - Так что же случилось? Не обижайся и объясни. В бой пойдем вместе, поэтому нам и не безразлично, что с тобой происходит. Ну садись... Поговорим, подумаем.
   Насыр успокоился, сел, бережно развернул сложенный вчетверо листок, протянул его мне. Это было письмо. Судя по адресу, из Туркмении. Писала чья-то неуверенная детская рука.
   "У меня было вас пять мужчин", - начал читать я и остановился.
   - Это от мамы, - подсказал Хадыров, и я понял, что под диктовку пожилой женщины писала, видимо, если судить по крупным округлым буквам, девочка.
   "У меня было вас пять мужчин, - начал я заново, - Отец и четверо сынов. И все погибли. Один ты остался, да и то лежишь в госпитале. Берегись, дорогой, не дай себя убить поганому фашисту. Если ты погибнешь, я не выдержу этого наказания Аллаха. Заклинаю тебя, береги свою жизнь для меня, для сестер..."
   Прочитав эти строки, я задумался. Бижуманов тоже молчал, потирая лоб крупными пальцами, в кожу которых прочно въелись синие пороховые крапинки.
   Вот так всегда. Когда надо решать, какую-то трудную задачу, парторг сидит и трет широкий лоб, как будто подгоняя этими круговыми движениями умные мысли.
   - Сколько же вас всего в семье? - наконец спросил я Хадырова.
   - Девять, - ответил он, но тут же запнулся. - Было девять... Теперь пятеро... А мущина - один... (Он так и сказал - "мущина".)
   - Н-да! - вздохнул Бижуманов, потом вдруг быстро встал из-за стола и пошел к выходу, на ходу бросив: - Я мигом!
   Что я мог сказать солдату? Такое горе война обрушила на его семью... Но мне завтра идти с ним в бой. И утешить его хотелось, и переубедить.
   - Вот что, ты, Хадыров, не расстраивайся и не обижайся. Лично я знал, что ты не трус. Видел тебя в бою. Но пойми и ты простую истину: тот, кто бережет себя в бою, тот первым и погибает. Помнишь, как в начале битвы за Брест Бижуманов с двумя бойцами был отрезан фашистами от полка, теми, что вырвались из окружения? Они могли спокойно спрятаться и переждать, когда первый батальон обойдет гитлеровцев. Но батальон мог и опоздать с окружением врага.
   И я напомнил Хадырову, как тогда Бижуманов, не думая о страхе и о том, что в неравном бою может погибнуть, открыл огонь. На целых пятнадцать минут они задержали гитлеровцев! Но это оказались очень важные минуты: первому батальону удалось сомкнуть кольцо вокруг вражеской колонны. Крепко дали тогда фашистам. Более того, только после боя выяснилось, что артиллерийская батарея старшего лейтенанта Акимова и минометная батарея капитана Михалева уже готовились открыть огонь по вражеской колонне: разведка им указала координаты. Но они огонь не открыли.
   - Почему? - спрашиваю Хадырова. - Да потому, что услышали интенсивную автоматную стрельбу в том районе. Ясно, что это наши вошли в соприкосновение с противником. Об этом и доложили в штаб дивизии. Понял теперь?
   Я передохнул. Хадыров слушал с интересом.
   - Пока не понял, да? - продолжал я. - А представь, если бы наши огонь открыли, а Бижуманов с бойцами в это время в кустах. Что было бы? То-то! Их разнесли бы в пух и прах свои же артиллеристы и минометчики.
   Встав из-за стола, я подошел к автоматчику, положил ему руку на плечо. Подождав, пока он посмотрел мне в глаза, спросил:
   - Теперь ты понял, к чему может привести стремление к "выживанию"?
   Хадыров молчал, вздыхал и молчал. Вздохнул и я.
   - Так, тогда слушай дальше. А как будут смотреть на тебя товарищи? Они идут в бой за Родину, не думая о смерти. Хотя каждый из них, ты знаешь, надеется, что его не тронет пуля или осколок. Да они же быстро раскусят тебя и будут презирать! Никто не пойдет с тобой в бой. Понял?