Манакин Михаил. Полковая наша семья

   Но я тогда еще раз почувствовал, увидел, как велико благородство нашего солдата, как сильно интернациональное чувство советского человека, воспитанное партией за такой короткий с исторической точки зрения срок. Далеко ее однозначной была реакция на статью писателя. Были, конечно, и такие горячие головы, которые сразу заявили: "Правильно!" Они и других призывали к возмездию. Но немало оказалось и таких, которые более чем сдержанно встретили призыв, содержавшийся в статье.
   Особенно почему-то запомнилось мне лицо пожилого солдата, пришедшего в роту вместе с пополнением за день-два до выхода статьи. Ему было где-то за сорок, но молодые ребята, видимо, еще в пути дружелюбно прозвали его Дедом. Так и прилипло. Он действительно своей неторопливостью, рассудительностью напоминал умудренного житейским опытом старика. К тому же еще - порыжевшие от махорочного дыма усы, глубокие, не по возрасту, морщины у глаз и на лбу. Но скорее всего, его состарили раны. Бывают такие невезучие: только вернулся из госпиталя - в первом же бою опять пуля нашла! Ну не в первом, так во втором, в третьем. И Дед наш трижды уже побывал в госпитале. В четвертый раз осколок снаряда ему изуродует плечо во время боев на Висле, и судьба этого солдата затеряется среди сотен и тысяч таких же, как и он.
   Но он запомнился мне в тот момент, когда мы горячо обсуждали статью Эренбурга. Он долго молчал, прислушивался и все же не вытерпел, не спеша сооружая здоровенную самокрутку, не повышая голоса, прервал одного молодого солдата:
   - Чего ты петушишься? "Правильно! Правильно!" Оно-то правильно. Мы и так убиваем немцев... А они нас. Вон ребят полегло сколько...
   - Не мы войну начали! - сразу кто-то возразил Деду.
   - И то верно. - Он по-прежнему был невозмутим. - Начали они. И все ж, паря, немец - он разный.
   - Ну ясно! - загудели возмущенно вокруг. - Детишек и баб сюда не приписывай. Не фашисты же мы!
   - Ага! - торжествующе произнес пожилой солдат, подняв дымящую самокрутку над головой. - Не фашисты! Вот тут-то и вся загвоздка. Ты что думаешь, у них рабочего люду нет? Все блага с неба валятся?
   - Награбили! - уже раздраженно вмешался лейтенант Яцура.
   - Всего не награбишь. - Дед жестом попридержал готового было вступить в спор молодого офицера. - И хлебушек они растят, и уголек добывают...
   - Знаем! Рабочий класс у них есть, только чего же этот рабочий против нас воюет?
   Это был самый трудный вопрос. И если быть честным, то и я тогда вряд ли имел здесь ясность полную. Но Дед по-прежнему сохранял спокойствие.
   - Вижу, что воюют. И мы в долгу не останемся.
   Солдат с силой раздавил окурок каблуком. И вдруг голос его повысился:
   - А мы им, значит, в отместку всеобщее кладбище устроим? Этого мы хотим? Или мы их, как Гитлер нас, рабами сделать хотим? А?
   - Ну ты уж не загибай насчет рабов, - вмешался и я. - Не наше это дело. Но нюни распускать тоже не стоит.
   Кажется, парторг Бижуманов понял мою озабоченность.
   - Без ненависти, товарищи, воевать нам сегодня никак нельзя, вмешался он. - На то она и война, священная, Отечественная. Значит, всем народом по врагу так надо ударить, чтобы от него пух и перья полетели!
   Все одобрительно зашумели. А пожилой солдат, изменив своему обычному спокойствию, вскочил на ноги, с возмущением спросил парторга:
   - Ты что, Бижуманов? Ты что? Я разве о том?!
   - А ты, Дед, не волнуйся, - успокоил его парторг. - Я понимаю, о чем хотел ты сказать. Воевать надо крепко, на забывать, во имя чего мы воюем и какой страны мы солдаты, тоже нельзя. Верно?
   ...Такими были мои товарищи. Сердцем они понимали политику ленинской партии. И когда после обеда к нам пришел гвардии майор Кузнецов и, собрав командиров подразделений, попросил правильно растолковать подчиненным статью Эренбурга, я к этому был уже вполне готов. Вернее, не я, а личный состав роты, потому что после утреннего разговора, после споров, люди показали, насколько они зрело понимали свою благородную миссию - миссию советского солдата.
   В тот же день командир полка получил новый приказ: нас перебрасывали на новое направление.
   На вислинском плацдарме
   Несколькими эшелонами наш 32-й гвардейский Брестский стрелковый полк, погрузившись на станции Плупгяны (Литва), начал выдвигаться на новое направление. Вскоре мы уже знали куда - в Польшу.
   Наша рота ехала вместе с разведчиками, связистами и двумя ротами третьего батальона. Теплушки были дырявые, а морозы стояли приличные ночью порой доходили до 27 градусов. Солдаты топили "буржуйки" без перерыва. На топливо шло все - даже гнилые шпалы.
   Несмотря на холод, ледяной ветер с Балтики, настроение у всех было приподнятое. Мы вырвались живыми из этого ужасного края лесов, болот и осатанелых ветров, где засел смертельно раненный фашистский зверь. Чуя свою гибель, он как бешеный бросается навстречу опасности. С отчаянием обреченных дрались немецкие дивизии. Пожалуй, самые ужасные, самые кровопролитные бои пережили мы в Курляндии. Погибло много боевых друзей, еще больше было ранено. Но и враг понес огромные потери. Обескровев, он прекратил всякие попытки прорваться из окружения и даже перестал контратаковывать. Зарывшись в землю, фашисты стремились во что бы то ни стало удержать занимаемые позиции.
   Напоминали о только что прошедших боях многочисленные листовки, которые передавались из вагона в вагон, из эшелона в эшелон.
   Мне запомнилась одна из них. Это был взволнованный рассказ о подвиге гвардии капитана Владимира Черноусова. Я знал его еще командиром батареи. Это был красивой души человек и ладный телом юноша. Его любили и уважали в дивизии за смелость, доброту и отзывчивость. Ему еще не исполнилось 22 лет, а маме его, проживавшей в селе где-то под Орлом, было в ту пору всего 40. Ее фото он носил вместе с партийным билетом.
   В жестоком бою за населенный пункт Брувери Володя Черноусов совершил подвиг. Когда атака второго батальона нашего полка захлебнулась и казалось, что никто не сможет поднять бойцов и повести их вперед, навстречу сплошному огневому ливню от позиций артиллеристов отделился офицер и бесстрашно, во весь рост, зашагал к залегшим пехотинцам. Это был гвардии капитан Черноусов. Не оглядываясь назад, он бежал вперед с поднятым пистолетом и кричал "ура!". Сначала один боец, затем другой поддержали его, а потом и весь батальон сплошной лавиной навалился на врага, на едином дыхании перемахнул простреливаемое вдоль и поперек поле, влетел в фашистские траншеи.
   Населенный пункт Брувери был взят, а Володя Черноусов не получил даже ни одной царапины. Но на второй день артиллеристы, которыми командовал он, вступили в неравный бой с фашистскими "королевскими тиграми" и "фердинандами". Гитлеровцы стремились отбить населенный пункт, отбросить гвардейцев на прежние позиции. На их пути неприступной стеной встали батарейцы. Многие из них погибли. До последнего дыхания руководил и управлял огнем подчиненных гвардии капитан Черноусов. Он тоже пал смертью героя, но фашисты не прошли.
   Потом, из вагона в вагон, по "солдатскому радио" начали упорно распространяться слухи о серьезном ранении командира дивизии гвардии полковника Д. К. Малькова и командующего артиллерией дивизии гвардии полковника М. И. Амброжевича. В нашей теплушке мы то и дело возвращались к этой волнующей теме: не хотелось верить, что из строя выбыл комдив. К нему привыкли, с его именем было связано многое. Я бы сказал даже так: когда знаешь человека, когда с ним столько дорог пройдено, то перед каждым боем как-то и на душе спокойнее.
   Вот почему кто-нибудь из нас то и дело с надеждой произносил:
   - Не может быть...
   Хотя мы все хорошо понимали, что вполне может быть: война ведь. Тем более, говорят, кто-то своими глазами видел, как комдива прямым попаданием снаряда накрыло.
   И каково же было наше изумление, когда на станции Белосток во время короткой стоянки весь наш состав увидел, как оба офицера, живые-живехонькие, стояли на перроне вокзала, и комдив отдавал какие-то распоряжения командиру полка гвардии подполковнику Н. Т. Волкову. Вскоре, однако, выяснилось, что так быстро распространившиеся слухи имели под собой реальную основу.
   В один из дней фашисты обрушили сильный артиллерийский огонь на командный пункт дивизии. Одновременно появилась авиация врага и начала бомбить КП. Одна из бомб угодила прямо в траншею и убила адъютанта командира дивизии гвардии капитана Сергея Полубоярцева. Узнав об этом, Мальков и Амброжевич кинулись к тому месту, где лежал офицер, но его тело уже перенесли в ближайший блиндаж.
   Когда оба полковника уже готовы были вскочить в блиндаж, рядом разорвался снаряд крупного калибра. Ударная волна бросила офицеров на землю. И это их спасло от смерти: осколки пролетели над головами. Конечно, тот, кто видел этот эпизод издали, был убежден, что было прямое попадание.
   Вечером 28 декабря 1944 года наш эшелон остановился на станции Цеглув, что под Минском-Мазовецким. Началась разгрузка. Вокруг стояли обширные леса. Было много войск, особенно танкистов. Мне запомнилась их лихая песня-переделка: "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! Танковой бригаде не приходится тужить!"
   Через несколько дней танковый корпус, которым командовал генерал П. П. Полубояров, рванулся по пробитому в обороне фашистов коридору на Варшаву.
   Совершая пеший марш в район населенного пункта Эвелин, мы слышали грозный несмолкаемый гул боя за столицу Польши. Было холодно. Мороз свирепствовал. Причудливо выглядели огромные глыбы замерзшей земли, вывороченные взрывами снарядов. Повсюду висели таблички с предостерегающими надписями "Осторожно, мины!".
   К утру 30 декабря наш полк вышел к Висле и занял указанный рубеж. Рота автоматчиков получила участок обороны в 3 километра. Солдаты сразу же начали улучшать "жилищно-бытовые условия": расширять траншеи, делать кое-какие перекрытия, ремонтировать блиндажи. Важно было укрыться от непогоды.
   Сильных боев на нашем участке в эти дни не было. Фашисты окопались крепко. Да и мы, понимая, что все решается на главном направлении, их особенно не тревожили, если не считать того, что разведчики через ночь отправлялись в их тылы и, как правило, приводили "языков". Действовали при этом ребята надежно, четко, были настоящими героями.
   О надежности разведчиков нам особенно часто приходилось говорить. Дело в том, что кому-кому, а автоматчикам нашей роты нередко доводилось прикрывать группы поиска. И мы хорошо знали: если разведчики опытные, добросовестные, то они бесшумно перейдут линию фронта. А это значит, что и нам будет спокойнее. Но стоит только кому-либо из разведчиков где-нибудь в нейтральной полосе слегка "подшуметь", как весь шквал огня мы принимали на себя, В этом, собственно, наша задача и состояла - отвлечь внимание противника от разведчиков. Особенно обидно было, когда в такой яростной ночной перестрелке гибли товарищи.
   Все наши бойцы прекрасно осознавали, на какую опасность идут разведчики. Мы их тяжкий труд уважали. Понимали также, что не всегда им удается пройти через позиции врага незамеченными. Особенно когда с "языком" возвращаются. В таких случаях мы делали все, чтобы облегчить их положение, отвлечь весь огонь врага на себя. Здесь и потери были оправданы. Но совсем другое дело, когда в самом начале поиска по неопытности или небрежности одного человека рушился замысел, оставалась невыполненной задача да еще десятки людей вынуждены были вступать в бой. Именно в такой ситуации каждый из нас со всей остротой сознавал, как много значит надежность каждого человека в боевой обстановке, как мы зависим друг от друга.
   Вот почему мы тогда, на Висле, были благодарны нашим разведчикам, которые, можно сказать, красиво, профессионально делали свое дело. И мы не несли потерь. А это было тем более важно, что у нас на таком протяженном участке обороны было мало людей.
   В роте к этому времени насчитывалось 70 человек. Правда, вернулся из госпиталя, к моей огромной радости, гвардии лейтенант Н. Яцура. Пришли в роту еще два офицера - гвардии лейтенант Я. Павлов и гвардии младший лейтенант В. Этенко. Их представил мне помощник начальника штаба полка по строевой части гвардии капитан Р. Бирюков.
   - Принимай, калужанин, доброе пополнение, - сказал он, слегка подталкивая обоих офицеров поближе к столу. - Имеют боевой опыт. Оцени, мы тебе лучшие кадры даем. Поблагодарил бы!
   - В бою проверим, - ответил я сдержанно.
   Только что мы с Бижумановым крепко прорабатывали рядового Фефелова, который заснул на дежурстве, и настроение у меня было не очень-то подходящее для шутливого разговора. Но офицерами роты после деловой беседы я остался доволен. Все имели боевой опыт, работали с людьми, судя по наградам, отличаются отвагой, инициативны. Дальнейшие бои показали, что командование полка действительно прислало в роту лучших офицеров из прибывшего пополнения.
   Новый год мы встретили в обороне на берегу Вислы. Отметили его скромно, по-фронтовому. Все тосты и пожелания, все дружеские разговоры сводились к одному: дожить бы каждому до скорой победы. В землянку нашу, хоть на несколько минут, забегали все, кто не стоял в карауле и не дежурил у огневых средств. Настроение было приподнятое. Все понимали, что 1945 год будет годом нашей победы над фашистской Германией.
   Сразу после полуночи зашли командир полка и его заместитель по политчасти. Они поздравили нас с Новым годом, пожелали скорой победы. Уходя, гвардии подполковник Волков сообщил, что вскоре нас сменит на этом рубеже подразделение 1-й армии Войска Польского.
   Действительно, через несколько дней роту сменил польский батальон.
   - И это все ваши солдаты? - по-русски, с легким акцентом, удивленно спросил меня польский офицер.
   В батальоне, которым он командовал, было более 500 человек, и хорунжий очень удивился, как это мы с семьюдесятью бойцами рассчитывали удержать участок шириной три километра. Помнится, в шутливой форме я ему объяснил, что и не такое бывало. Когда мы покидали обжитые позиции, я заметил, что наши автоматчики так тепло, дружески прощались с польскими солдатами, будто знакомы были уже давно. Удивительно быстро сближала боевая обстановка товарищей по оружию.
   С 3 по 13 января наша дивизия пополнялась личным составом, техникой и оружием, усиленно занималась боевой подготовкой, изготовляла лодки и плоты. По всему чувствовалось, что вскоре нам предстоит форсирование Вислы и бои за Варшаву.
   В один из этих хлопотных дней в полк прибыли командир 9-го гвардейского стрелкового корпуса гвардии генерал-лейтенант Г. А. Халюзин и делегации трудящихся городов Калуги и Бреста.
   Это была третья встреча воинов-гвардейцев нашего полка с делегацией трудящихся Калуги. В течение всей войны наши шефы не порывали связи с частью. Они присылали нам подарки, рапортовали об успехах в восстановлении народного хозяйства и строительстве. Возглавляла всю эту шефскую работу Елена Капитоновна Корнюшина, заместитель председателя исполкома городского Совета депутатов трудящихся.
   И в тот раз шефы привезли подарки, рассказывали о трудовых достижениях горожан. Тогда же состоялось наше знакомство и с представителями Бреста. Они пригласили командование полка посетить город или прислать делегацию к годовщине его освобождения.
   В состав делегации командир полка гвардии подполковник Волков назначил пять человек. Старшим был определен агитатор полка гвардии капитан Зорин. По одному человеку выделил каждый батальон. От других подразделений полка послали меня.
   На второй день, а это было 9 января, мы выехали на трофейной легковой машине в Брест. "Чтобы утром тринадцатого были в полку!" - приказал на прощание Волков.
   Брест встретил нас адским холодом. Гостиницы в городе не было, и ночевали в комендатуре. Но все эти житейские невзгоды окупались теплом встреч с жителями города.
   За полгода после освобождения в Бресте было восстановлено большинство промышленных предприятий, и все они работали на полную мощность в три смены. Наша делегация побывала на трех заводах, где прошли митинги. Мы рассказывали об успешном наступлении войск 1-го Белорусского фронта, куда входила и наша 61-я армия, о 32-м гвардейском Брестском полку и его ветеранах. Однажды, когда после встречи с рабочими садились на машину, увидели сзади бочонок литров на тридцать. "Это гостинец личному составу полка от тружеников ликеро-водочного завода", - сказали сопровождающие, увидев на наших лицах удивление.
   - Если сказать, по сколько капель на каждого бойца придется, то мы выдадим военную тайну, - пошутил один из нас.
   - А вы угостите лучших, - ответили нам.
   Этот эпизод вызвал общее оживление.
   Путь обратно в полк прошел без приключений, если не считать забавного происшествия. На одном из поворотов шоссе мы увидели несущуюся нам навстречу артиллерийскую упряжку. Низенькие монгольские лошади, как ошалелые, мчались галопом, громко ржали, роняя на землю большие хлопья пены. Возница - пожилой польский жолнеж, натянув на себя вожжи, стремился остановить коней. Нам хорошо было слышно, как он то и дело ругался по-польски: "Холера ясна!"
   Сидящий рядом со мной сержант Ковалев, парень лихой и смелый, выскочил из машины, намереваясь остановить лошадей. Я знал, что он вырос в деревне, где-то под Витебском, любил ездить верхом, поэтому никто из нас, старших по званию, не помешал ему. К счастью, монгольские лошадки, завидя препятствия на пути, сами сбавили темп, а потом и вообще остановились.
   Польский жолнеж снял шапку, вытер пот со лба и все с теми же словами "холера ясна" начал подтягивать подпруги, успокаивать коней. В это время к орудийной упряжке подбежал подхорунжий и начал торопить пожилого поляка.
   Вскоре лошадей развернули, и они рысцой поехали назад. Маленькая сорокапятка быстро покатилась, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, а за ней тронулась и наша машина. Но, не проехав и двух километров, мы вынуждены были остановиться - дорогу преграждало оцепление польских солдат.
   Выйдя из машины, мы разговорились с подхорунжим, оказавшимся командиром батареи 45-мм пушек.
   - Парад... Дивизия имени Тадеуша Костюшко... - только и понял я из всей быстрой и эмоциональной речи польского офицера.
   Оглядываясь вокруг, мы заметили группу жолнежей, которые вытащили на обочину дороги деревянную трибуну. Вскоре на нее взошли несколько генералов в форме Войска Польского, трое в штатских пальто и одна женщина.
   - То есть Ванда Василевска и Корнейчук, - пояснил подхорунжий, указывая рукой на крайних слева. - Они члены Комитета национального освобождения Польши...
   Потом грянула музыка и начался парад войск. Мимо трибуны пошли сводные батальоны 1-й дивизии имени Т. Костюшко. Мы стали свидетелями митинга и парада этого соединения, которое вскоре прославится в боях с немецко-фашистскими войсками.
   Только через полтора часа мы продолжили движение, оживленно обсуждая только что увиденное и услышанное.
   Рано утром 14 января 1945 года наша дивизия, находившаяся во втором эшелоне 9-го гвардейского стрелкового корпуса перешла в наступление. Еще ночью мы переправились на магнушевский плацдарм на Висле и изготовились к атаке. В восемь утра 32-й гвардейский стрелковый полк был введен из второго эшелона дивизии в бой в целях развития достигнутого успеха.
   Фашисты отходили, стремясь сдержать наши части на промежуточных рубежах обороны. Одна из таких линий была создана непосредственно перед Варшавой. Ее непрерывно атаковали наши войска, спешившие освободить столицу Польши.
   Нам уже было известно, что гитлеровцы потопили в крови восстание варшавян, каждый из нас горько переживал эту трагедию. Но мы тогда не знали другого. Не знали, что командование 1-го Белорусского фронта пыталось помочь восставшим. Подразделениям советских и польских войск удалось форсировать Вислу и захватить в Варшаве часть набережной. В этот момент очень важно было действовать согласованно с отрядами Варшавы, поднявшимися против захватчиков. Но руководитель восстания Бур-Комаровский не проявил никакого стремления установить взаимодействие с нашими войсками. И это не было случайностью. Казалось бы, элементарная логика подсказывала Бур-Комаровскому необходимость сообщить советскому командованию о готовящемся восстании, чтобы наметить план совместных действий, но он не сделал этого шага. Более того, когда мы все же узнали о восстании и в Варшаву по распоряжению из Москвы были заброшены для установления связи два парашютиста, то Бур-Комаровский даже не принял их. Такова горькая правда.
   Подразделения советских и польских войск после того, как гитлеровцы бросили на этот участок значительные силы, вынуждены были, понеся большие потери, оставить захваченный плацдарм. Наша помощь восставшим с воздуха (доставка оружия, продуктов, медикаментов) продолжалась, но силы варшавян таяли. Фашисты, еще раз показав свое звериное лицо, учинили жестокую расправу над мирными жителями.
   В беседах с нашими бойцами политработники, партийные активисты призывали отомстить гитлеровцам за это преступление. С этой мыслью, с этой жаждой мести мы и шли в бой. Каждый хотел первым войти в столицу Польши, но нам это сделать было не суждено.
   Наш полк наступал севернее Варшавы. Но все мы знали, что своими активными действиями помогаем частям, рвущимся к столице Польши.
   В ночь на 17 января дивизия взяла небольшой городок Гродзнек. Несмотря на полночь, сильный мороз, пожары, все жители высыпали на улицу, чтобы приветствовать советских воинов-освободителей. Повсюду были объятия, улыбки и даже цветы... И здесь мы узнали, что взята Варшава - первая из столиц государств, освобожденных советскими войсками. Не передать радости, настоящего взлета боевого духа, которые мы испытывали в те часы.
   Не задерживаясь в Гродзнеке, пошли дальше на запад, преследуя отходящие фашистские части.
   Дороги в Польше хорошие - ровные, аккуратные, обсаженные высокими деревьями. Мы шли по ним быстро, с ходу уничтожая вражеские заслоны. Поляки встречали нас радостно, отдавали последнее, что у них было.
   В панике отступая, фашисты не успевали минировать дороги, взрывать мосты. Так мы прошли почти 270 километров. Лишь у Шнайдемюля полк встретил сильное, организованное сопротивление.
   Первыми, как всегда, вступили в бой разведчики. Затем подошел первый батальон под командованием гвардии старшего лейтенанта Крыжачковского. Развернувшись в цепь, гвардейцы устремились в атаку лесом, что вплотную подходил к Шнайдемюлю с юга. В это же время фашисты перешли в контратаку. Завязался жаркий бой.
   Гитлеровцам удалось отбросить первый батальон к лесу. Но Крыжачковский, перестроив боевой порядок, вновь повел бойцов вперед. Однако теперь он ударил по левому флангу врага. И вновь не добился успеха, лишь потерял около 20 человек, в том числе трех офицеров.
   В это время в батальон прибыл агитатор полка гвардии капитан Зорин. Он передал Крыжачковскому приказ Волкова овладеть населенным пунктом Котно и с ходу форсировать реку Нюдов. Зорин принял командование одной из рот и лично повел воинов в атаку. Стремительным броском батальон ворвался в Котно. Капитан Зорин вместе с отделением старшего сержанта С. Васянкина забросали гранатами крайний двухэтажный особняк, ворвались в него. Находившийся там взвод фашистов прекратил сопротивление, но гвардии рядовые Л. Толстых и В. Ласкин увидели, как со второго этажа выскочила группа вражеских солдат и метнулась к соседнему дому. Они несли гитлеровское знамя.
   Гвардии капитан Зорин с обоими бойцами сразу же поспешили в этот дом. Агитатор полка метко бросил гранату - дверь слетела с петель. И сразу же фашисты начали кричать: "Гитлер капут!"
   В этом здании Зорин захватил знамя немецкого пехотного полка.
   Вскоре к Котно подошел второй батальон под командованием гвардии капитана Михаила Илюхина. Отчаянным броском подразделения взяли окраину города Шлоппе и там закрепились.
   В одном из двухэтажных особняков саперы под командованием гвардии старшего лейтенанта Г. П. Загайнова оборудовали командный пункт полка. Вскоре сюда прибыли гвардии подполковник Н. Т. Волков вместе с начальником штаба гвардии майором И. Ф. Архиповым. За ними на КП пришел начальник артиллерии гвардии капитан М. И. Панкин. Командир полка вызвал на КП и меня.
   Бой в городе разгорался. Оценивая местность, противника, действия своих подразделений, Волков то и дело отрывался от стереотрубы и отдавал отрывистые команды. Их записывал помощник начальника штаба гвардии капитан Бирюков, тут же отбирал телефонную трубку у связиста и передавал полученные распоряжения в батальоны.
   - Архипов! - неожиданно позвал Волков начальника штаба. - Быстро в третий батальон! Сдается мне, что там будет главное направление. Да и немцы что-то скапливаются на том рубеже. Докладывай через каждые десять минут.
   Начальник штаба вместе с двумя автоматчиками и связистом быстро спустились по лестнице вниз, на первый этаж дома. Сверху нам было хорошо видно, как они, пригибаясь к земле, побежали на правый фланг, где вступил в бой батальон гвардии майора Е. И. Генералова.
   Неожиданно наш дом вздрогнул от взрывов. Посыпалась черепица, штукатурка с потолка. На нижнем этаже вышибло толстые стекла внутренних дверей.
   Фашисты начали бить по нашим позициям тяжелыми снарядами. Они стали рваться на площади, в палисадниках, крушить дома и пристройки. Стреляли фашисты откуда-то издалека, но довольно метко. По-видимому, огонь артиллерийских батарей кто-то корректировал.