Страница:
Вечный зов памяти звучит в моей растревоженной душе. Да, немало в прошлой жизни было нанизано на стержень авторитарной системы, однако целиком ли наше бытие было в рабской зависимости от нее? Лжи хватало, но и правда пробивала себе дорогу. Чего больше сегодня, еще должны доказывать ставшие ныне у власти - доказывать не на словах, на деле.
Новое время принесло с собой неоспоримую бла-гость - можно услышать и прочитать о неортодоксальном толковании "общепризнанных истин". Многие мои соотечественники пытаются размотать по-своему запутанную цепочку их причин и следствий. Разве идея коммунизма, олицетворяя собой заветную мечту человечества, впервые пришла в голову Ленину и большевикам? Неужели это они создали империю на одной шестой части суши планеты? И наконец почему эта одна шестая превратилась в "казарму", просуществовав почти три четверти века? Одни призывают коммунистов покаяться в том, что были коммунистами, или, попросту говоря, фанатиками, негодяями, в лучшем случае - идиотами. Другие размышляют над более сложными версиями, стараясь избавиться от самообмана, от ощущения околпачивания себя и себе подобных. К одной из таких версий мне хочется отнести суждение далекого от большой политики Льва Аннинского. Оно, с моей точки зрения, весьма любопытно.
По мнению литератора, народ пошел в казарму и лагерь и пошел бы туда под любым лозунгом. Свой вывод он строит на том, что если две мировые войны вкупе с японской назначены историей, так будет казарма, а что на вывеске это уж что подвернется. Одолей коммунистов черносотенцы, все равно в России осуществилось бы то же самое - смертельная милитаризация народа. Не под пятиконечной звездой, так под крестом. Когда в век мировых войн все воюют, то под каким флагом кто - это уже детали: кто под Марксом и серпом-молотом, кто под Ницше и свастикой, а кто под Цезарем и фасцией.
"Империя", считает Аннинский, - от той же смертной необходимости. И нечего каяться русским в том, что они построили империю, ибо ее построили не только русские, но и другие - славяне, угры, тюрки, немцы, евреи, армяне. И эта империя им виделась гораздо меньшим злом по сравнению с бесконечными нынешними кровавыми разборками. В этом смысле история советской власти не выпадает ни из истории России, ни из истории евразийского пространства, являясь частью, этапом нашей общей истории. И никакой это не "тупик" коммунизма, это отрезок пути, который, увы, оказался неизбежным в эпоху мировых войн и катастрофического бегства крестьян в города. "Кровавый, страшный, - признает Аннинский, - и мы этот кусок прошли, проволоклись, оставив шестьдесят миллионов в могилах. Идея могла только помочь все это вынести, как анестезия: идея мировой революции и коммунизма. До какого-то момента наркоз действовал, а потом отошел. Но не говорите, что без наркоза было бы легче, или что лучше был бы другой наркоз. Это, слава Богу, нельзя проверить, то есть повторить. Можно только вслушиваться в ритмы истории, сплачивающей народы в гигантские системы и так же неотвратимо их дробящей и разбивающей. Эти ритмы соотносимы с геологическими, никакая "идея" тут ничего не объяснит. В лучшем случае покроет спасительным мраком. Чтобы мы не ослепли при очередной пассионарной вспышке".
На мой взгляд, весьма правдоподобная версия, хотя она может показаться и небесспорной - каждому виднее со своей "колокольни".
Немало о своих тревогах-сомнениях говорили мне и иностранные бизнесмены, имеющие ныне дело с российскими предпринимателями, ставящие на карту отнюдь не только собственное самолюбие. Их волнует не отсутствие у нас совершенного законодательства, настораживает свойственная многим партнерам хватка, выражающаяся в формуле: "Давай инвестиции, работай, получай прибыль и дели ее со мной пополам". Они склонны упрекать своих партнеров и в желании мгновенно получить солидный куш, без особых усилий извлекать выгоду с помощью одного лишь хватательного рефлекса. Неохотно, правда, но признается ими и собственная вина - в "российское Эльдорадо" хлынул в поисках легкой наживы большой поток бизнесменов-хищников, потерпевших фиаско на своем рынке и пы-тающихся сбыть залежалый товар. Что в результате? Сотрудничество оказывается порою либо кратковременным, либо вообще фиктивным, правила игры не соблюдаются, чего не скажешь о рецептах личного обогащения.
Нелегко сделать цивилизованной интеграцию ино-странного бизнеса в России на основе взаимной выгоды, еще тяжелее сбить инфляцию. По оценке депутата Государственной Думы Григория Явлинского, проблема инфляции носит структурный, институционный характер, ее первопричиной служит не дефицит бюджета и кредитная экспансия, а сохраняющаяся структура производства, сверхмонополизированная промышленность, отсутствие реального частного собственника, рынка и конкуренции. В таких условиях и цены растут, завися от того, кто на "свободном рынке" хозяйничает и заинтересован в их повышении. Снова заколдованный круг...
Работая последние годы за границей, я постоянно ощущал на себе живой интерес к происходящему сейчас в России. У многих чаще всего складываются путаные впечатления о нашей стране, как правило, фрагментарные, противоречивые, но, конечно, никто не думает о варварской Московии с жестокими морозами, от которых лопается мозг человеческий. "Срезая" все тем же лезвием "бритвы Оккама" высказывания однобокие, тенденциозные, мне хотелось собрать наиболее типичные и непредвзятые. Предлагаю их вниманию читателей.
Из экспресс-досье
"Несмотря на полярность своего характера, русские могут вызывать доверие. Именно из-за неустойчивости характера им трудно выработать умение работать, рационально расходуя силы и средства. После революции путем искусственного разрыва социального и биологического в человеке общественные науки лишь закрепляли это неумение своим морализаторством, игнорировали чувствительность людей не только к классовым, но и неклассовым формам эксплуатации. К тому же сам социализм представляли себе упрощенно: передадим государству средства производства и сразу решатся все проблемы. Но как бы ни убеждали самих себя и другие народы, что "объективные законы выведут всех куда положено", противоречия не исчезли. Со временем пришло и прозрение - ничего не получится, если не преодолеть отчуждения труда от собственности, производителей - от средств производства и не совместить, по возможности, в одном лице собственника, производителя и управляющего..."
"Под плюрализмом взглядов" россияне понимают множественность усилий, знаний и мнений, устремленных к одной высокой цели. Они его называют своего рода нравственным синтезом некогда существовавшей "соборности". Это есть их тринадцатизначное "E Pluribus Unum" - "многое в одном". Русскому духу близка и сильная власть, которую большинство уважает, но всегда готово взбунтоваться, если власть переходит границы терпения. При этом в мировосприятии людей даже высокие цели не оправдывают гнусные средства, а свобода видится, как равенство перед законом для всех. Тем не менее, в отличие от Западной Европы и США, цивилизация в России всегда была без определенной формы, сумбурной, хаотичной. Бескорыстие сердечности и доброты могло соседствовать с таким же бескорыстием безразличия и жестокости: иначе не объяснишь, почему за пролитые реки крови в свое время понесли наказание только Берия и кучка его сатрапов, все остальные виновные спокойно доживали свой век на государственных дачах. В русской душе часто дает знать о себе и желание видеть свою страну больше великодержавной, чем процветающей, подменить возвышающим самообманом простое человеческое счастье, которое, и лишь оно одно, может быть самой прочной основой государственности..."
"Диктатуре пролетариата в Советском Союзе по многим причинам суждено было стать диктатурой партийной элиты, точнее формой все того же самодержавия с его вековым постулатом о первостепенном долге гражданина перед государством, а не обществом. Выросшие в условиях относительной социальной стабильности аппаратчики с атрофированным восприятием нового не смогли найти пути эффективного использования интеллектуального и духовного потенциала народа. Способны ли нынешние правители избавиться от столь тяжелого наследия? Вопрос остается открытым..."
"Сейчас россиянам трудно во что-то искренне верить: определенная их часть хочет капитализма, большинство же посматривает на него с опаской или страшится. Кризис духовный настолько глубок, что общество постоянно лихорадит, а единственной реальной политической силой остается национализм, ибо другое людьми пока воспринимается смутно. Отсутствие по-настоящему привлекательной Большой Идеи, массированное разрушение некогда господствовавшей идеологии приводят и к другой крайности - психологии "войны всех против всех..."
"Нынешние правители России стремятся абсолютизировать рынок - ему, мол, альтернативы нет. К сожалению, интеллект и воображение многих из них не идет дальше утверждения, будто "весь мировой опыт подтвердил жизненность и эффективность рыночной экономики". Вот только предпочитают не уточнять, какой ценой это подтверждалось. Западной Европе, например, после войны без "плана Маршалла" экономически подняться на ноги было бы невозможно в столь короткие сроки, да и промышленное сырье из колоний поступало туда отнюдь не по мировым ценам. Может быть, опыт Соединенных Штатов, которые за годы Второй мировой войны увеличили свой валовой национальный продукт вдвое? Или Швейцарии, где процветание во многом зиждется на тайных банковских счетах из преимущественно незаконно нажитых иностранных капиталов?.."
"Наиболее рациональным подходом для сегодняшней России был бы тщательный расчет, сколько именно рынка необходимо, чтобы избавиться от неповоротливого планирования из центра, и сколько планирования, чтобы преодолеть инерцию и хаос, воспроизводимые рынком. Рыночная экономика принесет нужные стране результаты, если станет инструментом для наказания плохо работающих производителей с помощью жестокого демократического контроля за распределением материальных благ. Главный двигатель здорового и действительно независимого экономического развития двуедин - рынок и четкий механизм регулирования. Сложись в Советском Союзе подлинно демократический контроль за распределением, централизованное планирование не сыграло бы негативную роль, открылись бы новые возможности саморегулирования производства и потребления, но формула гибкого сочетания централизованного планирования, рынка и общес-твенного контроля за распределением не была найдена, за что экономика в бывших советских республиках и расплачивается сейчас разгулом криминальных страстей, отпугивающих своим беспределом. У сегодняшних российских реформаторов вряд ли есть иной разумный выход из критического положения, кроме включения на полную мощность механизма демократического контроля за распределением и обеспечения социальных гарантий для подавляющего большинства населения, иначе реформы не найдут широкой поддержки среди производителей, а массовые выступления недовольных, в свою очередь, приведут к дальнейшей экономической и политической дестабилизации".
Продолжая решать "русский вопрос", многие на Западе теряются в догадках - подобных головокружительных перемен никто не предвидел, но большей частью интуитивно понимают: проводимые реформы не должны по-давлять ценнейшие накопленные опытом традиции недавнего прошлого, благоразумнее было бы адаптировать их к новым условиям и помнить, что тоталитарные режимы способны окрашиваться разными цветами - красным, белым, коричневым, черным, желтым... но в любом случае все сводится к засилью государственной бюрократии. Наиболее непредвзятые, на мой взгляд, зарубежные аналитики согласны с невозможностью адаптации нашей страны к эффективному демократическому правлению и самоуправлению без ограничения роли государства и его примирения с гражданским обществом. И не потому ли мы с неимоверным трудом устанавливаем это подлинно демократическое правление, что власть имущие не выработали приемлемые для большинства политические и экономические цели? Может быть, хватит имитировать бурную реформистскую деятельность ради заокеанской похвалы? Не пора ли взяться по-настоящему всем миром за решение конкретных практических дел без параноической ссылки на "диверсантов" у себя под столом, без разделения на "наших" и "ваших"? И не напоминать ли время от времени авторам очередного крутого эксперимента над людьми, что в случае провала им вряд ли уйти от ответственности? Наверное, далеко не мне одному приходится сейчас задавать эти каверзные, риторические вопросы.
Меньше всего хочется скатываться на никому не нужную патетику. Верю, у моей страны лучшее будущее, нам не занимать ума и жизненной силы, нужны только новые опыт и знания, которые не освоишь в школе, они таятся в самой жизни и постигаются лишь при страстном желании их постичь. Понятию Родина всегда тесно в рамках политической географии, а магия патриотизма чем-то схожа с отношением к любимому человеку, за чье достоинство ты готов постоять, как за самого себя. Не "прибежище негодяя", а патриотизм истинный должен быть выстрадан болью народа и свободен от упоения мнимым превосходством над другими нациями...
В моем личном досье хранятся документы германского генштаба, датированные январем 1941 года, когда "План Барбаросса" уже был подписан Гитлером в качестве директивы ведения войны с Советским Союзом. В одном из них отмечается, что "на повышение боеготовности Красной Армии понадобятся если не годы, то десятилетия, но русский характер - тяжелый, механический, избегающий самостоятельно принимать решения и брать на себя ответственность, - не изменится". По оценке командования абвера, общее численное превосходство перед войной советской авиации, измеряемое как шесть к одному, по числу танков - три к одному, обесценивалось уровнем военной техники и профессиональной подготовки личного состава. Главной же слабостью нашей армии назывались "безынициативность и неповоротливость мышления командиров на всех уровнях, их слабая, не отвечающая современным требованиям выучка и желание уйти от личной ответственности, отсутствие надлежащей организации связи между частями и подразделениями".
Быстрый разгром Красной Армии предсказывали не только в Берлине. После начала боевых действий на восточном фронте министр обороны США направил президенту Франклину Рузвельту меморандум, в котором прямо указывал: "Германия будет полностью занята проведением операции по нанесению поражения России в течение минимум одного, максимум трех месяцев". Британский объединенный комитет по разведке придерживался того же мнения.
И все они ошиблись в своих прогнозах. Не учли, что с бескрайних просторов Советского Союза эшелон за эшелоном будут подтягиваться к фронту составы с молодыми, крепкими парнями, готовыми чем угодно, хоть жердями переломать хребет варвару. И сломали-таки, правда, для этого понадобились уже "тридцатьчетверки"... Не учли в Европе и Америке: человеческое сознание, если оно увлечено большой и благородной идеей, не поддается ни логике, ни каким-либо математическим исчислениям, ни экономическим выкладкам...
К сожалению, сколь бы это положение ни подтверждалось опытом, мы все еще продолжаем верить в некую "сверхнадежду" - очередную утопию, в то время когда надеяться можно и нужно лишь на самих себя.
Цивилизация на краю пропасти, однако остается возможность спасти ее: боли и страху не уступают отчаянное стремление преодолеть их и неистребимая вера в лучшее будущее. Закрученная в двойную спираль лестница... Человек идет по ней или карабкается, а попадает туда, откуда начал подъем. Летит на космическом корабле строго по прямой и, согласно Эйнштейну, возвращается на Землю...
В обществе и политике иной страны ничего не понять, если не знаешь "привычек сердца" ее людей, их склада ума и души, и только через длительное, неформальное общение с ними, помноженное на выработанную жизненным опытом интуицию, могут сложиться впечатления адекватные действительности. Мне пришлось жить и работать в Соединенных Штатах десять лет - срок для этого, казалось бы, вполне достаточный, но и он, оказывается, не гарантирует от поверхностных или ошибочных представлений.
Теперь-то мне точно известно, о чем пойдет разговор в моей книге. Даже рискуя читательским интересом (ведь известно, что многие увлекательные моменты живой беседы, перенесенные автором на бумагу, нередко теряют свою остроту и привлекательность), буду пытаться нарисовать портреты живущих по другую сторону океана людей, точнее - их автопортреты, фоном для которых послужат мои впечатления об этих людях.
В конце концов, если провинциал-домосед Жюль Верн мог увлечь нас в путешествие вокруг света, почему бы и мне не рискнуть предложить желающим увидеть новые горизонты и новые лица, посмотреть на мир глазами других?
Версия вторая
ЕСЛИ САМ СЕБЯ НЕ ОБМАНЕШЬ
Да, да, дорогой мой, не только тот продуктивен, кто пишет стихи или драмы. Существует и продуктивность деяний, и во многих случаях она стоит превыше всего.
Гете
Среди американцев, с кем мне пришлось встречаться неофициально больше, чем дважды, были просто знакомые, друзья и очень близкие друзья - и всех я помню, а некоторых не забуду никогда. Но если мне доведется когда-нибудь приступить к написанию художественного опуса, одним из его персонажей, наверное, сделаю того, о ком хочу сейчас рассказать. Кстати, человек этот догадывался, что общался с офицером советской разведки, однако по этому поводу никогда не высказывался. Что касается имени... назову его, скажем, Джеймсом Оливером Смитом. Разве что-нибудь от этого меняется?..
Родился он в штате Айдахо, где, кроме всемирно известного картофеля, самое примечательное - природа и люди. Первые годы жизни провел с родителями-фермерами среднего достатка на ранчо размером с нью-йоркский Манхэттен. В ясные дни на севере мог различать горную цепь, находящуюся на расстоянии в добрую сотню миль, наблюдая, как вдалеке шел проливной дождь, и даже слышать его шум. Над ним же в это время стояло палящее солнце.
Созерцание столь огромного пространства, должно быть, накладывало отпечаток и на его мировосприятие. Встреча с незнакомым человеком считалась событием, только грузовичок и телеантенна соединяли с тем, что называется цивилизацией, - от ранчо до ближайшего поселка было по меньшей мере миль двадцать. Жизнь вдали от больших городов делает людей отменно здоровыми, сильными, волевыми, формирует у них крепкую деловую хватку. Так начинал и мой будущий герой, он видел смысл жизни в самом себе, стремился нести ответственность перед собой, полагаться лишь на свои ноги, руки и голову. Пусть где-то, думалось ему, люди убивают друг друга за идеи, власть и богатство. Ну и черт с ними!
Однако с годами накапливался опыт более тесного общения с людьми и, как ни парадоксально, желание сохранить личную независимость не помешало понять, что практичность и предпринимательскую хватку нужно совмещать с осознанием моральности своих поступков, опору на собственные силы - с долгом перед обществом и служением родине.
Не скрою, он был мало знаком с мировой историей и политикой. Интуитивно сомневаясь в слишком общих философских концепциях, Маркса не читал. Его больше интересовали живые люди, и ему казалось, что об интеллекте американцев трудно судить по беседе с ними: более надежное впечатление складывается, когда наблюдаешь, как они продуманно, четко работают и умеют распоряжаться своим временем. У них достаточно интеллекта, считал он, для создания хороших, простых и полезных вещей, причем в избытке.
Из родительского дома ушел рано, желая работать с максимальной отдачей сил, умением владеть собой и не жаловаться на судьбу. (Уверен, в России наверняка по-ступали бы так же, если бы не существовало проблемы с жильем.) Деньги начал зарабатывать подростком, но жить по отцовским меркам не захотел и решил прорываться в "высшую лигу". Если для отца работа была смыслом существования, то для сына труд не являлся самоцелью, а стал условием для достижения материального благополучия и личного успеха в жизни.
В духе незыблемых традиций привык ощущать себя свободным гражданином страны, где труд опирается на самый мощный, созданный природой стимул личную заинтересованность. Помимо экономических законов, считал мой знакомый, есть еще и "привычки сердца", которые порождают вовлеченность людей в социальную жизнь. Именно таким привычкам американская демократия обязана своим существованием, и одна из них - ответственность каждого за себя: ты никому ничем не обязан, ни от кого ничего не ждешь и у тебя хватает благоразумия думать, что судьба твоя зависит от тебя самого.
Когда я пытался заглянуть ему в душу, то понял, что для начала лучше бы мне научиться играть в бейсбол. В этой игре живет американский дух со своим кодексом морали и представлениями о справедливости - здесь каждый борется в одиночку, однако важны и усилия всей команды в целом. Необходимо бы и приглядеться к тому, как с открытием бейсбольного сезона на американцев нападает лихорадка дальних путешествий: они покидают свои дома и городскую суету, оседлывают коней на колесах и устремляются на поиски новых приключений и впечатлений. Автомобиль делает американца увереннее в себе. И на дорогах целое братство таких паломников; у каждого своя Мекка, но все готовы прийти на помощь в случае неполадок с машиной. Это братство людей, оторвавшихся от рутины деловых встреч и повседневных забот. Чувство принадлежности к нему живет во мне до сих пор...
Любимейшее хобби моего друга - альпинизм в одиночку. Из его рассказов выходило, что по мере восхождения человек испытывает головокружение, апатию, усталость, бессонницу. На вершине эти состояния достигают предела, появляются и звуковые галлюцинации - удар топорика об лед напоминает чириканье птиц, чувствуешь себя ангелом, с которым разговаривает ветер... Он же в горах искал... самого себя, свое истинное "я".
Вице-президент крупной процветающей корпорации, он отвечал за связи с общественностью, иначе говоря, крайне нуждался в доброй репутации для себя и своей фирмы. Поэтому главным считал умение всегда быть открытым для новых людей и впитывать информацию о происходящем вокруг. По его мнению, делать бизнес без связи с общественностью - все равно что смотреть на девушку из темноты, когда ты только один знаешь, чем занимаешься, и больше никто. Очень многое в деловом общении зависит и от внешних данных, тембра голоса, выражения лица, жестикуляции и уверенности в себе. И, конечно, от чувства юмора, без которого трудно делать любое дело, увлечь на него других. Ключ к успеху в бизнесе - это еще и чувство собственного достоинства: что и как ты делаешь или отказываешься делать. Работать плохо для него просто неприемлемо. Он заботился о достижении ближайших, реальных целей, не всегда представляя себе отдаленные перспективы.
Я "вычислил", что мой друг не очень-то доверяет человеку, который вообще не пьет, словно тот выражает несогласие с чем-то или как-то подчеркивает свое превосходство. Ему становилось противно, когда партнер перебирает, но почему бы не пригубить хороший бурбон, как это делал в свое время Гарри Трумэн или Франклин Рузвельт, предпочитавший мартини. Если партнер готов выпить с тобой мартини, и не раз, это верный знак налаженного контакта.
По части потребления спиртного в американском бизнесе сложились устойчивые традиции - это целая наука со своими законами и порядками. Столь же важен и соответствующий внешний вид: попробуй надеть пиджак с хлястиком, на ноги микропоры - можешь считать, что тебя сняли с "трековой дорожки". Преуспевающий бизнесмен не носит рубашек с короткими рукавами и батареей авторучек в кармане, не заказывает пива или какой-нибудь экзотический дринк подозрительного цвета. Надо знать когда и с кем не только можно, но и нужно пить за счет компании, отдавая себе отчет, что шестеренки американского бизнеса смазываются именно спиртными напитками.
В баре кабинета руководителя солидной корпорации всегда найдется шотландское виски, русская водка, вермут для любителей мартини. И никаких ликеров, пива и коктейлей - на таком уровне предпочитают скотч в чистом виде или со льдом и водку; мартини закусывают либо оливковой ягодкой из Италии, либо очень маленькой головкой лука из Англии. Если, допустим, кто-то почувствует жажду, то, заказав дринк в ресторане, утолит ее сначала водой, а рядом на всякий случай будет стоять стаканчик содовой. Отказаться от дринка никто не рискнет, ибо может возникнуть подозрение в слабом здоровье или неумении держать себя, будучи в состоянии подпития. Свой любимый дринк надо выбрать раз и навсегда и, если об этом спрашивают, отвечать без колебаний.
Новое время принесло с собой неоспоримую бла-гость - можно услышать и прочитать о неортодоксальном толковании "общепризнанных истин". Многие мои соотечественники пытаются размотать по-своему запутанную цепочку их причин и следствий. Разве идея коммунизма, олицетворяя собой заветную мечту человечества, впервые пришла в голову Ленину и большевикам? Неужели это они создали империю на одной шестой части суши планеты? И наконец почему эта одна шестая превратилась в "казарму", просуществовав почти три четверти века? Одни призывают коммунистов покаяться в том, что были коммунистами, или, попросту говоря, фанатиками, негодяями, в лучшем случае - идиотами. Другие размышляют над более сложными версиями, стараясь избавиться от самообмана, от ощущения околпачивания себя и себе подобных. К одной из таких версий мне хочется отнести суждение далекого от большой политики Льва Аннинского. Оно, с моей точки зрения, весьма любопытно.
По мнению литератора, народ пошел в казарму и лагерь и пошел бы туда под любым лозунгом. Свой вывод он строит на том, что если две мировые войны вкупе с японской назначены историей, так будет казарма, а что на вывеске это уж что подвернется. Одолей коммунистов черносотенцы, все равно в России осуществилось бы то же самое - смертельная милитаризация народа. Не под пятиконечной звездой, так под крестом. Когда в век мировых войн все воюют, то под каким флагом кто - это уже детали: кто под Марксом и серпом-молотом, кто под Ницше и свастикой, а кто под Цезарем и фасцией.
"Империя", считает Аннинский, - от той же смертной необходимости. И нечего каяться русским в том, что они построили империю, ибо ее построили не только русские, но и другие - славяне, угры, тюрки, немцы, евреи, армяне. И эта империя им виделась гораздо меньшим злом по сравнению с бесконечными нынешними кровавыми разборками. В этом смысле история советской власти не выпадает ни из истории России, ни из истории евразийского пространства, являясь частью, этапом нашей общей истории. И никакой это не "тупик" коммунизма, это отрезок пути, который, увы, оказался неизбежным в эпоху мировых войн и катастрофического бегства крестьян в города. "Кровавый, страшный, - признает Аннинский, - и мы этот кусок прошли, проволоклись, оставив шестьдесят миллионов в могилах. Идея могла только помочь все это вынести, как анестезия: идея мировой революции и коммунизма. До какого-то момента наркоз действовал, а потом отошел. Но не говорите, что без наркоза было бы легче, или что лучше был бы другой наркоз. Это, слава Богу, нельзя проверить, то есть повторить. Можно только вслушиваться в ритмы истории, сплачивающей народы в гигантские системы и так же неотвратимо их дробящей и разбивающей. Эти ритмы соотносимы с геологическими, никакая "идея" тут ничего не объяснит. В лучшем случае покроет спасительным мраком. Чтобы мы не ослепли при очередной пассионарной вспышке".
На мой взгляд, весьма правдоподобная версия, хотя она может показаться и небесспорной - каждому виднее со своей "колокольни".
Немало о своих тревогах-сомнениях говорили мне и иностранные бизнесмены, имеющие ныне дело с российскими предпринимателями, ставящие на карту отнюдь не только собственное самолюбие. Их волнует не отсутствие у нас совершенного законодательства, настораживает свойственная многим партнерам хватка, выражающаяся в формуле: "Давай инвестиции, работай, получай прибыль и дели ее со мной пополам". Они склонны упрекать своих партнеров и в желании мгновенно получить солидный куш, без особых усилий извлекать выгоду с помощью одного лишь хватательного рефлекса. Неохотно, правда, но признается ими и собственная вина - в "российское Эльдорадо" хлынул в поисках легкой наживы большой поток бизнесменов-хищников, потерпевших фиаско на своем рынке и пы-тающихся сбыть залежалый товар. Что в результате? Сотрудничество оказывается порою либо кратковременным, либо вообще фиктивным, правила игры не соблюдаются, чего не скажешь о рецептах личного обогащения.
Нелегко сделать цивилизованной интеграцию ино-странного бизнеса в России на основе взаимной выгоды, еще тяжелее сбить инфляцию. По оценке депутата Государственной Думы Григория Явлинского, проблема инфляции носит структурный, институционный характер, ее первопричиной служит не дефицит бюджета и кредитная экспансия, а сохраняющаяся структура производства, сверхмонополизированная промышленность, отсутствие реального частного собственника, рынка и конкуренции. В таких условиях и цены растут, завися от того, кто на "свободном рынке" хозяйничает и заинтересован в их повышении. Снова заколдованный круг...
Работая последние годы за границей, я постоянно ощущал на себе живой интерес к происходящему сейчас в России. У многих чаще всего складываются путаные впечатления о нашей стране, как правило, фрагментарные, противоречивые, но, конечно, никто не думает о варварской Московии с жестокими морозами, от которых лопается мозг человеческий. "Срезая" все тем же лезвием "бритвы Оккама" высказывания однобокие, тенденциозные, мне хотелось собрать наиболее типичные и непредвзятые. Предлагаю их вниманию читателей.
Из экспресс-досье
"Несмотря на полярность своего характера, русские могут вызывать доверие. Именно из-за неустойчивости характера им трудно выработать умение работать, рационально расходуя силы и средства. После революции путем искусственного разрыва социального и биологического в человеке общественные науки лишь закрепляли это неумение своим морализаторством, игнорировали чувствительность людей не только к классовым, но и неклассовым формам эксплуатации. К тому же сам социализм представляли себе упрощенно: передадим государству средства производства и сразу решатся все проблемы. Но как бы ни убеждали самих себя и другие народы, что "объективные законы выведут всех куда положено", противоречия не исчезли. Со временем пришло и прозрение - ничего не получится, если не преодолеть отчуждения труда от собственности, производителей - от средств производства и не совместить, по возможности, в одном лице собственника, производителя и управляющего..."
"Под плюрализмом взглядов" россияне понимают множественность усилий, знаний и мнений, устремленных к одной высокой цели. Они его называют своего рода нравственным синтезом некогда существовавшей "соборности". Это есть их тринадцатизначное "E Pluribus Unum" - "многое в одном". Русскому духу близка и сильная власть, которую большинство уважает, но всегда готово взбунтоваться, если власть переходит границы терпения. При этом в мировосприятии людей даже высокие цели не оправдывают гнусные средства, а свобода видится, как равенство перед законом для всех. Тем не менее, в отличие от Западной Европы и США, цивилизация в России всегда была без определенной формы, сумбурной, хаотичной. Бескорыстие сердечности и доброты могло соседствовать с таким же бескорыстием безразличия и жестокости: иначе не объяснишь, почему за пролитые реки крови в свое время понесли наказание только Берия и кучка его сатрапов, все остальные виновные спокойно доживали свой век на государственных дачах. В русской душе часто дает знать о себе и желание видеть свою страну больше великодержавной, чем процветающей, подменить возвышающим самообманом простое человеческое счастье, которое, и лишь оно одно, может быть самой прочной основой государственности..."
"Диктатуре пролетариата в Советском Союзе по многим причинам суждено было стать диктатурой партийной элиты, точнее формой все того же самодержавия с его вековым постулатом о первостепенном долге гражданина перед государством, а не обществом. Выросшие в условиях относительной социальной стабильности аппаратчики с атрофированным восприятием нового не смогли найти пути эффективного использования интеллектуального и духовного потенциала народа. Способны ли нынешние правители избавиться от столь тяжелого наследия? Вопрос остается открытым..."
"Сейчас россиянам трудно во что-то искренне верить: определенная их часть хочет капитализма, большинство же посматривает на него с опаской или страшится. Кризис духовный настолько глубок, что общество постоянно лихорадит, а единственной реальной политической силой остается национализм, ибо другое людьми пока воспринимается смутно. Отсутствие по-настоящему привлекательной Большой Идеи, массированное разрушение некогда господствовавшей идеологии приводят и к другой крайности - психологии "войны всех против всех..."
"Нынешние правители России стремятся абсолютизировать рынок - ему, мол, альтернативы нет. К сожалению, интеллект и воображение многих из них не идет дальше утверждения, будто "весь мировой опыт подтвердил жизненность и эффективность рыночной экономики". Вот только предпочитают не уточнять, какой ценой это подтверждалось. Западной Европе, например, после войны без "плана Маршалла" экономически подняться на ноги было бы невозможно в столь короткие сроки, да и промышленное сырье из колоний поступало туда отнюдь не по мировым ценам. Может быть, опыт Соединенных Штатов, которые за годы Второй мировой войны увеличили свой валовой национальный продукт вдвое? Или Швейцарии, где процветание во многом зиждется на тайных банковских счетах из преимущественно незаконно нажитых иностранных капиталов?.."
"Наиболее рациональным подходом для сегодняшней России был бы тщательный расчет, сколько именно рынка необходимо, чтобы избавиться от неповоротливого планирования из центра, и сколько планирования, чтобы преодолеть инерцию и хаос, воспроизводимые рынком. Рыночная экономика принесет нужные стране результаты, если станет инструментом для наказания плохо работающих производителей с помощью жестокого демократического контроля за распределением материальных благ. Главный двигатель здорового и действительно независимого экономического развития двуедин - рынок и четкий механизм регулирования. Сложись в Советском Союзе подлинно демократический контроль за распределением, централизованное планирование не сыграло бы негативную роль, открылись бы новые возможности саморегулирования производства и потребления, но формула гибкого сочетания централизованного планирования, рынка и общес-твенного контроля за распределением не была найдена, за что экономика в бывших советских республиках и расплачивается сейчас разгулом криминальных страстей, отпугивающих своим беспределом. У сегодняшних российских реформаторов вряд ли есть иной разумный выход из критического положения, кроме включения на полную мощность механизма демократического контроля за распределением и обеспечения социальных гарантий для подавляющего большинства населения, иначе реформы не найдут широкой поддержки среди производителей, а массовые выступления недовольных, в свою очередь, приведут к дальнейшей экономической и политической дестабилизации".
Продолжая решать "русский вопрос", многие на Западе теряются в догадках - подобных головокружительных перемен никто не предвидел, но большей частью интуитивно понимают: проводимые реформы не должны по-давлять ценнейшие накопленные опытом традиции недавнего прошлого, благоразумнее было бы адаптировать их к новым условиям и помнить, что тоталитарные режимы способны окрашиваться разными цветами - красным, белым, коричневым, черным, желтым... но в любом случае все сводится к засилью государственной бюрократии. Наиболее непредвзятые, на мой взгляд, зарубежные аналитики согласны с невозможностью адаптации нашей страны к эффективному демократическому правлению и самоуправлению без ограничения роли государства и его примирения с гражданским обществом. И не потому ли мы с неимоверным трудом устанавливаем это подлинно демократическое правление, что власть имущие не выработали приемлемые для большинства политические и экономические цели? Может быть, хватит имитировать бурную реформистскую деятельность ради заокеанской похвалы? Не пора ли взяться по-настоящему всем миром за решение конкретных практических дел без параноической ссылки на "диверсантов" у себя под столом, без разделения на "наших" и "ваших"? И не напоминать ли время от времени авторам очередного крутого эксперимента над людьми, что в случае провала им вряд ли уйти от ответственности? Наверное, далеко не мне одному приходится сейчас задавать эти каверзные, риторические вопросы.
Меньше всего хочется скатываться на никому не нужную патетику. Верю, у моей страны лучшее будущее, нам не занимать ума и жизненной силы, нужны только новые опыт и знания, которые не освоишь в школе, они таятся в самой жизни и постигаются лишь при страстном желании их постичь. Понятию Родина всегда тесно в рамках политической географии, а магия патриотизма чем-то схожа с отношением к любимому человеку, за чье достоинство ты готов постоять, как за самого себя. Не "прибежище негодяя", а патриотизм истинный должен быть выстрадан болью народа и свободен от упоения мнимым превосходством над другими нациями...
В моем личном досье хранятся документы германского генштаба, датированные январем 1941 года, когда "План Барбаросса" уже был подписан Гитлером в качестве директивы ведения войны с Советским Союзом. В одном из них отмечается, что "на повышение боеготовности Красной Армии понадобятся если не годы, то десятилетия, но русский характер - тяжелый, механический, избегающий самостоятельно принимать решения и брать на себя ответственность, - не изменится". По оценке командования абвера, общее численное превосходство перед войной советской авиации, измеряемое как шесть к одному, по числу танков - три к одному, обесценивалось уровнем военной техники и профессиональной подготовки личного состава. Главной же слабостью нашей армии назывались "безынициативность и неповоротливость мышления командиров на всех уровнях, их слабая, не отвечающая современным требованиям выучка и желание уйти от личной ответственности, отсутствие надлежащей организации связи между частями и подразделениями".
Быстрый разгром Красной Армии предсказывали не только в Берлине. После начала боевых действий на восточном фронте министр обороны США направил президенту Франклину Рузвельту меморандум, в котором прямо указывал: "Германия будет полностью занята проведением операции по нанесению поражения России в течение минимум одного, максимум трех месяцев". Британский объединенный комитет по разведке придерживался того же мнения.
И все они ошиблись в своих прогнозах. Не учли, что с бескрайних просторов Советского Союза эшелон за эшелоном будут подтягиваться к фронту составы с молодыми, крепкими парнями, готовыми чем угодно, хоть жердями переломать хребет варвару. И сломали-таки, правда, для этого понадобились уже "тридцатьчетверки"... Не учли в Европе и Америке: человеческое сознание, если оно увлечено большой и благородной идеей, не поддается ни логике, ни каким-либо математическим исчислениям, ни экономическим выкладкам...
К сожалению, сколь бы это положение ни подтверждалось опытом, мы все еще продолжаем верить в некую "сверхнадежду" - очередную утопию, в то время когда надеяться можно и нужно лишь на самих себя.
Цивилизация на краю пропасти, однако остается возможность спасти ее: боли и страху не уступают отчаянное стремление преодолеть их и неистребимая вера в лучшее будущее. Закрученная в двойную спираль лестница... Человек идет по ней или карабкается, а попадает туда, откуда начал подъем. Летит на космическом корабле строго по прямой и, согласно Эйнштейну, возвращается на Землю...
В обществе и политике иной страны ничего не понять, если не знаешь "привычек сердца" ее людей, их склада ума и души, и только через длительное, неформальное общение с ними, помноженное на выработанную жизненным опытом интуицию, могут сложиться впечатления адекватные действительности. Мне пришлось жить и работать в Соединенных Штатах десять лет - срок для этого, казалось бы, вполне достаточный, но и он, оказывается, не гарантирует от поверхностных или ошибочных представлений.
Теперь-то мне точно известно, о чем пойдет разговор в моей книге. Даже рискуя читательским интересом (ведь известно, что многие увлекательные моменты живой беседы, перенесенные автором на бумагу, нередко теряют свою остроту и привлекательность), буду пытаться нарисовать портреты живущих по другую сторону океана людей, точнее - их автопортреты, фоном для которых послужат мои впечатления об этих людях.
В конце концов, если провинциал-домосед Жюль Верн мог увлечь нас в путешествие вокруг света, почему бы и мне не рискнуть предложить желающим увидеть новые горизонты и новые лица, посмотреть на мир глазами других?
Версия вторая
ЕСЛИ САМ СЕБЯ НЕ ОБМАНЕШЬ
Да, да, дорогой мой, не только тот продуктивен, кто пишет стихи или драмы. Существует и продуктивность деяний, и во многих случаях она стоит превыше всего.
Гете
Среди американцев, с кем мне пришлось встречаться неофициально больше, чем дважды, были просто знакомые, друзья и очень близкие друзья - и всех я помню, а некоторых не забуду никогда. Но если мне доведется когда-нибудь приступить к написанию художественного опуса, одним из его персонажей, наверное, сделаю того, о ком хочу сейчас рассказать. Кстати, человек этот догадывался, что общался с офицером советской разведки, однако по этому поводу никогда не высказывался. Что касается имени... назову его, скажем, Джеймсом Оливером Смитом. Разве что-нибудь от этого меняется?..
Родился он в штате Айдахо, где, кроме всемирно известного картофеля, самое примечательное - природа и люди. Первые годы жизни провел с родителями-фермерами среднего достатка на ранчо размером с нью-йоркский Манхэттен. В ясные дни на севере мог различать горную цепь, находящуюся на расстоянии в добрую сотню миль, наблюдая, как вдалеке шел проливной дождь, и даже слышать его шум. Над ним же в это время стояло палящее солнце.
Созерцание столь огромного пространства, должно быть, накладывало отпечаток и на его мировосприятие. Встреча с незнакомым человеком считалась событием, только грузовичок и телеантенна соединяли с тем, что называется цивилизацией, - от ранчо до ближайшего поселка было по меньшей мере миль двадцать. Жизнь вдали от больших городов делает людей отменно здоровыми, сильными, волевыми, формирует у них крепкую деловую хватку. Так начинал и мой будущий герой, он видел смысл жизни в самом себе, стремился нести ответственность перед собой, полагаться лишь на свои ноги, руки и голову. Пусть где-то, думалось ему, люди убивают друг друга за идеи, власть и богатство. Ну и черт с ними!
Однако с годами накапливался опыт более тесного общения с людьми и, как ни парадоксально, желание сохранить личную независимость не помешало понять, что практичность и предпринимательскую хватку нужно совмещать с осознанием моральности своих поступков, опору на собственные силы - с долгом перед обществом и служением родине.
Не скрою, он был мало знаком с мировой историей и политикой. Интуитивно сомневаясь в слишком общих философских концепциях, Маркса не читал. Его больше интересовали живые люди, и ему казалось, что об интеллекте американцев трудно судить по беседе с ними: более надежное впечатление складывается, когда наблюдаешь, как они продуманно, четко работают и умеют распоряжаться своим временем. У них достаточно интеллекта, считал он, для создания хороших, простых и полезных вещей, причем в избытке.
Из родительского дома ушел рано, желая работать с максимальной отдачей сил, умением владеть собой и не жаловаться на судьбу. (Уверен, в России наверняка по-ступали бы так же, если бы не существовало проблемы с жильем.) Деньги начал зарабатывать подростком, но жить по отцовским меркам не захотел и решил прорываться в "высшую лигу". Если для отца работа была смыслом существования, то для сына труд не являлся самоцелью, а стал условием для достижения материального благополучия и личного успеха в жизни.
В духе незыблемых традиций привык ощущать себя свободным гражданином страны, где труд опирается на самый мощный, созданный природой стимул личную заинтересованность. Помимо экономических законов, считал мой знакомый, есть еще и "привычки сердца", которые порождают вовлеченность людей в социальную жизнь. Именно таким привычкам американская демократия обязана своим существованием, и одна из них - ответственность каждого за себя: ты никому ничем не обязан, ни от кого ничего не ждешь и у тебя хватает благоразумия думать, что судьба твоя зависит от тебя самого.
Когда я пытался заглянуть ему в душу, то понял, что для начала лучше бы мне научиться играть в бейсбол. В этой игре живет американский дух со своим кодексом морали и представлениями о справедливости - здесь каждый борется в одиночку, однако важны и усилия всей команды в целом. Необходимо бы и приглядеться к тому, как с открытием бейсбольного сезона на американцев нападает лихорадка дальних путешествий: они покидают свои дома и городскую суету, оседлывают коней на колесах и устремляются на поиски новых приключений и впечатлений. Автомобиль делает американца увереннее в себе. И на дорогах целое братство таких паломников; у каждого своя Мекка, но все готовы прийти на помощь в случае неполадок с машиной. Это братство людей, оторвавшихся от рутины деловых встреч и повседневных забот. Чувство принадлежности к нему живет во мне до сих пор...
Любимейшее хобби моего друга - альпинизм в одиночку. Из его рассказов выходило, что по мере восхождения человек испытывает головокружение, апатию, усталость, бессонницу. На вершине эти состояния достигают предела, появляются и звуковые галлюцинации - удар топорика об лед напоминает чириканье птиц, чувствуешь себя ангелом, с которым разговаривает ветер... Он же в горах искал... самого себя, свое истинное "я".
Вице-президент крупной процветающей корпорации, он отвечал за связи с общественностью, иначе говоря, крайне нуждался в доброй репутации для себя и своей фирмы. Поэтому главным считал умение всегда быть открытым для новых людей и впитывать информацию о происходящем вокруг. По его мнению, делать бизнес без связи с общественностью - все равно что смотреть на девушку из темноты, когда ты только один знаешь, чем занимаешься, и больше никто. Очень многое в деловом общении зависит и от внешних данных, тембра голоса, выражения лица, жестикуляции и уверенности в себе. И, конечно, от чувства юмора, без которого трудно делать любое дело, увлечь на него других. Ключ к успеху в бизнесе - это еще и чувство собственного достоинства: что и как ты делаешь или отказываешься делать. Работать плохо для него просто неприемлемо. Он заботился о достижении ближайших, реальных целей, не всегда представляя себе отдаленные перспективы.
Я "вычислил", что мой друг не очень-то доверяет человеку, который вообще не пьет, словно тот выражает несогласие с чем-то или как-то подчеркивает свое превосходство. Ему становилось противно, когда партнер перебирает, но почему бы не пригубить хороший бурбон, как это делал в свое время Гарри Трумэн или Франклин Рузвельт, предпочитавший мартини. Если партнер готов выпить с тобой мартини, и не раз, это верный знак налаженного контакта.
По части потребления спиртного в американском бизнесе сложились устойчивые традиции - это целая наука со своими законами и порядками. Столь же важен и соответствующий внешний вид: попробуй надеть пиджак с хлястиком, на ноги микропоры - можешь считать, что тебя сняли с "трековой дорожки". Преуспевающий бизнесмен не носит рубашек с короткими рукавами и батареей авторучек в кармане, не заказывает пива или какой-нибудь экзотический дринк подозрительного цвета. Надо знать когда и с кем не только можно, но и нужно пить за счет компании, отдавая себе отчет, что шестеренки американского бизнеса смазываются именно спиртными напитками.
В баре кабинета руководителя солидной корпорации всегда найдется шотландское виски, русская водка, вермут для любителей мартини. И никаких ликеров, пива и коктейлей - на таком уровне предпочитают скотч в чистом виде или со льдом и водку; мартини закусывают либо оливковой ягодкой из Италии, либо очень маленькой головкой лука из Англии. Если, допустим, кто-то почувствует жажду, то, заказав дринк в ресторане, утолит ее сначала водой, а рядом на всякий случай будет стоять стаканчик содовой. Отказаться от дринка никто не рискнет, ибо может возникнуть подозрение в слабом здоровье или неумении держать себя, будучи в состоянии подпития. Свой любимый дринк надо выбрать раз и навсегда и, если об этом спрашивают, отвечать без колебаний.