Страница:
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Время замерло, как вода у запруды, готовясь перевалить через преграду и сорваться вниз стремительным водопадом. Оно словно решило ждать, кто из этих двоих первым нарушит хрупкое безвременье. А они стояли на перекрестке своих судеб, не в силах пошевелиться. Нити жизней их предков и тысяч неизвестных, чьи имена поглотила Вечность, сплелись сейчас в тугой узел. Осталось только разрубить его и идти своим путем дальше, оставив на обочине труп врага. Убить, чтобы жить, труда не составляло. Максимов не раз делал это и никогда не страдал угрызениями совести. Но сейчас он медлил.
У них не было и не могло быть ничего общего. Сюда, в этот черно-белый подвал, они пришли из совершенно разных жизней. Но Максимов еще ни разу не сталкивался с человеком, столь похожим на него самого. Не внешностью, а чем-то внутренним, что никогда не разглядишь, если сам этим не обладаешь.
«Посвящение», — донесся ответ, словно дальнее эхо. Винер с трудом оторвал взгляд от пятна крови, растекавшегося по крышке ящика. Выпрямил спину и вскинул подбородок.
— Да, это я, — сделав над собой усилие, произнес он твердым голосом.
Максимов загадал, что выстрелит, как только рука Винера потянется к оружию. Но руки у того висели, как плети. Он стоял между Максимовым и ящиком, ради содержимого которого пролилось столько крови. И прольется еще, если не укрыть сокровища от непосвященных.
«В конце концов, мне приказали остановить его, а не убивать», — принял решение Максимов.
— До встречи в Вальгалле.
Максимов не знал, откуда в сознании возникла эта фраза, но почему-то был уверен, что именно она должна была прозвучать в этот решающий миг.
Чуть приподнял «Вальтер» и нажал на спусковой крючок.
Грохнул выстрел. Винер, хлопнув ладонью по груди, сложился пополам и боком завалился на пол.
Ствол сам собой навелся на беззащитный затылок Винера, требуя контрольного выстрела. Максимов усилием воли расслабил палец на крючке и опустил руку.
Путь к ящику был свободен.
Максимов ногой откинул крышку с черным имперским орлом, сжимающим в когтях свастику.
В ворохе опилок лежали чаши, тускло отсвечивая янтарными боками.
«Одиннадцать», — машинально пересчитал Максимов.
Разворошил опилки, быстро пересмотрел чаши. Цены им, конечно, не было: янтарные чаши и кубки различных эпох, с любовью и знанием собранные опытным человеком. Говорят, доктор Роде собрал эту коллекцию по личному указанию рейхсфюрера СС Гиммлера, и работа велась под эгидой «Аненербе». Но нужной, той, что звалась Чашей Огня, не было.
Максимов едва сдержал стон. Чаша уплыла из рук, не доставшись никому. Ей, наверное, было абсолютно все равно, какие жертвы принесены и сколько крови пролилось за право обладать ею. Она была частью иного мира, где не действуют правила и законы, придуманные людьми.
«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в нее Силу. Реши эту загадку, и ты обретешь Чашу Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника», — вспомнил он строки из манускрипта алхимика Ар-Рази.
Он знал разгадку этой загадки. Чаша Огня, или Сан-Грааль, была сделана из янтаря. Морского ладана, как называли его прибалтийские славяне. Знал, что хранилась Чаша в святилище на острове Рюген. Знал, что род Рюриков, из которого вышел князь Олег, считался хранителем Чаши. Знал многое, но сейчас все знания были бессильны ему помочь. Чаша исчезла, так и не давшись в руки.
Максимов с трудом поднялся с колен, усталость все же догнала и вязкой смолой залила мышцы. Осмотрел разгромленный подвал. Больше здесь делать нечего. Разве что сделать контрольный выстрел.
Смерть Винера окажется бессмысленной и бестолковой, как смерти многих других, положивших жизнь на поиски и обретение Чаши.
На поясе у Максимова тихо запиликал мобильный. «Наверное, „группа зачистки“ рапортует, что прибыла в город. Вовремя. Работы им — носить не переносить», — подумал Максимов, вспомнив о пяти трупах в покореженной «Ниве» на берегу залива.
— Да, слушаю, — прошептал он в трубку.
— Злобин говорит, — раздался знакомый голос. — Помнишь, мы с тобой говорили об одной штуковине. Догадался? Так вот, она сейчас передо мной.
— Посмотри, на дне должна быть маркировка Кенигсбергского музея янтаря. И знак Орла, — попросил Максимов, мысленно сжав кулак. Обе руки были заняты: одна пистолетом, вторая — телефоном.
— Есть орел. — Голос Злобина изменился. — О боже… — донеслось из трубки.
Максимов не мог себе представить, каким путем Чаша оказалась в кабинете следователя городской прокуратуры. Вообще, задача Злобина была прикрывать Максимова от местных правоохранительных служб, а не искать Чашу. Поверить в произошедшее невозможно, если не знаешь, что есть иные миры, в которых действуют иные законы.
— Жди, я буду через пять минут!
Максимов схватил первую подвернувшуюся под руку чашу из ящика, сунул под куртку и бросился к выходу.
Он выскочил из подвала и замер, пораженный. Ливень неожиданно прекратился, и ветер разметал сумерки. Все вокруг было залито ярким золотым светом. Темное серое небо вспороли острые, как клинки, лучи солнца и вонзились в землю. И от горизонта до горизонта над городом загорелась радуга.
— Победа! — выдохнул Максимов, щурясь от слепящего света.
Древние верили, что радуга соединяет мир богов с миром людей. И звался этот радужный мост Биврёст. [11]Он появляется в тот миг, когда смертные люди добиваются победы, которой завидуют даже бессмертные асы.
Странник
Глава пятая. Образ врага
Черное солнце
Ретроспектива
Хиршбург посмотрел на часы — Винера не было больше десяти минут. И тут же перехватил напряженный взгляд водителя в зеркале. Тот, как натасканный пес, ждал команды.
— Ждем пять минут, — принял решение Хиршбург. Водитель кивнул, поправив под курткой кобуру.
В салоне находился еще один человек, но можно было считать, что его нет. Жозеф, любимый экстрасенс Винера, полулежал, вытянувшись в кресле, закатив глаза и распахнув рот. Дыхание его отравляло атмосферу в салоне кислым перегаром марихуаны. Свои откровения Жозеф получал в наркотическом бреду, на что Винер смотрел сквозь пальцы, а Хиршбург тихо сатанел при одном виде полубезумного ясновидца.
Хиршбург, брезгливо скривив губы, разглядывал бледное лицо Жозефа, покрытое мутными бисеринками пота, растрепанные кучерявые космы, залепившие лоб, и боролся с желанием приказать Отто вышвырнуть эту мразь из салона.
«Богом возлюбленные ничтожества» — так называл за глаза Винер своих экспертов по черной магии и прочей парапсихологии. Глядя на Жозефа, с этим определением было трудно не согласиться. Хиршбург со времен СС истово верил, что только железная дисциплина и безоговорочная преданность гарантируют успех. А Жозефа вытащили из какого-то притона в Латинском квартале и, не отмыв и не обучив азам конспирации, привлекли к секретным операциям. И сегодня этот отброс и маргинал добился успеха там, где сломали головы лучшие ветераны тайных войн.
Хиршбург откровенно ревновал к успеху и отдавал себе отчет, что неприязнь к Жозефу вызвана именно этим поганеньким чувством. А что еще оставалась делать, если своими глазами видел, как Жозеф, основательно обкурившись, стал прокладывать маршрут по Калининграду, сужая круги вокруг одному ему известной точки. Это напоминало охоту на радиста, Хиршбург не раз ловил их в сети. Только на этот раз вместо аппаратуры пеленгации в машине сидел художник-неудачник, в отравленном мозгу которого вспыхивали наркотические видения. Черт побери, но он точно указал дом и даже нарисовал схему подвала, в котором во время войны зондергруппа СС укрыла Чашу Огня. Хиршбург мог бы смириться, что успеха достиг дилетант, такое порой случается. Но только не Жозеф, даже не ведающий, что он творит.
Хиршбург взял с коленей Жозефа блокнот. Безумец, прежде чем окончательно уйти в нирвану, успел нацарапать схему подвала. Судя по штриховке, одна половина подвала была черной, другая — белой. Крест указывал на лаз в стене, где лежал ящик. И поверх схемы неуверенная рука нарисовала знак Орла. Как финальную точку пути. [13]
«Винер слишком погрузился в мистику и утратил чувство реальности. Информацию можно получать откуда угодно, даже от этого немытого шаманчика. Но действовать на основе этой информации нужно рационально, выверяя каждый шаг. А он заразился безумием и очертя голову бросился в этот проклятый черно-белый подвал». — Мысли в голове Хиршбурга текли вяло. Им все больше и больше овладевало безвольное оцепенение.
Он считал себя начальником штаба, умело и профессионально четко превращающим в реальность смелый замысел командира. Никакого труда не составляло произвести расчет сил и средств, наметить направление главного удара и провести отвлекающий маневр, вывести группы на заранее намеченные рубежи и атаковать в точно намеченное время, а потом уйти, умело заметая следы и подбросив ложные улики.
На все потребовалось бы меньше часа. На судне, стоящем сейчас в порту, находились лучшие оперативники, лично отобранные им, Хиршбургом. Но Винер рванулся вперед, наплевав на высокую стратегию и хитроумную тактику тайной войны.
Да что там, наплевав на самые азы! И Хиршбург почувствовал себя ненужным. Больным и уставшим стариком, чей инсультный лепет никому уже не интересен.
«Очевидно, вблизи Чаши Огня человек уже не в силах противиться зову Судьбы», — подумал Хиршбург. И поморщился. Объяснение слишком уж отдавало мистикой.
Он вытянул затекшую ногу и ненароком толкнул ботинком Жозефа. Француз неожиданно подал признаки жизни. Закопошился, судорожно срывая пуговицы на рубашке. Голова безвольно качалась из стороны в сторону, в запрокинутом горле забулькало и засипело, словно медленно закипал чайник.
Хиршбург вновь перехватил тревожный взгляд водителя и пожал плечами.
— Сюда, прямо сюда, — прохрипел Жозеф, царапая левую половину груди. — Боже, как больно… Холодно. Очень холодно.
«Черт, началось!» — закатил глаза Хиршбург. А французику все же удалось распахнуть на груди рубашку. Хиршбург брезгливо поморщился. На белесой коже, сплошь усыпанной мелкими родинками, над сердцем отчетливо проступил багровый рубец. Прямо на глазах он стал набухать и подрагивать, словно под кожей копошилась пиявка.
— Отто! — вскрикнул Хиршбург.
Водитель обернулся. Но ему не было видно то, на что в ужасе уставился Хиршбург.
Рубец треснул, и по коже поползла капелька темной крови.
Жозеф, явно ничего не соображая, размазал ее по груди, еще больше разодрав ногтями рану Вытянулся, выгнув спину и прохрипел:
— Ва-ал… Ва-ал… Вальхалла!
Водитель не спускал с Хиршбурга напряженного взгляда. Ждал команды. А Хиршбург отупело смотрел на кровь. Он не боялся вида крови, насмотрелся. Но впервые видел, чтобы она шла так, — безо всяких видимых причин.
Вдруг Жозеф обмяк, протяжно выдохнув. Свесил голову и совершенно трезвым голосом произнес:
— Все кончено. Он уже близко.
В следующую секунду дверь поехала в сторону и в салон хлынул слепящий свет. Хиршбург невольно зажмурился, успев разглядеть лишь контур фигуры человека. Но и этого хватило, чтобы понять, что это не Винер. И не охранник. А кто-то чужой.
Машину слегка качнуло, это грузный Отто попытался выхватить пистолет.
— Хальт! — приказал незнакомец по-немецки. И следом отчетливо щелкнул его пистолет, встав на боевой взвод. — Герр Хиршбург, прикажите вашему человеку не делать глупостей.
Хиршбург огромным усилием воли подавил в себе страх.
— Да, Отто, — только и смог произнести он.
Отто выдохнул, словно получил удар под-дых, и сложил руки на руле.
— У вас ровно две минуты. Забирайте Винера и уезжайте. Охранник пусть остается в подвале, мы сами все зачистим. Предупреждаю, если из подвала что-нибудь пропадет, мы затопим судно. Все ясно? — Речь его была отрывистой и четкой, как у человека, привыкшего отдавать приказы, ни на йоту не сомневаясь, что они будут выполнены. Немецкий правильный, с легким акцентом.
Хиршбург, наконец, справился с шоком. Больше всего его волновал Отто, тренированный боевик, конечно же, уже взял себя в руки и только и ждет возможности броситься на врага. А тот, Хиршбург не сомневался, при первом же движении Отто не моргнув глазом изрешетит пулями всех в машине. Человек действовал на свой страх и риск, и — Хиршбург чувствовал это! — был частью неумолимой и всесокрушающей силы. Только они — Хранители — могли бросить вызов Черному солнцу. На своей земле они считали себя вправе использовать любые средства. И им ничего не стоило затопить исследовательское судно «Мебиус», служившее штабом операции Винера, прямо на рейде Калининграда.
«У нас ни единого шанса. Надо капитулировать», — отрешенно подумал Хиршбург.
— Уверен, вы умеете проигрывать с честью, — произнес незнакомец, словно прочитав мысли Хиршбурга.
— Безусловно, — после недолгой паузы ответил Хиршбург. Такой внутренней опустошенности он не испытывал давно, с того дня, когда узнал, что русские танки вырвались к Эльбе, а над рейхстагом полощется алое знамя.
Он разлепил веки и впился взглядом в человека, стоявшего в прямоугольнике распахнутой двери. Постарался намертво впечатать его образ в память. Знал, второго шанса оказаться вблизи и остаться живым судьба уже не подарит.
Перед ним стоял Победитель, в этом не было никаких сомнений. Сквозь тень усталости на осунувшемся лице проступала уверенная, злая сила. Он стоял, широко расставив ноги. В одной руке — вороненый «вальтер», другая прижимала к боку янтарную чашу. Свет, струящийся из разорванных туч, проникал внутрь янтаря, и чаша горела теплым золотым огнем. Прямо над головой у человека, разрезав пополам небо, сияла радуга.
— Две минуты. Время пошло, — резко бросил человек и толкнул дверь.
Скрипнули колесики в полозках, дверь плотно закрылась. Матово-черное стекло не пропускало свет, и в салоне сразу же стало темно.
Хиршбург плотно сжал трясущиеся губы, давя в себе крик.
У самого горизонта в солнечном мареве сгустилась темно-синяя полоска — там, за апельсиновыми рощами нежилось теплое море. Юная всадница по-прежнему гарцевала на лужайке. Жеребец хрипел, роняя пену в пожухлую траву, взбивал копытами фонтанчики красной земли. Нервный ритм ударов копыт тревожной волной отзывался в сердце.
На столе стоял запотевший кувшин с соком. В золотистой жидкости плавали шарики льда. Ее поверхность, показалось, вибрирует в такт ударам копыт разгоряченного скакуна. Хиршбург сглотнул вязкую слюну.
Винер уже полчаса наблюдал за нервным танцем вороного жеребца, но, как оказалось, краем глаза внимательно следил за состоянием Хиршбурга. Потянулся, правой, не раненой рукой, поднял кувшин. Льдинки тонко тренькнули по стеклу
— Попробуйте, Вальтер. Апельсины только что сорвали с дерева.
— Благодарю, герр Винер. — Хиршбург принял из рук Винера стакан. Стенки оказались ледяными на ощупь.
Винер дождался, когда Хиршбург сделает глоток, и, отвернувшись от лужайки, указал взглядом на папку, что Хиршбург держал на коленях.
— Начнем, если вы не против. Или дать вам еще немного привыкнуть к жаре и солнцу?
— Нет, я готов, — ответил Хиршбург, отставляя стакан.
Он раскрыл папку. Память, несмотря на возраст, еще ни разу не подвела, но по опыту знал, с папкой докладывающий выглядит солидней. К тому же, руки постоянно заняты, не суетятся, выдавая волнение.
Винер подобрался в кресле. Если все это время он выглядел молодым помещиком, наслаждающимся сиестой в уютной тени родового гнезда, то сейчас стал тем, кем был на самом деле, — главой концерна «Магнус», унаследовавшего разработки тайных лабораторий Рейха, и самым молодым членом совета «Черного солнца», создавшего Рейх.
Хиршбург не мог не признать, что перемена в молодом шефе ему приятна. Пусть Винер и проиграл, но поражение не выхолостило его дух.
В тот дождливый вечер, когда судно «Мебиус» экстренно отвалило от пирса Калининграда и легло на курс острова Рюген, Винер пришел в себя. Врачи и медикаменты на борту были первоклассными. Но даже они бессильны, если ранен дух. Пуля, черт бы побрал Жозефа, действительно прошла вскользь по левой половине груди, размозжив ребро. Рана оказалась не смертельной, а болевой шок быстро прошел. Но как пережить удар? Чаша Огня сама шла в руки, и в последний миг ее вырвал тот незнакомец с волчьими глазами. Хиршбург не представлял, как бы он пережил такой крах. А Винер смог. Едва придя в себя, он вызвал Хиршбурга и, до боли сжав ему пальцы, приказал: «Готовьте контрудар».
Команда была отдана две недели назад, и сегодня Хиршбург впервые докладывал о проделанной работе.
— Прежде всего, хочу доложить, что русские клюнули на приманку, — откашлявшись в кулак, начал Хиршбург. — Пожар на даче профессора Арсеньева не прошел незамеченным. Нам немного повезло. Мой человек на пожаре засек молодого корреспондента, укравшего образцы расплава. В порядке импровизации я подвел к нему Нуаре. Он перекупил права на информацию и сдал ее в русскую резидентуру. При желании, русская контрразведка легко проверит этот след.
— И у них возникло это желание? — спросил Винер, поигрывая льдом в стакане.
— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — Я имею возможность контролировать этого мальчика-журналиста. Русская контрразведка беседу с ним уже провела, о чем он не преминул раззвонить всем своим знакомым.
— Что в Берлине?
— Пока держат паузу, что вполне объяснимо. У них осталось два дня до оговоренного срока. Естественно, ждут, пока контрразведка отработает информацию в Москве. — Хиршбург перевернул лист. — Кстати, я просмотрел запись встречи с Садовским, он работает «под крышей» представительства русского информационного концерна, с фрау Эрикой и Нуаре. Мой вывод: успех достигнут исключительно благодаря, скажем так, нетрадиционному воздействию фрау Эрики.
У них не было и не могло быть ничего общего. Сюда, в этот черно-белый подвал, они пришли из совершенно разных жизней. Но Максимов еще ни разу не сталкивался с человеком, столь похожим на него самого. Не внешностью, а чем-то внутренним, что никогда не разглядишь, если сам этим не обладаешь.
«Посвящение», — донесся ответ, словно дальнее эхо. Винер с трудом оторвал взгляд от пятна крови, растекавшегося по крышке ящика. Выпрямил спину и вскинул подбородок.
— Да, это я, — сделав над собой усилие, произнес он твердым голосом.
Максимов загадал, что выстрелит, как только рука Винера потянется к оружию. Но руки у того висели, как плети. Он стоял между Максимовым и ящиком, ради содержимого которого пролилось столько крови. И прольется еще, если не укрыть сокровища от непосвященных.
«В конце концов, мне приказали остановить его, а не убивать», — принял решение Максимов.
— До встречи в Вальгалле.
Максимов не знал, откуда в сознании возникла эта фраза, но почему-то был уверен, что именно она должна была прозвучать в этот решающий миг.
Чуть приподнял «Вальтер» и нажал на спусковой крючок.
Грохнул выстрел. Винер, хлопнув ладонью по груди, сложился пополам и боком завалился на пол.
Ствол сам собой навелся на беззащитный затылок Винера, требуя контрольного выстрела. Максимов усилием воли расслабил палец на крючке и опустил руку.
Путь к ящику был свободен.
Максимов ногой откинул крышку с черным имперским орлом, сжимающим в когтях свастику.
В ворохе опилок лежали чаши, тускло отсвечивая янтарными боками.
«Одиннадцать», — машинально пересчитал Максимов.
Разворошил опилки, быстро пересмотрел чаши. Цены им, конечно, не было: янтарные чаши и кубки различных эпох, с любовью и знанием собранные опытным человеком. Говорят, доктор Роде собрал эту коллекцию по личному указанию рейхсфюрера СС Гиммлера, и работа велась под эгидой «Аненербе». Но нужной, той, что звалась Чашей Огня, не было.
Максимов едва сдержал стон. Чаша уплыла из рук, не доставшись никому. Ей, наверное, было абсолютно все равно, какие жертвы принесены и сколько крови пролилось за право обладать ею. Она была частью иного мира, где не действуют правила и законы, придуманные людьми.
«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в нее Силу. Реши эту загадку, и ты обретешь Чашу Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника», — вспомнил он строки из манускрипта алхимика Ар-Рази.
Он знал разгадку этой загадки. Чаша Огня, или Сан-Грааль, была сделана из янтаря. Морского ладана, как называли его прибалтийские славяне. Знал, что хранилась Чаша в святилище на острове Рюген. Знал, что род Рюриков, из которого вышел князь Олег, считался хранителем Чаши. Знал многое, но сейчас все знания были бессильны ему помочь. Чаша исчезла, так и не давшись в руки.
Максимов с трудом поднялся с колен, усталость все же догнала и вязкой смолой залила мышцы. Осмотрел разгромленный подвал. Больше здесь делать нечего. Разве что сделать контрольный выстрел.
Смерть Винера окажется бессмысленной и бестолковой, как смерти многих других, положивших жизнь на поиски и обретение Чаши.
На поясе у Максимова тихо запиликал мобильный. «Наверное, „группа зачистки“ рапортует, что прибыла в город. Вовремя. Работы им — носить не переносить», — подумал Максимов, вспомнив о пяти трупах в покореженной «Ниве» на берегу залива.
— Да, слушаю, — прошептал он в трубку.
— Злобин говорит, — раздался знакомый голос. — Помнишь, мы с тобой говорили об одной штуковине. Догадался? Так вот, она сейчас передо мной.
— Посмотри, на дне должна быть маркировка Кенигсбергского музея янтаря. И знак Орла, — попросил Максимов, мысленно сжав кулак. Обе руки были заняты: одна пистолетом, вторая — телефоном.
— Есть орел. — Голос Злобина изменился. — О боже… — донеслось из трубки.
Максимов не мог себе представить, каким путем Чаша оказалась в кабинете следователя городской прокуратуры. Вообще, задача Злобина была прикрывать Максимова от местных правоохранительных служб, а не искать Чашу. Поверить в произошедшее невозможно, если не знаешь, что есть иные миры, в которых действуют иные законы.
— Жди, я буду через пять минут!
Максимов схватил первую подвернувшуюся под руку чашу из ящика, сунул под куртку и бросился к выходу.
Он выскочил из подвала и замер, пораженный. Ливень неожиданно прекратился, и ветер разметал сумерки. Все вокруг было залито ярким золотым светом. Темное серое небо вспороли острые, как клинки, лучи солнца и вонзились в землю. И от горизонта до горизонта над городом загорелась радуга.
— Победа! — выдохнул Максимов, щурясь от слепящего света.
Древние верили, что радуга соединяет мир богов с миром людей. И звался этот радужный мост Биврёст. [11]Он появляется в тот миг, когда смертные люди добиваются победы, которой завидуют даже бессмертные асы.
Странник
Оружие — самая искренняя вещь на свете. Оно не прячет своей сути и назначения. Оно создано, чтобы убивать. И ничего иного делать не умеет и не желает.
Клинок дрожал, как застоявшийся конь. Прошла не одна сотня лет с тех пор, как он делал то, ради чего был создан. Ему хотелось еще и еще отправиться в полет посланником смерти.
Максимов вырвал клинок из доски. Кинжал, пролетев весь подвал, на треть клинка вошел в стенку шкафа. Точно на уровни груди человека.
— Мы оба знаем свое дело, — обратился Максимов к оружию, как к живому существу. — Так что же мы с тобой делаем на этой свалке старинной рухляди?
Максимов прижался спиной к стенке шкафа и закрыл глаза. Пальцы машинально поглаживали клинок. Кинжал успокоился, убаюканный теплом человеческих рук. А человек ждал, когда внутри у него все стихнет, уйдет ярость и под сердцем образуется пустота, с которой только и можно вступать в битву.
Мутный свет из оконца упал на клинок. И Максимов без труда рассмотрел руническую вязь на лезвии. Воины часто наносили на оружие магические знаки в надежде придать ему большую силу. Этот клинок, как оказалось, последний хозяин готовил для особого случая.
— Хольмганг, — прочитал он вслух. — Суд богов.
В те времена, когда свободу ценили выше жизни, а сила была в правде, зародился обычай споры решать в священном поединке один на один. Почему-то верили, ты не можешь проиграть, если на твоей стороне правда. И справедливость Суда богов, незримо присутствовавших на поединке, никто не смел оспорить.
Словно в подтверждение догадки стены дрогнули от сильного удара, и подвал заполнил низкий вибрирующий гул. То ли боги в Верхнем мире схлестнулись в хольмганге, то ли нечисть в Нижнем мире пробовала врата на прочность…
Лучшего знака, чтобы понять, что произошло, и догадаться, что ждет впереди, придумать было невозможно. Максимов благодарно погладил клинок, как хозяин ласкает верного пса.
Первым импульсом было взять его с собой, как талисман. Но Максимов сдержался. Выдвинул ящик, положил кинжал на место.
— Я вернусь и расскажу тебе, как это было. Тебе понравится, обещаю, — прошептал он, погладив на прощанье клинок.
Захлопнул ящик и, не оглядываясь, вышел из этого проклятого подвала, где умирает время, а оружие вынуждено лежать без дела.
Клинок дрожал, как застоявшийся конь. Прошла не одна сотня лет с тех пор, как он делал то, ради чего был создан. Ему хотелось еще и еще отправиться в полет посланником смерти.
Максимов вырвал клинок из доски. Кинжал, пролетев весь подвал, на треть клинка вошел в стенку шкафа. Точно на уровни груди человека.
— Мы оба знаем свое дело, — обратился Максимов к оружию, как к живому существу. — Так что же мы с тобой делаем на этой свалке старинной рухляди?
Максимов прижался спиной к стенке шкафа и закрыл глаза. Пальцы машинально поглаживали клинок. Кинжал успокоился, убаюканный теплом человеческих рук. А человек ждал, когда внутри у него все стихнет, уйдет ярость и под сердцем образуется пустота, с которой только и можно вступать в битву.
Мутный свет из оконца упал на клинок. И Максимов без труда рассмотрел руническую вязь на лезвии. Воины часто наносили на оружие магические знаки в надежде придать ему большую силу. Этот клинок, как оказалось, последний хозяин готовил для особого случая.
— Хольмганг, — прочитал он вслух. — Суд богов.
В те времена, когда свободу ценили выше жизни, а сила была в правде, зародился обычай споры решать в священном поединке один на один. Почему-то верили, ты не можешь проиграть, если на твоей стороне правда. И справедливость Суда богов, незримо присутствовавших на поединке, никто не смел оспорить.
Словно в подтверждение догадки стены дрогнули от сильного удара, и подвал заполнил низкий вибрирующий гул. То ли боги в Верхнем мире схлестнулись в хольмганге, то ли нечисть в Нижнем мире пробовала врата на прочность…
Лучшего знака, чтобы понять, что произошло, и догадаться, что ждет впереди, придумать было невозможно. Максимов благодарно погладил клинок, как хозяин ласкает верного пса.
Первым импульсом было взять его с собой, как талисман. Но Максимов сдержался. Выдвинул ящик, положил кинжал на место.
— Я вернусь и расскажу тебе, как это было. Тебе понравится, обещаю, — прошептал он, погладив на прощанье клинок.
Захлопнул ящик и, не оглядываясь, вышел из этого проклятого подвала, где умирает время, а оружие вынуждено лежать без дела.
Глава пятая. Образ врага
Черное солнце
Хиршбург ненавидел Испанию. Его раздражало буквально все в этой варварской стране, на правах бедного родственника прилепившейся к Европе. Прежде всего, люди — гомонливые и суетливые, как сороки. Вспыльчивые и привязчивые, как женщины. Необязательные и беззаботные, как дети. Казалось, что порядок и здравый смысл навсегда остались по другую сторону Пиренейских гор, а над всей Испанией властвует мистраль, принося из африканских пустынь безумие и жажду крови. Давным-давно лучшие из испанцев своими костями и кровью облагородили земли Латинской Америки, и теперь население Испании напоминает цыганский табор, где у каждого второго выпирают семитские черты арабских предков. Футбол, коррида и сиеста — вот все, что их интересует.
Даже генерал Франко не смог приучить нацию к порядку. По иронии Истории фашистская диктатура дольше всего продержалась именно в этой безалаберной стране. Великий каудильо понимал, что немцы любят парады, а его подданные — карнавалы, и даже угроза расстрела не заставит их держать равнение в шеренгах и маршировать «прусским шагом». Поэтому превратил свою диктатуру в нескончаемую фиесту, запретив политическую деятельность и разрешив казнокрадство. И, как всякий мудрый вождь, мирно почил в бозе от старости. Гитлер слишком много хотел от немцев, поэтому плохо кончил, напоследок прокляв свой народ. Каудильо Франко не требовал ничего, кроме поклонения и восторженных аплодисментов, переходящих в бурные овации. Возможно, в этом и есть секрет политического долгожительства.
Хиршбург отлично помнил Испанию времен Франко. И память эта была недоброй, как у обделенного судьбой пасынка. Он вынырнул в Мадриде весной сорок пятого, пройдя пол-Европы тайными ходами организации «ОДЕССА». [12]Контраст страны, нежившейся в полуденной дреме под безоблачным небом, с перепаханным бомбежками рейхом оказался таким разительным, что больно чиркнул по сердцу, навсегда оставив рубец. С тех пор боль притупилась, но всякий раз оживала вновь, стоило Хиршбургу ступить на эту землю и вдохнуть раскаленный воздух, пропахший оливковым маслом, чесноком и апельсинами.
«Может, это просто аллергия? — подумал он, потянув носом. Ветер донес горький запах перезрелых апельсинов. В имении шел сбор урожая. — Черт, даже земля у них рожает, как безмозглая баба, — по нескольку раз за год. Слишком много солнца. Здесь всего — слишком много».
Хиршбург с неудовольствием почувствовал, что рубашка под мышками начинает промокать от пота. Хотя на террасе царил полумрак, от знойного ветра он не спасал. А на лужайку, залитую светом, было больно смотреть. Всадница, гарцующая на коне, то и дело пропадала в слепящем мареве, и тогда дробь копыт становилась особенно тревожной, потому что источника ее не было видно, словно вибрировала сама земля, истомленная солнцем.
Он покосился на сидевшего в соседнем кресле Винера. Под белой рубашкой с распахнутым воротом угадывался бандаж, плотно стягивающий грудь. Это был единственный след ранения. Ни по лицу, уже тронутому загаром, ни по свободной позе нельзя было догадаться, что всего две недели назад Винер находился на пороге жизни и смерти.
«В молодости такое переносится легче, — с невольной завистью подумал Хиршбург. — К тому же, если наделен отменным здоровьем и всю жизнь отлично питался. Это простой солдат изначально обречен. И выхаживают его лишь для того, чтобы вновь швырнуть в мясорубку. А если под пулю попадает генерал, к его услугам лучшие врачи и самые дорогие лекарства».
Винер по армейской табели о рангах приравнивался даже не к генералу, а к фельдмаршалу. В тридцать с небольшим лет по праву рождения и посвящения он входил в Верховный совет организации «Черное солнце». Всегда оставаясь в тени, «Черное солнце» сначала создала и выпестовала Рейх, а потом стерла его с карты мира, как шахматист сметает с доски фигуры, когда партия не пошла. Хиршбург знал, что тогда — во время войны, после нее и сейчас, на исходе века — он был, есть и будет лишь фигурой в играх «Черного солнца». Конечно, не пешкой. Но все же…
Он отдавал себе отчет, что его смерть не выдавит ни слезинки из холодных арийских глаз Винера. Возможно, Винер будет опечален, но не надолго. А скорее всего — раздражен, если «зевнет» фигуру Хиршбурга. Гроссмейстеры не любят терять темп и качество в игре.
Хиршбург, несмотря на зной, забирающийся под рубашку, поежился. Потому что не удержался и вспомнил…
Даже генерал Франко не смог приучить нацию к порядку. По иронии Истории фашистская диктатура дольше всего продержалась именно в этой безалаберной стране. Великий каудильо понимал, что немцы любят парады, а его подданные — карнавалы, и даже угроза расстрела не заставит их держать равнение в шеренгах и маршировать «прусским шагом». Поэтому превратил свою диктатуру в нескончаемую фиесту, запретив политическую деятельность и разрешив казнокрадство. И, как всякий мудрый вождь, мирно почил в бозе от старости. Гитлер слишком много хотел от немцев, поэтому плохо кончил, напоследок прокляв свой народ. Каудильо Франко не требовал ничего, кроме поклонения и восторженных аплодисментов, переходящих в бурные овации. Возможно, в этом и есть секрет политического долгожительства.
Хиршбург отлично помнил Испанию времен Франко. И память эта была недоброй, как у обделенного судьбой пасынка. Он вынырнул в Мадриде весной сорок пятого, пройдя пол-Европы тайными ходами организации «ОДЕССА». [12]Контраст страны, нежившейся в полуденной дреме под безоблачным небом, с перепаханным бомбежками рейхом оказался таким разительным, что больно чиркнул по сердцу, навсегда оставив рубец. С тех пор боль притупилась, но всякий раз оживала вновь, стоило Хиршбургу ступить на эту землю и вдохнуть раскаленный воздух, пропахший оливковым маслом, чесноком и апельсинами.
«Может, это просто аллергия? — подумал он, потянув носом. Ветер донес горький запах перезрелых апельсинов. В имении шел сбор урожая. — Черт, даже земля у них рожает, как безмозглая баба, — по нескольку раз за год. Слишком много солнца. Здесь всего — слишком много».
Хиршбург с неудовольствием почувствовал, что рубашка под мышками начинает промокать от пота. Хотя на террасе царил полумрак, от знойного ветра он не спасал. А на лужайку, залитую светом, было больно смотреть. Всадница, гарцующая на коне, то и дело пропадала в слепящем мареве, и тогда дробь копыт становилась особенно тревожной, потому что источника ее не было видно, словно вибрировала сама земля, истомленная солнцем.
Он покосился на сидевшего в соседнем кресле Винера. Под белой рубашкой с распахнутым воротом угадывался бандаж, плотно стягивающий грудь. Это был единственный след ранения. Ни по лицу, уже тронутому загаром, ни по свободной позе нельзя было догадаться, что всего две недели назад Винер находился на пороге жизни и смерти.
«В молодости такое переносится легче, — с невольной завистью подумал Хиршбург. — К тому же, если наделен отменным здоровьем и всю жизнь отлично питался. Это простой солдат изначально обречен. И выхаживают его лишь для того, чтобы вновь швырнуть в мясорубку. А если под пулю попадает генерал, к его услугам лучшие врачи и самые дорогие лекарства».
Винер по армейской табели о рангах приравнивался даже не к генералу, а к фельдмаршалу. В тридцать с небольшим лет по праву рождения и посвящения он входил в Верховный совет организации «Черное солнце». Всегда оставаясь в тени, «Черное солнце» сначала создала и выпестовала Рейх, а потом стерла его с карты мира, как шахматист сметает с доски фигуры, когда партия не пошла. Хиршбург знал, что тогда — во время войны, после нее и сейчас, на исходе века — он был, есть и будет лишь фигурой в играх «Черного солнца». Конечно, не пешкой. Но все же…
Он отдавал себе отчет, что его смерть не выдавит ни слезинки из холодных арийских глаз Винера. Возможно, Винер будет опечален, но не надолго. А скорее всего — раздражен, если «зевнет» фигуру Хиршбурга. Гроссмейстеры не любят терять темп и качество в игре.
Хиршбург, несмотря на зной, забирающийся под рубашку, поежился. Потому что не удержался и вспомнил…
Ретроспектива
Калининград, август 1998 года
Ливень, хлеставший по капоту пикапа, неожиданно прекратился. Одиночные крупные капли мерно зацокали по металлу. Сумерки, накрывшие город, вдруг стали таять. Откуда-то сверху полился свет, и отблеск солнца вспыхнул на стеклах дома, в который ушел Винер с охранником.Хиршбург посмотрел на часы — Винера не было больше десяти минут. И тут же перехватил напряженный взгляд водителя в зеркале. Тот, как натасканный пес, ждал команды.
— Ждем пять минут, — принял решение Хиршбург. Водитель кивнул, поправив под курткой кобуру.
В салоне находился еще один человек, но можно было считать, что его нет. Жозеф, любимый экстрасенс Винера, полулежал, вытянувшись в кресле, закатив глаза и распахнув рот. Дыхание его отравляло атмосферу в салоне кислым перегаром марихуаны. Свои откровения Жозеф получал в наркотическом бреду, на что Винер смотрел сквозь пальцы, а Хиршбург тихо сатанел при одном виде полубезумного ясновидца.
Хиршбург, брезгливо скривив губы, разглядывал бледное лицо Жозефа, покрытое мутными бисеринками пота, растрепанные кучерявые космы, залепившие лоб, и боролся с желанием приказать Отто вышвырнуть эту мразь из салона.
«Богом возлюбленные ничтожества» — так называл за глаза Винер своих экспертов по черной магии и прочей парапсихологии. Глядя на Жозефа, с этим определением было трудно не согласиться. Хиршбург со времен СС истово верил, что только железная дисциплина и безоговорочная преданность гарантируют успех. А Жозефа вытащили из какого-то притона в Латинском квартале и, не отмыв и не обучив азам конспирации, привлекли к секретным операциям. И сегодня этот отброс и маргинал добился успеха там, где сломали головы лучшие ветераны тайных войн.
Хиршбург откровенно ревновал к успеху и отдавал себе отчет, что неприязнь к Жозефу вызвана именно этим поганеньким чувством. А что еще оставалась делать, если своими глазами видел, как Жозеф, основательно обкурившись, стал прокладывать маршрут по Калининграду, сужая круги вокруг одному ему известной точки. Это напоминало охоту на радиста, Хиршбург не раз ловил их в сети. Только на этот раз вместо аппаратуры пеленгации в машине сидел художник-неудачник, в отравленном мозгу которого вспыхивали наркотические видения. Черт побери, но он точно указал дом и даже нарисовал схему подвала, в котором во время войны зондергруппа СС укрыла Чашу Огня. Хиршбург мог бы смириться, что успеха достиг дилетант, такое порой случается. Но только не Жозеф, даже не ведающий, что он творит.
Хиршбург взял с коленей Жозефа блокнот. Безумец, прежде чем окончательно уйти в нирвану, успел нацарапать схему подвала. Судя по штриховке, одна половина подвала была черной, другая — белой. Крест указывал на лаз в стене, где лежал ящик. И поверх схемы неуверенная рука нарисовала знак Орла. Как финальную точку пути. [13]
«Винер слишком погрузился в мистику и утратил чувство реальности. Информацию можно получать откуда угодно, даже от этого немытого шаманчика. Но действовать на основе этой информации нужно рационально, выверяя каждый шаг. А он заразился безумием и очертя голову бросился в этот проклятый черно-белый подвал». — Мысли в голове Хиршбурга текли вяло. Им все больше и больше овладевало безвольное оцепенение.
Он считал себя начальником штаба, умело и профессионально четко превращающим в реальность смелый замысел командира. Никакого труда не составляло произвести расчет сил и средств, наметить направление главного удара и провести отвлекающий маневр, вывести группы на заранее намеченные рубежи и атаковать в точно намеченное время, а потом уйти, умело заметая следы и подбросив ложные улики.
На все потребовалось бы меньше часа. На судне, стоящем сейчас в порту, находились лучшие оперативники, лично отобранные им, Хиршбургом. Но Винер рванулся вперед, наплевав на высокую стратегию и хитроумную тактику тайной войны.
Да что там, наплевав на самые азы! И Хиршбург почувствовал себя ненужным. Больным и уставшим стариком, чей инсультный лепет никому уже не интересен.
«Очевидно, вблизи Чаши Огня человек уже не в силах противиться зову Судьбы», — подумал Хиршбург. И поморщился. Объяснение слишком уж отдавало мистикой.
Он вытянул затекшую ногу и ненароком толкнул ботинком Жозефа. Француз неожиданно подал признаки жизни. Закопошился, судорожно срывая пуговицы на рубашке. Голова безвольно качалась из стороны в сторону, в запрокинутом горле забулькало и засипело, словно медленно закипал чайник.
Хиршбург вновь перехватил тревожный взгляд водителя и пожал плечами.
— Сюда, прямо сюда, — прохрипел Жозеф, царапая левую половину груди. — Боже, как больно… Холодно. Очень холодно.
«Черт, началось!» — закатил глаза Хиршбург. А французику все же удалось распахнуть на груди рубашку. Хиршбург брезгливо поморщился. На белесой коже, сплошь усыпанной мелкими родинками, над сердцем отчетливо проступил багровый рубец. Прямо на глазах он стал набухать и подрагивать, словно под кожей копошилась пиявка.
— Отто! — вскрикнул Хиршбург.
Водитель обернулся. Но ему не было видно то, на что в ужасе уставился Хиршбург.
Рубец треснул, и по коже поползла капелька темной крови.
Жозеф, явно ничего не соображая, размазал ее по груди, еще больше разодрав ногтями рану Вытянулся, выгнув спину и прохрипел:
— Ва-ал… Ва-ал… Вальхалла!
Водитель не спускал с Хиршбурга напряженного взгляда. Ждал команды. А Хиршбург отупело смотрел на кровь. Он не боялся вида крови, насмотрелся. Но впервые видел, чтобы она шла так, — безо всяких видимых причин.
Вдруг Жозеф обмяк, протяжно выдохнув. Свесил голову и совершенно трезвым голосом произнес:
— Все кончено. Он уже близко.
В следующую секунду дверь поехала в сторону и в салон хлынул слепящий свет. Хиршбург невольно зажмурился, успев разглядеть лишь контур фигуры человека. Но и этого хватило, чтобы понять, что это не Винер. И не охранник. А кто-то чужой.
Машину слегка качнуло, это грузный Отто попытался выхватить пистолет.
— Хальт! — приказал незнакомец по-немецки. И следом отчетливо щелкнул его пистолет, встав на боевой взвод. — Герр Хиршбург, прикажите вашему человеку не делать глупостей.
Хиршбург огромным усилием воли подавил в себе страх.
— Да, Отто, — только и смог произнести он.
Отто выдохнул, словно получил удар под-дых, и сложил руки на руле.
— У вас ровно две минуты. Забирайте Винера и уезжайте. Охранник пусть остается в подвале, мы сами все зачистим. Предупреждаю, если из подвала что-нибудь пропадет, мы затопим судно. Все ясно? — Речь его была отрывистой и четкой, как у человека, привыкшего отдавать приказы, ни на йоту не сомневаясь, что они будут выполнены. Немецкий правильный, с легким акцентом.
Хиршбург, наконец, справился с шоком. Больше всего его волновал Отто, тренированный боевик, конечно же, уже взял себя в руки и только и ждет возможности броситься на врага. А тот, Хиршбург не сомневался, при первом же движении Отто не моргнув глазом изрешетит пулями всех в машине. Человек действовал на свой страх и риск, и — Хиршбург чувствовал это! — был частью неумолимой и всесокрушающей силы. Только они — Хранители — могли бросить вызов Черному солнцу. На своей земле они считали себя вправе использовать любые средства. И им ничего не стоило затопить исследовательское судно «Мебиус», служившее штабом операции Винера, прямо на рейде Калининграда.
«У нас ни единого шанса. Надо капитулировать», — отрешенно подумал Хиршбург.
— Уверен, вы умеете проигрывать с честью, — произнес незнакомец, словно прочитав мысли Хиршбурга.
— Безусловно, — после недолгой паузы ответил Хиршбург. Такой внутренней опустошенности он не испытывал давно, с того дня, когда узнал, что русские танки вырвались к Эльбе, а над рейхстагом полощется алое знамя.
Он разлепил веки и впился взглядом в человека, стоявшего в прямоугольнике распахнутой двери. Постарался намертво впечатать его образ в память. Знал, второго шанса оказаться вблизи и остаться живым судьба уже не подарит.
Перед ним стоял Победитель, в этом не было никаких сомнений. Сквозь тень усталости на осунувшемся лице проступала уверенная, злая сила. Он стоял, широко расставив ноги. В одной руке — вороненый «вальтер», другая прижимала к боку янтарную чашу. Свет, струящийся из разорванных туч, проникал внутрь янтаря, и чаша горела теплым золотым огнем. Прямо над головой у человека, разрезав пополам небо, сияла радуга.
— Две минуты. Время пошло, — резко бросил человек и толкнул дверь.
Скрипнули колесики в полозках, дверь плотно закрылась. Матово-черное стекло не пропускало свет, и в салоне сразу же стало темно.
Хиршбург плотно сжал трясущиеся губы, давя в себе крик.
* * *
Подголовник плетеного кресла оказался жутко жестким. Хиршбург потерся о него затылком. Саднящая боль заставила вернуться из прошлого в сегодняшний день.У самого горизонта в солнечном мареве сгустилась темно-синяя полоска — там, за апельсиновыми рощами нежилось теплое море. Юная всадница по-прежнему гарцевала на лужайке. Жеребец хрипел, роняя пену в пожухлую траву, взбивал копытами фонтанчики красной земли. Нервный ритм ударов копыт тревожной волной отзывался в сердце.
На столе стоял запотевший кувшин с соком. В золотистой жидкости плавали шарики льда. Ее поверхность, показалось, вибрирует в такт ударам копыт разгоряченного скакуна. Хиршбург сглотнул вязкую слюну.
Винер уже полчаса наблюдал за нервным танцем вороного жеребца, но, как оказалось, краем глаза внимательно следил за состоянием Хиршбурга. Потянулся, правой, не раненой рукой, поднял кувшин. Льдинки тонко тренькнули по стеклу
— Попробуйте, Вальтер. Апельсины только что сорвали с дерева.
— Благодарю, герр Винер. — Хиршбург принял из рук Винера стакан. Стенки оказались ледяными на ощупь.
Винер дождался, когда Хиршбург сделает глоток, и, отвернувшись от лужайки, указал взглядом на папку, что Хиршбург держал на коленях.
— Начнем, если вы не против. Или дать вам еще немного привыкнуть к жаре и солнцу?
— Нет, я готов, — ответил Хиршбург, отставляя стакан.
Он раскрыл папку. Память, несмотря на возраст, еще ни разу не подвела, но по опыту знал, с папкой докладывающий выглядит солидней. К тому же, руки постоянно заняты, не суетятся, выдавая волнение.
Винер подобрался в кресле. Если все это время он выглядел молодым помещиком, наслаждающимся сиестой в уютной тени родового гнезда, то сейчас стал тем, кем был на самом деле, — главой концерна «Магнус», унаследовавшего разработки тайных лабораторий Рейха, и самым молодым членом совета «Черного солнца», создавшего Рейх.
Хиршбург не мог не признать, что перемена в молодом шефе ему приятна. Пусть Винер и проиграл, но поражение не выхолостило его дух.
В тот дождливый вечер, когда судно «Мебиус» экстренно отвалило от пирса Калининграда и легло на курс острова Рюген, Винер пришел в себя. Врачи и медикаменты на борту были первоклассными. Но даже они бессильны, если ранен дух. Пуля, черт бы побрал Жозефа, действительно прошла вскользь по левой половине груди, размозжив ребро. Рана оказалась не смертельной, а болевой шок быстро прошел. Но как пережить удар? Чаша Огня сама шла в руки, и в последний миг ее вырвал тот незнакомец с волчьими глазами. Хиршбург не представлял, как бы он пережил такой крах. А Винер смог. Едва придя в себя, он вызвал Хиршбурга и, до боли сжав ему пальцы, приказал: «Готовьте контрудар».
Команда была отдана две недели назад, и сегодня Хиршбург впервые докладывал о проделанной работе.
— Прежде всего, хочу доложить, что русские клюнули на приманку, — откашлявшись в кулак, начал Хиршбург. — Пожар на даче профессора Арсеньева не прошел незамеченным. Нам немного повезло. Мой человек на пожаре засек молодого корреспондента, укравшего образцы расплава. В порядке импровизации я подвел к нему Нуаре. Он перекупил права на информацию и сдал ее в русскую резидентуру. При желании, русская контрразведка легко проверит этот след.
— И у них возникло это желание? — спросил Винер, поигрывая льдом в стакане.
— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — Я имею возможность контролировать этого мальчика-журналиста. Русская контрразведка беседу с ним уже провела, о чем он не преминул раззвонить всем своим знакомым.
— Что в Берлине?
— Пока держат паузу, что вполне объяснимо. У них осталось два дня до оговоренного срока. Естественно, ждут, пока контрразведка отработает информацию в Москве. — Хиршбург перевернул лист. — Кстати, я просмотрел запись встречи с Садовским, он работает «под крышей» представительства русского информационного концерна, с фрау Эрикой и Нуаре. Мой вывод: успех достигнут исключительно благодаря, скажем так, нетрадиционному воздействию фрау Эрики.