Страница:
– Что вы! Этот пароход на всю жизнь запомнится, – с торжественной ноткой в голосе сказал Максим.
Ребятам не терпелось поскорее выйти на берег. Опорожнив судок, они поднялись, стали благодарить хозяина каюты.
– Погодите-ка, – проговорил кочегар и, приоткрыв дверь, выглянул на палубу. – Крой теперь, хлопцы, без оглядки, – с усмешкой проговорил он и отступил в сторону.
Максим и Андрей вышли и, сдерживая себя от желания пуститься бегом, через минуту уже были на берегу.
Глухими переулками они вышли за город и отправились в путь, взяв направление на Волчьи Норы.
4
Глава четырнадцатая
1
2
Ребятам не терпелось поскорее выйти на берег. Опорожнив судок, они поднялись, стали благодарить хозяина каюты.
– Погодите-ка, – проговорил кочегар и, приоткрыв дверь, выглянул на палубу. – Крой теперь, хлопцы, без оглядки, – с усмешкой проговорил он и отступил в сторону.
Максим и Андрей вышли и, сдерживая себя от желания пуститься бегом, через минуту уже были на берегу.
Глухими переулками они вышли за город и отправились в путь, взяв направление на Волчьи Норы.
4
Всю дорогу они без умолку разговаривали. Мобилизация, побег из военного городка, переезд на пароходе – все это походило на сон.
Разговоры о селе, о родных, о товарищах, с которыми они провели годы своей жизни, так их увлекали, что они шли, позабыв об усталости и осторожности.
К вечеру следующего дня они добрались до надела Строговых. При виде почерневшего соломенного балагана, стоявшего возле высоких лиственниц, у Максима больно защемило сердце.
Давно ли вот тут, после ужина, у костра Строговы коротали час-другой в оживленной беседе? Дед Фишка рассказывал что-нибудь о старине, об охоте или потешал всех веселыми прибаутками. Но особенно интересно было, когда начинал рассказывать отец. Он вспоминал город, пятый год, своих друзей-революционеров, преследуемых властями, подвергавшихся тысячам опасностей, и Максим слушал его затаив дыхание. Все виденное и пережитое отцом представлялось ему в те часы значительным и таинственным.
Максим порывисто подошел к лиственницам и, сгорбившись, стал смотреть на холмы. Там, за леском, где в багровом закате садилось солнце, в холодное небо поднимались беловатые дымки. Там находилось родное село.
Переждав с полчаса у балагана, они двинулись дальше. К Волчьим Норам подходили потемками. Село тонуло в сумраке, ни один живой звук не доносился оттуда. От этого безмолвия Максиму и Андрею стало жутко. Они прислушивались, взглядывали на холодное небо с редкими мерцающими звездами и зябко ежились.
– И девок даже не слышно, – сказал Андрей.
– Собаки – и те не брешут, – отозвался Максим.
Им надо было обойти село стороной и огородами пробраться к Зотовым. У Зотовых под избой имелось просторное, с белеными стенами подполье, и в нем можно было перекоротать несколько дней.
Сейчас, когда родные избы стояли рядом, ребят обуял страх. За каждым кустом им чудились солдаты, то пешие, с ружьями, то конные, с саблями наголо. Шли, ощупывая землю ногами.
В одном месте из-под самых ног взмыл в небо филин. Он поднялся так неожиданно и с таким шумом, что Андрей бросился назад и чуть не сбил с ног Максима.
В проулке, возле изгороди, Максим упал в мусорную яму. Она оказалась неглубокой, но на дне ее валялись ржавые жестяные трубы. Они загремели и всполошили собак.
Не двигаясь, сдерживая дыхание, ребята долго стояли в тревожном ожидании. Собаки стали затихать. Дольше всех протяжно и жалобно тявкала собачонка где-то совсем рядом.
– Это наша Жучка лает. Вот шалава! – прошептал Андрей.
Вскоре успокоилась и она.
Шагов через десять встретилось препятствие – изгородь. Отыскав отверстие, протискались в него, и сразу стало легче: за изгородью начинался огород Зотовых. Захотелось поскорее проскочить к дворовой калитке, но собачонка опять затявкала, и сделать это они не решились.
– Посвистать бы ей. Она меня узнает.
– Я тебе посвищу… по зубам!
Осторожно ступая, спотыкаясь о комья замерзшей развороченной земли, сделали еще шагов двадцать – тридцать. Под ногами захрустели угли.
Андрей, шедший впереди, резко остановился.
– Макся, нашей избы нету.
– А это что чернеет?
– Дом Водомеровых.
– Ты ослеп?
Но, присмотревшись, Максим понял, что Андрей прав: влево чернел дом Водомеровых, а прямо, где стояла раньше изба Зотовых, угадывалась дыра в улицу.
Долго стояли молча.
– Идем к нам, – сказал Максим.
Снова пошли. Собаки зачуяли их, подняли лай, но пережидать не хватило терпения.
Выбрались в проулок, обогнули кладбище, заросшее лесом, и вошли в огород Строговых. В самом конце его, у изгороди, росли черемуховые кусты. Проходя тут, Максим отломил веточку, размял в пальцах и понюхал. Горький, терпкий запах защекотал ноздри. Родным-родным отдавало от пальцев.
Наконец под ногами знакомо заскрипели ступеньки. Максим протянул руку, хотел постучать, но дверь сеней открылась сама от первого же прикосновения.
„Смелые какие, спят с незапертой дверью. Зайду и громко поздороваюсь“, – решил он и, миновав сени, широко распахнул дверь в избу.
В одно мгновение, которое невозможно измерить, он всем своим существом ощутил: в его родном доме что-то произошло. Предчувствуя недоброе, он спросил:
– Кто-нибудь есть? – Максим хотел сказать это громко, но страх перехватил горло.
Хлопнув дверью сеней, стуча сапогами, вошел Андрей. Максим осмелел, чуя за собой товарища.
– Эй, кто тут есть живой?
– Ты громче – спят люди.
– Мама! – надтреснутым голосом крикнул Максим.
В темноте что-то тяжело и глухо стукнуло. Кто-то спрыгнул с печки. Максим и Андрей замерли.
– Максимушка! Откуда ты? А я-то думала – смертушка моя пришла. – Агафья запричитала, шаркая ногами по полу.
– Тише, бабуся, тише. Мы с Андреем беглые.
Трясущимися руками Агафья отыскала в темноте внука, обняла его, заплакала навзрыд.
– Бабуся, а мама где?
Агафья долго ничего не могла сказать: душили слезы.
– Мать с Маришкой в бане живут, а я тут умереть хочу, в своем доме… Стегали нас с матерью, Максимушка…
У Максима закружилось в голове, во рту стало сухо. Он уткнулся лицом в плечо бабушки, готовый разрыдаться.
– Максим, нам укрыться где-нибудь надо, – с тревогой в голосе напомнил Андрей.
Максим обеспокоенно затоптался на месте, потом сказал:
– Веди нас, бабуся. Веди куда-нибудь. Прихватят нас – несдобровать никому.
Агафья поняла, чего хочет от нее внук.
– О господи, куда же вас девать-то, родненькие? – запричитала она и, взяв Максима за руку, пошла во двор.
Огородом, а потом закоулками она вывела их к речке и велела в кустарнике переждать.
– Ваше счастье – матери одни в бане, – заговорила Агафья, вернувшись к кустарнику. – Девчонки у Поярковых в овине ночуют. Им про вас ни гугу!
Анна и Зотиха стояли посреди бани, настороженные и неподвижные. Тусклый, чадящий ночник, горевший в углу на табуретке, освещал их неровным, дрожащим светом. На полу в беспорядке валялись узлы с бельем, одежей, в деревянных шайках лежала посуда, тут же стояли медные пузатые самовары. Единственное маленькое оконце было заткнуто подушкой. Пахло пережженным кирпичом и прелыми вениками.
– Кормить их, бабы, скорее надо, – пропуская вперед себя Максима и Андрея, сказала Агафья.
– Сынок мой, вот до чего мы дожили! – с болью проговорила Анна.
Зотиха обняла Андрея, обливаясь слезами и приговаривая что-то жалобное.
То, что мать не заплакала, удивило Максима. Она стояла в углу, и что-то угловатое и резкое было во всем ее облике.
„Переменилась мамка. Раньше-то сильно любила поплакать“, – подумал Максим.
– Хватит тебе, Нелида, хватит! Давай их кормить станем. Рассвет скоро, – сказала Анна.
Они засуетились возле каменки, в которой жарким светом переливались, как золотые самородки, крупные угли.
Не прошло и получаса, а матери уже знали, какой длинный и рискованный путь совершили их сыновья. В свою очередь и они рассказали про горькую свою долю. Долго каратели щадили дом дочери Евдокима Юткина. Но когда прошел слух, что Матвей возглавил таежную армию партизан, подручные штабс-капитана Ерунды ворвались к Анне, все поломали, порубили шашками корову, кур, поросенка, хотели жечь двор, да неожиданно вступился Демьян Штычков, уговорил пока не делать этого. Каратели похлестали баб плетьми и ушли, но надолго ли?
В разговорах ночь миновала незаметно. Агафья вышла на улицу и, возвратившись, сказала:
– Бабы, светать скоро будет. Думайте, куда нам девать их.
Анна и Зотиха стали рассуждать, где можно спрятать сыновей. Максим и Андрей сидели, умолкнув. В бане было тепло и, как им казалось, уютно. От сытной еды клонило в сон. Ноги словно одеревенели, и все тело ныло немой болью. Свалиться бы тут же, где сидишь, и уснуть.
Сердобольная Зотиха, то и дело сокрушенно поглядывая на своего сына, предложила укрыть ребят в бане под полками. Агафья хотела возразить, но вид у ребят был такой измученный, что она тоже сжалилась и поддакнула Зотихе.
– Нет, Нелида, тут они не останутся. Не затем столько горя перемыкали, чтоб Ерунде на веревку попасть, – проговорила Анна.
– А куда ты денешь их? – спросила Зотиха.
– На поля уведу, в стогу спрячу. Все равно им не житье тут, к мужикам в тайгу надо пробираться, – твердо сказала Анна.
„Опять идти! Безжалостной стала мамка“, – шевельнулось в голове у Максима, изнемогавшего от усталости.
Переодевшись в полушубки, захватив с собою хлеб, лук, испеченную в золе картошку, Максим и Андрей вышли вслед за Анной.
Начинался рассвет. Белел восточный склон неба. Ущербный месяц тускло светил в прощелину беспорядочно нагроможденных туч. Земля лежала под серебристым инеем.
Анна шла, осторожно поглядывая по сторонам. Шатаясь от боли в ногах, за ней тянулись Максим и Андрей. Похрустывал молодой осенний ледок, кружились в воздухе редкие снежинки.
День беглецы провели под стогом на полях у Архипа Хромкова, а вечером взяли путь на Юксу.
Разговоры о селе, о родных, о товарищах, с которыми они провели годы своей жизни, так их увлекали, что они шли, позабыв об усталости и осторожности.
К вечеру следующего дня они добрались до надела Строговых. При виде почерневшего соломенного балагана, стоявшего возле высоких лиственниц, у Максима больно защемило сердце.
Давно ли вот тут, после ужина, у костра Строговы коротали час-другой в оживленной беседе? Дед Фишка рассказывал что-нибудь о старине, об охоте или потешал всех веселыми прибаутками. Но особенно интересно было, когда начинал рассказывать отец. Он вспоминал город, пятый год, своих друзей-революционеров, преследуемых властями, подвергавшихся тысячам опасностей, и Максим слушал его затаив дыхание. Все виденное и пережитое отцом представлялось ему в те часы значительным и таинственным.
Максим порывисто подошел к лиственницам и, сгорбившись, стал смотреть на холмы. Там, за леском, где в багровом закате садилось солнце, в холодное небо поднимались беловатые дымки. Там находилось родное село.
Переждав с полчаса у балагана, они двинулись дальше. К Волчьим Норам подходили потемками. Село тонуло в сумраке, ни один живой звук не доносился оттуда. От этого безмолвия Максиму и Андрею стало жутко. Они прислушивались, взглядывали на холодное небо с редкими мерцающими звездами и зябко ежились.
– И девок даже не слышно, – сказал Андрей.
– Собаки – и те не брешут, – отозвался Максим.
Им надо было обойти село стороной и огородами пробраться к Зотовым. У Зотовых под избой имелось просторное, с белеными стенами подполье, и в нем можно было перекоротать несколько дней.
Сейчас, когда родные избы стояли рядом, ребят обуял страх. За каждым кустом им чудились солдаты, то пешие, с ружьями, то конные, с саблями наголо. Шли, ощупывая землю ногами.
В одном месте из-под самых ног взмыл в небо филин. Он поднялся так неожиданно и с таким шумом, что Андрей бросился назад и чуть не сбил с ног Максима.
В проулке, возле изгороди, Максим упал в мусорную яму. Она оказалась неглубокой, но на дне ее валялись ржавые жестяные трубы. Они загремели и всполошили собак.
Не двигаясь, сдерживая дыхание, ребята долго стояли в тревожном ожидании. Собаки стали затихать. Дольше всех протяжно и жалобно тявкала собачонка где-то совсем рядом.
– Это наша Жучка лает. Вот шалава! – прошептал Андрей.
Вскоре успокоилась и она.
Шагов через десять встретилось препятствие – изгородь. Отыскав отверстие, протискались в него, и сразу стало легче: за изгородью начинался огород Зотовых. Захотелось поскорее проскочить к дворовой калитке, но собачонка опять затявкала, и сделать это они не решились.
– Посвистать бы ей. Она меня узнает.
– Я тебе посвищу… по зубам!
Осторожно ступая, спотыкаясь о комья замерзшей развороченной земли, сделали еще шагов двадцать – тридцать. Под ногами захрустели угли.
Андрей, шедший впереди, резко остановился.
– Макся, нашей избы нету.
– А это что чернеет?
– Дом Водомеровых.
– Ты ослеп?
Но, присмотревшись, Максим понял, что Андрей прав: влево чернел дом Водомеровых, а прямо, где стояла раньше изба Зотовых, угадывалась дыра в улицу.
Долго стояли молча.
– Идем к нам, – сказал Максим.
Снова пошли. Собаки зачуяли их, подняли лай, но пережидать не хватило терпения.
Выбрались в проулок, обогнули кладбище, заросшее лесом, и вошли в огород Строговых. В самом конце его, у изгороди, росли черемуховые кусты. Проходя тут, Максим отломил веточку, размял в пальцах и понюхал. Горький, терпкий запах защекотал ноздри. Родным-родным отдавало от пальцев.
Наконец под ногами знакомо заскрипели ступеньки. Максим протянул руку, хотел постучать, но дверь сеней открылась сама от первого же прикосновения.
„Смелые какие, спят с незапертой дверью. Зайду и громко поздороваюсь“, – решил он и, миновав сени, широко распахнул дверь в избу.
В одно мгновение, которое невозможно измерить, он всем своим существом ощутил: в его родном доме что-то произошло. Предчувствуя недоброе, он спросил:
– Кто-нибудь есть? – Максим хотел сказать это громко, но страх перехватил горло.
Хлопнув дверью сеней, стуча сапогами, вошел Андрей. Максим осмелел, чуя за собой товарища.
– Эй, кто тут есть живой?
– Ты громче – спят люди.
– Мама! – надтреснутым голосом крикнул Максим.
В темноте что-то тяжело и глухо стукнуло. Кто-то спрыгнул с печки. Максим и Андрей замерли.
– Максимушка! Откуда ты? А я-то думала – смертушка моя пришла. – Агафья запричитала, шаркая ногами по полу.
– Тише, бабуся, тише. Мы с Андреем беглые.
Трясущимися руками Агафья отыскала в темноте внука, обняла его, заплакала навзрыд.
– Бабуся, а мама где?
Агафья долго ничего не могла сказать: душили слезы.
– Мать с Маришкой в бане живут, а я тут умереть хочу, в своем доме… Стегали нас с матерью, Максимушка…
У Максима закружилось в голове, во рту стало сухо. Он уткнулся лицом в плечо бабушки, готовый разрыдаться.
– Максим, нам укрыться где-нибудь надо, – с тревогой в голосе напомнил Андрей.
Максим обеспокоенно затоптался на месте, потом сказал:
– Веди нас, бабуся. Веди куда-нибудь. Прихватят нас – несдобровать никому.
Агафья поняла, чего хочет от нее внук.
– О господи, куда же вас девать-то, родненькие? – запричитала она и, взяв Максима за руку, пошла во двор.
Огородом, а потом закоулками она вывела их к речке и велела в кустарнике переждать.
– Ваше счастье – матери одни в бане, – заговорила Агафья, вернувшись к кустарнику. – Девчонки у Поярковых в овине ночуют. Им про вас ни гугу!
Анна и Зотиха стояли посреди бани, настороженные и неподвижные. Тусклый, чадящий ночник, горевший в углу на табуретке, освещал их неровным, дрожащим светом. На полу в беспорядке валялись узлы с бельем, одежей, в деревянных шайках лежала посуда, тут же стояли медные пузатые самовары. Единственное маленькое оконце было заткнуто подушкой. Пахло пережженным кирпичом и прелыми вениками.
– Кормить их, бабы, скорее надо, – пропуская вперед себя Максима и Андрея, сказала Агафья.
– Сынок мой, вот до чего мы дожили! – с болью проговорила Анна.
Зотиха обняла Андрея, обливаясь слезами и приговаривая что-то жалобное.
То, что мать не заплакала, удивило Максима. Она стояла в углу, и что-то угловатое и резкое было во всем ее облике.
„Переменилась мамка. Раньше-то сильно любила поплакать“, – подумал Максим.
– Хватит тебе, Нелида, хватит! Давай их кормить станем. Рассвет скоро, – сказала Анна.
Они засуетились возле каменки, в которой жарким светом переливались, как золотые самородки, крупные угли.
Не прошло и получаса, а матери уже знали, какой длинный и рискованный путь совершили их сыновья. В свою очередь и они рассказали про горькую свою долю. Долго каратели щадили дом дочери Евдокима Юткина. Но когда прошел слух, что Матвей возглавил таежную армию партизан, подручные штабс-капитана Ерунды ворвались к Анне, все поломали, порубили шашками корову, кур, поросенка, хотели жечь двор, да неожиданно вступился Демьян Штычков, уговорил пока не делать этого. Каратели похлестали баб плетьми и ушли, но надолго ли?
В разговорах ночь миновала незаметно. Агафья вышла на улицу и, возвратившись, сказала:
– Бабы, светать скоро будет. Думайте, куда нам девать их.
Анна и Зотиха стали рассуждать, где можно спрятать сыновей. Максим и Андрей сидели, умолкнув. В бане было тепло и, как им казалось, уютно. От сытной еды клонило в сон. Ноги словно одеревенели, и все тело ныло немой болью. Свалиться бы тут же, где сидишь, и уснуть.
Сердобольная Зотиха, то и дело сокрушенно поглядывая на своего сына, предложила укрыть ребят в бане под полками. Агафья хотела возразить, но вид у ребят был такой измученный, что она тоже сжалилась и поддакнула Зотихе.
– Нет, Нелида, тут они не останутся. Не затем столько горя перемыкали, чтоб Ерунде на веревку попасть, – проговорила Анна.
– А куда ты денешь их? – спросила Зотиха.
– На поля уведу, в стогу спрячу. Все равно им не житье тут, к мужикам в тайгу надо пробираться, – твердо сказала Анна.
„Опять идти! Безжалостной стала мамка“, – шевельнулось в голове у Максима, изнемогавшего от усталости.
Переодевшись в полушубки, захватив с собою хлеб, лук, испеченную в золе картошку, Максим и Андрей вышли вслед за Анной.
Начинался рассвет. Белел восточный склон неба. Ущербный месяц тускло светил в прощелину беспорядочно нагроможденных туч. Земля лежала под серебристым инеем.
Анна шла, осторожно поглядывая по сторонам. Шатаясь от боли в ногах, за ней тянулись Максим и Андрей. Похрустывал молодой осенний ледок, кружились в воздухе редкие снежинки.
День беглецы провели под стогом на полях у Архипа Хромкова, а вечером взяли путь на Юксу.
Глава четырнадцатая
1
С приходом Антона Топилкина и шахтеров в жизни партизанского лагеря начались большие перемены.
Прежде всего была отменена местническая организация отряда. Вместо отрядов, стихийно образовавшихся из партизан лишь одного населенного пункта, были созданы нормальные армейские части из партизан разных сел и деревень. Так как людей насчитывалось уже более полутысячи и приток их не прекращался, то взводы были сведены в четыре отряда, а вся партизанская организация получила наименование Юксинской партизанской армии.
Отряды, помимо командиров, возглавляли комиссары – шахтеры. Официально было объявлено, что отныне Матвей Строгов является командующим партизанской армией, Антон Топилкин – комиссаром, а бывший капитан Илья Александрович Старостенко – начальником штаба.
Мартын Горбачев, проявивший на хозяйственной работе много прилежания и умения, получил повышение в должности. Он именовался теперь начальником материально-продовольственного и боевого снабжения. Тимофея Залетного, оказавшегося на редкость способным начальником, назначили помощником командарма, а начальником разведки и связи стал Архип Хромков.
Период сколачивания сил и отсиживания в тайге заканчивался, на очередь выдвигались военные и политические задачи: выход на тракт, разгром колчаковцев, захват населенных пунктов, восстановление Советской власти в селениях, установление связи с Красной Армией по мере ее приближения с запада.
В конце сентября Юксинская партизанская армия начала готовиться к выступлению из тайги.
По замыслу командования, оперативная задача наступления состояла в том, чтобы стремительным ударом овладеть притаежными селениями Балагачевой, Подосиновкой, Ежихой и, закрепившись здесь, выйти к Сергеву и взять под свой контроль дорогу, идущую на Волчьи Норы и Жирово.
Второй этап наступления должен был повести к захвату Волчьих Нор и Жирова и восстановлению Советской власти во всем огромном таежном крае.
В одну из ночей в начале октября партизанские отряды поднялись с берегов Светлого озера и четырьмя колоннами двинулись каждая в своем направлении. На Балагачеву шел отряд Кинтельяна Прохорова, на Подосиновку – отряд Калистрата Зотова, на Ежиху – отряд ломовицкого батрака Кондратия Загуменного. Четвертый отряд, под командованием ежихинца Ивана Каляева, оставался в резерве и следовал в направлении Челбакских гор, как срединного пункта, расположенного на одинаковом расстоянии от всех трех селений, намеченных к захвату.
Командование было с отрядами: Матвей Строгов – с Прохоровым, Антон Топилкин – с Зотовым, Старостенко – с Загуменным.
Тимофей Залетный оставался с резервным отрядом и замещал командующего армией. Тут же находились Архип Хромков, дед Фишка и большинство разведчиков и связных.
В течение двух суток разведчики неустанно рыскали по всей округе. Они побывали в Балагачевой, Подосиновке и Ежихе и, доставив отрядам самые свежие и точные сведения о белых, теперь заслуженно оставались на отдыхе, в резерве. Ни в Ежихе, ни в Подосиновке вооруженных сил противника обнаружено не было, в Балагачевой стояло до взвода солдат и, как удалось узнать деду Фишке, ожидался приезд какого-то начальника из Волчьих Нор.
В связи с этим отряду Кинтельяна Прохорова были выделены почти все винтовки, пулемет и пять лошадей из восьми имевшихся у партизан.
В резерве дед Фишка остался с большой неохотой. Ему хотелось непременно быть вместе с племянником, и перед тем, как отрядам разойтись, он сказал Матвею:
– Мне, Матюша, пожалуй, с тобой надо пойти. Я ведь хороню тут места знаю. Да, гляди, и помогу поднести что-нибудь.
И он начал было собираться. Но на этот раз племянник оказался строг и неумолим.
– Ты не путай, дядя, нам карты. Раз оставили тебя здесь, значит так нужно. И ты, пожалуйста, не самоуправничай; это для нас сейчас самое большое зло.
Дед Фишка начал доказывать, что в отряде он будет более полезен, но командующему слушать его было некогда. Матвей вскочил на лошадь и, кого-то браня, поскакал к отряду Кинтельяна Прохорова.
К вечеру резервный отряд Каляева выдвинулся до Челбакских гор и остановился. Что предстояло отряду дальше, пока было неизвестно.
С наступлением ночи пошел мокрый, липкий снег. Залетный приказал на скорую руку соорудить из пихтовых веток балаганы. Дело это было простое, минутное, и вскоре резервники, укрывшись в балаганы, грелись возле небольших костров.
Ни ночью, ни утром из отрядов никто не появился. Люди были настроены нетерпеливо, тревожно.
Залетный стал уже думать о посылке в отряды связных, но в полдень появился верхом на лошади Илья Александрович Старостенко.
Завидев начальника штаба, партизаны со всех сторон бросились ему навстречу и окружили его.
– Что слышно, Лександрыч? – спросил дед Фишка, выражая всеобщее нетерпение.
Грузный, медлительный Старостенко, взглянув через ободок очков на партизан, в свою очередь, спросил:
– Что слышно от командарма?
– Ничего, – сказал Тимофей Залетный.
– Плохо, – чмокнув губами, недовольно бросил Старостенко. Он слез с лошади, стряхнул с себя колючки сухой хвои и, видя, что на него выжидающе смотрят, сказал:
– Ну что ж, у нас все прошло как нельзя лучше. Деревню заняли. Советскую власть восстановили. Реквизированный у населения хлеб, находившийся под охраной старосты, вернули владельцам, старосту посадили. Новых партизан человек тридцать приняли. Все нормально. У кого чай есть? Пить хочу ужасно…
Кто-то из партизан подал ему котелок, и он, не дожидаясь, когда дадут кружку, поднес его к губам и сделал несколько больших глотков.
Вестей от Антона и Матвея по-прежнему не было. Тимофей Залетный, Старостенко, дед Фишка, Архип Хромков, командир отряда Каляев сидели у костра, переговариваясь, – томительно тянулось время. Наконец Залетный не вытерпел и, поднимаясь, сказал:
– Давай, Архип, посылай людей в Балагачеву. Чую я, неспроста командарм молчит.
Начальник штаба поддержал Залетного. Архип молча встал, покрутил усы и направился к разведчикам.
Но едва он сделал несколько шагов к балагану разведчиков, как за спиной раздались радостные возгласы. Архип обернулся и все понял: на спуске с горы показались два всадника. Вскочив на лошадь начальника штаба, Архип поскакал им навстречу.
Вновь, как и при появлении Старостенко, партизаны сгрудились вокруг приехавших. Не слезая с лошади, Матвей поспешил рассказать обо всем, что произошло в Балагачевой.
– Всех карателей тепленькими на постели прихватили. Ни один не успел уйти. Взяли тридцать винтовок, один пулемет, два револьвера, семьсот патронов, десятка полтора гранат, – с улыбкой поглядывая на партизан, сообщил Матвей. – Сход провели, совет избрали. Люди измучились, плачут от радости. А вот белого начальства не дождались. На всякий случай засады на дорогах выставили.
– Ну, а у вас как, Антон Иваныч? – спросил Старостенко, обращаясь к Топилкину.
– Солдат не было, все обошлось тихо-мирно. Я оттуда в Балагачеву поспешил, думал, там драка завязалась. Да вместо драки-то попал прямо на митинг. – Антон рассмеялся.
Партизаны добродушно заухмылялись, оживленно заговорили. Известие о захвате Подосиновки, Ежихи и Балагачевой возбудило всех, приободрило, вселило веру в собственные силы.
– Погоди, мы еще им вольем!
– Не возрадуются!
– Да где им устоять против народа!
– А командир-то, братцы, ловко их обвел. С постельки – и прямо в кутузку.
Не умолкая, лились разговоры. И всюду об одном и том же: о силе народной, которую не сдержать никому.
У одного из костров заседал военный совет. Там собрались командиры и начальники. Обсуждался план дальнейших операций. Было единодушно решено, что задерживаться в занятых деревнях нет смысла и нужно двигаться на Сергево.
Жители захваченных деревень сообщили, что в Сергеве белые держат свои силы, но какие это были силы, никто не знал.
Старостенко предложил немедленно послать разведку и следующей ночью, предварительно замкнув засадами все дороги, напасть на Сергево и захватить село. Резервный отряд Каляева должен был продвинуться дальше и в операции по захвату Сергева стать головным.
С этим все согласились, и Матвей, сидевший на пеньке, сказал:
– Ну, командиры, не теряйте времени.
Командиры начали было расходиться, как вдруг к огню подошел дед Фишка и решительно заявил:
– Сподручнее всех мне в Сергево идти. У меня там на каждом перекрестке родня да знакомые.
Матвей обменялся с Антоном веселым взглядом и про себя подумал: „Да уж кто действительно может узнать всю подноготную, так это он“.
– Пусть дядя идет, – сказал Матвей, обращаясь к начальнику разведки. – Только подбросить его надо на лошади.
– Это сделаем! – сказал Архип Хромков и, повернувшись к деду Фишке, подал ему вороненый, отливающий синеватым блеском револьвер.
Дед Фишка принял его, осмотрел и, подняв полу зипуна, засунул за гашник своих шаровар.
– Не взорвется? – засмеялся Антон Топилкин.
Дед Фишка усмехнулся.
– Сбережем как-нибудь, Антон Иваныч.
– Себя береги, дядя, – ласково взглянув на старика, сказал Матвей и поднялся.
Вместе с дедом Фишкой Матвей дошел до лошадей, стоявших в осиннике. Ездовой, чубатый красивый парень с Ломовицких хуторов, подвел оседланную гнедую кобылицу. Матвей помог старику взобраться в седло.
Торопливо подошел Архип Хромков. Провожать деда Фишку он решил сам.
Покачиваясь на лошади, дед Фишка оглянулся, крикнул:
– Днем завтра жди, Матюша! А может, и к утречку управлюсь.
Матвей махнул рукой, опустил голову, тихо сказал:
– Гляди там лучше.
Дед Фишка не расслышал его слов, но, согретый вниманием и доверием племянника, ретиво задергал поводьями.
– Но-но, родимая! – весело крикнул старик.
У Матвея кольнуло сердце. Дед Фишка был ему дорог, и не раз уже командир партизан зарекался давать ему опасные поручения. Но сделать это было нелегко. Неугомонный старик не терпел безделья, да часто и заменить его, как в этом случае, было некем.
Прежде всего была отменена местническая организация отряда. Вместо отрядов, стихийно образовавшихся из партизан лишь одного населенного пункта, были созданы нормальные армейские части из партизан разных сел и деревень. Так как людей насчитывалось уже более полутысячи и приток их не прекращался, то взводы были сведены в четыре отряда, а вся партизанская организация получила наименование Юксинской партизанской армии.
Отряды, помимо командиров, возглавляли комиссары – шахтеры. Официально было объявлено, что отныне Матвей Строгов является командующим партизанской армией, Антон Топилкин – комиссаром, а бывший капитан Илья Александрович Старостенко – начальником штаба.
Мартын Горбачев, проявивший на хозяйственной работе много прилежания и умения, получил повышение в должности. Он именовался теперь начальником материально-продовольственного и боевого снабжения. Тимофея Залетного, оказавшегося на редкость способным начальником, назначили помощником командарма, а начальником разведки и связи стал Архип Хромков.
Период сколачивания сил и отсиживания в тайге заканчивался, на очередь выдвигались военные и политические задачи: выход на тракт, разгром колчаковцев, захват населенных пунктов, восстановление Советской власти в селениях, установление связи с Красной Армией по мере ее приближения с запада.
В конце сентября Юксинская партизанская армия начала готовиться к выступлению из тайги.
По замыслу командования, оперативная задача наступления состояла в том, чтобы стремительным ударом овладеть притаежными селениями Балагачевой, Подосиновкой, Ежихой и, закрепившись здесь, выйти к Сергеву и взять под свой контроль дорогу, идущую на Волчьи Норы и Жирово.
Второй этап наступления должен был повести к захвату Волчьих Нор и Жирова и восстановлению Советской власти во всем огромном таежном крае.
В одну из ночей в начале октября партизанские отряды поднялись с берегов Светлого озера и четырьмя колоннами двинулись каждая в своем направлении. На Балагачеву шел отряд Кинтельяна Прохорова, на Подосиновку – отряд Калистрата Зотова, на Ежиху – отряд ломовицкого батрака Кондратия Загуменного. Четвертый отряд, под командованием ежихинца Ивана Каляева, оставался в резерве и следовал в направлении Челбакских гор, как срединного пункта, расположенного на одинаковом расстоянии от всех трех селений, намеченных к захвату.
Командование было с отрядами: Матвей Строгов – с Прохоровым, Антон Топилкин – с Зотовым, Старостенко – с Загуменным.
Тимофей Залетный оставался с резервным отрядом и замещал командующего армией. Тут же находились Архип Хромков, дед Фишка и большинство разведчиков и связных.
В течение двух суток разведчики неустанно рыскали по всей округе. Они побывали в Балагачевой, Подосиновке и Ежихе и, доставив отрядам самые свежие и точные сведения о белых, теперь заслуженно оставались на отдыхе, в резерве. Ни в Ежихе, ни в Подосиновке вооруженных сил противника обнаружено не было, в Балагачевой стояло до взвода солдат и, как удалось узнать деду Фишке, ожидался приезд какого-то начальника из Волчьих Нор.
В связи с этим отряду Кинтельяна Прохорова были выделены почти все винтовки, пулемет и пять лошадей из восьми имевшихся у партизан.
В резерве дед Фишка остался с большой неохотой. Ему хотелось непременно быть вместе с племянником, и перед тем, как отрядам разойтись, он сказал Матвею:
– Мне, Матюша, пожалуй, с тобой надо пойти. Я ведь хороню тут места знаю. Да, гляди, и помогу поднести что-нибудь.
И он начал было собираться. Но на этот раз племянник оказался строг и неумолим.
– Ты не путай, дядя, нам карты. Раз оставили тебя здесь, значит так нужно. И ты, пожалуйста, не самоуправничай; это для нас сейчас самое большое зло.
Дед Фишка начал доказывать, что в отряде он будет более полезен, но командующему слушать его было некогда. Матвей вскочил на лошадь и, кого-то браня, поскакал к отряду Кинтельяна Прохорова.
К вечеру резервный отряд Каляева выдвинулся до Челбакских гор и остановился. Что предстояло отряду дальше, пока было неизвестно.
С наступлением ночи пошел мокрый, липкий снег. Залетный приказал на скорую руку соорудить из пихтовых веток балаганы. Дело это было простое, минутное, и вскоре резервники, укрывшись в балаганы, грелись возле небольших костров.
Ни ночью, ни утром из отрядов никто не появился. Люди были настроены нетерпеливо, тревожно.
Залетный стал уже думать о посылке в отряды связных, но в полдень появился верхом на лошади Илья Александрович Старостенко.
Завидев начальника штаба, партизаны со всех сторон бросились ему навстречу и окружили его.
– Что слышно, Лександрыч? – спросил дед Фишка, выражая всеобщее нетерпение.
Грузный, медлительный Старостенко, взглянув через ободок очков на партизан, в свою очередь, спросил:
– Что слышно от командарма?
– Ничего, – сказал Тимофей Залетный.
– Плохо, – чмокнув губами, недовольно бросил Старостенко. Он слез с лошади, стряхнул с себя колючки сухой хвои и, видя, что на него выжидающе смотрят, сказал:
– Ну что ж, у нас все прошло как нельзя лучше. Деревню заняли. Советскую власть восстановили. Реквизированный у населения хлеб, находившийся под охраной старосты, вернули владельцам, старосту посадили. Новых партизан человек тридцать приняли. Все нормально. У кого чай есть? Пить хочу ужасно…
Кто-то из партизан подал ему котелок, и он, не дожидаясь, когда дадут кружку, поднес его к губам и сделал несколько больших глотков.
Вестей от Антона и Матвея по-прежнему не было. Тимофей Залетный, Старостенко, дед Фишка, Архип Хромков, командир отряда Каляев сидели у костра, переговариваясь, – томительно тянулось время. Наконец Залетный не вытерпел и, поднимаясь, сказал:
– Давай, Архип, посылай людей в Балагачеву. Чую я, неспроста командарм молчит.
Начальник штаба поддержал Залетного. Архип молча встал, покрутил усы и направился к разведчикам.
Но едва он сделал несколько шагов к балагану разведчиков, как за спиной раздались радостные возгласы. Архип обернулся и все понял: на спуске с горы показались два всадника. Вскочив на лошадь начальника штаба, Архип поскакал им навстречу.
Вновь, как и при появлении Старостенко, партизаны сгрудились вокруг приехавших. Не слезая с лошади, Матвей поспешил рассказать обо всем, что произошло в Балагачевой.
– Всех карателей тепленькими на постели прихватили. Ни один не успел уйти. Взяли тридцать винтовок, один пулемет, два револьвера, семьсот патронов, десятка полтора гранат, – с улыбкой поглядывая на партизан, сообщил Матвей. – Сход провели, совет избрали. Люди измучились, плачут от радости. А вот белого начальства не дождались. На всякий случай засады на дорогах выставили.
– Ну, а у вас как, Антон Иваныч? – спросил Старостенко, обращаясь к Топилкину.
– Солдат не было, все обошлось тихо-мирно. Я оттуда в Балагачеву поспешил, думал, там драка завязалась. Да вместо драки-то попал прямо на митинг. – Антон рассмеялся.
Партизаны добродушно заухмылялись, оживленно заговорили. Известие о захвате Подосиновки, Ежихи и Балагачевой возбудило всех, приободрило, вселило веру в собственные силы.
– Погоди, мы еще им вольем!
– Не возрадуются!
– Да где им устоять против народа!
– А командир-то, братцы, ловко их обвел. С постельки – и прямо в кутузку.
Не умолкая, лились разговоры. И всюду об одном и том же: о силе народной, которую не сдержать никому.
У одного из костров заседал военный совет. Там собрались командиры и начальники. Обсуждался план дальнейших операций. Было единодушно решено, что задерживаться в занятых деревнях нет смысла и нужно двигаться на Сергево.
Жители захваченных деревень сообщили, что в Сергеве белые держат свои силы, но какие это были силы, никто не знал.
Старостенко предложил немедленно послать разведку и следующей ночью, предварительно замкнув засадами все дороги, напасть на Сергево и захватить село. Резервный отряд Каляева должен был продвинуться дальше и в операции по захвату Сергева стать головным.
С этим все согласились, и Матвей, сидевший на пеньке, сказал:
– Ну, командиры, не теряйте времени.
Командиры начали было расходиться, как вдруг к огню подошел дед Фишка и решительно заявил:
– Сподручнее всех мне в Сергево идти. У меня там на каждом перекрестке родня да знакомые.
Матвей обменялся с Антоном веселым взглядом и про себя подумал: „Да уж кто действительно может узнать всю подноготную, так это он“.
– Пусть дядя идет, – сказал Матвей, обращаясь к начальнику разведки. – Только подбросить его надо на лошади.
– Это сделаем! – сказал Архип Хромков и, повернувшись к деду Фишке, подал ему вороненый, отливающий синеватым блеском револьвер.
Дед Фишка принял его, осмотрел и, подняв полу зипуна, засунул за гашник своих шаровар.
– Не взорвется? – засмеялся Антон Топилкин.
Дед Фишка усмехнулся.
– Сбережем как-нибудь, Антон Иваныч.
– Себя береги, дядя, – ласково взглянув на старика, сказал Матвей и поднялся.
Вместе с дедом Фишкой Матвей дошел до лошадей, стоявших в осиннике. Ездовой, чубатый красивый парень с Ломовицких хуторов, подвел оседланную гнедую кобылицу. Матвей помог старику взобраться в седло.
Торопливо подошел Архип Хромков. Провожать деда Фишку он решил сам.
Покачиваясь на лошади, дед Фишка оглянулся, крикнул:
– Днем завтра жди, Матюша! А может, и к утречку управлюсь.
Матвей махнул рукой, опустил голову, тихо сказал:
– Гляди там лучше.
Дед Фишка не расслышал его слов, но, согретый вниманием и доверием племянника, ретиво задергал поводьями.
– Но-но, родимая! – весело крикнул старик.
У Матвея кольнуло сердце. Дед Фишка был ему дорог, и не раз уже командир партизан зарекался давать ему опасные поручения. Но сделать это было нелегко. Неугомонный старик не терпел безделья, да часто и заменить его, как в этом случае, было некем.
2
Вечерело. Ветер раздул тучи, и серое небо подернулось легкой голубизной. Выпавший ночью мягкий снежок за день растаял, и земля вновь лежала пепельно-темная, обнаженная и неживая.
Архип с дедом Фишкой распрощались у черемушника, верстах в пяти от Сергева. Дальше дед Фишка направился пешком. Черемушниками он вышел на луга и тропкой, по которой ходили на реку рыбаки, подошел к селу.
Хозяйка постоялого двора встретила деда Фишку как старого знакомого. В просторной избе по-прежнему было чисто и пусто.
– А, пимокат! – воскликнула старуха, зажигая тряпичный фитилек, опущенный в баночку с жиром.
– Я, хозяюшка, я. Опять у тебя заночевать придется, – заявил дед Фишка.
– Милости просим, места у меня много, – пропела старуха и, присаживаясь к столу, спросила: – Не пожилось, видно, в Жирове-то?
„Ишь какая памятливая!“ – отметил про себя старик, а вслух сказал:
– Сама, хозяюшка, знаешь, в какие времена живем. У другого и есть шерсть, а бережет до других дней. Каждый ведь так судит: сегодня, дескать, скатаю, а завтра отберут.
Хозяйка, вздохнув, проговорила:
– Чего там! Времена тяжкие…
Дед Фишка думал, что старуха примется сейчас рассказывать сергевские новости, но она замолчала и, поднимаясь, спросила:
– Чай будешь пить? Самовар поставлю.
Надеясь кое-что выведать у хозяйки, дед Фишка поспешил согласиться.
Самовар старуха ставила долго. Дед Фишка сидел молча в переднем углу и думал: „Если так пойдет, ничего я от нее не узнаю. К кому бы еще заглянуть?“
Когда самовар вскипел, он помог старухе поставить его на стол и вытряхнул из карманов сухари.
Но старуха раздобрилась, отодвинула их и принесла полковриги свежего хлеба и чашку с огурцами.
За чаем разговор оживился.
– Жил тут народишко раньше неплохо, милый, – рассказывала хозяйка. – А теперь все пошло прахом. Можно сказать, один у нас справный есть житель, Степан Иваныч Зимовской – лавочник наш, и он же староста… У этого чего-чего только нет! Люди, видишь, разоряются, а он нынче себе второй дом на бугру построил. Живет припеваючи. В одном доме сам живет, а в другом солдаты теперь на постое. Казна ему и за это платит. У счастливого, милый, и петух несется.
– Неужель под солдатами целый дом? Гребет деньгу! – воскликнул дед Фишка, настораживаясь.
– А как же, милый, их тут много. Да все охальники, пьянствуют да распутничают…
Разговор принял задушевный характер, и дед Фишка с удовлетворением подумал: „Не зря вечер перекоротаю“.
За окном раздалось фырканье коней, погромыхивание телег и людской говор.
Старуха вскочила, кинулась к окнам. Дед Фишка выхлебнул из блюдца чай, быстро перевернул чашку вверх дном и, вылез из-за стола. Стараясь не выдать хозяйке своего волнения, посматривая на дверь, он сказал:
– Может, постояльцы, хозяюшка?
Не отрываясь от окна, старуха ответила:
– Пронеси господь таких постояльцев.
– Кто там? – обеспокоенно спросил дед Фишка, берясь за шапку.
Старуха не успела ответить. На крыльце послышался топот, смех, дверь раскрылась, и в избу ввалилось десятка полтора солдат с винтовками, с мешками за спиной.
– Здорово, хозяин! Примай на фатеру!
Дед Фишка, поняв, что солдаты приняли его за хозяина, отложил шапку в сторону и, переглянувшись с хозяйкой, сказал:
– Раздевайтесь, самовар на столе горячий.
– Славно! С дороги невредно чайку попить, – проговорил один солдат.
И с говором, смехом солдаты принялись в суматохе раздеваться. Хозяйка подошла к деду Фишке, встала с ним рядом и прошептала:
– Ты уж не уходи, пимокат. Будь за хозяина, а то оберут они меня, разбойники.
Дед Фишка кивнул головой. Уходить с постоялого двора он сейчас и не собирался. Приглядевшись к солдатам, он решил, что опасности для него пока нет никакой.
„Разговорюсь с ними, узнаю кое-что, а ночью поднимусь, да и был таков. Парочку винтовок бы еще у них прихватить. Ну, да это как подвернется, а то и три можно унести“, – думал он, поглядывая на солдат.
Солдаты разделись, сели за стол.
– Как, ребятушки, дорога-то? – спросил дед Фишка, обращаясь сразу ко всем.
– Дорога, дед, – хуже не придумаешь. Пока ехали из Волчьих Нор, все кишки повытрясло, – ответил один солдат с белыми полосками на погонах.
Дед Фишка, взглянув на него, понял, что он и есть старший.
При упоминании о Волчьих Норах у старика заныло в груди.
„Как-то там Агаша и Анна поживают?“ – подумал дед Фишка, и быстрые зоркие глаза его на миг затуманились.
– Что поделаешь? Дело казенное, служба, – рассудительно проговорил он, чтобы не упускать повода для разговора, и, потоптавшись, спросил: – Ну а к нам-то, ребятушки, надолго?
– А уж про это, дед, нашему брату не говорят, – сказал солдат с полосками на погонах.
Разговор оборвался. Дед Фишка, опустившись на скамейку возле широкой деревянной кровати, стал рассматривать оружие, составленное в углу. Тут были винтовки, пулемет, продолговатые мешочки и ленты с патронами. Солдаты пили чай, стучали кружками, разговаривали. Дед Фишка прислушивался, стараясь понять цель приезда солдат в Сергево, и вскоре он узнал это.
– А жировские не приехали? – спросил один солдат другого.
– Подъедут! Сказывали, что даже в город гонца за подмогой послали. Разве мы одни их осилим? Говорят, их до пяти тысяч в тайге укрывается, – ответил другой солдат и, склонившись к товарищу, сказал тому что-то на ухо.
Дед Фишка про себя усмехнулся: „Малюй, малюй! У страха глаза велики“.
Увлеченный разговорами солдат, он сидел молча, в уме повторяя все то, что нужно было запомнить и передать Матвею.
Архип с дедом Фишкой распрощались у черемушника, верстах в пяти от Сергева. Дальше дед Фишка направился пешком. Черемушниками он вышел на луга и тропкой, по которой ходили на реку рыбаки, подошел к селу.
Хозяйка постоялого двора встретила деда Фишку как старого знакомого. В просторной избе по-прежнему было чисто и пусто.
– А, пимокат! – воскликнула старуха, зажигая тряпичный фитилек, опущенный в баночку с жиром.
– Я, хозяюшка, я. Опять у тебя заночевать придется, – заявил дед Фишка.
– Милости просим, места у меня много, – пропела старуха и, присаживаясь к столу, спросила: – Не пожилось, видно, в Жирове-то?
„Ишь какая памятливая!“ – отметил про себя старик, а вслух сказал:
– Сама, хозяюшка, знаешь, в какие времена живем. У другого и есть шерсть, а бережет до других дней. Каждый ведь так судит: сегодня, дескать, скатаю, а завтра отберут.
Хозяйка, вздохнув, проговорила:
– Чего там! Времена тяжкие…
Дед Фишка думал, что старуха примется сейчас рассказывать сергевские новости, но она замолчала и, поднимаясь, спросила:
– Чай будешь пить? Самовар поставлю.
Надеясь кое-что выведать у хозяйки, дед Фишка поспешил согласиться.
Самовар старуха ставила долго. Дед Фишка сидел молча в переднем углу и думал: „Если так пойдет, ничего я от нее не узнаю. К кому бы еще заглянуть?“
Когда самовар вскипел, он помог старухе поставить его на стол и вытряхнул из карманов сухари.
Но старуха раздобрилась, отодвинула их и принесла полковриги свежего хлеба и чашку с огурцами.
За чаем разговор оживился.
– Жил тут народишко раньше неплохо, милый, – рассказывала хозяйка. – А теперь все пошло прахом. Можно сказать, один у нас справный есть житель, Степан Иваныч Зимовской – лавочник наш, и он же староста… У этого чего-чего только нет! Люди, видишь, разоряются, а он нынче себе второй дом на бугру построил. Живет припеваючи. В одном доме сам живет, а в другом солдаты теперь на постое. Казна ему и за это платит. У счастливого, милый, и петух несется.
– Неужель под солдатами целый дом? Гребет деньгу! – воскликнул дед Фишка, настораживаясь.
– А как же, милый, их тут много. Да все охальники, пьянствуют да распутничают…
Разговор принял задушевный характер, и дед Фишка с удовлетворением подумал: „Не зря вечер перекоротаю“.
За окном раздалось фырканье коней, погромыхивание телег и людской говор.
Старуха вскочила, кинулась к окнам. Дед Фишка выхлебнул из блюдца чай, быстро перевернул чашку вверх дном и, вылез из-за стола. Стараясь не выдать хозяйке своего волнения, посматривая на дверь, он сказал:
– Может, постояльцы, хозяюшка?
Не отрываясь от окна, старуха ответила:
– Пронеси господь таких постояльцев.
– Кто там? – обеспокоенно спросил дед Фишка, берясь за шапку.
Старуха не успела ответить. На крыльце послышался топот, смех, дверь раскрылась, и в избу ввалилось десятка полтора солдат с винтовками, с мешками за спиной.
– Здорово, хозяин! Примай на фатеру!
Дед Фишка, поняв, что солдаты приняли его за хозяина, отложил шапку в сторону и, переглянувшись с хозяйкой, сказал:
– Раздевайтесь, самовар на столе горячий.
– Славно! С дороги невредно чайку попить, – проговорил один солдат.
И с говором, смехом солдаты принялись в суматохе раздеваться. Хозяйка подошла к деду Фишке, встала с ним рядом и прошептала:
– Ты уж не уходи, пимокат. Будь за хозяина, а то оберут они меня, разбойники.
Дед Фишка кивнул головой. Уходить с постоялого двора он сейчас и не собирался. Приглядевшись к солдатам, он решил, что опасности для него пока нет никакой.
„Разговорюсь с ними, узнаю кое-что, а ночью поднимусь, да и был таков. Парочку винтовок бы еще у них прихватить. Ну, да это как подвернется, а то и три можно унести“, – думал он, поглядывая на солдат.
Солдаты разделись, сели за стол.
– Как, ребятушки, дорога-то? – спросил дед Фишка, обращаясь сразу ко всем.
– Дорога, дед, – хуже не придумаешь. Пока ехали из Волчьих Нор, все кишки повытрясло, – ответил один солдат с белыми полосками на погонах.
Дед Фишка, взглянув на него, понял, что он и есть старший.
При упоминании о Волчьих Норах у старика заныло в груди.
„Как-то там Агаша и Анна поживают?“ – подумал дед Фишка, и быстрые зоркие глаза его на миг затуманились.
– Что поделаешь? Дело казенное, служба, – рассудительно проговорил он, чтобы не упускать повода для разговора, и, потоптавшись, спросил: – Ну а к нам-то, ребятушки, надолго?
– А уж про это, дед, нашему брату не говорят, – сказал солдат с полосками на погонах.
Разговор оборвался. Дед Фишка, опустившись на скамейку возле широкой деревянной кровати, стал рассматривать оружие, составленное в углу. Тут были винтовки, пулемет, продолговатые мешочки и ленты с патронами. Солдаты пили чай, стучали кружками, разговаривали. Дед Фишка прислушивался, стараясь понять цель приезда солдат в Сергево, и вскоре он узнал это.
– А жировские не приехали? – спросил один солдат другого.
– Подъедут! Сказывали, что даже в город гонца за подмогой послали. Разве мы одни их осилим? Говорят, их до пяти тысяч в тайге укрывается, – ответил другой солдат и, склонившись к товарищу, сказал тому что-то на ухо.
Дед Фишка про себя усмехнулся: „Малюй, малюй! У страха глаза велики“.
Увлеченный разговорами солдат, он сидел молча, в уме повторяя все то, что нужно было запомнить и передать Матвею.