Маркуша Анатолий. Щит героя

   Ирина делала матери уже второй укол камфары (Галину Михайловну прихватил сердечный приступ) и, подражая кому-то из своих коллег, приговаривала ласково-воркующим голосом:
   - Ну вот, голубушка, сейчас полегчает, лежи спокойненько, не думай ни о чем, постарайся заснуть...
   - Перестань болтать глупости, - тихо сказала Галина Михайловна, - ты не в больнице. Ну как ты могла, не спросив на что, дать ему деньги? Он же никогда раньше столько не просил. Семь рублей все-таки...
   Казалось, у Галины Михайловны должно быть тренированное сердце Игорь доставлял матери, увы, далеко не первую неприятность, ему уже случалось исчезать из дому, не показываться в школе, словом, многое уже было, но в этот день напряжение начало расти с самого утра.
   Сначала пришли соседские девочки и принесли Галине Михайловне Игорев портфель. Из сбивчивого рассказа двух подружек она с трудом поняла, что девочки нашли портфель между гаражом и забором, когда играли в прятки.
   Потом последовал звонок из школы. Классная руководительница чуть не плакала в телефон:
   - Ну, что ж это такое, Галина Михайловна? Только-только пошли наши дела на поправку, и, пожалуйста, Игоря опять нет в школе.
   Приехала из своей больницы Ирина и тоже не успокоила мать. Эти несчастные семь рублей гвоздем засели в голове Галины Михайловны.
   Наконец вернулся с работы Валерий Васильевич, выслушал, нахмурился и стал успокаивать Галину Михайловну:
   - Куда его понесло, я, конечно, не знаю, но совершенно уверен, что ничего с ним плохого не случилось. Отрицательная информация поступает всегда намного быстрее, чем положительная, точно.
   Время шло, наступила ночь, а информации не было никакой. И тогда Валерий Васильевич позвонил Фунтовому.
   - Извини, Олег, но такое дело... - И он коротко рассказал о случившемся. - Не можешь ли ты навести справки... ну да, по своим каналам?
   Фунтовой отнесся к просьбе Валерия Васильевича прежде всего профессионально и стал задавать вопросы:
   - Когда ом ушел из дому? Так, записано. Какие-нибудь документы при нем были? Сомневаешься? Резонно. Так, а в чем он был одет? Так, так... Портфель, говоришь, оказался спрятанным...
   Когда Галина Михайловна услыхала, как Карич перечислял: брюки синие вельветовые, куртка темно-серая нейлоновая с воротником, ей сделалось плохо.
   Часа через полтора Олег Павлович сообщил.
   - По городу и области никаких подходящих дорожных происшествий не было; я просил дополнительно навести еще справки по больницам, но, кажется, и там ничего, что могло бы нас насторожить, не отмечается.
   Неопределенность не рассеивалась, а время шло. Никто в доме не спал, ночь казалась невероятно длинной, угнетающей и бесконечной.
   - Вот что я бы хотела понять: откуда в нем такое бессердечие? Поехал по своим делам, не рассчитал, задержался - это все может быть, допускаю, так позвони. Есть же телефон! Предупреди: не беспокойтесь, буду утром, или там завтра, или через три дня, - в какой уже раз повторяла Галина Михайловна, - подумай - мать с ума сходит.
   И тут Галина Михайловна заплакала, что с ней случалось чрезвычайно редко. Она умела сдерживаться, уходить в свою скорлупу. Жизнь давно уже выучила ее трудной науке - ждать. Ждать, не поддаваясь панике, ждать, веря в лучшее, даже в тех случаях, когда для надежды остается совсем мало оснований...
   Только в начале восьмого тихо повернулся ключ в двери, и в дом вошел Игорь.
   Вид у него был достаточно встрепанный: волосы торчком, куртка измятая, глаза подпухшие, какие бывают после трудной бессонницы. Он возник на пороге, тупо глядя перед собой, не зная, что сказать, как объяснить свое исчезновение.
   Ирина молча вышла из комнаты.
   Галина Михайловна только и смогла, что спросить:
   - А позвонить ты не мог?
   Он не ответил.
   Карич поднялся с кресла и сказал коротко:
   - Пошли.
   Когда они оказались на кухне вдвоем, Валерий Васильевич спросил:
   - Где ты был?
   - В суворовское ездил.
   - Что ж ты там делал ночью?
   - Я опоздал на поезд, пришлось ждать. На вокзале...
   - Дрожал и жалел себя: в школе все вверх ногами идет, в суворовском, могу предположить, по тебе не сильно скучают... Жалел себя? А о матери почему, подлец, не подумал?!
   - Не имеете права...
   - Что-о? Душу из тебя вытряхну и буду прав! Ты как смеешь родную мать убивать? За что?
   Тут Игорь хотел повернуться и гордо уйти из кухни, но Карич схватил его за шиворот, тряхнул, как котенка, и шепотом, чтобы не услышала Галина Михайловна, проговорил:
   - За маму... прикончу...
   Впервые Игорь увидел бешеные глаза Валерия Васильевича и испугался.
   - Ступай к матери, - тоном, не терпящим возражения, сказал Карич, - в ногах валяйся, на коленях ползай, а успокой. Понятно?
   Игорь молча повернулся и вышел из кухни.
   В большой комнате он присел на ковер, рядом с диваном. Поглядел на мать, она лежала бледная, измученная, с прикрытыми глазами. Игорь дотронулся до руки Галины Михайловны. Рука эта была холодная, как неживая. Он ткнулся лицом в эту страшную, неживую руку и... заплакал.
   Когда минут через двадцать выбритый и одетый Валерий Васильевич появился в комнате, он увидел сгорбившегося на диване Игоря и Галину Михайловну, тихо выговаривавшую что-то сыну.
   - Умывайся, переодевайся, жуй - десять минут на все и вместе пойдем в школу, - никак не называя Игоря, решительно распорядился Карич.
   - Он же спать умирает хочет, - сказала Галина Михайловна и вопросительно-жалостливо взглянула на Карича: "Неужели не понимаешь?" спрашивал ее взгляд.
   - Я тоже, между прочим, очень сильно хочу спать, - сказал Карич, - но это, к сожалению, еще не основание, чтобы не идти на работу.
   Игорь не сказал ни слова и покорно вышел из комнаты.
   - Он же уснет на уроке, - попыталась еще раз вступиться за него Галина Михайловна.
   - От этого не умирают.
   Молча дошли они до школы - Игорь и Карич.
   Перед самыми дверьми Игорь остановился и вопросительно взглянул на Валерия Васильевича.
   - Ступай в класс, а я пойду к Белле Борисовне, скажу, что мы всю ночь не спали - у матери был приступ. Противно мне распинаться, но что делать, не вижу никакого выхода.
   Прошло несколько дней. С утра Карич возился в гараже. Перемонтировал проколотую накануне запаску, вытряхнул заодно коврики и собирался помыть машину, но тут пришел Игорь, оценил обстановку и предложил:
   - Помочь?
   - Помоги. Открой капот и запусти двигатель. Я буду регулировать малый газ, что-то обороты гонит.
   Игорь открыл капот, уселся на водительское место и запустил мотор. Сквозь ветровое стекло он видел широкую спину Валерия Васильевича, склоненную над карбюратором, седеющую голову, он слышал его короткие команды: "Дай газ. Сбрось. Еще дай, плавненько, так... Сбрось резко".
   Игорь дышал теплым автомобильным запахом, ни о чем не думал, просто воображал себя мчащимся по шоссе. Какой мальчишка не грезит машиной?
   Карич опустил капот, подошел к дверке и сказал, нагибаясь к Игорю:
   - Выгони машину во двор, а я пока руки ополосну и шланг достану.
   Игорь плавненько отпустил сцепление и осторожно попятил машину к воротам. Он слышал, как приподнялись на пороге задние скаты - и тут же провалились, потом подпрыгнул передок, и "Жигуленок" оказался во дворе. Игорь поглядел на гараж, но Карича не увидел. Тогда он отъехал еще немного задним ходом, переключил передачу и аккуратно развернулся. Валерий Васильевич все не показывался из гаража.
   Игорь тихонько объехал вокруг двора и поставил машину около водостока. Тут и Карич показался. Подошел к машине, внимательно взглянул на Игоря, но ничего не сказал.
   Вместе они быстро помыли машину.
   Потом Карич сказал:
   - Поднимись в дом, Игорь, и скажи матери, что мы поедем на полчасика. Если спросит куда, объясни - прогуляться и тормоза проверить.
   Они выехали за границу городка, прокатили по шоссе километра три, и Валерий Васильевич свернул на узкую лесную дорогу. Здесь он остановился, вылез, обошел машину спереди, открыл правую переднюю дверку.
   - Ну! Чего сидишь? Давай...
   Еще раньше чем Игорь окончательно понял, чего хочет Карич, ноги его сами собой задрались и перекинулись через рычаг переключателя скоростей, и он очутился за рулем.
   Валерий Васильевич уселся на место Игоря и сказал совсем буднично, будто в тысячный, а не в первый раз:
   - Поехали.
   По узенькой, к тому же не просохшей еще лесной дороге было не разогнаться, и Игорь волей-неволей вынужден был вести машину на малой скорости, аккуратно переключаясь со второй передачи на третью и снова на вторую.
   Карич не делал ему никаких замечаний. Так, молча, они и выехали на просторную поляну, поросшую штучными старыми елями.
   - Остановись, - сказал Валерий Васильевич. - Обрати внимание вот на что: торопишься переходить на третью. Не надо. Эта машина любит разгон. А нет разгона - лучше идти на пониженной передаче. Ясно?
   - Да, - сказал Игорь.
   - Я вылезу, сделай круг влево, потом - вправо. Не торопись и лишнего не газуй.
   Покрывшись легкой испариной, Игорь выполнил задание.
   - Хорошо, - сказал Карич, снова уселся на правое сиденье и поглядел на часы: - А теперь давай к дому.
   Игорь ожидал, что на выезде из лесу Валерий Васильевич велит остановиться и сядет за руль сам. Но он ничего не сказал.
   - На шоссе выезжать? - спросил Игорь.
   - Если не боишься, выезжай. Посмотри влево - чисто?
   - Чисто.
   - Давай. Газу меньше. Поворот включи.
   На шоссе легко набиралась скорость - шестьдесят, восемьдесят...
   - Обороты меньше. Скорость - пятьдесят. Поставь и держи!
   Их обогнала сначала "Волга" и следом громадный крытый фургон. Игорь было прибавил газу и потянулся за уходившим вперед фургоном, но Карич сказал строго:
   - Пятьдесят!
   Так они доехали до границы городка.
   "Ну здесь он меня точно высадит", - подумал Игорь. Пожалуй, он даже желал этого - Игорь устал. Но Карич молчал.
   - Дальше мне самому ехать? - спросил Игорь.
   - Если можешь, давай. Только осторожно. Люди кругом. Дети.
   До дому они добрались благополучно. В воротах им встретился Гарька, и осмелевший под конец Игорь даже помахал ему рукой, за что, правда, тут же схлопотал легкий подзатыльник.
   - За нахальство! - сказал Валерий Васильевич.
   Перед гаражом Валерий Васильевич спросил:
   - Загонишь?
   - Лучше ты, - и, сам того не ожидая, спросил: - А можно я вообще буду вам говорить "ты"?
   - Можно.
   Шла контрольная по математике. Может быть, первый раз в жизни Игорь решал примеры, ничего не слыша и не замечая вокруг. За последние недели он сделал кое-какие успехи, и усилия его, направляемые Алешей, поощряемые Валерием Васильевичем, близко принимаемые к сердцу Таней, Вадимом, Ириной и, конечно, матерью, давали себя чувствовать.
   Как подошел Иван Карлович, Игорь не заметил, как нагнулся и протянул руку, тоже не видел. И, только услышав вопрос учителя, с полным недоумением уставился на математика.
   - Что это такое? - спрашивал Иван Карлович.
   - Не знаю, - поспешно ответил Гарька, - первый раз...
   - И ты, Петелин, тоже первый раз?
   - Что первый раз?
   Учитель показал Игорю крохотный квадратик фотографической бумаги, значками-маковками на нем были изображены формулы.
   Игорь молчал. Теперь-то он понял, в чем дело - шпаргалка и, надо сказать, очень хорошая! - принадлежала Гарьке. Иван Карлович засек ее случайно - по части сдувания Синюхин был непревзойденный мастер. Согласно школьному этикету Игорь не мог ответить математику, молчал, и только тоскливая волна поднималась откуда-то из глубин живота к груди.
   Теперь... Его опять будут ругать, будут звонить домой, потащат к Белле Борисовне...
   Игорь мимоходом взглянул на Гарьку: "Видишь, молчу, но и ты-то не должен на меня сваливать", - говорил этот взгляд.
   Синюхин, конечно, понял Игоря, он сказал преувеличенно громко, чтобы его услышал не только Иван Карлович, но и все ребята:
   - Чего ты на меня так смотришь? Я-то при чем?
   Но старый Иван Карлович, немногословный и справедливый человек, правильно понял и мгновенно оценил ситуацию.
   - Синюхин свободен. В классе задерживать не смею. А Петелин, - марш за мой стол, заканчивай работу.
   Игорь без особой охоты перебрался за учительский стол. Гарька, гримасничая и пожимая плечами, убрался из класса.
   Давно уже, однако, замечено: если уж не везет, то не везет! Не успел Гарька притворить за собой дверь, как наткнулся на Беллу Борисовну.
   - В чем дело, Синюхин? - строго спросила завуч. - Разве сейчас перемена?
   - Выгнали, - обреченно пояснил Синюхин. - Писали контрольную. Иван Карлович подкатился, увидел на столе шпагу и вот... Гуляю.
   - Выходит, все дело в том, что ты не сумел вовремя припрятать шпаргалку?
   - Я бы припрятал, не сомневайтесь...
   - После уроков зайдете ко мне вместе с Петелиным.
   Во время перемены между Гарькой и Игорем состоялось первое в этот день объяснение.
   - Уж не мог толкануть, Карлыч-то с твоей стороны крался?! возмущенно кипел Синюхин.
   - Не видел я его, понимаешь, решал и не видел.
   - А когда он спрашивать стал, чья шпага, на меня показал! Скажешь, не показывал? Так я-то точно уж видел...
   - За такие слова... - вспыхнул Игорь.
   - Горячий больно... Не жди - я тебя тоже перед Беллой выгораживать не стану.
   - А Белла-то при чем?
   - При том: велела после уроков прийти.
   - Никуда я не пойду. - И не пошел. К Белле Борисовне явился один Синюхин.
   - Где же твой друг? - спросила Белла Борисовна.
   - А что мне, его силой вести?
   - Но ты ему сказал, что я звала вас обоих?
   Гарька пожал плечами и отвернулся к окну. Понимать его следовало так: не заставляйте меня наговаривать на друга. Все, что вы мне велели, я исполнил, а за результат отвечать не могу.
   - Не понимаю, Синюхин, вы с Петелиным дружите или не дружите?
   - В одном доме живем, на одной парте сидим...
   - Петелин, на твой взгляд, хороший человек?
   - А я знаю? Сегодня такой, а завтра...
   - Петелин раньше подводил тебя?
   - Вообще-то... из-за сестры...
   - Сестра у него? Она как будто взрослая?
   - Ясно взрослая и спуталась с проходимцем. Я спросил у Петелина, что за тип, он расписал - фарцовщик и вообще. Я с матерью поделился, а она его матери сказала... И мне же досталось.
   Белла Борисовна брезгливо поморщилась. Разговор принимал совершенно нежелательное направление, и она попыталась изменить тему:
   - Ладно, оставим сестру в покое, что произошло в классе?
   В это время Игорь сообразил, если он не явится к Белле Борисовне, она снова будет звонить, жаловаться, и все получится еще хуже. Идти к завучу было неприятно, но он все-таки заставил себя.
   Когда Игорь тихонько приоткрыл дверь кабинета Беллы Борисовны и хотел попросить разрешения войти, он услышал голос Синюхина:
   - Ладно, раз велите, я про сестру его больше ничего говорить не буду, хотя все это вместе, к одному идет...
   Позабыв спросить разрешения, Игорь мигом очутился в кабинете и с порога крикнул:
   - Ты чего, гад, Ирку тут поливаешь?
   Белла Борисовна даже вздрогнула от неожиданности. А Гарька и вовсе отпрянул в сторону.
   - Петелин! Все-таки изволил явиться! Очень разумно, - сказала Белла Борисовна. - Я как раз стараюсь выяснить, что у вас произошло на математике? Одну версию я уже прослушала, теперь твое слово, Игорь.
   - Хотите - верьте, хотите - не верьте, но я даю честное слово - решал сам.
   - Ты всегда говоришь правду, произнося честное слово?
   - Не всегда, но сейчас я говорю правду. Не верите, позовите Ивана Карловича, пусть он даст мне другие примеры, я решу при вас.
   Белла Борисовна почувствовала: какие-то новые нотки звучат в этих словах Петелина. "Он уверен, - подумала она, - что решит и другие примеры. Уверен. Откуда это?"
   - Идите оба. Я еще поговорю с Иваном Карловичем. И запомните, особенно ты, Петелин, у меня не хватает сил заниматься твоими делами. В школе как-никак восемьсот учеников, не могу я с тобой каждый день объясняться. Идите.
   Ребята вышли: первым Игорь, следом Гарька.
   - И какая шпага пропала! - примирительно сказал Синюхин. - Микрофото, трешник цена!..
   - Ты для чего про Ирку натрепал? - спросил Игорь.
   - Надо же было выкручиваться...
   - Вот про меня бы и врал, а Ирка тут ни при чем.
   - Подумаешь какая... - И тут Гарька произнес непечатное, гнусно-оскорбительное слово.
   Игорь почти никогда не дрался. Во всяком случае, он не был агрессивен по характеру. Но в этот момент вспомнил: если ребром напряженной ладони ударить человека по шее, тот должен упасть. Об этом приеме самозащиты он вычитал в детективном романе, а может быть, видел в кино. Игорь неспешно развернул ладонь, напряг руку и, почти не замахиваясь, коротко и сильно стукнул Гарьку по шее. Тот рухнул.
   Игорь очень удивился - слишком уж просто все получилось. И испугался: "Что теперь будет? Что будет?"
   Как раз в это время в коридоре появился Иван Карлович. Видел он или не видел, как свалился Гарька, Игорь не знал.
   - Если человек упал, - сказал учитель, - ему надо помочь подняться на ноги.
   Вместе с Игорем они подняли Гарьку и посадили на край бочки с рододендроном.
   Гарька открыл глаза и с недоумением уставился на учителя, потом ошалело посмотрел на Игоря.
   - Все в порядке? - спросил Иван Карлович. - Случается, что долгий перерыв в приеме пищи приводит подростка к голодному обмороку. Не надо, Синюхин, задерживаться в школе. Я надеюсь, Петелин, ты поможешь товарищу выйти на воздух? Кстати, я поглядел твою контрольную - вполне.
   Во дворе, под ветерком, Гарька пришел в себя и спросил:
   - Чем ты мне врезал?
   - Рукой, - сказал Игорь. - И если нажалуешься матери или опять капнешь Белле, я еще не так тебе врежу...
   Все на этом вроде бы и кончилось, обошлось, если не считать руки. Рука у Игоря распухла и отчаянно болела. Он подумал: "Если мать заметит, разговоров не оберешься". И Игорь очень обрадовался, когда никого не застал дома.
   Поел на скорую руку. Нацарапал записку: "Уехал к Тане с Вадимом, заниматься. Если задержусь, не беспокойтесь". И укатил в Москву.
   Тане и Вадиму он рассказал все, как было. Таня его пожалела, намазала ладонь йодом, Вадим похохатывал и переспрашивал:
   - Ты его - рра-аз, а он - готов? Силен! - И, перестав восхищаться, сказал: - Смотри, парень, доиграешься, нельзя так.
   - Но он же гад.
   - Могу поверить. Но если каждый начнет лупить по головам гадов, исходя из своих личных соображений, что ж это будет? Есть закон, там сказано, что применять силу в целях самообороны допустимо только в том случае, когда все остальные средства уже исчерпаны! А твой гад на тебя даже и не замахнулся, значит, агрессор не он, а ты. И отвечать тебе!
   - Так он же на Ирку наговорил...
   - Допустим. На слова полагается отвечать словами. За оскорбление можно привлечь к ответу в административном или судебном порядке.
   Игорь смотрел на Вадима и никак не мог взять в толк - серьезно тот говорит или шутит? И почему-то вспомнил смеющиеся глаза Ивана Карловича и окончательно уверился: математик все видел, все понял и про голодный обморок сказал нарочно.
   - Хороший человек ты, Ига, - сказала вдруг Таня, - простоват только. Лезешь напролом и схлопатываешь.
   - Не люблю я хитрых, чего хорошего... - сказал Игорь.
   - Ну, совсем уж без хитрости тоже нельзя, - вмешался Вадим. Детективы небось с удовольствием заглатываешь - про разведку, про войну... Кто же без хитрости побеждает? Пораскинь мозгами, зря, что ли, говорится: простота хуже воровства. Честная хитрость - это знаешь что? Т а к т и к а! Суворова почитай!
   - В самый раз ему сейчас Суворова читать, - засмеялась Таня, - "Науку побеждать" вместо геометрии, да?..
   Домой Игорь вернулся поздно. Все спали. Рука у него адски болела. Не зажигая света, он пробрался в свою комнату. На подушке лежала записка. Чтобы не беспокоить Ирину, он не стал читать записку до утра. А там было сказано: "Действовать всегда лучше, чем бездействовать". Аллан Силлитоу.
   ДОРОГИ, ЧТО НАС РОДНЯТ
   Есть такой старый обычай - присаживаться перед дорогой и минутку молчать. Не знаю, как возникла эта традиция, но если тихая предотъездная минута должна помочь сосредоточиться и еще раз мысленно "проиграть" маршрут - обычай этот добрый и вполне целесообразный.
   Накануне своего очередного отъезда я присел к письменному столу и задумался.
   Впереди меня ждала дорога - три тысячи километров автопути, двое суток бессонной гонки. Чего я жду от этих километров, что рассчитываю увидеть, узнать, почувствовать?
   Новые, города, новые подъемы и спуски скоростной автотрассы, медный закат и нежно-розовый рассвет; тихую равнину средней России, только что оттаявшую, зеленеющую изумрудными озимыми всходами; угасшие вулканы старого Крыма, врезанные в бледно-голубую эмаль прозрачного весеннего неба?.. Да, все это обязательно будет, и я знаю, не оставит меня равнодушным. Сколько бы ни приходилось колесить по родным просторам, возвращаться в некогда уже открытые для себя города и открывать новые, никогда я не расстаюсь с чувством изумления перед бесконечностью земли, не устаю радоваться ее обновлению. И в какой бы раз ни попадалась на глаза одинокая придорожная могила - след минувшей войны, или вознесенный на бетонный постамент танк Т-34, или поднятая над землей пушка, сердце всегда охватывает новая волна горькой, неизлечимой обиды за тех, кто не дошел, не выжил. Годы прибавляют к этому чувству только один оттенок - какими же они, погибшие, были молодыми. Двадцатилетним я не думал об этом, теперь думаю...
   И все-таки я отправляюсь в новый путь не ради городов, которых не видел, и не ради встреч, что непременно дарит каждая дорога, и не потому, что воспоминания минувших лет помогают лучше оценивать сегодняшний день. Все куда проще: я должен увидеть в работе и понять человека, с которым разделю этот путь.
   Георгий Иосифович Цхакая - водитель-испытатель. Ему поручено прогнать прототип автомобиля, которого еще нет в производстве, от Москвы до Черного моря и как можно быстрее вернуться назад.
   Пока что о новой машине я знаю больше, чем о ее хозяине: легковая, со стодвадцатисильным двигателем, высокооборотным и приемистым, машина эта обещает принести славу своим создателям. Она устойчива - в этом я успел убедиться на автодроме; легко разгоняется, великолепно "держит дорогу"; в ней предусмотрено все возможное для безопасности пассажиров; она расходует сравнительно мало горючего и по всем прогнозам должна быть безотказной.
   Вот, собственно, ради того, чтобы прогнозы превратились в официальное заключение экспертов, и трудится изо дня в день Цхакая; именно для этого сначала он прогонит машину до берегов Черного моря и вернется в Москву, а потом будет мучить ее по бездорожью, накручивая сотни километров в среднеазиатских песках, на скользких шоссе Прибалтики, в морозной стороне - Сибири...
   До отъезда осталась одна ночь.
   Мысли мои о дороге, о машине, о Цхакая.
   Пока что мы виделись всего несколько раз и поговорили на ходу, так что представление о Георгии Иосифовиче у меня прежде всего внешнее: черноголовый, курчавый, белозубый, он выглядит лет на двадцать семь, хотя на самом деле ему тридцать шестой год. У него светлые насмешливые глаза. Крупные руки с длинными сухими пальцами. Все на заводе зовут его сокращенно-ласково Гоги, и такое обращение не кажется фамильярным. Может быть, потому, что Гоги хорошо и постоянно улыбается.
   Когда нас только познакомили, Георгий Иосифович спросил:
   - Кино вы сочинять умеете?
   - Возможно бы, и рискнул, - сказал я, - найдись подходящий режиссер.
   - Могу подкинуть шикарный сюжет. - И улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
   С тех пор как я печатаюсь, все или почти все добрые люди: товарищи, знакомые, приятели, близкие друзья - стараются снабжать меня темами. Почему-то людям кажется, что для человека пишущего нет ничего важнее, чем накапливать неожиданные истории, забавные или, напротив, трагические случаи и происшествия. Странное заблуждение - ведь настоящая литература вовсе не собрание анекдотов и не коллекция случаев, а прежде всего исследование и истолкование характеров, анализ человеческих судеб. Но когда человек искренне хочет поделиться, помочь, принять участие в твоем деле, это приятно и всегда подкупает.
   Начальник цеха сказал Цхакая, что в дороге он может использовать меня для подмены. Георгий Иосифович не обрадовался предложению и, не пытаясь скрыть этого, сказал:
   - Сначала надо проверить. Ваше слово - воробей, вылетело - не поймаешь, а в случае чего отвечать мне. - Такая откровенность меня немного обидела; он уловил это и тут же предложил:
   - Давайте, пока есть время, скатаем на автодром, вы примеряетесь к машине, я на вас за рулем погляжу, а то теперь все себя мастерами вождения считают.
   И мы съездили, и он дал мне руль и целый час просидел рядом, не произнеся ни единого слова. Я очень старался весь этот час, старался так, будто сдавал экзамен, от которого зависело если не все мое будущее, то, по крайней мере, его значительная часть.
   Потом Гоги сказал:
   - Не понимаю, для чего вы книжки пишете? Вполне могли бы на такси работать. - Вероятно, это следовало принять за комплимент, и я поблагодарил Цхакая. И тут мы совершенно незаметно, без тостов и церемонных слов, перешли на "ты".
   Теперь, сидя за столом перед дорогой, припоминая день на автодроме и возвращение в Москву и наш разговор, очень поверхностный, очень конспективный, целиком посвященный предстоящей поездке, я неожиданно поймал себя на мысли - ко мне вернулось что-то из прошлого. Только что? Этого я еще не понял, хотя старался...
   Приехали попрощаться Таня с Вадимом. Ребята рассказывали о своих делах, Танька поддразнивала меня: