Маркуша Анатолий. Щит героя

   Неловкость не исчезла, напротив, усилилась. Карич стоял и выжидательно разглядывал завуча.
   Перед ним была полная, добродушного вида женщина с роскошной прической из черных блестящих волос. Большие очки в тонкой металлической оправе не портили ее свежего лица. Очки, правда, маскировали выражение глаз...
   - Садитесь, пожалуйста, и, простите, как ваше имя-отчество?
   - Валерий Васильевич.
   - Не удивляйтесь, Валерий Васильевич, в городке и в этой школе я человек новый, поэтому еще не успела узнать всех учеников. Вы меня понимаете?
   - Понимаю.
   - Вероятно, вы в курсе дела: успехи Игоря оставляют желать лучшего. До конца года времени остается совсем немного, надо что-то делать. И нам и вам вместе. С неделю назад я имела весьма неприятный разговор с Игорем, он был дерзок, вызывающе груб... словом, того разговора было достаточно, чтобы поставить вопрос на педсовете. Но я воздержалась. И вот сегодня... Впрочем, убедитесь сами. - И Белла Борисовна протянула Каричу классную работу Игоря.
   Валерий Васильевич прищурился и, отведя листок далеко от глаз, прочел. Видимо, прочитанное не возмутило и даже не очень удивило его, во всяком случае, он совершенно спокойно положил листок на стол и ничего не сказал.
   "Странный человек, - подумала Белла Борисовна, - и странное выражение лица у него. Интересно, почему рука забинтована, почему шрам?" Но спросила о другом:
   - Так что вы можете сказать?
   - По форме хамство, конечно...
   - А по существу?
   - К сожалению, по существу он совершенно прав.
   - Не понимаю, Валерий Васильевич.
   - Чего ж тут непонятного. Разве я могу позволить спросить у вас, довольны ли вы своей свекровью? Часто ли изменяет вам муж? Не могу. Так почему же школа может лезть в интимную жизнь ученика? Вы будете обсуждать эти сочинения в классе?
   - В классе мы ничего обсуждать не собирались, но знать о жизни своих воспитанников - наша обязанность, какое воспитание вслепую?..
   - И вы серьезно думаете, что они вам правду напишут? Вот так возьмут и душу наизнанку вывернут? Сомневаюсь. Такое, миленькая моя, заслужить надо...
   "Миленькая моя" неприятно резануло слух, но Белла Борисовна сдержалась и сказала самым миролюбивым тоном:
   - Хотя наш разговор и смещается в область чисто теоретическую, я не стану уходить от него. Вот послушайте. - Она достала с полки какую-то книгу, открыла в заложенном месте и громко прочитала: - "Педагогическая мораль советского учителя представляет собой динамическую систему нравственных требований, выступающих и как результат обобщения педагогических фактов в нравственном сознании, и как исходный пункт дальнейшего их осмысления". Понимаете? Мы обязаны осмысливать каждый педагогический факт...
   - То, что вы прочли, я не понимаю. И вы скорее всего, извините, не понимаете. Это наукообразный набор бессмысленных слов. А что факты нужно осмысливать, верно. Давайте попытаемся осмыслить вместе. В третьем классе Игорь как учился?
   - Этих сведений у меня под рукой нет.
   - Какой может быть анализ без фактов первоочередной важности? Ну ладно, я скажу: хорошо учился. В четвертом? Нормально. Но тут в жизни мальчишки произошла драма - погиб отец, которого он любил, которым очень гордился. Да и мудрено ли - Петелин был одним из популярнейших испытателей в стране. Дальше. Игоря зажалели: бедняжка, сиротинушка, почти не вызывали к доске, чтобы не травмировать, ребятишкам не давали пальцем его тронуть и... перестарались. Он был в классе и вне класса. Вот где корень его художеств!
   - Позвольте, Валерий Васильевич, но если вы все так отчетливо представляете, если вы так мастерски делаете свой педагогический анализ, разрешите спросить: а где же вы были?
   - Я далеко. В эту семью я пришел год назад. Чего ж вы молчите? Вам неловко? Правильно! - И Валерий Васильевич замолчал.
   Нервничая и чувствуя, что теряет почву под ногами, Белла Борисовна спросила:
   - Что вы предлагаете?
   - Вам? Пересмотреть свою учительскую позицию, подумать на досуге, любите ли вы детей и почему они вас не очень обожают. А что касается Игоря, из этой школы я его при всех обстоятельствах заберу. Лучший вариант - он заканчивает восьмилетку и мирно уходит. Худший - вы оставляете его на второй год, но и в таком случае он здесь учиться не будет.
   И снова наступило молчание. На этот раз молчание затянулось.
   - Простите, Валерий Васильевич, могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?
   - Вас профессия моя или должность интересует?
   - Скажем, профессия.
   - Шофер.
   - Как? Просто шофер?
   - Мастер спорта.
   - А должность, если не секрет?
   - Старший инженер экспериментального цеха.
   - Я как-то не понимаю: шофер или инженер?
   - Почему ж "или"? Не "или" - "и". Начинал шофером на фронте. Кстати, этот шрам, - он провел рукой по виску, - оттуда, а не по пьяному делу, как, вероятно, вы предположили; потом механиком работал, на гонках выступал, испытывал новые автомобили, закончил институт, стал работать в экспериментальном цехе, занимаюсь главным образом спортивными машинами, последние годы не выступаю - староват, молодых тренирую.
   - Вы, должно быть, очень смелый и уверенный в себе человек? возможно непринужденней произнесла Белла Борисовна и не без кокетства поглядела на своего собеседника.
   - Не знаю. Со стороны виднее.
   - Во всяком случае, сегодня я получила серьезный урок. Говорю это без удовольствия, но честно. Спасибо.
   - Пожалуйста. Если на пользу дела пойдет, буду рад.
   На этом они расстались.
   Валерий Васильевич вышел на улицу и медленно побрел домой.
   А Белла Борисовна долго еще сидела в своем кабинете и никак не могла собраться с мыслями.
   Глаза ее механически скользили по строчкам ученой книжки, которую она давеча достала, чтобы поставить на место этого странного родителя; она читала и не понимала, что читает: "Компонентами педагогического труда являются не только собственная педагогическая деятельность, но и деятельность по организации всех субъектов педагогического процесса, стимулирование этой деятельности и регулирование всех противоречий, которые возникают".
   Вернувшись домой, Валерий Васильевич не спеша обошел пустую квартиру и заглянул, в комнату Ирины и Игоря, чего обыкновенно никогда не делал. На глаза попала аккуратная, перегнутая пополам, словно палатка, карточка. Почерком Ирины было написано: "У каждого в жизни бывают ошибки, которые никогда и ничем не исправишь". Стефан Цвейг.
   "Странно, - подумал Карич, - к чему бы она это написала и для чего выставила на окошко?"
   Слова Цвейга дали новое направление мысли.
   Больше года он живет в этом доме и все это время старался не давить на Игоря, не вмешиваться в его дела активно. Так не совершил ли он ту самую ошибку, которую теперь ничем уже не исправить? Только что он высказал Белле Борисовне, этой внешне вполне привлекательной, но, видимо, черствой и далекой от педагогики женщине все, что думал о ее работе. Не раньше ли это надо было сделать?
   Карич выглянул в окно, увидел голые ветви деревьев, гомонящих воробьев на протаявшем пятачке бурой земли, и в памяти, казалось, безо всякой связи с предыдущим возникла картина совсем других снегов.
   Семнадцатилетним тощим пареньком, только что закончив курсы военных шоферов-добровольцев, он прибыл в действующую армию, не успел толком оглядеться, не успел еще ничего понять, как его вызвал комбат:
   - Бери газон, Карич, поедешь следом за старшиной Валуйко. Вот здесь, - он показал на карте, - опрокинулись две санитарки, надо забрать раненых и доставить в госпиталь. Ясно?
   - Так точно, - совершенно механически ответил он, - ясно.
   - И аккуратнее давай, дорога, сам понимаешь...
   Старшина Валуйко, степенный пожилой мужчина, вполне годившийся Каричу в отцы, взглянул на него неодобрительно, впрочем, может быть, это только показалось молодому солдатику, и сказал:
   - Дорогу хорошенько запоминай, если меня шарахнет, чтобы сам мог вернуться.
   "Если его может шарахнуть, то и меня", - подумал Карич и испугался. Испугался, как бы суровый старшина не угадал его мысли.
   До назначенного места они добрались благополучно.
   Вид раненых произвел на Карича совершенно оглушающее впечатление. Истерзанные люди, грязные повязки, переполненные тоской глаза - ничего подобного он в жизни еще не видел. Погрузились быстро и поехали назад.
   Карич вел машину, стараясь не дергать, и каждый раз, когда газон все-таки встряхивало, а на такой дороге иначе и не могло быть, Карич весь покрывался липкой испариной.
   Где-то на половине пути сверху, из кузова, застучали кулаком по кабине, он решил, что сопровождающий раненых боец выказывает недовольство - дескать, чего трясешь! - и поехал тише. Потом выяснилось: санитар требовал остановиться - над дорогой пронеслась пара "мессеров", угрожая обстрелом. Но Карич не понял сигнала и продолжал ехать.
   За поворотом он увидел стоявшую машину Валуйко и снова не понял, что того подбили. Осторожно объехав полуторку старшины, едва не угодив в залитый водой и забитый снегом глубокий кювет, Карич благополучно добрался до расположения своей части.
   Старший лейтенант, комбат, объявил Каричу благодарность. Он ответил: "Служу Советскому Союзу", а сам удивился: за что его благодарят?..
   Нет, первый урок, преподнесенный войной, был уроком сострадания к раненым.
   И еще он думал о том, как его воспитывал собственный отец, молчаливый, рано состарившийся человек. Много ли слов он произносил, вел ли задушевные беседы с сыном? Нет. Чем же он брал, почему его уважали и беспрекословно слушались дети?
   Отец всегда работал. Возился в огороде, когда был не на заводе, пилил и колол дрова, починял что-то в доме, ставил набойки на стоптанные ребячьи башмаки, помогал соседям, и все это несуетливо, споро, улыбчиво. В доме отца невозможно было лениться, невозможно было, размахивая руками, произносить обличительные речи, ну просто потому, что никто так не делал...
   Карич поглядел на часы и пошел в кухню. Зажег газ, поставил на конфорку кастрюлю с супом, на другую чайник.
   В дверь позвонили.
   Явился из школы Игорь.
   - Хорошо, что вы дома, то я ключ забыл.
   - Здравствуй, - сказал Карич, - бывает. Еда на кухне греется.
   Через несколько минут Валерий Васильевич появился в кухне, посмотрел, как проголодавшийся Игорь с удовольствием ест суп, и молча достал тарелку из шкафа себе.
   Они сидели друг против друга и обедали... Покончив с едой, Игорь поставил свою тарелку в раковину.
   - Я сегодня в школе был, - сказал Карич.
   - Чего это вас потянуло? - стараясь придать голосу полное безразличие, спросил Игорь.
   - Завуч позвонила, потребовала явиться.
   - Очень интересно.
   - Белла Борисовна показала мне твое сегодняшнее произведение...
   - Понравилось?
   - Как сказать. Откровенное хамство, конечно, но в основе своей верно.
   Такого Игорь никак не ожидал и растерялся. Даже присел на краешек табурета и заинтересованно посмотрел на Валерия Васильевича.
   - Но дело не в этом. Дальше что будет?
   - А ничего особенного. Кончу восьмой и махну в суворовское.
   - Как же ты кончишь, когда у тебя хвостов на целое стадо хватит. Могут ведь и не дать бумаги.
   - Дадут! Их тоже, между прочим, за второгодников будь здоров как регулируют!
   - Допустим, получится по-твоему, но на какие отметки, на какой средний балл ты можешь рассчитывать?
   - Трояк с небольшим будет.
   - Положим. А кто тебя в суворовское с такими достижениями возьмет? Боюсь, ничего не выйдет.
   Чтобы как-то переменить разговор и избавиться от натиска Карича, Игорь спросил:
   - А ей вы что сказали?
   - Кому - ей?
   - Ну Белле Борисовне.
   - Сказал, что по форме сочинение считаю чисто хамским, а по существу правильным...
   - Ну да?! Так прямо и сказанули?
   - Да, и еще сказал: Петелин будет заниматься оставшееся время как зверь и законно сдаст все, что полагается. После этого из школы он уйдет, но не побитым, а по собственному желанию.
   - А она?
   - Спросила, откуда у меня такая уверенность, во-первых; и почему я раньше не обеспечил соответствующее положение вещей, во-вторых.
   - А ты? - не заметив, как сорвался на "ты", спросил Игорь.
   - Я сказал, Петелин не допустит, чтобы на него весь городок пальцем показывал, тем более что в этом городке есть улица Петелина и каждый знает, почему она так называется. Ну а во-вторых, признал - за то, что раньше не вмешался, виноват.
   Они помолчали. И Валерий Васильевич снова спросил:
   - Так что будем делать?
   - Не знаю.
   - Придется заниматься. Помощь требуется, наладим. И тактику надо особую применить.
   - Какую тактику? - спросил Игорь.
   - С завтрашнего дня ты, как разведчик в тылу противника, уходишь в глубокое подполье. Тише воды, ниже травы! Ни одной выходки, ни одного грубого слова. Все, что тебе охота Белле Борисовне сказать, скажешь... но потом, когда получишь аттестат. Ясно? Пусть думают, что зверь-отчим из тебя половину мозгов вытряс. Плевать! Пусть жалеют тебя и выжидают, а ты делаешь за время передышки невиданные успехи. Сможешь, значит, человек, значит, в отца. Не сможешь, - и Валерий Васильевич развел руками. - Матери пока ничего не говори. С сердцем у нее неважно. Поехала кардиограмму делать.
   Валерий Васильевич поднялся с места и стал собирать посуду.
   - Не надо, - сказал Игорь, - одной рукой плохо мыть, я сам.
   - Спасибо. - И Карич ушел с кухни.
   Игорь гремел тарелками и старался понять, что же такое он услышал сейчас от Валерия Васильевича, почему он не может по своему обыкновению хмыкнуть, подернуть плечом и беззаботно пропеть: "А просто так удачи не бывают, а просто так победы не придут, и самолеты сами не летают, и пароходы сами не плывут". И, к своему великому изумлению, он вдруг обнаружил, что песенка эта имеет не только полюбившийся ему мотив, но еще и слова.
   В последующие дни произошли два телефонных разговора, каждый из которых должен был подготовить весьма важное событие.
   - Таня, это ты?
   - Я. А кто говорит?
   - Не узнаешь?
   - Пока не узнаю.
   - А ты постарайся...
   - Послушайте, если у вас дело, пожалуйста, а если нет, спокойной ночи...
   - Таня, это я, Игорь.
   - Привет! Не узнала. Как дела, Игорястый?
   - В полоску.
   - В голубую или розовую?
   - Не-е, в серую.
   - Что так?
   - В школе и дома тоже...
   - Ругают?
   - Да как сказать. Вообще-то не ругают, но воздействуют.
   - Хочешь сбежать? В Австралию или на БАМ?
   - Не-е. Серьезно. Приехать к тебе можно, поговорить бы надо.
   - Пожалуйста, приезжай. В воскресенье с утра давай. И Вадька дома будет. Договорились?
   - Договорились. Только отцу своему не говори, ладно?
   - Секреты, что ли?
   - Какие там секреты, просто ты ему, он матери... А у нее сердце...
   Другой разговор.
   - Алексей? Здравствуй, Алеша. Это я.
   - Здравствуй, папа, давно ты голоса не подавал...
   - Я тоже давненько тебя не слышал. Как дела?
   - Обыкновенно. Должен был в командировку ехать, но все лопнуло. Залесского помнишь? Так он сам решил ехать. Кому не охота на три месяца в Бельгию закатиться? Но на каком он языке объясняться будет, не могу понять...
   - Это хорошо...
   - Что именно?
   - Личный у меня интерес, Алешка. Хорошо, что ты не уезжаешь сейчас. Ты мне нужен.
   - По каким тэу?
   - Технические условия будут поставлены не по телефону. В воскресенье утречком не можешь ко мне приехать?
   - Куда к тебе?
   - Домой.
   - Если это удобно, почему не могу? Могу. Даже интересно.
   - Хорошо. Спасибо и запиши адрес...
   Когда утром в воскресенье Игорь вышел из дому, направляясь к автобусу, навстречу ему попался незнакомый молодой мужчина в коротком кожаном пальто, с упакованными в целлофан гвоздиками.
   - Этот корпус третий? - спросил он у Игоря.
   - Третий.
   - А двадцать пятая квартира в каком подъезде будет?
   Двадцать пятая квартира была их квартирой. Мужчину Игорь никогда прежде не видел и посмотрел на него внимательнее. Чем-то - может, открытостью лица, а может, сдержанно-модной экипировкой - он ему понравился, но тем не менее, не выдавая своей причастности к двадцать пятой квартире, Игорь сказал коротко:
   - Средний подъезд, третий этаж, - и отправился дальше.
   Через час с небольшим он был у Тани. И Таня и ее муж Вадим, которого Игорь увидел впервые, приняли парня приветливо. Сначала он, как говорится, больше бекал и мекал, но в конце концов, преодолев смущение, довольно связно объяснил, что в школе цейтнот и самому из этого цейтнота ему ни за что не выбраться и вот просьба:
   - Помогите нахвататься по физике.
   - А заниматься будешь? - спросил Вадим.
   - Так куда деваться, придется, - сказал Игорь.
   Тогда Таня и Вадим подвергли его перекрестному допросу с пристрастием, допрос этот продолжался с полчаса, после чего Вадим заключил:
   - Умственные способности у тебя, парень, впорне нормальные, но ералаш и туман в голове просто великолепные. - Тут он достал с полки какую-то книгу в затейливом переплете и спросил: - Видел когда-нибудь этот труд?
   - Не видел.
   - Перевод с английского. Не учебник, а книга для любознательных. Формул мало, все задачи в конце каждой главы имеют не только ответы, но и подробные, с разъяснениями решения. Возьми с собой. Читай. Только каждый день читай! В следующее воскресенье Татьяна тебя спросит, чего не понял, объяснит, потом мы с тобой порешаем задачи.
   Ребята оставляли Игоря у себя, предлагали взять его на стадион, а пока есть время, послушать новые магнитофонные записи, но Игорь заторопился домой.
   Хотя он ни разу не вспомнил мужчину с гвоздиками, любопытство не исчезло и тихонечко нашептывало Игорю: надо ехать, надо ехать, надо...
   Дома он застал полный сбор: мать, Ирина, Валерий Васильевич и тот самый - с гвоздиками, как мысленно назвал его Игорь, - сидели перед телевизором. Цветы стояли в вазе.
   - Знакомьтесь, - сказала мать и показала глазами на гостя.
   - Алексей.
   - Игорь.
   - А я тебя сразу узнал.
   - Я тоже. Вы у меня утром спросили...
   - Можно "ты"... Мы ведь теперь вроде родственники...
   Только тут до Игоря дошло: Алексей - сын Валерия Васильевича. Вот почему еще утром ему показалось, что он кого-то напоминает.
   - Слушай, Игорь, я из-за тебя задержался, поговорить надо, - сказал Алексей, - если не возражаешь, выйдем.
   Они перешли в другую комнату, и Алексей начал прямо с дела:
   - Отец просил меня с тобой позаниматься. Говорит, надо натаскать к экзаменам. Я не против, а ты?
   Игорь слушал только что обретенного родственника без энтузиазма, старался найти в нем что-нибудь неприятное, отталкивающее, но не находил. Алексей ему скорее нравился. Простой, приветливый...
   - Ты не смотри на меня волком, - сказал Алеша. - В конце концов, кто из нас пострадавший?
   - Как пострадавший? - не понял Игорь.
   - А очень просто: отец ушел от моей матери к твоей, кому же быть в обиде? Скорее уж мне, чем тебе...
   - Между прочим, я его не просил! - обозлился Игорь.
   - Я тоже. Это их дело! И мы не в том возрасте, чтобы не понимать, почему люди расходятся, пережениваются...
   - А тебе сколько? - спросил Игорь.
   - Много. Двадцать один.
   - И что ты делаешь?
   - Кончил техникум, кончил курсы английского, работаю на монтаже электронно-вычислительных машин.
   - А в институт почему не поступил?
   - По моим школьным успехам не то что в институт, в техникум только по-пластунски можно было проползти.
   Игорь хмыкнул:
   - Как же ты меня учить будешь?
   - Теперь я жутко умный стал. Теперь я запросто бы в институт поступил. - И, захватывая инициативу разговора, сказал: - Я, когда в техникум попал, на первом же занятии по математике - потешный старичок у нас преподавал, сухой, как листик, и бородка козлиная - подумал: в жизни мне не кончить, гонит, только брызги летят, ничего не понимаю. Потом стою в коридоре, подходит ко мне этот козлик и говорит: "Вы, молодой человек, не отчаивайтесь, главное, поверить в свои способности". - "А может, я полный дуб?" - говорю. "Хотите, мы это сейчас установим?" - это он. "А можете?" - "Вполне, - говорит, - могу". И задает задачу: два разведчика подошли к реке, мост взорван, река глубокая. У берега плотик. На плотике два пацана. Плотик выдерживает или одного разведчика, или двух пацанов. Ясно? Смогли ли солдаты переправиться на другой берег и если да, то как?
   Пока Алексей рассказывал, Игорь живо представил себе берег незнакомой реки, и разведчиков в маскировочных плащ-накидках, и перепугавшихся при их появлении ребятишек. Все это увиделось ему с чрезвычайной ясностью.
   - Ты слушаешь? - спросил Алеша.
   - Слушаю.
   - Поднатужившись, я задачу решил. Тут козлик и говорит: "Раз вы эту задачку решили, значит, соображаете. И даже вполне. А с рассеянностью будем бороться и лень выколачивать. Идет?" Промычал я что-то вроде: постараюсь или попробую, а он как закричит: "Никаких проб. К черту! Работать надо!" И гонял меня жуткое дело.
   - А ты еще какой-нибудь задачи не знаешь? - спросил Игорь. - Ну-у для проверки - может человек или не может?
   - Знаю. Пожалуйста: на столе лежат яблоки, если к ним прибавить еще столько, еще полстолько, еще четверть столько и одно, тогда будет сто яблок. Сколько яблок на столе?
   - Так тут уравнение надо составлять.
   - Не надо.
   Игорь делает усилие, представляет кучу ярких, краснобоких яблок и перебирает в уме цифры. При этом он рассуждает вслух:
   - Тридцать - мало: тридцать и тридцать шестьдесят, и пятнадцать семьдесят пять, и потом тридцать на четыре не делится... Сорок много...
   Алексей не подгоняет его, молча рассматривает портрет Петелина-старшего на стене. Ждет.
   - Тридцать шесть! - говорит Игорь.
   - Правильно. Вот видишь, можешь. У тебя задачник есть?
   - Есть.
   - Дай-ка сюда.
   И Алексей отчеркивает красным карандашом начиная с самого первого раздела по пять последних задач каждого параграфа.
   - Вот этих пять, этих, еще этих, этих и этих... - быстро перелистывает странички, - и этих, и этих... отсюда десять! Идем на прорыв - сто тридцать задачек решаешь за эту неделю...
   - Сколько-сколько?
   - А чего особенного, задачки на повторение, легкие. Три минуты на задачку, сто тридцать штук - триста девяносто минут - семь с половиной часов, делим на семь - час с хвостиком в день. Ерунда! Зато после такого разгона знаешь как у нас дело пойдет. Будь здоров! В воскресенье приеду...
   - Только не в воскресенье. В воскресенье я не смогу... Договорился, понимаешь, уже...
   - С девчонкой, что ли, договорился?
   - Вообще-то она замужем...
   - Ну ты даешь! Так что будем делать: учиться или жениться?
   В комнату входит Ирина.
   - Мальчики, ужинать!
   Внешне ужин проходит самым обыкновенным образом: Валерий Васильевич почти не разговаривает, Галина Михайловна суетится чуть больше, чем всегда, Ирина старается вести примирительно-успокаивающую партию самым незаметным образом, Игорь сдержанно злится: ему не нравится подчеркнутое внимание матери к Алексею, его раздражает Ирина, он старается не смотреть на Валерия Васильевича. А в голове возникает вдруг картина: река, разведчик и перепуганные пацаны. Сам того не ожидая, он говорит:
   - Знаю, Сначала пацаны должны перегнать плотик на другой берег, потом один - вернуться, тогда солдат поплывет, потом другой пацан опять перегонит плотик, и второй солдат тоже переедет...
   - Правильно, - говорит Алеша, - я же сказал: соображаешь!
   Взрослые в недоумении смотрят на Игоря.
   - Вот, я уже заговариваюсь. Замечаете? А что будет, когда я решу все задачи и начитаюсь английской физики Танькиного мужа? В атаку! - заполошно кричит Игорь. - Ура! - И, выскочив из-за стола, убегает во двор.
   Темно, прохладно, между соседними корпусами зависла чистая, окруженная легким дымным диском луна. Звезд почти не видно. Откуда-то со стороны гаражей доносятся тревожные кошачьи голоса.
   Игорь вышагивает по двору, пытаясь собраться, взять себя в руки. Если говорить честно, совсем честно, злиться решительно не на кого: что может быть более естественного, чем появление Алексея в их доме? Почему бы Валерию Васильевичу не иметь сына? И ничего плохого Алексей Игорю не сказал, наоборот, предложил помощь; пусть не сам придумал, пусть по просьбе своего отца, но откуда бы ему иначе знать о существовании Игоря, о его неприятностях? Мать старалась понравиться Алексею... Пожалуй, это самое неприятное... а как ей было себя вести? Вавасич - муж, и ей охота, чтобы он был доволен...
   Наплевать бы на все и сбежать отсюда. Сбежать, а они пусть жалеют его, переживают и думают о нем. Только куда сбежишь? Обидно, но Вавасич прав - без бумажки об окончании восьмого класса на работу не возьмут и в суворовское не примут.
   Кончать надо. Да и не дурее он Райки Бабуровой или Гарьки Синюхина... Неохота...
   Надо и неохота - главное противоречие всей его жизни!
   Он и раньше знал - не будешь делать уроки, засыплешься. Но торчать у стола, напрягать мозги и думать про то, что написано в книжке, вместо того, чтобы смотреть хоккей по телевизору, неохота было.
   Он и раньше понимал - нахамишь классной, она от этого лучше относиться не станет. Надо сдерживаться, не распускать язык. Но почему-то язык всегда оказывался сильнее своего хозяина...
   Игорь не из тех, кто склонен к самокопанию и долгим угрызениям совести, но в этот лунный вечер на пустынном дворе он вдруг оказался в окружении собственных мыслей. В блокаде, в кольце...
   Обыкновенно, когда ему надо было оправдать какой-нибудь неблаговидный поступок, он не очень мучился. Скажем, шел на физику, не открыв дома книжку. В голову закрадывалась неприятная мысль: если спросят, от двояка не спастись. И тут же он успокаивал себя: как будто от того, что я просидел бы вчера хоть до двух ночи, что-нибудь могло измениться. Перед смертью не надышишься!