Страница:
Это оттого, что отец платил за нее ежемесячно кругленькую сумму, подумала Чина неприязненно, а вовсе не потому, что Оливия Крэншау действительно была в восторге от ее успехов в учебе. О, как она ненавидела этот вечный упор на правила хорошего тона, на бальные танцы или рукоделие, которым отводилось ведущее место в ежедневном расписании уроков! Чине, бегло говорившей на малайском, китайском и греческом языках и неплохо разбиравшейся в классической литературе, с которой она познакомилась еще до своего поступления в респектабельную семинарию, довольно быстро опостылели занятия в этом заведении. Скука, одиночество и понимание того, что у нее нет ничего общего с другими девочками, которые мечтали только о балах и кавалерах, сделали ее прискорбно нерадивой ученицей.
– Ну а теперь, когда ты здесь, я собираюсь воспользоваться тем, что ты получила неплохое образование, – добавила Мальвина, весьма воодушевленная практическими аспектами того обстоятельства, что в доме появилась хорошо воспитанная дочь. – Ты можешь начать с того, что будешь играть роль хозяйки, когда твоему брату понадобится развлечь клиентов. Без всякого сомнения, у тебя это получится гораздо лучше, чем у меня.
– Благодарю вас, мама, – ответила Чинах нескрываемым удивлением. – Я в восторге от такого предложения. Только я не знала, что нам приходится теперь развлекать покупателей нашей продукции.
– Это правило, которое Дэймон ввел после смерти отца, – объяснила Мальвина, – и мне приятно тебе сообщить, что он добился таким путем немалых успехов. Рэйс никогда не обращал на своих клиентов особого внимания, но мы придаем этому большое значение.
– Я буду счастлива вам помочь, – снова согласилась Чина, однако выражение ее лица говорило совеем об обратном, и Этан Бладуил наверняка сразу бы все понял при одном взгляде на нее. Хотя девушка и не возражала против того, чтобы пить чай и занимать вежливой беседой гостей Дэймона, все же она не собиралась тратить на них все свое время. Она хотела помогать Дарвину производить шелк, своими руками трогать сверкающую ткань и вообще работать с шелком так, как учил ее отец. И посему, присев на край кровати и наблюдая, как Мальвина перебирает привезенные ею из Англии платья, она сказала матери: – Но я желала бы также заниматься и выпуском ткани.
– Боюсь, что для этого ты будешь слишком занята, – возразила Мальвина. – У нас теперь каждый день поток посетителей... О, Чина, эти платья очаровательны! Ты в них заставишь всех позеленеть от зависти!
Но Чина продолжала говорить о своем:
– Я могла бы помогать Дэймону....
– Почему бы тебе не обсудить этот вопрос с ним самим? – перебила ее Мальвина. – Хотя, должна предупредить, обязанности хозяйки отнимут у тебя довольно много времени... О, Чина, этот старинный муар просто волшебный! Я никогда не видела такого тонкого кружева! Почему бы тебе не надеть это платье на следующий неделе, когда к нам придут Сандрингамы? – Повернувшись, Мальвина бросила на дочь оценивающий взгляд. – Черный траур тебе не к лицу, детка, да и в жару в таком платье просто невыносимо. Теперь, когда ты дома, тебе следует убрать все эти черные платья подальше. – Она встряхнула широкой юбкой роскошного бального платья и, любуясь им на расстоянии, вздохнула: – Никогда ничего подобного не видела! Ты наденешь это, когда приедут Сандрингамы, хорошо?
– Да, мама, – ответила Чина машинально, думая на самом деле о том, что не откажется от своего желания работать с шелком только на том основании, что ее мать не выказывает к этой идее никакого интереса.
– Могу лишь приветствовать твое стремление помочь мне, – заверил Чину Дэймон, когда они встретились за кофе в то же утро. – Только помнишь ли ты, сколь нелегка эта работа?
А Мальвина заявила:
– Я не уверена, что одобряю твое желание проводить столько времени на фабрике, детка. Меня бы больше устраивало, если бы ты оставалась дома.
Девушка, возможно, не стала бы перечить матери, если бы не вспомнила, как те же самые слова Мальвина произнесла и много лет назад, когда она, Чина, начала проявлять интерес к шелку, а отец, засмеявшись, сказал с гордостью, что его дочь – «совершенная Уоррик» и ни капельки не боится ни жары, ни пыли, ни скорпионов, ни пауков. И поэтому решение ее осталось неизменным. Мальвина же, распознав слишком хорошо знакомое ей выражение лица дочери, только всплеснула руками в знак своего поражения.
– Прекрасно, детка, делай, как хочешь! Я вижу, что ты так же упряма, как и твой отец!
Чина улыбнулась.
– Спасибо, мама. Я вам обещаю, что буду чередовать свою работу на фабрике с развлечением гостей Дэймона.
– В чем дело? – спросил удивленно Дэймон и, резко повернувшись в кресле, уставился на мать.
– Ничего особенного, просто Чина согласилась играть роль хозяйки вместо меня, – объяснила Мальвина, испытывая гордость за дочь. – Разумеется, некоторых особых клиентов я оставляю за собой. Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю, дорогой.
– Превосходная идея, – согласился Дэймон и, глядя с задумчивым видом на свою сводную сестру, как бы подвел итог: – А что касается работы на фабрике, Чина, то для тебя, считаю я, было бы полезно заглянуть туда, прежде чем принять окончательное решение. Может быть, там все не так, как помнится тебе. – Он посмотрел на свои карманные часы. – Дарвин скоро подойдет сюда, и я уверен, что он будет счастлив сопроводить тебя на предприятие. Боюсь, что сам не смогу присоединиться к вам, потому что и так слишком долго пренебрегал своими обязанностями.
Чина расцвела.
– Можно я возьму по этому случаю Сераба?
– Конечно. Подожди минуточку, я прикажу, чтобы его подготовили.
Она поблагодарила его с теплой улыбкой и поспешила наверх сменить платье. Двери громко хлопали вслед за ней. Прислушиваясь к этому несообразному с поведением леди грохоту, Дэймон встретился глазами с матерью и засмеялся.
– Пусть каждый думает, что ему угодно, а я чертовски рад, что могу на нее опереться!
– Так оно и должно быть, мой милый, – сказала Мальвина и принялась напевать сквозь зубы, наливая себе из кофейника кофе.
Глава 10
– Ну а теперь, когда ты здесь, я собираюсь воспользоваться тем, что ты получила неплохое образование, – добавила Мальвина, весьма воодушевленная практическими аспектами того обстоятельства, что в доме появилась хорошо воспитанная дочь. – Ты можешь начать с того, что будешь играть роль хозяйки, когда твоему брату понадобится развлечь клиентов. Без всякого сомнения, у тебя это получится гораздо лучше, чем у меня.
– Благодарю вас, мама, – ответила Чинах нескрываемым удивлением. – Я в восторге от такого предложения. Только я не знала, что нам приходится теперь развлекать покупателей нашей продукции.
– Это правило, которое Дэймон ввел после смерти отца, – объяснила Мальвина, – и мне приятно тебе сообщить, что он добился таким путем немалых успехов. Рэйс никогда не обращал на своих клиентов особого внимания, но мы придаем этому большое значение.
– Я буду счастлива вам помочь, – снова согласилась Чина, однако выражение ее лица говорило совеем об обратном, и Этан Бладуил наверняка сразу бы все понял при одном взгляде на нее. Хотя девушка и не возражала против того, чтобы пить чай и занимать вежливой беседой гостей Дэймона, все же она не собиралась тратить на них все свое время. Она хотела помогать Дарвину производить шелк, своими руками трогать сверкающую ткань и вообще работать с шелком так, как учил ее отец. И посему, присев на край кровати и наблюдая, как Мальвина перебирает привезенные ею из Англии платья, она сказала матери: – Но я желала бы также заниматься и выпуском ткани.
– Боюсь, что для этого ты будешь слишком занята, – возразила Мальвина. – У нас теперь каждый день поток посетителей... О, Чина, эти платья очаровательны! Ты в них заставишь всех позеленеть от зависти!
Но Чина продолжала говорить о своем:
– Я могла бы помогать Дэймону....
– Почему бы тебе не обсудить этот вопрос с ним самим? – перебила ее Мальвина. – Хотя, должна предупредить, обязанности хозяйки отнимут у тебя довольно много времени... О, Чина, этот старинный муар просто волшебный! Я никогда не видела такого тонкого кружева! Почему бы тебе не надеть это платье на следующий неделе, когда к нам придут Сандрингамы? – Повернувшись, Мальвина бросила на дочь оценивающий взгляд. – Черный траур тебе не к лицу, детка, да и в жару в таком платье просто невыносимо. Теперь, когда ты дома, тебе следует убрать все эти черные платья подальше. – Она встряхнула широкой юбкой роскошного бального платья и, любуясь им на расстоянии, вздохнула: – Никогда ничего подобного не видела! Ты наденешь это, когда приедут Сандрингамы, хорошо?
– Да, мама, – ответила Чина машинально, думая на самом деле о том, что не откажется от своего желания работать с шелком только на том основании, что ее мать не выказывает к этой идее никакого интереса.
– Могу лишь приветствовать твое стремление помочь мне, – заверил Чину Дэймон, когда они встретились за кофе в то же утро. – Только помнишь ли ты, сколь нелегка эта работа?
А Мальвина заявила:
– Я не уверена, что одобряю твое желание проводить столько времени на фабрике, детка. Меня бы больше устраивало, если бы ты оставалась дома.
Девушка, возможно, не стала бы перечить матери, если бы не вспомнила, как те же самые слова Мальвина произнесла и много лет назад, когда она, Чина, начала проявлять интерес к шелку, а отец, засмеявшись, сказал с гордостью, что его дочь – «совершенная Уоррик» и ни капельки не боится ни жары, ни пыли, ни скорпионов, ни пауков. И поэтому решение ее осталось неизменным. Мальвина же, распознав слишком хорошо знакомое ей выражение лица дочери, только всплеснула руками в знак своего поражения.
– Прекрасно, детка, делай, как хочешь! Я вижу, что ты так же упряма, как и твой отец!
Чина улыбнулась.
– Спасибо, мама. Я вам обещаю, что буду чередовать свою работу на фабрике с развлечением гостей Дэймона.
– В чем дело? – спросил удивленно Дэймон и, резко повернувшись в кресле, уставился на мать.
– Ничего особенного, просто Чина согласилась играть роль хозяйки вместо меня, – объяснила Мальвина, испытывая гордость за дочь. – Разумеется, некоторых особых клиентов я оставляю за собой. Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю, дорогой.
– Превосходная идея, – согласился Дэймон и, глядя с задумчивым видом на свою сводную сестру, как бы подвел итог: – А что касается работы на фабрике, Чина, то для тебя, считаю я, было бы полезно заглянуть туда, прежде чем принять окончательное решение. Может быть, там все не так, как помнится тебе. – Он посмотрел на свои карманные часы. – Дарвин скоро подойдет сюда, и я уверен, что он будет счастлив сопроводить тебя на предприятие. Боюсь, что сам не смогу присоединиться к вам, потому что и так слишком долго пренебрегал своими обязанностями.
Чина расцвела.
– Можно я возьму по этому случаю Сераба?
– Конечно. Подожди минуточку, я прикажу, чтобы его подготовили.
Она поблагодарила его с теплой улыбкой и поспешила наверх сменить платье. Двери громко хлопали вслед за ней. Прислушиваясь к этому несообразному с поведением леди грохоту, Дэймон встретился глазами с матерью и засмеялся.
– Пусть каждый думает, что ему угодно, а я чертовски рад, что могу на нее опереться!
– Так оно и должно быть, мой милый, – сказала Мальвина и принялась напевать сквозь зубы, наливая себе из кофейника кофе.
Глава 10
Зеленые глаза Чины Уоррик горели от возбуждения, когда она выезжала из густых зарослей джунглей верхом на угольно-черном арабском жеребце своего брата. Рана ее хорошо заживала, и только легкая скованность позы говорила о том, что боль в спине все еще давала о себе знать. Учитывая свое состояние, девушка все время удерживала Сераба на ровной рыси, хотя и предпочла бы при иных обстоятельствах бешеный галоп. Въехав в тень от пирамидальной катальпы, она решительно натянула поводья, чтобы понаблюдать за группой рабочих-малайцев, которые обрывали листья тутовых деревьев в залитом солнце саду и складывали их в тут же стоявшие на земле корзины. Чине было хорошо известно, что приготовленная из них зеленая масса являлась одним из компонентов особого, с добавкой сои, комбинированного корма для прожорливых гусениц, рецепт коего был разработан еще много лет назад ее прадедушкой.
Туземцы, все, как один, в широкополых соломенных шляпах, почтительно поклонились девушке, и она, в свою очередь, поприветствовала их легким наклоном головы. Все это были наемные рабочие, так как рабства на острове не терпели. Здесь также строго запрещалось следовать известному издревле обычаю низко кланяться при виде хозяина в знак покорности. Никто из Уорриков, заявил однажды сэр Кингстон, никогда не позволит ни одному человеческому существу стать перед ним на колени, и эта своего рода заповедь – точно так же, как и многие другие сделанные им когда-то высказывания, – стала в семье непреложным законом.
Снова пустив своего горячего жеребца рысью, Чина непроизвольно начала сравнивать этих весело болтавших рабочих с теми низко оплачиваемыми вечно недоедавшими слугами, которых она видела в Бродхерсте. Дядюшка Эсмунд не терпел никаких грубостей или несправедливости по отношению к слугам, однако из-за апоплексического удара, случившегося с ним за год до его смерти, он не мог уже самостоятельно вести домашнее хозяйство и вынужден был передать бразды правления своей внучке. Кэсси не потребовалось много времени, чтобы своим тираническим правлением вселить настоящий ужас в сердца всей домашней прислуги.
Увольнение без всякого выходного пособия за малейшую провинность стало при ней делом обычным. Обладая вспыльчивым темпераментом, Кэсси приходила в неистовство буквально по любому, даже самому мелкому, поводу. И Чина наблюдала нередко, как она бьет перегруженных работой слуг только за то, что ее приказания выполнялись недостаточно быстро, однако вынуждена была молчать, прекрасно понимая, что здоровье ее дядюшки только ухудшится, если она расскажет ему обо всем. Какая же судьба постигла этих бедных людей после того, как она отплыла на «Звезде Коулуна»? Может быть, Лидия Бройлз, давно грозившаяся бросить хозяев, уволилась наконец? Анна, как и задумал злокозненный Фрэдди, уже получила расчет? Если так, то где она работает теперь? Ведь без рекомендаций ей едва ли удастся найти новое место.
Натянув покрепче поводья Сераба, Чина попыталась убедить себя, что, принимая во внимание обстоятельства, вынудившие ее, по существу, бежать, она не должна чувствовать за собой никакой вины из-за того, что покинула их. И тут же сжала губы. Какой смысл сосредоточиваться на тех злоключениях, что претерпела она за последние дни своего пребывания в Англии? Как и некоторые другие события ее жизни, все это должно остаться в прошлом и быть начисто забыто.
Чина повернула на песчаную тропинку, ведшую к потухшему вулкану, который своей громадой защищал остров от муссонных штормов, бушевавших в этих местах дважды в год. Под сенью его располагалась идеальная тихая площадка, на которой разместились крытые соломой строения, где и производилась прославленная ткань. Сюда доставлялись шелковичные черви, перед тем как им наступал срок свить кокон. Сам же кокон после обработки его паром, убивающим сидящую в нем куколку, распутывался в нить, из которой и создавался великолепнейший, с волшебным блеском, знаменитый бадаянский шелк.
Омытые дождями непролазные джунгли, чуть не вплотную подступавшие к цехам, были пронизаны тяжелыми испарениями. Под кронами деревьев царил зеленоватый полумрак. Кричали самозабвенно птицы, жужжали насекомые. Цветущие миндальные деревья источали вокруг нежное благоухание, и Чина, вдыхая в себя их аромат, думала о том, что даже самые душистые розы в английских садах не идут ни в какое сравнение с этим сказочным запахом. Прямо перед ней возвышались горы, чьи острые вершины терялись в клубящихся облаках, а в просветах между ветвями лесных великанов над ее головой проглядывало пылавшее жаром голубое небо. Орхидеи опутывали своими стеблями змеевидные стволы лиановых деревьев, а понизу, на земле, паслись, нежно воркуя, дикие голуби, выбиравшие из богатой вулканической почвы соевые бобы.
Привязав Сераба возле первого же длинного одноэтажного строения, – а всего их было с полдюжины, – Чина подобрала юбки и вступила в теплый, влажный сумрак маленькой прихожей.
Она еще не забыла, что в помещении, где содержатся черви, необходимо соблюдать исключительную чистоту, так как иначе они могут заболеть и погибнуть, и потому сменила перед входом свои маленькие туфельки на пару деревянных башмаков. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она открыла внутреннюю дверь и шагнула в цех.
Здесь, перед бесконечными рядами ящиков, в которых находились подрастающие гусеницы и их состоящий в основном из тутовых листьев корм, несла свое безмолвное дежурство некая полная китаянка. В руке она держала роскошное перо, выдернутое из хвоста одного из павлинов украшавших собой дикую природу острова. Узкие черные глазки женщины были сконцентрированы на ящиках. Прогуливаясь туда и сюда между ними, она временами останавливалась, чтобы подтолкнуть кончиком пера какого-нибудь слишком уж медлительного червяка: чем больше ест гусеница, тем быстрее она растет и соответственно тем скорее начнет завивать себя в толстый белый кокон, состоящий из нитей сырого шелка.
– Наше божество довольно, очень довольно, – сказала она в ответ на приветствие Чины. – После смерти твоего почтенного отца мы много ночей подряд курили благовонные палочки. И наши молитвы были услышаны.
– Да, были услышаны, – отозвалась, как эхо, ее напарница, скаля зубы в улыбке. Пошарив в кармане широкого передника, она извлекла оттуда небольшой моток. – Ты видела когда-нибудь пряжу с таким ярким блеском, а?
С наслаждением перебирая нити в руках, Чина согласилась, что пряжа прекрасна, выше всяких похвал. Слова ее были встречены обеими женщинами одобрительным хихиканьем.
Проследовав затем в ткацкую, Чина махнула рукой Дарвину Стэпкайну, который, стоя среди работавших станков, осматривал ткани, стекавшие с них золотой полосой прямо в корзины. При виде нее лицо его расцвело, и он поспешил ей навстречу. Приблизившись к ней, молодой человек, изогнув бровь, выразил надежду, что ей не доставляет особых неудобств повышенная влажность воздуха, типичная для этого времени года.
– Само собой, – заверила его Чина.
Дарвин стоял в полном исступлении, глядя в ее улыбающееся лицо. С кремового цвета лентами в волосах и в жакете цвета слоновой кости, мягко спадавшем до колен, Чина выглядела свежей и очаровательной. Слегка косящие зеленые глаза и розовые щечки приятно отличали ее лицо от однообразных темных туземных физиономий девушек, которые он привык созерцать каждодневно.
– Со смерти вашего отца здесь мало что изменилось, – заметил он в ответ на один из вопросов Чины, немало уязвленный тем, что она, казалось, больше интересовалась процессом ткачества, чем разговором с ним. – Глупо было бы влезать сюда с какими-нибудь надуманными новшествами, не правда ли? Методы вашего отца, как показала практика, и в самом деле наилучшие.
– Я вижу, что всю рабочую силу здесь составляют одни китаянки, – заметила Чина, заглядывая поверх станков в соседнюю комнату, где девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет деловито сматывали шелк с лежавших в корзинках проколотых коконов.
– О, мы стремимся не смешивать ни при каких обстоятельствах представителей различных национальных групп! – воскликнул Дарвин, которого, судя по всему, приводила в ужас сама мысль о том, что такое может случиться. – Благодаря прозорливости вашего прадедушки у нас вследствие этого не возникает никаких проблем. Правда, для меня так и остается загадкой, каким образом он догадался, что между малайцами-мусульманами И' китайцами-буддистами могут возникнуть трения. К счастью для нас, малайцев вполне устраивает их роль полевых рабочих, и они с удовольствием занимаются выращиванием тутовых деревьев и возделыванием сои. А китайцы, в свою очередь, преуспели в откармливании гусениц. Вы же знаете, это очень деликатный народ. – И добавил с усмешкой: – Довольно уравновешенный, хотя и в темпераменте ему не откажешь.
– Да, я помню все это, – произнесла Чина, с интересом оглядываясь вокруг. В комнате стояла по крайней мере дюжина станков, и за каждым сидела китаянка с лицом, полуприкрытым пестрым платком. Процесс ручного ткачества требовал предельного сосредоточения, и посему женщины поприветствовали Чину лишь коротким кивком голйиы, после чего снова склонились над своей работой.
– Малайские кампонги по-прежнему располагаются на противоположном берегу острова, – продолжал Дарвин, надеясь, что Чина не сразу повернет к нему голову и он сможет подольше полюбоваться ее точеным профилем. Сознавая, что просто неприлично с его стороны смотреть так вот пристально на девушку, молодой человек, однако, был не в силах отвести от нее взор. Он, без сомнения, никогда не видел ничего подобного. Его сводили с ума и эта нежная линия брови мисс Уоррик, выглядывавшая из-под широкополой ^соломенной шляпки, и этот маленький прямой нос, и бесподобная пухленькая нижняя губка. – Уверен, вы не забыли, что малайцы Стараются держаться подальше от китайцев – своих товарищей по работе. Мы же теперь все чаще нанимаем последних, которые, кстати, будучи иммигрантами, отличаются куда большей терпимостью, чем здешние туземцы. – Внезапно он перешел на шепот, хотя шум станков и так заглушал его слова. – Откровенно говоря, сам я предпочитаю местных жителей, мисс Уоррик. Разузнать о них все гораздо легче, чем о тех, кто приезжает сюда издалека. Среди иммигрантов немало таких, кто совершил у себя на родине целый ряд преступлений.
Чина согласно кивнула, хотя и была близка к тому, чтобы рассмеяться. Насколько она помнила, Дарвин всегда опасался именно местных жителей, чьи темнокожие лица, как он уверял, скрывают множество секретов, о которых не стоит упоминать в порядочном обществе. Разумеется, страхи его не имели под собой никаких оснований, поскольку исключительно разумное правило, которого Кингстон Уоррик придерживался с самого начала функционирования плантации «Царево колесо» для поддержания атмосферы терпимости среди своих наемных рабочих из малайцев и китайцев, продолжало неукоснительно соблюдаться и через много лет после его смерти. Между тем эта формула-заповедь, зафиксированная сэром Кингстоном в его журнале, была до удивления проста: во избежание конфликтов необходимо лишь позаботиться о том, чтобы последователи одной веры как можно меньше контактировали с приверженцами другого культа, и выказывать равное уважение по отношению к каждой из этих религиозных групп.
Может, принцип этот и был несколько наивен, но он тем не менее прекрасно срабатывал не только при жизни самого сэра Кингстона, но и в более поздние времена, уже при сыне его и внуке. Рэйс Уоррик относил невежество и нетерпимость к главным причинам расового антагонизма, процветавшего в Сингапуре, Малайзии и на островах Индонезии, и прилагал все усилия к тому, чтобы дети его могли осознать величие богатого культурного наследия народов, среди которых они живут. В этом-то духе и воспитывалась Чина с самого раннего детства. Ей не позволялось обращаться к верующему человеку, когда тот прерывал работу, чтобы обратиться лицом на восток и произнести свои молитвы. И ей же предписывалось с пониманием относиться к верованиям туземцев, даже к тем религиозным воззрениям, которые порождали ужасающие обряды, связанные с демоническим культом. Ее научили говорить одинаково хорошо на китайском и малайском языках, основных на Бадаяне, а в классной комнате обязательным считалось чтение изречений древнекитайского трактата «Дао дэ цзин», или, как это переводится, «Книги о дао-пути и благой силе дэ».
– Уверен, вам будет приятно узнать, что ваш брат Дэймон весьма преуспел в своем деле, – говорил между тем Дарвин, когда они с Чиной отправились в упаковочную, где молодые девушки в цветных саронгах скатывали шелк перёд погрузкой на корабли. – У него просто природный дар развлекать гостей, в чем он совершенно не похож на вашего отца.
– Да, у моего отца никогда не хватало терпения на такие вещи, – согласилась Чина с улыбкой. – Он всегда был слишком занят здесь, в цехах, чтобы беспокоиться еще и о своих скучающих посетителях. А так как спрос на шелк всегда превышал наши возможности удовлетворять его, то ему не было нужды угощать их напитками и закусками. – Она помолчала, натягивая на руки перчатки, затем, взглянув на Дарвина, тихо спросила: – Скажите, как вы считаете, что-нибудь изменилось со времени его смерти?
– Ну, сперва было очень сложно вести дела без него, тем более что погиб он так неожиданно, – ответил Дарвин. – Хорошо еще, что рабочие к тому времени уже привыкли получать распоряжения от меня, поскольку ваш отец давал мне полную свободу действий на этом участке. – Он немного поколебался, а потом добавил: – Думаю, что дела бы шли гораздо хуже, если бы мистер Дэймон решил вдруг побольше времени проводить в цехах. Рабочие не привыкли иметь дело с ним и могли бы отрицательно отнестись к его вмешательству в производственный процесс. К счастью, его вполне устраивали бумажная работа и прием покупателей, и поэтому появлялся он здесь лишь изредка.
– В таком случае мама отправила в Англию не того из своих отпрысков, кого следовало, – заключила Чина с косой усмешкой, думая о том, что уж Дэймону наверняка понравилась бы та кипучая светская жизнь, которую вели Линвиллы. – Могу поклясться, что Дэймон преуспел бы в качестве лондонского денди.
Внутренне она была очень благодарна Дарвину за то, что он помог ее брату обрести уверенность. Что же касается опасений, высказанных капитаном Теренцем Алойзиусом с клипера «Бирмингем», то они оказались беспочвенными, и она сказала себе, что он, должно быть, был сильно пьян или просто недоброжелательно настроен, когда старательно намекал ей на то, что Дэймон не в состоянии вести дела на плантации без помощи ее отца. Первое же ее посещение производственных помещений ясно показало, что бадаянский шелк продолжает производиться тем же самым испытанным способом, что и раньше, и что от последнего сбора коконов, которые в данный момент сохнут в сетках в соседней комнате, ожидается выход превосходного материала. И еще она втайне порадовалась тому, что Дэймон не выказывает никакого интереса к работе в цехах, поскольку это значило, что дел у нее будет здесь предостаточно.
– Вы решили активно включиться в нашу работу? – полюбопытствовал Дарвин, открывая перед ней дверь ткацкой комнаты.
Чина, прошествовав перед ним под шуршание кремовых юбок, сказала со смехом:
– Да, несомненно. Но не смейте читать мне лекции или отговаривать меня! И знайте, я ничего не забыла из того, чему учил меня отец.
– О, я даже и мечтать не смел о том, чтобы работать вместе с вами, мисс Чина! Ваш брат и я будем вам очень признательны, если вы станете проводить хотя бы часть своего времени с нами!
– А вы уверены, что для меня найдется подходящая работа?
– О, подходящей работы сколько угодно! Взять хотя бы организацию труда тех же китайских рабочих. Особенно большую пользу вы могли бы принести нам, занимаясь ткачихами, которые, как вы помните, – тут его голос снова понизился до конспиративного шепота, – требуют постоянного надзора. А еще ведь имеются и мотальщицы, хотя, возможно, для вас будет лучше держаться от них подальше: слишком уж дурной запах в их цехе и к тому же ужасно грязно, поскольку там отматывают и распутывают коконы. В общем, как мне кажется, вам не очень-то захочется заглядывать туда.
Он посмотрел на нее выжидательно, однако Чина ничего не ответила, ибо не слушала его: все внимание ее было обращено на оставшуюся ранее не замеченной ею одну корзину, стоявшую на земляном полу возле самой двери. Оттуда доносилось странное лепетание, явственно различимое даже несмотря на шум и трескотню ткацких станков.
– Боже мой, да это же ребенок! – воскликнула она, заглянув внутрь. В корзине лежала маленькая китаяночка, завернутая в пеленки из сырого шелка, прекрасная, как фарфоровая куколка, и глядела на нее любопытными зелеными глазами.
– Мисс Чина, не дотрагивайтесь до нее!
Ужас в голосе Дарвина Стэпкайна заставил Чину резко обернуться в тревоге, и ее рука, которой она собиралась было приласкать девочку, застыла в воздухе.
– Почему?
Лицо Дарвина нервно искривилось.
– Она... она... О... черт, боюсь, что я не имею права вам все рассказать.
– Почему? Она что, больна?
– Нет, не больна.
Нетерпеливо вглядываясь в покрасневшее лицо Дарвина, Чина рассчитывала, что он все же объяснит ей, в чем дело. Когда же ей стало совершенно ясно, что это не входит в его намерения, она с решительным видом обратилась к сидевшей возле ближайшего ткацкого станка женщине.
– С твоей дочерью все в порядке? – спросила она по-китайски, но получила в ответ только отсутствующий взгляд и отрицательное качание головой.
– Давайте забудем, что я говорил вам что-либо об этом ребенке, – предложил смущенно Дарвин. – Поверьте мне, он вполне здоров.
Поразмыслив, Чина сказала:
– Хорошо, пусть будет по-вашему.
Не произнеся больше ни слова, она отвернулась от корзины и вышла в прихожую.
Дарвин, следовавший за ней по пятам, прекрасно понимал, что любая другая женщина не смогла бы сдержать естественного, присущего ее полу любопытства и наверняка засыпала бы его вопросами. Мисс же Уоррик, напротив, больше ни разу не упомянула о ребенке и объявила лишь, пока меняла деревянные башмаки на туфельки, что ей пора уже возвращаться домой. Дарвин, восхищенный ее полной достоинства манерой держаться, которую она избрала в ответ на его странное поведение, проникся к ней еще большим уважением и симпатией, которые связывают обычно между собой самых близких, надежных друзей. А так как до этого ему не нравилась по-настоящему еще ни одна женщина, то он, потеряв всякое понятие о реальном соотношении вещей, тут же влюбился.
Впрочем, оно и неудивительно. Его опыт в отношении женщин был весьма ограничен и сводился к редким приемам в европейском квартале Сингапура, на которых он, испытывая крайнюю робость, не принимал участия в беседах и, считая себя неуклюжим, не танцевал. Самым приятным в его жизни было время, которое он провел вдали от Индонезии, овладевая науками в Кембриджском университете, где его товарищи по учебе находили его довольно приятным, но удручающе скучным. Его затворническая натура заставляла его по возможности избегать чьего бы то ни было общества, и хотя связь с бадаянскими Уорриками открывала перед ним множество дверей, он не пользовался этим преимуществом. В результате он так и не приобрел уверенности в себе в вопросах общения с прекрасным полом и не знал ничего о том, как следует себя вести в присутствии женщин.
Туземцы, все, как один, в широкополых соломенных шляпах, почтительно поклонились девушке, и она, в свою очередь, поприветствовала их легким наклоном головы. Все это были наемные рабочие, так как рабства на острове не терпели. Здесь также строго запрещалось следовать известному издревле обычаю низко кланяться при виде хозяина в знак покорности. Никто из Уорриков, заявил однажды сэр Кингстон, никогда не позволит ни одному человеческому существу стать перед ним на колени, и эта своего рода заповедь – точно так же, как и многие другие сделанные им когда-то высказывания, – стала в семье непреложным законом.
Снова пустив своего горячего жеребца рысью, Чина непроизвольно начала сравнивать этих весело болтавших рабочих с теми низко оплачиваемыми вечно недоедавшими слугами, которых она видела в Бродхерсте. Дядюшка Эсмунд не терпел никаких грубостей или несправедливости по отношению к слугам, однако из-за апоплексического удара, случившегося с ним за год до его смерти, он не мог уже самостоятельно вести домашнее хозяйство и вынужден был передать бразды правления своей внучке. Кэсси не потребовалось много времени, чтобы своим тираническим правлением вселить настоящий ужас в сердца всей домашней прислуги.
Увольнение без всякого выходного пособия за малейшую провинность стало при ней делом обычным. Обладая вспыльчивым темпераментом, Кэсси приходила в неистовство буквально по любому, даже самому мелкому, поводу. И Чина наблюдала нередко, как она бьет перегруженных работой слуг только за то, что ее приказания выполнялись недостаточно быстро, однако вынуждена была молчать, прекрасно понимая, что здоровье ее дядюшки только ухудшится, если она расскажет ему обо всем. Какая же судьба постигла этих бедных людей после того, как она отплыла на «Звезде Коулуна»? Может быть, Лидия Бройлз, давно грозившаяся бросить хозяев, уволилась наконец? Анна, как и задумал злокозненный Фрэдди, уже получила расчет? Если так, то где она работает теперь? Ведь без рекомендаций ей едва ли удастся найти новое место.
Натянув покрепче поводья Сераба, Чина попыталась убедить себя, что, принимая во внимание обстоятельства, вынудившие ее, по существу, бежать, она не должна чувствовать за собой никакой вины из-за того, что покинула их. И тут же сжала губы. Какой смысл сосредоточиваться на тех злоключениях, что претерпела она за последние дни своего пребывания в Англии? Как и некоторые другие события ее жизни, все это должно остаться в прошлом и быть начисто забыто.
Чина повернула на песчаную тропинку, ведшую к потухшему вулкану, который своей громадой защищал остров от муссонных штормов, бушевавших в этих местах дважды в год. Под сенью его располагалась идеальная тихая площадка, на которой разместились крытые соломой строения, где и производилась прославленная ткань. Сюда доставлялись шелковичные черви, перед тем как им наступал срок свить кокон. Сам же кокон после обработки его паром, убивающим сидящую в нем куколку, распутывался в нить, из которой и создавался великолепнейший, с волшебным блеском, знаменитый бадаянский шелк.
Омытые дождями непролазные джунгли, чуть не вплотную подступавшие к цехам, были пронизаны тяжелыми испарениями. Под кронами деревьев царил зеленоватый полумрак. Кричали самозабвенно птицы, жужжали насекомые. Цветущие миндальные деревья источали вокруг нежное благоухание, и Чина, вдыхая в себя их аромат, думала о том, что даже самые душистые розы в английских садах не идут ни в какое сравнение с этим сказочным запахом. Прямо перед ней возвышались горы, чьи острые вершины терялись в клубящихся облаках, а в просветах между ветвями лесных великанов над ее головой проглядывало пылавшее жаром голубое небо. Орхидеи опутывали своими стеблями змеевидные стволы лиановых деревьев, а понизу, на земле, паслись, нежно воркуя, дикие голуби, выбиравшие из богатой вулканической почвы соевые бобы.
Привязав Сераба возле первого же длинного одноэтажного строения, – а всего их было с полдюжины, – Чина подобрала юбки и вступила в теплый, влажный сумрак маленькой прихожей.
Она еще не забыла, что в помещении, где содержатся черви, необходимо соблюдать исключительную чистоту, так как иначе они могут заболеть и погибнуть, и потому сменила перед входом свои маленькие туфельки на пару деревянных башмаков. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она открыла внутреннюю дверь и шагнула в цех.
Здесь, перед бесконечными рядами ящиков, в которых находились подрастающие гусеницы и их состоящий в основном из тутовых листьев корм, несла свое безмолвное дежурство некая полная китаянка. В руке она держала роскошное перо, выдернутое из хвоста одного из павлинов украшавших собой дикую природу острова. Узкие черные глазки женщины были сконцентрированы на ящиках. Прогуливаясь туда и сюда между ними, она временами останавливалась, чтобы подтолкнуть кончиком пера какого-нибудь слишком уж медлительного червяка: чем больше ест гусеница, тем быстрее она растет и соответственно тем скорее начнет завивать себя в толстый белый кокон, состоящий из нитей сырого шелка.
– Наше божество довольно, очень довольно, – сказала она в ответ на приветствие Чины. – После смерти твоего почтенного отца мы много ночей подряд курили благовонные палочки. И наши молитвы были услышаны.
– Да, были услышаны, – отозвалась, как эхо, ее напарница, скаля зубы в улыбке. Пошарив в кармане широкого передника, она извлекла оттуда небольшой моток. – Ты видела когда-нибудь пряжу с таким ярким блеском, а?
С наслаждением перебирая нити в руках, Чина согласилась, что пряжа прекрасна, выше всяких похвал. Слова ее были встречены обеими женщинами одобрительным хихиканьем.
Проследовав затем в ткацкую, Чина махнула рукой Дарвину Стэпкайну, который, стоя среди работавших станков, осматривал ткани, стекавшие с них золотой полосой прямо в корзины. При виде нее лицо его расцвело, и он поспешил ей навстречу. Приблизившись к ней, молодой человек, изогнув бровь, выразил надежду, что ей не доставляет особых неудобств повышенная влажность воздуха, типичная для этого времени года.
– Само собой, – заверила его Чина.
Дарвин стоял в полном исступлении, глядя в ее улыбающееся лицо. С кремового цвета лентами в волосах и в жакете цвета слоновой кости, мягко спадавшем до колен, Чина выглядела свежей и очаровательной. Слегка косящие зеленые глаза и розовые щечки приятно отличали ее лицо от однообразных темных туземных физиономий девушек, которые он привык созерцать каждодневно.
– Со смерти вашего отца здесь мало что изменилось, – заметил он в ответ на один из вопросов Чины, немало уязвленный тем, что она, казалось, больше интересовалась процессом ткачества, чем разговором с ним. – Глупо было бы влезать сюда с какими-нибудь надуманными новшествами, не правда ли? Методы вашего отца, как показала практика, и в самом деле наилучшие.
– Я вижу, что всю рабочую силу здесь составляют одни китаянки, – заметила Чина, заглядывая поверх станков в соседнюю комнату, где девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет деловито сматывали шелк с лежавших в корзинках проколотых коконов.
– О, мы стремимся не смешивать ни при каких обстоятельствах представителей различных национальных групп! – воскликнул Дарвин, которого, судя по всему, приводила в ужас сама мысль о том, что такое может случиться. – Благодаря прозорливости вашего прадедушки у нас вследствие этого не возникает никаких проблем. Правда, для меня так и остается загадкой, каким образом он догадался, что между малайцами-мусульманами И' китайцами-буддистами могут возникнуть трения. К счастью для нас, малайцев вполне устраивает их роль полевых рабочих, и они с удовольствием занимаются выращиванием тутовых деревьев и возделыванием сои. А китайцы, в свою очередь, преуспели в откармливании гусениц. Вы же знаете, это очень деликатный народ. – И добавил с усмешкой: – Довольно уравновешенный, хотя и в темпераменте ему не откажешь.
– Да, я помню все это, – произнесла Чина, с интересом оглядываясь вокруг. В комнате стояла по крайней мере дюжина станков, и за каждым сидела китаянка с лицом, полуприкрытым пестрым платком. Процесс ручного ткачества требовал предельного сосредоточения, и посему женщины поприветствовали Чину лишь коротким кивком голйиы, после чего снова склонились над своей работой.
– Малайские кампонги по-прежнему располагаются на противоположном берегу острова, – продолжал Дарвин, надеясь, что Чина не сразу повернет к нему голову и он сможет подольше полюбоваться ее точеным профилем. Сознавая, что просто неприлично с его стороны смотреть так вот пристально на девушку, молодой человек, однако, был не в силах отвести от нее взор. Он, без сомнения, никогда не видел ничего подобного. Его сводили с ума и эта нежная линия брови мисс Уоррик, выглядывавшая из-под широкополой ^соломенной шляпки, и этот маленький прямой нос, и бесподобная пухленькая нижняя губка. – Уверен, вы не забыли, что малайцы Стараются держаться подальше от китайцев – своих товарищей по работе. Мы же теперь все чаще нанимаем последних, которые, кстати, будучи иммигрантами, отличаются куда большей терпимостью, чем здешние туземцы. – Внезапно он перешел на шепот, хотя шум станков и так заглушал его слова. – Откровенно говоря, сам я предпочитаю местных жителей, мисс Уоррик. Разузнать о них все гораздо легче, чем о тех, кто приезжает сюда издалека. Среди иммигрантов немало таких, кто совершил у себя на родине целый ряд преступлений.
Чина согласно кивнула, хотя и была близка к тому, чтобы рассмеяться. Насколько она помнила, Дарвин всегда опасался именно местных жителей, чьи темнокожие лица, как он уверял, скрывают множество секретов, о которых не стоит упоминать в порядочном обществе. Разумеется, страхи его не имели под собой никаких оснований, поскольку исключительно разумное правило, которого Кингстон Уоррик придерживался с самого начала функционирования плантации «Царево колесо» для поддержания атмосферы терпимости среди своих наемных рабочих из малайцев и китайцев, продолжало неукоснительно соблюдаться и через много лет после его смерти. Между тем эта формула-заповедь, зафиксированная сэром Кингстоном в его журнале, была до удивления проста: во избежание конфликтов необходимо лишь позаботиться о том, чтобы последователи одной веры как можно меньше контактировали с приверженцами другого культа, и выказывать равное уважение по отношению к каждой из этих религиозных групп.
Может, принцип этот и был несколько наивен, но он тем не менее прекрасно срабатывал не только при жизни самого сэра Кингстона, но и в более поздние времена, уже при сыне его и внуке. Рэйс Уоррик относил невежество и нетерпимость к главным причинам расового антагонизма, процветавшего в Сингапуре, Малайзии и на островах Индонезии, и прилагал все усилия к тому, чтобы дети его могли осознать величие богатого культурного наследия народов, среди которых они живут. В этом-то духе и воспитывалась Чина с самого раннего детства. Ей не позволялось обращаться к верующему человеку, когда тот прерывал работу, чтобы обратиться лицом на восток и произнести свои молитвы. И ей же предписывалось с пониманием относиться к верованиям туземцев, даже к тем религиозным воззрениям, которые порождали ужасающие обряды, связанные с демоническим культом. Ее научили говорить одинаково хорошо на китайском и малайском языках, основных на Бадаяне, а в классной комнате обязательным считалось чтение изречений древнекитайского трактата «Дао дэ цзин», или, как это переводится, «Книги о дао-пути и благой силе дэ».
– Уверен, вам будет приятно узнать, что ваш брат Дэймон весьма преуспел в своем деле, – говорил между тем Дарвин, когда они с Чиной отправились в упаковочную, где молодые девушки в цветных саронгах скатывали шелк перёд погрузкой на корабли. – У него просто природный дар развлекать гостей, в чем он совершенно не похож на вашего отца.
– Да, у моего отца никогда не хватало терпения на такие вещи, – согласилась Чина с улыбкой. – Он всегда был слишком занят здесь, в цехах, чтобы беспокоиться еще и о своих скучающих посетителях. А так как спрос на шелк всегда превышал наши возможности удовлетворять его, то ему не было нужды угощать их напитками и закусками. – Она помолчала, натягивая на руки перчатки, затем, взглянув на Дарвина, тихо спросила: – Скажите, как вы считаете, что-нибудь изменилось со времени его смерти?
– Ну, сперва было очень сложно вести дела без него, тем более что погиб он так неожиданно, – ответил Дарвин. – Хорошо еще, что рабочие к тому времени уже привыкли получать распоряжения от меня, поскольку ваш отец давал мне полную свободу действий на этом участке. – Он немного поколебался, а потом добавил: – Думаю, что дела бы шли гораздо хуже, если бы мистер Дэймон решил вдруг побольше времени проводить в цехах. Рабочие не привыкли иметь дело с ним и могли бы отрицательно отнестись к его вмешательству в производственный процесс. К счастью, его вполне устраивали бумажная работа и прием покупателей, и поэтому появлялся он здесь лишь изредка.
– В таком случае мама отправила в Англию не того из своих отпрысков, кого следовало, – заключила Чина с косой усмешкой, думая о том, что уж Дэймону наверняка понравилась бы та кипучая светская жизнь, которую вели Линвиллы. – Могу поклясться, что Дэймон преуспел бы в качестве лондонского денди.
Внутренне она была очень благодарна Дарвину за то, что он помог ее брату обрести уверенность. Что же касается опасений, высказанных капитаном Теренцем Алойзиусом с клипера «Бирмингем», то они оказались беспочвенными, и она сказала себе, что он, должно быть, был сильно пьян или просто недоброжелательно настроен, когда старательно намекал ей на то, что Дэймон не в состоянии вести дела на плантации без помощи ее отца. Первое же ее посещение производственных помещений ясно показало, что бадаянский шелк продолжает производиться тем же самым испытанным способом, что и раньше, и что от последнего сбора коконов, которые в данный момент сохнут в сетках в соседней комнате, ожидается выход превосходного материала. И еще она втайне порадовалась тому, что Дэймон не выказывает никакого интереса к работе в цехах, поскольку это значило, что дел у нее будет здесь предостаточно.
– Вы решили активно включиться в нашу работу? – полюбопытствовал Дарвин, открывая перед ней дверь ткацкой комнаты.
Чина, прошествовав перед ним под шуршание кремовых юбок, сказала со смехом:
– Да, несомненно. Но не смейте читать мне лекции или отговаривать меня! И знайте, я ничего не забыла из того, чему учил меня отец.
– О, я даже и мечтать не смел о том, чтобы работать вместе с вами, мисс Чина! Ваш брат и я будем вам очень признательны, если вы станете проводить хотя бы часть своего времени с нами!
– А вы уверены, что для меня найдется подходящая работа?
– О, подходящей работы сколько угодно! Взять хотя бы организацию труда тех же китайских рабочих. Особенно большую пользу вы могли бы принести нам, занимаясь ткачихами, которые, как вы помните, – тут его голос снова понизился до конспиративного шепота, – требуют постоянного надзора. А еще ведь имеются и мотальщицы, хотя, возможно, для вас будет лучше держаться от них подальше: слишком уж дурной запах в их цехе и к тому же ужасно грязно, поскольку там отматывают и распутывают коконы. В общем, как мне кажется, вам не очень-то захочется заглядывать туда.
Он посмотрел на нее выжидательно, однако Чина ничего не ответила, ибо не слушала его: все внимание ее было обращено на оставшуюся ранее не замеченной ею одну корзину, стоявшую на земляном полу возле самой двери. Оттуда доносилось странное лепетание, явственно различимое даже несмотря на шум и трескотню ткацких станков.
– Боже мой, да это же ребенок! – воскликнула она, заглянув внутрь. В корзине лежала маленькая китаяночка, завернутая в пеленки из сырого шелка, прекрасная, как фарфоровая куколка, и глядела на нее любопытными зелеными глазами.
– Мисс Чина, не дотрагивайтесь до нее!
Ужас в голосе Дарвина Стэпкайна заставил Чину резко обернуться в тревоге, и ее рука, которой она собиралась было приласкать девочку, застыла в воздухе.
– Почему?
Лицо Дарвина нервно искривилось.
– Она... она... О... черт, боюсь, что я не имею права вам все рассказать.
– Почему? Она что, больна?
– Нет, не больна.
Нетерпеливо вглядываясь в покрасневшее лицо Дарвина, Чина рассчитывала, что он все же объяснит ей, в чем дело. Когда же ей стало совершенно ясно, что это не входит в его намерения, она с решительным видом обратилась к сидевшей возле ближайшего ткацкого станка женщине.
– С твоей дочерью все в порядке? – спросила она по-китайски, но получила в ответ только отсутствующий взгляд и отрицательное качание головой.
– Давайте забудем, что я говорил вам что-либо об этом ребенке, – предложил смущенно Дарвин. – Поверьте мне, он вполне здоров.
Поразмыслив, Чина сказала:
– Хорошо, пусть будет по-вашему.
Не произнеся больше ни слова, она отвернулась от корзины и вышла в прихожую.
Дарвин, следовавший за ней по пятам, прекрасно понимал, что любая другая женщина не смогла бы сдержать естественного, присущего ее полу любопытства и наверняка засыпала бы его вопросами. Мисс же Уоррик, напротив, больше ни разу не упомянула о ребенке и объявила лишь, пока меняла деревянные башмаки на туфельки, что ей пора уже возвращаться домой. Дарвин, восхищенный ее полной достоинства манерой держаться, которую она избрала в ответ на его странное поведение, проникся к ней еще большим уважением и симпатией, которые связывают обычно между собой самых близких, надежных друзей. А так как до этого ему не нравилась по-настоящему еще ни одна женщина, то он, потеряв всякое понятие о реальном соотношении вещей, тут же влюбился.
Впрочем, оно и неудивительно. Его опыт в отношении женщин был весьма ограничен и сводился к редким приемам в европейском квартале Сингапура, на которых он, испытывая крайнюю робость, не принимал участия в беседах и, считая себя неуклюжим, не танцевал. Самым приятным в его жизни было время, которое он провел вдали от Индонезии, овладевая науками в Кембриджском университете, где его товарищи по учебе находили его довольно приятным, но удручающе скучным. Его затворническая натура заставляла его по возможности избегать чьего бы то ни было общества, и хотя связь с бадаянскими Уорриками открывала перед ним множество дверей, он не пользовался этим преимуществом. В результате он так и не приобрел уверенности в себе в вопросах общения с прекрасным полом и не знал ничего о том, как следует себя вести в присутствии женщин.