Мартин Кэт. Украденная невинность

   — Разумеется, у меня есть возражения, — заявил граф. — Распорядитесь, чтобы ужин подавали в мои комнаты… и пусть это будет нечто особенное. Непременно цветы, побольше свечей, шампанское. — Ситон уже начал подниматься по лестнице, но обернулся. — Шампанское пошлите самое лучшее. Надеюсь, это избавит молодую хозяйку от страха перед первой брачной ночью.
   Прежде Мэттью никогда не сказал бы ничего подобного, но лицо дворецкого разгладилось, словно по волшебству.
   — Милорд, я лично присмотрю за приготовлениями.
   — Спасибо… Оззи.
   Уши чопорного дворецкого слегка покраснели, но и только. Степенно кивнув, он поспешил прочь. В спальне Мэттью с облегчением обнаружил, что ванна готова. Граф чувствовал настоятельную потребность смыть с себя усталость этого дня. Камердинер также разложил на громадной двуспальной постели сменную одежду. Поспешно сбросив мундир, Мэттью ступил в дымящуюся парком воду, а потом и опустился, для чего ему пришлось как следует согнуть длинные ноги. Откинувшись на высокий борт и по возможности расслабившись, он впервые с момента вступления в брак позволил себе задуматься о Джессике.
   Прошедшие несколько дней Ситон намеренно игнорировал ее. По сути, именно она была причиной сильнейших мук совести, снедавших его. Мэттью даже не пытался убедить себя, что ее вины в случившемся нет, потому что знал: в глубине души все равно станет обвинять девушку. Разве обязательно быть виновной напрямую? Не будь Джессика так чертовски хороша собой… не желай он ее так безумно…
   Но теперь можно примириться с совестью, думал Мэттью, наслаждаясь теплом. Он женат, и назад дороги нет. До сих пор он откладывал осуществление супружеских прав, намереваясь сначала заключить мир и с пострадавшими, и с самим собой. Но сегодня настало время наверстать упущенное.
   Вспомнив о сомнениях насчет невинности Джессики, он помрачнел, но решительно отстранил неприятную мысль. Оставалось не так уж долго ждать момента истины, зачем же лишний раз изводиться по этому поводу?
   Однако невозможно было не тревожиться насчет ночи, проведенной на постоялом дворе. Если Джессика и впрямь была невинной до дня венчания, то не так уж важно, что он тогда делал с ней; главное в том, что это были пьяные, грубые и, возможно, даже чересчур непристойные ласки, вполне способные заронить в душу девственницы отвращение к плотской любви. Мэттью нахмурился, думая о том, сколько терпения и такта теперь потребуется от него, чтобы жена приобрела вкус к постели хотя бы со временем.
   Физический акт любви… Одна только мысль о том, что он наконец будет обладать Джессикой, возбуждала настолько, что даже прикосновение горячей воды казалось чрезмерным. Мэттью хотел эту девушку, хотел даже сильнее теперь, когда она по праву принадлежала ему. Не нужно иметь особенно живое воображение, чтобы представить себе атласную гладкость кожи грудей и бедер, восхитительный вкус губ — вкус спелых лесных ягод. Как узко и горячо должно быть внутри ее, как легко скользнуть в эту упоительную глубину, ощущая сладостное объятие женской плоти…
   Граф грубо выругался. Если продолжать в том же духе, он попросту набросится на Джессику и все кончится в несколько секунд. Меньше всего ему хотелось этого. Он собирался любить ее медленно, постепенно открывая ей радости плотской любви, и надеялся, что Джессика познает с ним великое наслаждение.
   Мэттью был сдержанным и даже чопорным во многих аспектах жизни, но только не в постели, и с некоторых пор мечтал о жене, которая будет в этом ему под стать.
   Мимоходом глянув на часы, граф вдруг заметил, что прошло больше времени, чем он предполагал. Поспешно выбравшись из ванны, он вызвал камердинера и начал одеваться. Этот вечер, вечер перед брачной ночью, ему хотелось сделать особенным во всем, поэтому к серым лосинам и темно-синему фраку Ситон добавил нарядный жилет в мелкий серебристый рисунок. Поправляя ворот рубашки, капитан размышлял над тем, что наденет к интимному ужину молодая жена, и нашел, что охотнее всего увидел бы ее вообще без одежды, как тем знаменательным утром в комнатке постоялого двора.
   Оглядев себя в зеркало, Мэттью заметил, что бессознательно улыбается. Память не сохранила конкретной причины, толкнувшей его на похищение Джессики, но, так или иначе, дело сделано. В тот день, когда она очертя голову бросилась верхом через изгородь конюшни и свалилась в лужу к его ногам, капитан не думал о браке, но уже хотел ее. Иначе говоря, он впал в грех похоти, и небеса наказали его законным браком. Что ж, Мэттью нисколько не возражал против подобной кары. Он дорого заплатил за право обладать Джессикой и намерен как можно скорее этим правом воспользоваться.
   Разумеется, тело снова охотно откликнулось на столь горячие мысли, и лосины некомфортабельно натянулись в паху. На этот раз, невзирая на то что кровь устремилась вниз живота, Мэттью продолжал рисовать себе картины предстоящей ночи: Джессика, совершенно обнаженная, Джессика, распростертая под ним. Единственным, что портило сияющий горизонт, был страх оказаться в дураках. Если Джессика солгала, что все еще невинна, чтобы сыграть на его благородстве… то что же тогда? Тогда он будет всего-навсего очередным ее любовником. Когда Мэттью шел к двери, от улыбки не осталось и следа и руки его были стиснуты в кулаки.
   Джессика стояла перед тройным высоким зеркалом, пристально разглядывая свое отражение. Голубое шелковое платье, одно из самых ее любимых, модистка немного переделала, чтобы оно соответствовало гардеробу замужней женщины. Это означало более глубокое декольте, очевидно, призванное разжечь вожделение молодого мужа. Оставалось только надеяться, что это сработает.
   В дверях появилась тоненькая, совсем юная девушка, Минерва Тоузер (в отсутствие Виолы она заменяла горничную), с сообщением, что милорд граф вернулся и выразил желание, чтобы ужин был подан в гостиной его апартаментов.
   У Джессики сразу повлажнели ладони. Она рассчитывала сделать этот ужин интимным, отпустить слуг, чтобы они с Мэттью могли наконец объясниться и, может быть, помириться. Выходило, что интима может оказаться даже больше, чем она думала.
   Но потом дрожь тревоги прошла по всему телу. С чего она решила, что Мэттью собирается заняться с ней любовью? Граф может быть сейчас очень далек от мыслей об осуществлении супружеских прав. Допустим, он хочет обсудить что-нибудь без посторонних ушей. Что?
   Откликаясь на тревогу, сильно забилось сердце. О Боже! Мэттью выяснил, что был приведен к венцу с помощью интриги! Но откуда он мог узнать? От слуг постоялого двора? Слуги всегда подслушивают, и кто-нибудь из них мог… тогда это конец! Брак, заключенный с помощью обмана, легко расторгнуть. Или еще хуже: Мэттью понял, что слишком любит Каролину Уинстон и готов ради нес на все, даже на развод…
   Титаническим усилием воли Джессика заставила себя успокоиться. Нельзя же всегда жить в страхе, ожидая худшего, шарахаться от малейшей тени на горизонте! Так можно ненароком себя выдать. Куда разумнее смотреть мужу прямо в глаза и улыбаться, в душе вознося молитву о том, чтобы обман никогда не раскрылся. И нечего ждать бог знает чего от этого ужина. Довольно будет и того, что они дружески поболтают за вкусной едой.
   Укрепившись в решимости вести себя непринужденно, Джессика бросила в зеркало еще один взгляд, несколько раз медленно и глубоко вздохнула и направилась к двери, соединяющей апартаменты. Оказалось, что гостиная Мэттью залита светом нескольких канделябров. Все: и тяжелые гобеленовые драпировки, и красивый лепной потолок, и темное полированное дерево стен, и небольшой стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, — было подсвечено золотом. Сервировка оказалась изысканной, хрусталь таинственно поблескивал при каждом колебании крохотных язычков огня.
   И еще в гостиной был Мэттью, с бронзовым от загара лицом, рыжевато-русыми волосами, отросшие кончики которых касались крепкой шеи, с его широкими ладонями и длинными сильными пальцами. Боже милостивый, да ведь этот красивый мужчина — ее муж!
   Мэттью поднял голову на звук открывающейся двери, но вместо того, чтобы сразу поспешить навстречу жене, просто смотрел, как она идет через гостиную. Это было подлинное удовольствие — видеть, как Джессика движется, как высоко держит голову. Она улыбнулась ему — неуверенно, едва заметно, и Мэттью осознал, что охотно улыбается в ответ.
   — Добрый вечер, миледи.
   С этими словами, словно кто-то властно потянул его вперед за невидимую нить, он вдруг сорвался с места и зашагал навстречу. Как Мэттью и предполагал, Джессика была в голубом. Платье очень выгодно оттеняло ее глаза, а декольте выглядело куда ниже, чем на любом из ее девических платьев. Округлости грудей обнажились до самых сосков и вздымались над лифом, вызывая в памяти тс немногие моменты, когда он видел их совершенно голыми. Судьба как будто насмехалась над его решением действовать как можно медленнее! Ситон еще не успел и коснуться этой девушки, а уже был возбужден так, что это мешало двигаться! Ничего, теперь ему недолго осталось мучиться.
   — Д-добрый вечер, милорд. Надеюсь, я не заставила вас ждать?
   — Миледи, если бы вы заставили меня ждать даже половину ночи, я все равно не был бы в претензии, — усмехнулся Мэттью, взял се руку, повернул и совсем легко поцеловал в середину ладони. — Ведь я первый заставил вас ждать, не так ли? В течение четырех бесконечно долгих дней я пренебрегал супружескими обязанностями, что совершенно непростительно. Приношу мои самые искренние извинения… в последнее время я только это и делаю. — Джессика улыбнулась шутке, и он поежился от нового сладкого спазма в паху. — Заверяю вас, сегодня я сторицей возмещу упущенное.
   — Я… — начала она, но запнулась и покраснела, глянув через плечо, словно боялась, что кто-нибудь может услышать столь нескромное замечание, — я знаю, что вам пришлось нелегко в эти четыре дня… в том смысле, что нужно было уладить столько дел! Удалось ли это, милорд?
   — Насколько возможно на данном этапе. Мэттью сказал это чисто механически, впитывая взглядом бледное золото ее волос, нежную округлость щеки, точеную шею, едва заметные выпуклости ключиц, между которыми во впадинке часто бился пульс.
   — Однако мне меньше всего хотелось бы сегодня вечером обсуждать дела. — Граф галантно проводил Джессику к столу, поднял бокал шампанского и протянул ей. Бокал был полон до самой позолоченной кромки, и крохотные пузырьки, лопаясь, рассыпали искорки, подсвеченные свечами. — По правде сказать, я бы предпочел, чтобы мы как можно скорее прекратили всякие разговоры.
   Бокал дрогнул в ее руке, искристая капля покатилась через край, оставляя дорожку на запотевшем хрустале. Джессика облизнула губы кончиком языка — движение, изначально волновавшее Мэттью. Не в силах удержаться, он привлек ее к себе за талию как можно ближе и наклонился к этим влажным губам. Они были именно такими, как он помнил, нежными и податливыми, и раскрылись для него, слегка дрожа. Ситон нырнул языком вглубь, спеша полнее ощутить вкус плененного рта, и не удивился, ощущая одну очень важную часть себя как огненный стальной стержень.
   Господи, как он хотел ее! Хотел вобрать в себя, втянуть ртом, как лакомство, хотел прижать к себе так близко, чтобы два тела слились в одно. Мэттью чувствовал, как пальцы впиваются ему в плечи, как груди прижимаются к его груди, и даже сквозь одежду ощущал, как твердеют ее соски под шелком платья. Непроизвольно его собственные пальцы свело от желания рвануть тонкий материал, разодрать его надвое и совершенно обнажить прекрасные белые холмы, чтобы можно было покрыть их поцелуями, кусать, лизать и сосать, пока Джессика не начнет стонать от удовольствия…
   Вместо этого Мэттью собрал остатки самообладания и оторвался от нее. Когда он заговорил, то едва узнал свой хриплый, не совсем внятный голос.
   — Однако, леди Стрикланд, повариха вложила немало труда в сегодняшний ужин. У меня так много планов на эту ночь, что лучше будет поскорее приступить.
   — Как желаете, милорд, — тихо промолвила Джессика, щеки которой пылали.
   Стол был сервирован ближе к разожженному камину. Со всевозможной галантностью Мэттью проводил жену до места. Он пытался справиться с нарастающей физической потребностью, но тут как нарочно подол платья скользнул по его бедру и кровь с новой силой запульсировала внизу живота. Тем не менее ему удалось аккуратно выдвинуть и снова подвинуть стул и чинно усесться самому. По звонку вошел лакей и начал накладывать кушанья. Мэттью мог думать только о податливости губ Джессики, о гибкости ее стана и шелке ее кожи, поэтому кивал невпопад, не глядя на тарелку.
   Ужин шел обычным размеренным порядком, и, несмотря на лихорадочное состояние, Мэттью должен был признать, что повариха превзошла себя. Дна лакея, прислуживавшие за столом, двигались неслышно, с особенно значительным видом, словно участвовали в некоем торжественном ритуале. Нельзя сказать, что блюдам было отдано должное, так как в гостиной висело густое, как патока, напряжение. Стол был не настолько велик, чтобы то и дело не соприкасаться руками, отчего беседа, и без того не слишком оживленная, то и дело замирала. Взгляды сталкивались, и ни один не мог отвернуться первым. Пожалуй, только бокалы шампанского опустошались регулярно.
   К тому моменту, как была подана последняя перемена, Джессике начало казаться, что нервы ее не выдержат, а Мэттью выглядел даже более беспокойным. К ужину был заказан роскошный десерт, оставшийся совершенно нетронутым. Мэттью чуть ли не вытолкал за порог обоих лакеев и запер дверь на ключ.
   — Когда я приказал подать ужин сюда, то был, должно быть, не в своем уме. — Повернувшись, он устремил взгляд на ее рот. — Нужно было вообще от него отказаться.
   Мэттью в несколько громадных шагов преодолел расстояние до стола, где стояла жена, держась руками за край, как за поручни корабля во время качки. Поцелуй был горячий, недвусмысленно жадный, голодный и берущий. И не оставлял никаких сомнений в том, что у Мэттью на уме. Джессику словно пронзила огненная стрела.
   — Я поклялся себе, что буду действовать очень медленно и постепенно, — услышала она возле самого уха, — но если через десять минут на тебе еще что-нибудь будет из одежды, я просто разорву еЈ в клочья!
   — Сейчас же позову Минерву и… — поспешно начала Джессика, заливаясь краской до корней волос.
   — Горничная тебе сейчас ни к чему, — отрезал граф, поймав се за руку. Он улыбался странной улыбкой, одновременно ласковой и диковатой, и взгляд его был прикован теперь уже к ее груди. — Думаю, я смогу ее заменить. Прошу вас повернуться, леди Стрикланд.
   Все в ней оцепенело на мгновение, потом качнулось и успокоилось. Она подчинилась, не чувствуя больше ничего, кроме быстрых касаний живого огня там, где на самом деле прикасались пальцы Мэттью. Жемчужных пуговок было много, целый ряд вдоль всей спины, и, по мере того как они оказывались расстегнутыми, учащался и стук ее сердца. Оно даже не колотилось, а грохотало к тому моменту, как платье сползло с ее плеч, а потом и с бедер, голубой волной опустившись на пол.
   — Ты знаешь, как сильно я хочу тебя? Ты не можешь этого знать.
   Губы его прижались пониже линии волос, под последними завитками прически, двинулись к уху, ущипнули мочку. Руки обвились вокруг талии и потянули назад, к тяжело вздымающейся груди. К ягодицам прижалось что-то твердое… Это пугало и волновало, и трудно было сказать, чего больше в ощущениях, от которых кружилась голова. Когда Мэттью повернул Джессику и снова начал целовать с жадностью и страстью, весь огонь, быстрыми сполохами метавшийся по ее телу, разом рванулся вниз живота, превратившись в сладкую тяжесть и горячую влагу.
   Она не заметила, когда исчезла сорочка, сорванная, должно быть, одним стремительным движением, но вдруг осознала, что стоит почти голая, в подвязках и белых шелковых чулках.
   — Мэттью!
   Он только молча отступил на несколько шагов.
   Джессика стояла очень прямо, с пылающими щеками и судорожно расправленными плечами, но не пыталась прикрыться и не отвела глаз, когда взгляды их встретились. Что было во взгляде мужа? Желание, огонь и что-то еще, более темное и пугающее.
   — Ты прекрасна, — сказал он таким низким голосом, что девушка едва поняла. — Сколько раз я вспоминал эти груди…
   Джессика не опустила глаз и тогда, когда взгляд двинулся вниз, к талии, к розовой полоске подвязок, и еще ниже, к золотистому треугольнику волос в развилке ног. Это медленное движение воспринималось как прикосновение, и кожа начинала гореть там, где касался взгляд.
   — Я буду любить тебя тысячью разных способов, — услышала она, — вот только будет ли этого достаточно… Иди сюда, Джесси!
   Мэттью снова смотрел на нее, и в этом взгляде было даже не желание, а откровенный ненасытный голод.
   Часть ее души кричала: беги, прячься, защити свое тело от мужчины, который хочет тобой обладать! Но другая, большая часть, желала того, что надвигалось, потому что интуитивно угадывала величайшее наслаждение в том, что обещали слова и взгляд, в которых не было в этот момент ничего сентиментального. Ноги сами собой двинулись вперед. Шажок за шажком приближалась она, пока вершинки грудей не коснулись шершавой ткани фрака. Соски тотчас затвердели почти до боли.
   Джессика отдалась поцелуям, похожим на укусы, и сильным толчкам языка. Неосознанно Мэттью овладевал ее ртом, как желал овладеть телом, и она не собиралась возражать, что бы он ни делал. Его страстные поцелуи и прикосновения были лишь преддверием счастья, называемого физической любовью. Ладонь накрыла грудь и сжала ее, отчего по телу прошла волна сладостной дрожи. Пальцы нащупали сосок, стискивая, слегка покручивая и пощипывая, заставляя его напрягаться до каменной твердости.
   — Мэттью, Боже мой, Мэттью… — одними губами шептала Джессика.
   Долгие годы она любила его. И не только любила, но и желала с такой силой, с какой только может невинная девушка желать мужчину. Теперь, когда он был в ее объятиях, когда все вдруг стало возможным, Джессика осознала, что отвечает на поцелуи со всем пылом давней и затаенной страсти. Но этого было мало, слишком мало. Хотелось большего: ощутить гладкость загорелой кожи, ее солоноватый вкус, ее огненный жар. Хотелось дотрагиваться до Мэттью так же, как это делал он сам. В ночь, когда граф крепко спал на постоялом дворе по дороге в Гилмор, она раздела его догола и с тех пор носила воспоминание о том, как это могучее тело выглядит без одежды.
   — Сними это… сними одежду… — задыхаясь, прошептала она и, не дожидаясь ответа, начала лихорадочно стягивать с широких плеч Мэттью фрак. — Мне нужно дотронуться до тебя… просто необходимо…
   Ей послышался тихий стон, и в следующее мгновение муж уже сбрасывал одежду. Фрак, жилет, рубашка, лосины — все разлетелось по комнате в разные стороны. Светлые волосы сплошь покрывали его грудь, слегка золотясь в свете свечей, и кожа под ними, бугрившаяся от развитых мышц, казалась очень темной от загара.
   Несколько секунд они стояли друг против друга, оба нагие, оба глядя с нескрываемой жадностью, потом разом шагнули навстречу. После долгого поцелуя Джессика почувствовала, что ее подхватывают на руки. В несколько торопливых шагов Мэттью пересек гостиную. Дверь раскрылась от толчка и закрылась снова, и она знала, что это дверь в спальню. Джессика оказалась в середине необъятной кровати, и Мэттью был рядом… впрочем, не совсем рядом. Низко наклонившись, муж снова целовал ее, и его голое тело частично было над ней. На этот раз она не чувствовала тяжести.
   С каждым поцелуем спускаясь все ниже, Мэттью взял наконец в рот твердый орешек соска и сжал его зубами. У Джессики вырвался стон. Груди ощущались набухшими, очень тяжелыми и до боли тугими, между ног вес горело, частые удары сердца отдавались там сладостными толчками. Мэттью как будто услышал ее безмолвную мольбу о ласке, о которой девушка могла лишь догадываться. Рука легла на живот, пальцы скользнули сквозь золотистые завитки вниз, разводя ноги. Джессика застонала снова, когда палец оказался внутри. Ощущение было даже более сладким, чем она могла себе представить. Теперь между ног был сплошной клубок огня, и потребность в том, чтобы как-то облегчить жажду тела, стала невыносимой. Волны жара набегали и отступали по мере того, как палец погружался в этот влажный жар. Джессика знала, зачем все это: чтобы она могла легче принять в себя его плоть, пугающе громадную и как будто продолжавшую увеличиваться, но даже страх не мог подавить желания и властной потребности отдаться.
   Она чувствовала, что растягивается внутри, эластично подается, готовясь к вторжению, и по мере этого нарастало наслаждение, пока не стало казаться, что дольше не выдержать. Желание облегчения, никогда не испытанной разрядки совершенно оттеснило рассудок и стыд.
   — Мэттью, ради Бога… я прошу тебя, прошу! Я не могу больше!
   — Еще немного, милая, — услышала она, и горячее, чуточку влажное тело полностью накрыло ее. — Раздвинь ноги сильнее, позволь мне любить тебя…
   Она только всхлипнула беззвучно и подалась навстречу. Ноги раздвинулись и согнулись в коленях, словно память бесчисленных поколений управляла ими помимо ее воли. Джессика почувствовала, как внутрь медленно и осторожно входит нечто огромное. Плоть послушно подалась еще сильнее, позволяя этой непостижимой громадине проникать все глубже. Джессика даже не подозревала, что чувство заполнения будет таким всеобъемлющим. Потом она ощутила легкую боль, и тотчас движение вперед прекратилось. Ладони ненадолго сжали ей плечи.
   — Слава Богу!
   Она приподняла судорожно стиснутые веки и посмотрела Мэттью в лицо. Он улыбался.
   — Тебе страшно, милая? Не бойся, больно будет совсем недолго.
   — Я ничего не боюсь, Мэттью, — вырвалось у нее, и Джессика вдруг в самом деле перестала бояться. — Наверное, с тобой мне просто не может быть страшно.
   С неожиданной силой и даже жестокостью муж снова впился ей в губы. Она даже не успела сообразить, что это всего лишь отвлекающий маневр, когда тонкий барьер ее девственности был разрушен и сильнейшая, но короткая боль полоснула внутри. Поцелуй заглушил ее крик. Все тело Мэттью напряглось в попытке справиться с собой.
   — Ужасно жаль, что это происходит именно так, — чуть позже сказал он, однако чувствовалось, что как раз это ему и понравилось (по правде сказать, муж выглядел бессовестно довольным).
   Джессика сделала пару глубоких вдохов, но боль уже исчезала и исчезла совсем к тому моменту, когда граф возобновил движения. Это было прекрасно: сознавать, что он внутри; это изумляло и возбуждало, и потому очень скоро робкое наслаждение расправило крылья. Несколько минут спустя Джессика уже выгибалась дугой навстречу мощным толчкам, и ее омывали волны жара, волны ощущений, похожих на прикосновения рая.
   — Мэттью!.. — удивленно, почти жалобно прошептала она, когда между ног начала закручиваться спираль безумной сладости.
   Горячая испарина разом омыла тело, рот пересох, что-то приближалось и отступало, приближалось и отступало, но каждый раз оказывалось еще немного ближе, раскрывая невидимые объятия и готовясь принять ее. Несколько особенно сильных и глубоких толчков — и тело Мэттью ненадолго окаменело. Он погрузился в нее даже глубже, чем прежде, медленно выскользнул и погрузился снова. И туго закрученная пружина распрямилась.
   Джессика содрогнулась, царапая ногтями влажную спину мужа. Под стиснутыми веками взметнулись языки белого пламени, обожгли глаза, вызвали слезы, и это тоже было частью наслаждения. Она беззвучно рыдала, не замечая этого, чувствуя только счастье, не похожее ни на что прежде испытанное. Наконец Джессика обессиленно рухнула на смятые простыни. Великое чувство насыщения постепенно проникало в каждую клеточку тела.
   — Джесси, как ты? Почему ты плачешь? Больно?
   — Нет… о нет! — Только сейчас сообразив, что щеки мокры от слез, она с силой помотала головой. — Я не знаю… я не думала… не думала, что это будет так прекрасно.
   Довольный смех был ей ответом. После легкого поцелуя в холодный от испарины лоб Мэттью перекатился на бок и приподнялся на локте.
   — А ведь и правда, это было прекрасно. — Он привлек ее к себе, провел кончиком пальца по мокрому следу на щеке. — И вот еще что: похоже, я не слишком преуспел в ночь твоего похищения.
   — Ты о чем?
   Совсем забытый страх разоблачения сразу ожил, заставив расслабленные мышцы напрячься.
   — Как это о чем? О том, что моя дорогая графиня Стрикланд до сегодняшнего дня оставалась невинной.
   Джессика молчала бесконечные несколько минут, раздираемая между желанием признаться и осторожностью.
   — Жаль, что я так плохо разбираюсь в… во всем этом, — наконец сказала она. — Если бы я знала…
   — Если бы ты знала, то что же? — с неожиданной резкостью спросил он и нахмурился. — Впрочем, я могу ответить за тебя. Если бы ты знала, что по-прежнему невинна, то вернулась бы к герцогу и все-таки вышла за него. Я прав? — Граф уселся в постели, голый, сердитый и совершенно неотразимый. — А теперь слушай, моя маленькая интриганка. Можешь забыть о Джереми Кодрингтоне. Герцог навсегда ушел из твоей жизни, ясно? Впредь единственным твоим мужчиной буду я, советую это запомнить. Тебе бы хотелось совсем другого, но назад, дорогая моя, дороги нет.
   — Я не это имела в виду. Я только хотела сказать…