Страница:
Вы знаете меня так хорошо. Вы должны видеть, что я решилась на этот шаг только по глубокой вере и что я чувствую, что перед Богом должна предстать с чистым и верующим сердцем. Как было бы просто – оставаться так, как теперь, но тогда как лицемерно, как фальшиво это было бы, и как я могу лгать всем, притворяясь, что
я протестантка во всех внешних обрядах, когда моя душа принадлежит полностью религии Православной.Я думала и думала глубоко обо всем этом, находясь в этой стране уже более шести лет и зная, что религия «найдена». Я так сильно желаю на Пасху причаститься Святых Тайн вместе с моим мужем. Возможно, что это покажется внезапным, но я думала об этом уже так долго, и теперь, наконец, я не могу откладывать этого. Моя совесть мне этого не позволяет. Прошу, прошу по получении этих строк простить Вашу дочь, если она Вам доставит боль.
Но разве вера в Бога и вероисповедание не являются одним из главных утешений этого мира?Пожалуйста, протелеграфируйте мне только одну строчку, когда Вы получите это письмо. Да благословит Вас Господь. Это будет такое утешение для меня, потому что я знаю, что будет много неприятных моментов, так как никто не поймет этого шага. Прошу только маленькое ласковое письмо».
Отец не послал дочери желаемой телеграммы с благословением, а написал ответное письмо, в котором говорил, что решение ее приносит ему боль и страдания и что он не может дать благословения.
Тогда Елизавета Федоровна проявила мужество и, несмотря на моральные страдания, не поколебалась в решении перейти в православие. Вот отрывок из ее письма близким:
Весной было совершено таинство миропомазания Великой княгини Елизаветы Федоровны с оставлением ей прежнего имени, но уже в честь святой праведной Елизаветы – матери святого Иоанна Предтечи. Александр III благословил свою невестку драгоценной иконой Нерукотворного Спаса, (с которой Елизавета Федоровна не расставалась всю жизнь и с ней на груди приняла мученическую кончину). Теперь она могла сказать своему мужу словами Библии: «Твой народ стал моим народом. Твой Бог – моим Богом».
Совет Николая Васильевича Гоголя – забирать с собой в дорогу всё лучшее из детства, добавим – и юности, – не всегда исполним. Да и кто помнит о нем?! Не всё и в отношениях Великих князей будет таким, как виделось им в молодости.
Для Сергея и Константина камнем преткновения, как уже говорилось, стала Ходынка. Возникли непонимание, охлаждение, почти разрыв. Сергей Александрович – князь Ходынский… Но смерть Сергея и горькое одиночество Эллы подняли в его душе все самое лучшее в рядом пройденной жизни. Вернулось понимание того, как же они дороги ему!
В стучащем по рельсам вагоне, когда Константин закрывал глаза, ему почему-то виделся личный кабинет Сергея, который был рядом с официальным приемным кабинетом. Они в нем пили чай, когда Константин привозил Гавриила в кадетский корпус. Ему запомнились лик Христа, написанный Васнецовым, портрет Императора Александра I мальчиком, а на стене подле самого стола портрет Эллы в розовом русском придворном платье и изумрудной парюре. Дивный портрет.
Кто будет теперь смотреть на него, как смотрел Сергей?
Константин знал, что Сергей, будучи сторонником политики Александра III, не в силах был мириться с тем, что происходило с Монархией: террористические акты, митинги, забастовки. Государственный и общественный порядок разваливался, войну Россия проиграла. Двоюродный брат Константина Великий князь Владимир Александрович, долго командовавший гвардейскими войсками, плакал, рассказывая, как левая печать изничтожает гвардию, военную гордость России. Константин, оставшись с семьей на зиму в Павловске – болели дети, – обнаружил, что брат Дмитрий поставил во дворце караул. Два года подряд стоял унтер-офицерский караул, а иногда ночью ходил вокруг дворца дозор. Все ждали, что придут колпинские рабочие громить дворец. Но в Павловске было тихо.
Более непримиримый Сергей написал Николаю II еще в 1901 году: «Признаюсь тебе, что мне в Москве очень трудно; веяние нехорошее, проявления прямо революционные, и нужно называть вещи своими именами без иллюзий».
Первого января 1905 года Великий князь Сергей Александрович ушел в отставку с поста генерал-губернатора Москвы, но продолжал командовать Московским военным округом, оставаясь опасным для революционеров, и был приговорен организацией эсеров к смерти. За ним охотились. Элле прислали письмо с предупреждением не ездить с мужем. Она продолжала это делать, боялась оставить Сергея одного. В это время они жили в Нескучном дворце, покинув губернаторский дом. Настал день, когда Элле пришлось своими руками собирать на носилки по частям тело Сергея…
Константин об этом ужасе прочитал на следующий день.
«4 февраля 1905 года в Москве, в то время, когда Великий князь Сергей Александрович проезжал в карете из Никольского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, в расстоянии 65 шагов от Никольских ворот (Кремля. – Э. М., Э. Г.)неизвестный злоумышленник бросил в карету Его Высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разорвавшейся бомбы, Великий князь был убит на месте, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину были причинены многочисленные тяжкие телесные повреждения. Тело Великого князя оказалось обезображенным, причем голова, шея, верхняя часть груди с левым плечом и рукой были оторваны и совершенно разрушены, левая нога преломлена, с раздроблением бедра, от которого отделилась нижняя часть» – так писали газеты Российской империи.
Более узкий круг людей читал письмо Ивана Каляева, члена боевой организации партии социалистов-революционеров. Письмо было из тюрьмы товарищам:
А в 1909 году Савинков, который принимал участие в подготовке этого убийства, всё подробно живописал в «Воспоминаниях террориста». Он начал с того, что «был сильный мороз, подымалась вьюга, Каляев стоял в тени у крыльца Думы…».
Константин, наверное, живописного Савинкова не читал. Но какая разница! От любого из этих описаний стынет в жилах кровь.
Константин, приехав в Москву, одним из первых узнал, что Элла посетила находившегося в тюрьме Ивана Каляева. «По поручению Эллы ее сестра Виктория сказала мне, что Элла ездила к убийце Сергея; она долго говорила с несчастным и дала ему образок. Накануне я слышал об этом посещении от генерал-адъютанта А. П. Игнатьева и, пользуясь отсутствием Эллы, ушедшей укладывать детей, [59] сообщил Павлу, Марии, Виктории, что слышал. Им не было известно, что Элла была у убийцы, и они не верили этому, даже смеялись. И точно, такое мужество, такая высота души прямо невероятны. Она – святая», –записал К. Р.
Действительно, на третий день после смерти мужа Елизавета Федоровна поехала в тюрьму, где содержался убийца. Каляев сказал: «Я не хотел убивать вас, я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но вы были с ним, и я не решился его тронуть». – «И вы не сообразили того, что вы убили меня вместе с ним?» – спросила она. Она сказала, что принесла ему прощение от Сергея Александровича, и просила убийцу покаяться. В руках она держала Евангелие и просила почитать его, но он отказался. Все же Элла оставила в камере Евангелие и маленькую иконку, надеясь на чудо. Элла даже просила Николая II помиловать Каляева. Но Царь ее прошение отклонил.
Посетила она еще одного человека. Чтобы увидеть его, она сняла траурное черное платье, надела голубое и поехала в госпиталь. На подушках и белых простынях, и сам совершенно белый, лежал Андрей Алексеевич Рудинкин, знаменитый кучер Великого князя Сергея Александровича. Глянув на Великую княгиню в голубом платье, он что-то прошептал. Элла уловила вопрос о муже. Она улыбнулась и ласково сказала: «Он направил меня к вам». Успокоенный ее словами, уверенный, что Сергей Александрович жив, Рудинкин скончался легко, без мучений в ту же ночь.
В Ступинском районе, в некогда богатом селе Ивановском, принадлежавшем Владимиру Орлову, одному из пяти знаменитых братьев, верно служивших русской Императрице Екатерине Второй, стояла ампирная церковь. Вокруг нее, как и положено, располагалось кладбище, заросшее травой. В тридцатых годах всё это запустили люди, когда-то ходившие молиться в храм. В иных деревнях церкви перестраивали в школы, клубы. Судя по всему, здесь храм просто забросили. А потом изувечили и старые могилы. Но не «антихристы» сталинских времен, на которых теперь принято всё валить, а современные представители рыночной экономики, кравшие с русских кладбищ для перепродажи надгробные плиты. Одна из них, из розового гранита, с оторванным литым крестом-распятием и изуродованной надписью, стояла, как пишет изучавший всю эту историю писатель Александр Нефедов, под сенью могучих лип, в окружении буйно разросшихся лопухов и крапивы. Стояла сиротливо, покинувшая того, кому предназначалась, для кого, умирающего, Великая княгиня Елизавета Федоровна, Элла, надевала голубое платье.
На четырех гранях надгробия – жизнь человека, лежавшего под плитой. «Здесь погребен кучер Великого князя Сергея Александровича Андрей Алексеевич Рудинкин, крестьянин Московской губернии Серпуховского уезда, Хатунской волости, деревни Сумароковой», – высечено на одной грани. На другой – «Умер от ран, полученных им от бомбы, убившей Великого князя Сергея Александровича в Московском Кремле 4-го февраля 1905 года». На третьей грани – «Добрый и верный раб. В малом ты был верен, над многими тебя поставлю; войди в радость господина твоего». И, наконец, на четвертой: «Памятник сей поставлен Великой княгиней Елизаветой Федоровной, Августейшей супругой в Бозе почившего Великого князя Сергея Александровича».
Элла не только поставила памятник, но и вернула из Ивановского в Москву вдову кучера с шестью детьми. Ей была назначена пенсия, поселили ее во Вдовий дом на Болотной площади, где были и магазин, и лечебница, и школа, и церковь. Родившуюся после смерти отца девочку крестила сама Великая княгиня. О Рудинкине сохранилась такая память:
Мы обязаны были представить читателю историю Андрея Рудинкина: потому что в издании «Русского хронографа» «Святая Преподобномученица Елизавета» (тираж 50 тысяч) читатель доверчиво прочитает: «Преданный кучер Ефим скончался в ту же ночь».
Убит человек, могила потеряна, надгробие осиротело, имя, данное при крещении, оказалось переиначено…
Отпевали Великого князя Сергея Александровича в храме Святителя Алексия в Чудовом монастыре. Заупокойную литургию совершил митрополит Московский и Коломенский Владимир в сослужении двух епископов и многочисленного духовенства. После отпевания дубовый гроб с серебряными государственными гербами по бокам перенесут в храм Святого Апостола Андрея Первозванного в этом же монастыре. Там прах Великого князя будет покоиться до сооружения специального храма-усыпальницы в честь преподобного Сергия Радонежского – Небесного покровителя Сергея Александровича. В этом храме он и будет погребен.
Этот год действительно не скупился на утраты. В мае они с Лизой были в Осташеве, куда пришло известие, что Натуся заболела. Решили тут же ехать в Петербург. Доктор остановил, успокаивая крепостью детей в младенчестве. Сидели на холме над Рузой за круглым, крытым берестой столом и ждали телеграммы с хорошими новостями. Она пришла с известием, что Натуся умерла. Константин будто застыл в горе. Десять месяцев спустя он напишет стихотворное прощание: «Угасло дитя наше бедное / В расцвете младенческих дней; / Все грезится личико бледное / Мне милой малютки моей…»
На погребении Сергея 4 июля 1906 года кроме Константина были Великие князья Алексей Александрович и Борис Владимирович. В Кремль, в Николаевский дворец, где Элла предложила остановиться, Константин приехал с Ольгой, Лизой, дочерью Татьяной и сыном Оли Христофором. Москва словно ощетинилась – всюду городовые с винтовками. У часовых в Кремле винтовки были заряжены, поэтому чести Великим князьям они не отдавали. Элла повела всех в Андреевскую церковь Чудова монастыря к гробу Сергея, а потом во вновь построенную церковь преподобного Сергия Радонежского. «Она устроена под высоким, синим с золотыми и разноцветными звездами сводом, склон которого начинается немного выше старого, с красноватой каймой мраморного пола. Иконостас весь из чисто-белого мрамора исполнен по рисункам Павла Жуковского в византийском стиле… По стенам тянется кайма синего цвета по золоту, с белыми и малиновыми обрамленьями. В северной стене полукруглая выемка под пологим золотым мозаичным полусводом. Под ним приготовлена могила Сергею. А рядом Элла устроила место и для себя. Эта церковь бесподобно хороша, в ней таинственно-укромно. Освящение ее состоялось рано утром перед нашим приездом», – записал К. Р.
В этот день Константин Константинович водил сестру и всю семью, кроме Лизы, в Архангельский собор, в Грановитую палату, в Кремлевский дворец. Потом вызвал начальника Александровского училища, где собирался провести несколько дней для инспекции. Спросил о настроении юнкеров.
– Не тревожное, но повышенное. Можно ожидать брожения и нарушения дисциплины, – хмуро ответил тот.
Потом была всенощная. После нее подняли гроб с прахом Сергея и понесли к месту вечного упокоения – в склеп храма Преподобного Сергия Радонежского.
На месте убийства мужа – у Никольских ворот Кремля – Великая княгиня решила поставить памятник: на темно-зеленом Лабрадоре – высокий бронзовый крест со словами Спасителя, сказанными на Кресте: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят». Этот памятник, выполненный по проекту В. М. Васнецова, был установлен в 1908 году. [60]
С момента кончины Сергея она не снимала траур, держала строгий пост, много молилась. Ее спальня в Николаевском дворце стала напоминать монашескую келью. Вся роскошная мебель была вынесена, стены перекрашены в белый цвет, на них находились только иконы и картины духовного содержания. Ни на каких светских приемах она не появлялась. Бывала только в храме на венчаниях или крестинах родственников и друзей и сразу уходила домой. Теперь ее ничто не связывало со светской жизнью.
Она собрала все свои драгоценности, часть отдала в казну, часть – родственникам, а остальное решила употребить на постройку обители милосердия.
По природе психолог, Константин, наблюдая Эллу, понимал, что корни ее характера произрастают из детства. Внучка английской королевы Виктории, Гессен-Дармштадтская принцесса, Элла была воспитана в строгом и аскетическом английском духе. В ее доме жизнь детей проходила по строгому распорядку, установленному матерью: одежда и еда простые, старшие дочери выполняли домашнюю работу. Уже в России двадцатилетняя принцесса, когда ее хвалили, говорила: «Дома меня научили всему». Мать была очень внимательна и к наклонностям детей. Поощряла их дарования, в Элле развивала ее художественные таланты – любовь к живописи и музыке. Константин и Элла могли часами говорить на эти темы.
Многих удивляла природная щедрость отца Эллы – Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV: он потратил большую часть своего состояния на благотворительные нужды, а дети с матерью постоянно навещали госпитали, приюты, дома для инвалидов, куда привозили большие букеты цветов, разносили по больничным палатам, ставили в вазы.
Однако детство Эллы закончилось быстро. Первое горе семьи случилось тогда, когда на глазах матери погиб трехлетний сын Фридрих, брат Эллы. Потом на семью обрушилась новая беда – эпидемия дифтерии. Заболели все, кроме Эллы. Умерли четырехлетняя сестра Мария и мать в возрасте тридцати пяти лет. Трагедия отца, забота о сестрах и брате – всё легло на плечи девятнадцатилетней принцессы. Она не жаловалась, рано уяснив ту истину, что жизнь человека на земле – это крестный путь. Элла хотела походить на Елизавету Тюрингенскую, родоначальницу Гессенского Дома, в честь которой ее назвали. Жившая в XIII веке Елизавета Тюрингенская отличалась самоотверженной любовью к людям, деятельным милосердием и после смерти была причислена католической церковью к лику святых. Такой хотелось быть Элле-Елизавете.
Кажется, только Константин поверил в искренность побуждений Великой княгини Елизаветы Федоровны и поддержал ее, когда она, оставив свет и распустив свой великокняжеский двор, занялась тем, к чему больше всего лежало ее сердце. В 1907 году Элла купила на свои деньги усадьбу в Москве на Ордынке для устройства обители сестер милосердия. Она сама писала и переделывала несколько раз устав этой обители, пока Святейший синод, наконец, дал свое согласие на ее создание. Помог своим Высочайшим указом Николай П.
И тем не менее многие и в Царской семье, и в петербургском обществе не понимали столь резкого поворота в жизни этой умной, одаренной красавицы, как не понимали и того, почему Элла вышла замуж за Великого князя Сергея Александровича. Его репутация, невозможность создать полноценную семью – все это вызывало толки и пересуды.
Сестра Эллы, Императрица Александра Федоровна, имеющая «семейное преимущество» – детей, любящего Ники, вдруг заметила, что Элла, как ей показалось, подчеркивает свою скромность и страстную религиозность. Несколько случайно брошенных Императрицей слов – и Эллу стали считать при дворе «ханжой, экзальтированной святошей, любящей покрасоваться».
Обе эти женщины обладали незаурядными характерами. Была в сестрах какая-то истовость в том, чему они отдавали свою душу. И Россия для этого являлась благодатной почвой. Только на первый взгляд казалось, что судьба их обрекла на разную жизненную дорогу. В сущности, они обе были движимы милосердием. Одна – к сыну, чья болезнь, гемофилия, разрывала ей сердце. Другая создавала дома призрения для сирот, инвалидов, тяжелобольных, детей Хитрова рынка… Но что-то в них не совпало.
«Это еще предстоит разгадать, – считал протопресвитер Георгий Шавельский, который писал в воспоминаниях: – … Немка по рождению, протестантка по прежней вере, доктор философии по образованию, Императрица Александра Феодоровна таила в своей душе природное влечение к истовому, в древнерусском духе, благочестию. Это настроение было как бы родовым настроением ее семьи. Ее сестра, Елизавета Феодоровна, отдала последние свои годы монашескому подвигу. Целодневно трудясь в своей обители (в Москве), ежедневно молясь в своей чудной церкви, она, кроме того, по воскресным дням предпринимала ночные путешествия пешком в Успенский собор к ранним богослужениям. Когда к ней приезжала погостить другая ее сестра, Ирина (жена Генриха Прусского), то и та ежедневно посещала наше богослужение, а по праздникам сопутствовала сестре в ее ночных путешествиях в Успенский собор.
Любимым занятием Великой княгини Эллы была иконопись. Прежде чем приступить к написанию той или иной иконы, она, как древние наши праведные иконописцы, уединялась надолго (до двух недель) в своей моленной, находившейся рядом с алтарем церкви, и там строгим постом, молитвою и благочестивыми размышлениями подготовляла себя к работе. Написанные ею иконы отличались не только тщательностью отделки, но и особой духовностью, одухотворенностью.
В своей обители Великая княгиня жила как истая подвижница, отрешившись от всякого царского великолепия: питалась скудно, одевалась до крайности скромно, во всем показывая пример нищеты и воздержания.
Религиозное настроение Императрицы по своей интенсивности не уступало настроению ее сестры. Императрица и по будням любила посещать церкви, являясь туда незаметно, как простая богомолка. По воскресным же и праздничным дням Государыня неизменно присутствовала на всенощных и литургиях в Феодоровском Государевом соборе. Там она становилась одна или с семьей на правом клиросе, или отдельно в своей, устроенной с правой стороны алтаря, моленной, где перед креслом Императрицы (болезнь ног заставляла ее часто присаживаться) стоял аналой с развернутыми богослужебными книгами, по которым она тщательно следила за богослужением. Фактически Императрица была ктитором этого храма, ибо весь храмовый распорядок, вся жизнь храма шли по ее указаниям, располагались по ее вкусам – без ее ведома ничего не делалось.
Отец не послал дочери желаемой телеграммы с благословением, а написал ответное письмо, в котором говорил, что решение ее приносит ему боль и страдания и что он не может дать благословения.
Тогда Елизавета Федоровна проявила мужество и, несмотря на моральные страдания, не поколебалась в решении перейти в православие. Вот отрывок из ее письма близким:
...
«… Моя совесть не позволяет мне продолжать в том же духе – это было бы грехом; я лгала все это время, оставаясь для всех в моей старой вере… Это было бы невозможным для меня продолжать жить так, как я раньше жила… Даже по-славянски я понимаю почти все, хотя никогда не учила этот язык. Библия есть и на славянском, и на русском языке, но на последнем легче читать… Говорят, что внешний блеск церкви очаровал меня. Ничто внешнее не привлекает меня, и не богослужение – но основа веры. Внешнее только напоминает мне о внутреннем… Я перехожу из чистого убеждения, чувствую, что это самая высокая религия и что я сделаю это с верой, с глубоким убеждением и уверенностью, что на это есть Божие благословение».
Весной было совершено таинство миропомазания Великой княгини Елизаветы Федоровны с оставлением ей прежнего имени, но уже в честь святой праведной Елизаветы – матери святого Иоанна Предтечи. Александр III благословил свою невестку драгоценной иконой Нерукотворного Спаса, (с которой Елизавета Федоровна не расставалась всю жизнь и с ней на груди приняла мученическую кончину). Теперь она могла сказать своему мужу словами Библии: «Твой народ стал моим народом. Твой Бог – моим Богом».
«Вчерашний день был знаменателен для нашего Дома: Элла присоединилась к Православию. Она сделала это не из каких-нибудь целей, а по твердому убеждению, после двухлетнего размышления. Трогательный обряд присоединения совершился у Сергея в его домовой церкви, рано утром», – записал 14 апреля 1891 года в дневнике Константин.
Элла с Сергеем решили проехать по Волге, посетить старинные русские города Ярославль, Ростов, Углич и помолиться в их храмах. Константину этот великий речной путь тоже был знаком: он показывал Волгу и ее города детям.
В 1891 году Высочайшим указом Императора Александра III Великий князь Сергей Александрович был назначен генерал-губернатором Москвы, а спустя время и командующим войсками Московского военного округа.
Константин знал, что его друг, царский сын, мечтал об этом высоком положении. Но думал о нем как о чем-то несбыточном и неосуществимом. И вот сбылось. Сергей упрашивал Константина занять его прежний пост командира Преображенского, первого гвардейского полка России, который оставлял для него, уезжая в Москву. Сергей искренне желал другу детства карьерных успехов, считая, что Константин «не преуспел». А Константин думал о том, что это Элла приносит счастье Сергею. Ее появление рядом с ним возвысило авторитет Сергея, улучшило мнение о нем.
Элла с Сергеем решили проехать по Волге, посетить старинные русские города Ярославль, Ростов, Углич и помолиться в их храмах. Константину этот великий речной путь тоже был знаком: он показывал Волгу и ее города детям.
В 1891 году Высочайшим указом Императора Александра III Великий князь Сергей Александрович был назначен генерал-губернатором Москвы, а спустя время и командующим войсками Московского военного округа.
Константин знал, что его друг, царский сын, мечтал об этом высоком положении. Но думал о нем как о чем-то несбыточном и неосуществимом. И вот сбылось. Сергей упрашивал Константина занять его прежний пост командира Преображенского, первого гвардейского полка России, который оставлял для него, уезжая в Москву. Сергей искренне желал другу детства карьерных успехов, считая, что Константин «не преуспел». А Константин думал о том, что это Элла приносит счастье Сергею. Ее появление рядом с ним возвысило авторитет Сергея, улучшило мнение о нем.
* * *
Прошла лирическая пора юности, когда Константин радовался дружеству молодого поколения Романовых, их взаимному расположению друг к другу, легкости и искренности. И он, и Митя, и Сергей, и Петя – Петюша, и Павел были так близки, не в пример казенным отношениям родителей. Отец и дяди вели себя так, будто едва знакомы, словно не Романовы и не сородичи.Совет Николая Васильевича Гоголя – забирать с собой в дорогу всё лучшее из детства, добавим – и юности, – не всегда исполним. Да и кто помнит о нем?! Не всё и в отношениях Великих князей будет таким, как виделось им в молодости.
Для Сергея и Константина камнем преткновения, как уже говорилось, стала Ходынка. Возникли непонимание, охлаждение, почти разрыв. Сергей Александрович – князь Ходынский… Но смерть Сергея и горькое одиночество Эллы подняли в его душе все самое лучшее в рядом пройденной жизни. Вернулось понимание того, как же они дороги ему!
В стучащем по рельсам вагоне, когда Константин закрывал глаза, ему почему-то виделся личный кабинет Сергея, который был рядом с официальным приемным кабинетом. Они в нем пили чай, когда Константин привозил Гавриила в кадетский корпус. Ему запомнились лик Христа, написанный Васнецовым, портрет Императора Александра I мальчиком, а на стене подле самого стола портрет Эллы в розовом русском придворном платье и изумрудной парюре. Дивный портрет.
Кто будет теперь смотреть на него, как смотрел Сергей?
Константин знал, что Сергей, будучи сторонником политики Александра III, не в силах был мириться с тем, что происходило с Монархией: террористические акты, митинги, забастовки. Государственный и общественный порядок разваливался, войну Россия проиграла. Двоюродный брат Константина Великий князь Владимир Александрович, долго командовавший гвардейскими войсками, плакал, рассказывая, как левая печать изничтожает гвардию, военную гордость России. Константин, оставшись с семьей на зиму в Павловске – болели дети, – обнаружил, что брат Дмитрий поставил во дворце караул. Два года подряд стоял унтер-офицерский караул, а иногда ночью ходил вокруг дворца дозор. Все ждали, что придут колпинские рабочие громить дворец. Но в Павловске было тихо.
Более непримиримый Сергей написал Николаю II еще в 1901 году: «Признаюсь тебе, что мне в Москве очень трудно; веяние нехорошее, проявления прямо революционные, и нужно называть вещи своими именами без иллюзий».
Первого января 1905 года Великий князь Сергей Александрович ушел в отставку с поста генерал-губернатора Москвы, но продолжал командовать Московским военным округом, оставаясь опасным для революционеров, и был приговорен организацией эсеров к смерти. За ним охотились. Элле прислали письмо с предупреждением не ездить с мужем. Она продолжала это делать, боялась оставить Сергея одного. В это время они жили в Нескучном дворце, покинув губернаторский дом. Настал день, когда Элле пришлось своими руками собирать на носилки по частям тело Сергея…
Константин об этом ужасе прочитал на следующий день.
«4 февраля 1905 года в Москве, в то время, когда Великий князь Сергей Александрович проезжал в карете из Никольского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, в расстоянии 65 шагов от Никольских ворот (Кремля. – Э. М., Э. Г.)неизвестный злоумышленник бросил в карету Его Высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разорвавшейся бомбы, Великий князь был убит на месте, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину были причинены многочисленные тяжкие телесные повреждения. Тело Великого князя оказалось обезображенным, причем голова, шея, верхняя часть груди с левым плечом и рукой были оторваны и совершенно разрушены, левая нога преломлена, с раздроблением бедра, от которого отделилась нижняя часть» – так писали газеты Российской империи.
Более узкий круг людей читал письмо Ивана Каляева, члена боевой организации партии социалистов-революционеров. Письмо было из тюрьмы товарищам:
...
«Против всех моих забот я остался 4 февраля жив. Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега, в упор, я был захвачен вихрем взрыва, видел, как разрывалась карета. После того, как облако рассеялось, я оказался у остатков задних колес. Помню, в меня пахнуло дымом и щепками прямо в лицо, сорвало шапку. Я не упал, только отвернул лицо. Потом увидел в шагах пяти от себя, ближе к воротам комья великокняжеской одежды и обнаженное тело… Шагах в десяти за каретой лежала моя шапка, я подошел, поднял ее и надел. Я огляделся. Вся поддевка моя была истыкана кусками дерева, висели клочья. И она вся обгорела, с лица обильно текла кровь, и я понял, что мне не уйти, хотя было несколько долгих мгновений, когда никого не было вокруг. Я пошел. В это время послышалось сзади: „Держи, держи…“
А в 1909 году Савинков, который принимал участие в подготовке этого убийства, всё подробно живописал в «Воспоминаниях террориста». Он начал с того, что «был сильный мороз, подымалась вьюга, Каляев стоял в тени у крыльца Думы…».
Константин, наверное, живописного Савинкова не читал. Но какая разница! От любого из этих описаний стынет в жилах кровь.
Константин, приехав в Москву, одним из первых узнал, что Элла посетила находившегося в тюрьме Ивана Каляева. «По поручению Эллы ее сестра Виктория сказала мне, что Элла ездила к убийце Сергея; она долго говорила с несчастным и дала ему образок. Накануне я слышал об этом посещении от генерал-адъютанта А. П. Игнатьева и, пользуясь отсутствием Эллы, ушедшей укладывать детей, [59] сообщил Павлу, Марии, Виктории, что слышал. Им не было известно, что Элла была у убийцы, и они не верили этому, даже смеялись. И точно, такое мужество, такая высота души прямо невероятны. Она – святая», –записал К. Р.
Действительно, на третий день после смерти мужа Елизавета Федоровна поехала в тюрьму, где содержался убийца. Каляев сказал: «Я не хотел убивать вас, я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но вы были с ним, и я не решился его тронуть». – «И вы не сообразили того, что вы убили меня вместе с ним?» – спросила она. Она сказала, что принесла ему прощение от Сергея Александровича, и просила убийцу покаяться. В руках она держала Евангелие и просила почитать его, но он отказался. Все же Элла оставила в камере Евангелие и маленькую иконку, надеясь на чудо. Элла даже просила Николая II помиловать Каляева. Но Царь ее прошение отклонил.
Посетила она еще одного человека. Чтобы увидеть его, она сняла траурное черное платье, надела голубое и поехала в госпиталь. На подушках и белых простынях, и сам совершенно белый, лежал Андрей Алексеевич Рудинкин, знаменитый кучер Великого князя Сергея Александровича. Глянув на Великую княгиню в голубом платье, он что-то прошептал. Элла уловила вопрос о муже. Она улыбнулась и ласково сказала: «Он направил меня к вам». Успокоенный ее словами, уверенный, что Сергей Александрович жив, Рудинкин скончался легко, без мучений в ту же ночь.
* * *
И снова приходится сделать отступление, перешагнув из начала XX века в век XXI.В Ступинском районе, в некогда богатом селе Ивановском, принадлежавшем Владимиру Орлову, одному из пяти знаменитых братьев, верно служивших русской Императрице Екатерине Второй, стояла ампирная церковь. Вокруг нее, как и положено, располагалось кладбище, заросшее травой. В тридцатых годах всё это запустили люди, когда-то ходившие молиться в храм. В иных деревнях церкви перестраивали в школы, клубы. Судя по всему, здесь храм просто забросили. А потом изувечили и старые могилы. Но не «антихристы» сталинских времен, на которых теперь принято всё валить, а современные представители рыночной экономики, кравшие с русских кладбищ для перепродажи надгробные плиты. Одна из них, из розового гранита, с оторванным литым крестом-распятием и изуродованной надписью, стояла, как пишет изучавший всю эту историю писатель Александр Нефедов, под сенью могучих лип, в окружении буйно разросшихся лопухов и крапивы. Стояла сиротливо, покинувшая того, кому предназначалась, для кого, умирающего, Великая княгиня Елизавета Федоровна, Элла, надевала голубое платье.
На четырех гранях надгробия – жизнь человека, лежавшего под плитой. «Здесь погребен кучер Великого князя Сергея Александровича Андрей Алексеевич Рудинкин, крестьянин Московской губернии Серпуховского уезда, Хатунской волости, деревни Сумароковой», – высечено на одной грани. На другой – «Умер от ран, полученных им от бомбы, убившей Великого князя Сергея Александровича в Московском Кремле 4-го февраля 1905 года». На третьей грани – «Добрый и верный раб. В малом ты был верен, над многими тебя поставлю; войди в радость господина твоего». И, наконец, на четвертой: «Памятник сей поставлен Великой княгиней Елизаветой Федоровной, Августейшей супругой в Бозе почившего Великого князя Сергея Александровича».
Элла не только поставила памятник, но и вернула из Ивановского в Москву вдову кучера с шестью детьми. Ей была назначена пенсия, поселили ее во Вдовий дом на Болотной площади, где были и магазин, и лечебница, и школа, и церковь. Родившуюся после смерти отца девочку крестила сама Великая княгиня. О Рудинкине сохранилась такая память:
...
«Андрей Рудинкин был здоровья редкостного, да и силушкой славился недюжинной. Помнят родные, каковы руки у кучера от вожжей были – словно каменные, дело ведь не шуточное – управлять четверкой могучих великокняжеских лошадей. Ровно 10 лет прослужил Андрей у генерал-губернатора… Мужик и Великий князь столько времени вместе в дороге провели. Так и смерть настигла их в пути».
Мы обязаны были представить читателю историю Андрея Рудинкина: потому что в издании «Русского хронографа» «Святая Преподобномученица Елизавета» (тираж 50 тысяч) читатель доверчиво прочитает: «Преданный кучер Ефим скончался в ту же ночь».
Убит человек, могила потеряна, надгробие осиротело, имя, данное при крещении, оказалось переиначено…
Отпевали Великого князя Сергея Александровича в храме Святителя Алексия в Чудовом монастыре. Заупокойную литургию совершил митрополит Московский и Коломенский Владимир в сослужении двух епископов и многочисленного духовенства. После отпевания дубовый гроб с серебряными государственными гербами по бокам перенесут в храм Святого Апостола Андрея Первозванного в этом же монастыре. Там прах Великого князя будет покоиться до сооружения специального храма-усыпальницы в честь преподобного Сергия Радонежского – Небесного покровителя Сергея Александровича. В этом храме он и будет погребен.
* * *
А пока К. Р. вернулся в Петербург, где вскоре его ждала радость: 10 марта родилась дочка. Они с Лизой были счастливы: в кругу мальчишеского войска Константиновичей будет расти еще одна милая и нежная девочка Наталья. Константин пишет Анатолию Федоровичу Кони, с которым дружба становилась всё душевнее: «Сердечно благодарю Вас, многоуважаемый Анатолий Федорович, как от имени жены, так и своего, за доброе Ваше сочувствие нашей радости по поводу появления восьмого ребенка и второй дочери. В эти невыразимо грустные дни тяжких испытаний, разочарований, смуты, брожения и всеобщей и повсеместной расшатанности и бестолочи отрадно найти хотя б в родной семье покой и забвение. Надо быть бодрым, нельзя падать духом, должно верить в лучшее будущее, не поддаваясь малодушным сомнениям. Но все же тяжело, и стыдно, и больно».Этот год действительно не скупился на утраты. В мае они с Лизой были в Осташеве, куда пришло известие, что Натуся заболела. Решили тут же ехать в Петербург. Доктор остановил, успокаивая крепостью детей в младенчестве. Сидели на холме над Рузой за круглым, крытым берестой столом и ждали телеграммы с хорошими новостями. Она пришла с известием, что Натуся умерла. Константин будто застыл в горе. Десять месяцев спустя он напишет стихотворное прощание: «Угасло дитя наше бедное / В расцвете младенческих дней; / Все грезится личико бледное / Мне милой малютки моей…»
На погребении Сергея 4 июля 1906 года кроме Константина были Великие князья Алексей Александрович и Борис Владимирович. В Кремль, в Николаевский дворец, где Элла предложила остановиться, Константин приехал с Ольгой, Лизой, дочерью Татьяной и сыном Оли Христофором. Москва словно ощетинилась – всюду городовые с винтовками. У часовых в Кремле винтовки были заряжены, поэтому чести Великим князьям они не отдавали. Элла повела всех в Андреевскую церковь Чудова монастыря к гробу Сергея, а потом во вновь построенную церковь преподобного Сергия Радонежского. «Она устроена под высоким, синим с золотыми и разноцветными звездами сводом, склон которого начинается немного выше старого, с красноватой каймой мраморного пола. Иконостас весь из чисто-белого мрамора исполнен по рисункам Павла Жуковского в византийском стиле… По стенам тянется кайма синего цвета по золоту, с белыми и малиновыми обрамленьями. В северной стене полукруглая выемка под пологим золотым мозаичным полусводом. Под ним приготовлена могила Сергею. А рядом Элла устроила место и для себя. Эта церковь бесподобно хороша, в ней таинственно-укромно. Освящение ее состоялось рано утром перед нашим приездом», – записал К. Р.
В этот день Константин Константинович водил сестру и всю семью, кроме Лизы, в Архангельский собор, в Грановитую палату, в Кремлевский дворец. Потом вызвал начальника Александровского училища, где собирался провести несколько дней для инспекции. Спросил о настроении юнкеров.
– Не тревожное, но повышенное. Можно ожидать брожения и нарушения дисциплины, – хмуро ответил тот.
Потом была всенощная. После нее подняли гроб с прахом Сергея и понесли к месту вечного упокоения – в склеп храма Преподобного Сергия Радонежского.
На месте убийства мужа – у Никольских ворот Кремля – Великая княгиня решила поставить памятник: на темно-зеленом Лабрадоре – высокий бронзовый крест со словами Спасителя, сказанными на Кресте: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят». Этот памятник, выполненный по проекту В. М. Васнецова, был установлен в 1908 году. [60]
* * *
Константин узнавал и не узнавал Эллу. Такая же красивая в своей печали, такая же женственная, но то осознание собственной силы, которое он едва уловил в ней когда-то в Ильинском, выступило вдруг на первый план.С момента кончины Сергея она не снимала траур, держала строгий пост, много молилась. Ее спальня в Николаевском дворце стала напоминать монашескую келью. Вся роскошная мебель была вынесена, стены перекрашены в белый цвет, на них находились только иконы и картины духовного содержания. Ни на каких светских приемах она не появлялась. Бывала только в храме на венчаниях или крестинах родственников и друзей и сразу уходила домой. Теперь ее ничто не связывало со светской жизнью.
Она собрала все свои драгоценности, часть отдала в казну, часть – родственникам, а остальное решила употребить на постройку обители милосердия.
По природе психолог, Константин, наблюдая Эллу, понимал, что корни ее характера произрастают из детства. Внучка английской королевы Виктории, Гессен-Дармштадтская принцесса, Элла была воспитана в строгом и аскетическом английском духе. В ее доме жизнь детей проходила по строгому распорядку, установленному матерью: одежда и еда простые, старшие дочери выполняли домашнюю работу. Уже в России двадцатилетняя принцесса, когда ее хвалили, говорила: «Дома меня научили всему». Мать была очень внимательна и к наклонностям детей. Поощряла их дарования, в Элле развивала ее художественные таланты – любовь к живописи и музыке. Константин и Элла могли часами говорить на эти темы.
Многих удивляла природная щедрость отца Эллы – Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV: он потратил большую часть своего состояния на благотворительные нужды, а дети с матерью постоянно навещали госпитали, приюты, дома для инвалидов, куда привозили большие букеты цветов, разносили по больничным палатам, ставили в вазы.
Однако детство Эллы закончилось быстро. Первое горе семьи случилось тогда, когда на глазах матери погиб трехлетний сын Фридрих, брат Эллы. Потом на семью обрушилась новая беда – эпидемия дифтерии. Заболели все, кроме Эллы. Умерли четырехлетняя сестра Мария и мать в возрасте тридцати пяти лет. Трагедия отца, забота о сестрах и брате – всё легло на плечи девятнадцатилетней принцессы. Она не жаловалась, рано уяснив ту истину, что жизнь человека на земле – это крестный путь. Элла хотела походить на Елизавету Тюрингенскую, родоначальницу Гессенского Дома, в честь которой ее назвали. Жившая в XIII веке Елизавета Тюрингенская отличалась самоотверженной любовью к людям, деятельным милосердием и после смерти была причислена католической церковью к лику святых. Такой хотелось быть Элле-Елизавете.
Кажется, только Константин поверил в искренность побуждений Великой княгини Елизаветы Федоровны и поддержал ее, когда она, оставив свет и распустив свой великокняжеский двор, занялась тем, к чему больше всего лежало ее сердце. В 1907 году Элла купила на свои деньги усадьбу в Москве на Ордынке для устройства обители сестер милосердия. Она сама писала и переделывала несколько раз устав этой обители, пока Святейший синод, наконец, дал свое согласие на ее создание. Помог своим Высочайшим указом Николай П.
И тем не менее многие и в Царской семье, и в петербургском обществе не понимали столь резкого поворота в жизни этой умной, одаренной красавицы, как не понимали и того, почему Элла вышла замуж за Великого князя Сергея Александровича. Его репутация, невозможность создать полноценную семью – все это вызывало толки и пересуды.
Сестра Эллы, Императрица Александра Федоровна, имеющая «семейное преимущество» – детей, любящего Ники, вдруг заметила, что Элла, как ей показалось, подчеркивает свою скромность и страстную религиозность. Несколько случайно брошенных Императрицей слов – и Эллу стали считать при дворе «ханжой, экзальтированной святошей, любящей покрасоваться».
Обе эти женщины обладали незаурядными характерами. Была в сестрах какая-то истовость в том, чему они отдавали свою душу. И Россия для этого являлась благодатной почвой. Только на первый взгляд казалось, что судьба их обрекла на разную жизненную дорогу. В сущности, они обе были движимы милосердием. Одна – к сыну, чья болезнь, гемофилия, разрывала ей сердце. Другая создавала дома призрения для сирот, инвалидов, тяжелобольных, детей Хитрова рынка… Но что-то в них не совпало.
«Это еще предстоит разгадать, – считал протопресвитер Георгий Шавельский, который писал в воспоминаниях: – … Немка по рождению, протестантка по прежней вере, доктор философии по образованию, Императрица Александра Феодоровна таила в своей душе природное влечение к истовому, в древнерусском духе, благочестию. Это настроение было как бы родовым настроением ее семьи. Ее сестра, Елизавета Феодоровна, отдала последние свои годы монашескому подвигу. Целодневно трудясь в своей обители (в Москве), ежедневно молясь в своей чудной церкви, она, кроме того, по воскресным дням предпринимала ночные путешествия пешком в Успенский собор к ранним богослужениям. Когда к ней приезжала погостить другая ее сестра, Ирина (жена Генриха Прусского), то и та ежедневно посещала наше богослужение, а по праздникам сопутствовала сестре в ее ночных путешествиях в Успенский собор.
Любимым занятием Великой княгини Эллы была иконопись. Прежде чем приступить к написанию той или иной иконы, она, как древние наши праведные иконописцы, уединялась надолго (до двух недель) в своей моленной, находившейся рядом с алтарем церкви, и там строгим постом, молитвою и благочестивыми размышлениями подготовляла себя к работе. Написанные ею иконы отличались не только тщательностью отделки, но и особой духовностью, одухотворенностью.
В своей обители Великая княгиня жила как истая подвижница, отрешившись от всякого царского великолепия: питалась скудно, одевалась до крайности скромно, во всем показывая пример нищеты и воздержания.
Религиозное настроение Императрицы по своей интенсивности не уступало настроению ее сестры. Императрица и по будням любила посещать церкви, являясь туда незаметно, как простая богомолка. По воскресным же и праздничным дням Государыня неизменно присутствовала на всенощных и литургиях в Феодоровском Государевом соборе. Там она становилась одна или с семьей на правом клиросе, или отдельно в своей, устроенной с правой стороны алтаря, моленной, где перед креслом Императрицы (болезнь ног заставляла ее часто присаживаться) стоял аналой с развернутыми богослужебными книгами, по которым она тщательно следила за богослужением. Фактически Императрица была ктитором этого храма, ибо весь храмовый распорядок, вся жизнь храма шли по ее указаниям, располагались по ее вкусам – без ее ведома ничего не делалось.