Страница:
Я быстро вызвала "скорую", ему сделали электрокардиограмму, укол. Олег после укола полежал немного с закрытыми глазами, может, даже вздремнул, затем, открыв глаза, естественно, не обнаружил ее сидящую рядом и заламывающую руки от волнения. Нет, она была в той части квартиры, демонстрируя, что не приехала сюда, чтоб сидеть у постели больного. Олег медленно встал, пошел к ней, и вскоре они на такси куда-то уехали. Не знаю, наверное, доставать билеты... -- Лина обессиленная замолкла. -- А ты спросила врачей, что с ним? -- Они сказали, что это сердечный приступ и предложили отвезти его в больницу. Но он категорически отказался. Тогда они настояли, чтоб он полежал в состоянии полного покоя и завтра же непременно обратился к лечащему врачу. Инга Сергеевна не знала, что говорить и как реагировать. Она лишь молча уставилась на подругу. -- Знаешь что, Линочка, пойдемка к нам. -- Нет, нет, моя дорогая, -- сказала Лина, утерев глаза посудным полотенцем. -- Я уж подожду дома до их прихода. Мне кажется, что Олег просто в отчаянье. Я должна ему помочь... В этот момент Инге Сергеевне показалось, что в потухших глазах Лины засветились какие-то искорки, выдававшие ожидаемую ею перспективу оказаться снова нужной мужу, которого, она, судя по всему, продолжала бесконечно любить. Она подошла к Лине и, прижав ее голову к своей груди, тихо спросила: -- Чем я могу тебе помочь? Что я могу для тебя сделать?
-- Ой, не знаю, дорогая моя! Ты уже мне помогла тем, что пришла. Мне действительно стало легче. И знаешь, знаешь, что я подумала?! Можно я тебе, как на исповеди скажу... А может, все к лучшему то, что сегодня произошло? Может, Олег опомнится, отрезвеет! -- Все может быть, только наберись спокойствия и веры в себя, -- произнесла Инга Сергеевна тоном умной и ласковой учительницы.
Эти слова подруги подействовали на Лину как допинг. Она встала, тепло и сердечно поблагодарила еще раз подругу за участие и, провожая до двери, даже улыбнулась, сказав, что будет ее держать в курсе всех событий. x x x
Открывая дверь квартиры, Инга Сергеевна услышала шаги, поднимавшегося по лестнице мужа. -- Как ты думаешь, что это такое?! Что будет? -произнесла она, как только они переступили порог своего дома. -- Трудно сказать. Посмотрим. Пока же никаких подробностей нет... -- Так в том-то и дело, что ничего не сообщают, мы же быдло. А если диктатура, что будет с нами? Как мы будем в такой дали от Анюты? Без возможности встречи с ней? И как она будет без нас? Неужели же и нас постигла участь тех несчастных людей, которые оказывались по разные стороны политических систем в результате перекройки границ, войн и навсегда теряли возможность встречи с близкими?
Глава 10. Закон перехода отрицания в борьбу противоположностей
Чуть более двух месяцев спустя, за день до отъ езда, когда необходимые дела были завершены и все собрано в дорогу, Александр Дмитриевич отправился в институт, а Инга Сергеевна осталась одна дома. Испытывая абсолютную душевную пустоту и апатию, она принялась пересматривать вышедшие в те драматические дни газеты и журналы, бесформенной горой скопившиеся в картонной коробке у письменного стола. В суматохе и суете, обусловленной принятием решения об отъезде, оформлением виз, доставанием билетов, выполнением срочных дел по работе, времени для телевизора и чтения периодики почти не оставалось. Потому все покупаемое в киосках и полученное по подписке, сбрасывалось в эту коробку, а информация по телевидению фиксировалась на видеокас сетах, новых и старых (с записями фильмов, концертных программ), которые Инга Сергеевна, когда не забывала, вставляла в видеомагнитофон, даже уходя из дома. Сейчас перебирая газеты и журналы, она то и дело останавливалась для прочтения заинтересовавших ее материалов, ища там информацию, которая бы послужила объективным оправданием тому пути, на который повернула ее судьба. Отдельно на тумбочке лежали разные номера журнала "Огонек" за 1991 год. Обычно Инга Сергеевна сохраняла те журналы, которые содержали особенно заинтересовавшие ее публикации возможностью использования их в качестве примеров в докладах и выступлениях на семинарах, конференциях и т. п. С щемящей грустью заключив, что сейчас они уже ей не понадобятся, она прежде, чем выбросить, решила глянуть в их страницы. Неожиданно в этой стопке первым оказался февральский "Огонек" 1990 года, где она обнаружила материал, ради которого, как сейчас вспомнила, сохранила когдато этот номер. Это была опубликованная на пятой странице "Декларация движения "Гражданское действие". "Декларация" начиналась со слов: "Кризис, поразивший нашу общественную систему, принимает все более опасный характер. Множатся очаги напряженности в экономике, социальной сфере, межнациональных отношениях, уже проявившие себя вспышками насилия и кровопролития". После перечисления основных проблем, накопившихся в стране к этому времени, "Декларация" утверждала: "Прорыв России в лучшее будущее реален. Как состоялось после войны германское и японское чудо, как повторяют его сейчас страны Азии, так может совершиться и российское экономическое чудо. Вместе с тем остается все меньше времени, чтобы предотвратить развитие событий по китайскому или румынскому образцу. Никто не знает, когда оно будет исчерпано. Поэтому сейчас необходимо сплочение всех демократических сил, готовых организовать свои действия в едином общегражданском движении. Граждане должны сами отвечать за свое будущее. Сами создавать его..." "Декларацию", в которой далее перечислен круг задач, на решение которых "Гражданское действие" собирается направить свои усилия, подписали многие деятели культуры, науки и политики -- Сергей Ковалев, Булат Окуджава, Гавриил Попов, Эльдар Рязанов, Роальд Сагдеев, Анатолий Собчак, Сергей Станкевич, Родион Щедрин, Глеб Якунин и другие. "Может, не случайно, -подумала Инга Сергеевна, -- что именно в России, именно русский поэт сформулировал своего рода формулу, выражающую истоки многих проблем драматической истории этой огромной, богатейшей природными ресурсами и людскими талантами страны: "Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано"? Февральский номер за 1991 год свидетельствовал о том, что никакие надежды на экономическое чудо в России не оправдались. И хоть в русских народных сказках и сбываются чудеса и Емеле и Иванушке Дурачку и прочим аналогичным героям, которым невесть за что чудом являются богатства, в жизни чудеса сами не происходят. Еще один год дрязг и перебранок политиков привел к тому, к чему не мог не привести. Под рубрикой "Великий пост" в журнале представлены фотодокументы о тяготах людей, связанных с дефицитом продуктов питания. Самая большая центральная фотография фиксирует усталых, грустных старушек, которые смотрят недоверчиво и разочарованно в телевизор, где весь экран заполнен самоуверенным обликом главы правительства Павлова. А над Павловым на телевизоре статуэтка собаки восседающей в настороженно виноватой позе. Этот фотомонтаж Сергея Петрухина снабжен текстом Майры Салыковой: "17 февраля Русская православная церковь благословила свою паству на Великий пост... Именно в этот период дефицит продуктов питания в стране и рост цен на них достигли небывалой отметки". В следующем, мартовском, номере в статье Ваиза Юнисова "Кончится ли наша зима" друг и соратник Горбачева Анатолий Лукьянов представлен в совершенно новом и неожиданном качестве -- как поэт. Из статьи следует, что Анатолий Иванович печатается под псевдонимом Осенев. И из сборника его стихотворений под названием "Созвучие", вышедшем тиражом в пять тысяч экземпляров, репортер приводит стихотворение "Созвучие", написанное в 1980 году, когда Лукьянов был в должности начальника секретариата президиума Верховного совета СССР. Балтика. Волны серые. Тусклое небо. Тучи. Знаю, надеюсь, верую -- Будет на свете лучше... И в конце: Ну а пока что злеет Ветер холодный, жгучий... Верю, зову, надеюсь -Будет на свете лучше! Процитировав стихотворение, журналист комментирует: "Поэтический прогноз Анатолия Ивановича Лукьянова не оправдался: ветер попрежнему такой же холодный и жгучий. Более того: со всех сторон, а не только из Балтики потянуло порохом и запахом челевеческой крови". Под этим журналом случайно оказалось несколько страниц "Московских новостей" от 4 августа 1991 года. Всего за две недели до путча... На первой странице обложки большая фотография. На ней президент США Джордж Буш с супругой Барбарой спускаются с трапа самолета. А над фотографией надпись: "Джордж и Барбара Буш в Москве всей семьей -- к разоружению".
А справа в колонке "Специально для МН" напечатаны ответы Джорджа Буша на вопросы собственных корреспондентов советских газет, которых американский президент принял в Овальном кабинете Белого дома накануне своего визита в СССР. "МН: До недавнего времени так называемая идеологическая борьба велась в глобальных масштабах. Сегодня она идет главным образом внутри Советского Союза. ("Что и привело к путчу", -- как бы комментируя этот вопрос, подумала Инга Сергеевна.) На днях на одном из ее московских фронтов прозвучал тезис: "В Лондоне Михаил Горбачев проиграл третью мировую войну. Не могли бы вы прокомментировать такое утверждение?
Дж. Буш: Думаю, это очень циничная и очень несправедливая оценка. Совершенно не согласен с нею, поскольку среди "большой семерки" я заметил лишь стремление попытаться оказать содействие тому, что уже имеет место в Советском Союзе, помочь переменам. Возможно, кто-то и критикует президента Горбачева за то, что он ничего из Лондона не привез. Но он и не просил ничего. Я имею в виду, что Горбачев был там без шляпы в руках, на нем не было одеяния нищего, выпрашивающего деньги. Мы говорили -- и очень откровенно -- о продолжении реформ в Советском Союзе, о важности завершения работы над союзным договором, формального закрепления механизма "9+1". Ведь очень трудно осуществлять инвестиции, если ты не знаешь, с кем подписываешь контракт или как будут распределяться налоги. Но полагать, будто все это было сродни победе в "холодной войне", значит просто неверно истолковывать климат, в каком проходила встреча. Мы сидели за столом, не окидывая друг друга враждебными взглядами. Встреча была поистине конструктивной: как нам работать вместе? В этом и есть отличие от идеологии "холодной войны". "Вот почему на Западе любят Горбачева. Там поняли, а здесь не в состоянии понять, -- рассуждала Инга Сергеевна. -- Не в состоянии понять, что он, дав гласность, которая обнажила все социальноэкономические проблемы и трудности в стране, в то же время стремится сохранить ее достоинство, не унижать ее просьбами о подачках и помощи. Он хочет, чтоб с его страной, великой талантливой страной сотрудничали на основе доверия и уважения и чтоб по этому пути она вышла на достойный ее уровень и качество жизни... Но зачем же даже тем, на кого он хотел опираться, -- "демократам" вникать в суть того, к чему устремлены его помыслы, когда проще завоевывать популярность критикой всего и всех?" Следующим оказался "Огонек" конца марта, раскрытый на 4й странице, где по диагонали большими буквами было написано: "ПРИЗРАК ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ". "Крайние позиции сейчас разве что только идейных противников и устраивают, -- подчеркивает обозреватель журнала Анатолий Головков, -- но отнюдь не народ. Ибо измученной стране нужна нынче такая власть, на которую в противоборствующих лагерях нет и намека, -- власть компетентная, умеренная, нацеленная не на завоевание лидерства, не на обманчивый популизм, а на защиту народа, на преодоление кризиса". "Так ведь Головков отстаивает то, за что все время со всех сторон подвергается нападкам Горбачев! Ведь именно Горбачев призывает прилагать все усилия к тому, чтоб проявлять умеренность, терпение. Ведь именно Горбачев с первых дней своего лидерства привлек самых известных своими демократическими идеями, самых авторитетных специалистов из всех областей знания, чтоб усилить уровень компетентности власти в принятии решений и программ. Ведь именно Горбачев уже показал пример достижения компромисса!" -- размышляла Инга Сергеевна. "...Куда там! -- иронизирует обозреватель. -- С энтузиазмом, унаследованным, видно, от октябрьских большевиков, люди из демократического блока не готовы уступить ни пяди своей политической территории. И хотя к гражданской войне не призывают, ни на какие инициативы центра не отзываются". Прежде чем закрыть журнал, Инга Сергеевна задержала внимание еще на нескольких тезисах этой статьи, где, в частности, Головков пишет: "Не политический процесс, в который нас время от времени втягивают, а результаты его волнуют душу, потому что мы -- нация усталых людей. И не надо нам, пожалуйста, про "регулируемый рынок" и экономические законы. Лучше бы про то, сколько в конце 1991 года будут стоить кило масла, мяса, колбасы, проезд в метро или автобусе, место для ребенка в детском саду, путевка в санаторий. Получится с отдельной квартирой или нет? Дадут ли в наследственную собственность землю? отпустят ли заработать за рубежом твердой, конвертируемой, чтобы без очереди купить самый необходимый ширпотреб, или опять будут откладывать с Законом о въезде и выезде?.." Инга Сергеевна вспомнила все страдания и перипетии семьи дочери, связанные с получением разрешения на выезд для работы в США по контракту. А ведь с того времени уже прошел почти год! И проблема "Отпустят ли заработать за рубежом" попрежнему стоит во всей своей остроте". "Какое счастье, что весь этот кошмар уже в прошлом", -- подумала она и поймала себя на том, что у нее несколько поднялось настроение. Отложив этот тягостный материал "Огонька" в сторону, она подняла следующий, открытый на 6й странице, где был напечатан рассказ М. Жванецкого. "Вот как раз, кстати, почитать чтонибудь повеселее", -- подумала она, откинувшись на спинку стула, и начала читать, предвкушая удовольствие. Но ни первые слова рассказа, ни дальнейшее никакой веселости не внушали. "Поскольку, -- утверждает Жванецкий, -- несмотря на постоянную заботу о нашем благосостоянии нашего же правительства и лично товарища Павлова, у нас не жизнь, а сплошные новогодние праздники, -- писатель в апреле (!) публикует рассказ под названием: "С новым, возможно, годом!", -- поздравляем всех, кто дожил до 1991 года. Никто не ожидал. Они сами не ожидали. Чтоб так долго, в самых разнообразных условиях: от нехватки свободы до нехватки еды... В будущее смотрим тускло, себя там не видим... Передайте тем, кто рассчитывал, что детям будет легче... Нет... Пока нет... Насчет надежд. Пока тоже нет. Года через три, может, появится надежда на улучшение... Года через три на лет через пять". "Да, весело...", -- подумала Инга Сергеевна и взяла июньский номер "Огонька", развернутой на 18й странице, где было напечатано большое интервью с Юрием Никулиным. Интервью иллюстрировано фотографими Никулина с женой, с Михаилом Горбачевым, Николаем Рыжковым и, конечно, анекдотами.
Один из них: -- Почему в Советском Союзе не хватает воды?
-- Потому что двадцать четыре миллиона человек воды в рот набрали. Инга Сергеевна уже приготовила журнал на выброс, но ее внимание привлекли напечатанные на 9й странице стихи Расула Гамзатова. Она быстро пробежала глазами "Колыбельную в Кремле". Курантов бой почти не разобрать. Лишь гул, Тревоги гул гудит, невыносим. И словно камнепад державу захлестнул, Чернобылей страшней и Хиросим. "Эти стихи, -- подумала Инга Сергеевна, -могли бы послужить своего рода эпиграфом к рассказу Жванецкого": После этого она подняла следующий журнал, из которого вывалился листок "Известий" от 21 августа 1991 года с фотографиями, над которыми большими буквами было напечатано: "Вы жертвою пали". И текст: "После вчерашней публикации о трех парнях, павших при защите Белого Дома, в редакции было много звонков. Люди спрашивали, чем могут помочь, нет ли новых подробностей, установлена ли личность третьего -- неизвестного. Установлена.
Все трое погибших... -- солдаты, недавние... О Дмитрии Комаре мы сумели вчера рассказать немногое. Сегодня знаем больше. Мать Димы, Любовь Ахтямовну, мы не видели: ей опять сделали укол... Во вторник утром Дима, как всегда, пол шестого уехал на электричке в Москву на работу. Вечером, часов в девять, прибежал знакомый парень: "Звонил Дима, попросил передать, что заночует в Москве, у знакомых". Включили "Время", комендантский час -- тем и объяснили. В среду утром матери позвонили на работу: "Ваш сын лежит в больнице, в морге"...". А в сентябрьском "Огоньке", из которго вылетел этот листок "Известий", -- скорбные сюжеты похорон Дмитрия Комаря, Владимира Усова, Ильи Кричевского. На одной из фотографий простая немолодая женщинап держит большой, почти во весь рост плакат, на котором слова: МатьРоссия!
Кровь твоих сыновей ПолЗемли оросила! И текст за подписью: А. Б. "Их кровь сделала свое дело -- она остановила танки. Но даже если эта кровь последняя, наша свобода навсегда сохранит ее привкус. Я пришла сюда, потому что их кровь пролилась за меня. И за мою дочку. За моих родителей. И за тех моих друзей, кто уехал из моей России, не дождавшись свободы, за тех, кто потерял надежду, и веру". Отложив журналы, Инга Сергеевна принялась перебирать газеты, которые свидетельствовали о весьма противоречивой ситуации в стране и после провала путча: с одной стороны -- торжество победоносного отпора злу, с другой -- тревожность неопределенности в перспективах условий и качества жизни в стране после пережитого ею стресса. Газеты со всей очевидностью иллюстрировали, что ПОБЕДА, оплаченная огромным общественным и индивидуальным потрясением каждого жителя этой шестой части Земли, общественными и индивидуальными, моральными и экономическими потерями, не принесла, однако, самого главного -- ЕДИНСТВА и КОНСОЛИДАЦИИ в обществе. Личностная и групповая эгоистическая амбициозность, противостояние другу другу различных социльнополитических структур и их лидеров, и в том числе (что более всего тревожило) среди тех, кто определял теорию и практику реформ, и сейчас раздирали страну противоречиями. И это снова таило угрозу возникновения тех же негативных явлений в социальнополитической жизни и экономике страны, которые привели к кризису в стране до ПУТЧА. Не случайно, что через день после празднования победы Ельцин в своем обращении, опубликованном в "Известиях" от 24 августа, призывает к "долгожданной консолидации общества на пути движения к прогрессу". В газете "Известия", вышедшей 26 августа, доктор исторических наук Алексей Кива в статье: "Победа призывает к ответственности" подчеркивает: "Победители должны быть мудры. Так откуда у нас такой максимализм? Впрочем, я знаю: это все тот же большевизм, которым мы в массе своей заражены... Без политики компромиссов нам все равно не обойтись... Пусть победа не застилает нам глаза, а делает нас умнее, прозорливее, добрее". В "Известиях" от 28 августа Альберт Плутник в статье "Конец театра абсурда" взволнованно пишет: "Беспокоит: как бы под воздействием гневных и энергичных призывов основательно "разобраться" с участниками и посредниками государственного переворота, дойти, так сказать, до каждого человека, мы вновь не воспламенились кровожадностью, сводя личные счеты, покушаясь на закон очередным приступом революционной целесообразности".
x x x
Просмотр периодики и рассуждения над ее материалами прервал телефонный звонок. Звонил муж и предупредил, что задерживается в институте, так как ребята из его лаборатории устроили прощальное чаепитие, что было у них традицией перед продолжительными поездками сотрудников (в отпуск, командировки) и после них. Она подошла к окну. Стояли последние дни октября. Сибирская земля уже была прочно покрыта снегом. Инга Сергеевна впервые задумалась, что совершенно поразному относится к снегу, лежащему на земле, и снегу, падающему с небес. В теплом Черноморском климате, где прошли ее детство и юность, снег был редким, кратковременным и поэтому всегда желанным сказочным праздником, связанным с новогодними ожиданиями чуда, подарками от Деда Мороза. Там снег никогда долго не лежал на земле, а таял, едва ее коснувшись. Все зимние "снежные" радости и игры были всегда связаны с падающим снегом, либо мягкой снеговой периной, которая дарила кратковременное счастье катанья на санках, коньках, скольжения с горок. В годы юности, которые совпали с тяготами еще не оправившейся от военных лет страны, снег придавал нарядность бедной верхней одежде, Из-за чего именно в эти дни больше всего тянуло "прохаживаться" по Дерибасовской и другим любимым местам Одессы. В Сибири снег приобрел совсем другой образ -- образ застывшего надолго, на шестьвосемь месяцев толстого, угрюмого покрова земли, аккумулятора мороза, консерванта зимы. С самых первых мгновений явления на сибирскую землю, снег стремится сковать ее, с каждым днем преобразуясь в тяжелый затвердевший, скользкий, затрудняющий ходьбу наст.
Сейчас, когда она смотрела на падающий снег, ее охватило желание хоть на мгновенье вернуть ощущение детского беззаботного счастья и радости, которую приносил снег в ее детстве и юности. Единственный человек, с кем можно было б поговорить, предаться воспоминаниям детства, вывернуть наизнанку свою душу сейчас, в минуты наибольшего смятения, -- это Лина... Какой же подарок подарила нам Жизнь: две самые близкие подруги детства оказались вместе, на этом пяточке земли. И сколько этот подарок мог нам помогать в Жизни быть полезными друг другу! Но не так распорядилась судьба. Да какая там судьба! Легкомыслие и преступная безответственность разрушила все: дружбу, жизнь Лины и самого виновника. Жизнь -- прекрасна праздниками, Жизнь любит радость, она расцветает вдохновеньем и душевным подъемом. Более всего Жизнь ценит любовь, потому что любовь -- это обогащение Жизни. А главное, любовь -- это продолжение Жизни. Жизнь гибка и приспособляема, потому она многое прощает. Но Жизнь строга и устойчива, и потому она жестоко платит за легкомыслие, за обращение с ней без оглядки и без устремленности вперед... Замотанная проблемами, связанными с принятием решения об отъезде и состоянием тревог и сомнений, Инга Сергеевна не имела ни времени, ни настроения звонить Лине, уверенная, что в экстремальной ситуации подруга сама найдет ее. И примерно дней через десять после провала путча Лина в истерике позвонила. Инга Сергеевна тут же помчалась к ней. -- Ингушка, милая! -- зарыдала в отчаянье Лина. -- Если б я могла подложить свои руки, чтоб спасти Олега! Что мне делать? Он в реанимации, и врачи ничего не гарантируют...
-- А что, что, как это случилось? -- Понимаешь, эта стерва всетаки изнасиловала его и он достал ей билет. А она без оглядки, понимаешь, без тени любви и уважения к нему улетета двадцать первого августа... И вот... этот обширный инфаркт. -- А что, он так сильно убивался после ее отъезда?
-- Да, понимаешь, в том-то и дело, что все стало развиваться подругому. Олег был в отчаянье от унижений и оскорблений, которым она его подвергала. Он никогда в жизни с этим не сталкивался. Родители его обожали, в семье у нас к нему всегда -- любовь и преклонение. На работе с самых первых шагов карьеры -- успех и почтение. Он, можно сказать, прожил какую-то, по большому счету, благополучную жизнь, избегая проблем быта и житейских отношений.
-- Да, ты хорошо сказала: "Не зная быта и житейских отношений". Это то, что характерно для большинства мужчин нашего поколения. Ведь они гонялись "за туманом и за запахом тайги"... -- Да, Инга, я видела, как он беспомощен был во всем рядом с ней. Он ничего не знал, даже где что купить. А она его просто топтала. И больше всего его убивало, как мне кажется, то, что я была свидетелем этих унижений и оскорблений. А когда он ее проводил, то пришел домой совершенно потерянный. Он был какой-то придавленный и почерневший.
Мне было невыносимо смотреть на это, и я решила его поддержать. Он стал для меня уже не мужем, а словно пятым и самым младшим ребенком. И знаешь, он все это оценил. Он стал мне приносить цветы каждый день, сказал, что не пожалеет никаких денег на клиники, косметологов, чтоб я похудела и вернула свою красоту. Я его не знала таким никогда. Он словно впервые почувствовал вкус к жизни как таковой и к семейной жизни особенно. Он говорил о ремонте в квартире, он строил планы о семейных (со всеми детьми и внуками) путешествиях, строительстве дачи. Он был преисполнен планов о совместных путешествиях... Инга, я не переживу, если с ним что-то случится, -- вновь горько зарыдала Лина. -- Я не переживу. Он для меня больше жизни... Он для меня все... x x x
-- Ой, не знаю, дорогая моя! Ты уже мне помогла тем, что пришла. Мне действительно стало легче. И знаешь, знаешь, что я подумала?! Можно я тебе, как на исповеди скажу... А может, все к лучшему то, что сегодня произошло? Может, Олег опомнится, отрезвеет! -- Все может быть, только наберись спокойствия и веры в себя, -- произнесла Инга Сергеевна тоном умной и ласковой учительницы.
Эти слова подруги подействовали на Лину как допинг. Она встала, тепло и сердечно поблагодарила еще раз подругу за участие и, провожая до двери, даже улыбнулась, сказав, что будет ее держать в курсе всех событий. x x x
Открывая дверь квартиры, Инга Сергеевна услышала шаги, поднимавшегося по лестнице мужа. -- Как ты думаешь, что это такое?! Что будет? -произнесла она, как только они переступили порог своего дома. -- Трудно сказать. Посмотрим. Пока же никаких подробностей нет... -- Так в том-то и дело, что ничего не сообщают, мы же быдло. А если диктатура, что будет с нами? Как мы будем в такой дали от Анюты? Без возможности встречи с ней? И как она будет без нас? Неужели же и нас постигла участь тех несчастных людей, которые оказывались по разные стороны политических систем в результате перекройки границ, войн и навсегда теряли возможность встречи с близкими?
Глава 10. Закон перехода отрицания в борьбу противоположностей
Чуть более двух месяцев спустя, за день до отъ езда, когда необходимые дела были завершены и все собрано в дорогу, Александр Дмитриевич отправился в институт, а Инга Сергеевна осталась одна дома. Испытывая абсолютную душевную пустоту и апатию, она принялась пересматривать вышедшие в те драматические дни газеты и журналы, бесформенной горой скопившиеся в картонной коробке у письменного стола. В суматохе и суете, обусловленной принятием решения об отъезде, оформлением виз, доставанием билетов, выполнением срочных дел по работе, времени для телевизора и чтения периодики почти не оставалось. Потому все покупаемое в киосках и полученное по подписке, сбрасывалось в эту коробку, а информация по телевидению фиксировалась на видеокас сетах, новых и старых (с записями фильмов, концертных программ), которые Инга Сергеевна, когда не забывала, вставляла в видеомагнитофон, даже уходя из дома. Сейчас перебирая газеты и журналы, она то и дело останавливалась для прочтения заинтересовавших ее материалов, ища там информацию, которая бы послужила объективным оправданием тому пути, на который повернула ее судьба. Отдельно на тумбочке лежали разные номера журнала "Огонек" за 1991 год. Обычно Инга Сергеевна сохраняла те журналы, которые содержали особенно заинтересовавшие ее публикации возможностью использования их в качестве примеров в докладах и выступлениях на семинарах, конференциях и т. п. С щемящей грустью заключив, что сейчас они уже ей не понадобятся, она прежде, чем выбросить, решила глянуть в их страницы. Неожиданно в этой стопке первым оказался февральский "Огонек" 1990 года, где она обнаружила материал, ради которого, как сейчас вспомнила, сохранила когдато этот номер. Это была опубликованная на пятой странице "Декларация движения "Гражданское действие". "Декларация" начиналась со слов: "Кризис, поразивший нашу общественную систему, принимает все более опасный характер. Множатся очаги напряженности в экономике, социальной сфере, межнациональных отношениях, уже проявившие себя вспышками насилия и кровопролития". После перечисления основных проблем, накопившихся в стране к этому времени, "Декларация" утверждала: "Прорыв России в лучшее будущее реален. Как состоялось после войны германское и японское чудо, как повторяют его сейчас страны Азии, так может совершиться и российское экономическое чудо. Вместе с тем остается все меньше времени, чтобы предотвратить развитие событий по китайскому или румынскому образцу. Никто не знает, когда оно будет исчерпано. Поэтому сейчас необходимо сплочение всех демократических сил, готовых организовать свои действия в едином общегражданском движении. Граждане должны сами отвечать за свое будущее. Сами создавать его..." "Декларацию", в которой далее перечислен круг задач, на решение которых "Гражданское действие" собирается направить свои усилия, подписали многие деятели культуры, науки и политики -- Сергей Ковалев, Булат Окуджава, Гавриил Попов, Эльдар Рязанов, Роальд Сагдеев, Анатолий Собчак, Сергей Станкевич, Родион Щедрин, Глеб Якунин и другие. "Может, не случайно, -подумала Инга Сергеевна, -- что именно в России, именно русский поэт сформулировал своего рода формулу, выражающую истоки многих проблем драматической истории этой огромной, богатейшей природными ресурсами и людскими талантами страны: "Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано"? Февральский номер за 1991 год свидетельствовал о том, что никакие надежды на экономическое чудо в России не оправдались. И хоть в русских народных сказках и сбываются чудеса и Емеле и Иванушке Дурачку и прочим аналогичным героям, которым невесть за что чудом являются богатства, в жизни чудеса сами не происходят. Еще один год дрязг и перебранок политиков привел к тому, к чему не мог не привести. Под рубрикой "Великий пост" в журнале представлены фотодокументы о тяготах людей, связанных с дефицитом продуктов питания. Самая большая центральная фотография фиксирует усталых, грустных старушек, которые смотрят недоверчиво и разочарованно в телевизор, где весь экран заполнен самоуверенным обликом главы правительства Павлова. А над Павловым на телевизоре статуэтка собаки восседающей в настороженно виноватой позе. Этот фотомонтаж Сергея Петрухина снабжен текстом Майры Салыковой: "17 февраля Русская православная церковь благословила свою паству на Великий пост... Именно в этот период дефицит продуктов питания в стране и рост цен на них достигли небывалой отметки". В следующем, мартовском, номере в статье Ваиза Юнисова "Кончится ли наша зима" друг и соратник Горбачева Анатолий Лукьянов представлен в совершенно новом и неожиданном качестве -- как поэт. Из статьи следует, что Анатолий Иванович печатается под псевдонимом Осенев. И из сборника его стихотворений под названием "Созвучие", вышедшем тиражом в пять тысяч экземпляров, репортер приводит стихотворение "Созвучие", написанное в 1980 году, когда Лукьянов был в должности начальника секретариата президиума Верховного совета СССР. Балтика. Волны серые. Тусклое небо. Тучи. Знаю, надеюсь, верую -- Будет на свете лучше... И в конце: Ну а пока что злеет Ветер холодный, жгучий... Верю, зову, надеюсь -Будет на свете лучше! Процитировав стихотворение, журналист комментирует: "Поэтический прогноз Анатолия Ивановича Лукьянова не оправдался: ветер попрежнему такой же холодный и жгучий. Более того: со всех сторон, а не только из Балтики потянуло порохом и запахом челевеческой крови". Под этим журналом случайно оказалось несколько страниц "Московских новостей" от 4 августа 1991 года. Всего за две недели до путча... На первой странице обложки большая фотография. На ней президент США Джордж Буш с супругой Барбарой спускаются с трапа самолета. А над фотографией надпись: "Джордж и Барбара Буш в Москве всей семьей -- к разоружению".
А справа в колонке "Специально для МН" напечатаны ответы Джорджа Буша на вопросы собственных корреспондентов советских газет, которых американский президент принял в Овальном кабинете Белого дома накануне своего визита в СССР. "МН: До недавнего времени так называемая идеологическая борьба велась в глобальных масштабах. Сегодня она идет главным образом внутри Советского Союза. ("Что и привело к путчу", -- как бы комментируя этот вопрос, подумала Инга Сергеевна.) На днях на одном из ее московских фронтов прозвучал тезис: "В Лондоне Михаил Горбачев проиграл третью мировую войну. Не могли бы вы прокомментировать такое утверждение?
Дж. Буш: Думаю, это очень циничная и очень несправедливая оценка. Совершенно не согласен с нею, поскольку среди "большой семерки" я заметил лишь стремление попытаться оказать содействие тому, что уже имеет место в Советском Союзе, помочь переменам. Возможно, кто-то и критикует президента Горбачева за то, что он ничего из Лондона не привез. Но он и не просил ничего. Я имею в виду, что Горбачев был там без шляпы в руках, на нем не было одеяния нищего, выпрашивающего деньги. Мы говорили -- и очень откровенно -- о продолжении реформ в Советском Союзе, о важности завершения работы над союзным договором, формального закрепления механизма "9+1". Ведь очень трудно осуществлять инвестиции, если ты не знаешь, с кем подписываешь контракт или как будут распределяться налоги. Но полагать, будто все это было сродни победе в "холодной войне", значит просто неверно истолковывать климат, в каком проходила встреча. Мы сидели за столом, не окидывая друг друга враждебными взглядами. Встреча была поистине конструктивной: как нам работать вместе? В этом и есть отличие от идеологии "холодной войны". "Вот почему на Западе любят Горбачева. Там поняли, а здесь не в состоянии понять, -- рассуждала Инга Сергеевна. -- Не в состоянии понять, что он, дав гласность, которая обнажила все социальноэкономические проблемы и трудности в стране, в то же время стремится сохранить ее достоинство, не унижать ее просьбами о подачках и помощи. Он хочет, чтоб с его страной, великой талантливой страной сотрудничали на основе доверия и уважения и чтоб по этому пути она вышла на достойный ее уровень и качество жизни... Но зачем же даже тем, на кого он хотел опираться, -- "демократам" вникать в суть того, к чему устремлены его помыслы, когда проще завоевывать популярность критикой всего и всех?" Следующим оказался "Огонек" конца марта, раскрытый на 4й странице, где по диагонали большими буквами было написано: "ПРИЗРАК ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ". "Крайние позиции сейчас разве что только идейных противников и устраивают, -- подчеркивает обозреватель журнала Анатолий Головков, -- но отнюдь не народ. Ибо измученной стране нужна нынче такая власть, на которую в противоборствующих лагерях нет и намека, -- власть компетентная, умеренная, нацеленная не на завоевание лидерства, не на обманчивый популизм, а на защиту народа, на преодоление кризиса". "Так ведь Головков отстаивает то, за что все время со всех сторон подвергается нападкам Горбачев! Ведь именно Горбачев призывает прилагать все усилия к тому, чтоб проявлять умеренность, терпение. Ведь именно Горбачев с первых дней своего лидерства привлек самых известных своими демократическими идеями, самых авторитетных специалистов из всех областей знания, чтоб усилить уровень компетентности власти в принятии решений и программ. Ведь именно Горбачев уже показал пример достижения компромисса!" -- размышляла Инга Сергеевна. "...Куда там! -- иронизирует обозреватель. -- С энтузиазмом, унаследованным, видно, от октябрьских большевиков, люди из демократического блока не готовы уступить ни пяди своей политической территории. И хотя к гражданской войне не призывают, ни на какие инициативы центра не отзываются". Прежде чем закрыть журнал, Инга Сергеевна задержала внимание еще на нескольких тезисах этой статьи, где, в частности, Головков пишет: "Не политический процесс, в который нас время от времени втягивают, а результаты его волнуют душу, потому что мы -- нация усталых людей. И не надо нам, пожалуйста, про "регулируемый рынок" и экономические законы. Лучше бы про то, сколько в конце 1991 года будут стоить кило масла, мяса, колбасы, проезд в метро или автобусе, место для ребенка в детском саду, путевка в санаторий. Получится с отдельной квартирой или нет? Дадут ли в наследственную собственность землю? отпустят ли заработать за рубежом твердой, конвертируемой, чтобы без очереди купить самый необходимый ширпотреб, или опять будут откладывать с Законом о въезде и выезде?.." Инга Сергеевна вспомнила все страдания и перипетии семьи дочери, связанные с получением разрешения на выезд для работы в США по контракту. А ведь с того времени уже прошел почти год! И проблема "Отпустят ли заработать за рубежом" попрежнему стоит во всей своей остроте". "Какое счастье, что весь этот кошмар уже в прошлом", -- подумала она и поймала себя на том, что у нее несколько поднялось настроение. Отложив этот тягостный материал "Огонька" в сторону, она подняла следующий, открытый на 6й странице, где был напечатан рассказ М. Жванецкого. "Вот как раз, кстати, почитать чтонибудь повеселее", -- подумала она, откинувшись на спинку стула, и начала читать, предвкушая удовольствие. Но ни первые слова рассказа, ни дальнейшее никакой веселости не внушали. "Поскольку, -- утверждает Жванецкий, -- несмотря на постоянную заботу о нашем благосостоянии нашего же правительства и лично товарища Павлова, у нас не жизнь, а сплошные новогодние праздники, -- писатель в апреле (!) публикует рассказ под названием: "С новым, возможно, годом!", -- поздравляем всех, кто дожил до 1991 года. Никто не ожидал. Они сами не ожидали. Чтоб так долго, в самых разнообразных условиях: от нехватки свободы до нехватки еды... В будущее смотрим тускло, себя там не видим... Передайте тем, кто рассчитывал, что детям будет легче... Нет... Пока нет... Насчет надежд. Пока тоже нет. Года через три, может, появится надежда на улучшение... Года через три на лет через пять". "Да, весело...", -- подумала Инга Сергеевна и взяла июньский номер "Огонька", развернутой на 18й странице, где было напечатано большое интервью с Юрием Никулиным. Интервью иллюстрировано фотографими Никулина с женой, с Михаилом Горбачевым, Николаем Рыжковым и, конечно, анекдотами.
Один из них: -- Почему в Советском Союзе не хватает воды?
-- Потому что двадцать четыре миллиона человек воды в рот набрали. Инга Сергеевна уже приготовила журнал на выброс, но ее внимание привлекли напечатанные на 9й странице стихи Расула Гамзатова. Она быстро пробежала глазами "Колыбельную в Кремле". Курантов бой почти не разобрать. Лишь гул, Тревоги гул гудит, невыносим. И словно камнепад державу захлестнул, Чернобылей страшней и Хиросим. "Эти стихи, -- подумала Инга Сергеевна, -могли бы послужить своего рода эпиграфом к рассказу Жванецкого": После этого она подняла следующий журнал, из которого вывалился листок "Известий" от 21 августа 1991 года с фотографиями, над которыми большими буквами было напечатано: "Вы жертвою пали". И текст: "После вчерашней публикации о трех парнях, павших при защите Белого Дома, в редакции было много звонков. Люди спрашивали, чем могут помочь, нет ли новых подробностей, установлена ли личность третьего -- неизвестного. Установлена.
Все трое погибших... -- солдаты, недавние... О Дмитрии Комаре мы сумели вчера рассказать немногое. Сегодня знаем больше. Мать Димы, Любовь Ахтямовну, мы не видели: ей опять сделали укол... Во вторник утром Дима, как всегда, пол шестого уехал на электричке в Москву на работу. Вечером, часов в девять, прибежал знакомый парень: "Звонил Дима, попросил передать, что заночует в Москве, у знакомых". Включили "Время", комендантский час -- тем и объяснили. В среду утром матери позвонили на работу: "Ваш сын лежит в больнице, в морге"...". А в сентябрьском "Огоньке", из которго вылетел этот листок "Известий", -- скорбные сюжеты похорон Дмитрия Комаря, Владимира Усова, Ильи Кричевского. На одной из фотографий простая немолодая женщинап держит большой, почти во весь рост плакат, на котором слова: МатьРоссия!
Кровь твоих сыновей ПолЗемли оросила! И текст за подписью: А. Б. "Их кровь сделала свое дело -- она остановила танки. Но даже если эта кровь последняя, наша свобода навсегда сохранит ее привкус. Я пришла сюда, потому что их кровь пролилась за меня. И за мою дочку. За моих родителей. И за тех моих друзей, кто уехал из моей России, не дождавшись свободы, за тех, кто потерял надежду, и веру". Отложив журналы, Инга Сергеевна принялась перебирать газеты, которые свидетельствовали о весьма противоречивой ситуации в стране и после провала путча: с одной стороны -- торжество победоносного отпора злу, с другой -- тревожность неопределенности в перспективах условий и качества жизни в стране после пережитого ею стресса. Газеты со всей очевидностью иллюстрировали, что ПОБЕДА, оплаченная огромным общественным и индивидуальным потрясением каждого жителя этой шестой части Земли, общественными и индивидуальными, моральными и экономическими потерями, не принесла, однако, самого главного -- ЕДИНСТВА и КОНСОЛИДАЦИИ в обществе. Личностная и групповая эгоистическая амбициозность, противостояние другу другу различных социльнополитических структур и их лидеров, и в том числе (что более всего тревожило) среди тех, кто определял теорию и практику реформ, и сейчас раздирали страну противоречиями. И это снова таило угрозу возникновения тех же негативных явлений в социальнополитической жизни и экономике страны, которые привели к кризису в стране до ПУТЧА. Не случайно, что через день после празднования победы Ельцин в своем обращении, опубликованном в "Известиях" от 24 августа, призывает к "долгожданной консолидации общества на пути движения к прогрессу". В газете "Известия", вышедшей 26 августа, доктор исторических наук Алексей Кива в статье: "Победа призывает к ответственности" подчеркивает: "Победители должны быть мудры. Так откуда у нас такой максимализм? Впрочем, я знаю: это все тот же большевизм, которым мы в массе своей заражены... Без политики компромиссов нам все равно не обойтись... Пусть победа не застилает нам глаза, а делает нас умнее, прозорливее, добрее". В "Известиях" от 28 августа Альберт Плутник в статье "Конец театра абсурда" взволнованно пишет: "Беспокоит: как бы под воздействием гневных и энергичных призывов основательно "разобраться" с участниками и посредниками государственного переворота, дойти, так сказать, до каждого человека, мы вновь не воспламенились кровожадностью, сводя личные счеты, покушаясь на закон очередным приступом революционной целесообразности".
x x x
Просмотр периодики и рассуждения над ее материалами прервал телефонный звонок. Звонил муж и предупредил, что задерживается в институте, так как ребята из его лаборатории устроили прощальное чаепитие, что было у них традицией перед продолжительными поездками сотрудников (в отпуск, командировки) и после них. Она подошла к окну. Стояли последние дни октября. Сибирская земля уже была прочно покрыта снегом. Инга Сергеевна впервые задумалась, что совершенно поразному относится к снегу, лежащему на земле, и снегу, падающему с небес. В теплом Черноморском климате, где прошли ее детство и юность, снег был редким, кратковременным и поэтому всегда желанным сказочным праздником, связанным с новогодними ожиданиями чуда, подарками от Деда Мороза. Там снег никогда долго не лежал на земле, а таял, едва ее коснувшись. Все зимние "снежные" радости и игры были всегда связаны с падающим снегом, либо мягкой снеговой периной, которая дарила кратковременное счастье катанья на санках, коньках, скольжения с горок. В годы юности, которые совпали с тяготами еще не оправившейся от военных лет страны, снег придавал нарядность бедной верхней одежде, Из-за чего именно в эти дни больше всего тянуло "прохаживаться" по Дерибасовской и другим любимым местам Одессы. В Сибири снег приобрел совсем другой образ -- образ застывшего надолго, на шестьвосемь месяцев толстого, угрюмого покрова земли, аккумулятора мороза, консерванта зимы. С самых первых мгновений явления на сибирскую землю, снег стремится сковать ее, с каждым днем преобразуясь в тяжелый затвердевший, скользкий, затрудняющий ходьбу наст.
Сейчас, когда она смотрела на падающий снег, ее охватило желание хоть на мгновенье вернуть ощущение детского беззаботного счастья и радости, которую приносил снег в ее детстве и юности. Единственный человек, с кем можно было б поговорить, предаться воспоминаниям детства, вывернуть наизнанку свою душу сейчас, в минуты наибольшего смятения, -- это Лина... Какой же подарок подарила нам Жизнь: две самые близкие подруги детства оказались вместе, на этом пяточке земли. И сколько этот подарок мог нам помогать в Жизни быть полезными друг другу! Но не так распорядилась судьба. Да какая там судьба! Легкомыслие и преступная безответственность разрушила все: дружбу, жизнь Лины и самого виновника. Жизнь -- прекрасна праздниками, Жизнь любит радость, она расцветает вдохновеньем и душевным подъемом. Более всего Жизнь ценит любовь, потому что любовь -- это обогащение Жизни. А главное, любовь -- это продолжение Жизни. Жизнь гибка и приспособляема, потому она многое прощает. Но Жизнь строга и устойчива, и потому она жестоко платит за легкомыслие, за обращение с ней без оглядки и без устремленности вперед... Замотанная проблемами, связанными с принятием решения об отъезде и состоянием тревог и сомнений, Инга Сергеевна не имела ни времени, ни настроения звонить Лине, уверенная, что в экстремальной ситуации подруга сама найдет ее. И примерно дней через десять после провала путча Лина в истерике позвонила. Инга Сергеевна тут же помчалась к ней. -- Ингушка, милая! -- зарыдала в отчаянье Лина. -- Если б я могла подложить свои руки, чтоб спасти Олега! Что мне делать? Он в реанимации, и врачи ничего не гарантируют...
-- А что, что, как это случилось? -- Понимаешь, эта стерва всетаки изнасиловала его и он достал ей билет. А она без оглядки, понимаешь, без тени любви и уважения к нему улетета двадцать первого августа... И вот... этот обширный инфаркт. -- А что, он так сильно убивался после ее отъезда?
-- Да, понимаешь, в том-то и дело, что все стало развиваться подругому. Олег был в отчаянье от унижений и оскорблений, которым она его подвергала. Он никогда в жизни с этим не сталкивался. Родители его обожали, в семье у нас к нему всегда -- любовь и преклонение. На работе с самых первых шагов карьеры -- успех и почтение. Он, можно сказать, прожил какую-то, по большому счету, благополучную жизнь, избегая проблем быта и житейских отношений.
-- Да, ты хорошо сказала: "Не зная быта и житейских отношений". Это то, что характерно для большинства мужчин нашего поколения. Ведь они гонялись "за туманом и за запахом тайги"... -- Да, Инга, я видела, как он беспомощен был во всем рядом с ней. Он ничего не знал, даже где что купить. А она его просто топтала. И больше всего его убивало, как мне кажется, то, что я была свидетелем этих унижений и оскорблений. А когда он ее проводил, то пришел домой совершенно потерянный. Он был какой-то придавленный и почерневший.
Мне было невыносимо смотреть на это, и я решила его поддержать. Он стал для меня уже не мужем, а словно пятым и самым младшим ребенком. И знаешь, он все это оценил. Он стал мне приносить цветы каждый день, сказал, что не пожалеет никаких денег на клиники, косметологов, чтоб я похудела и вернула свою красоту. Я его не знала таким никогда. Он словно впервые почувствовал вкус к жизни как таковой и к семейной жизни особенно. Он говорил о ремонте в квартире, он строил планы о семейных (со всеми детьми и внуками) путешествиях, строительстве дачи. Он был преисполнен планов о совместных путешествиях... Инга, я не переживу, если с ним что-то случится, -- вновь горько зарыдала Лина. -- Я не переживу. Он для меня больше жизни... Он для меня все... x x x