Майкл Джудит. Обманы

   — Я говорила тебе! Я пыталась сказать тебе! Ты не стал слушать меня, я говорила, что я — Сабрина! Он снова зашагал по комнате.
   — Ты пыталась. Это так. Но насколько старательно ты это делала? Сколько раз? И как скоро после того, как стало известно о ее смерти?
   Он содрогнулся от своих же слов, и в его сознании пронеслось несколько образов: веселые Пенни и Клиф, их полные веры лица; вся семья за обедом, слушающая его рассказы о своей работе. День благодарения и полный дом приятелей, кладбище, гроб, Стефания, дрожащая под его рукой… нет, проклятье, нет Стефании, Стефания умерла, он утешал Сабрину и наблюдал, как священник совершает обряд над его женой.
   — О Боже, ты ответила на тот телефонный звонок, ты полетела с нами в Лондон, ты провела с нами два дня перед похоронами в рыданиях и так и не сказала нам, кто же умер.
   — Прекрати. Как ты смеешь? — Она вскочила и встала у окна, высоко подняв голову. — Что бы ни произошло, как смеешь ты намекать, что я не страдала? Как смеешь ты обвинять меня, что я заняла ее место для того, чтобы доказать, будто я лучше ее? Я не была лучше, я никогда не думала, что я лучше, мы были одинаковые, мы были частью друг друга, и я любила ее больше всего на свете. Я любила ее сильнее, чем ты, в конце концов, я думала о ней как о человеке, а не как ты о жене. Я хотела, чтобы ее любили и заботились о ней, а ты не дал ей ничего. Ты был так погружен в себя, что все эти годы едва замечал ее, ты не прислушивался к ней… Боже, Гарт, прости меня, прости! Я не хотела этого говорить. Я знаю, все было гораздо сложнее, у двух людей никогда не бывает все просто… Но я любила ее так, что мне не хватает ее, мы не рассчитывали на это, мы думали, это продлится неделю.
   — Мы? О чем ты говоришь? — Шагая по комнате, он дотрагивался до мебели, будто это было единственной поддержкой в его шатком мире. — Стефания никогда бы не приняла участия в таком грязном розыгрыше.
   — Разумеется, приняла, иначе, как же мы поменялись местами? Прости, я не хотела, чтобы ты знал, я не хотела причинять тебе боль.
   — Причинять боль! Ты сумасшедшая? После многих недель лжи, после того, как ты дурачила меня, ты не хотела причинять мне боль?
   — Да, хотя это звучит глупо. — Она смотрела в окно на огни города, искаженные дождем. — Но я же сказала тебе: мы и не предполагали, что это продлится больше недели. Стефания почувствовала, что должна уехать на несколько дней: обдумать проблемы, связанные с Клиффом, с тобой, с деньгами, насчет работы в Стэмфорде.
   — Она поведала тебе о наших интимных отношениях?
   — Нет. Конечно. Она не вдавалась в подробности. Но я понимала, что ей необходимо уехать, как и мне, в моей жизни были тяжелые ситуации, тоже проблемы, которые мне нужно было обдумать. И тогда возникла идея поменяться местами.
   — Кому пришла такая идея?
   — Мне, — быстро среагировала она.
   — Ты лжешь. Это была ее идея, не так ли?
   — Я не помню. Какая разница?
   — Не можешь ли ты хоть раз во всей этой грязной истории сказать правду?
   — Это была идея Стефании. Но я согласилась.
   — Поменяться местами. Что дальше?
   — Нам показалось, каждая из нас могла бы посмотреть на свою жизнь со стороны, понять себя — где она была и где хотела бы быть. Потом мы бы поменялись обратно. Никто не узнал бы. Я сказала Стефании, что не буду заниматься с тобой любовью, а она ответила, что это случается так редко.
   Его лицо помрачнело, глубокие морщины пролегли вокруг рта.
   — Но ты же делала это, не так ли? Боже мой, не нравилось ли тебе это? Да, сцену ты разыграла умело, а я даже привез тебя сюда, как глупый романтик… Ты прекрасно провела время — ночь за ночью, а я верил всему, я поддался…
   — Но это была не ложь. Как же ты не понимаешь? Гарт, пожалуйста, постарайся понять. Я влюбилась в тебя. Я не хотела, я старалась преодолеть себя, но я любила тебя задолго до того, как призналась тебе в этом. Затем, когда я осознала, то захотела сразу же вернуться в Лондон, но Стефания хотела продолжать. Ведь моя рука еще не зажила, и если бы мы поменялись тогда, ты бы догадался.
   — Куда Стефания хотела ехать?
   — Она хотела поехать домой, к тебе. Но пока моя…
   — Куда она хотела ехать до того, как вернуться ко мне и детям?
   — Не важно.
   — Проклятье, не обращайся со мной, как с ребенком, которому нельзя сказать правды. Как ты и обращалась со мной с самого начала. Теперь немного поздно. Куда она хотела поехать?
   — В круиз. Потому что я много раз ездила, а она никогда.
   — С кем?
   — С группой людей.
   — Другими словами, она нашла кого-то еще.
   — Гарт, какая разница? Она мертва. Она любила тебя и детей. Она хотела вернуться и остаться с вами, сделать ваш брак счастливым, а потом была убита. Больше ничто не имеет значения.
   — Больше ничто не имеет значения. Не удобно ли так жить? Не так ли ты живешь? Я скажу тебе, что имеет значение: три проклятых месяца. Три месяца лжи детям, которые любили тебя и верили тебе. Три месяца лжи друзьям, которые волновались за тебя, помогали тебе, когда ты сломала свою чертову руку. Три месяца лжи, в то время как я оправдывал твое поведение и верил, что ты стараешься спасти наш брак. Три месяца улыбок, поцелуев и удивительно страстной любви. Три месяца обмана, должен тебе сказать, у тебя хорошо получалось. Поздравляю тебя с замечательным…
   — Стоп, стоп, разве ты не понимаешь, я не всегда была уверена в том, кем я была.
   Гарт остановился. Его лицо казалось удивленным. Ученый слышит что-то новое и интригующее. Но он отмахнулся. Он даже сделал движение руками, как бы отбрасывая это и позволяя вернуться гневу, как будто Сабрина не говорила.
   — И сколько же еще ты собиралась дурачить нас? Пока не пройдет ощущение новизны? Пока дети и я не начнем действовать тебе на нервы? Пока ты не решишь, что пришло время вернуться к богатым друзьям и к суматохе светского общества?
   — Это несправедливо, — прошептала она, повернулась к окну и громко сказала: — Все кончено. — Она смотрела на стекло, на котором от ее дыхания образовывались запотевшие круги, и следила за их исчезновением.
   — Что это значит? — Он развернулся. — Повернись, черт побери, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
   Ее поразила боль в его голосе, и Сабрина почувствовала, что его гнев и горе ранят ее. Ее колени задрожали, и она, качаясь, пошла к креслу.
   — Ты же знаешь, что я собираюсь отсюда в Лондон. Сегодня днем, когда ты читал лекцию, я купила билет. Завтра я собиралась сказать тебе, что не могу больше оставаться с тобой, что мне кажется, мы не в силах сделать наш брак…
   — Не наш, леди!
   — Я пытаюсь объяснить, что готовилась сказать тебе. Я не думала, что мы можем сделать наш брак действительным, и я собиралась оставаться в Лондоне постоянно.
   — После того как ты замечательно разыгрывала любовь, в постели и вне ее, после убеждений Риты Макмиллан, после такой замечательной работы исполняющей обязанности… тебе и в самом деле удалось стать членом нашей семьи… — Его голос дрогнул, и ему пришлось прерваться. — После всего этого, — прохрипел он, — как мы тянули такую жизнь, словно бы на самом деле состояли в браке, ты говоришь, он был недействительным.
   Ее руки замерзли и закостенели, и она, скрестив их на груди, спрятала под мышками, чтобы согреть.
   — Я никогда ничего не разыгрывала ни с тобой, ни с детьми. Я не тянула такую жизнь. Я всех вас очень люблю. Но все кончено. — Ее голос стал решительней. — После похорон я пришла сказать тебе правду, закончить весь обман, а потом я собиралась сказать родителям и вернуться в Лондон. Но ты привел детей в аэропорт, и я не смогла… Позже, дома, я увидела письмо и поняла, что должна остаться и помочь тебе.
   — Я не просил тебя о помощи. Я не хотел и не желал ее.
   — Да, ты не хотел. Ты был взволнован, и дело совсем не в том, как ты называл меня, — ты любил меня и хотел, чтобы я осталась с тобой. Гарт, любовь моя!
   — Не называй меня так! Она вздрогнула, словно он ударил ее.
   — Нет, конечно, я не имею права. Но я стараюсь объяснить, что этим обманом было лишь мое имя. Все, что я чувствую к тебе, — правда. Я люблю тебя, у нас был прекрасный брак.
   — У нас не было брака. Что же ты за чудовище такое, если хочешь извлечь выгоду из смерти своей сестры!
   Сабрина осеклась. Рыдания сотрясали ее, она согнулась, закрыв лицо руками. Гарт напрягся, вскочил со стула, желая поддержать и утешить ее, вспоминая ее тело, улыбку, любовь в глазах, — и вдруг почувствовал, что презирает ее, презирает себя.
   — Встань. — Его голос был бесцветным. — Убирайся отсюда. Я не выношу тебя. Катись в свой собственный мир, к которому ты принадлежишь.
   Нет, больше невозможно. Как слепая, она отправилась в ванную, и Гарт услышал шум воды. Через несколько минут Сабрина вернулась. Она умылась, а ее смертельно бледная кожа напоминала воск. Ко лбу прилипли намокшие волосы.
   — Сабрина Лонгворт мертва. Она умерла, когда взорвалась яхта. Теперь я кто-то другая. Я поеду в Лондон, как Стефания, никто не должен знать, что произошло; я знала, что правда не должна стать известной ни для тебя, ни для детей. Я хотела скрыть, и я сделаю это ради детей, пока ты не решишься признаться. Но это должно быть твое решение. Потому что, так или иначе, я стала кем-то другим.
   Она надела зеленый замшевый жакет, который Гарт купил ей в Сан-Франциско, а затем плащ.
   — Я хочу, чтобы ты знал, я люблю Пенни и Клиффа. Они так дороги мне, их любовь для меня много значит… У меня нет детей, я не решалась завести их. Было так чудесно любить их и знать, что они любят меня. — Она склонила голову, помолчала, пока вновь не собралась с силами. — А я люблю тебя, мой дорогой, всем сердцем, больше, чем могу сказать словами. Я знаю, ты не хочешь ничего слушать, но ты — вся моя жизнь и моя мечта, которую я надеялась когда-нибудь найти, и я желала сделать тебя счастливым. Это все было неправильно, я знаю; я совершила ужасный поступок и с самого начала знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но прежде чем покинуть тебя, хотела помочь в последний раз, сделать что могла.
   Гарт сидел, отвернувшись, его голова опиралась на руку.
   — Уходи, — сказал он плача.
   Сабрина взяла чемодан, выпрямилась. То, что было в нем, принадлежало Стефании. Она поставила его на пол рядом с Гартом, повесила свою сумку на плечо и открыла дверь. Так она постояла какое-то время, глядя на густые с проседью волосы Гарта и мысленно представив локон, спадающий на его лоб… Моя любовь, моя любовь, забудь меня.
   Гарт подумал, что она ушла, и, повернувшись, понял, что она смотрит на него.
   — Проклятье, убирайся! — крикнул он сквозь слезы. — Дай мне потосковать о моей жене!
   Сабрина быстро закрыла за собой дверь, прислонившись к ней. Сердце колотилось. Все кончено. Она прикоснулась к двери пальцами.
   — Я люблю тебя, — сказала она и пошла к лифту по ковру, вышитому цветами. Она заставила себя встать прямо и высоко подняла голову. Она покидала отель в дождь.

Глава 21

   Миссис Тиркелл как раз возвратилась с рынка и теперь пыталась одновременно внести в дверь мокрый зонтик и сырые свертки и пакеты, когда подъехало такси из аэропорта.
   — Миссис Андерсен! — воскликнула она, стоя под проливным дождем и придерживая дверь, пока Сабрина расплатилась с водителем и вбежала в дом. — Входите, входите, ох, как я рада вас видеть! А как будет довольна мисс де Мартель! Давайте мне ваше пальто и шляпу. Там в гостиной разожжен камин, и в комнате миледи… в вашей комнате… А я принесу вам чай. Куда вы хотите пройти сначала?
   — В мою комнату, миссис Тиркелл. И, пожалуйста, дайте к чаю желе и лепешки. Мисс де Мартель дома?
   — Нет, миледи! Вы, должно быть, с ней разминулись. — Миссис Тиркелл растерянно нахмурилась. — Простите меня, я имела в виду миссис Андерсен. Вы так похожи…
   — Все в порядке, не надо извиняться. — Сабрина повернулась к лестнице. — Многие не могли отличить нас друг от друга.
   — Но, миссис Андерсен, где же ваш багаж?
   — У меня, его нет. Когда принесете чай, миссис Тиркелл, пожалуйста, захватите почту и сегодняшнюю «Таймс».
   — Хорошо, миледи.
   Сабрина слегка улыбнулась и поднялась по лестнице в свою комнату. Она помедлила на третьем этаже, рассматривая букет красных и розовых гвоздик на пианино. «До встречи», — было написано на карточке. У Габриэль был поклонник. Брукс? Что ж, Габриэль скоро ей расскажет. В подробностях. Она оглядела тихую гостиную, освещенную мягким светом ламп. Миссис Тиркелл не бездельничала. Все было так, как должно быть. За исключением того, что комната была пуста: ни смеха детей, ни ласкового голоса мужа.
   В спальне четвертого этажа она опустилась на колени, чтобы зажечь огонь, и потом поняла, что не может подняться. Она так устала, ее руки, и ноги просто притягивало к земле. Она осталась там, где была, и, прислонившись к кушетке, немного прикрыла глаза, глядя на огонь. Мысли ее были медленными, тяжелыми, они уползали подальше от комнаты в нью-йоркском отеле, медленно концентрируясь на сегодняшнем дне и предстоящих неделях, пустых, мертвых неделях без ее семьи, на длинных часах, когда будет создаваться новая жизнь, не принадлежащая ни ей, ни Стефании. «Как я создам жизнь не существовавшего ранее человека?»
   Когда миссис Тиркелл постучала и внесла поднос с чаем, она поднялась, села за круглый стол у окна и стала просматривать маленькую пачку писем.
   — А что, об остальном позаботился Сидни Джонс?
   — Он забирает ее раз в несколько дней. — Она неуверенно топталась на месте. — Миссис Андерсен, могу я узнать… вы останетесь надолго? Будете ли принимать гостей? Или вы приехали продать дом? Я не знаю, какие мне строить планы, видите ли…
   Сабрина посмотрела на свое круглое отражение в серебряном чайнике и на отражение чайника в залитом дождем окне. Их было два. «Когда-то и меня было две».
   — Я останусь насовсем, миссис Тиркелл! — В первый раз она произнесла эти слова вслух. Они прозвучали резко, как удары, забивающие крышку. — Надеюсь, вы останетесь со мной, как были с моей сестрой.
   — Ох, я останусь, конечно, останусь. Ничего большего я и не хочу. Но… ваш муж, мэм? Ваши дети? Ваш дом в Америке?
   — Мой дом здесь, — сказала Сабрина, прекращая разговор. — Дети со своим отцом, в школе, там, где и должны быть. «Мне надо сказать что-то еще, нельзя, чтобы люди думали, что я просто бросила семью». — Возможно, они приедут ко мне на летние каникулы. Я не вижу на подносе «Таймс».
   — О Господи, я забыла, столько всего сразу случилось. Я принесу ее, мэм, а потом снова схожу на рынок, потому что купила недостаточно для… вы будете принимать гостей, мэм?
   — Не сразу. Но я будут, есть дома.
   Миссис Тиркелл вышла, затем вернулась с газетой и снова ушла, великолепно сдерживая свое любопытство. Когда она через час вернулась забрать поднос, Сабрина переоделась в мягкий шерстяной халат и сидела в кресле перед огнем.
   — Миссис Андерсен, для меня будет большая честь остаться у вас. Я глубоко уважала и высоко ценила леди Лонгворт, и мне ее очень не хватает. Если я смогу остаться с вами, это будет так, как если бы я ее не потеряла.
   — Спасибо, — сказала Сабрина. — Я ценю это больше, чем могу сказать.
   И никто из них не коснулся странного, неожиданного приезда из Америки без багажа Стефании Андерсен, чтобы сделать Лондон своим постоянным домом и жить жизнью своей сестры.
   И был еще один дом, с призрачными комнатами, плачами, голосами, которые цеплялись где-то на краю ее сознания, что бы она ни делала. Каждую ночь, ворочаясь на шелковых простынях, она протягивала руку, стремясь дотянуться до Гарта, почувствовать, засыпая, привычное тепло его тела, надежное объятие его рук. Но этого не было, не было ничего, и она каждый раз резко просыпалась, вспоминая все и ощущая пустоту, в которой тонула. Пустоту в себе, в своей постели, в своем молчащем пустом доме.
   Но утром, по пути на работу, она спланировала первый день своей новой жизни: Николс и Брайан в «Амбассадоре», совещание с Сидни о финансах, ленч с Габриэль и покупки. А через несколько дней она начнет звонить своим друзьям, даст им знать, что она здесь.
   В «Амбассадоре» Николс и Брайан обсуждали крохотную трещинку на красном комоде, датированном 1766-м годом. Ящики комода были украшены квадратными пластинками севрского фарфора, а поставец над ними — круглыми пластинками в центре дверей. На верхушке были золоченые часы с распростертыми в обе стороны, как руки в молитве, золотыми канделябрами. Еще на верхушке торчали две фигурки черного дерева. Сабрина от дверей, забавляясь, глядела на нелепую красоту вещи.
   — Где вы его отыскали? — спросила она. — Я уже много лет не встречала Кармина. Николс вскочил, приложил руку к груди.
   — Дорогая моя Стефания! Как ты нас испугала! Мы понятия не имели… Ты бы дала нам знать…
   — Брайан, — промолвила Сабрина, — у вас тоже нелады с сердцем?
   — Нет. — Он, улыбаясь, взял ее руку. — Я рад вас видеть.
   Она задумчиво кивнула.
   — Николс, пожалуйста, пройдем в мой кабинет. Брайан, вы присмотрите за выставочным залом?
   — Конечно.
   — Я бы хотела позже поговорить с вами.
   — Разумеется.
   — Очень симпатичный парень, — заметил Николс, следуя за ней. — Но скажи мне, дорогая Стефания, откуда ты знаешь мебель Мартина Кармина? Сабрина никогда не рассказывала нам, что у тебя такие обширные знания. Я потрясен. Видимо, мы многого не знаем о тебе.
   Она присела за стол вишневого дерева, пробежала пальцами по его полированной поверхности.
   — Николс, я понимаю вашу тревогу. Вы боитесь, что я начну вмешиваться в то, как вы ведете дела в «Амбассадоре» или продам его кому-нибудь. Разрешите мне прояснить вам ситуацию. Первое: «Амбассадор» не продается, ни вам, ни кому, другому. Второе: я собираюсь им управлять, как это делала Сабрина, но с вашим участием. Так что, как видите, вам следовало волноваться вдвое меньше, чем вы это делали.
   — Моя дорогая леди…
   — Извините. — Она подошла к двери. — Брайан, можно нам чая… Пожалуйста! Она вернулась на свой стул и уставилась на Николса.
   — Из наших недавних телефонных разговоров у меня создалось впечатление, что вы собираетесь скрыть от меня некоторые финансовые и ассортиментные дела.
   — Моя дорогая Стефания!
   — Конечно, поскольку книги ведет Брайан, а за ним наблюдает Сидни, вам надо быть очень ловким. Но ведь мы с вами оба знаем, что вы очень ловки. Я считала, что такой личный разговор сделает ненужным мой разговор с Брайаном и Сидни. Наступила заминка. Бурная энергия Николса стихла.
   — Вы же понимаете, Стефания, что мы понятия не имели, когда вы вернетесь и надолго ли. Да и вернетесь ли вообще. Даже теперь, хотя вы говорите, что будете управлять магазином, я не могу себе представить, как вы будете это делать из Америки. Именно мы несем ежедневную ответственность за…
   — Я приехала, чтобы остаться, Николс. Жить в своем доме на Кэдоган-сквер и управлять «Амбассадором».0
   — Вы ушли от мужа? От детей?
   — Я остаюсь здесь. Нам не надо больше ничего обсуждать. Что касается партнерства, которого вы добивались от Сабрины, я предлагаю следующее: вы будете наблюдать за «Амбассадором» и «Блакфордом» и покупать вещи у дилеров. Я буду покупать для обоих магазинов на аукционах и заниматься меблировкой домов и реставрацией. Брайан будет вести документацию для «Амбассадора»: накладные, банковские счета, налоги, корреспонденцию и тому подобное, а Эмилия сделает то же самое в «Блакфорде». Разделение финансов между нами будет проработано и оформлено Сидни Джонсом. Вы согласны?
   Ошеломленный Николс кивнул.
   — Я найму аудитора, чтобы проверить ведение бухгалтерских книг и Брайаном, и Эмилией, так как наши финансы будут переплетаться. Вы, Брайан и я будем регулярно советоваться по вопросам покупки и продажи, где возможно объединяя наши операции в целях экономии. Как вы считаете, это осуществимо?
   — Стефания. — Николс откашлялся. — В Китае вы казались такой тихой. Вы изменились оттого, что Сабрина мне не доверяла?
   — Напротив. Она вам доверяла. Но последние несколько недель по телефону вы разговаривали как-то уклончиво. Я этого не потерплю.
   — Уверяю вас, Стефания…
   — Завтра я поручу Сидни начать готовить бумаги по партнерству. Это вас устраивает?
   — Знаете, все это просто сверхъестественно… Вы так похожи на Сабрину. Просто фантастично. Скажите, часто вы обе думали одинаково?
   — Часто. — Она поднялась и протянула ему руку. — Ну, как, Николс, будем мы друзьями? Он вскочил:
   — Да, да, конечно. Мы же всегда были друзьями, ведь, правда? Честно говоря, я не согласился бы на партнерство с кем-нибудь другим. Но вы, дорогая моя, совершенно исключительны. И потом, должен вам сказать, что за эти последние недели я узнал, что Сабрина создала «Амбассадору» замечательную репутацию. Если у вас такая же сноровка, как у нее, а самоуверенность, я вижу, такая же, нас ждет изумительное будущее. Право, трудно даже вообразить, как далеко мы сможем пойти.
   — Да, я предполагала, ваши чувства именно таковы. — Она улыбнулась так мило, что только спустя несколько минут Николс осознал, насколько хорошо она поняла его жажду владеть долей в «Амбассадоре».
   — А теперь, прежде чем я поговорю с Брайаном, как вы считаете, сколько предложить ему жалованья? А может, лучше небольшую долю собственности магазина? Николс смутился. Сначала она взяла в свои руки инициативу, как Сабрина, а потом спросила его совета, как сделала бы Стефания. «Или, — подумал он, — как если бы они уже были партнерами». Он сделал одно предложение. Когда она одобрила его, он сделал второе, и вот уже они выработали рабочее соглашение, которое устраивало обоих.
   — Я приведу его, — сказал Николс и, быстро встав на цыпочки, поцеловал ее в щеку. — Необыкновенно, — произнес он и вышел из кабинета.
   Сабрина стояла у стола, ожидая их, и чувствовала, как струится кровь в ее жилах. Она рискнула, предположив, что Николс утаивает информацию и готовится отобрать у нее «Амбассадор». И потому, что она не ошиблась, теперь все было у нее под контролем, а ее энергия, знания, целеустремленность — все было при ней. Два магазина обеспечат ей прочный тыл, а раз Николс и Брайан возьмут на себя часть ее работы, она сможет специализироваться на реставрации и меблировке, а вечерами встречаться только с узким кругом тех людей, которых действительно хотела видеть, а не с теми, кто может пригодиться ее делу.
   И если она сосредоточится на этом, то сможет построить себе новую жизнь и запрятать в самый дальний тайный уголок души смех двоих детей и ласковый голос мужа.
   — Ленч? — прервала ее мысли Габриэль. — Мне жаль прерывать вашу работу, Стефания, но я подумала, что вы могли забыть. А я все утро ждала этого.
   — Хорошо, Габи. Мы можем пойти сейчас.
   Габриэль хотела рыбы.
   — Мы поделим рыбное ассорти, ладно? Мне слишком много одной, но оно такое красивое, что я не могу устоять. Ой, вы себе не представляете, как я рада, что вы здесь. Вы ведь вообразить себе не можете, как ужасно, когда не с кем поговорить. А, черт, что я говорю, конечно, вы это понимаете. Стефания, вы меня прогоните или мне просто заткнуться и молча есть?
   — Ни то ни другое. — Сабрина вдруг обнаружила, что смеется. Смесь наигранной детскости и взаправдашней уязвимости, составлявшая обаяние Габриэль, была именно тем, что ей было нужно. «Мне надо, — подумала она, — чтобы было о ком заботиться, кроме себя».
   — Расскажи мне о Бруксе, — попросила она. Габриэль поделила между ними порцию рыбного ассорти и намазала маслом второй рогалик.
   — Я невероятно голодная. Я несколько недель не ела и теперь ем все время. Он хочет на мне жениться. Я ему сказала, что хочу сначала поговорить с вами.
   — Почему?
   — Потому что вы для меня как Сабрина. Она, должно быть, вам рассказывала обо мне, а никого другого я не знаю. Есть еще Александра, но она в Рио, да и она все равно никогда меня не любила. Я собиралась позвонить вам в Америку, и вот вы здесь. Вы скучаете по детям?
   — Да.
   — А по мужу?
   — Ты собиралась рассказать мне о Бруксе.
   — Да, правильно, собиралась. Ну, он нашел своих шпионов. Один в Лондонском отделении продавал торговые названия и стратегию торговли «Раймер косметике», а другой на бернской фабрике продавал им же химические рецептуры. Поэтому Бруксу и понадобилось столько времени, чтобы их обнаружить: он знал, что ни один человек, кроме меня, не мог знать то и другое.
   — Но почему он решил, что ты это делала?
   — Тот шпион в Берне сказал кому-то, что я продала информацию Раймеру. Когда этот слух распространился, кто-то написал об этом Бруксу. А тут Раймер выпустил в продажу новейшую косметику Брукса, и он потерял миллионы и винил в этом меня, потому что у меня был доступ к его личным папкам. Он все это сопоставил и вышвырнул меня вон. Не знаю, что бы я делала без Сабрины. У меня никогда не было такой уверенности в себе, как у нее, или вашей душевной силы. Вы обе всегда умели преодолеть все трудности, по-моему, оттого, что вы были друг у друга. А у меня никого не было… А, черт, простите меня, Стефания, я снова не то ляпнула. Вам, наверное, ее ужасно не хватает.
   Сабрина молчала, ожидая, когда схлынет волна боли и одиночества. Подошел метрдотель и склонился к ней:
   — Миссис Андерсен, мы хотим принести вам свои соболезнования. Мы все восхищались леди Лонгворт, она всегда была такой любезной, такой доброй ко всем. Сабрина признательно наклонила голову. Боль стихла, перешла в ноющую сердечную тяжесть, которая теперь была с ней всегда — Стефания, Гарт, Пенни, Клифф и тысячи этих «могло бы быть».