Страница:
В немалой степени атмосферой мира и спокойствия Орфеев остров был обязан своему доброму гению — доктору Маршаллу. Узнав его поближе, Тара убедилась в том, что забота и внимание к окружающим были для него не просто проявлением врачебного такта, а частью его натуры, следствием глубокого сочувствия ко всем страждущим, которые обращались к нему за помощью. Причем, он отдавал свои силы не просто оказанию медицинской помощи, а созданию целительной среды. И он всегда был готов предложить своим пациентам человеческое, а не холодное профессиональное общение. Однажды Тара столкнулась с ним, когда он вытаскивал свою маленькую шлюпку на отлогий берег, вернувшись с рыбной ловли.
— Вы не подержите этот канат? — обратился он к ней. — Не могли бы вы привязать его вон к тому бревну? Вот замечательно, спасибо вам большое.
Тара молча пошла дальше.
— Эй, постойте, — крикнул он, закрепляя шлюпку, — подите сюда.
Она неохотно подошла к нему. Он покопался на дне лодки и с гордым видом вытащил оттуда две большие рыбины.
— Как вы думаете, неплохо для двух часов работы? А вы рыбачите?
— Нет.
— Здесь рыбалка имеет практическое значение, — продолжал он весело. — Помогает сократить расходы на питание.
Он показал рукой вокруг себя.
— А что вы думаете об Орфее?
Тара огляделась вокруг. В голове ее было пусто. Она давно уже не принимала участия в обычном разговоре.
— Здесь… мило.
— Вы знаете, этот остров обладает естественной целебной силой. Я очень горжусь этим своим раем в миниатюре. Это идеальное место для лечения, особенно таких пациентов, как мои.
Тара ничего не сказала в ответ.
— Вы любите море? — спросил он. — Где вы родились?
— Далеко от моря, в сельской глуши.
— Завидую. Я вырос в городе. А что у вас за семья?
— У меня никого нет.
Он рассмеялся:
— Не очень-то вы любите рассказывать о себе. Негодование придало ей красноречия, хотя из-за ран на горле ей все еще было больно говорить:
— Доктор Маршалл, насколько я понимаю, вы гарантируете своим пациентам невмешательство в их личную жизнь!
Он улыбнулся:
— Ну хорошо. Только, если я пообещаю не задавать вам больше никаких наводящих вопросов, вам придется перестать называть меня «доктор Маршалл». Меня зовут Дэн. Договорились?
«Дэн». — Она несколько раз повторила про себя это имя. Оно очень шло стоявшему перед ней покладистому улыбчивому человеку в шортах, майке и потрепанной панаме, от худощавого загорелого тела которого пахло морем. Она пошевелила пальцами своих босых ног, зарывая их в горячий белый песок, и немного смягчилась.
— Хорошо, Дэн, — сказала она.
Позже, вечером, Дэн вспомнил, как она это произнесла и как она боролась с собой, не зная, продолжать ли ей дальше прятаться за глухой стеной, которой она себя окружила. «Что же с ней произошло, из-за чего она стала такой недоверчивой?» — подумал он. Будучи очень чутким к любым проявлениям боли и страданий, он почувствовал, что в душе Тары таится боль куда более сильная, чем ему приходилось встречать до этих пор. «Что же ей довелось пережить? Сейчас предстояло прежде всего привести в нормальное состояние ее тело при помощи диеты, лечебной гимнастики и плавания по специально разработанной программе, а также переделать ее лицо. Приближался срок первой из целой серии операций. Как же важно, чтобы она прошла успешно! От этого зависит так много, в том числе даже нормальное состояние ее психики». — Дэн со вздохом вернулся к изучению рентгеновских снимков черепа Тары. Вокруг него лежали эскизы трех или четырех различных вариантов лица для его таинственной пациентки, а рядом — гипсовый слепок ее лица в нынешнем виде. Он решил, что, в сущности, не имеет значения, какое из этих лиц она в конце концов получит: любое из них лучше, чем то, что у нее есть сейчас.
Тара в своем маленьком домике неподалеку от главного здания тоже засиделась допоздна. Она старательно делала вырезки из кипы журналов и газет и наклеивала их в альбом. Лицо ее при этом было жестким и суровым, как будто высеченным из гранита.
На столе перед ней лежали фотографии и статьи — все на одну и ту же тему. «ТРАГИЧЕСКИЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ БОГАТОЙ НАСЛЕДНИЦЫ», — кричали заголовки. — «ЖИТЕЛЬНИЦА СИДНЕЯ ИСЧЕЗЛА ПОСЛЕ НАПАДЕНИЯ КРОКОДИЛА». — «Вскоре после свадьбы года, — рассказывалось в статьях, — Стефани Харпер, самая богатая женщина в Австралии…» Все заметки сопровождались фотографиями свадьбы, Грега и поисков на крокодильих болотах. Но были среди них и другие фотографии, на которых она была изображена ребенком, толстой и некрасивой девочкой-подростком и девушкой, скачущей в Эдеме верхом на Кинге. Грег продал ее семейные фотографии. Что ж, она теперь вела строгий учет всех фактов.
Начала она вести такой учет после того, как в каком-то журнале, случайно попавшем ей в руки в Таунсвилле, она наткнулась на заметку о себе. Теперь это помогало ей осмыслить происшедшее и быть в курсе последних событий. В альбоме с вырезками было кое-что еще, служившее для нее своего рода спасательным кругом. Выражение ее лица изменилось, когда она открыла страницы со снимками Сары и Денниса и принялась их внимательно разглядывать. «Поймут ли дети, — думала она, — что их мать больна и вынуждена жить вдали от них до тех пор, пока ей не станет лучше? Более того, что их мать не сможет вновь вернуться в их жизнь, пока не перестанет быть той слабой и глупой женщиной, которая позволила, чтобы с ней произошла такая ужасная вещь?» — В отчаянии от того, что дети могут не понять ее, она часто мысленно беседовала с ними: «Дорогие мои, я должна научиться быть настоящей личностью — не дочерью Макса, не чьей-то женой и даже не вашей матерью, а самой собой. Впервые в жизни я не ищу опоры в мужчине. Я учусь ходить самостоятельно. Вы заслуживаете лучшего, нежели получить калеку с изувеченной душой вместо матери. Я не могу вернуться домой до тех пор, пока не научусь как следует ходить. Вы меня понимаете?»
Глаза ее наполнились слезами, и она позволила им свободно стекать по щекам, позволила себе разрыдаться, чтобы дать облегчение своей истерзанной душе. Как же она по ним соскучилась! Она уткнулась лицом в подушку и вдоволь наревелась. На душе ее стало светло и покойно, и тогда она убрала альбом и улеглась в постель. Ночью она мирно спала, и впервые со времени своего несчастья не видела во сне Грега. Вместо этого над ней склонилось красивое худощавое лицо с добрыми карими глазами и добродушной улыбкой и спросило ее, не хочет ли она отправиться с ним порыбачить.
По всеобщему признанию, Хантерс-Хилл был весьма привлекательным районом весьма привлекательного города Сиднея. Его красивые старинные особняки из песчаника, украшенные кружевными чугунными решетками, его обсаженные деревьями проспекты и участки с личными теннисными кортами и плавательными бассейнами были предметом восхищения и зависти сиднейцев победнее. Однако для Джилли Стюарт, скрывающейся сейчас в большом особняке, где она жила вдвоем с Филипом, ее дом был тюрьмой. Нет, никто не держал ее здесь против воли. Напротив, она была абсолютно вольна распоряжаться собой. После ее возвращения из Эдема Филип, который всегда был человеком занятым, был занят еще больше, как будто нарочно предоставив ей возможность делать все, что она пожелает. Между ними не прозвучало ни слова о гибели Стефани. Но у нес было такое ощущение, что он все знает. И она не могла винить его за то, что он держится от нее в стороне. Она все бы отдала, лишь бы уйти подальше от себя самой.
После той ночи на реке Аллигаторов Джилли жила в безумном мире, где ужасные приступы страха чередовались с дикими ощущениями радостного подъема. Она не хотела убийства Стефани. Она знала, что до самого смертного часа будет помнить последний умоляющий взгляд Стефани, перед тем как крокодил утащил ее под воду, и слышать ее отчаянный крик: «Джилли! Помоги!» Она знала это, потому что слышала этот крик каждую ночь, когда позволяла себе наконец заснуть, погружаясь в яркий цветной кошмарный сон.
Но она хотела, чтобы Стефани умерла. Она хотела этого уже очень давно, и именно это давнее желание избавиться от Стефани приковало ее к месту, именно поэтому она не смогла ничего сделать до того момента, когда было уже слишком поздно. Сейчас это было еще и из-за Грега, из-за ее страсти к нему, которая стала для нее наваждением. «Как же это ужасно, когда становишься одержимой каким-то одним мужчиной», — простонала она. До появления Грега она вполне могла сочувствовать Стефани по поводу ее неудачных браков — Стефани, которая при всех своих деньгах дважды нарывалась не на мужчин, а на сплошное недоразумение, тогда как ее Филип был не только привлекательным мужчиной с незаурядной внешностью, но и человеком, к тому же обреченным навсегда остаться однолюбом. «Бедная Стефани, — не раз говорила она покровительственным тоном их общим подругам, — она же совершенно не умеет выбирать мужчин». И вдруг все изменилось. Стефани нашла себе именно того одного-единственного мужчину, который был родственной душой Джилли, а вовсе не ее. Говорят, что в каждом из нас живет ребенок. Ребенок, что жил в душе Джилли, заныл: это нечестно, это несправедливо!
А разве было справедливо все остальное? Харперы всегда получали, что хотели. Обратившись к истокам своей горечи, Джилли подумала об отце, который покончил с собой после того, как у него сорвалась сделка с Максом Харпером. Она сорвалась только для него, а Макс тогда получил изрядный куш. С этого и началась ее дружба со Стефани. Стефани, которая была постарше, благородная и сердечная в противоположность своему безжалостному и холодному отцу, приняла осиротевшую Джилли под свое крыло и с тех пор искренне ее любила. Для Джилли, однако, ее дружба со Стефани носила более сложный характер: была тут и любовь, но в глубине ее души всегда жила ледяная ненависть к Стефани, а ближе к поверхности — зависть. Она завидовала ее деньгам, ее свободе, а теперь — и тому, какого мужа она себе отхватила.
« Грег». — Джилли поежилась. Совсем по-детски она механически повторила про себя то, что заставил ее вызубрить Грег, когда пришел к ней в палатку, в ту долгую ночь после исчезновения Стефани:
— Это был несчастный случай. Верно? Верно?!
— Да.
— Умница. Хорошенько это запомни.
— Это был несчастный случай.
— Не забудь об этом на следствии, крошка. И еще одна вещь.
— Какая?
— Теперь мы с тобой остались вдвоем, как и хотели. Договорились?
— Ох, Грег…
— Ш-ш-ш, крошка. Помни одно: все уже позади. А теперь выпей.
И рыдая и все проклиная, вне себя от дикого желания и одиночества, Джилли приникла к бутылке.
Глава седьмая
— Вы не подержите этот канат? — обратился он к ней. — Не могли бы вы привязать его вон к тому бревну? Вот замечательно, спасибо вам большое.
Тара молча пошла дальше.
— Эй, постойте, — крикнул он, закрепляя шлюпку, — подите сюда.
Она неохотно подошла к нему. Он покопался на дне лодки и с гордым видом вытащил оттуда две большие рыбины.
— Как вы думаете, неплохо для двух часов работы? А вы рыбачите?
— Нет.
— Здесь рыбалка имеет практическое значение, — продолжал он весело. — Помогает сократить расходы на питание.
Он показал рукой вокруг себя.
— А что вы думаете об Орфее?
Тара огляделась вокруг. В голове ее было пусто. Она давно уже не принимала участия в обычном разговоре.
— Здесь… мило.
— Вы знаете, этот остров обладает естественной целебной силой. Я очень горжусь этим своим раем в миниатюре. Это идеальное место для лечения, особенно таких пациентов, как мои.
Тара ничего не сказала в ответ.
— Вы любите море? — спросил он. — Где вы родились?
— Далеко от моря, в сельской глуши.
— Завидую. Я вырос в городе. А что у вас за семья?
— У меня никого нет.
Он рассмеялся:
— Не очень-то вы любите рассказывать о себе. Негодование придало ей красноречия, хотя из-за ран на горле ей все еще было больно говорить:
— Доктор Маршалл, насколько я понимаю, вы гарантируете своим пациентам невмешательство в их личную жизнь!
Он улыбнулся:
— Ну хорошо. Только, если я пообещаю не задавать вам больше никаких наводящих вопросов, вам придется перестать называть меня «доктор Маршалл». Меня зовут Дэн. Договорились?
«Дэн». — Она несколько раз повторила про себя это имя. Оно очень шло стоявшему перед ней покладистому улыбчивому человеку в шортах, майке и потрепанной панаме, от худощавого загорелого тела которого пахло морем. Она пошевелила пальцами своих босых ног, зарывая их в горячий белый песок, и немного смягчилась.
— Хорошо, Дэн, — сказала она.
Позже, вечером, Дэн вспомнил, как она это произнесла и как она боролась с собой, не зная, продолжать ли ей дальше прятаться за глухой стеной, которой она себя окружила. «Что же с ней произошло, из-за чего она стала такой недоверчивой?» — подумал он. Будучи очень чутким к любым проявлениям боли и страданий, он почувствовал, что в душе Тары таится боль куда более сильная, чем ему приходилось встречать до этих пор. «Что же ей довелось пережить? Сейчас предстояло прежде всего привести в нормальное состояние ее тело при помощи диеты, лечебной гимнастики и плавания по специально разработанной программе, а также переделать ее лицо. Приближался срок первой из целой серии операций. Как же важно, чтобы она прошла успешно! От этого зависит так много, в том числе даже нормальное состояние ее психики». — Дэн со вздохом вернулся к изучению рентгеновских снимков черепа Тары. Вокруг него лежали эскизы трех или четырех различных вариантов лица для его таинственной пациентки, а рядом — гипсовый слепок ее лица в нынешнем виде. Он решил, что, в сущности, не имеет значения, какое из этих лиц она в конце концов получит: любое из них лучше, чем то, что у нее есть сейчас.
Тара в своем маленьком домике неподалеку от главного здания тоже засиделась допоздна. Она старательно делала вырезки из кипы журналов и газет и наклеивала их в альбом. Лицо ее при этом было жестким и суровым, как будто высеченным из гранита.
На столе перед ней лежали фотографии и статьи — все на одну и ту же тему. «ТРАГИЧЕСКИЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ БОГАТОЙ НАСЛЕДНИЦЫ», — кричали заголовки. — «ЖИТЕЛЬНИЦА СИДНЕЯ ИСЧЕЗЛА ПОСЛЕ НАПАДЕНИЯ КРОКОДИЛА». — «Вскоре после свадьбы года, — рассказывалось в статьях, — Стефани Харпер, самая богатая женщина в Австралии…» Все заметки сопровождались фотографиями свадьбы, Грега и поисков на крокодильих болотах. Но были среди них и другие фотографии, на которых она была изображена ребенком, толстой и некрасивой девочкой-подростком и девушкой, скачущей в Эдеме верхом на Кинге. Грег продал ее семейные фотографии. Что ж, она теперь вела строгий учет всех фактов.
Начала она вести такой учет после того, как в каком-то журнале, случайно попавшем ей в руки в Таунсвилле, она наткнулась на заметку о себе. Теперь это помогало ей осмыслить происшедшее и быть в курсе последних событий. В альбоме с вырезками было кое-что еще, служившее для нее своего рода спасательным кругом. Выражение ее лица изменилось, когда она открыла страницы со снимками Сары и Денниса и принялась их внимательно разглядывать. «Поймут ли дети, — думала она, — что их мать больна и вынуждена жить вдали от них до тех пор, пока ей не станет лучше? Более того, что их мать не сможет вновь вернуться в их жизнь, пока не перестанет быть той слабой и глупой женщиной, которая позволила, чтобы с ней произошла такая ужасная вещь?» — В отчаянии от того, что дети могут не понять ее, она часто мысленно беседовала с ними: «Дорогие мои, я должна научиться быть настоящей личностью — не дочерью Макса, не чьей-то женой и даже не вашей матерью, а самой собой. Впервые в жизни я не ищу опоры в мужчине. Я учусь ходить самостоятельно. Вы заслуживаете лучшего, нежели получить калеку с изувеченной душой вместо матери. Я не могу вернуться домой до тех пор, пока не научусь как следует ходить. Вы меня понимаете?»
Глаза ее наполнились слезами, и она позволила им свободно стекать по щекам, позволила себе разрыдаться, чтобы дать облегчение своей истерзанной душе. Как же она по ним соскучилась! Она уткнулась лицом в подушку и вдоволь наревелась. На душе ее стало светло и покойно, и тогда она убрала альбом и улеглась в постель. Ночью она мирно спала, и впервые со времени своего несчастья не видела во сне Грега. Вместо этого над ней склонилось красивое худощавое лицо с добрыми карими глазами и добродушной улыбкой и спросило ее, не хочет ли она отправиться с ним порыбачить.
По всеобщему признанию, Хантерс-Хилл был весьма привлекательным районом весьма привлекательного города Сиднея. Его красивые старинные особняки из песчаника, украшенные кружевными чугунными решетками, его обсаженные деревьями проспекты и участки с личными теннисными кортами и плавательными бассейнами были предметом восхищения и зависти сиднейцев победнее. Однако для Джилли Стюарт, скрывающейся сейчас в большом особняке, где она жила вдвоем с Филипом, ее дом был тюрьмой. Нет, никто не держал ее здесь против воли. Напротив, она была абсолютно вольна распоряжаться собой. После ее возвращения из Эдема Филип, который всегда был человеком занятым, был занят еще больше, как будто нарочно предоставив ей возможность делать все, что она пожелает. Между ними не прозвучало ни слова о гибели Стефани. Но у нес было такое ощущение, что он все знает. И она не могла винить его за то, что он держится от нее в стороне. Она все бы отдала, лишь бы уйти подальше от себя самой.
После той ночи на реке Аллигаторов Джилли жила в безумном мире, где ужасные приступы страха чередовались с дикими ощущениями радостного подъема. Она не хотела убийства Стефани. Она знала, что до самого смертного часа будет помнить последний умоляющий взгляд Стефани, перед тем как крокодил утащил ее под воду, и слышать ее отчаянный крик: «Джилли! Помоги!» Она знала это, потому что слышала этот крик каждую ночь, когда позволяла себе наконец заснуть, погружаясь в яркий цветной кошмарный сон.
Но она хотела, чтобы Стефани умерла. Она хотела этого уже очень давно, и именно это давнее желание избавиться от Стефани приковало ее к месту, именно поэтому она не смогла ничего сделать до того момента, когда было уже слишком поздно. Сейчас это было еще и из-за Грега, из-за ее страсти к нему, которая стала для нее наваждением. «Как же это ужасно, когда становишься одержимой каким-то одним мужчиной», — простонала она. До появления Грега она вполне могла сочувствовать Стефани по поводу ее неудачных браков — Стефани, которая при всех своих деньгах дважды нарывалась не на мужчин, а на сплошное недоразумение, тогда как ее Филип был не только привлекательным мужчиной с незаурядной внешностью, но и человеком, к тому же обреченным навсегда остаться однолюбом. «Бедная Стефани, — не раз говорила она покровительственным тоном их общим подругам, — она же совершенно не умеет выбирать мужчин». И вдруг все изменилось. Стефани нашла себе именно того одного-единственного мужчину, который был родственной душой Джилли, а вовсе не ее. Говорят, что в каждом из нас живет ребенок. Ребенок, что жил в душе Джилли, заныл: это нечестно, это несправедливо!
А разве было справедливо все остальное? Харперы всегда получали, что хотели. Обратившись к истокам своей горечи, Джилли подумала об отце, который покончил с собой после того, как у него сорвалась сделка с Максом Харпером. Она сорвалась только для него, а Макс тогда получил изрядный куш. С этого и началась ее дружба со Стефани. Стефани, которая была постарше, благородная и сердечная в противоположность своему безжалостному и холодному отцу, приняла осиротевшую Джилли под свое крыло и с тех пор искренне ее любила. Для Джилли, однако, ее дружба со Стефани носила более сложный характер: была тут и любовь, но в глубине ее души всегда жила ледяная ненависть к Стефани, а ближе к поверхности — зависть. Она завидовала ее деньгам, ее свободе, а теперь — и тому, какого мужа она себе отхватила.
« Грег». — Джилли поежилась. Совсем по-детски она механически повторила про себя то, что заставил ее вызубрить Грег, когда пришел к ней в палатку, в ту долгую ночь после исчезновения Стефани:
— Это был несчастный случай. Верно? Верно?!
— Да.
— Умница. Хорошенько это запомни.
— Это был несчастный случай.
— Не забудь об этом на следствии, крошка. И еще одна вещь.
— Какая?
— Теперь мы с тобой остались вдвоем, как и хотели. Договорились?
— Ох, Грег…
— Ш-ш-ш, крошка. Помни одно: все уже позади. А теперь выпей.
И рыдая и все проклиная, вне себя от дикого желания и одиночества, Джилли приникла к бутылке.
Глава седьмая
— Подходит время нашей операции. Вы готовы?
Тара наслаждалась еженедельным сеансом массажа, который ей делала Лиззи, чувствуя, как под добрыми руками массажистки сходит напряжение со всех ее мышц. Эта высокая тихая женщина, которая, несмотря на обширные повреждения и очевидные страдания, ни разу даже не застонала, сделалась любимицей Лиззи.
— Не очень… Нет, не готова, — правдиво ответила Тара.
Лиззи хохотнула:
— В чем дело? Вы не доверяете Дэну?
— Он очень хороший врач.
— Он больше, чем врач. Он самый настоящий чудодей. Вы посмотрите на меня. Я была горькой пьяницей, когда познакомилась с ним. У меня к тому времени развалилась семья и я не вылезала из лечебниц. А он предложил мне работу. Да, Дэн Маршалл — замечательный парень.
Продолжая вслух делиться своими мыслями, Лиззи принялась разминать поврежденное плечо Тары:
— Знаете, однажды я его спросила, почему он никак не женится. Он сказал, что пару раз к этому шло, и в это нетрудно поверить: он ведь такой добрый и симпатичный. Но каждый раз дело расклеивалось из-за того образа жизни, который он ведет. Конечно, это место выглядит, почти что как шикарный курорт. Только ведь здесь кругом люди с серьезными проблемами, и на них уходит все его время. Ведь Дэн целиком отдает себя работе. Так что его жене пришлось бы приспосабливаться к его жизни.
«Как и следовало бы поступить всякой хорошей жене, — подумала Тара, — Как и я сама пыталась поступить». — Она беспокойно заворочалась под руками Лиззи.
— Я делаю вам больно? — тотчас же встревоженно спросила Лиззи.
— Нет, нет, ничего, — прохрипела Тара. — Все в порядке.
По правде говоря, Тара и в самом деле не была готова к операции в том смысле, что она не была уверена, сможет ли примириться с результатами, которые принесет ей эта операция. Физически же она была уже вполне в состоянии перенести операцию. Следуя тщательно разработанной Дэном программе, она занималась упражнениями, которые позволяли ей делать израненные рука и нога, старательно придерживалась диеты, состоящей из свежих фруктов, овощей и рыбы, и даже начала преодолевать в себе страх перед бассейном. Эта фобия дала в руки Дэну еще один ключ к отгадке тайны его пациентки, которая с каждым днем все больше занимала его мысли. Страх ее обнаружился, когда Лиззи уговорила Тару выйти из бунгало, где она в одиночестве проводила почти все свое время, и пойти к бассейну и понаблюдать за тем, как там преодолевает дистанцию другой пациент. Этот пациент — мальчик по имени Бен — потерял отца в страшной автомобильной катастрофе, которая стоила ему самому руки и одной ступни. Поэтому его мужественным попыткам проплыть дистанцию рукоплескали все обитатели острова. Однако Дэн заметил, что, когда Бен подплыл к краю бассейна и торжествующе шлепнул рукой по воде и брызги упали рядом с Тарой, она инстинктивно отпрянула с выражением ужаса на лице.
— С вами все в порядке? — спросил он.
В тот же момент она снова взяла себя в руки:
— Абсолютно. Просто вода… действует мне на нервы.
— Нам надо с этим что-то делать, — сказал он шутливо. — Плавание — важная часть нашей реабилитационной программы. Мы вам поможем.
И они ей помогли. Начала она с того, что приучилась болтать ногами в прозрачной голубоватой воде на мелкой стороне бассейна, а теперь уже могла целиком погрузиться в воду, не поддаваясь при этом панике. Дэн обещал ей, что после всех своих операций она научится плавать.
Не менее важны были и другие виды подготовки. Порывшись в специализированных каталогах, которые в достаточном количестве имелись в клинике, Тара заказала для себя парики и разнообразную косметику. С помощью косметолога, который раз в неделю приезжал на остров из Таунсвилла, чтобы проконсультировать пациентов, Тара вволю поэкспериментировала со своей внешностью, пока наконец не сумела объяснить Дэну, как именно она хотела бы выглядеть. Самое главное, она хотела стать как можно менее похожей на Стефани. Тем не менее Стефани продолжала преследовать ее, и это было ужасно. В частности, в одном из париков она оказалась просто вылитая Стефани. Она в ужасе стащила его с головы, как только увидела себя в зеркале. И все же потом она аккуратно его убрала, решив сохранить.» Чтобы не забывать, кто я и какой я была», — подумала она.
Вечером накануне первой операции Тара выскользнула из своего домика и отправилась прогуляться на другой конец острова, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Дойдя до берега, она села на камень и стала смотреть на простиравшееся за рифом Коралловое море. Перед ней в синей сапфировой воде сверкали отблески заходящего солнца. Позади нее на скалистых холмах паслись дикие козы и слабый ветерок лениво шевелил траву. Вокруг ее ног бесстрашно суетилась крошечная пурпурно-желтая птичка, и все дышало тишиной и покоем.
— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — прозвучал рядом с ней голос Дэна. — Лиззи мне сказала, что вы здесь.
Он присел рядом с ней и внимательно посмотрел на нее добрым, серьезным взглядом. Его теплые карие глаза были полны участия. Волосы его взъерошил легкий ветерок.
— Завтра большой день, — заговорил он. — Я вот что хотел сказать напоследок. Я всегда был откровенным со своими пациентами. Что же касается вас, по-моему, это особенно важно. Вы знаете, после того как мы начнем вас оперировать, пути назад уже не будет. И нет никаких гарантий полного успеха. Я не умею творить чудеса, хотя Лиззи и говорит всем, что я чудодей.
Он замолчал.
— Да, конечно, Дэн. Я понимаю.
Он мягко взял ее руку и подержал в своих ладонях. Тара почувствовала обнадеживающее пожатие его мускулистых, энергичных рук и ощутила прилив сил:
— Все в порядке, Дэн, правда. Я готова.
На следующий день в операционной члены бригады Дэна, привыкшие выполнять вместе с ним трудные операции, работая при этом с предельной четкостью, заметили, что нервы его непривычно напряжены. Напряжение это проявлялось в том, что он несколько раз повторил указания, которые уже были выполнены, и с пристрастием допрашивал своего злополучного ассистента:
— А голову ей обрили? Хорошо, хорошо. Итак, вы знаете, что, если повреждение ее рта связано с разрывом мышцы, мы можем привести его в порядок. А если поврежден нерв, доктор, что тогда?
— Тогда все, сэр, — без задержки ответил молодой ассистент, довольный тем, что вопрос был достаточно простым.
Дэн между тем продолжал:
— Точно так же свободному действию голосового аппарата, возможно, препятствуют только рубцовые образования на горле. Но если поврежден сам голосовой аппарат…
— Тогда опять-таки все, сэр!
— Да перестаньте вы твердить «тогда все», — раздраженно сказал Дэн.
— Хорошо, сэр.
— Давайте начинать. Лучше уж поскорее узнать, не ожидает ли нас самое худшее.
Пессимизм Дэна, однако, не получил подтверждения. К его великому облегчению, изуродованные участки на лице и теле Тары представляли собой главным образом толстые рубцы, вызванные глубокими ранами. С растущим оптимизмом он стал делать тонкие, точные разрезы, аккуратно исправляя повреждения, и вокруг него как хорошо отлаженная машина молчаливо работала группа его помощников в зеленых халатах. Поврежденное веко и повернутый вниз уголок ее губ потребовали от него собрать все свое умение и до предела сосредоточить внимание. В конце дня, когда он наконец снял резиновые перчатки с рук, они начали дрожать от усталости.
Такого никогда еще с ним не бывало за все годы его работы хирургом. Несколько часов спустя, освежившись под душем и отдохнув, Дэн все еще продолжал размышлять о том, что же это могло значить. Разгадка была проста: эта пациентка была для него важнее остальных. А он по-прежнему ничего не знал о ней! Поддавшись внезапному порыву, он поднял телефонную трубку:
— Алло, говорит доктор Маршалл из клиники на Орфеевом острове. Я хотел бы поговорить с сержантом Джонсоном.
Во время последовавшей за этим паузы Дэн слышал в ночной тишине биение собственного сердца.
— Алло, Сэм! Говорит Маршалл, Дэн Маршалл. Не могли бы вы проверить для меня, не числится ли один человек у вас в розыске? Нет, не из числа моих друзей. Это одна моя пациентка. У нее временная амнезия — потеря памяти… Да. конечно — рост примерно пять футов восемь дюймов, вес сто тридцать фунтов, шатенка с голубыми глазами…
Позже, во время вечернего обхода, он еще раз проверил ее данные. «Кто вы? — молча спросил он лежавшее без сознания забинтованное тело. — И известно ли это вам самой, Тара?»
Грег Марсден не испытывал никаких сомнений, выезжая на автостраду, ведущую из города в сторону Хан-терс-Хилл. Он был уверен, что вел себя достаточно умно и осторожно. По прошествии такого срока светский визит в дом лучшей подруги жены с целью узнать, как она себя чувствует, не должен вызвать никаких пересудов. Какая жалость, что Филип опять уехал в Нью-Йорк и он его не застанет дома. Грег усмехнулся. Он вовсю гнал свой «роллс-ройс», чтобы поскорее проехать унылые пригороды Сиднея, пока не подъехал к огромному пролету моста Глэйдсвилл, изящно перекинутого через реку Парраматта. Дальше дорога пролегала через зеленый район, и ехать по ней было сплошное удовольствие. Он свернул налево с автострады, затем повернул направо, переехал через мост и через мгновение был на месте.
— Боже мой! Грег!
Джилли вылетела из дома, как только со стороны подъездной аллеи послышался шум машины.
— Эй, детка! Дай мне хотя бы выключить двигатель.
— Ох, Грег, как же я по тебе соскучилась! Я ведь просто сходила с ума в полном одиночестве!
Грег посмотрел на нее. В ее облике в самом деле была какая-то сумасшедшинка. Ее кошачье лицо в форме сердечка раскраснелось, а зрачки широко распахнутых желтых кошачьих глаз расширились. Грегу этот легкий налет безумия показался очень привлекательным. Им стало овладевать возбуждение. Он огляделся вокруг. Большой старый дом был целиком в тени вековых деревьев, и их здесь никто не мог видеть. Он протянул к ней руку и провел тыльной стороной ладони по ее груди, а затем взял ее за талию и притянул к себе, прижавшись телом к мягкой плоти над ее бедрами. Она почувствовала, как он возбужден, и едва не зарыдала от охватившего ее желания.
— С возвращением тебя, детка, — сказал он. — Пойдем в дом.
Первая серия операций, сделанных Таре Уэллс, несомненно оказалась успешной. Дэн позволил себе насладиться чувством профессиональной гордости и удовлетворения. Однако эти операции пока носили в основном пробный характер и представляли собой то, что Дэн про себя называл «расчисткой почвы». Настоящая работа — создание нового лица — была еще впереди. Он знал, что для пациента это было самой худшей стадией, когда предстоит перенести всю боль повторных операций, а результатов пока никаких не видно. В волшебном климате Орфея раны заживали быстро, но из-за жары неудобства, связанные с необходимостью терпеть на себе огромное количество бинтов, переносились особенно тяжело. Хотя Дэн привык иметь дело с людьми, способными не моргнув глазом выносить тяжелые удары судьбы, стоицизм Тары произвел на него чрезвычайно глубокое впечатление.
— Болит? — спросил он ее как-то после осмотра. Не в силах говорить, она махнула рукой:
— Да так, не очень.
— Ну уж не скажите. Здесь должно быть чертовски больно.
Она не шевельнулась.
— Что же, мы что-нибудь дадим вам, чтобы стало полегче. Очень важно, чтобы вы хорошо спали. Я скажу Лиззи, чтобы она принесла вам что-нибудь болеутоляющее.
Отгороженная от внешнего мира сплошной белой стеной бинтов, Тара услышала озабоченность в его голосе. «Он неравнодушен ко мне», — подумала она, и в сердце ее проросло крошечное зернышко радости. Эта мысль была для нее в тысячу раз сильнее любого лекарства. Вскоре ей принесли болеутоляющее средство, но она от него отказалась.
Началась вторая стадия операций. Теперь дни и ночи проходили для Тары в теплом тумане, где боль чередовалась с забытьем. Иногда ей снилось, что она снова в хижине Дейва, и она бормотала и плакала во сне. В такие моменты, просыпаясь, она частенько обнаруживала Дэна у своей постели читающим ее историю болезни или слушающим ее пульс, и его присутствие вселяло в нее спокойствие после увиденных во сне кошмаров. У него была привычка обходить всех своих пациентов в послеоперационный период в густом мраке тропической ночи, вооружившись лишь маленьким карманным фонариком, чтобы не разбудить спящих. Как-то так получалось, что во время этих обходов он всегда оставлял Тару напоследок, с тем чтобы подольше посидеть рядом с ней. В таких случаях она знала, что ее нынешняя боль — плата за то, что она обретала новое «я». Без этой боли она не смогла бы вырваться из кокона по имени Стефани Харпер. «Я становлюсь тем, кем хочу быть», — снова и снова яростно повторяла она. И каждый раз при этой мысли она ощущала в своей душе прилив гордости. «Кем я хочу быть. Новое лицо для женщины, начинающей новую жизнь. Держись. Только держись».
Когда подошло время снимать бинты, Дэн начал нервничать ничуть не меньше самой Тары. Результаты оперативного лечения его не беспокоили. Операции были удачными, и заживление проходило успешно: за этим он следил самым тщательным образом. Его беспокоило то, какой окажется реакция Тары. Сейчас он в полной мере ощутил, как отчаянно ему хотелось, чтобы ей понравилась ее новая внешность. Она еще не видела себя, потому что после первой операции она постоянно была забинтована. Вечером накануне снятия бинтов он вывел ее на берег прогуляться. Перед ними в лучах заката расстилалось сине-фиолетовое море и прибой мягко набегал на их босые ноги. Дэн долго молчал.
— Тара, завтра мы снимаем бинты, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы вы приготовились к шоку. Причем к чертовски сильному шоку. Она затаила дыхание.
— Когда вы завтра утром в первый раз посмотритесь в зеркало, на вас оттуда посмотрят ваши глаза. Но это будет единственным, что вы узнаете. Они будут смотреть на вас с совершенно чужого лица.
«С совершенно чужого лица…» — Эти слова продолжали звучать в ее ушах всю ночь. Следующим утром на рассвете она уже опять ходила по берегу, а вскоре к ее бунгало пришел Дэн.
— Как вам спалось? — спросил он.
— Не слишком хорошо.
— Мне тоже, — сказал он резким тоном. — Давайте не будем откладывать дальше.
Они вместе вошли в бунгало, и Тара, вся в напряжении, села в бамбуковое кресло и вцепилась в подлокотники. Дэн пододвинул к ней журнальный столик, выложил на него ножницы и, присев рядом, принялся за работу. Он разрезал наружный слой бинтов и слой за слоем снял вату и марлю. Тара сидела, крепко зажмурив глаза, но, когда ее лица коснулось его дыхание, она поняла, что повязка наконец снята. Она услышала голос Дэна, звучавший казалось, откуда-то издалека.
Тара наслаждалась еженедельным сеансом массажа, который ей делала Лиззи, чувствуя, как под добрыми руками массажистки сходит напряжение со всех ее мышц. Эта высокая тихая женщина, которая, несмотря на обширные повреждения и очевидные страдания, ни разу даже не застонала, сделалась любимицей Лиззи.
— Не очень… Нет, не готова, — правдиво ответила Тара.
Лиззи хохотнула:
— В чем дело? Вы не доверяете Дэну?
— Он очень хороший врач.
— Он больше, чем врач. Он самый настоящий чудодей. Вы посмотрите на меня. Я была горькой пьяницей, когда познакомилась с ним. У меня к тому времени развалилась семья и я не вылезала из лечебниц. А он предложил мне работу. Да, Дэн Маршалл — замечательный парень.
Продолжая вслух делиться своими мыслями, Лиззи принялась разминать поврежденное плечо Тары:
— Знаете, однажды я его спросила, почему он никак не женится. Он сказал, что пару раз к этому шло, и в это нетрудно поверить: он ведь такой добрый и симпатичный. Но каждый раз дело расклеивалось из-за того образа жизни, который он ведет. Конечно, это место выглядит, почти что как шикарный курорт. Только ведь здесь кругом люди с серьезными проблемами, и на них уходит все его время. Ведь Дэн целиком отдает себя работе. Так что его жене пришлось бы приспосабливаться к его жизни.
«Как и следовало бы поступить всякой хорошей жене, — подумала Тара, — Как и я сама пыталась поступить». — Она беспокойно заворочалась под руками Лиззи.
— Я делаю вам больно? — тотчас же встревоженно спросила Лиззи.
— Нет, нет, ничего, — прохрипела Тара. — Все в порядке.
По правде говоря, Тара и в самом деле не была готова к операции в том смысле, что она не была уверена, сможет ли примириться с результатами, которые принесет ей эта операция. Физически же она была уже вполне в состоянии перенести операцию. Следуя тщательно разработанной Дэном программе, она занималась упражнениями, которые позволяли ей делать израненные рука и нога, старательно придерживалась диеты, состоящей из свежих фруктов, овощей и рыбы, и даже начала преодолевать в себе страх перед бассейном. Эта фобия дала в руки Дэну еще один ключ к отгадке тайны его пациентки, которая с каждым днем все больше занимала его мысли. Страх ее обнаружился, когда Лиззи уговорила Тару выйти из бунгало, где она в одиночестве проводила почти все свое время, и пойти к бассейну и понаблюдать за тем, как там преодолевает дистанцию другой пациент. Этот пациент — мальчик по имени Бен — потерял отца в страшной автомобильной катастрофе, которая стоила ему самому руки и одной ступни. Поэтому его мужественным попыткам проплыть дистанцию рукоплескали все обитатели острова. Однако Дэн заметил, что, когда Бен подплыл к краю бассейна и торжествующе шлепнул рукой по воде и брызги упали рядом с Тарой, она инстинктивно отпрянула с выражением ужаса на лице.
— С вами все в порядке? — спросил он.
В тот же момент она снова взяла себя в руки:
— Абсолютно. Просто вода… действует мне на нервы.
— Нам надо с этим что-то делать, — сказал он шутливо. — Плавание — важная часть нашей реабилитационной программы. Мы вам поможем.
И они ей помогли. Начала она с того, что приучилась болтать ногами в прозрачной голубоватой воде на мелкой стороне бассейна, а теперь уже могла целиком погрузиться в воду, не поддаваясь при этом панике. Дэн обещал ей, что после всех своих операций она научится плавать.
Не менее важны были и другие виды подготовки. Порывшись в специализированных каталогах, которые в достаточном количестве имелись в клинике, Тара заказала для себя парики и разнообразную косметику. С помощью косметолога, который раз в неделю приезжал на остров из Таунсвилла, чтобы проконсультировать пациентов, Тара вволю поэкспериментировала со своей внешностью, пока наконец не сумела объяснить Дэну, как именно она хотела бы выглядеть. Самое главное, она хотела стать как можно менее похожей на Стефани. Тем не менее Стефани продолжала преследовать ее, и это было ужасно. В частности, в одном из париков она оказалась просто вылитая Стефани. Она в ужасе стащила его с головы, как только увидела себя в зеркале. И все же потом она аккуратно его убрала, решив сохранить.» Чтобы не забывать, кто я и какой я была», — подумала она.
Вечером накануне первой операции Тара выскользнула из своего домика и отправилась прогуляться на другой конец острова, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Дойдя до берега, она села на камень и стала смотреть на простиравшееся за рифом Коралловое море. Перед ней в синей сапфировой воде сверкали отблески заходящего солнца. Позади нее на скалистых холмах паслись дикие козы и слабый ветерок лениво шевелил траву. Вокруг ее ног бесстрашно суетилась крошечная пурпурно-желтая птичка, и все дышало тишиной и покоем.
— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — прозвучал рядом с ней голос Дэна. — Лиззи мне сказала, что вы здесь.
Он присел рядом с ней и внимательно посмотрел на нее добрым, серьезным взглядом. Его теплые карие глаза были полны участия. Волосы его взъерошил легкий ветерок.
— Завтра большой день, — заговорил он. — Я вот что хотел сказать напоследок. Я всегда был откровенным со своими пациентами. Что же касается вас, по-моему, это особенно важно. Вы знаете, после того как мы начнем вас оперировать, пути назад уже не будет. И нет никаких гарантий полного успеха. Я не умею творить чудеса, хотя Лиззи и говорит всем, что я чудодей.
Он замолчал.
— Да, конечно, Дэн. Я понимаю.
Он мягко взял ее руку и подержал в своих ладонях. Тара почувствовала обнадеживающее пожатие его мускулистых, энергичных рук и ощутила прилив сил:
— Все в порядке, Дэн, правда. Я готова.
На следующий день в операционной члены бригады Дэна, привыкшие выполнять вместе с ним трудные операции, работая при этом с предельной четкостью, заметили, что нервы его непривычно напряжены. Напряжение это проявлялось в том, что он несколько раз повторил указания, которые уже были выполнены, и с пристрастием допрашивал своего злополучного ассистента:
— А голову ей обрили? Хорошо, хорошо. Итак, вы знаете, что, если повреждение ее рта связано с разрывом мышцы, мы можем привести его в порядок. А если поврежден нерв, доктор, что тогда?
— Тогда все, сэр, — без задержки ответил молодой ассистент, довольный тем, что вопрос был достаточно простым.
Дэн между тем продолжал:
— Точно так же свободному действию голосового аппарата, возможно, препятствуют только рубцовые образования на горле. Но если поврежден сам голосовой аппарат…
— Тогда опять-таки все, сэр!
— Да перестаньте вы твердить «тогда все», — раздраженно сказал Дэн.
— Хорошо, сэр.
— Давайте начинать. Лучше уж поскорее узнать, не ожидает ли нас самое худшее.
Пессимизм Дэна, однако, не получил подтверждения. К его великому облегчению, изуродованные участки на лице и теле Тары представляли собой главным образом толстые рубцы, вызванные глубокими ранами. С растущим оптимизмом он стал делать тонкие, точные разрезы, аккуратно исправляя повреждения, и вокруг него как хорошо отлаженная машина молчаливо работала группа его помощников в зеленых халатах. Поврежденное веко и повернутый вниз уголок ее губ потребовали от него собрать все свое умение и до предела сосредоточить внимание. В конце дня, когда он наконец снял резиновые перчатки с рук, они начали дрожать от усталости.
Такого никогда еще с ним не бывало за все годы его работы хирургом. Несколько часов спустя, освежившись под душем и отдохнув, Дэн все еще продолжал размышлять о том, что же это могло значить. Разгадка была проста: эта пациентка была для него важнее остальных. А он по-прежнему ничего не знал о ней! Поддавшись внезапному порыву, он поднял телефонную трубку:
— Алло, говорит доктор Маршалл из клиники на Орфеевом острове. Я хотел бы поговорить с сержантом Джонсоном.
Во время последовавшей за этим паузы Дэн слышал в ночной тишине биение собственного сердца.
— Алло, Сэм! Говорит Маршалл, Дэн Маршалл. Не могли бы вы проверить для меня, не числится ли один человек у вас в розыске? Нет, не из числа моих друзей. Это одна моя пациентка. У нее временная амнезия — потеря памяти… Да. конечно — рост примерно пять футов восемь дюймов, вес сто тридцать фунтов, шатенка с голубыми глазами…
Позже, во время вечернего обхода, он еще раз проверил ее данные. «Кто вы? — молча спросил он лежавшее без сознания забинтованное тело. — И известно ли это вам самой, Тара?»
Грег Марсден не испытывал никаких сомнений, выезжая на автостраду, ведущую из города в сторону Хан-терс-Хилл. Он был уверен, что вел себя достаточно умно и осторожно. По прошествии такого срока светский визит в дом лучшей подруги жены с целью узнать, как она себя чувствует, не должен вызвать никаких пересудов. Какая жалость, что Филип опять уехал в Нью-Йорк и он его не застанет дома. Грег усмехнулся. Он вовсю гнал свой «роллс-ройс», чтобы поскорее проехать унылые пригороды Сиднея, пока не подъехал к огромному пролету моста Глэйдсвилл, изящно перекинутого через реку Парраматта. Дальше дорога пролегала через зеленый район, и ехать по ней было сплошное удовольствие. Он свернул налево с автострады, затем повернул направо, переехал через мост и через мгновение был на месте.
— Боже мой! Грег!
Джилли вылетела из дома, как только со стороны подъездной аллеи послышался шум машины.
— Эй, детка! Дай мне хотя бы выключить двигатель.
— Ох, Грег, как же я по тебе соскучилась! Я ведь просто сходила с ума в полном одиночестве!
Грег посмотрел на нее. В ее облике в самом деле была какая-то сумасшедшинка. Ее кошачье лицо в форме сердечка раскраснелось, а зрачки широко распахнутых желтых кошачьих глаз расширились. Грегу этот легкий налет безумия показался очень привлекательным. Им стало овладевать возбуждение. Он огляделся вокруг. Большой старый дом был целиком в тени вековых деревьев, и их здесь никто не мог видеть. Он протянул к ней руку и провел тыльной стороной ладони по ее груди, а затем взял ее за талию и притянул к себе, прижавшись телом к мягкой плоти над ее бедрами. Она почувствовала, как он возбужден, и едва не зарыдала от охватившего ее желания.
— С возвращением тебя, детка, — сказал он. — Пойдем в дом.
Первая серия операций, сделанных Таре Уэллс, несомненно оказалась успешной. Дэн позволил себе насладиться чувством профессиональной гордости и удовлетворения. Однако эти операции пока носили в основном пробный характер и представляли собой то, что Дэн про себя называл «расчисткой почвы». Настоящая работа — создание нового лица — была еще впереди. Он знал, что для пациента это было самой худшей стадией, когда предстоит перенести всю боль повторных операций, а результатов пока никаких не видно. В волшебном климате Орфея раны заживали быстро, но из-за жары неудобства, связанные с необходимостью терпеть на себе огромное количество бинтов, переносились особенно тяжело. Хотя Дэн привык иметь дело с людьми, способными не моргнув глазом выносить тяжелые удары судьбы, стоицизм Тары произвел на него чрезвычайно глубокое впечатление.
— Болит? — спросил он ее как-то после осмотра. Не в силах говорить, она махнула рукой:
— Да так, не очень.
— Ну уж не скажите. Здесь должно быть чертовски больно.
Она не шевельнулась.
— Что же, мы что-нибудь дадим вам, чтобы стало полегче. Очень важно, чтобы вы хорошо спали. Я скажу Лиззи, чтобы она принесла вам что-нибудь болеутоляющее.
Отгороженная от внешнего мира сплошной белой стеной бинтов, Тара услышала озабоченность в его голосе. «Он неравнодушен ко мне», — подумала она, и в сердце ее проросло крошечное зернышко радости. Эта мысль была для нее в тысячу раз сильнее любого лекарства. Вскоре ей принесли болеутоляющее средство, но она от него отказалась.
Началась вторая стадия операций. Теперь дни и ночи проходили для Тары в теплом тумане, где боль чередовалась с забытьем. Иногда ей снилось, что она снова в хижине Дейва, и она бормотала и плакала во сне. В такие моменты, просыпаясь, она частенько обнаруживала Дэна у своей постели читающим ее историю болезни или слушающим ее пульс, и его присутствие вселяло в нее спокойствие после увиденных во сне кошмаров. У него была привычка обходить всех своих пациентов в послеоперационный период в густом мраке тропической ночи, вооружившись лишь маленьким карманным фонариком, чтобы не разбудить спящих. Как-то так получалось, что во время этих обходов он всегда оставлял Тару напоследок, с тем чтобы подольше посидеть рядом с ней. В таких случаях она знала, что ее нынешняя боль — плата за то, что она обретала новое «я». Без этой боли она не смогла бы вырваться из кокона по имени Стефани Харпер. «Я становлюсь тем, кем хочу быть», — снова и снова яростно повторяла она. И каждый раз при этой мысли она ощущала в своей душе прилив гордости. «Кем я хочу быть. Новое лицо для женщины, начинающей новую жизнь. Держись. Только держись».
Когда подошло время снимать бинты, Дэн начал нервничать ничуть не меньше самой Тары. Результаты оперативного лечения его не беспокоили. Операции были удачными, и заживление проходило успешно: за этим он следил самым тщательным образом. Его беспокоило то, какой окажется реакция Тары. Сейчас он в полной мере ощутил, как отчаянно ему хотелось, чтобы ей понравилась ее новая внешность. Она еще не видела себя, потому что после первой операции она постоянно была забинтована. Вечером накануне снятия бинтов он вывел ее на берег прогуляться. Перед ними в лучах заката расстилалось сине-фиолетовое море и прибой мягко набегал на их босые ноги. Дэн долго молчал.
— Тара, завтра мы снимаем бинты, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы вы приготовились к шоку. Причем к чертовски сильному шоку. Она затаила дыхание.
— Когда вы завтра утром в первый раз посмотритесь в зеркало, на вас оттуда посмотрят ваши глаза. Но это будет единственным, что вы узнаете. Они будут смотреть на вас с совершенно чужого лица.
«С совершенно чужого лица…» — Эти слова продолжали звучать в ее ушах всю ночь. Следующим утром на рассвете она уже опять ходила по берегу, а вскоре к ее бунгало пришел Дэн.
— Как вам спалось? — спросил он.
— Не слишком хорошо.
— Мне тоже, — сказал он резким тоном. — Давайте не будем откладывать дальше.
Они вместе вошли в бунгало, и Тара, вся в напряжении, села в бамбуковое кресло и вцепилась в подлокотники. Дэн пододвинул к ней журнальный столик, выложил на него ножницы и, присев рядом, принялся за работу. Он разрезал наружный слой бинтов и слой за слоем снял вату и марлю. Тара сидела, крепко зажмурив глаза, но, когда ее лица коснулось его дыхание, она поняла, что повязка наконец снята. Она услышала голос Дэна, звучавший казалось, откуда-то издалека.