Страница:
– Мне показалось, что ты, – похоже, что Чабанов твердо решил перейти на «ты» в разговоре со своим бывшим помощником и тот не мог понять что это значило – прощание или прощение, ведь многие годы, при всем уважении друг к другу, они были только на «вы», – хочешь мне что-то сказать.
Беспалов действительно хотел рассказать Чабанову о своих мыслях в камере, о том, что признал свою неправоту и чисто мальчишеское, необдуманное желание укрыться от жизни в каком-то мифическом медвежьем углу. Но можно ли было об этом говорить сейчас, не станут ли эти слова жалкой мольбой о прощении, выпрашиванием жизни? Константин Васильевич всегда считал себя человеком достаточно сильным и честным. Он не изменил этого мнения о себе даже тогда, когда принялся за преступные дела, считая их обычной местью презираемой им власти. Вот и сейчас, он тряхнул головой и посмотрел в глаза Чабанову:
– Прежде чем мы расстанемся, я хочу сказать вам, что вы были правы, говоря об окружающем мире и удерживая нас от ухода из организации, – его голос был тверд и Леонид Федоорович слышал в нем только искреннее раскаяние ошибавшегося человека.
Беспалов замолчал и перевел взгляд за окно. Там было видно как по голубому небу неслись клубы облаков. На его лице появилось отрешенное выражения, и Чабанов вдруг ощутил душную ярость, охватившую его.
– Ты, – он едва справился с желанием закричать и ударить сидящего перед ним человека, – ты знаешь что ты натворил?! Это ты убил их, ты заразил их своей сумасшедней идеей, ты…
Чабанов встал и почти вплотную подошел к Беспалову. Он склонился над ним и вперился горящим взглядом в спокойно отрешенные глаза человека, уже подписавшего себе смертный приговор.
– Ты убил не только Шляфмана и Коробкова, но и мою Аннушку, – голос Леонида Федороича опустился до шипящего шепота. Его широкие плечи тряслись и тяжелое дыхание едва прорывалось сквозь дрожащие губы.
« Вот так, в порыве ярости, он и убил свою жену «, – шевельнулась в глубине Беспаловского мозга догадка, но ни она, ни прожигающие глаза Чабанова не вызвали в нем ни единого всплеска эмоций. Он был спокоен, как может быть спокоен человек, понявший, что прошел свой жизненный путь до конца. Беспалов увидел в громадной руке Леонида Федоровича крошечный сверкающий никелем пистолетик, но даже не отреагировал на него. В его душе уже не были ни страха, ни желания жить. Словно со стороны он услышал негромкий хлопок и почувствовал сильный толчок в грудь. Потолок опрокинулся. «Алена», – то ли подумал, то ли выдохнул Беспалов, увидевший в последнее мгновение глаза своей семилетней дочурки…
* * *
Сначала появилась боль. Она была такой сильной, что он закричал, а может быть, ему только казалось, что он надрывает голосовые связки. Потом пришел дикий холод и к боли добавился страх. Было страшно еще и от того, что Беспалов ничего не видел. Перед его глазами текло какое-то зеленое марево. Он попытался повернуть голову и только тут понял, что жив. Это чувство наполнило жаром его глаза и он услышал как воздух со свистом проходит сквозь губы. Он слышал, но, по-прежнему, ничего не видел и вместо тела чувствовал только боль и ледяной холод. Тогда раненый попробовал пошевелить глазами. Что-то прошелестело над ним и совсем рядом появился тонкий лучик света. Теперь жар стек с глаз куда-то внутрь и превратился в стук крохотных молоточков. Жив! Беспалов попытался сосредоточиться на правой руке. Ведь он же не мог чувствовать себя живым и не иметь тела. Снова что-то зашелестело и яркий солнечный свет брызнул в глаза. Константин Васильевич увидел ствол березы и качающиеся от ветра тонкие ветви. Потом зрение сфокусировалось и перед ним появилась его рука. Она была голой и облепленной прелыми листьями. Он уронил ее и в этот раз понял, что лежит под деревом засыпанный прошлогодней листвой. Осторожно перебирая пальцами, он ощупал грудь и понял, что полностью обнажен. «Они вывезли мой труп в лес, раздели и оставили в укромном месте, присыпав листьями», – страх прошел и он думал о себе, как о ком-то постороннем. Ему показалось, что он слышит шум проносящихся неподалеку машин. Беспалов попытался дотянуться рукой до ствола дерева и потерял сознание.
Беспалов действительно хотел рассказать Чабанову о своих мыслях в камере, о том, что признал свою неправоту и чисто мальчишеское, необдуманное желание укрыться от жизни в каком-то мифическом медвежьем углу. Но можно ли было об этом говорить сейчас, не станут ли эти слова жалкой мольбой о прощении, выпрашиванием жизни? Константин Васильевич всегда считал себя человеком достаточно сильным и честным. Он не изменил этого мнения о себе даже тогда, когда принялся за преступные дела, считая их обычной местью презираемой им власти. Вот и сейчас, он тряхнул головой и посмотрел в глаза Чабанову:
– Прежде чем мы расстанемся, я хочу сказать вам, что вы были правы, говоря об окружающем мире и удерживая нас от ухода из организации, – его голос был тверд и Леонид Федоорович слышал в нем только искреннее раскаяние ошибавшегося человека.
Беспалов замолчал и перевел взгляд за окно. Там было видно как по голубому небу неслись клубы облаков. На его лице появилось отрешенное выражения, и Чабанов вдруг ощутил душную ярость, охватившую его.
– Ты, – он едва справился с желанием закричать и ударить сидящего перед ним человека, – ты знаешь что ты натворил?! Это ты убил их, ты заразил их своей сумасшедней идеей, ты…
Чабанов встал и почти вплотную подошел к Беспалову. Он склонился над ним и вперился горящим взглядом в спокойно отрешенные глаза человека, уже подписавшего себе смертный приговор.
– Ты убил не только Шляфмана и Коробкова, но и мою Аннушку, – голос Леонида Федороича опустился до шипящего шепота. Его широкие плечи тряслись и тяжелое дыхание едва прорывалось сквозь дрожащие губы.
« Вот так, в порыве ярости, он и убил свою жену «, – шевельнулась в глубине Беспаловского мозга догадка, но ни она, ни прожигающие глаза Чабанова не вызвали в нем ни единого всплеска эмоций. Он был спокоен, как может быть спокоен человек, понявший, что прошел свой жизненный путь до конца. Беспалов увидел в громадной руке Леонида Федоровича крошечный сверкающий никелем пистолетик, но даже не отреагировал на него. В его душе уже не были ни страха, ни желания жить. Словно со стороны он услышал негромкий хлопок и почувствовал сильный толчок в грудь. Потолок опрокинулся. «Алена», – то ли подумал, то ли выдохнул Беспалов, увидевший в последнее мгновение глаза своей семилетней дочурки…
* * *
Сначала появилась боль. Она была такой сильной, что он закричал, а может быть, ему только казалось, что он надрывает голосовые связки. Потом пришел дикий холод и к боли добавился страх. Было страшно еще и от того, что Беспалов ничего не видел. Перед его глазами текло какое-то зеленое марево. Он попытался повернуть голову и только тут понял, что жив. Это чувство наполнило жаром его глаза и он услышал как воздух со свистом проходит сквозь губы. Он слышал, но, по-прежнему, ничего не видел и вместо тела чувствовал только боль и ледяной холод. Тогда раненый попробовал пошевелить глазами. Что-то прошелестело над ним и совсем рядом появился тонкий лучик света. Теперь жар стек с глаз куда-то внутрь и превратился в стук крохотных молоточков. Жив! Беспалов попытался сосредоточиться на правой руке. Ведь он же не мог чувствовать себя живым и не иметь тела. Снова что-то зашелестело и яркий солнечный свет брызнул в глаза. Константин Васильевич увидел ствол березы и качающиеся от ветра тонкие ветви. Потом зрение сфокусировалось и перед ним появилась его рука. Она была голой и облепленной прелыми листьями. Он уронил ее и в этот раз понял, что лежит под деревом засыпанный прошлогодней листвой. Осторожно перебирая пальцами, он ощупал грудь и понял, что полностью обнажен. «Они вывезли мой труп в лес, раздели и оставили в укромном месте, присыпав листьями», – страх прошел и он думал о себе, как о ком-то постороннем. Ему показалось, что он слышит шум проносящихся неподалеку машин. Беспалов попытался дотянуться рукой до ствола дерева и потерял сознание.
ГЛАВА 13
Душанбе плавился от июльского зноя. Даже сидя в «мерседесе», оборудованном кондиционером, полковник Никитин чувствовал, как по его спине бегут ручейки горячего пота. Он любил этот городом, город, в котором много лет назад поцеловал свою первую девушку, где выбрал свой жизненный путь. Куда бы не заносила его судьба разведчика, он, если можно было, то вслух , если нельзя – то в глубине души, всегда повторял: «А вот у нас в Душанбе…»
Сейчас, проезжая мимо городского базара, он вдруг вспомнил, как много лет назад таким же июльским днем пришел сюда со своей молодой женой за покупками. Он принялся выбирать дыни, а жена встала в длинную очередь за газированной водой. Вдруг сзади кто-то вскрикнул. Он оглянулся и увидел, что его жена, закинув голову, медленно падает. К ней кинулся здоровенный мужчина-таджик и успел подхватить ее у самой земли. Никитин забыл о дыне и бросился к жене. От киоска с газводой к ним уже бежала продавщица со стаканом холодной воды. Двое незнакомых мужчин помогли ему донести жену до ворот какого-то склада, в котором было относительно прохладно. Из его глубины выскочила женщина со стулом в руках. Откуда-то появился лед, завернутый в носовой платок.
– Она же русская, – проговорил кто-то из окружавших их людей, – разве ей можно ходить с открытой головой под нашим солнцем?!
– Эй, – отмахнулась от этих слов продавщица газводы, забывшая о своей работе и огромной очереди, часть которой тоже стояла здесь и помогала приводить в чувство жену Никитина, – духтар баче дор.
«Девочка беременна, – перевел про себя с таджикского Никитин и удивился, – какая девочка, но если она говорит о его жене, то почему он не знает об этом? «
Продавшица прикладывала лед к прозрачным вискам его Веры и что-то шептала уже по-русски. Не сразу, но он понял, что она ругает его.
– Разве можно таскать ее по базару? – бормотала женщина. – Все мужчины дураки. Только дурак не заметит, что она носит под сердцем ребенка…
Собравшиеся люди сочувственно вздыхали.
Жена открыла глаза и, виновато улыбнувшись, протянула ему руку.
– Эй, – властно взмахнул снятой с головы фуражкой милицейский сержант, – разойдитесь, дайте человеку воздухом подышать.
Он вытер лоб и принялся махать перед лицом уже пришедшей в себя женщины свой фуражкой.
– Как ты? – Только сейчас, когда посторонние немного разошлись, Никитину удалось склонился к ней.
– Все уже прошло, – она подняла глаза и смутилась от того, что стала центром внимания стольких людей. – Спасибо.
– У тебя будет мальчик, – громко возвестила продавшица газводы, – только они так мучают нас.
Вера смутилась еще сильнее и встала. Люди принялись расходиться, а он, поддерживая жену под руку, заглянул в ее глаза.
– Я сразу сказала бы тебе, – ямочки на ее щеках вызвали в его душе щенячий восторг , – но сама не была в этом уверена. А какие тут прекрасные люди, чуть ли не весь базар кинулся мне помогать!..
Сейчас их Лешке уже шестнадцатый год. Он не только маму, но и его перерос. Да и он за эти годы из молодого учителя стал полковником комитета государственной безопаности и живет в Москве – столице Советского Союза.
Вспомнив о Москве, Никитин помрачнел. Союз разваливался. Лично он считал, что в этом виноват Горбачев и его окружение, начавшие перестройку здания с крыши – идеологии, а не с фундамента – экономики. Никитин, как-то, объясняя сыну суть реформ Ден Сяо Пина, сказал, что Китай выбрал единственный правильный путь возврата к капитализму. Ден решил сначала неспешно восстановить слой мелких собственников – владельцев парикмахерских, магазинчиков, бань, пекарен. Потом создать такую же частнособственническую основу на селе, восстановив класс тех, кого в России называли кулаками. И только потом переходить к приватизации средней и крупной промышленности. Это займет много лет, но даст возможность без крови и революций, без обнищания и трагедии ломки человеческих судеб медленно ввести рынок. Так, по его мнению, и должен работать, переделывая государство, настоящий отец нации, патриот своего отечества.
– Партийные функционеры, – говорил сыну Никитин, – вывернут руки любому реформатору, а если понадобиться, то и начнут гражданскую войну, только бы сохранить свое привилегированное положение. Поэтому им надо дать четко понять, что перестройка будет идти долго, почти не затрагивая их. Если они в это поверят, то и не заметят, как рядом с ними медленно вырос и укрепился слой независимых, привыкших самостоятельно мыслить и работать собственников. Со временем эти хозяева создадут свои партии, пошлют своих сыновей в армию и службу безопасности, тогда и можно будет говорить о создании нормальных рыночных отношений и переделке идеологической надстройки.
– Я не совсем уверен, что нынешний капитализм – это лучшее, что есть на нашей земле, – сказал сыну полковник, – но и из той трясины экономики, куда нас завели наши нерадивые генсеки, похоже, другого выхода нет.
– А вы – армия, – набычился юноша, – вы разве не можете взять власть в свои руки и переделать государство? Ведь чилийский диктатор Пиночет, ты мне сам это говорил, вывел страну в десятку развитых стран мира?
– У нас нет такого лидера, я не говорю, что Россия оскудела умами, но сейчас нет даже второго Андропова, – ответил Никитин, – да и тот не смог бы перестроить государство без крови. И еще не известно, кто в этой бы борьбе победил. Ведь и те, кто был против нас, тоже имеют свою службу безопасности и даже свою армию. Незримая гражданская война идет уже давно, только сейчас, слава богу, в ней гибнут профессионалы, псы войны, а не простой люд, женщины и дети. Я страшусь того, что она может выплеснуться на улицы городов. В этот раз наши «миролюбивые» соседи-демократы раздерут Русь по кускам. Русский народ слишком устал от войн, нищеты и болтавни, чтобы снова погрузиться в очередной кровавый кошмар. Страна и так едва удерживается на пороге гражданской бойни.
Он говорил с сыном достаточно откровенно не от того, что никого не боялся, Никитин знал – Алешка не был болтуном. Бывали случаи, когда сын даже дома предпочитал молчать, нежели бессмысленно сотрясать воздух.
Кроме того, люди Никитина раз в неделю проверяли всю его квартиру и за все эти годы ни разу не находил в ней подслушивающей аппаратуры. Обо всем остальном он бы узнал неприменно, потому что уже лет десять осторожно рассаживал преданных лично ему людей на различные посты не только в своем управлении, но и в любых структурах комитета, где только было можно. Дело в том, что полковник Никитин не был офицером комитета государственной безопасности в обычном понятии этого слова. Он работал в системе добывавшей деньги для КПСС и боровшейся с империализмом другими, не стандартными методами. Вот и сейчас он приехал в столицу Таджикистана не как сотрудник КГБ, а как преподаватель МГУ, участвующий в отборе студентов для факультета ядерной физики. И никто из местного руководства не знал, что он прибыл в Душанбе для проведения секретного совещания.
Разброд и шатание всех государственных структур, порожденные ежедневными нововведениями и хождением вокруг самого себя главного перестройщика – породили неуверенность в завтрашнем дне даже среди элиты Союза и, конечно, не обошли КГБ. Здесь тоже появились люди, решившие, что наступило время передала сложившихся структур, перераспределения власти и источников обогащения. Полковник хотел поговорить с людьми, которых знал много лет, которым верил, прежде чем заняться всей проблемой. Он сам считал положение катастрофическим – ведь то, что привело его в республику, было настоящим бунтом офицеров службы безопасности…
Через Таджикистан люди Чабанова отправляли за кардон туркменский каракуль. Поэтому Леонид Федорович всегда внимательно отслеживал обстановку в Душанбе и нежданно возникшее напряжении в местной службе безопасности озадачило его. Он понимал, что сейчас не то время, чтобы кто-то мог всерьез помешать его бизнесу, но не хотел никаких неожиданностей. С большим трудом из случайно подслушенного телефонного разговора удалось выяснить, что речь идет о приезде какого-то физика из Дубны.
– Здесь что-то не то, – глядя в глаза Леонида Федоровича, проговорил Боляско, – последнее посещение секретаря ЦК КПСС вызвало меньший переполох.
– Ревизор?– Задумался Чабанов.
– Не похоже…
Личность самого Никитина люди Боляско высветили в самолете. Его незаметно охраняли, за ним следили и делали это, по мнению Чабановских специалистов, два человека, представлявших различные структуры. На трапе самолета Никитина сфотографировали, но ответ, через несколько часов пришедший из Москвы, удивил Чабанова. «Предъявленный человек, – гласила факсограмма, – не служит ни в одном из правительственных учреждений, в том числе и КГБ.»
– Армейская разведка? – Предположил Чабанов.
– Но суетится-то душанбинская служба безопасности, – возразил Сергей.
– Интересно.
Из аэропорта Никитин, покатавшись по городу, поехал в гостиницу «Таджикистан». Для него был забронирован обычный одноместный люкс. Без одной минуты девять он вышел из номера, спустился вниз и вышел из гостиницы. В ту же секунду появилась белая «волга», в которую он сел.
– Здравствуйте, Олег Андреевич, – за рулем сидел стройный немолодой мужчина.
– Я рад тебя видеть, Алишер. Как здоровье родителей? Как жена, дети?
– Спасибо, все нормально. Как ваши? Лешка, наверное, уже с меня ростом?
– Повыше будет, – Никитин взглянул в боковое зеркальце.
– Что-то не так?
– Мне кажется, что я сегодня похож на английскую королеву, так меня опекают.
– Мои мальчики перестарались?
– Нет, твоих и своих я знаю.
– Быть такого не может, – водитель протянул руку к радиотелефону.
– Не спеши, Рахимов, пусть пока покатаются, подышат горным воздухом. Скажи мне здесь – положение серьезное?
– Да. Золотой мираж независимости вскружил голову многим.
– Твои люди могут все взять на себя?
– Сегодня нет. Мне нужно с полгода, чтобы создать свои структуры. А что Кремль?
– Там и слышать не хотят.
– Понятно.
Машина вылетела из уже подернутого вечерней дымкой города и понеслась по горному шоссе, вьющемуся по берегу реки. Дорога была пустынна, но минут через десять сзади появилось две машины. Рахимов посмотрел в зеркальце и, усмехнувшись, спросил:
– А это не могут быть ваши, из столицы?
– Это может быть кто угодно,-ответил Никитин. – Сколько их?
– Я вижу две машины.
– Нам далеко?
– Минут тридцать.
– Тогда убирай их.
Рахимов протянул руку к телефону:
– Я– Беркут! Три тройки, как поняли меня?
– Девятый понял вас – три тройки, – прохрипела в ответ трубка.
Передняя машина, отставала от «Волги» Никитина, метров на четыреста. В ней, кроме водителя, сидело еще трое крепких мужчин. Двое внимательно следили за проносящимися по сторонам кустами шиповника и облепихи. Третий задумчиво смотрел в лежащую на его коленях карту. Резкий поворот бросил всех троих вправо, и почти в тот же момент водитель вскрикнул:
– Шипы!
Команда человека с картой слилась с возгласом мужчины, сидящего справа:
– Из машины! – Крикнул один.
– Пулемет! – Взревел другой.
Но оба они опаздали.
Водитель затормозил, пытаясь прижать машину к скалам, чтобы не перевернуться, но она, нарвавшись всеми четырьмя колесами на стальные колючки, взлетела в воздух. В этот же миг пулеметная очередь вскрыла, как гигантским ножом, крышу автомобиля. Он еще, меденно переворачиваясь в воздухе, летел, а из всех дверей уже сыпались люди. Те, которые были справа, были тут же прошиты очередями и на землю упали мертвыми.
Мужчина с картой катился по каменистому откосу и не видел, что к нему с трех сторон бегут вооруженные люди. Он на мгновенье задержался на берегу горной реки, но это было не желание остановиться, а попытка оценить обстановку. Мужчина оттолкнулся от берега, но прежде чем он упал в кипящие струи воды, автоматные очереди прошили его крепкую грудь и вычернили кровью белую рубашку.
Водитель нырнул под руль и пока машина кувыркалась, успел достать телефон, нажать кнопку и прокричать в микрофон:
– Ведем бой!
Потом он, не замечая, что из его пальцев торчат осколки костей, снял с пояса гранату и выдернул чеку.
«Волга», прекратив кувыркаться, со страшным грохотом упала на крышу и, скрежеща металлом по вышербленному асфальту, заскользила в сторону откоса. Вокруг нее, пытаясь на ходу открыть дверцы и задержать движение, бежали люди в камуфляже. Машина уперлась в столбик ограждения и остановилась.Один из нападавших вырвал переднюю дверцу и, встретившись взглядом с залитыми кровью глазами водителя, отпрыгнул назад:
– Ложись!
Тяжелый взрыв подбросил «Волгу», накрывшую собой двоих людей, в комуфляже.
Вторая машина, отстававшая от первой метров на триста, не успев затормозить, получила в борт снаряд из гранатомета. Огонь, охвативший ее, испепелил всех пассажиров.
Последним на опустевшей к ночи дороге был мотоциклист, несшийся вслед второй машине, но не собиравшийся ее обгонять. Он ехал, прижимаясь к скалам и старался быть незамеченным. Когда впереди загремели пулеметные очереди, он остановил мотоцикл и несколько секунд сидел, не шевелясь, потом достал из сумки, укрепленной на заднем сидении, короткий автомат, снял шлем, осмотрелся и, медленно принялся взбираться на тянущуюся в горы осыпь. Он не заметил, что сзади, из-за камней, лежащих на берегу реки, поднялись двое мужчин в комуфлированной одежде. Один из них поднес к плечу снайперскую винтовку и, улыбаясь, наблюдал в прицел за поднимающимся в гору мотоциклистом.
– Может быть, возьмем живьем? – Спросил второй.
Снайпер улыбнулся еще шире. Он мягко дожал спусковой крючок. Почти неслышный выстрел подбросил беглеца. Раскинув руки, мотоциклист покатился вниз.Они обыскали его и, не найдя ничего в карманах, сбросили тело в ревущую от ярости и избытка сил реку.
– Беркут, я – девятый, приказ выполнен.
– Четыре минуты, – отметил Никитин, – неплохо.Знаешь, я всегда с теплотой вспоминаю свою службу в Душанбе. И все время кажется, что добрее и проще людей, чем таджики я не встречал.
Рахимов улыбнулся:
– И среди нас есть разные люди.
– Не знаю, я тут меньше встречал подонков и сволочей, чем в других частях света.
– Вот и приехал бы с женой и сыном сюда на пару недель, отдохнули бы нормально, покупались, шашлыка, фруктов поели…
– Время, дружище, время не то.
Машина проехала по небольшому бетонному мостику и, спустившись к реке, остановилась у чайханы. Уже почти стемнело. Никитин ступил на крупную гальку и полной грудью вздохнул прохладный, напоенный ароматами горных трав воздух. Добрая улыбка раздвинула его губы. Он улыбнулся не людям, ожидавшим его и поднявшимся навстречу с широкого топчана, а своим воспоминаниям.
– Хош омадед? – Склонившись в поклоне пожал ему руку широкоплечий мужчина лет шестидесяти.
Никитин хотел тоже ответить по-таджикски, но язык, почему-то, проговорил по-русски:
– Спасибо, все нормально.
Едва все поздоровались с Никитиным и, в соответствие с ранжиром, уселись, как из густеющей темноты появился невысокий человек. Он подошел к Рахимову, державшемуся позади московского гостя, и что-то зашептал:
Никитин, отвечая на чей-то вопрос, разобрал: «две машины, мотоцикл и девять человек…»
Минут двадцать шел традиционный медленный разговор с чаепитием о здоровье семей, погоде, видах на урожай, воспитании детей. Потом подали жареную рыбу и пиалы с чаем сменил коньяк. Зная, что московский гость не любит пить спиртное из пиалы, ему подали хрустальный бокал. Затем принесли шашлык, за которым последовал плов. Только часа через два заговорили о деле. Говорили негромко и недомолвками. Никитин, пользуясь тем, что стол был заставлен фруктами, ломтями арбузов и дынь, отвечал неспеша, смакуя еду и восторгаясь сладостью и нежностью плодов. Когда рассвет начал золотить вершины гор, снова подали чай, но прежде всем дали умыться. Один мужчина держал небольшой медный таз, другой поливал гостям на руки и подавал им полотенце.
– Я передам ваши условия своему начальству, – Никитин отставил в сторону пиалу и, отказавшись от очередной порции чая, встал, – благодарю вас за прием. Еда была изумительна, а фрукты и овощи неповторимы. Сейчас прошу меня простить, мне надо немедленно лететь домой. Я хотел задержаться в вашем прекрасном городе на несколько дней, но, наш разговор заставляет меня изменить планы. Через день – два вы получите ответ.
Рахимов взглянул на одного из вставших мужчин. Тот кивнул ему:
– Поезжайте к пограничникам – так надежнее и быстрее, – проговорил мужчина.
Они попрощались. Рахимов сел за руль. Никитин опустился на свое место сзади него. Но не успел Алишер завести машину, как к нему кто-то подошел. Полковник не прислушивался к шепоту. Беседа разозлила его и он, еще сидя за достарханом, едва сдерживал ярость. Теперь, в машине старого друга, с его лица сошла добрая улыбка и он, сжав зубы, прищуренными глазами смотрел в затемненные стекла, сдерживая себя от желания сейчас же приказать Рахимову пристрелить всех участников совещания. Он бы так и сделал, если бы верил, что это поможет делу.
– Ищите! – Приказал Алишер и тронул машину.
Только когда они выехали на шоссе, он поднял глаза к зеркальцу заднего обзора.
– Олег Андреевич, – с час назад кто-то, похоже, с дельтаплана, пытался осветить нас инфракрасным излучателем. Мои ребята говорят, что, скорее всего, это был прибор ночного видения. После второго выстрела, луч погас. Они обыскали все вокруг, но никого не нашли. Я приказал расширить район поиска. Он мог сам выключить прибор.
– А что нас можно было подслушать?
– Конечно, нет – у меня новые японские глушилки, но раз вы приказали…
– Ничего, – махнул рукой полковник, – даже если он жив, это ничего не меняет. Мне даже не интересно, кто это так настойчив. Сейчас меня волнует то, о чем говорил твой начальник. Скажи, он действительно может заварить всю эту кашу?
– Да. Когда наш любимый генсек провозгласил курс на создание «национальных квартир», наш генерал быстрее всех сориентировался и вышел на фундаменталистов. Я узнал об этом, когда у них появилось оружие. Перехватил пару караванов, задержал с десяток человек, а когда понял откуда ветер дует, то было поздно. Меня к этим делам не попустили.
– Плохо работаешь? – Никитин тут же пожалел о заданном вопросе и попытался сгладить неловкость. – Хотя, если бы мой начальник задумал бы что-то подобное, то я об этом даже бы не узнал.
Рахимов промолчал.
– Тогда я советую тебе сегодня же отправить семью ко мне в Москву. Я знаю этого человека.
– Я – то же. Поэтому, в час, когда ваш самолет сел в Душанбе, мои уехали к родственникам в Ленинабад. Там спокойнее, чем в Тауэре – оружия больше и люди надежнее.
Никитин вздохнул.
– В странные времена мы живем. Руководитель партии и государства, русский человек, разрушает страну. Самое интересное, что делает это из благих намерений, пытаясь модернизировать социализм. Генерал КГБ готов поднять восстание, чтобы обеспечить безбедное будущее своим внукам и правнукам. А два полковника намерены сохранить статус кво.
Рахимов молчал. Ему показалось, что он увидел высоко в небе парящий дельтаплан, но он не хотел волновать друга, который и так был озабочен происходящим…
* * *
Чабанов был разозлен. Боляско доложил ему о бессмысленной потере четверых человек и машины.
– Когда мы послали дельтапланериста с соответствующей техникой, – рассказал Сергей, – чтобы он нашел и записал о чем и с кем будет говорить этот странный москвич, они высветили его и ранили. Кроме того, весь дом так прикрывался, что ему не удалось ничего записать. У нас только номер машины, которая подобрала этого человека у гостиницы. Выбрался он на вертолете пограничников. Единственное, что нам удалось узнать, что прощаясь, начальник особого отдела управления погранвойск сказал ему, что через пару дней прилетит в Москву.
– Ну, что ж, – Чабанов пожал плечами, – ищите.
– Похоже ищем не только мы, – в голосе Боляско звучали извинительные нотки, – там была еще одна машина и мотоцикл…
– И что, они оказались удачливее?
– Нет, тоже убиты.
Через три дня полковник Рахимов, поздно вечером возвращался со службы. Он отпустил шофера за пару улиц до дома, чтобы немного пройтись. Сделав несколько шагов, он почувствовал, что кто-то идет за ним. Алишер, не оглядываясь, сунул руку под пиджак и снял свой пистолет с предохранителя. Проиходящее было странным. За многие годы службы никто и никогда не следил за ним. Много раз, когда он воевал в Афганистане, ему приходилось охотиться на людей, но, чтобы самому стать дичью – такого с ним еще не было.
После отъезда Никитина в управлении творилось что-то невообразимое. Люди, хотя бы частично посвященные, в проблемы, связанные с приездом московского начальства, разделились на два лагеря. Часть из них, считавшая что у них одна родина – Советский Союз, верная присяге и своему уже мертвому благодетелю Андропову, сгруппировалась вокруг Рахимова. Другие, уверенные в том, что Союз погиб и Таджикистану придется самому выбирать путь развития и поэтому каждый из них уже сейчас самостоятельно должен позаботиться о будущем своих семей, поддерживали начальника управления. Сам генерал ни о чем подобном даже не говорил. Он давно создал собственное подразделение, укомплектованное родственниками и лично преданными ему людьми и все эти дни боролся с собой, оттягивая момент принятия окончательного решения. Ему хотелось верить, что Москва примет его условия и все останется по-прежнему. А раз так, то ему остается ждать, когда власть в этой, на его взгляд аморфной и коррумпированной до мозга костей республике, упадет ему в руки. Ведь он был единственным человеком, владевшим всеми секретами местной партийной кухни, как и знавший все тайные наклонности ее лидеров. Когда Таджикский ЦК опирался на силу Кремля, пределом генеральской мечты была работа в Москве, с тем, чтобы после выхода на пенсию пользоваться кремлевской поликлиникой и санаторием в Архангельском. А сейчас… сейчас только дурак не набивал карманы золотом и долларами и только дурак не желал взять власть в республике. Он же и то, и другое заслужил многолетней нелегкой службой. Разве для того, чтобы остаться за бортом тонущего корабля, мальчишкой он воевал с бендеровцами? Или проливал кровь в Кашгаре, где по приказу НКВД, дрался с китайскими генералами, помогая уйгурам создать свое государство? Кто еще из знакомых московских генералов ходил с караваном оружия и наркотиков через Гиндукуш? А он ходил и не один раз. Нет, он сполна заслужил то, о чем просил Москву. Просил, а не требовал. Да, просил, создав крепкий тыл и опираясь на далекий Карачи, ведь ничего другого он не мог положить на чашу весов, чтобы уравновесить тяжесть московского Кремля. И этот мальчишка, Никитин – то же знаток Таджикистана. Послужил здесь пять лет, да три года повоевал в Афганистане, а туда же – губы улыбаются, а глаза, как автоматные стволы. Обещал через день – два ответить, но уже прошел третий, а столица все молчит.
Сейчас, проезжая мимо городского базара, он вдруг вспомнил, как много лет назад таким же июльским днем пришел сюда со своей молодой женой за покупками. Он принялся выбирать дыни, а жена встала в длинную очередь за газированной водой. Вдруг сзади кто-то вскрикнул. Он оглянулся и увидел, что его жена, закинув голову, медленно падает. К ней кинулся здоровенный мужчина-таджик и успел подхватить ее у самой земли. Никитин забыл о дыне и бросился к жене. От киоска с газводой к ним уже бежала продавщица со стаканом холодной воды. Двое незнакомых мужчин помогли ему донести жену до ворот какого-то склада, в котором было относительно прохладно. Из его глубины выскочила женщина со стулом в руках. Откуда-то появился лед, завернутый в носовой платок.
– Она же русская, – проговорил кто-то из окружавших их людей, – разве ей можно ходить с открытой головой под нашим солнцем?!
– Эй, – отмахнулась от этих слов продавщица газводы, забывшая о своей работе и огромной очереди, часть которой тоже стояла здесь и помогала приводить в чувство жену Никитина, – духтар баче дор.
«Девочка беременна, – перевел про себя с таджикского Никитин и удивился, – какая девочка, но если она говорит о его жене, то почему он не знает об этом? «
Продавшица прикладывала лед к прозрачным вискам его Веры и что-то шептала уже по-русски. Не сразу, но он понял, что она ругает его.
– Разве можно таскать ее по базару? – бормотала женщина. – Все мужчины дураки. Только дурак не заметит, что она носит под сердцем ребенка…
Собравшиеся люди сочувственно вздыхали.
Жена открыла глаза и, виновато улыбнувшись, протянула ему руку.
– Эй, – властно взмахнул снятой с головы фуражкой милицейский сержант, – разойдитесь, дайте человеку воздухом подышать.
Он вытер лоб и принялся махать перед лицом уже пришедшей в себя женщины свой фуражкой.
– Как ты? – Только сейчас, когда посторонние немного разошлись, Никитину удалось склонился к ней.
– Все уже прошло, – она подняла глаза и смутилась от того, что стала центром внимания стольких людей. – Спасибо.
– У тебя будет мальчик, – громко возвестила продавшица газводы, – только они так мучают нас.
Вера смутилась еще сильнее и встала. Люди принялись расходиться, а он, поддерживая жену под руку, заглянул в ее глаза.
– Я сразу сказала бы тебе, – ямочки на ее щеках вызвали в его душе щенячий восторг , – но сама не была в этом уверена. А какие тут прекрасные люди, чуть ли не весь базар кинулся мне помогать!..
Сейчас их Лешке уже шестнадцатый год. Он не только маму, но и его перерос. Да и он за эти годы из молодого учителя стал полковником комитета государственной безопаности и живет в Москве – столице Советского Союза.
Вспомнив о Москве, Никитин помрачнел. Союз разваливался. Лично он считал, что в этом виноват Горбачев и его окружение, начавшие перестройку здания с крыши – идеологии, а не с фундамента – экономики. Никитин, как-то, объясняя сыну суть реформ Ден Сяо Пина, сказал, что Китай выбрал единственный правильный путь возврата к капитализму. Ден решил сначала неспешно восстановить слой мелких собственников – владельцев парикмахерских, магазинчиков, бань, пекарен. Потом создать такую же частнособственническую основу на селе, восстановив класс тех, кого в России называли кулаками. И только потом переходить к приватизации средней и крупной промышленности. Это займет много лет, но даст возможность без крови и революций, без обнищания и трагедии ломки человеческих судеб медленно ввести рынок. Так, по его мнению, и должен работать, переделывая государство, настоящий отец нации, патриот своего отечества.
– Партийные функционеры, – говорил сыну Никитин, – вывернут руки любому реформатору, а если понадобиться, то и начнут гражданскую войну, только бы сохранить свое привилегированное положение. Поэтому им надо дать четко понять, что перестройка будет идти долго, почти не затрагивая их. Если они в это поверят, то и не заметят, как рядом с ними медленно вырос и укрепился слой независимых, привыкших самостоятельно мыслить и работать собственников. Со временем эти хозяева создадут свои партии, пошлют своих сыновей в армию и службу безопасности, тогда и можно будет говорить о создании нормальных рыночных отношений и переделке идеологической надстройки.
– Я не совсем уверен, что нынешний капитализм – это лучшее, что есть на нашей земле, – сказал сыну полковник, – но и из той трясины экономики, куда нас завели наши нерадивые генсеки, похоже, другого выхода нет.
– А вы – армия, – набычился юноша, – вы разве не можете взять власть в свои руки и переделать государство? Ведь чилийский диктатор Пиночет, ты мне сам это говорил, вывел страну в десятку развитых стран мира?
– У нас нет такого лидера, я не говорю, что Россия оскудела умами, но сейчас нет даже второго Андропова, – ответил Никитин, – да и тот не смог бы перестроить государство без крови. И еще не известно, кто в этой бы борьбе победил. Ведь и те, кто был против нас, тоже имеют свою службу безопасности и даже свою армию. Незримая гражданская война идет уже давно, только сейчас, слава богу, в ней гибнут профессионалы, псы войны, а не простой люд, женщины и дети. Я страшусь того, что она может выплеснуться на улицы городов. В этот раз наши «миролюбивые» соседи-демократы раздерут Русь по кускам. Русский народ слишком устал от войн, нищеты и болтавни, чтобы снова погрузиться в очередной кровавый кошмар. Страна и так едва удерживается на пороге гражданской бойни.
Он говорил с сыном достаточно откровенно не от того, что никого не боялся, Никитин знал – Алешка не был болтуном. Бывали случаи, когда сын даже дома предпочитал молчать, нежели бессмысленно сотрясать воздух.
Кроме того, люди Никитина раз в неделю проверяли всю его квартиру и за все эти годы ни разу не находил в ней подслушивающей аппаратуры. Обо всем остальном он бы узнал неприменно, потому что уже лет десять осторожно рассаживал преданных лично ему людей на различные посты не только в своем управлении, но и в любых структурах комитета, где только было можно. Дело в том, что полковник Никитин не был офицером комитета государственной безопасности в обычном понятии этого слова. Он работал в системе добывавшей деньги для КПСС и боровшейся с империализмом другими, не стандартными методами. Вот и сейчас он приехал в столицу Таджикистана не как сотрудник КГБ, а как преподаватель МГУ, участвующий в отборе студентов для факультета ядерной физики. И никто из местного руководства не знал, что он прибыл в Душанбе для проведения секретного совещания.
Разброд и шатание всех государственных структур, порожденные ежедневными нововведениями и хождением вокруг самого себя главного перестройщика – породили неуверенность в завтрашнем дне даже среди элиты Союза и, конечно, не обошли КГБ. Здесь тоже появились люди, решившие, что наступило время передала сложившихся структур, перераспределения власти и источников обогащения. Полковник хотел поговорить с людьми, которых знал много лет, которым верил, прежде чем заняться всей проблемой. Он сам считал положение катастрофическим – ведь то, что привело его в республику, было настоящим бунтом офицеров службы безопасности…
Через Таджикистан люди Чабанова отправляли за кардон туркменский каракуль. Поэтому Леонид Федорович всегда внимательно отслеживал обстановку в Душанбе и нежданно возникшее напряжении в местной службе безопасности озадачило его. Он понимал, что сейчас не то время, чтобы кто-то мог всерьез помешать его бизнесу, но не хотел никаких неожиданностей. С большим трудом из случайно подслушенного телефонного разговора удалось выяснить, что речь идет о приезде какого-то физика из Дубны.
– Здесь что-то не то, – глядя в глаза Леонида Федоровича, проговорил Боляско, – последнее посещение секретаря ЦК КПСС вызвало меньший переполох.
– Ревизор?– Задумался Чабанов.
– Не похоже…
Личность самого Никитина люди Боляско высветили в самолете. Его незаметно охраняли, за ним следили и делали это, по мнению Чабановских специалистов, два человека, представлявших различные структуры. На трапе самолета Никитина сфотографировали, но ответ, через несколько часов пришедший из Москвы, удивил Чабанова. «Предъявленный человек, – гласила факсограмма, – не служит ни в одном из правительственных учреждений, в том числе и КГБ.»
– Армейская разведка? – Предположил Чабанов.
– Но суетится-то душанбинская служба безопасности, – возразил Сергей.
– Интересно.
Из аэропорта Никитин, покатавшись по городу, поехал в гостиницу «Таджикистан». Для него был забронирован обычный одноместный люкс. Без одной минуты девять он вышел из номера, спустился вниз и вышел из гостиницы. В ту же секунду появилась белая «волга», в которую он сел.
– Здравствуйте, Олег Андреевич, – за рулем сидел стройный немолодой мужчина.
– Я рад тебя видеть, Алишер. Как здоровье родителей? Как жена, дети?
– Спасибо, все нормально. Как ваши? Лешка, наверное, уже с меня ростом?
– Повыше будет, – Никитин взглянул в боковое зеркальце.
– Что-то не так?
– Мне кажется, что я сегодня похож на английскую королеву, так меня опекают.
– Мои мальчики перестарались?
– Нет, твоих и своих я знаю.
– Быть такого не может, – водитель протянул руку к радиотелефону.
– Не спеши, Рахимов, пусть пока покатаются, подышат горным воздухом. Скажи мне здесь – положение серьезное?
– Да. Золотой мираж независимости вскружил голову многим.
– Твои люди могут все взять на себя?
– Сегодня нет. Мне нужно с полгода, чтобы создать свои структуры. А что Кремль?
– Там и слышать не хотят.
– Понятно.
Машина вылетела из уже подернутого вечерней дымкой города и понеслась по горному шоссе, вьющемуся по берегу реки. Дорога была пустынна, но минут через десять сзади появилось две машины. Рахимов посмотрел в зеркальце и, усмехнувшись, спросил:
– А это не могут быть ваши, из столицы?
– Это может быть кто угодно,-ответил Никитин. – Сколько их?
– Я вижу две машины.
– Нам далеко?
– Минут тридцать.
– Тогда убирай их.
Рахимов протянул руку к телефону:
– Я– Беркут! Три тройки, как поняли меня?
– Девятый понял вас – три тройки, – прохрипела в ответ трубка.
Передняя машина, отставала от «Волги» Никитина, метров на четыреста. В ней, кроме водителя, сидело еще трое крепких мужчин. Двое внимательно следили за проносящимися по сторонам кустами шиповника и облепихи. Третий задумчиво смотрел в лежащую на его коленях карту. Резкий поворот бросил всех троих вправо, и почти в тот же момент водитель вскрикнул:
– Шипы!
Команда человека с картой слилась с возгласом мужчины, сидящего справа:
– Из машины! – Крикнул один.
– Пулемет! – Взревел другой.
Но оба они опаздали.
Водитель затормозил, пытаясь прижать машину к скалам, чтобы не перевернуться, но она, нарвавшись всеми четырьмя колесами на стальные колючки, взлетела в воздух. В этот же миг пулеметная очередь вскрыла, как гигантским ножом, крышу автомобиля. Он еще, меденно переворачиваясь в воздухе, летел, а из всех дверей уже сыпались люди. Те, которые были справа, были тут же прошиты очередями и на землю упали мертвыми.
Мужчина с картой катился по каменистому откосу и не видел, что к нему с трех сторон бегут вооруженные люди. Он на мгновенье задержался на берегу горной реки, но это было не желание остановиться, а попытка оценить обстановку. Мужчина оттолкнулся от берега, но прежде чем он упал в кипящие струи воды, автоматные очереди прошили его крепкую грудь и вычернили кровью белую рубашку.
Водитель нырнул под руль и пока машина кувыркалась, успел достать телефон, нажать кнопку и прокричать в микрофон:
– Ведем бой!
Потом он, не замечая, что из его пальцев торчат осколки костей, снял с пояса гранату и выдернул чеку.
«Волга», прекратив кувыркаться, со страшным грохотом упала на крышу и, скрежеща металлом по вышербленному асфальту, заскользила в сторону откоса. Вокруг нее, пытаясь на ходу открыть дверцы и задержать движение, бежали люди в камуфляже. Машина уперлась в столбик ограждения и остановилась.Один из нападавших вырвал переднюю дверцу и, встретившись взглядом с залитыми кровью глазами водителя, отпрыгнул назад:
– Ложись!
Тяжелый взрыв подбросил «Волгу», накрывшую собой двоих людей, в комуфляже.
Вторая машина, отстававшая от первой метров на триста, не успев затормозить, получила в борт снаряд из гранатомета. Огонь, охвативший ее, испепелил всех пассажиров.
Последним на опустевшей к ночи дороге был мотоциклист, несшийся вслед второй машине, но не собиравшийся ее обгонять. Он ехал, прижимаясь к скалам и старался быть незамеченным. Когда впереди загремели пулеметные очереди, он остановил мотоцикл и несколько секунд сидел, не шевелясь, потом достал из сумки, укрепленной на заднем сидении, короткий автомат, снял шлем, осмотрелся и, медленно принялся взбираться на тянущуюся в горы осыпь. Он не заметил, что сзади, из-за камней, лежащих на берегу реки, поднялись двое мужчин в комуфлированной одежде. Один из них поднес к плечу снайперскую винтовку и, улыбаясь, наблюдал в прицел за поднимающимся в гору мотоциклистом.
– Может быть, возьмем живьем? – Спросил второй.
Снайпер улыбнулся еще шире. Он мягко дожал спусковой крючок. Почти неслышный выстрел подбросил беглеца. Раскинув руки, мотоциклист покатился вниз.Они обыскали его и, не найдя ничего в карманах, сбросили тело в ревущую от ярости и избытка сил реку.
– Беркут, я – девятый, приказ выполнен.
– Четыре минуты, – отметил Никитин, – неплохо.Знаешь, я всегда с теплотой вспоминаю свою службу в Душанбе. И все время кажется, что добрее и проще людей, чем таджики я не встречал.
Рахимов улыбнулся:
– И среди нас есть разные люди.
– Не знаю, я тут меньше встречал подонков и сволочей, чем в других частях света.
– Вот и приехал бы с женой и сыном сюда на пару недель, отдохнули бы нормально, покупались, шашлыка, фруктов поели…
– Время, дружище, время не то.
Машина проехала по небольшому бетонному мостику и, спустившись к реке, остановилась у чайханы. Уже почти стемнело. Никитин ступил на крупную гальку и полной грудью вздохнул прохладный, напоенный ароматами горных трав воздух. Добрая улыбка раздвинула его губы. Он улыбнулся не людям, ожидавшим его и поднявшимся навстречу с широкого топчана, а своим воспоминаниям.
– Хош омадед? – Склонившись в поклоне пожал ему руку широкоплечий мужчина лет шестидесяти.
Никитин хотел тоже ответить по-таджикски, но язык, почему-то, проговорил по-русски:
– Спасибо, все нормально.
Едва все поздоровались с Никитиным и, в соответствие с ранжиром, уселись, как из густеющей темноты появился невысокий человек. Он подошел к Рахимову, державшемуся позади московского гостя, и что-то зашептал:
Никитин, отвечая на чей-то вопрос, разобрал: «две машины, мотоцикл и девять человек…»
Минут двадцать шел традиционный медленный разговор с чаепитием о здоровье семей, погоде, видах на урожай, воспитании детей. Потом подали жареную рыбу и пиалы с чаем сменил коньяк. Зная, что московский гость не любит пить спиртное из пиалы, ему подали хрустальный бокал. Затем принесли шашлык, за которым последовал плов. Только часа через два заговорили о деле. Говорили негромко и недомолвками. Никитин, пользуясь тем, что стол был заставлен фруктами, ломтями арбузов и дынь, отвечал неспеша, смакуя еду и восторгаясь сладостью и нежностью плодов. Когда рассвет начал золотить вершины гор, снова подали чай, но прежде всем дали умыться. Один мужчина держал небольшой медный таз, другой поливал гостям на руки и подавал им полотенце.
– Я передам ваши условия своему начальству, – Никитин отставил в сторону пиалу и, отказавшись от очередной порции чая, встал, – благодарю вас за прием. Еда была изумительна, а фрукты и овощи неповторимы. Сейчас прошу меня простить, мне надо немедленно лететь домой. Я хотел задержаться в вашем прекрасном городе на несколько дней, но, наш разговор заставляет меня изменить планы. Через день – два вы получите ответ.
Рахимов взглянул на одного из вставших мужчин. Тот кивнул ему:
– Поезжайте к пограничникам – так надежнее и быстрее, – проговорил мужчина.
Они попрощались. Рахимов сел за руль. Никитин опустился на свое место сзади него. Но не успел Алишер завести машину, как к нему кто-то подошел. Полковник не прислушивался к шепоту. Беседа разозлила его и он, еще сидя за достарханом, едва сдерживал ярость. Теперь, в машине старого друга, с его лица сошла добрая улыбка и он, сжав зубы, прищуренными глазами смотрел в затемненные стекла, сдерживая себя от желания сейчас же приказать Рахимову пристрелить всех участников совещания. Он бы так и сделал, если бы верил, что это поможет делу.
– Ищите! – Приказал Алишер и тронул машину.
Только когда они выехали на шоссе, он поднял глаза к зеркальцу заднего обзора.
– Олег Андреевич, – с час назад кто-то, похоже, с дельтаплана, пытался осветить нас инфракрасным излучателем. Мои ребята говорят, что, скорее всего, это был прибор ночного видения. После второго выстрела, луч погас. Они обыскали все вокруг, но никого не нашли. Я приказал расширить район поиска. Он мог сам выключить прибор.
– А что нас можно было подслушать?
– Конечно, нет – у меня новые японские глушилки, но раз вы приказали…
– Ничего, – махнул рукой полковник, – даже если он жив, это ничего не меняет. Мне даже не интересно, кто это так настойчив. Сейчас меня волнует то, о чем говорил твой начальник. Скажи, он действительно может заварить всю эту кашу?
– Да. Когда наш любимый генсек провозгласил курс на создание «национальных квартир», наш генерал быстрее всех сориентировался и вышел на фундаменталистов. Я узнал об этом, когда у них появилось оружие. Перехватил пару караванов, задержал с десяток человек, а когда понял откуда ветер дует, то было поздно. Меня к этим делам не попустили.
– Плохо работаешь? – Никитин тут же пожалел о заданном вопросе и попытался сгладить неловкость. – Хотя, если бы мой начальник задумал бы что-то подобное, то я об этом даже бы не узнал.
Рахимов промолчал.
– Тогда я советую тебе сегодня же отправить семью ко мне в Москву. Я знаю этого человека.
– Я – то же. Поэтому, в час, когда ваш самолет сел в Душанбе, мои уехали к родственникам в Ленинабад. Там спокойнее, чем в Тауэре – оружия больше и люди надежнее.
Никитин вздохнул.
– В странные времена мы живем. Руководитель партии и государства, русский человек, разрушает страну. Самое интересное, что делает это из благих намерений, пытаясь модернизировать социализм. Генерал КГБ готов поднять восстание, чтобы обеспечить безбедное будущее своим внукам и правнукам. А два полковника намерены сохранить статус кво.
Рахимов молчал. Ему показалось, что он увидел высоко в небе парящий дельтаплан, но он не хотел волновать друга, который и так был озабочен происходящим…
* * *
Чабанов был разозлен. Боляско доложил ему о бессмысленной потере четверых человек и машины.
– Когда мы послали дельтапланериста с соответствующей техникой, – рассказал Сергей, – чтобы он нашел и записал о чем и с кем будет говорить этот странный москвич, они высветили его и ранили. Кроме того, весь дом так прикрывался, что ему не удалось ничего записать. У нас только номер машины, которая подобрала этого человека у гостиницы. Выбрался он на вертолете пограничников. Единственное, что нам удалось узнать, что прощаясь, начальник особого отдела управления погранвойск сказал ему, что через пару дней прилетит в Москву.
– Ну, что ж, – Чабанов пожал плечами, – ищите.
– Похоже ищем не только мы, – в голосе Боляско звучали извинительные нотки, – там была еще одна машина и мотоцикл…
– И что, они оказались удачливее?
– Нет, тоже убиты.
Через три дня полковник Рахимов, поздно вечером возвращался со службы. Он отпустил шофера за пару улиц до дома, чтобы немного пройтись. Сделав несколько шагов, он почувствовал, что кто-то идет за ним. Алишер, не оглядываясь, сунул руку под пиджак и снял свой пистолет с предохранителя. Проиходящее было странным. За многие годы службы никто и никогда не следил за ним. Много раз, когда он воевал в Афганистане, ему приходилось охотиться на людей, но, чтобы самому стать дичью – такого с ним еще не было.
После отъезда Никитина в управлении творилось что-то невообразимое. Люди, хотя бы частично посвященные, в проблемы, связанные с приездом московского начальства, разделились на два лагеря. Часть из них, считавшая что у них одна родина – Советский Союз, верная присяге и своему уже мертвому благодетелю Андропову, сгруппировалась вокруг Рахимова. Другие, уверенные в том, что Союз погиб и Таджикистану придется самому выбирать путь развития и поэтому каждый из них уже сейчас самостоятельно должен позаботиться о будущем своих семей, поддерживали начальника управления. Сам генерал ни о чем подобном даже не говорил. Он давно создал собственное подразделение, укомплектованное родственниками и лично преданными ему людьми и все эти дни боролся с собой, оттягивая момент принятия окончательного решения. Ему хотелось верить, что Москва примет его условия и все останется по-прежнему. А раз так, то ему остается ждать, когда власть в этой, на его взгляд аморфной и коррумпированной до мозга костей республике, упадет ему в руки. Ведь он был единственным человеком, владевшим всеми секретами местной партийной кухни, как и знавший все тайные наклонности ее лидеров. Когда Таджикский ЦК опирался на силу Кремля, пределом генеральской мечты была работа в Москве, с тем, чтобы после выхода на пенсию пользоваться кремлевской поликлиникой и санаторием в Архангельском. А сейчас… сейчас только дурак не набивал карманы золотом и долларами и только дурак не желал взять власть в республике. Он же и то, и другое заслужил многолетней нелегкой службой. Разве для того, чтобы остаться за бортом тонущего корабля, мальчишкой он воевал с бендеровцами? Или проливал кровь в Кашгаре, где по приказу НКВД, дрался с китайскими генералами, помогая уйгурам создать свое государство? Кто еще из знакомых московских генералов ходил с караваном оружия и наркотиков через Гиндукуш? А он ходил и не один раз. Нет, он сполна заслужил то, о чем просил Москву. Просил, а не требовал. Да, просил, создав крепкий тыл и опираясь на далекий Карачи, ведь ничего другого он не мог положить на чашу весов, чтобы уравновесить тяжесть московского Кремля. И этот мальчишка, Никитин – то же знаток Таджикистана. Послужил здесь пять лет, да три года повоевал в Афганистане, а туда же – губы улыбаются, а глаза, как автоматные стволы. Обещал через день – два ответить, но уже прошел третий, а столица все молчит.