Страница:
Они еще долго говорили о музыке, живописи и танце. Только, когда за окном начало светлеть, а к пустым бутылкам добавилось еще три, Чабанов понял, что нашел достойного противника.
– Ну, – сказал он, поднимаясь из-за стола, – по последней и спать. Мы оба сегодня славно потрудились.
– И славно отдохнули, – добавил Приходько.
Они выпили. Леонид Федорович пошел спать, а Станислав Николаевич вышел на крыльцо и долго стоял, глядя в предрассветное небо. Он думал о превратностях судьбы, в одночасье превратившей его, перспективного разведчика, сначала в пенсионера, а потом и в члена бандитской группировки. Он был уверен, что время не оставило для него ничего другого. В стране, где сама власть давно превратилась в преступный клан, где с самого начала века царствовали сила и беззаконие, у любого человека было лишь два выбора – работать на банду, утверждающую, что она власть, или самому стать в ряды этой власти. Он, пройдя первый этап, сейчас поднимался до второго.
Приходько улыбнулся первому лучу солнца и со спокойной душой пошел спать.
Целую неделю он сам и его люди, которым он верил, но, тем не менее, щедро платил, искали Никитина и не могли найти. Исчерпав все видимые возможности, Приходько решил поехать к вышедшему много лет назад на пенсию бывшему начальнику отдела кадров КГБ. Он когда-то с поистине отеческой добротой отнесся к еще молодому выпускнику МГИМО Приходько, а тот, во время редких наездов в Москву, никогда не забывал передать ему небольшой подарок.
Генерал Соловьев жил на даче и радовался жизни. Большую часть дня он проводил в любимом розарии, а ночи – за пишущей машинкой, сочиняя детективные романы. Может быть, поэтому, несмотря на свои семьдесять девять лет, генерал был здоров и подвижен. Приходько, помня о пунктуальности Соловьева, приехал к КПП дачного поселка ровно за десять минут до встречи.
– К генералу Соловьеву, – приказным тоном проговорил он, протягивая часовому свое удостоверение.
Солдат внимательно посмотрел документ, сличил фотографию с оригиналом, потом поднялся в караулку. Там он пролистал журнал посещений и найдя нужную страницу, снова сравнил фамилию того, кто должен был приехать, с удостоверением, записал его номер и дату выдачи. Только после этого он вернулся к машине и открыл ворота.
До встречи оставалась ровно минута, когда Приходько подьехал к даче Соловьева. Он увидел в кроне деревьев, нависающего над воротами, телекамеру и только тронул ручку двери, собираясь выйти из машины, как створки начали разъезжаться, давая ему возможность проехать внутрь двора. С левой стороны широкой, бетонированной площадки были обозначены места для парковки машин. Он аккуратно поставил свою «Волгу» и выбрался наружу. На ступенях двуэтажного кирпичного дома его встретил солдат с петлицами КГБ.
– Полковник Приходько? – Спросил он, вскинув руку к пилотке, – генерал ждет вас в розарии. Я провожу вас.
В огромном застекленном от земли до крыши розарии было душно. Генерал был одет в легкий костюм из тонкого светло– коричневого вельвета, на шее был повязан голубой платок, оттенявший ослепительно белую рубашку. Его невысокая, сухая фигура была по-прежнему стремительна и легка, а рука, которой он пожал ладонь Приходько, все еще походила на стальной зажим.
– Я слышал, что они отправили тебя на пенсию, – чуть приобняв гостя, генерал провел его к легкому столику, накрытому во дворе, вблизи дверей в розарий. – Это непростительная ошибка, как все, что делается в нашей стране в последнее время. Жаль, что Юрий Владимирович так мало пожил. Он бы смог вернуть нам былое величие и ленинские нормы поведения.
– Н-да-а. – Приходько вздохнул и пожал плечами, – похоже бог и удача отвернулись от нас.
– Ну, не надо так мрачно, – хозяин открыл бутылку виски и плеснул по немного в два широкогорлых хрустальных бокала. – Тебе со льдом?
– Да, пожалуйста.
– Ну, за нас, за Россию!
– За ваше здоровье, товарищ генерал!
Чуть пригубив, Соловьев отставил бокал.
– Ты последнее время работал в Голландии?
– Да.
– В парке тюльпанов, в городке Койкенхофф, конечно бывал?
– Прелестное место.
– Я тут, как-то, говорил с высоким московским начальством, предлагая им создать нечно подобное у нас,только посадив парк роз. Они меня не поняли.
– Увы, похоже, наши власти оскудели мозгами, а все оборотистые, умные люди только и мечтают, как бы сбежать за кардон.
Генерал подлил виски в бокал гостя и поднял свой:
– Это не страшно. Русь много раз наполняла своими мозгами Европу и Америку и не оскудевала на таланты. Каждый раз у нас рождались новые Ломоносовы и Королевы. Выпьем за русского мужика, все перенесшего и ко всему готового!
За неспешным разговором Приходько не заметил, как прошли два часа. Он посмотрел на часы только тогда, когда к ним неслышно подошел солдат, приведший его сюда, и протянул Соловьеву небольшой подносик со стаканом воды и темной таблеткой.
– Пью эту отраву, – генерал мгновенно глотнул лекарство, – только чтобы не волновать дочку. Какой-то лекарь ей сказал, что у меня что-то с кровью не в порядке – то ли железа, то ли меди не хватает, хотя я все эти годы был уверен, что стали во мне больше чем надо.
Гость вслед за хозяином рассмеялся и, дождавшись, пока солдат отойдет, поднял глаза на Соловьева:
– У меня к вам личная просьба, – Приходько положил перед генералом фотографии Никитина, – мне надо встретиться с этим человеком.
Хозяин коротко взглянул на снимки и усмехнулся:
– Значит тебя вывели из официальной игры, чтобы ты строил мост на Запад?
В глазах старика было что-то такое, что заставило гостя сжаться до предела. Он не отводил взгляда от крохотных, но холодных, как два пистолетных ствола, глаз генерала.
– Я не спрашиваю кто – круг людей, способных приказывать тебе, достаточно узок. Похоже, что ты не мог отказаться, хотя и вступил в игру пострашнее той, которую вел все эти годы. В Лэнгли и Пулахе всегда ценили наших людей, а здесь… – Он махнул рукой и снова налил виски. – Мне жаль тебя.
– Иногда, – Приходько опустил глаза, вдруг испугавшись, что генерал поймет, что сейчас он работает не на Кремль, а на самого себя, – выбора не остается.
– Н-да-а. Это Никитин Олег Андреевич. Когда десять лет назад его забирали от нас в экономическое управление ЦК он был майором, сейчас, наверное, как и ты полковник, если не генерал. Снимки сделаны в Душанбе: на Зеленом базаре и улице Лахути. Через Таджикистан и Туркмению мы проложили много дорог, может быть и он…
Приходько поднял бокал:
– Благодарю вас, товарищ генерал, вы очень помогли мне. Даст бог, все сложится нормально и мы еще с вами будем жить в великой России.
Они оба выпили до дна и генерал проводил гостя до машины.
* * *
Десять дней, многолетний опыт разведчика, все возможные связи и двадцать тысяч долларов пришлось использовать Приходько, чтобы только собрать данные и выйти на начальника секретариата управления, где работал Никитин.
Глеб Аркадьевич Сухой все свои тридцать лет производственного стажа провел в кабинетных трудах. Начинал он с инструктора райкома комсомола, потом прошел все ступени партийной работы, добравшись до заведующего секретариатом ЦК Узбекистана и уже оттуда попал в Москву. Это был работоспособный и незаметный человек, который на лету схватывал любое желание начальника. Он был однолюб и, вырастив двоих взрослых детей, всегда оставался верен своей жене. Спирное он пил без желания и плохо переносил, поэтому со всех дежурных пьянок уходил первым, но шел не домой, а в рабочий кабинет. Может быть, это и спасало его от начальственного гнева, обычно обрушивавшегося на того, кто выпадал из общего строя. Жил Сухой просто, к деньгам и женщинам был равнодушен. С детьми отношения были не самые лучшие и внуки редко бывали у занятого деда. За почти пятнадцать лет работы в столице у Глеба Аркадьевича был один странный период. Лет восемь назад он почти месяц каждое утро ходил в машбюро и, остановившись в дверях, несколько минут смотрел на юную машинистку по имени Ася. Она была худа и угловата и больше походила на нестриженного мальчишку, чем на девушку, но Сухой, глядя на нее, даже светлел лицом. Эти экскурсии в машбюро прервались так же неожиданно, как и начались. Ровно через месяц Сухой стал обходить комнату машинисток, а еще через полгода Ася уволилась и больше о ней никто не слышал.
Люди Приходько с большим трудом нашли адрес этой женщины, но встретитmся с ней Станислав Николаевич решил сам. Жила Ася Васильева в Подлипках, работала секретарем в жилуправлении.
«Дважды была замужем, но почему-то не обзавелась детьми», – размышляя над этим, Приходько подошел к крохотному домику, в котором жила Васильева. Ему казалось, что она знает что-то такое, о чем Сухой предпочитает не помнить. Ведь за все эти годы, он так и ни разу не зашел в машбюро, словно там теперь обитали привидения.
Васильева была стройной, подтянутой женщиной с редкими, чуть тронутыми сединой короткостриженными волосами. В ее взгляде светилась спокойная уверенность в себе. Она внимательно прочла удостоверение Приходько и, чуть отступив в сторону, пригласила его в дом. Он был ухожен и чист. На круглом столе, покрытом кремовой скатертью, стояла простенькая вазочка с полевыми ромашками.
– Вы, уж, простите меня, – смутился Приходько, – про цветы я, как-то, забыл. Но у меня есть коробка прекрасных шоколадных конфет. И я бы с удовольствием выпил с вами чашечку чая.
– Уже давно цветы я дарю себе сама, – усмехнулась женщина, но он не увидел в ее глазах ни горечь, ни обиды на мужчин. – А чаю мы сейчас с вами выпьем. У меня есть прекрасный сбор – ромашка, зверобой, мята.
Гость достал конфеты, хозяйка принесла чашки, вазочку с вишневым вареньем и блюдце с сухариками. Она все делала спокойно и неспеша. Приходько редко приходилось говорить с людьми, показывая свое удостоверение офицера КГБ, потому что он никогда не работал в своей стране и получил этот документ в виде некоторой моральной компенсации вместе с документами о пенсии, но, тем не менее, его удивляло спокойствие женщины. В нем не было никакой нарочитости. Это было состояние души и он понял, что с ней можно говорить просто и открыто.
– Прошу меня простить, но я вынужден задать вам несколько вопросов, которые могут вызвать у вас неприятные воспоминания.
– Я слушаю вас, – она отставила чашку и посмотрела ему в глаза.
– Я хотел бы узнать о том, что у вас произошло с Глебом Аркадьевичем Сухим.
Васильева опустила глаза, взяла в руки чашку и медленно отпила маленький глоточек.
– Собственно, рассказывать нечего, потому что между нами ничего не было. После того, как я окончила курсы машинисток, моя преподавательница предложила мне место в бюро управления, где работал Глеб Аркадьевич. Через неделю или две я заметила, что он стал по утрам заходить к нам и смотреть на меня. Там не было моих сверстниц, но заведующая предупредила меня, чтобы я вела себя с ним строго. «У нас эти шуры-муры не приветствуются», – сказала она. Хотя ничего и не было. Он стоял у двери и смотрел на меня, а я работала. Постоит несколько минут и уйдет. Потом, как-то, в пятницу, вечером, когда в комнате никого не было, он зашел и сказал, что хочет посмотреть как я живу. Он знал, что у меня никого нет. Я не посмела отказать. Сюда мы ехали в одном вагоне электрички, но сидели поразнь. Зашли в дом, я накрыла на стол. Он выпил две рюмки водки и стал говорить мне о том, что любит меня и жить без меня не может. Тут к нам ворвался пьяный соседский Витька. Он еще в школе ухаживал за мной и кинулся на Сухого. Витька всего несколько дней назад, как освободился из тюрьмы. Сидел за драку. Сосед кричал, что прямо сейчас опустит моего плешивого хахаля. Я не поняла, что это значит, испугалась и кинулась между ними. Витька сильно ударил меня, я упала и потеряла сознание, а когда пришла в себя, но увидела странную картину. Глеб Аркадьевич стоял в спущенных брюках, упираясь руками в стул, а Витька сзади… Одним словом,.. они совокуплялись. Мне снова стало дурно. Опять я пришла в себя от шепота Сухого. Он просил Витьку все повторить: «Ты сильный, ты можешь еще несколько раз, ну, пожалуйста, я только слышал об этом, мне никогда не было так хорошо…» Пьяный Витька что-то мычал и тогда, тогда он взял в рот… – Женщина судорожно глотнула. По ее лицу пробежала судорога.
– Меня стошнило и я еле успела выскочить из дома. Потом я услышала как кто-то, рыдая, бежит по двору. Оглянулась – это Сухой. Он выскочил за калитку и больше я его не видела, а, доработав до отпуска, уволилась. Вот и вся история.
Она подняла глаза и Приходько увидел в них отвращение. Ему показалось, что именно это чувство и не позволило Васильевой создать нормальную семью и обзавестись детьми. После того случая ей было противно не то что жить, а смотреть на мужчин.
– А этот, соседский Витька?
– Он через пару недель ударил кого-то на танцах ножом и снова сел в тюрьму, а там через несколько лет умер. Его мать мне расказывала, что он болел туберкулезом и от этого помер.
Приходько выключил лежащий в кармане диктофон и поднялся.
– У вас прекрасный чай, спасибо вам.
Через день, с командировкой Мурманского обкома и документами на имя заведующего общим отделом областного кимитета партии Сидорова, он вошел в здание, где работал Сухой. Сейчас Приходько не узнали бы и близкие приятели. На его лице были толстые очки, едва державшиеся на красном, напоминавшем перезревший помидор, носу. Кроме того, он пополнел и потерял половину своих волос. Люди, знавшие настоящего Сидорова, сказали бы, что этот человек очень на него похож.
Время было предобеденным и почти все работники управления стремительными ручейками текли в столовую. Приходько знал, что Сухой часто задерживается в кабинете и спускается покушать минут за пять до окончания перерыва. Он коротко стукнул в дверь кабинета начальника секретариата и тут же шагнул через порог.
Глеб Аркадьевич никого не ждал и собирался выходить из кабинета. Он удивленно вскинул свое крупное, породистое лицо, но Приходько опередил его:
– Я отниму у вас только три минуты, оставшиеся до перерыва. Я приехал издалека по неотложному делу. – Резким, командным голосом проговорил гость, зная, как хозяин реагирует на такой тон.
Сухой стремительно перенес мощное, тяжелое тело за стол и опустился в свое кресло. Он бросил взгляд на часы, а гость, открыв дипломат, включил на всякий случай глушилку и достал диктофон. Густые брови Сухого полезли вверх, но услышав первые слова Васильевой, опустились вниз. Квадратный подбородок дрогнул и Глеб Аркадьевич, сжав обеими руками подлокотники, стал медленно подниматься.
– Вы хотите сказать, что Иван Петрович спокойно перенесет рассказ Аси Васильевой, – в голосе Приходько звучала насмешка, – а Егор Кузьмич прикажет увековечить вашу память возведением бюста на родине?
Грузное тело Сухого, приподнявшееся в кресле, так и осталось в этом неудобном положении. Его лицо покрылось красными пятнами, а воздух с тяжелым хрипом едва пробивался сквозь пересохшие губы.
– Положите под язык таблетку «Эренита», – гость скользящим движением запустил по полированной поверхности стола пакетик с лекарством. Это лучше, чем валидол, которым вы обычно пользуетесь.
Сухой тяжело опустился в кресло. Его дрожащие пальцы с трудом выдавили из-под фольги таблетку. Он положил ее в рот и привычно причмокнул губами.
– Ну, вот и хорошо. Мне нужна разовая информация, о которой никто не узнает, более того, я обещаю, что она не покинет пределов Союза и не попадет в прессу. Вы удовлетворите мое любопытство, запись мы сразу сотрем и я поклянусь забыть о вас, как, впрочем, – Приходько широко улыбнулся и поправил очки, – и вы обо мне. Я о вас много знаю и уверен, что ваше рациональное мышление поскажет вам единственно верное решение.
– Это все бред… У вас нет свидетелей… Я был пьян..
– Вы еще добавьте, что ничего не помните, – в голосе Приходько появилась жесткость, не вязавшаяся с красным носом и мелкими бусинками глаз, почти не видных из-за толстых стекол очков. – Свидетели есть, но в вашем случае это уже не играет никакой роли. Или я не прав?
Сухой опустил голову и принялся что-то разглядывать на полированной столешнице.
– Итак, – тоном, не терпящим возражений, проговорил гость, – мне нужен отчет или стенограмма доклада начальству после поездки в Душанбе этого человека.
Приходько положил перед Сухим несколько фотографий Никитина.
Хозяин кабинета, взглянув на них, чуть слышно застонал.
– Возьмите себя в руки, – Приходько чуть не хлопнул по столу, – у меня нет времени оказывать вам медицинскую помощь.
– Это секретные данные, – пролепетал Глеб Аркадьевич.
– Да вы что? – Ерничая, улыбнулся Приходько.
Сухой, шатаясь, встал из-за стола и направился к сейфу.
– У меня есть не расшифрованная стенограмма его доклада начальнику управления…
– Давайте, я взгляну на нее.
Дрожащие пальцы хозяина не сразу смогли попасть ключом в замочную скважину и Приходько, строго контролировавшему время, захотелось помочь этому насмерть перепуганному человеку, но он сдержал себя.
– Вот, – Сухой положил на стол несколько листов белой бумаги, испещренных значками скорописи, – только их нельзя выносить из кабинета.
Приходько поднял палец, призывая мужчину к молчанию и, проглядывая листы, стал медленно переворачивать их один за другим. Положив седьмой лист, который лежал последним, в папку, он отодвинул их в сторону владельца и поднялся.
– Прощайте и забудьте обо всем.
Проверясь и скользя в толпе, покупателей ГУМа, Приходько снял очки, отклеил нос, положил портфель в пестрый полиэтиленовый пакет и выбросил серую шляпу. Из магазина вышел подтянутый человек средних лет в модном плаще. Его никак нельзя было принять за приезжего с севера, только что выходившего из ЦК. Медленно прогуливаясь по Москве, он на театральной площади спустился в метро и поехал в Медведково.
На следующий день Приходько встретился с Чабановым.
Леонид Федорович только на два дня вылетал домой, чтобы похоронить жену и поговорить со следователем. Все остальное время он почти безвылазно жил у Шамаханской царицы, сплетая московскую сеть и ожидая информацию Приходько. Дочери он сказал, что после смерти матери, не может жить в старой квартире и попросил ее подобрать место для строительства дома на две семьи. Дочь с затем решили жить на берегу реки, вблизи соснового бора. Теперь там спешным порядком возводился двухэтажный коттедж для Чабанова и семьи его дочери.
Чабанов и Приходько сидели в уютном кабинетике небольшого ресторанчика. Он был свежеотделан деревом, и Леонид Федорович наслаждался запахом хвои и древесной смолы. Негромкая музыка лилась со стен, подсвеченных неярким, теплым светом. Обслуживание было ненавязчивым и почти незаметным. Когда они перешли к десерту и закурили, Приходько протянул Чабанову небольшую пачку бумаги, сложенную в три узкие полосы.
– Это то, о чем вы просили.
Леонид Федорович развернул листы, и Приходько удивился скорости, с которой он их читал.
– Такое тоже может быть? – Чабанов свернул и положил листы в карман.
– Что вы имеете в виду?
– Чтобы на таких тонах общались с Москвой?
– Это как раз то, о чем мы говорили с вами в прошлый раз – разложение государства достигло предела. Еще два года назад все кончилось бы для этого генерала КГБ в лучшем случае автомобильной аварией, в худшем – расстрелом, а сейчас…
– Москва пойдет на предложение Душанбе?
– Пятьдесят процентов от прибыли – сумма так огромна, что никто и никогда не выпустит ее из рук, даже если это вызовет кровопролитие.
– И что здесь, по-вашему, предпримут?
– Ничего. Сейчас в ЦК одна политика – ждать у моря погоды.
– А что среднее звено, исполнители? Насколько я могу судить по действиям этих двоих полковников, это решительные и храбрые люди.
– Договориться через голову начальства они не могут, хотя, по-моему, это сегодня самое разумное. Мы ведь на пороге развала страны. Тут, как говорится, надо думать о будущем, а лучше мира и сотрудничества с соседями никто ничего не придумал.
– Значит, – Чабанов выпустил к потолку струйку табачного дыма и, прищурив глаза, смотрел как он исчезает в лучах рассеянного света, – война?
– Да.
– Я никогда не пачкался в этом дерьме, но скажите – это действительно так выгодно?
– Специалисты из США утверждают, что один доллар, вложенный в наркобизнес, приносит двенадцать тысяч двести сорок долларов прибыли. По последним данным ООН только в Афганистане ежегодно выращивается около трех тысяч тонн опия-сырца. Конечно, все это вывезти невозможно, но…
Чабанов не сдержал удивления:
– Это выгоднее, чем торговля оружием.
– Да, – Приходько опустил глаза, – но намного опаснее. За такие деньги не только маму родную могут пристрелить…
Леонид Федорович задумчиво смотрел куда-то мимо и, казалось, не слышал того, что говорит его собеседник. На пороге показалась официантка, но взглянув на приумолкших гостей, она, не входя в комнату, осторожно притворила дверь. Приходько медленно цедил сквозь соломинку ледяной коктейль и ждал новых вопросов. Он был уверен, что Чабанов уже решил войти в этот бизнес. Наконец тот поднял глаза и внимательно посмотрел на собеседника:
– И что Кремль занимается этим только ради денег?
– Нет. Таким образом московские «умники» разрушают генофонд противника, пытаются отравить его молодежь, разрушить экономику. Это своеобразная диверсия – другая сторона борьбы идеологий. Весь мир знает, что опий и героин, из «Золотого треугольника» и Афганистана идут через Иран, Турцию, Средиземное море во Францию и Италию. Вся полиция Европы ловит караваны на этой тропе. А наши ребята гонят его через Таджикскую границу, территорию Союза и западную границу в Европу и Штаты. Дальше товаром занимаются левацкие террористические организации, обычные наркодельцы и солидные предприниматели, связанные с нами. Некоторые даже не догадываются какую дрянь хранят и перевозят. Но и ЦРУ работает так же и тоже накачивает страны соцлагеря наркотиками, разнообразя их порнографией и болтавней о правах человека.
– И что же наш нынешний «говорун» и создатель нового глобального мышления, тоже тут повязан?
– Думаю, что да. Это было создано задолго до него, а раз действует и сейчас, то он не может об этом не знать.
– Тогда и нам не грех в этом участвовать. Грязь, кровь и мерзость, но я не хочу дарить такие деньги кому-то. Итак, по приказу ЦК этим занимается специальное управление КГБ, спрятанное под грозную партийную крышу?
– Да.
– Тогда вам надо будет заняться поиском нужных людей в вашей бывшей системе, которые могли бы помочь нам разделить эту реку денег на части, с тем, чтобы со временем взять все в свои руки. Ничто не должно вас смушать. Если они там развяжут гражданскую войну, то наши люди должны быть и с той, и с другой стороны. Помните, что на нынешнем этапе нас интересует только прибыль.
Что будет дальше и на что будут направлены наши интересы в Азии – покажет время. Пока, я думаю, образ русского человека и России в тех краях еще долго будет вызывать страх и отторжение. Сейчас вспомнят все: и завоевательные походы царских генералов и кровавую революцию, и борьбу с инакомыслием. Естественно, что пространство, освобожденное Москвой, тот час же попытаются занять Иран, Саудовская Аравия или Пакистан. – Чабанов тяжело вздохнул и отвернулся, – но об этом мы будем думать и говорить несколько позже.
Сейчас вам надо будет заняться отработкой проблем, связанных только с наркобизнесом. Деньги, людей, технику – все, что потребуется, вы получите сполна. Сколько вам нужно, чтобы разработать детальный план?
– Недели две.
– Договорились – четырнадцать дней.
– Ну, – сказал он, поднимаясь из-за стола, – по последней и спать. Мы оба сегодня славно потрудились.
– И славно отдохнули, – добавил Приходько.
Они выпили. Леонид Федорович пошел спать, а Станислав Николаевич вышел на крыльцо и долго стоял, глядя в предрассветное небо. Он думал о превратностях судьбы, в одночасье превратившей его, перспективного разведчика, сначала в пенсионера, а потом и в члена бандитской группировки. Он был уверен, что время не оставило для него ничего другого. В стране, где сама власть давно превратилась в преступный клан, где с самого начала века царствовали сила и беззаконие, у любого человека было лишь два выбора – работать на банду, утверждающую, что она власть, или самому стать в ряды этой власти. Он, пройдя первый этап, сейчас поднимался до второго.
Приходько улыбнулся первому лучу солнца и со спокойной душой пошел спать.
Целую неделю он сам и его люди, которым он верил, но, тем не менее, щедро платил, искали Никитина и не могли найти. Исчерпав все видимые возможности, Приходько решил поехать к вышедшему много лет назад на пенсию бывшему начальнику отдела кадров КГБ. Он когда-то с поистине отеческой добротой отнесся к еще молодому выпускнику МГИМО Приходько, а тот, во время редких наездов в Москву, никогда не забывал передать ему небольшой подарок.
Генерал Соловьев жил на даче и радовался жизни. Большую часть дня он проводил в любимом розарии, а ночи – за пишущей машинкой, сочиняя детективные романы. Может быть, поэтому, несмотря на свои семьдесять девять лет, генерал был здоров и подвижен. Приходько, помня о пунктуальности Соловьева, приехал к КПП дачного поселка ровно за десять минут до встречи.
– К генералу Соловьеву, – приказным тоном проговорил он, протягивая часовому свое удостоверение.
Солдат внимательно посмотрел документ, сличил фотографию с оригиналом, потом поднялся в караулку. Там он пролистал журнал посещений и найдя нужную страницу, снова сравнил фамилию того, кто должен был приехать, с удостоверением, записал его номер и дату выдачи. Только после этого он вернулся к машине и открыл ворота.
До встречи оставалась ровно минута, когда Приходько подьехал к даче Соловьева. Он увидел в кроне деревьев, нависающего над воротами, телекамеру и только тронул ручку двери, собираясь выйти из машины, как створки начали разъезжаться, давая ему возможность проехать внутрь двора. С левой стороны широкой, бетонированной площадки были обозначены места для парковки машин. Он аккуратно поставил свою «Волгу» и выбрался наружу. На ступенях двуэтажного кирпичного дома его встретил солдат с петлицами КГБ.
– Полковник Приходько? – Спросил он, вскинув руку к пилотке, – генерал ждет вас в розарии. Я провожу вас.
В огромном застекленном от земли до крыши розарии было душно. Генерал был одет в легкий костюм из тонкого светло– коричневого вельвета, на шее был повязан голубой платок, оттенявший ослепительно белую рубашку. Его невысокая, сухая фигура была по-прежнему стремительна и легка, а рука, которой он пожал ладонь Приходько, все еще походила на стальной зажим.
– Я слышал, что они отправили тебя на пенсию, – чуть приобняв гостя, генерал провел его к легкому столику, накрытому во дворе, вблизи дверей в розарий. – Это непростительная ошибка, как все, что делается в нашей стране в последнее время. Жаль, что Юрий Владимирович так мало пожил. Он бы смог вернуть нам былое величие и ленинские нормы поведения.
– Н-да-а. – Приходько вздохнул и пожал плечами, – похоже бог и удача отвернулись от нас.
– Ну, не надо так мрачно, – хозяин открыл бутылку виски и плеснул по немного в два широкогорлых хрустальных бокала. – Тебе со льдом?
– Да, пожалуйста.
– Ну, за нас, за Россию!
– За ваше здоровье, товарищ генерал!
Чуть пригубив, Соловьев отставил бокал.
– Ты последнее время работал в Голландии?
– Да.
– В парке тюльпанов, в городке Койкенхофф, конечно бывал?
– Прелестное место.
– Я тут, как-то, говорил с высоким московским начальством, предлагая им создать нечно подобное у нас,только посадив парк роз. Они меня не поняли.
– Увы, похоже, наши власти оскудели мозгами, а все оборотистые, умные люди только и мечтают, как бы сбежать за кардон.
Генерал подлил виски в бокал гостя и поднял свой:
– Это не страшно. Русь много раз наполняла своими мозгами Европу и Америку и не оскудевала на таланты. Каждый раз у нас рождались новые Ломоносовы и Королевы. Выпьем за русского мужика, все перенесшего и ко всему готового!
За неспешным разговором Приходько не заметил, как прошли два часа. Он посмотрел на часы только тогда, когда к ним неслышно подошел солдат, приведший его сюда, и протянул Соловьеву небольшой подносик со стаканом воды и темной таблеткой.
– Пью эту отраву, – генерал мгновенно глотнул лекарство, – только чтобы не волновать дочку. Какой-то лекарь ей сказал, что у меня что-то с кровью не в порядке – то ли железа, то ли меди не хватает, хотя я все эти годы был уверен, что стали во мне больше чем надо.
Гость вслед за хозяином рассмеялся и, дождавшись, пока солдат отойдет, поднял глаза на Соловьева:
– У меня к вам личная просьба, – Приходько положил перед генералом фотографии Никитина, – мне надо встретиться с этим человеком.
Хозяин коротко взглянул на снимки и усмехнулся:
– Значит тебя вывели из официальной игры, чтобы ты строил мост на Запад?
В глазах старика было что-то такое, что заставило гостя сжаться до предела. Он не отводил взгляда от крохотных, но холодных, как два пистолетных ствола, глаз генерала.
– Я не спрашиваю кто – круг людей, способных приказывать тебе, достаточно узок. Похоже, что ты не мог отказаться, хотя и вступил в игру пострашнее той, которую вел все эти годы. В Лэнгли и Пулахе всегда ценили наших людей, а здесь… – Он махнул рукой и снова налил виски. – Мне жаль тебя.
– Иногда, – Приходько опустил глаза, вдруг испугавшись, что генерал поймет, что сейчас он работает не на Кремль, а на самого себя, – выбора не остается.
– Н-да-а. Это Никитин Олег Андреевич. Когда десять лет назад его забирали от нас в экономическое управление ЦК он был майором, сейчас, наверное, как и ты полковник, если не генерал. Снимки сделаны в Душанбе: на Зеленом базаре и улице Лахути. Через Таджикистан и Туркмению мы проложили много дорог, может быть и он…
Приходько поднял бокал:
– Благодарю вас, товарищ генерал, вы очень помогли мне. Даст бог, все сложится нормально и мы еще с вами будем жить в великой России.
Они оба выпили до дна и генерал проводил гостя до машины.
* * *
Десять дней, многолетний опыт разведчика, все возможные связи и двадцать тысяч долларов пришлось использовать Приходько, чтобы только собрать данные и выйти на начальника секретариата управления, где работал Никитин.
Глеб Аркадьевич Сухой все свои тридцать лет производственного стажа провел в кабинетных трудах. Начинал он с инструктора райкома комсомола, потом прошел все ступени партийной работы, добравшись до заведующего секретариатом ЦК Узбекистана и уже оттуда попал в Москву. Это был работоспособный и незаметный человек, который на лету схватывал любое желание начальника. Он был однолюб и, вырастив двоих взрослых детей, всегда оставался верен своей жене. Спирное он пил без желания и плохо переносил, поэтому со всех дежурных пьянок уходил первым, но шел не домой, а в рабочий кабинет. Может быть, это и спасало его от начальственного гнева, обычно обрушивавшегося на того, кто выпадал из общего строя. Жил Сухой просто, к деньгам и женщинам был равнодушен. С детьми отношения были не самые лучшие и внуки редко бывали у занятого деда. За почти пятнадцать лет работы в столице у Глеба Аркадьевича был один странный период. Лет восемь назад он почти месяц каждое утро ходил в машбюро и, остановившись в дверях, несколько минут смотрел на юную машинистку по имени Ася. Она была худа и угловата и больше походила на нестриженного мальчишку, чем на девушку, но Сухой, глядя на нее, даже светлел лицом. Эти экскурсии в машбюро прервались так же неожиданно, как и начались. Ровно через месяц Сухой стал обходить комнату машинисток, а еще через полгода Ася уволилась и больше о ней никто не слышал.
Люди Приходько с большим трудом нашли адрес этой женщины, но встретитmся с ней Станислав Николаевич решил сам. Жила Ася Васильева в Подлипках, работала секретарем в жилуправлении.
«Дважды была замужем, но почему-то не обзавелась детьми», – размышляя над этим, Приходько подошел к крохотному домику, в котором жила Васильева. Ему казалось, что она знает что-то такое, о чем Сухой предпочитает не помнить. Ведь за все эти годы, он так и ни разу не зашел в машбюро, словно там теперь обитали привидения.
Васильева была стройной, подтянутой женщиной с редкими, чуть тронутыми сединой короткостриженными волосами. В ее взгляде светилась спокойная уверенность в себе. Она внимательно прочла удостоверение Приходько и, чуть отступив в сторону, пригласила его в дом. Он был ухожен и чист. На круглом столе, покрытом кремовой скатертью, стояла простенькая вазочка с полевыми ромашками.
– Вы, уж, простите меня, – смутился Приходько, – про цветы я, как-то, забыл. Но у меня есть коробка прекрасных шоколадных конфет. И я бы с удовольствием выпил с вами чашечку чая.
– Уже давно цветы я дарю себе сама, – усмехнулась женщина, но он не увидел в ее глазах ни горечь, ни обиды на мужчин. – А чаю мы сейчас с вами выпьем. У меня есть прекрасный сбор – ромашка, зверобой, мята.
Гость достал конфеты, хозяйка принесла чашки, вазочку с вишневым вареньем и блюдце с сухариками. Она все делала спокойно и неспеша. Приходько редко приходилось говорить с людьми, показывая свое удостоверение офицера КГБ, потому что он никогда не работал в своей стране и получил этот документ в виде некоторой моральной компенсации вместе с документами о пенсии, но, тем не менее, его удивляло спокойствие женщины. В нем не было никакой нарочитости. Это было состояние души и он понял, что с ней можно говорить просто и открыто.
– Прошу меня простить, но я вынужден задать вам несколько вопросов, которые могут вызвать у вас неприятные воспоминания.
– Я слушаю вас, – она отставила чашку и посмотрела ему в глаза.
– Я хотел бы узнать о том, что у вас произошло с Глебом Аркадьевичем Сухим.
Васильева опустила глаза, взяла в руки чашку и медленно отпила маленький глоточек.
– Собственно, рассказывать нечего, потому что между нами ничего не было. После того, как я окончила курсы машинисток, моя преподавательница предложила мне место в бюро управления, где работал Глеб Аркадьевич. Через неделю или две я заметила, что он стал по утрам заходить к нам и смотреть на меня. Там не было моих сверстниц, но заведующая предупредила меня, чтобы я вела себя с ним строго. «У нас эти шуры-муры не приветствуются», – сказала она. Хотя ничего и не было. Он стоял у двери и смотрел на меня, а я работала. Постоит несколько минут и уйдет. Потом, как-то, в пятницу, вечером, когда в комнате никого не было, он зашел и сказал, что хочет посмотреть как я живу. Он знал, что у меня никого нет. Я не посмела отказать. Сюда мы ехали в одном вагоне электрички, но сидели поразнь. Зашли в дом, я накрыла на стол. Он выпил две рюмки водки и стал говорить мне о том, что любит меня и жить без меня не может. Тут к нам ворвался пьяный соседский Витька. Он еще в школе ухаживал за мной и кинулся на Сухого. Витька всего несколько дней назад, как освободился из тюрьмы. Сидел за драку. Сосед кричал, что прямо сейчас опустит моего плешивого хахаля. Я не поняла, что это значит, испугалась и кинулась между ними. Витька сильно ударил меня, я упала и потеряла сознание, а когда пришла в себя, но увидела странную картину. Глеб Аркадьевич стоял в спущенных брюках, упираясь руками в стул, а Витька сзади… Одним словом,.. они совокуплялись. Мне снова стало дурно. Опять я пришла в себя от шепота Сухого. Он просил Витьку все повторить: «Ты сильный, ты можешь еще несколько раз, ну, пожалуйста, я только слышал об этом, мне никогда не было так хорошо…» Пьяный Витька что-то мычал и тогда, тогда он взял в рот… – Женщина судорожно глотнула. По ее лицу пробежала судорога.
– Меня стошнило и я еле успела выскочить из дома. Потом я услышала как кто-то, рыдая, бежит по двору. Оглянулась – это Сухой. Он выскочил за калитку и больше я его не видела, а, доработав до отпуска, уволилась. Вот и вся история.
Она подняла глаза и Приходько увидел в них отвращение. Ему показалось, что именно это чувство и не позволило Васильевой создать нормальную семью и обзавестись детьми. После того случая ей было противно не то что жить, а смотреть на мужчин.
– А этот, соседский Витька?
– Он через пару недель ударил кого-то на танцах ножом и снова сел в тюрьму, а там через несколько лет умер. Его мать мне расказывала, что он болел туберкулезом и от этого помер.
Приходько выключил лежащий в кармане диктофон и поднялся.
– У вас прекрасный чай, спасибо вам.
Через день, с командировкой Мурманского обкома и документами на имя заведующего общим отделом областного кимитета партии Сидорова, он вошел в здание, где работал Сухой. Сейчас Приходько не узнали бы и близкие приятели. На его лице были толстые очки, едва державшиеся на красном, напоминавшем перезревший помидор, носу. Кроме того, он пополнел и потерял половину своих волос. Люди, знавшие настоящего Сидорова, сказали бы, что этот человек очень на него похож.
Время было предобеденным и почти все работники управления стремительными ручейками текли в столовую. Приходько знал, что Сухой часто задерживается в кабинете и спускается покушать минут за пять до окончания перерыва. Он коротко стукнул в дверь кабинета начальника секретариата и тут же шагнул через порог.
Глеб Аркадьевич никого не ждал и собирался выходить из кабинета. Он удивленно вскинул свое крупное, породистое лицо, но Приходько опередил его:
– Я отниму у вас только три минуты, оставшиеся до перерыва. Я приехал издалека по неотложному делу. – Резким, командным голосом проговорил гость, зная, как хозяин реагирует на такой тон.
Сухой стремительно перенес мощное, тяжелое тело за стол и опустился в свое кресло. Он бросил взгляд на часы, а гость, открыв дипломат, включил на всякий случай глушилку и достал диктофон. Густые брови Сухого полезли вверх, но услышав первые слова Васильевой, опустились вниз. Квадратный подбородок дрогнул и Глеб Аркадьевич, сжав обеими руками подлокотники, стал медленно подниматься.
– Вы хотите сказать, что Иван Петрович спокойно перенесет рассказ Аси Васильевой, – в голосе Приходько звучала насмешка, – а Егор Кузьмич прикажет увековечить вашу память возведением бюста на родине?
Грузное тело Сухого, приподнявшееся в кресле, так и осталось в этом неудобном положении. Его лицо покрылось красными пятнами, а воздух с тяжелым хрипом едва пробивался сквозь пересохшие губы.
– Положите под язык таблетку «Эренита», – гость скользящим движением запустил по полированной поверхности стола пакетик с лекарством. Это лучше, чем валидол, которым вы обычно пользуетесь.
Сухой тяжело опустился в кресло. Его дрожащие пальцы с трудом выдавили из-под фольги таблетку. Он положил ее в рот и привычно причмокнул губами.
– Ну, вот и хорошо. Мне нужна разовая информация, о которой никто не узнает, более того, я обещаю, что она не покинет пределов Союза и не попадет в прессу. Вы удовлетворите мое любопытство, запись мы сразу сотрем и я поклянусь забыть о вас, как, впрочем, – Приходько широко улыбнулся и поправил очки, – и вы обо мне. Я о вас много знаю и уверен, что ваше рациональное мышление поскажет вам единственно верное решение.
– Это все бред… У вас нет свидетелей… Я был пьян..
– Вы еще добавьте, что ничего не помните, – в голосе Приходько появилась жесткость, не вязавшаяся с красным носом и мелкими бусинками глаз, почти не видных из-за толстых стекол очков. – Свидетели есть, но в вашем случае это уже не играет никакой роли. Или я не прав?
Сухой опустил голову и принялся что-то разглядывать на полированной столешнице.
– Итак, – тоном, не терпящим возражений, проговорил гость, – мне нужен отчет или стенограмма доклада начальству после поездки в Душанбе этого человека.
Приходько положил перед Сухим несколько фотографий Никитина.
Хозяин кабинета, взглянув на них, чуть слышно застонал.
– Возьмите себя в руки, – Приходько чуть не хлопнул по столу, – у меня нет времени оказывать вам медицинскую помощь.
– Это секретные данные, – пролепетал Глеб Аркадьевич.
– Да вы что? – Ерничая, улыбнулся Приходько.
Сухой, шатаясь, встал из-за стола и направился к сейфу.
– У меня есть не расшифрованная стенограмма его доклада начальнику управления…
– Давайте, я взгляну на нее.
Дрожащие пальцы хозяина не сразу смогли попасть ключом в замочную скважину и Приходько, строго контролировавшему время, захотелось помочь этому насмерть перепуганному человеку, но он сдержал себя.
– Вот, – Сухой положил на стол несколько листов белой бумаги, испещренных значками скорописи, – только их нельзя выносить из кабинета.
Приходько поднял палец, призывая мужчину к молчанию и, проглядывая листы, стал медленно переворачивать их один за другим. Положив седьмой лист, который лежал последним, в папку, он отодвинул их в сторону владельца и поднялся.
– Прощайте и забудьте обо всем.
Проверясь и скользя в толпе, покупателей ГУМа, Приходько снял очки, отклеил нос, положил портфель в пестрый полиэтиленовый пакет и выбросил серую шляпу. Из магазина вышел подтянутый человек средних лет в модном плаще. Его никак нельзя было принять за приезжего с севера, только что выходившего из ЦК. Медленно прогуливаясь по Москве, он на театральной площади спустился в метро и поехал в Медведково.
На следующий день Приходько встретился с Чабановым.
Леонид Федорович только на два дня вылетал домой, чтобы похоронить жену и поговорить со следователем. Все остальное время он почти безвылазно жил у Шамаханской царицы, сплетая московскую сеть и ожидая информацию Приходько. Дочери он сказал, что после смерти матери, не может жить в старой квартире и попросил ее подобрать место для строительства дома на две семьи. Дочь с затем решили жить на берегу реки, вблизи соснового бора. Теперь там спешным порядком возводился двухэтажный коттедж для Чабанова и семьи его дочери.
Чабанов и Приходько сидели в уютном кабинетике небольшого ресторанчика. Он был свежеотделан деревом, и Леонид Федорович наслаждался запахом хвои и древесной смолы. Негромкая музыка лилась со стен, подсвеченных неярким, теплым светом. Обслуживание было ненавязчивым и почти незаметным. Когда они перешли к десерту и закурили, Приходько протянул Чабанову небольшую пачку бумаги, сложенную в три узкие полосы.
– Это то, о чем вы просили.
Леонид Федорович развернул листы, и Приходько удивился скорости, с которой он их читал.
– Такое тоже может быть? – Чабанов свернул и положил листы в карман.
– Что вы имеете в виду?
– Чтобы на таких тонах общались с Москвой?
– Это как раз то, о чем мы говорили с вами в прошлый раз – разложение государства достигло предела. Еще два года назад все кончилось бы для этого генерала КГБ в лучшем случае автомобильной аварией, в худшем – расстрелом, а сейчас…
– Москва пойдет на предложение Душанбе?
– Пятьдесят процентов от прибыли – сумма так огромна, что никто и никогда не выпустит ее из рук, даже если это вызовет кровопролитие.
– И что здесь, по-вашему, предпримут?
– Ничего. Сейчас в ЦК одна политика – ждать у моря погоды.
– А что среднее звено, исполнители? Насколько я могу судить по действиям этих двоих полковников, это решительные и храбрые люди.
– Договориться через голову начальства они не могут, хотя, по-моему, это сегодня самое разумное. Мы ведь на пороге развала страны. Тут, как говорится, надо думать о будущем, а лучше мира и сотрудничества с соседями никто ничего не придумал.
– Значит, – Чабанов выпустил к потолку струйку табачного дыма и, прищурив глаза, смотрел как он исчезает в лучах рассеянного света, – война?
– Да.
– Я никогда не пачкался в этом дерьме, но скажите – это действительно так выгодно?
– Специалисты из США утверждают, что один доллар, вложенный в наркобизнес, приносит двенадцать тысяч двести сорок долларов прибыли. По последним данным ООН только в Афганистане ежегодно выращивается около трех тысяч тонн опия-сырца. Конечно, все это вывезти невозможно, но…
Чабанов не сдержал удивления:
– Это выгоднее, чем торговля оружием.
– Да, – Приходько опустил глаза, – но намного опаснее. За такие деньги не только маму родную могут пристрелить…
Леонид Федорович задумчиво смотрел куда-то мимо и, казалось, не слышал того, что говорит его собеседник. На пороге показалась официантка, но взглянув на приумолкших гостей, она, не входя в комнату, осторожно притворила дверь. Приходько медленно цедил сквозь соломинку ледяной коктейль и ждал новых вопросов. Он был уверен, что Чабанов уже решил войти в этот бизнес. Наконец тот поднял глаза и внимательно посмотрел на собеседника:
– И что Кремль занимается этим только ради денег?
– Нет. Таким образом московские «умники» разрушают генофонд противника, пытаются отравить его молодежь, разрушить экономику. Это своеобразная диверсия – другая сторона борьбы идеологий. Весь мир знает, что опий и героин, из «Золотого треугольника» и Афганистана идут через Иран, Турцию, Средиземное море во Францию и Италию. Вся полиция Европы ловит караваны на этой тропе. А наши ребята гонят его через Таджикскую границу, территорию Союза и западную границу в Европу и Штаты. Дальше товаром занимаются левацкие террористические организации, обычные наркодельцы и солидные предприниматели, связанные с нами. Некоторые даже не догадываются какую дрянь хранят и перевозят. Но и ЦРУ работает так же и тоже накачивает страны соцлагеря наркотиками, разнообразя их порнографией и болтавней о правах человека.
– И что же наш нынешний «говорун» и создатель нового глобального мышления, тоже тут повязан?
– Думаю, что да. Это было создано задолго до него, а раз действует и сейчас, то он не может об этом не знать.
– Тогда и нам не грех в этом участвовать. Грязь, кровь и мерзость, но я не хочу дарить такие деньги кому-то. Итак, по приказу ЦК этим занимается специальное управление КГБ, спрятанное под грозную партийную крышу?
– Да.
– Тогда вам надо будет заняться поиском нужных людей в вашей бывшей системе, которые могли бы помочь нам разделить эту реку денег на части, с тем, чтобы со временем взять все в свои руки. Ничто не должно вас смушать. Если они там развяжут гражданскую войну, то наши люди должны быть и с той, и с другой стороны. Помните, что на нынешнем этапе нас интересует только прибыль.
Что будет дальше и на что будут направлены наши интересы в Азии – покажет время. Пока, я думаю, образ русского человека и России в тех краях еще долго будет вызывать страх и отторжение. Сейчас вспомнят все: и завоевательные походы царских генералов и кровавую революцию, и борьбу с инакомыслием. Естественно, что пространство, освобожденное Москвой, тот час же попытаются занять Иран, Саудовская Аравия или Пакистан. – Чабанов тяжело вздохнул и отвернулся, – но об этом мы будем думать и говорить несколько позже.
Сейчас вам надо будет заняться отработкой проблем, связанных только с наркобизнесом. Деньги, людей, технику – все, что потребуется, вы получите сполна. Сколько вам нужно, чтобы разработать детальный план?
– Недели две.
– Договорились – четырнадцать дней.
ГЛАВА 15
Душанбе походил на кипящий котел. Площадь имени Ленина от главпочтамта до самого здания ЦК компартии Таджикистана была покрыта сотнями демонстрантов. Стороннему наблюдателю было непонятно чего же хотят эти люди. Те, кто стоял вблизи ступеней в правительственный комплекс, жаждали отставки нынешнего руководства страны и демократизации жизни. Группа молодежи в зеленых повязках на головах , групировавшаяся около почтамта, скандировала националистические лозунги, требовала участия духовенства в управлении государством и высылки русских из пределов республики. Люди, стоявшие ближе к кинотеатру «Джами», говорили о притеснении сексуальных меньшинств, произволе милиции, моральном давлении со стороны КГБ. Все эти группы не смешивались между собой, хотя между ними и среди них постоянно сновали крепкие, широкоплечие парни, казавшиеся братьями. У них были похожие лица, манеры и походка. В одном месте они что-то кричали, в другом – раздавали бутылки с водкой, в третьем – сигареты, набитые анашой. Толпа заходилась от крика и с каждой минутой распалялась все сильнее. Особенно ее волновал жидкий строй милиции, стоявший перед входом в здание.
– Русские прихвостни!– Кричали одни.
– Пособники убийц!– Заходились другие.
– Душители свободы! – Вопили третьи.
– Русские прихвостни!– Кричали одни.
– Пособники убийц!– Заходились другие.
– Душители свободы! – Вопили третьи.