Страница:
По худому лицу офицера прокатилась судорога усмешки:
– Вы что не слышали об этом?
– Напротив. Эта штука работает и В Москве. Но, насколько я могу судить, укрепилась только на высшем чиновнивьем уровне и в системе высшей школы.
– Я очень надеялся, что мы поймем друг друга. – Полковник закурил и переключил вентилятор на вытяжку, – теперь вижу, что не ошибся в вас. Ладно бы, если бы мы с вами сидели в центре страны и говорили о коррумпированности чиновников, но мы находимся в нескольких километрах от границы. А рубеж всегда был привлекателен для всякого рода мелких и крупных жуликов. Но, пока страна была крепка, пересекать его, в основном пытались, используя бумаги из московских министерств или связи на таможне, а сейчас, когда все зашаталось, бандиты потеряли всякую совесть. Несколько месяцев назад, я получил от своей агентуры сведения о том, что с той стороны готовится переход целого каравана с опием в оплату за переброшенное душманам с этой стороны воинское снаряжение. Груз и нарушителей мы перехватили, а среди них оказался брат Бердыева.
– Секретаря обкома? – Удивился Голубев.
– Да.
– Интересно, – журналист вскочил и заходил по комнату, – я могу об этом написать, конечно, для центральной прессы?
– Можете, – усмехнулся полковник, – если напечатают. Я распоряжусь, чтобы Воронов дал вам некоторые данные и фотографии. Если надо, то можете сослаться на меня, но сейчас не это главное.
– Я слушаю вас, – Голубев вернулся к столу и пожалел, что с ним не было диктофона. Он вопросительно взглянул на полковника и потянул к себе пачку белой бумаги, лежавшей на его столе. Тот согласно кивнул.
– Не успели мы привезти нарушителей сюда, как мне позвонил сам Бердыев. Он спросил о караване и сказал, что немедленно приедет. Минут через тридцать он был уже здесь. Минут десять распространялся о том, что мы должны контактировать с ним по всем вопросам, потому что, как коммунисты находимся в прямом подчинении обкома, а потом прямо, без всяких обиняков, приказал мне освободить захваченных людей.
«Пусть груз останется у вас, – принебрежительно махнул он рукой, как будто речь шла о нескольких бутылках водки, а не о таваре на миллионы долларов, – можете даже положить его себе в карман, но брата с его людьми немедленно освободите.»
– Вы представляете – каков подлец, мне начальнику погранотряда такое заявить прямо в лицо! Подлец! – Повторил поковник и ноздри его раздулись.
Голубев понял, что гнев до сих пор душит офицера. Командир вдавил окурок сигареты в пепельницу и закурил новую.
– Я сказал, что сейчас же прикажу арестовать его и этапирую вместе с контрабандистами в штаб округа. Он рассмеялся в ответ. Надо признаться, что этот человек начисто лишен чувства страха. Я видел его в различных ситуациях и знаю, что он храбр и отчаянности ему не занимать.
«У вас нет оснований для моего задержания, полковник, – от ярости он перешел на шепот, – а вот я могу тут же потребовать от вашего руководства убрать вас из области. Хотел бы посмотреть на вас, когда за дискредитацию партийного руководства вас выбросят из армии и лишат вашей грошевой пенсии».
– Честное слово, когда он сказал это, я чуть не ударил его по лицу. Он почувствовал это и шагнул мне навстречу:
«Хотите померяться со мной силой, – Бердыев чуть не расхохотался мне в лицо, – или позовете на помошь своих солдат?
– Я отошел к столу. Конечно, я не испугался его, но, согласитесь, это было бы смешно – командиру отряда устраивать драку в своем кабинете?
« Подумайте о своих семьях «, – он шагнул к порогу и так посмотрел на меня, что я понял – это не пустая угроза и тут же вызвал наряд. Два вооруженных автоматчика выросли в дверях моего кабинета. Он взревел, но не решился вступать в потасовку с моими солдатами. Я тот час приказал майору Воронову взять автобус, несколько воруженных солдат и привезти все семьи офицеров в наш городок.
Полковник прошелся по кабинету, постоял у окна и вернулся к столу.
– Мы молчали. Я курил, а он сидел и о чем-то думал. Через тридцать минут Борис вернулся и доложил, что все в порядке, но в его глазах было что-то такое, что я, оставив солдат в кабинете, вышел за ним.
Около офицерского дома, – доложил мне Воронов, – было человек десять молодых туркмен при нескольких машинах и ему, чтобы пройти в подъезд, пришлось применять силу. Более того, когда они увидели, что он выводит женщин и детей с чемоданами и пожитками, то взялись за камни. Воронов приказал солдатам приготовиться к бою. Только дула взведенных автоматов несколько охладили пыл родственников или подчиненных Бердыева. После этого все мы живем, почти на осадном положении в городке, а детей возим в школу и из школы под серьезной охраной.
– А как ваш штаб, ЦК, – Голубеву показалось все это не только странным, но и похожим на сказку , – как они отреагировали на все это? И что случилось с задержанными?
Полковник отвернулся и отошел к окну. Какое-то время он стоял, ссутулясь, и смотрел на пустынный плац и угол казармы.
– Первым через пару недель вернулся брат Бердыева, потом, через месяц, другой – все остальные. В тюрьму попал только старик – караванщик, на которого списали все. Как оказалось, остальные попали в руки пограничников случайно, а мы, не разобравшись, кинули всех в одну камеру…
– А ЦК?
– Ничего. Мы даже с ним сидим на заседаниях обкома. Я всегда готов к бою, а он делает вид, что ничего не было. Конечно, я доложил все своему начальству, они – выше…
– И?
Командир пожал плечами и усмехнулся.
– Помните, Верещагина из «Белого солнца пустыни»?
– Значит вам «за державу обидно», – спросил Голубев, а держава вас не замечает: ни с должности ни снимает, ни помощи не оказывает? Так?
– Да. Вот поэтому я и хотел, чтобы вы, там в Москве, все это, ну, – полковник смутился и опусти глаза, – кроме слов о моем начальстве и ЦК, обнародовали. Может быть, это заставит кое-кого там, наверху, зашевелиться.
– Значит вы хотите сказать, что вчера, во время разговора со мной, они решили, что я приехал из Москвы специально по этому поводу и опасен для них?
– А вы чтобы подумали? Если бы вы сначала приехали в обком, устроились бы на их даче, пили бы с ними водку и пилили бы их девочек, а потом приехали ко мне – все было бы по-другому, а так – извольте бриться. Вчера, во время пьянки, вы что-то неосторожно сказали, не то отмахнулись от чего-то, что вызвало жесткую реакцию Бердыева и его окружения.
– Вроде, ничего такого не было. Может быть, то, что кто-то там заговорил о девочках, а я, похоже, во внутреннии покои не пошел? – Голубев нахмурился, вспоминая вчерашнее, – но, честное слово, я не мог им сказать чего-нибудь плохого. По крайней мере, раньше я за собой такого не замечал.
Полковник усмехнулся.
– У них другое представление о людях, чести, ценностях этого мира. Воронов сейчас подготовит для вас все документы и вы не позднее часа дня поедете в Ашхабад. Леонид и Борис будут вас сопровождать. Вы живете в гостинице ЦК?
– Да. – Владимир вскочил, всплеснул руками, – не может же все быть так плохо? Это какой-то театр абсурда.
– Может быть, – ответил офицер, – только вы мне нужны живым и в Москве. И еще, в Ашхабаде обязательно свяжитесь с министром внутренних дел республики, генералом Вадимовым. Он ведет свой бой и, если захочет, то расскажет вам больше интересного, чем я.
Полковник пожал Голубеву руку и улыбнулся:
– Удачи!..
* * *
Солнце еще не набрало силу и откуда-то из пустыни еще тянуло ночной прохладой. Длинные тени от строений военного городка походили, как казалось, Голубеву на насторожившихся часовых. Он слышал негромкое пение утренних птиц и стрекотание кузнечиков и ему было хорошо и спокойно.
Они снова сидели в том же самом «УАЗике», только в этот раз во всех трех зажимах у дверей торчали пристегнутые к автоматам рожки с патронами. Кроме того, у Воронова на ремне, в открытой кобуре, висел пистолет, а Леонид забросил назад рюкзак:
– Шашлык у Клыча на сегодня отменяется, – Голубев не понял чего в голосе капитана было больше смеха или тревоги.
– А водку? – Пошутил Голубев, все еще не верящий в угрозу, о которой говорил командир отряда.
– Мы немного попьем, когда доберемся до твоего номера в Ашхабаде. Там у вас неплохой ресторанчик, – теперь уже улыбнулся Леонид, – вот ты и устроишь нам прием по поводу своего возвращения в родные пенаты и, может быть, доведешь меня до машины.
– Тогда мне надо это делать два раза.
– А я за один – так наберусь, что тебе будет в два раза труднее меня тащить.
– Поехали, – майор Воронов захлопнул со своей стороны дверцу, и сержант дал газ.
Журналисту показалось, что почти мгновенно они въехали в раскаленную печь. Едва стены домов и кирпичные заборы городка отпрыгнули назад, как в машине стало трудно дышать. Он почувствовал, что горячий пот побежал по спине, повернулся к Борису, но тот сидел, сосредоточенно глядя перед собой. Автомобиль взлетел на какой-то колдобине, и Голубев увидел спины водителя и Леонида. Гимнастерку сержанта можно было выжимать, а рубашка капитана поражала свежестью и на ней не было видно ни одного мокрого пятнышка.
– Как тебе удается не потеть? – Журналист склонился к плечу офицера. Он задал этот вопрос не от того, что интересовался работой желез Леонида, ему хотелось развеять напряжение, повисшее в салоне, как только «УАЗик» оказался за воротами городка.
– Я не пью ничего, кроме водки, – серьезно ответил капитан, не поворачивая головы и не сводя глаз с летящей им под колеса дороги.
Воронов был серьезен и непрерывно вертел головой, осматривал пространство с обеих сторон машины. Голубеву все это было непривычно и казалось наигранным мальчишеством, как и то, как они выхватили его с обкомовской пьянки. Он даже подумал о том, что, в одном из очерков о границе надо будет мягко и завуалированно сказать о тяготах пограничной службы, не дающих офицерам даже в семейном кругу забывать о своей невидимой войне. Во все происшедшей истории его озадачило слова незнакомой редакторши и то, что секретарь обкома за эти двое суток так и не позвонил ему.
– Газу! – Неожиданно выкрикнул майор.
Голубев дернулся и инстинктивно схватился за металлическую дугу сидения водителя. Мотор взревел, сержант припал к рулевому колесу, и журналист увидел, что слева, из-за какого-то разрушенного строения к ним несется огромный, черный «ЗИМ»
– Влево, – закричал Леонид, – попробуй обойти!..
Тяжелый удар отшвырнул «УАЗик» и он завертелся на всех четырех колесах, как юла, на дороге. Сильная боль рванулась из левой ноги в голову. Голубев вскрикнул и тут же увидел около своего лица автомат Леонида. Машина продолжали реветь мотором и вертеться, а из черного ствола рванулся грохот и пули вспороли брезентовую обшивку. Капитан, держась одной рукой за спинку и, упершись одной ногой в приборную доску, почти лежал на боку и вслепую бил короткими очередями в ту сторону, где должна была находиться машина, ударившая их в борт. Бешенный рывок отбросил журналиста на спинку. «УАЗик», пролетев, уже по прямой, еще несколько десятков метров, стремительно развернулся.
– Ложись! – Воронов с силой, пригнул его к переднему сидению.
Голубев закричал от боли, рвавшейся из ноги, но прежде чем, опустить голову вниз, увидел, что из огромной черной машины торчат мужские руки с пистолетами в руках. Он успел подумать, что брезентовой покрытие машины пограничников – далеко не лучшая защита от пуль, как услышал над головой грохот Вороновского автомата и увидел, брызнувшие на полик золотистые гильзы. Над головой что-то хлопнуло и в глаза брызнуло солнце. «Тент разлетелся, – понял Голубев, – пулями разорвали». Невиданное возбуждение рванулось из его груди и он даже не понял, что в нем сильнее – боль или радость.
– Жив?! – Он услышал голос майора и понял, что автоматы молчат.
– Нога, – Голубев поднял голову и, сам не понимая почему, расхохотался.
– Володька, ты не сдвинулся? – сверкающие от возбуждения глаза Леонида приблизились к его лицу. – Я такого плачущего хохотуна не видел.
Машина дернулась и встала.
– Колесо не крутится – белое лицо сержанта походило на восковую маску.
Капитан выскочил из «УАЗика» и одним движением запрыгнул на капот.
– Вон они, суки, на проселке пылят.
Воронов, перевесившись через Голубева, попытался высадить его дверцу. Она была прорвана и вдавлена до самого сидения.
– Как ты умудрился ногу туда засунуть? – Майор осторожно тронул его за бедро, – сильно болит?
Голубев попытался двинуть зажатой между дверцей и сидением ногой и едва удержался от крика. С той стороны появилось лицо капитана. Он схватился обеими руками за дверцу и попытался вытянуть ее наружу, но она даже не шевельнулась. Воронов лег на сидение и, положив ноги на колени журналиста, уперся в искореженный металл. Машина дернулась и заходила, но нога Голубева по-прежнему оставалась в тисках. Он вдруг почувствовал, что сейчас потеряет сознание.
– Где у тебя монтировка, – Леонид выругался, – попробуем хоть колесо освободить.
Голубев увидел около лица бутылку водки:
– На выпей, – майор участливо смотрел на журналиста, – все меньше будет болеть.
Он оторвал крышечку и горячая, противная жидкость потекла в рот.
– Гадость, – проговорил Голубев, но почти сразу почувствовал опьянение и боль действительно отошла.
Воронов снова лег на спину и ударил обеими ногами в дверцу. Ему показалось, что она немного поддалась.
– Еще, – вскрикнул Голубев, – вроде стало полегче.
Мощный удар качнул машину и нога освободилась.
– Ну, – сильные пальцы майора пробежали по ноги, – крови нет, смещения, вроде– тоже. Попробуй встать.
Голубев чуть прижал пятку к полику и вскрикнул от жгучей боли, рванувшей из ноги в голову.
Воронов хлопнул его по плечу:
– Сиди и не шевелись. Там, похоже, все таки перелом.
Он выпрыгнул из машины, и она заплясала под усилиями трех человек. Журналист поднял голову и осмотрелся. Тент был в нескольких местах порван, как будто его разрезали ножом. Лобовое стекло почти полностью высыпалось и только в левом углу, напротив лица водителя еще толчал кусок стекла, пробитый пулей. На полике лежала горсть стрелянных гильз. Он нагнулся и подобрал одну. На ноге, чуть выше стопы появилось какое-то полыхающее пятно и боль медленно поднялась по бедру. Заломило виски. Он сморщился и потянулся к бутылке.
– Все, – сержант и офицеры сели на свои места, – едем домой.
Водитель с сомнением повернул ключ зажигания, и нажал стартер. Мотор послушно взревел и «УАЗик» понесся назад к военному городку.
В Ашхабад Голубев вернулся только через две недели и на военном вертолете. Все это время он лежал в лазарете отряда. Оказалось, что у него треснула кость и пришлось наложить гипс. Когда он появился с палочкой в редакции, редактор рассмеялся:
– Бандитская пуля?
– Так, случайная авария, – отмахнулся Голубев, но еще пару недель придется походить в гипсе, чтобы кость срослась.
* * *
Звонок министра застал Голубева врасплох. Почти месяц он не мог попасть к тому на прием, а тут, едва он пришел из госпиталя, где ему сняли гипс, позвонил сам генерал Вадимов. После того, что произошло на границе, журналист с волнением ожидал этой встречи. Но сейчас, после короткого разговора с генералом, его больше всего занимали слова Вадимова: «Приходите со всем…» До назначенной встречи было еще два часа и все это время он проходил по комнате, раздумывая, над тем, что бы это значило? Наконец, он решил, что это может означать, что ему надо прийти со всеми документами. Вещей у него было совсем мало и все помещалось в одном портфеле, поэтому Голубев захватил с собой все.
Постовой, остановивший его на пороге министерства, удивленно качнулся в сторону распухшего портфеля, но тут с лестницы сбежал подтянутый майор-пограничник.
– Вы Голубев?
– Да, – ответил журналист, доставая удостоверение.
Офицер, не обращая внимания на документ, приглашающе кивнул головой:
– Генерал ждет вас.
Милиционер, зло сверкнул в его сторону глазами, но послушно поднес руку к козырьку.
Пушистая ковровая дорожка гасила их стремительные шаги. Майор был молод, подтянут и даже кобура с пистолетом, оттягивавшим его пояс, казалась лишь последним штрихом в его ладной фигуре.
– Извините, – Побаливавшая нога не давала Голубеву идти в ногу с быстро шагавшим офицером, – а что пограничники стали служить в милиции?
Пшеничные усы майора дрогнули в усмешке:
– Я только временно прикомандирован к качестве адьютанта к генералу. Так же, как и он, временно сменил должность комдива на кресло министра.
Голубев удивился. За почти два десятилетия журналистской работы он ни разу не слышал, чтобы армейского генерала назначили министром внутренних дел.
– В тридцатые годы, – он недоуменно пожал плечами, – такое бывало, но в наше время? А что в Союзе уже перевелись профессионалы или милицейская академия закрылась?
В глазах майора появилось что-то отрешенное. Журналисту показалось, что его провожатый перебирает в уме возможные варианты ответов.
– Генерал прибыл сюда по распоряжению ЦК для наведения порядка в местной милиции, почти насквозь прогнившей и коррумпированной. А я у него вместо офицера по особым поручениям и телохранителя.
Пограничник повел глазами по сторонам и только тогда Голубев увидел, что на его поясе, вместо обычной, висит открытая кобура. А в ней не штатный пистолет Макарова, а тяжелый Стечкин. Офицер открыл широкую дверь и пропустил журналиста вперед. В огромной приемной, перед столом с двумя телефонами и радиостанцией сидел капитан милиции. В углу перелистывал журналы прапорщик. На его петлицах тоже зеленели опушки пограничных войск.
Майор распахнул правую дверь и снова приглашающе взмахнул рукой:
– Прошу, генерал ждет вас.
Вадимов оказался высоким, широкоплечим мужчиной. У него было сильное и уверенное рукопожатие, а в серых глазах сверкало что-то настороженное.
– Еще хромаете? – Усадив Голубева у окна, спросил министр, – я получил шифрограмму от Селезнева, так что в курсе ваших дел.
Голубев чуть развел руками и улыбнулся:
– В нашей работе всякое может случиться…
Министр сжал скулы и его глаза заледенели:
– В нормальном, правовом государстве, в которое мы сейчас пытаемся превратить Союз, подобных «случайностей» быть не может. Там вор и бандит сидят в тюрьме или, по крайней мере, с ними ведется борьба на уровне всего государственного аппарата. – Генерал замолчал и, почему-то, взглянул на часы.
– А у нас, – Голубев вдруг подумал, что тот сейчас откажется от беседы, сославшись на занятость или неожиданно возникшие проблемы, – разве вы не ведете эту борьбу?
– Мы ведем, но нам так мешают, что я порою чувствую себя, как в осажденной крепости.
– Вы, советский генерал, министр внутренних дел целой республики?
– Начиная перестройку, наша партия была намерена освободиться от баласта, случайного элемента, попавшего в ее ряды и дать нашему народу возможность жить по-человечески.
– И что же?
– Все оказалось значительно сложнее – язва разложения поразила даже высшие структуры партийного и государственного аппарата некоторых республик. У нас любят шуметь, кивая на узбекское дело, а я сегодня с уверенностью могу сказать, что наша Туркмения немногим отличается от Узбекистана. Может быть, масштабы не те, да направленность другая – воздух вместо газа и нефти по трубопроводам не прокачаешь, но и тут «воняет» так, что ни один Геркулес не расчистить эти Авгиевы конюшни.
– Для этого сюда и прислали армейского генерала? – Голубев не спускал глаз с лица министра, – положение такое сложное, что нужен человек со стороны, не из системы внутренних дел?
Генерал усмехнулся:
– ЦК решил, что я подхожу для этой роли, а я человек военный и иду туда, куда меня посылают. У нас мало времени, вы должны через тридцать минут быть в самолете. Вещи и документы с вами? – Он кивнул на портфель, который Голубев оставил у двери.
– Да, но мы только начали разговор.
– А вы используйте то, что получили на границе, – глаза министра напоминали стальные стержни, – можете от моего имени написать только то, что коррумпированность проникла здесь во все структуры власти – партийный и государственный аппарат, но мы намерены бороться с ней до конца. Я прошел суровую школу, воевал в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане и привык выполнять поставленную задачу. Преступники, как бы высоко они ни сидели, рано или поздно окажутся в тюрьме.
Он наклонился и достал из-под стола черный дипломат:
– Тут некоторые документы. Я прошу вас доставить этот дипломат в ЦК, Яковлеву. Билет на самолет для вас куплен, – генерал вдруг приложил палец к губам и перевернул лежащий на столе лист бумаги.
«Главное – микропленка. Мой адьютант встретит вас в самолете. Делайте все, что он скажет.»
– Моя машина мигом домчит вас до трапа самолета. Ну, – он протянул Голубеву крохотный ролик, который тот сунул в пистончик, – доброго вам взлета и посадки.
Прапорщик, сидевший в приемной, увидя Голубева, поднялся и шагнул к двери.
– Распорядитесь о машине сопровождения, – распорядился генерал, пожимая руку журналисту, – и отметьте ему командировочное.
Капитан щелкнул каблуками.
– В следующий раз я отвечу на все ваши вопросы, – министр улыбнулся и, повернувшись, закрыл за собой дверь кабинета.
Министерская «Вольво» неслась, вслед за машиной с милицейской мигалкой, по осевой. Встречные машины шарахались в сторону и или прижимались к обочине. В салоне было прохладно, но у Голубева горело лицо и стучало в груди.Только сейчас, когда все происшедшее с ним вот-вот останется позади, он вдруг подумал о нереальности окружающего мира. Если бы это происходило где-нибудь в Латинской Америке или Африке, в то в такую сказку можно было бы поверить. Но он видел за окном проносящиеся мимо привычные лозунги на русском и туркменском языках: «Партия – честь и совесть нашей эпохи!» «Партия и народ едины!», а перед глазами стояли бьющийся в руках майора Воронова черный ствол автомата и скачущие по полику машины золотистые гильзы. Картина была такой явственной, что он почувствовал горьковатый запах горелого пороха и скривился. И сейчас – министр внутренних дел республики вел себя так, словно был в окружении врагов. Советский генерал, на территории Советского Союза!? Это было что-то запредельное. Может же быть, что они все больны? Собралась группа параноиков в военной форме, которые хотят помешать Горбачеву осуществить демократизацию страны и специально нагнетают напряженность, чтобы ввести в государстве военное положение. А он, известный журналист Голубев, используется ими, как приманка, запал в бомбе, готовой уничтожить только-только нарождающийся мир добра и справедливости. Он незаметным движением тронул крохотный патрончик, лежащий в его пистончике. Интересно, что же там за информация и почему ее надо передать Яковлеву? Пожалуй, это единственное, что успокаивало его. Этот невысокий, толстенький человек, больше похожий на дьячка из небольшой русской церкви, чем на секретаря ЦК, внушал ему доверие.
Машина, визжа тормозами, повернула к зданию аэропорта и, через проезд для членов правительства, вынеслась на летное поле. Голубев увидел вереницу пассажиров, тянущихся под заходящим, но еще нестерпимо жарким солнцем, к трапу и обрадовался.
« Еще немного поплаваю в собственном поту, – подумал он, – а там самолет взлетит и прощай знойная Туркмения.»
«Вольво» медленно подрулила к трапу, прапорщик поправил кобуру и вышел из кабины. Он дошел с Голубевым до контролера и, протянув тому билет журналиста, веско обронил:
– Распоряжение министра внутренних дел.
Мужчина в грязном синем кителе внимательно посмотрел на журналиста, потом взглянул на двоих офицеров милиции, вышедших из сопровождавшей машины и, придержав рукой, шагнувшую на трап женщину, сказал:
– Проходите.
Прапорщик пожал Голубеву руку и ткнул пальцем за спину:
– Мы подождем пока ваш самолет взлетит.
Журналист кивнул и поднялся в самолет. Тонконогая стюардесса приветственно кивнула ему головой:
– Ваша фамилия Голубев?
– Да.
– Командир просил вас зайти в кабину. Он сказал, что вы полетите с экипажем. Пойдемте, я провожу вас.
Она с интересом взглянула на него и пошла вперед. Он, недоумевая, двинулся вслед. За дверью пилотской кабины его встретил адьютант генерала, которого он недавно оставил в приемной министра внутренних дел. Только в этот раз тот был в летной форме.
– Быстро, – адьютант министра кивнул летчикам и те, переглянувшись, подняли одну из плит пола.
– Спускайтесь, – пограничник ободряюще улыбнулся, – у нас совсем нет времени.
Они один за другим пробрались сквозь тесный люк и оказались в багажном отделении самолета. Сюда, сквозь широко открытый проем, сыпались чемоданы и сумки пассажиров самолета, которые сбрасывал с машины молодой парень.
– Вы что не слышали об этом?
– Напротив. Эта штука работает и В Москве. Но, насколько я могу судить, укрепилась только на высшем чиновнивьем уровне и в системе высшей школы.
– Я очень надеялся, что мы поймем друг друга. – Полковник закурил и переключил вентилятор на вытяжку, – теперь вижу, что не ошибся в вас. Ладно бы, если бы мы с вами сидели в центре страны и говорили о коррумпированности чиновников, но мы находимся в нескольких километрах от границы. А рубеж всегда был привлекателен для всякого рода мелких и крупных жуликов. Но, пока страна была крепка, пересекать его, в основном пытались, используя бумаги из московских министерств или связи на таможне, а сейчас, когда все зашаталось, бандиты потеряли всякую совесть. Несколько месяцев назад, я получил от своей агентуры сведения о том, что с той стороны готовится переход целого каравана с опием в оплату за переброшенное душманам с этой стороны воинское снаряжение. Груз и нарушителей мы перехватили, а среди них оказался брат Бердыева.
– Секретаря обкома? – Удивился Голубев.
– Да.
– Интересно, – журналист вскочил и заходил по комнату, – я могу об этом написать, конечно, для центральной прессы?
– Можете, – усмехнулся полковник, – если напечатают. Я распоряжусь, чтобы Воронов дал вам некоторые данные и фотографии. Если надо, то можете сослаться на меня, но сейчас не это главное.
– Я слушаю вас, – Голубев вернулся к столу и пожалел, что с ним не было диктофона. Он вопросительно взглянул на полковника и потянул к себе пачку белой бумаги, лежавшей на его столе. Тот согласно кивнул.
– Не успели мы привезти нарушителей сюда, как мне позвонил сам Бердыев. Он спросил о караване и сказал, что немедленно приедет. Минут через тридцать он был уже здесь. Минут десять распространялся о том, что мы должны контактировать с ним по всем вопросам, потому что, как коммунисты находимся в прямом подчинении обкома, а потом прямо, без всяких обиняков, приказал мне освободить захваченных людей.
«Пусть груз останется у вас, – принебрежительно махнул он рукой, как будто речь шла о нескольких бутылках водки, а не о таваре на миллионы долларов, – можете даже положить его себе в карман, но брата с его людьми немедленно освободите.»
– Вы представляете – каков подлец, мне начальнику погранотряда такое заявить прямо в лицо! Подлец! – Повторил поковник и ноздри его раздулись.
Голубев понял, что гнев до сих пор душит офицера. Командир вдавил окурок сигареты в пепельницу и закурил новую.
– Я сказал, что сейчас же прикажу арестовать его и этапирую вместе с контрабандистами в штаб округа. Он рассмеялся в ответ. Надо признаться, что этот человек начисто лишен чувства страха. Я видел его в различных ситуациях и знаю, что он храбр и отчаянности ему не занимать.
«У вас нет оснований для моего задержания, полковник, – от ярости он перешел на шепот, – а вот я могу тут же потребовать от вашего руководства убрать вас из области. Хотел бы посмотреть на вас, когда за дискредитацию партийного руководства вас выбросят из армии и лишат вашей грошевой пенсии».
– Честное слово, когда он сказал это, я чуть не ударил его по лицу. Он почувствовал это и шагнул мне навстречу:
«Хотите померяться со мной силой, – Бердыев чуть не расхохотался мне в лицо, – или позовете на помошь своих солдат?
– Я отошел к столу. Конечно, я не испугался его, но, согласитесь, это было бы смешно – командиру отряда устраивать драку в своем кабинете?
« Подумайте о своих семьях «, – он шагнул к порогу и так посмотрел на меня, что я понял – это не пустая угроза и тут же вызвал наряд. Два вооруженных автоматчика выросли в дверях моего кабинета. Он взревел, но не решился вступать в потасовку с моими солдатами. Я тот час приказал майору Воронову взять автобус, несколько воруженных солдат и привезти все семьи офицеров в наш городок.
Полковник прошелся по кабинету, постоял у окна и вернулся к столу.
– Мы молчали. Я курил, а он сидел и о чем-то думал. Через тридцать минут Борис вернулся и доложил, что все в порядке, но в его глазах было что-то такое, что я, оставив солдат в кабинете, вышел за ним.
Около офицерского дома, – доложил мне Воронов, – было человек десять молодых туркмен при нескольких машинах и ему, чтобы пройти в подъезд, пришлось применять силу. Более того, когда они увидели, что он выводит женщин и детей с чемоданами и пожитками, то взялись за камни. Воронов приказал солдатам приготовиться к бою. Только дула взведенных автоматов несколько охладили пыл родственников или подчиненных Бердыева. После этого все мы живем, почти на осадном положении в городке, а детей возим в школу и из школы под серьезной охраной.
– А как ваш штаб, ЦК, – Голубеву показалось все это не только странным, но и похожим на сказку , – как они отреагировали на все это? И что случилось с задержанными?
Полковник отвернулся и отошел к окну. Какое-то время он стоял, ссутулясь, и смотрел на пустынный плац и угол казармы.
– Первым через пару недель вернулся брат Бердыева, потом, через месяц, другой – все остальные. В тюрьму попал только старик – караванщик, на которого списали все. Как оказалось, остальные попали в руки пограничников случайно, а мы, не разобравшись, кинули всех в одну камеру…
– А ЦК?
– Ничего. Мы даже с ним сидим на заседаниях обкома. Я всегда готов к бою, а он делает вид, что ничего не было. Конечно, я доложил все своему начальству, они – выше…
– И?
Командир пожал плечами и усмехнулся.
– Помните, Верещагина из «Белого солнца пустыни»?
– Значит вам «за державу обидно», – спросил Голубев, а держава вас не замечает: ни с должности ни снимает, ни помощи не оказывает? Так?
– Да. Вот поэтому я и хотел, чтобы вы, там в Москве, все это, ну, – полковник смутился и опусти глаза, – кроме слов о моем начальстве и ЦК, обнародовали. Может быть, это заставит кое-кого там, наверху, зашевелиться.
– Значит вы хотите сказать, что вчера, во время разговора со мной, они решили, что я приехал из Москвы специально по этому поводу и опасен для них?
– А вы чтобы подумали? Если бы вы сначала приехали в обком, устроились бы на их даче, пили бы с ними водку и пилили бы их девочек, а потом приехали ко мне – все было бы по-другому, а так – извольте бриться. Вчера, во время пьянки, вы что-то неосторожно сказали, не то отмахнулись от чего-то, что вызвало жесткую реакцию Бердыева и его окружения.
– Вроде, ничего такого не было. Может быть, то, что кто-то там заговорил о девочках, а я, похоже, во внутреннии покои не пошел? – Голубев нахмурился, вспоминая вчерашнее, – но, честное слово, я не мог им сказать чего-нибудь плохого. По крайней мере, раньше я за собой такого не замечал.
Полковник усмехнулся.
– У них другое представление о людях, чести, ценностях этого мира. Воронов сейчас подготовит для вас все документы и вы не позднее часа дня поедете в Ашхабад. Леонид и Борис будут вас сопровождать. Вы живете в гостинице ЦК?
– Да. – Владимир вскочил, всплеснул руками, – не может же все быть так плохо? Это какой-то театр абсурда.
– Может быть, – ответил офицер, – только вы мне нужны живым и в Москве. И еще, в Ашхабаде обязательно свяжитесь с министром внутренних дел республики, генералом Вадимовым. Он ведет свой бой и, если захочет, то расскажет вам больше интересного, чем я.
Полковник пожал Голубеву руку и улыбнулся:
– Удачи!..
* * *
Солнце еще не набрало силу и откуда-то из пустыни еще тянуло ночной прохладой. Длинные тени от строений военного городка походили, как казалось, Голубеву на насторожившихся часовых. Он слышал негромкое пение утренних птиц и стрекотание кузнечиков и ему было хорошо и спокойно.
Они снова сидели в том же самом «УАЗике», только в этот раз во всех трех зажимах у дверей торчали пристегнутые к автоматам рожки с патронами. Кроме того, у Воронова на ремне, в открытой кобуре, висел пистолет, а Леонид забросил назад рюкзак:
– Шашлык у Клыча на сегодня отменяется, – Голубев не понял чего в голосе капитана было больше смеха или тревоги.
– А водку? – Пошутил Голубев, все еще не верящий в угрозу, о которой говорил командир отряда.
– Мы немного попьем, когда доберемся до твоего номера в Ашхабаде. Там у вас неплохой ресторанчик, – теперь уже улыбнулся Леонид, – вот ты и устроишь нам прием по поводу своего возвращения в родные пенаты и, может быть, доведешь меня до машины.
– Тогда мне надо это делать два раза.
– А я за один – так наберусь, что тебе будет в два раза труднее меня тащить.
– Поехали, – майор Воронов захлопнул со своей стороны дверцу, и сержант дал газ.
Журналисту показалось, что почти мгновенно они въехали в раскаленную печь. Едва стены домов и кирпичные заборы городка отпрыгнули назад, как в машине стало трудно дышать. Он почувствовал, что горячий пот побежал по спине, повернулся к Борису, но тот сидел, сосредоточенно глядя перед собой. Автомобиль взлетел на какой-то колдобине, и Голубев увидел спины водителя и Леонида. Гимнастерку сержанта можно было выжимать, а рубашка капитана поражала свежестью и на ней не было видно ни одного мокрого пятнышка.
– Как тебе удается не потеть? – Журналист склонился к плечу офицера. Он задал этот вопрос не от того, что интересовался работой желез Леонида, ему хотелось развеять напряжение, повисшее в салоне, как только «УАЗик» оказался за воротами городка.
– Я не пью ничего, кроме водки, – серьезно ответил капитан, не поворачивая головы и не сводя глаз с летящей им под колеса дороги.
Воронов был серьезен и непрерывно вертел головой, осматривал пространство с обеих сторон машины. Голубеву все это было непривычно и казалось наигранным мальчишеством, как и то, как они выхватили его с обкомовской пьянки. Он даже подумал о том, что, в одном из очерков о границе надо будет мягко и завуалированно сказать о тяготах пограничной службы, не дающих офицерам даже в семейном кругу забывать о своей невидимой войне. Во все происшедшей истории его озадачило слова незнакомой редакторши и то, что секретарь обкома за эти двое суток так и не позвонил ему.
– Газу! – Неожиданно выкрикнул майор.
Голубев дернулся и инстинктивно схватился за металлическую дугу сидения водителя. Мотор взревел, сержант припал к рулевому колесу, и журналист увидел, что слева, из-за какого-то разрушенного строения к ним несется огромный, черный «ЗИМ»
– Влево, – закричал Леонид, – попробуй обойти!..
Тяжелый удар отшвырнул «УАЗик» и он завертелся на всех четырех колесах, как юла, на дороге. Сильная боль рванулась из левой ноги в голову. Голубев вскрикнул и тут же увидел около своего лица автомат Леонида. Машина продолжали реветь мотором и вертеться, а из черного ствола рванулся грохот и пули вспороли брезентовую обшивку. Капитан, держась одной рукой за спинку и, упершись одной ногой в приборную доску, почти лежал на боку и вслепую бил короткими очередями в ту сторону, где должна была находиться машина, ударившая их в борт. Бешенный рывок отбросил журналиста на спинку. «УАЗик», пролетев, уже по прямой, еще несколько десятков метров, стремительно развернулся.
– Ложись! – Воронов с силой, пригнул его к переднему сидению.
Голубев закричал от боли, рвавшейся из ноги, но прежде чем, опустить голову вниз, увидел, что из огромной черной машины торчат мужские руки с пистолетами в руках. Он успел подумать, что брезентовой покрытие машины пограничников – далеко не лучшая защита от пуль, как услышал над головой грохот Вороновского автомата и увидел, брызнувшие на полик золотистые гильзы. Над головой что-то хлопнуло и в глаза брызнуло солнце. «Тент разлетелся, – понял Голубев, – пулями разорвали». Невиданное возбуждение рванулось из его груди и он даже не понял, что в нем сильнее – боль или радость.
– Жив?! – Он услышал голос майора и понял, что автоматы молчат.
– Нога, – Голубев поднял голову и, сам не понимая почему, расхохотался.
– Володька, ты не сдвинулся? – сверкающие от возбуждения глаза Леонида приблизились к его лицу. – Я такого плачущего хохотуна не видел.
Машина дернулась и встала.
– Колесо не крутится – белое лицо сержанта походило на восковую маску.
Капитан выскочил из «УАЗика» и одним движением запрыгнул на капот.
– Вон они, суки, на проселке пылят.
Воронов, перевесившись через Голубева, попытался высадить его дверцу. Она была прорвана и вдавлена до самого сидения.
– Как ты умудрился ногу туда засунуть? – Майор осторожно тронул его за бедро, – сильно болит?
Голубев попытался двинуть зажатой между дверцей и сидением ногой и едва удержался от крика. С той стороны появилось лицо капитана. Он схватился обеими руками за дверцу и попытался вытянуть ее наружу, но она даже не шевельнулась. Воронов лег на сидение и, положив ноги на колени журналиста, уперся в искореженный металл. Машина дернулась и заходила, но нога Голубева по-прежнему оставалась в тисках. Он вдруг почувствовал, что сейчас потеряет сознание.
– Где у тебя монтировка, – Леонид выругался, – попробуем хоть колесо освободить.
Голубев увидел около лица бутылку водки:
– На выпей, – майор участливо смотрел на журналиста, – все меньше будет болеть.
Он оторвал крышечку и горячая, противная жидкость потекла в рот.
– Гадость, – проговорил Голубев, но почти сразу почувствовал опьянение и боль действительно отошла.
Воронов снова лег на спину и ударил обеими ногами в дверцу. Ему показалось, что она немного поддалась.
– Еще, – вскрикнул Голубев, – вроде стало полегче.
Мощный удар качнул машину и нога освободилась.
– Ну, – сильные пальцы майора пробежали по ноги, – крови нет, смещения, вроде– тоже. Попробуй встать.
Голубев чуть прижал пятку к полику и вскрикнул от жгучей боли, рванувшей из ноги в голову.
Воронов хлопнул его по плечу:
– Сиди и не шевелись. Там, похоже, все таки перелом.
Он выпрыгнул из машины, и она заплясала под усилиями трех человек. Журналист поднял голову и осмотрелся. Тент был в нескольких местах порван, как будто его разрезали ножом. Лобовое стекло почти полностью высыпалось и только в левом углу, напротив лица водителя еще толчал кусок стекла, пробитый пулей. На полике лежала горсть стрелянных гильз. Он нагнулся и подобрал одну. На ноге, чуть выше стопы появилось какое-то полыхающее пятно и боль медленно поднялась по бедру. Заломило виски. Он сморщился и потянулся к бутылке.
– Все, – сержант и офицеры сели на свои места, – едем домой.
Водитель с сомнением повернул ключ зажигания, и нажал стартер. Мотор послушно взревел и «УАЗик» понесся назад к военному городку.
В Ашхабад Голубев вернулся только через две недели и на военном вертолете. Все это время он лежал в лазарете отряда. Оказалось, что у него треснула кость и пришлось наложить гипс. Когда он появился с палочкой в редакции, редактор рассмеялся:
– Бандитская пуля?
– Так, случайная авария, – отмахнулся Голубев, но еще пару недель придется походить в гипсе, чтобы кость срослась.
* * *
Звонок министра застал Голубева врасплох. Почти месяц он не мог попасть к тому на прием, а тут, едва он пришел из госпиталя, где ему сняли гипс, позвонил сам генерал Вадимов. После того, что произошло на границе, журналист с волнением ожидал этой встречи. Но сейчас, после короткого разговора с генералом, его больше всего занимали слова Вадимова: «Приходите со всем…» До назначенной встречи было еще два часа и все это время он проходил по комнате, раздумывая, над тем, что бы это значило? Наконец, он решил, что это может означать, что ему надо прийти со всеми документами. Вещей у него было совсем мало и все помещалось в одном портфеле, поэтому Голубев захватил с собой все.
Постовой, остановивший его на пороге министерства, удивленно качнулся в сторону распухшего портфеля, но тут с лестницы сбежал подтянутый майор-пограничник.
– Вы Голубев?
– Да, – ответил журналист, доставая удостоверение.
Офицер, не обращая внимания на документ, приглашающе кивнул головой:
– Генерал ждет вас.
Милиционер, зло сверкнул в его сторону глазами, но послушно поднес руку к козырьку.
Пушистая ковровая дорожка гасила их стремительные шаги. Майор был молод, подтянут и даже кобура с пистолетом, оттягивавшим его пояс, казалась лишь последним штрихом в его ладной фигуре.
– Извините, – Побаливавшая нога не давала Голубеву идти в ногу с быстро шагавшим офицером, – а что пограничники стали служить в милиции?
Пшеничные усы майора дрогнули в усмешке:
– Я только временно прикомандирован к качестве адьютанта к генералу. Так же, как и он, временно сменил должность комдива на кресло министра.
Голубев удивился. За почти два десятилетия журналистской работы он ни разу не слышал, чтобы армейского генерала назначили министром внутренних дел.
– В тридцатые годы, – он недоуменно пожал плечами, – такое бывало, но в наше время? А что в Союзе уже перевелись профессионалы или милицейская академия закрылась?
В глазах майора появилось что-то отрешенное. Журналисту показалось, что его провожатый перебирает в уме возможные варианты ответов.
– Генерал прибыл сюда по распоряжению ЦК для наведения порядка в местной милиции, почти насквозь прогнившей и коррумпированной. А я у него вместо офицера по особым поручениям и телохранителя.
Пограничник повел глазами по сторонам и только тогда Голубев увидел, что на его поясе, вместо обычной, висит открытая кобура. А в ней не штатный пистолет Макарова, а тяжелый Стечкин. Офицер открыл широкую дверь и пропустил журналиста вперед. В огромной приемной, перед столом с двумя телефонами и радиостанцией сидел капитан милиции. В углу перелистывал журналы прапорщик. На его петлицах тоже зеленели опушки пограничных войск.
Майор распахнул правую дверь и снова приглашающе взмахнул рукой:
– Прошу, генерал ждет вас.
Вадимов оказался высоким, широкоплечим мужчиной. У него было сильное и уверенное рукопожатие, а в серых глазах сверкало что-то настороженное.
– Еще хромаете? – Усадив Голубева у окна, спросил министр, – я получил шифрограмму от Селезнева, так что в курсе ваших дел.
Голубев чуть развел руками и улыбнулся:
– В нашей работе всякое может случиться…
Министр сжал скулы и его глаза заледенели:
– В нормальном, правовом государстве, в которое мы сейчас пытаемся превратить Союз, подобных «случайностей» быть не может. Там вор и бандит сидят в тюрьме или, по крайней мере, с ними ведется борьба на уровне всего государственного аппарата. – Генерал замолчал и, почему-то, взглянул на часы.
– А у нас, – Голубев вдруг подумал, что тот сейчас откажется от беседы, сославшись на занятость или неожиданно возникшие проблемы, – разве вы не ведете эту борьбу?
– Мы ведем, но нам так мешают, что я порою чувствую себя, как в осажденной крепости.
– Вы, советский генерал, министр внутренних дел целой республики?
– Начиная перестройку, наша партия была намерена освободиться от баласта, случайного элемента, попавшего в ее ряды и дать нашему народу возможность жить по-человечески.
– И что же?
– Все оказалось значительно сложнее – язва разложения поразила даже высшие структуры партийного и государственного аппарата некоторых республик. У нас любят шуметь, кивая на узбекское дело, а я сегодня с уверенностью могу сказать, что наша Туркмения немногим отличается от Узбекистана. Может быть, масштабы не те, да направленность другая – воздух вместо газа и нефти по трубопроводам не прокачаешь, но и тут «воняет» так, что ни один Геркулес не расчистить эти Авгиевы конюшни.
– Для этого сюда и прислали армейского генерала? – Голубев не спускал глаз с лица министра, – положение такое сложное, что нужен человек со стороны, не из системы внутренних дел?
Генерал усмехнулся:
– ЦК решил, что я подхожу для этой роли, а я человек военный и иду туда, куда меня посылают. У нас мало времени, вы должны через тридцать минут быть в самолете. Вещи и документы с вами? – Он кивнул на портфель, который Голубев оставил у двери.
– Да, но мы только начали разговор.
– А вы используйте то, что получили на границе, – глаза министра напоминали стальные стержни, – можете от моего имени написать только то, что коррумпированность проникла здесь во все структуры власти – партийный и государственный аппарат, но мы намерены бороться с ней до конца. Я прошел суровую школу, воевал в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане и привык выполнять поставленную задачу. Преступники, как бы высоко они ни сидели, рано или поздно окажутся в тюрьме.
Он наклонился и достал из-под стола черный дипломат:
– Тут некоторые документы. Я прошу вас доставить этот дипломат в ЦК, Яковлеву. Билет на самолет для вас куплен, – генерал вдруг приложил палец к губам и перевернул лежащий на столе лист бумаги.
«Главное – микропленка. Мой адьютант встретит вас в самолете. Делайте все, что он скажет.»
– Моя машина мигом домчит вас до трапа самолета. Ну, – он протянул Голубеву крохотный ролик, который тот сунул в пистончик, – доброго вам взлета и посадки.
Прапорщик, сидевший в приемной, увидя Голубева, поднялся и шагнул к двери.
– Распорядитесь о машине сопровождения, – распорядился генерал, пожимая руку журналисту, – и отметьте ему командировочное.
Капитан щелкнул каблуками.
– В следующий раз я отвечу на все ваши вопросы, – министр улыбнулся и, повернувшись, закрыл за собой дверь кабинета.
Министерская «Вольво» неслась, вслед за машиной с милицейской мигалкой, по осевой. Встречные машины шарахались в сторону и или прижимались к обочине. В салоне было прохладно, но у Голубева горело лицо и стучало в груди.Только сейчас, когда все происшедшее с ним вот-вот останется позади, он вдруг подумал о нереальности окружающего мира. Если бы это происходило где-нибудь в Латинской Америке или Африке, в то в такую сказку можно было бы поверить. Но он видел за окном проносящиеся мимо привычные лозунги на русском и туркменском языках: «Партия – честь и совесть нашей эпохи!» «Партия и народ едины!», а перед глазами стояли бьющийся в руках майора Воронова черный ствол автомата и скачущие по полику машины золотистые гильзы. Картина была такой явственной, что он почувствовал горьковатый запах горелого пороха и скривился. И сейчас – министр внутренних дел республики вел себя так, словно был в окружении врагов. Советский генерал, на территории Советского Союза!? Это было что-то запредельное. Может же быть, что они все больны? Собралась группа параноиков в военной форме, которые хотят помешать Горбачеву осуществить демократизацию страны и специально нагнетают напряженность, чтобы ввести в государстве военное положение. А он, известный журналист Голубев, используется ими, как приманка, запал в бомбе, готовой уничтожить только-только нарождающийся мир добра и справедливости. Он незаметным движением тронул крохотный патрончик, лежащий в его пистончике. Интересно, что же там за информация и почему ее надо передать Яковлеву? Пожалуй, это единственное, что успокаивало его. Этот невысокий, толстенький человек, больше похожий на дьячка из небольшой русской церкви, чем на секретаря ЦК, внушал ему доверие.
Машина, визжа тормозами, повернула к зданию аэропорта и, через проезд для членов правительства, вынеслась на летное поле. Голубев увидел вереницу пассажиров, тянущихся под заходящим, но еще нестерпимо жарким солнцем, к трапу и обрадовался.
« Еще немного поплаваю в собственном поту, – подумал он, – а там самолет взлетит и прощай знойная Туркмения.»
«Вольво» медленно подрулила к трапу, прапорщик поправил кобуру и вышел из кабины. Он дошел с Голубевым до контролера и, протянув тому билет журналиста, веско обронил:
– Распоряжение министра внутренних дел.
Мужчина в грязном синем кителе внимательно посмотрел на журналиста, потом взглянул на двоих офицеров милиции, вышедших из сопровождавшей машины и, придержав рукой, шагнувшую на трап женщину, сказал:
– Проходите.
Прапорщик пожал Голубеву руку и ткнул пальцем за спину:
– Мы подождем пока ваш самолет взлетит.
Журналист кивнул и поднялся в самолет. Тонконогая стюардесса приветственно кивнула ему головой:
– Ваша фамилия Голубев?
– Да.
– Командир просил вас зайти в кабину. Он сказал, что вы полетите с экипажем. Пойдемте, я провожу вас.
Она с интересом взглянула на него и пошла вперед. Он, недоумевая, двинулся вслед. За дверью пилотской кабины его встретил адьютант генерала, которого он недавно оставил в приемной министра внутренних дел. Только в этот раз тот был в летной форме.
– Быстро, – адьютант министра кивнул летчикам и те, переглянувшись, подняли одну из плит пола.
– Спускайтесь, – пограничник ободряюще улыбнулся, – у нас совсем нет времени.
Они один за другим пробрались сквозь тесный люк и оказались в багажном отделении самолета. Сюда, сквозь широко открытый проем, сыпались чемоданы и сумки пассажиров самолета, которые сбрасывал с машины молодой парень.