Страница:
– Нет, – Петя неожиданно для себя разозлился, – я же сказал: домой отправлю.
– Не дури, – солдат потянул пиджак за ворот, пытаясь снять его с плеч Моршанского.
– Отпусти, порвешь, – Петя закрутил головой, ища защиту и только тут понял почему солдаты осмелели – рядом не было ни одного офицера.
– Хороший клифт, – раздался с другой стороны резкий голос.
Петя повернулся и увидел стоящего рядом с ними сержанта.
– Я уже забил этот пиджачок, – первый солдат встал между Петей и сержантом, – не все же тебе салаг обдирать.
– Что? – Сержант окаменел лицом и повернулся к сопернику, – Ты как, сука, с командиром разговариваешь?
– Убери руки, – Моршанский, пользуясь случаем, освободил свой пиджак.
– А ты, паскуда, – теперь сержант повернулся к Пете, – со стариком споришь? Попадешь ко мне во взвод, я из тебя домашние булочки быстро вышибу. Из сральни выходить не будешь.
Оба солдата неожиданно отошли и Петя увидел, что к ним снова направляются офицеры.
– Дурак ты, парень, – рядом раздался незнакомый голос Моршанский оглянулся и увидел стоящего около него оборванца. Засаленные галифе заменяли на нем брюки, из которых торчали худые ноги, засунутые в рваные домашние тапочки.
– Все равно все отберут и продадут, мне брат говорил, или утянут со склада. Так лучше отдать самому, все меньше врагов.
– Становись! – Раздался командирский окрик. Все бросили в сторону голоса, и Петя увидел, что половина призывников уже полураздета, лишившись даже того тряпья, в которой они пришли в часть.
– Сейчас вас поведут в баню, – офицер смотрел на замершие перед ним ряды, но Пете казалось, что он ничего не видит. – Там вас помоют и переоденут в военную форму. Ведите, – он повернулся к стоявщему рядом сержанту и медленно пошел вдоль строя.
Когда Моршанский вышел из банного отделения, то не увидел ни своего белья, ни своей одежды. Рядом с огромной кучей сапог, гимнастерок и портянок сидел толстый старшина и выдывал военную форму.
– У меня пропали вещи, – робко обратился к нему Моршанский, стесняясь своей наготы, – я хотел отправить их домой.
– Хорошо, хорошо, – кивнул старшина, – всовывая в руки Моршанского гимнастерку и галифе, – разберемся.
Петю оттеснили в сторону другие голые получатели формы. А когда он оделся, вновь прозвучала команда:
– Выходи строиться. – И все кинулись ее исполнять. Больше Петя не увидел своего комтюма. На следующий день с него сняли в туалете новую пилотку, а через день он увидел на своей табуретке серую брезентовую ленту вместо положенного перед сном кожаного ремня.
– Разиня, – рявкнул на него командир отделения, – надо было класть под подушку. Я же говорил. Теперь будешь мне вид отделения портить. Или отбери у кого-нибудь не из нашего подразделения, или я тебя в туалете сгною. А пока, марш на кухню, объявляю два наряда вне очереди.
Целую неделю Моршанский то работал на кухне, то чистил туалеты, то драил казарму. Он поднимался раньше всех, а ложился, когда батарея уже спала. В пятницу командир взвода, проводивший политзанятия, неожиданно спросил:
– Кто на гражданке был комсоргом?
– Я, – вскочил Петя. Он сделал это неосознанно. Им сейчас руководило желание избавиться от оскорбительного, бесконечного наряда.
Лейтенант записал его фамилию и приказал остаться после занятий. Командир отделения косо посмотрел на Моршанского, но ничего не сказал.
– Будешь комсоргом батареи, понял? – Все солдаты уже вышли из класса и лейтенант, похоже, не шутил.
– Есть, – вскочил Петя.
– Сиди, не дергайся. С комбатом все обговорено. Сходим сейчас к комсоргу дивизиона. Он введет тебя в курс дела и давай, работай. От тебя требуется только одно – поддерживать дисциплину и писать бумажки. Понял?
– Так точно! – Моршанский приподнялся со стула, но лейтенант досадливо поморщился, и он сел на место.
Комсорг дивизиона спросил у Пети фамилию Генерального секретаря ЦК КПСС и рассказал о политике партии на нынешнем этапе.
– Работу начнешь с составления плана работы на месяц и квартал. – Офицер поднялся из-за стола, подошел к окну и что-то долго высматривал на плацу. – Я дам тебе свой прошлогодний план, изучи и в таком духе изобрази свой. Дня тебе хватит?
– Конечно, – Петя с удивлением воспринимал происходящее, – только меня еще не избрали.
– Черт, – старший лейтенант хлопнул себя по лбу, – я совсем забыл о собрании, молодец. Вот тебе и первое задание: напиши объявление о проведении собрания и протокол о подведении итогов выборов. В моей папочке есть все образцы. Для разнообразия можешь написать, что один из голосовавших воздержался. Да, собрание проходит завтра в восемнадцать часов в ленкомнате, комбату я позвоню.
Собрание длилось не больше десяти минут. Так Петя стал комсомольским работником и уже через день ощутил все прелести новой жизни. Во время утреннего строевого смотра его вызвали по радио в штаб полка на совещание, которое затем переросло в недельные занятия, проводившиеся в политотделе штаба дивизии, находящейся в соседнем городе. Когда Моршанский вернулся в свое подразделение, то заметил, что сержанты делают вид, что его не существует. Пете ничего не приказывали, не поднимали на зарядку и ночные тревоги. Служба шла где-то рядом с ним, а Моршанский готовился к политзанятиям, выпускал «Боевые листки» и стенгазету, выступал на собраниях. Незаметно прошли полгода.
– Моршанский, – как-то вызвал его к себе комсорг дивизиона, – мы решили выступить с инициативой: «Лучший комсорг – в КПСС!» Ты как к этому относишься?
Петя никогда не думал о вступлении в партию, но тут понял, что нужно с восторгом согласиться. Он вскочил и стал горячо благодарить офицера за оказанную честь и клятвенно заверил его в том, что предан делу КПСС до последнего дыхания.
Тот довольно сощурился и похлопал его по плечу.
Через месяц Моршанского приняли в партию.
Так и прошла вся его солдатская служба. Петя оглянулся только тогда, когда возвращался домой, отслужив три года. За это время он приобрел лишь умение выступать с трибун и партийный билет. Через день, после того, как Моршанский снял солдатскую форму, он пришел в райком комсомола. Секретарь внимательно прочел все газетные вырезки, где рассказывалось о комсорге Моршанском и его инициативе, посмотрел партийный билет и вскочил:
– Старик, ты мне прямо с неба упал. Мой инструктор по работе с учащейся молодежью ушел в ВКШ, пойдешь на его место? Времени на раздумье всего минута, не то мне сейчас же кого-нибудь подошлют из горкома. Ну?
– Есть, – твердо ответил Петя.
Через пять лет он уже сидел в кресле секретаря райкома комсомола.
… Всю неделю Чабанов провел в Москве. Он пытался через Шамаханскую царицу выйти на влиятельных людей в министерстве иностранных дел, но все оказалось напрасным. Тогда он решил вернуться домой и заново обдумать задачу. Леонид Федорович прилетел в город на рассвете и прямо из аэропорта поехал на фабрику. Шофер, увидя мрачную сосредоточенность хозяина, всю дорогу молчал. Над проходной Леонид Федорович увидел кумачевый транспорант.
– Это что за праздник? – Раздраженно спросил Чабанов у начальника охраны, вышедшего встречать директорскую машину.
– Комсомольцы что-то устраивают, – бывший офицер, всего несколько лет назад вышедший на пенсию, по-армейски «ел» начальство внимательным взором.
Леонид Федорович выбрался из машины, злыми глазами оглядел стоящего перед ним навытяжку подчиненного.
– Как же ты, бывший полковник, работаешь, если не знаешь какое мероприятие проводится на вверенной тебе территории? Может устал, снова хочешь на пенсию?
– Никак нет, – в серых глазах мелькнул страх. Лицо мужчины сжалось от напряжения, – готов выполнить любой ваш приказ.
Чабанов резко повернулся и, не глядя по сторонам, пошел вперед. Сзади вдруг послышался дробный стук каблуков. Леонид Федорович оглянулся и увидел, что начальник охраны бежит от него к проходной.
– Испугался, дурачок, – Чабанову стало легко и спокойно.
« МИД через бабу не взять, – решил он, – они там сильно за свои пайки и поездки держатся, даже если не иметь в виду, что половина из них работают в разведке. Тут нужно было делать ход конем и выходить на нужных людей через МГИМО или КГБ, медленно, шаг за шагом «приручая» их…
– Леонид Федорович, – с придыханием закричал кто-то сзади.
Чабанов увидел, что к нему опять бежит начальник охраны.
– Я позвонил этому комсомольскому вожаку, секретарю райкома, – бледное лицо старика покрывали красные пятна. – Он говорит, что на нашем заводе была создана первая в городе комсомольская ячейка, а сегодня ее юбилей.
– Вы зря волновались, – Леонид Федорович похлопал его по дрожащей руке, – вы хороший работник, я просто после командировки еще не пришел в себя, извините. Спокойно работайте, спасибо.
Он не успел подняться к своему кабинету, как в дверь постучали и через порог шагнул высокий молодой человек.
– Здравствуйте, товарищ Чабанов, я – первый, – незнакомец подчеркнул слово «первый», – секретарь райкома комсомола Моршанский. Мне сообщили, что вы недовольны нашим мероприятием?
Чабанов привстал, поздоровался и пригласил вошедшего к чайному столику.
– Я только что с самолета, если не возражаете, то давайте чайку попьем, заодно и поговорим.
Моршанский, не получивший ответа на свой вопрос, готов был отстаивать свое мнение, но Леонид Федорович молча с интересом смотрел на молодого человека.
– Вы давно секретарствуете?
– Больше года.
– Сами откуда?
– Здешний, из города.
Хозяин расставлял чашки для чая и вазочки с печеньем, а гость рассматривал кабинет, отделанный дорогим деревом. Леонид Федорович неожиданно поймал его взгляд и удивился жгучей зависти, сверкнувшей в глазах молодого комсомольского вожака.
« Ба, – Чабанов напрягся, – это интересно. «
Так они познакомились, а через несколько недель Чабанов участвовал в заседании бюро обкома партии. Решался вопрос о наказании третьего секретаря райкома комсомола Натальи Бессмертновой. Она была старшей группы студентов политехнического института, два дня назад погибших в железнодорожной катастрофе.
Страшная весть о гибели тридцати двух ребят потрясла Чабанова. Он даже поймал себя на том, что, узнав о происшествии, прошептал: «Слава богу, что моя Галка уже закончила институт.»
Сейчас он сидел напротив Моршанского и никак не мог понять, что тот шепчет Бессмертновой.
Начальник областного управления внутренних дел докладывал о результатах следствия.
– Во время переезда через железную дорогу, – скрипучий голос подполковника злил Леонида Федоровича и мешал ему разобрать слова Моршанского, продолжавшего в чем-то убеждать Бессмертнову, – мотор автобуса со студентами заглох. Пока водитель заводил машину, на путях показался товарняк. Ребята вместо того, чтобы выскочить из машины, продолжали сидеть. Видимо, они ждали пока заведется мотор. Только в последний момент, как считает эксперт, шофер открыл двери, но и сам не успел встать с сидения. Машинист слишком поздно включил экстренное торможение. Локомотив протащил автобус семнадцать метров. В этой «мясорубке» было мудрено остаться в живых. – Он помолчал, – все и погибли. Виноват водитель, въехавший на неохраняемый переезд в виду поезда с барахлившим мотором, виноват и машинист, не сразу отреагировавший на препятствие…
Первый секретарь болезненно сморщился:
– Понятно, только сейчас меня интересует другое, – хозяин кабинета повернулся к Бессмертновой. – Встаньте, пожалуйста, я вас не вижу. Как могло случиться, что вы, назначенная руководителем группы, оставили ребят одних? Почему вы вышли из автобуса раньше?
Девушка посмотрела на Моршанского и, низко опустив голову, медленно встала.
– У меня заболела подруга, мне нужно было срочно ее повидать. – Ее голос был так тих, что всем приходилось напрягать слух. В кабинете воцарилась тишина. Чабанов наклонился вперед и увидел лицо Моршанского. Тот кивал в такт словам Бессмертновой.
– Ну, откуда же я могла знать, что все так получится?! – Глаза девушки набухли слезами. – Разве я бы пошла к ней? Уж, лучше сейчас лежать в гробу, чем сидеть вот тут…
Она умоляюще посмотрела на Моршанского. Чабанову показалось, что юноша знает что-то такое, что могло бы спасти девушку от наказания. Но Моршанский, приложив палец в губам, молчал.
– Не надо истерик, – первый секретарь был суров, – сейчас все это дурно пахнет. Вам надо было до конца выполнить свои обязанности. Шофер, понятно, был занят машиной, а ребята по сторонам не смотрели. Вот тут вы и могли их спасти, а вы бросили детей, предали своих подчиненных. Мы не можем посадить вас на скамью подсудимых – закона такого нет, но из партии мы вас вышвырнем.
– Моршанский, – секретарь отвел глаза от девушки, – что вы предприняли, чтобы такого не повторилось?
Петя встал. Чабанов внимательно смотрел на Бессмертнову. Она склонила голову, но Леонид Федорович услышал ее прерывистый шепот:
– Петя скажи им, что ты сам снял меня с машины. Скажи, что мы вместе ходили к Люське. Петя…
Моршанский, казалось, не слышал ее. Он поправил галстук, откашлялся.
– Райком не снимает с себя ответственности за проступок, – Моршанский на мгновенье задержал дыхание, – нет, преступление коммуниста Бессмертновой, мы готовы понести за это заслуженное наказание. Комсомол района поддерживает наше решение.
Девушка подняла лицо, и Чабанов увидел залитые слезами щеки и испуганные глаза…
– Петя?!
– По поручению районной организаци я вношу предложение об исключении Натальи Бессмертновой из рядов КПСС.
– Ты?! – Она вскочила и выбежала из кабинета.
– Остановитесь! – Громыхнул голос секретаря обкома, но девушка даже не оглянулась.
Чабанов смотрел на Моршанского. Он поймал горящий праведным гневом взгляд молодого человека и усмехнулся.
Моршанскому объявили строгий выговор. Во время перерыва Чабанов подошел к нему и пригласил на ужин. Тот удивился, но предложение принял. Когда Чабанов,после заседания, вышел из здания обкома, Моршанский, поджидая его, прогуливался по скверу. Леонид Федорович привез молодого секретаря к себе на дачу и накрыл стол. Они мало говорили. Хозяин подкладывал гостю закуску, а тот подливал в рюмки коньяк. Часа через три Чабанов встал.
– Мы хорошо посидели. Мне нравится, что вы умеете держать настроение. Что вы скажете, если я вам предложу поехать на учебу в высшую партийную школу?
Петя не удивился тому, что такое предложение прозвучало из уст директора швейной фабрики. Он допил коньяк, промокнул губы салфеткой и тоже встал.
– Я согласен и буду вам всегда благодарен.
«В нем есть главное, – сделал вывод Чабанов, высаживая через час гостя около его дома, – он честолюбив, завистлив и безжалостен – значит будет работать со мной.»
… Моршанский собирался в Москву. Он уже сдал дела в райкоме, простился с товарищами и укладывал вещи в чемодан. Неожиданно в комнату вошел отец.
– Тебе что-нибудь надо, папа?
Старик Моршанский притулился к косяку и задумчиво смотрел на сына. Петя несколько секунд смотрел на него, потом недоуменно пожал плечами и вновь принялся за свои вещи.
– Я хотел серьезно поговорить с тобой, сын.
Петя вдруг почувствовал волнение, как бывало когда-то в школе, когда надо было держать ответ за детские шалости.
– Давай обсудим твое будущее.
– Мое будущее? – Петя резко повернулся к отцу. – Что это с тобой, пап? Я разве инвалид или бездельник? Сегодня я еду получать высшее политическое образование. Может, ты шутишь?
– Нисколько и поубавь голос, привык в своем райкоме на мальчишек орать, но в моем доме я тебе этого не позволю.
– В твоем доме?! – Вскинулся Петя?
– Не надо, – отец смотрел прямо в глаза сына, – не надо провокаций. Со мной эти шутки не проходят. И, пожалуйста, помолчи немного. Наберись сил и молча выслушай меня.
Петя сел на кровать и опустил глаза. Он и сам не понимал, что с ним происходит, но смотреть отцу в глаза юноша не мог.
– Мне тошно видеть, как ты тратишь жизнь на, так называемую «партийную работу». Тебе через несколько месяцев тридцать лет, а у тебя собрания, митинги, бумажки, опять собрания, митинги и снова бумажки.
Сын дернулся, хотел возразить, но стиснул руки и опустил голову еще ниже.
– Мужчина, если он мужчина, должен заниматься производительным трудом. Иди в политехнический институт, ты, когда-то: мечтал о нем. Учи детей. В конце концов, стань хорошим токарем, но не сиди в кабинете, не руководи «массами». Так, по-моему, вы сейчас называете наш народ?
Петя молчал.
– Я всю жизнь простоял у станка. Оглянись, меня знает весь город, у меня сотни учеников, мои детали вместе с локомотивами ходят по всей стране. А что ты дал людям, которые кормят и одевают тебя? Бумажки сотрутся в пыль, призывы развеет ветер – вот и вся твоя работа. Работа… – Старик отошел от двери. – Она сделала тебя бездушным, черствым человеком. Я на днях встретил твою Наташку, она мне все рассказала. Ты предал ее, бросил, как кость, вместо себя. Мне страшно, что ты стал подлецом. Ты, мой сын, не задумываясь, променял свое благополучие на человека!
Отец почти вплотную подошел к сыну. Тот поднял голову, но старшему Моршанскому показалось, что Петя смотрит сквозь него.
– Ни я, ни мать, ни старшие братья – мы не могли сделать из тебя чудовище. В этом виновата твоя «политическая» деятельность. Я не разрешаю тебе ехать в Москву, тебе надо оставить эту работу.
Только тут Петя понял, что стоит. Отец был выше его, но годы согнули Моршанского, и теперь они стояли лицом к лицу. Только сейчас старик увидел глаза сына. В них была ненависть.
– Я не чудовище и люблю свою работу. К тому же я такой же член партии, как и ты. И она сейчас посылает меня на учебу. Работаю я лучше многих, только результаты моего труда, в отличии от твоего, нельзя сразу пощупать. Ты, – он прищурился, хотел сдержаться, но не смог, – за всю свою жизнь не поднялся выше простого рабочего, а я уже сейчас секретарь райкома.
Несколько секунд они смотрели в глаза друг друга. Потом сын бросил:
– Я все сказал.
Старик повернулся и тяжело пошел к двери. У самого порога он оглянулся, окинул взглядом сына. И тому показалось, что отцу, почему-то, жаль его.
– Прощай, – проговорил отец и закрыл за собой дверь.
Через пять лет после окончания высшей партийной школы, Моршанский возглавил горком, а еще через три месяца – областной комитет партии. Это был последний штрих в картине, которую «живописал» в своем крае Леонид Федорович Чабанов.
– Не дури, – солдат потянул пиджак за ворот, пытаясь снять его с плеч Моршанского.
– Отпусти, порвешь, – Петя закрутил головой, ища защиту и только тут понял почему солдаты осмелели – рядом не было ни одного офицера.
– Хороший клифт, – раздался с другой стороны резкий голос.
Петя повернулся и увидел стоящего рядом с ними сержанта.
– Я уже забил этот пиджачок, – первый солдат встал между Петей и сержантом, – не все же тебе салаг обдирать.
– Что? – Сержант окаменел лицом и повернулся к сопернику, – Ты как, сука, с командиром разговариваешь?
– Убери руки, – Моршанский, пользуясь случаем, освободил свой пиджак.
– А ты, паскуда, – теперь сержант повернулся к Пете, – со стариком споришь? Попадешь ко мне во взвод, я из тебя домашние булочки быстро вышибу. Из сральни выходить не будешь.
Оба солдата неожиданно отошли и Петя увидел, что к ним снова направляются офицеры.
– Дурак ты, парень, – рядом раздался незнакомый голос Моршанский оглянулся и увидел стоящего около него оборванца. Засаленные галифе заменяли на нем брюки, из которых торчали худые ноги, засунутые в рваные домашние тапочки.
– Все равно все отберут и продадут, мне брат говорил, или утянут со склада. Так лучше отдать самому, все меньше врагов.
– Становись! – Раздался командирский окрик. Все бросили в сторону голоса, и Петя увидел, что половина призывников уже полураздета, лишившись даже того тряпья, в которой они пришли в часть.
– Сейчас вас поведут в баню, – офицер смотрел на замершие перед ним ряды, но Пете казалось, что он ничего не видит. – Там вас помоют и переоденут в военную форму. Ведите, – он повернулся к стоявщему рядом сержанту и медленно пошел вдоль строя.
Когда Моршанский вышел из банного отделения, то не увидел ни своего белья, ни своей одежды. Рядом с огромной кучей сапог, гимнастерок и портянок сидел толстый старшина и выдывал военную форму.
– У меня пропали вещи, – робко обратился к нему Моршанский, стесняясь своей наготы, – я хотел отправить их домой.
– Хорошо, хорошо, – кивнул старшина, – всовывая в руки Моршанского гимнастерку и галифе, – разберемся.
Петю оттеснили в сторону другие голые получатели формы. А когда он оделся, вновь прозвучала команда:
– Выходи строиться. – И все кинулись ее исполнять. Больше Петя не увидел своего комтюма. На следующий день с него сняли в туалете новую пилотку, а через день он увидел на своей табуретке серую брезентовую ленту вместо положенного перед сном кожаного ремня.
– Разиня, – рявкнул на него командир отделения, – надо было класть под подушку. Я же говорил. Теперь будешь мне вид отделения портить. Или отбери у кого-нибудь не из нашего подразделения, или я тебя в туалете сгною. А пока, марш на кухню, объявляю два наряда вне очереди.
Целую неделю Моршанский то работал на кухне, то чистил туалеты, то драил казарму. Он поднимался раньше всех, а ложился, когда батарея уже спала. В пятницу командир взвода, проводивший политзанятия, неожиданно спросил:
– Кто на гражданке был комсоргом?
– Я, – вскочил Петя. Он сделал это неосознанно. Им сейчас руководило желание избавиться от оскорбительного, бесконечного наряда.
Лейтенант записал его фамилию и приказал остаться после занятий. Командир отделения косо посмотрел на Моршанского, но ничего не сказал.
– Будешь комсоргом батареи, понял? – Все солдаты уже вышли из класса и лейтенант, похоже, не шутил.
– Есть, – вскочил Петя.
– Сиди, не дергайся. С комбатом все обговорено. Сходим сейчас к комсоргу дивизиона. Он введет тебя в курс дела и давай, работай. От тебя требуется только одно – поддерживать дисциплину и писать бумажки. Понял?
– Так точно! – Моршанский приподнялся со стула, но лейтенант досадливо поморщился, и он сел на место.
Комсорг дивизиона спросил у Пети фамилию Генерального секретаря ЦК КПСС и рассказал о политике партии на нынешнем этапе.
– Работу начнешь с составления плана работы на месяц и квартал. – Офицер поднялся из-за стола, подошел к окну и что-то долго высматривал на плацу. – Я дам тебе свой прошлогодний план, изучи и в таком духе изобрази свой. Дня тебе хватит?
– Конечно, – Петя с удивлением воспринимал происходящее, – только меня еще не избрали.
– Черт, – старший лейтенант хлопнул себя по лбу, – я совсем забыл о собрании, молодец. Вот тебе и первое задание: напиши объявление о проведении собрания и протокол о подведении итогов выборов. В моей папочке есть все образцы. Для разнообразия можешь написать, что один из голосовавших воздержался. Да, собрание проходит завтра в восемнадцать часов в ленкомнате, комбату я позвоню.
Собрание длилось не больше десяти минут. Так Петя стал комсомольским работником и уже через день ощутил все прелести новой жизни. Во время утреннего строевого смотра его вызвали по радио в штаб полка на совещание, которое затем переросло в недельные занятия, проводившиеся в политотделе штаба дивизии, находящейся в соседнем городе. Когда Моршанский вернулся в свое подразделение, то заметил, что сержанты делают вид, что его не существует. Пете ничего не приказывали, не поднимали на зарядку и ночные тревоги. Служба шла где-то рядом с ним, а Моршанский готовился к политзанятиям, выпускал «Боевые листки» и стенгазету, выступал на собраниях. Незаметно прошли полгода.
– Моршанский, – как-то вызвал его к себе комсорг дивизиона, – мы решили выступить с инициативой: «Лучший комсорг – в КПСС!» Ты как к этому относишься?
Петя никогда не думал о вступлении в партию, но тут понял, что нужно с восторгом согласиться. Он вскочил и стал горячо благодарить офицера за оказанную честь и клятвенно заверил его в том, что предан делу КПСС до последнего дыхания.
Тот довольно сощурился и похлопал его по плечу.
Через месяц Моршанского приняли в партию.
Так и прошла вся его солдатская служба. Петя оглянулся только тогда, когда возвращался домой, отслужив три года. За это время он приобрел лишь умение выступать с трибун и партийный билет. Через день, после того, как Моршанский снял солдатскую форму, он пришел в райком комсомола. Секретарь внимательно прочел все газетные вырезки, где рассказывалось о комсорге Моршанском и его инициативе, посмотрел партийный билет и вскочил:
– Старик, ты мне прямо с неба упал. Мой инструктор по работе с учащейся молодежью ушел в ВКШ, пойдешь на его место? Времени на раздумье всего минута, не то мне сейчас же кого-нибудь подошлют из горкома. Ну?
– Есть, – твердо ответил Петя.
Через пять лет он уже сидел в кресле секретаря райкома комсомола.
… Всю неделю Чабанов провел в Москве. Он пытался через Шамаханскую царицу выйти на влиятельных людей в министерстве иностранных дел, но все оказалось напрасным. Тогда он решил вернуться домой и заново обдумать задачу. Леонид Федорович прилетел в город на рассвете и прямо из аэропорта поехал на фабрику. Шофер, увидя мрачную сосредоточенность хозяина, всю дорогу молчал. Над проходной Леонид Федорович увидел кумачевый транспорант.
– Это что за праздник? – Раздраженно спросил Чабанов у начальника охраны, вышедшего встречать директорскую машину.
– Комсомольцы что-то устраивают, – бывший офицер, всего несколько лет назад вышедший на пенсию, по-армейски «ел» начальство внимательным взором.
Леонид Федорович выбрался из машины, злыми глазами оглядел стоящего перед ним навытяжку подчиненного.
– Как же ты, бывший полковник, работаешь, если не знаешь какое мероприятие проводится на вверенной тебе территории? Может устал, снова хочешь на пенсию?
– Никак нет, – в серых глазах мелькнул страх. Лицо мужчины сжалось от напряжения, – готов выполнить любой ваш приказ.
Чабанов резко повернулся и, не глядя по сторонам, пошел вперед. Сзади вдруг послышался дробный стук каблуков. Леонид Федорович оглянулся и увидел, что начальник охраны бежит от него к проходной.
– Испугался, дурачок, – Чабанову стало легко и спокойно.
« МИД через бабу не взять, – решил он, – они там сильно за свои пайки и поездки держатся, даже если не иметь в виду, что половина из них работают в разведке. Тут нужно было делать ход конем и выходить на нужных людей через МГИМО или КГБ, медленно, шаг за шагом «приручая» их…
– Леонид Федорович, – с придыханием закричал кто-то сзади.
Чабанов увидел, что к нему опять бежит начальник охраны.
– Я позвонил этому комсомольскому вожаку, секретарю райкома, – бледное лицо старика покрывали красные пятна. – Он говорит, что на нашем заводе была создана первая в городе комсомольская ячейка, а сегодня ее юбилей.
– Вы зря волновались, – Леонид Федорович похлопал его по дрожащей руке, – вы хороший работник, я просто после командировки еще не пришел в себя, извините. Спокойно работайте, спасибо.
Он не успел подняться к своему кабинету, как в дверь постучали и через порог шагнул высокий молодой человек.
– Здравствуйте, товарищ Чабанов, я – первый, – незнакомец подчеркнул слово «первый», – секретарь райкома комсомола Моршанский. Мне сообщили, что вы недовольны нашим мероприятием?
Чабанов привстал, поздоровался и пригласил вошедшего к чайному столику.
– Я только что с самолета, если не возражаете, то давайте чайку попьем, заодно и поговорим.
Моршанский, не получивший ответа на свой вопрос, готов был отстаивать свое мнение, но Леонид Федорович молча с интересом смотрел на молодого человека.
– Вы давно секретарствуете?
– Больше года.
– Сами откуда?
– Здешний, из города.
Хозяин расставлял чашки для чая и вазочки с печеньем, а гость рассматривал кабинет, отделанный дорогим деревом. Леонид Федорович неожиданно поймал его взгляд и удивился жгучей зависти, сверкнувшей в глазах молодого комсомольского вожака.
« Ба, – Чабанов напрягся, – это интересно. «
Так они познакомились, а через несколько недель Чабанов участвовал в заседании бюро обкома партии. Решался вопрос о наказании третьего секретаря райкома комсомола Натальи Бессмертновой. Она была старшей группы студентов политехнического института, два дня назад погибших в железнодорожной катастрофе.
Страшная весть о гибели тридцати двух ребят потрясла Чабанова. Он даже поймал себя на том, что, узнав о происшествии, прошептал: «Слава богу, что моя Галка уже закончила институт.»
Сейчас он сидел напротив Моршанского и никак не мог понять, что тот шепчет Бессмертновой.
Начальник областного управления внутренних дел докладывал о результатах следствия.
– Во время переезда через железную дорогу, – скрипучий голос подполковника злил Леонида Федоровича и мешал ему разобрать слова Моршанского, продолжавшего в чем-то убеждать Бессмертнову, – мотор автобуса со студентами заглох. Пока водитель заводил машину, на путях показался товарняк. Ребята вместо того, чтобы выскочить из машины, продолжали сидеть. Видимо, они ждали пока заведется мотор. Только в последний момент, как считает эксперт, шофер открыл двери, но и сам не успел встать с сидения. Машинист слишком поздно включил экстренное торможение. Локомотив протащил автобус семнадцать метров. В этой «мясорубке» было мудрено остаться в живых. – Он помолчал, – все и погибли. Виноват водитель, въехавший на неохраняемый переезд в виду поезда с барахлившим мотором, виноват и машинист, не сразу отреагировавший на препятствие…
Первый секретарь болезненно сморщился:
– Понятно, только сейчас меня интересует другое, – хозяин кабинета повернулся к Бессмертновой. – Встаньте, пожалуйста, я вас не вижу. Как могло случиться, что вы, назначенная руководителем группы, оставили ребят одних? Почему вы вышли из автобуса раньше?
Девушка посмотрела на Моршанского и, низко опустив голову, медленно встала.
– У меня заболела подруга, мне нужно было срочно ее повидать. – Ее голос был так тих, что всем приходилось напрягать слух. В кабинете воцарилась тишина. Чабанов наклонился вперед и увидел лицо Моршанского. Тот кивал в такт словам Бессмертновой.
– Ну, откуда же я могла знать, что все так получится?! – Глаза девушки набухли слезами. – Разве я бы пошла к ней? Уж, лучше сейчас лежать в гробу, чем сидеть вот тут…
Она умоляюще посмотрела на Моршанского. Чабанову показалось, что юноша знает что-то такое, что могло бы спасти девушку от наказания. Но Моршанский, приложив палец в губам, молчал.
– Не надо истерик, – первый секретарь был суров, – сейчас все это дурно пахнет. Вам надо было до конца выполнить свои обязанности. Шофер, понятно, был занят машиной, а ребята по сторонам не смотрели. Вот тут вы и могли их спасти, а вы бросили детей, предали своих подчиненных. Мы не можем посадить вас на скамью подсудимых – закона такого нет, но из партии мы вас вышвырнем.
– Моршанский, – секретарь отвел глаза от девушки, – что вы предприняли, чтобы такого не повторилось?
Петя встал. Чабанов внимательно смотрел на Бессмертнову. Она склонила голову, но Леонид Федорович услышал ее прерывистый шепот:
– Петя скажи им, что ты сам снял меня с машины. Скажи, что мы вместе ходили к Люське. Петя…
Моршанский, казалось, не слышал ее. Он поправил галстук, откашлялся.
– Райком не снимает с себя ответственности за проступок, – Моршанский на мгновенье задержал дыхание, – нет, преступление коммуниста Бессмертновой, мы готовы понести за это заслуженное наказание. Комсомол района поддерживает наше решение.
Девушка подняла лицо, и Чабанов увидел залитые слезами щеки и испуганные глаза…
– Петя?!
– По поручению районной организаци я вношу предложение об исключении Натальи Бессмертновой из рядов КПСС.
– Ты?! – Она вскочила и выбежала из кабинета.
– Остановитесь! – Громыхнул голос секретаря обкома, но девушка даже не оглянулась.
Чабанов смотрел на Моршанского. Он поймал горящий праведным гневом взгляд молодого человека и усмехнулся.
Моршанскому объявили строгий выговор. Во время перерыва Чабанов подошел к нему и пригласил на ужин. Тот удивился, но предложение принял. Когда Чабанов,после заседания, вышел из здания обкома, Моршанский, поджидая его, прогуливался по скверу. Леонид Федорович привез молодого секретаря к себе на дачу и накрыл стол. Они мало говорили. Хозяин подкладывал гостю закуску, а тот подливал в рюмки коньяк. Часа через три Чабанов встал.
– Мы хорошо посидели. Мне нравится, что вы умеете держать настроение. Что вы скажете, если я вам предложу поехать на учебу в высшую партийную школу?
Петя не удивился тому, что такое предложение прозвучало из уст директора швейной фабрики. Он допил коньяк, промокнул губы салфеткой и тоже встал.
– Я согласен и буду вам всегда благодарен.
«В нем есть главное, – сделал вывод Чабанов, высаживая через час гостя около его дома, – он честолюбив, завистлив и безжалостен – значит будет работать со мной.»
… Моршанский собирался в Москву. Он уже сдал дела в райкоме, простился с товарищами и укладывал вещи в чемодан. Неожиданно в комнату вошел отец.
– Тебе что-нибудь надо, папа?
Старик Моршанский притулился к косяку и задумчиво смотрел на сына. Петя несколько секунд смотрел на него, потом недоуменно пожал плечами и вновь принялся за свои вещи.
– Я хотел серьезно поговорить с тобой, сын.
Петя вдруг почувствовал волнение, как бывало когда-то в школе, когда надо было держать ответ за детские шалости.
– Давай обсудим твое будущее.
– Мое будущее? – Петя резко повернулся к отцу. – Что это с тобой, пап? Я разве инвалид или бездельник? Сегодня я еду получать высшее политическое образование. Может, ты шутишь?
– Нисколько и поубавь голос, привык в своем райкоме на мальчишек орать, но в моем доме я тебе этого не позволю.
– В твоем доме?! – Вскинулся Петя?
– Не надо, – отец смотрел прямо в глаза сына, – не надо провокаций. Со мной эти шутки не проходят. И, пожалуйста, помолчи немного. Наберись сил и молча выслушай меня.
Петя сел на кровать и опустил глаза. Он и сам не понимал, что с ним происходит, но смотреть отцу в глаза юноша не мог.
– Мне тошно видеть, как ты тратишь жизнь на, так называемую «партийную работу». Тебе через несколько месяцев тридцать лет, а у тебя собрания, митинги, бумажки, опять собрания, митинги и снова бумажки.
Сын дернулся, хотел возразить, но стиснул руки и опустил голову еще ниже.
– Мужчина, если он мужчина, должен заниматься производительным трудом. Иди в политехнический институт, ты, когда-то: мечтал о нем. Учи детей. В конце концов, стань хорошим токарем, но не сиди в кабинете, не руководи «массами». Так, по-моему, вы сейчас называете наш народ?
Петя молчал.
– Я всю жизнь простоял у станка. Оглянись, меня знает весь город, у меня сотни учеников, мои детали вместе с локомотивами ходят по всей стране. А что ты дал людям, которые кормят и одевают тебя? Бумажки сотрутся в пыль, призывы развеет ветер – вот и вся твоя работа. Работа… – Старик отошел от двери. – Она сделала тебя бездушным, черствым человеком. Я на днях встретил твою Наташку, она мне все рассказала. Ты предал ее, бросил, как кость, вместо себя. Мне страшно, что ты стал подлецом. Ты, мой сын, не задумываясь, променял свое благополучие на человека!
Отец почти вплотную подошел к сыну. Тот поднял голову, но старшему Моршанскому показалось, что Петя смотрит сквозь него.
– Ни я, ни мать, ни старшие братья – мы не могли сделать из тебя чудовище. В этом виновата твоя «политическая» деятельность. Я не разрешаю тебе ехать в Москву, тебе надо оставить эту работу.
Только тут Петя понял, что стоит. Отец был выше его, но годы согнули Моршанского, и теперь они стояли лицом к лицу. Только сейчас старик увидел глаза сына. В них была ненависть.
– Я не чудовище и люблю свою работу. К тому же я такой же член партии, как и ты. И она сейчас посылает меня на учебу. Работаю я лучше многих, только результаты моего труда, в отличии от твоего, нельзя сразу пощупать. Ты, – он прищурился, хотел сдержаться, но не смог, – за всю свою жизнь не поднялся выше простого рабочего, а я уже сейчас секретарь райкома.
Несколько секунд они смотрели в глаза друг друга. Потом сын бросил:
– Я все сказал.
Старик повернулся и тяжело пошел к двери. У самого порога он оглянулся, окинул взглядом сына. И тому показалось, что отцу, почему-то, жаль его.
– Прощай, – проговорил отец и закрыл за собой дверь.
Через пять лет после окончания высшей партийной школы, Моршанский возглавил горком, а еще через три месяца – областной комитет партии. Это был последний штрих в картине, которую «живописал» в своем крае Леонид Федорович Чабанов.
ГЛАВА 9
Пересыпкина допрашивали пятый день подряд. За это время сменилось несколько следователей, но раненый молчал. Особенно он озлобился, когда один из следователей, несколько раз сильно ударил его по лицу.
Арестованный и в этот раз промолчал, но так взглянул на офицера, что тот понял – если бы не рана, приковывшая бандита к кровати, тот, не задумываясь, бросился бы в драку.
Кроме того, по тому, как за Пересыпкиным ухаживали в тюремном лазарете и кормили, он понял, что обещание неизвестного руководителя исполняются и о нем не забыли. Один раз ночью ему даже передали записку от жены, в которой она писала, чтобы он не волновался – о семье позаботились. На шестой день в камеру вошли два человека в гражданском.
– Вы можете ходить? – Спросил первый.
– Нет.
Незнакомец повернулся к двери:
– Носилки.
Через некоторое время езды на автомобиле и долгого спуска на лифте Виктор Пересыпкин попал в небольшую комнату. В ней стояла аккуратно заправленная кровать и небольшой столик, на котором лежали газеты и журналы. Он не успел осмотреться, как дверь снова открылась и в комнату или камеру, потому что в новом жилище не было окон, вошел мужчина в безрукавке. Он приветливо улыбнулся и поздоровался. Спокойно прошел к столику и раскрыл принесенную с собой тоненькую папочку.
– Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Аркадьевич. Теперь ваше дело буду вести я – следователь комитета государственной безопасности.
Пересыпкин похолодел. Он был готов ко всему: крику, избиению и даже расстрелу, но КГБ… Во рту пересохло, ладони взмокли. Следователь, по-прежнему улыбаясь, смотрел на бандита и тому казалось, что офицер читает его мысли.
«Что делать, господи? – Пересыпкин впервые в жизни упомянул бога. – Стоп, чего это я перепугался? Меня просили молчать до тех пор, пока смогу, а сейчас я не могу и не хочу молчать.»
– Если моя персона заинтересовала государственную безопасность, то я готов все рассказать. Только прошу об одном: не перебивайте меня. Я плохо себя чувствую и могу сбиться.
– Бога ради, – следователь протестующе поднял руку, – я вас слушаю.
– Всему виной моя неуемная жажда острых ощущений и наша паскудная жизнь, – Пересыпкин хотел встать, но острая боль в колене заставила его опуститься на кровать.
Следователь внимательно смотрел в потемневшие от боли глаза налетчика, но молчал. Он понимал, что в момент откровения не стоит отвлекать человека сочувствием.
Виктор перевел дыхание.
– Я все время хотел быть первым. В школе я часами штудировал учебники и читал груду различной литературы, чтобы поражать знаниями одноклассников и учителей. Особенно интересно было на уроках физики, когда мы начинали спорить с учительницей. Умная, удивительная была женщина. Мне до сих пор кажется, что я любил ее.
Пересыпкин задумался, легкая улыбка коснулась его губ. Следователь смотрел на него и думал о странностях жизни, заставившей этого, по рассказам соседей и сослуживцев, хорошего человека, взять в руки оружие и пойти на разбой. В доме, после непонятного и поспешного бегства жены Пересыпкина, не было каких-нибудь ценных вещей или признаков роскоши. Образ жизни арестованного говорил о том, что копить деньги этот человек не мог. Скорее он бы раздарил, прогулял их. Тогда что же сделало его бандитом?
– Да, – опять начал арестованный, – потом я стал увлекаться футболом. Хорошо играл, был в сборной области. Даже в армии, я не столько служил, сколько гонял мяч. Мне бы, дураку, посвятить себя спорту, а я в политехнический пошел. Учиться было трудно, но я привык ломать себя, вот и ломал. Получил диплом, а работа, – он вздохнул и отвернулся, – как старая-престарая жена. Не то, чтобы в одну кровать, а и одним воздухом дышать не хочется. Поверите, каждое утро заставлял себя вставать, одеваться и идти в отдел. Шел, как на расстрел, и так почти десять лет. А тут еще жизнь копеечная. Заработка едва на еду хватало. Чтобы жену и сына одеть, по рублю собирать приходилось.
– Скажите, – раненый повернулся к следователю, – можно на двести пятьдесят рублей общего заработка инженера и врача, жена у меня врач, жить втроем?
Офицер пожал плечами.
– Только не говорите: «Живут же люди.» Живут, отказывая себе во всем, а я не могу и не хочу. В глаза жене смотреть не могу. Соседка, официантка с трехклассным образованием, в австрийских сапогах ходит, а я едва на поделку фирмы «матрешка» зарабатываю, а-а-а, – Пересыпкин заскрипел зубами и стукнул кулаком по стене.
– Ладно, оставим мои воспоминания. От нищеты тошно, работа – дрянь, жизнь – дерьмо, вот я и решил ее вздыбить. Сижу, как-то, с одним знакомым, который может в этой жизни вертеться, водку пью. Честно сложились: он – десятку, я – десятку. Сейчас не помню о чем шел треп, но я ему говорю: «Иногда до того тошно, что взял бы автомат и пошел на большую дорогу.» Он засмеялся, мол кишка тонка. На том и разошлись. А через несколько дней он нашел меня.
«Ну, – говорит, – не передумал автомат в руки брать?»
Я, по глупости, отвечаю: «Платили бы только по-настоящему, а стрелять меня хорошо научили.»
«Сколько, – спрашивает, – хочешь?»
– Тысячу в месяц.
«Третьего или семнадцатого?»
– Пятого и пачечкой.
Он спокойно лезет в карман, достает пачку червонцев и небрежно протягивает мне, я беру. Он шляпу поправил:
«Я чувствую, что ты настоящий мужчина и тебе этот кабак не по нутру. Кроме того, в тебе есть лидерская жилка. Поэтому ты будешь руководить пятеркой. Подберешь трех надежных ребят. За каждого получишь еще по тысяче премиальных. Помимо этого, как только создашь группу, будешь получать жалованье вдвое против этого. Сможешь?»
Я кивнул, а сам чувствую – могилой тянет, но уже не могу остановиться. Знаете, как над пропастью – под ложечкой сосет, а заглянуть хочется.
« Задание будешь получать не от меня, но от моего имени. За каждую операцию оплата помимо жалованья. Выполнять без дураков, тут цена – пуля.»
И ушел.
Пересыпкин неожиданно для себя взглянул на все, происходящее сейчас с ним со стороны и испугался. «Я им нужен, пока они на Организацию не вышли, а потом – высшая мера»… – Он потряс головой и встретился взглядом со следователем.
– Человек, пока он жив, – тихо, словно размышляя вслух, произнес тот, – должен надеяться на благополучный исход. Мне приходилось ходить в атаку. Встаешь и всегда надеешься, что твою пуля еще не отлита.
– Значит надежда есть?
– Да.
– Хорошо. – Виктор потер виски, тяжело вздохнул и продолжил:
– В тот день жена встретила меня у порога, «Извини, – сказала она, – я, не посоветовавшись с тобой заняла денег и купила себе и Олежке осенние куртки. Теперь мне придется взять на себя дополнительные дежурства, я уже договорилась с главным врачом.» Вот тут я и почувствовал себя человеком. Достал из кармана тысячу рублей и протянул ей. Она чуть в обморок не упала.
Арестованный и в этот раз промолчал, но так взглянул на офицера, что тот понял – если бы не рана, приковывшая бандита к кровати, тот, не задумываясь, бросился бы в драку.
Кроме того, по тому, как за Пересыпкиным ухаживали в тюремном лазарете и кормили, он понял, что обещание неизвестного руководителя исполняются и о нем не забыли. Один раз ночью ему даже передали записку от жены, в которой она писала, чтобы он не волновался – о семье позаботились. На шестой день в камеру вошли два человека в гражданском.
– Вы можете ходить? – Спросил первый.
– Нет.
Незнакомец повернулся к двери:
– Носилки.
Через некоторое время езды на автомобиле и долгого спуска на лифте Виктор Пересыпкин попал в небольшую комнату. В ней стояла аккуратно заправленная кровать и небольшой столик, на котором лежали газеты и журналы. Он не успел осмотреться, как дверь снова открылась и в комнату или камеру, потому что в новом жилище не было окон, вошел мужчина в безрукавке. Он приветливо улыбнулся и поздоровался. Спокойно прошел к столику и раскрыл принесенную с собой тоненькую папочку.
– Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Аркадьевич. Теперь ваше дело буду вести я – следователь комитета государственной безопасности.
Пересыпкин похолодел. Он был готов ко всему: крику, избиению и даже расстрелу, но КГБ… Во рту пересохло, ладони взмокли. Следователь, по-прежнему улыбаясь, смотрел на бандита и тому казалось, что офицер читает его мысли.
«Что делать, господи? – Пересыпкин впервые в жизни упомянул бога. – Стоп, чего это я перепугался? Меня просили молчать до тех пор, пока смогу, а сейчас я не могу и не хочу молчать.»
– Если моя персона заинтересовала государственную безопасность, то я готов все рассказать. Только прошу об одном: не перебивайте меня. Я плохо себя чувствую и могу сбиться.
– Бога ради, – следователь протестующе поднял руку, – я вас слушаю.
– Всему виной моя неуемная жажда острых ощущений и наша паскудная жизнь, – Пересыпкин хотел встать, но острая боль в колене заставила его опуститься на кровать.
Следователь внимательно смотрел в потемневшие от боли глаза налетчика, но молчал. Он понимал, что в момент откровения не стоит отвлекать человека сочувствием.
Виктор перевел дыхание.
– Я все время хотел быть первым. В школе я часами штудировал учебники и читал груду различной литературы, чтобы поражать знаниями одноклассников и учителей. Особенно интересно было на уроках физики, когда мы начинали спорить с учительницей. Умная, удивительная была женщина. Мне до сих пор кажется, что я любил ее.
Пересыпкин задумался, легкая улыбка коснулась его губ. Следователь смотрел на него и думал о странностях жизни, заставившей этого, по рассказам соседей и сослуживцев, хорошего человека, взять в руки оружие и пойти на разбой. В доме, после непонятного и поспешного бегства жены Пересыпкина, не было каких-нибудь ценных вещей или признаков роскоши. Образ жизни арестованного говорил о том, что копить деньги этот человек не мог. Скорее он бы раздарил, прогулял их. Тогда что же сделало его бандитом?
– Да, – опять начал арестованный, – потом я стал увлекаться футболом. Хорошо играл, был в сборной области. Даже в армии, я не столько служил, сколько гонял мяч. Мне бы, дураку, посвятить себя спорту, а я в политехнический пошел. Учиться было трудно, но я привык ломать себя, вот и ломал. Получил диплом, а работа, – он вздохнул и отвернулся, – как старая-престарая жена. Не то, чтобы в одну кровать, а и одним воздухом дышать не хочется. Поверите, каждое утро заставлял себя вставать, одеваться и идти в отдел. Шел, как на расстрел, и так почти десять лет. А тут еще жизнь копеечная. Заработка едва на еду хватало. Чтобы жену и сына одеть, по рублю собирать приходилось.
– Скажите, – раненый повернулся к следователю, – можно на двести пятьдесят рублей общего заработка инженера и врача, жена у меня врач, жить втроем?
Офицер пожал плечами.
– Только не говорите: «Живут же люди.» Живут, отказывая себе во всем, а я не могу и не хочу. В глаза жене смотреть не могу. Соседка, официантка с трехклассным образованием, в австрийских сапогах ходит, а я едва на поделку фирмы «матрешка» зарабатываю, а-а-а, – Пересыпкин заскрипел зубами и стукнул кулаком по стене.
– Ладно, оставим мои воспоминания. От нищеты тошно, работа – дрянь, жизнь – дерьмо, вот я и решил ее вздыбить. Сижу, как-то, с одним знакомым, который может в этой жизни вертеться, водку пью. Честно сложились: он – десятку, я – десятку. Сейчас не помню о чем шел треп, но я ему говорю: «Иногда до того тошно, что взял бы автомат и пошел на большую дорогу.» Он засмеялся, мол кишка тонка. На том и разошлись. А через несколько дней он нашел меня.
«Ну, – говорит, – не передумал автомат в руки брать?»
Я, по глупости, отвечаю: «Платили бы только по-настоящему, а стрелять меня хорошо научили.»
«Сколько, – спрашивает, – хочешь?»
– Тысячу в месяц.
«Третьего или семнадцатого?»
– Пятого и пачечкой.
Он спокойно лезет в карман, достает пачку червонцев и небрежно протягивает мне, я беру. Он шляпу поправил:
«Я чувствую, что ты настоящий мужчина и тебе этот кабак не по нутру. Кроме того, в тебе есть лидерская жилка. Поэтому ты будешь руководить пятеркой. Подберешь трех надежных ребят. За каждого получишь еще по тысяче премиальных. Помимо этого, как только создашь группу, будешь получать жалованье вдвое против этого. Сможешь?»
Я кивнул, а сам чувствую – могилой тянет, но уже не могу остановиться. Знаете, как над пропастью – под ложечкой сосет, а заглянуть хочется.
« Задание будешь получать не от меня, но от моего имени. За каждую операцию оплата помимо жалованья. Выполнять без дураков, тут цена – пуля.»
И ушел.
Пересыпкин неожиданно для себя взглянул на все, происходящее сейчас с ним со стороны и испугался. «Я им нужен, пока они на Организацию не вышли, а потом – высшая мера»… – Он потряс головой и встретился взглядом со следователем.
– Человек, пока он жив, – тихо, словно размышляя вслух, произнес тот, – должен надеяться на благополучный исход. Мне приходилось ходить в атаку. Встаешь и всегда надеешься, что твою пуля еще не отлита.
– Значит надежда есть?
– Да.
– Хорошо. – Виктор потер виски, тяжело вздохнул и продолжил:
– В тот день жена встретила меня у порога, «Извини, – сказала она, – я, не посоветовавшись с тобой заняла денег и купила себе и Олежке осенние куртки. Теперь мне придется взять на себя дополнительные дежурства, я уже договорилась с главным врачом.» Вот тут я и почувствовал себя человеком. Достал из кармана тысячу рублей и протянул ей. Она чуть в обморок не упала.