Мельников Руслан. Рыцари рейха

   – Платц-башня, – поправил Бурцев.
   И задумался. И там, выходит, наследили маги ариев. В принципе, если в Риме тоже имеется большая башня перехода, интерес фашиков к городу вполне оправдан. Да, не все так просто...
   – Что еще говорил кнехт?
   – Что атака должна была состояться сразу же после новгородской операции Хранителей Гроба. Вы почему-то показались отцу Бенедикту более важным и опасным противником, чем его святейшество.
   – Очень лестно, – фыркнул Бурцев. – И?
   – Хранители Гроба долго следили и тщательно, чрезвычайно тщательно планировали вылазку в Новгород и его окрестности.
   – Они хорошо все спланировали, – согласился Бурцев. – А ты...
   – Сначала я должен был просто устранить отца Бенедикта. Позже у меня появилась еще одна задача – отбить у немцев хотя бы одного новгородского пленника и тайно переправить его в Рим.
   – И ради этого тебя специально перебросили из Палестины в Венецию?
   – Я лучше других справляюсь со своей работой, – это было не хвастовство – констатация факта. – И кроме того, я прилично говорю по-русски.
   – Более чем... Что ж, теперь-то я понимаю, по чьему приказу ты учил язык и следил за Александром Ярославичем. А может, и не только следил, но и готовил покушение... Его святейшество папа, так?
   – Служу святому Риму, – тихо произнес брави, склоняя голову.
   Вот ведь блин! Аж, самому захотелось ответить по-полковничьи, по-исаевски. Рявкнуть: «Служу Советскому Союзу!» Ну или России.
   – Ваш деятельный, молодой и умный не по годам новгородский князь – герой Невского и Чудского сражений, союзник татарских варваров, любимец народа и потенциальный вождь всех русских княжеств – начал доставлять матери нашей церкви некоторые гм... беспокойства.
   – Пока не пришлось побеспокоиться о другом? О Хранителях?
   Молчание... Знак согласия?
   – Ладно, замяли, – Бурцев сменил тему. – Дож знал, что ты посланник Рима?
   – Нет. Но и действовать самостоятельно, без его ведома, я не мог. В Венеции трудно что-либо скрыть от вездесущих шпионов синьора Типоло. Поэтому я сам предложил ему свои услуги, когда стало очевидно, что дож опасается новых союзников больше, чем старых врагов. И запросил громадную даже по меркам богатой Венецианской республики цену. Если б я оценил жизнь отца Бенедикта меньше, это было бы подозрительно.
   – Понимаю. А потом ты хотел сбежать вместе с нами и с денежками синьора Типоло – и от Хранителей сбежать, и от дожа, так?
   – Деньги дожа меня не интересуют – я же говорил! А вы – да. Вы – другое дело. Вы должны были попасть в Рим. Особенно ты, синьор Василий. Тебя Бенедикт считал самым ценным пленником.
   – Ну-ну. Только вот незадача: в Рим мне совсем не нужно. Я теперь планирую другое путешествие.
   – Куда?
   – В Палестину.
   – Ты не очень похож на паломника.
   – У меня там другие дела.
   – Синьора, которую Бенедикт пленил первой? Синьора Агделайда, да?
   – Ты поразительно догадлив, Джеймс. Эта синьора, между прочим, моя жена.
   – А знаешь, я ведь мог бы быть тебе полезен, Василий.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Сделку. Я помогаю тебе, если сначала ты...
   – Сначала мне нужно в Палестину, Джеймс.
   – Ну, положим, сначала тебе нужно отсюда, – усмехнулся киллер. – Всем нам надо убираться и поскорее. Мы слишком много времени тратим на разговоры. А новый отряд гвардейцев синьора Типоло может появиться в любую минуту. Ты подумай пока, а договорим как-нибудь позже.
   Что ж, в этом он, пожалуй, был прав. Первым делом нужно уносить ноги, а уж потом... Мысли переключались на решение более насущных проблем.
   – Что ты предлагаешь, брави? Пробираться к твоей кладбищенской засаде? – Бурцев окинул собеседника испытующим взглядом.
   – Нет. Как раз сейчас к Греховному кладбищу соваться не стоит. Это будет первое место, где нас станут искать немцы и гвардейцы дожа.
   – Тогда куда?
   – В портовом районе есть таверна «Золотой лев» с постоялым двором. Излюбленное место венецианских моряков и тайный притон контрабандистов. Там можно укрыться на время. И там же можно узнать о судах, отправляющихся в Святые Земли.
   Бурцев усмехнулся:
   – Посланник папы знает притоны контрабандистов?
   – Просто это самое надежное место. И проверенное. Мною проверенное. Там мы будем в безопасности.
   – Ага, как же, – буркнул Бурцев, – будешь с тобой в безопасности. С этакой-то отметиной на лице.
   Он поднес ладонь к правому глазу.
   – Каволата! – пренебрежительно отозвался Джеймс.
   – Что?
   – Ерунда, говорю^[39].
   – А вот я так не думаю. Скоро в городе начнут отлавливать всех одноглазых. А ты... Извини, но уж очень броская у тебя примета. Немцы, шпионы или гвардейцы дожа выйдут сначала на тебя, потом – на нас.
   – Выйдут на меня? – Джеймс широко улыбался. – Неанке кацо!^[40] Ни-ког-да!
   Удивительнейшая самоуверенность!
   – Ты говоришь так, будто за ночь добрая половина венецианцев окривела на правый глаз, – Бурцев начинал терять терпение от того, что этот хитрец не желает осознавать очевидного. – Ты слишком заметен, Джеймс!
   Киллер по-прежнему демонстрировал в кривой улыбке крупные белые зубы.
   – Если бы меня можно было так просто обнаружить, я не стал бы лучшим брави Италии. Поверь, о моей неуловимости здесь ходят легенды.
   Бурцев молчал, скептически осматривая собеседника. Легендам он все-таки верил меньше, чем собственным глазам. Даже живым легендам. Особенно если у них есть все шансы стать мертвыми.
   – Ладно уж, – хмыкнул Джеймс. – Придется открыть секрет Джезмонда Одноглазого.
   Наемный убийца сдернул с лица повязку. И... и перестал быть одноглазым. Око, прятавшееся за черной полоской ткани, было зрячим и абсолютно здоровым.
   – Приятно вновь взглянуть на мир двумя глазами, – проморгавшись, заявил киллер.
   – Так ты... Ты не...
   – Нет, конечно. Повязка всего лишь маскировка, позволяющая вводить в заблуждение тех, кто слепо верит в одноглазого убийцу.
   – Что ж, убедил. Потопали к твоему «Золотому льву».
   Джеймс замялся:
   – Э-э-э... Видишь ли, мосты еще перекрыты. К порту сейчас лучше добираться по воде.
   – Ну, так поплыли!
   – Боюсь, не выйдет. На всех места в гондолах не хватит.

Глава 38

   Каволата! Вот уж каволата так каволата! В самом деле, похоронная процессия уплыла давным-давно. Перевернувшиеся разбитые и изрешеченные пулями лодки потонули. На плаву оставались лишь две белые гондолы. Те, на которых приплыли венецианские гвардейцы-копейщики, Ядвига, Освальд, Бурангул, Збыслав и Дмитрий. Лодку Джеймса, Бурцева и Сыма Цзяна потопила моторка с крестом. Кондотьерская гондола, привязанная к берегу, тоже никуда не годилась: в борту и днище зияли частые пулевые отверстия. Внутри плескалась вода. Далеко на такой посудине не уплывешь. А две гондолы на десятерых – слишком мало.
   – Кому-то из твоих людей придется остаться здесь, – сказал Джеймс. – Ненадолго. Мы за ним вернемся.
   – Вернемся? Ты сам-то веришь в это?
   Брави отвел глаза:
   – Но^[41]. В этом не будет нужды. Гвардейцы дожа нас опередят. Или немцы. Но кем-то нужно пожертвовать, чтобы дать возможность спастись остальным.
   Бурцев хмуро глянул вокруг:
   – Сколько человек должно остаться?
   – Я бы оставил самых тяжелых. Двух. Еще лучше – трех.
   Самыми тяжелыми были Гаврила Алексич, Дмитрий и Збыслав. Хотя нет, Збыслав ранен: литвин все еще держался за голову. А под глазами – синева. Не иначе как сотрясение мозга. Легкое – скоро пройдет, но пока Збыслав вояка плохой...
   – Останутся двое, – твердо заявил Бурцев.
   – Даккордо^[42]. Думаю, остальные доплывут благополучно. Я сам поведу одну лодку и покажу, как управляться с веслом. Это не очень сложно...
   Бурцев отошел к здоровякам-новгородцам. Шепнул негромко:
   – Гаврила, Дмитрий... Мне нужен один доброволец для важного и опасного дела. Очень может быть, что дело закончится смертью.
   Вперед шагнули оба. Хмурые, мрачные, решительные. Готовые на все. Вот так всегда...
   Бурцев махнул рукой:
   – Тяните жребий.
   Оставаться выпало Алексичу.
   – Только один? – Брави уже стоял рядом. Хмурился недовольно...
   – Вторым буду я. У меня тоже вес немаленький.
   Такого поворота Джеймс никак не ожидал. От былой невозмутимости не осталось и следа.
   – Почему ты?! – понизил голос папский шпион-убийца. – Твое место в гондоле, Василий.
   – Эх, сказал бы я тебе, брави, чье место в ганд... Да не буду – все равно не поймешь!
   – Это ты не ничего понимаешь, русич! – киллер взволнованно шептал уже в самое ухо. – Кнехт-лазутчик говорил, что твоя персона больше всего интересовала Бенедикта. Значит, и дож в первую очередь пожелает захватить тебя. И потом, кроме меня только ты знаешь, где мы будем искать убежище. Если тебя схватят, если под пытками вызнают о «Золотом льве»...
   – Не доверяешь, Джеймс?
   – Ну, не то чтоб... – бесстрастный брави совсем смутился. – И все же не понимаю почему?
   Да уж куда тебе!
   – Во-первых, я не привык прятаться за чужие спины. А во-вторых, ты прав: для Хранителей Гроба и дожа лишь я один представляю ценность. И, смею заверить, для Папы Римского – тоже. Так что пусть у тебя даже не возникает мысли выкрадывать и переправлять в Рим кого-либо из моих ребят – это бесполезно. Ну а в-третьих... – стволом «вальтера» Бурцев оттолкнул Джеймса от своего уха, – вот эта штуковина однажды уже отпугнула гвардейцев дожа. Так что впредь они будут бояться меня больше, чем кого-либо из нас.
   Он, действительно, очень рассчитывал на это.
   – Но твой железный дито не может извергать руморэ смерти вечно!
   – Как-как ты сказал? Дито? Руморэ?
   – Палец. Шум...
   Бурцев развеселился. Оригинально! «Вальтер», наверное, еще никто так не называл.
   – Да, все верно. «Шума смерти» в моем «железном пальце», действительно, осталось немного. Но, надеюсь, гвардейцам дожа об этом неизвестно. И давай закончим наш спор, Джеймс. Время дорого. Ступайте к лодкам. Грузитесь и отчаливайте по-быстренькому. А мы с Гаврилой как-нибудь сами доберемся до твоего «Золотого льва».
   Брави вздохнул:
   – Идите вдоль каналов в восточном направлении. Главное для вас – попасть на портовые улицы. А уж там к «Золотому льву» вас проведет любой моряк. В таверне найдете хозяина. Узнаете его по красной роже. Не ошибетесь – вряд ли во всей Венеции сыщется вторая такая пунцовая физиономия. Спросите у него британца Джеймса. Меня позовут. И на вот еще, возьми... Здесь золото. Много золота.
   Он протянул мешочек кондотьера. Кошель был пухлым и увесистым, внутри позвякивало.
   – Бери-бери, не стесняйся. В конце концов, ты мне сегодня жизнь спас.
   – Спасибо! – изумленно поблагодарил Бурцев.
   Кажется, с самого начала он ошибался насчет этого парня. В чем в чем, а в жадности папского брави обвинить нельзя. Жмоты не расстаются с презренным металлом так легко.
   – Но зачем нам столько-то?!
   – А чтоб ваши проводники были сговорчивее и расторопнее. И хозяин «Золотого льва» тоже. Сарацинские мешочки^[43] в Венеции открывают двери, развязывают языки и заставляют людей быстрее переставлять ноги. Это почти такое же верное средство, как перстень дожа.
   – Так, может, нам все же стоит взять не деньги, а перстень дожа?
   – Нет. Я снимал его с кондотьера не для того.
   – А для чего же?
   Вместо ответа Джеймс зашвырнул печатку синьора Типоло в грязные воды канала.
   Ого! Еще один нехилый поступок! Этот брави, действительно, совершенно равнодушен к золоту. А вот Бурцеву, честно говоря, было немного жаль массивного золотого колечка с рисунком тонкой работы.
   – Не расстраивайся, русич, – Джеймс улыбался. – Носить перстень дожа теперь опасно. Оставлять здесь – неразумно. Перстень будут искать, а тот, у кого его найдут, неминуемо погибнет. Возьми вон лучше чиавону.
   Брави протянул палаш кондотьера. Что ж, хороший совет. Бурцев взял. Когда в «железном пальце» закончится «шум смерти», стальная чиавона ой как пригодится.
   – Даст Бог, еще свидимся, Василий.
   Судя по глазам Джеймса, не так чтоб очень он на это рассчитывал. Хотя очень хотел...

Глава 39

   Они отплывали на двух перегруженных белых гондолах, едва не черпая бортами воду. И снова живые лежали вповалку под саваном, предназначенном для мертвых. Первую гондолу вел Джеймс. На корме второй стоял Сыма Цзян – с веслом в руках и в плаще кондотьера. Плащ оказался чрезмерно велик, зато позволил бывшему советнику Кхайду-хана надежно укрыть под капюшоном лицо с глазами-щелочками. Что было весьма кстати: китаец-гондольер, да на погребальной венецианской лодке – это все-таки слишком броская экзотика.
   С гондолой Сыма Цзян управлялся почти так же ловко, как брави. Многоопытному мудрецу, видимо, довелось немало поплавать по речушкам Поднебесной на легких китайских джонках, так что и к белой кособокой посудине он приноровился довольно быстро.
   Ждать, когда плавучие катафалки скроются из виду, Бурцев и Гаврила не стали. Воевода и сотник уходили в сторону восходящего солнца. К венецианскому порту уходили. Пробирались вдоль канала. Шли меж жавшихся друг к другу домов по узким, заваленным отбросами проходам, прыгали через кучи мусора и зловонные лужи. Понятно теперь, почему венецианцы предпочитают обувь на высоких платформах.
   Шум раздался спереди. Стук тех самых высоких башмаков-колодок. И бряцанье железа. И тихая настороженная речь. И почти сразу – шаги сзади... Два отряда двигались навстречу друг другу. Два немаленьких отряда. Джеймс был прав: гвардейцы дожа все-таки вернулись. Гвардейцы начинали прочесывать улицы.
   Бурцев и Гаврила переглянулись. Бежать? Поздно! Да и некуда им бежать. Справа – глухая каменная стена. Высокая – не перелезть. Слева – нависший над каналом особняк – тот самый, под балконом которого распевал серенады влюбленный лютнист. Двухэтажный домишко принадлежал какому-нибудь местному богатею. Большой, просторный – есть, наверное, где укрыться. Да только не про их честь то укрытие. Тяжелые двери с вычурной резьбой, маленьким смотровым окошком и крылатым львом над верхним косяком – заперты. На узких – головы не просунуть – окнах-бойницах нижнего этажа – массивные ставни.
   А шаги и голоса все ближе. Венецианская стража вот-вот вывернет из-за угла. А то и с двух сторон сразу. Не сговариваясь, они стали спина к спине. Гаврила перехватил поудобнее короткое трофейное копье. Бурцев вынул из ножен палаш-чиавону. Левой рукой нащупал за пазухой рукоять «вальтера». В «железном пальце» оставался последний «шум смерти» Шумок. Заключительный аккорд...
   Скрипнуло. Негромко, но очень уж неожиданно – над самым ухом. Два бойца, приготовившихся уже подороже продавать свои жизни, отскочили в сторону. И воззрились в удивлении на приоткрытую дверь особняка. Изящная женская ручка призывно махала из узкой щели.
   – Синьорэ! Куа прэго!^[44]
   Размышлять было некогда. Раз дверь открывается, значит, это кому-нибудь нужно. И вряд ли в данный момент нужно больше, чем им самим. Бурцев впихнул Гаврилу в полумрак чужого дома первым. Следом ввалился сам. Закрыл дверь. Задвинул здоровенный засов. Прислонился спиной к тяжелой створке.
   Их спасительница стояла напротив. Невысокая чернявая смуглокожая женщина. Молодая – ненамного старше Аделаидки. В руках – подсвечник. Зажженная свеча – толстая и оплывшая – давала достаточно света. Хозяйка рассматривала гостей. Гости глазели на хозяйку. Да, было на что. Блестящие карие глазки – обворожительные, но чуть припухшие и покрасневшие будто бы от слез. Нос горбинкой. Пышные, будто вымытые модным шампунем из телерекламы, волосы. Высокая объемистая грудь, выпирающая из застенков тесного платья.
   Округлые плечи и длинная шея были прикрыты платочком. На платке – очень милая вышивка: золотой крылатый лев, напоминавший рисунок с печати дожа. Тонкие ухоженные руки с длинными пальцами... Один из пальчиков прижат к губам. Безмолвный жест, понятный на всех языках мира: молчать!
   Они и молчали. С минуту, наверное, провели в полной тишине, прислушиваясь, как за дверью стихают шаги. Стихли...
   – Красивая, – нарушил молчание хриплый шепот Гаврилы.
   Даже в темноте было видно, как горят глаза новгородца. Бурцев возражать сотнику не стал. Да, красивая – чего уж тут.
   Темноокая красавица тоже что-то прошептала. Бурцев развел руками – не понимаю, мол, улыбнулся виноватой улыбкой. Венецианка знаком велела следовать на ней. Пошла впереди, освещая путь трепещущим пламенем свечи.
   Их вели по первому этажу, забитому неразличимым в потемках хламом. Потом по узкой скрипучей лестнице – на второй. Поднялись... Несколько шагов прямо по коридору. Поворот направо. Остановились перед небольшой дверью. Незнакомка открыла.
   Спальня...
   Хозяйка указывала на кровать. Кровать была добротной, широкой – троих выдержит. Да хоть четверых! Резные львы на спинках выжидающе смотрели на вошедших. Небольшое зеркало в массивной золотой оправе отразило побледневшие лица гостей.
   То есть как это? Вот так вот сразу? И с двумя одновременно?! Гаврила озадаченно крякнул. Отступил обратно к двери.
   – Чего это она, Василий? – в голосе неустрашимого новгородского богатыря слышался испуг. – У нас, на Руси, так не принято...
   Бурцев тоже недоуменно воззрился на развратную венецианку.
   – Э-э-э... Синьора. Синьорина... Мы это... Руссо туристо... Облико морале...
   Ну, как ей еще объяснить?! Итальянцев в роду Бурцева, похоже, не имелось: спасительная генетическая память на этот раз молчала. «Итальяно» он по-прежнему не понимал.
   – О! Руссо! – удивилась брюнетка с крылатым львом на плечах. – Руссишь?
   – Я! Руссишь! – обрадовался Бурцев. – Шпрехен зи дойч?
   – Я! Я! – закивала итальянка.
   – Дас ист гуд!– выдохнул Бурцев с облегчением. – Дас ист зер гуд!
   Кажется, они все же нашли с этой дамочкой общий язык. Бурцев заговорил по-немецки, тщательно подбирая слова и стараясь не обидеть ненароком венецианку:
   – Мы вам очень признательны за спасение, синьора. Но ваше предложение... Видите ли, у меня есть жена, а мой друг...
   Женщина удивленно пожала плечиком:
   – У меня тоже есть муж, – но какое это имеет значение.
   – А? – не понял Бурцев. – Э?
   – Или, может, вы подумали, что я... что вы... что мы...
   Они с Гаврилой переглянулись. Ну, да, вообще-то они подумали...
   Слабая улыбка скользнула по устам венецианки.
   – О, нет, не так быстро, синьоры, не так быстро... Я просто пыталась объяснить, что свое оружие вы пока можете спрятать здесь – под кроватью. Моя спальня – надежное место.
   Бурцев медленно и основательно краснел и чувствовал это всем своим кожным покровом. «Не так быстро, синьоры...» Да уж, конфуз-с!
   Копье и чиавону хозяйка сунула под защиту кроватных львов.
   – Теперь прошу сюда. – Их выставили из спальни. Провели в соседнюю комнату. Всучили целый ворох разноцветного тряпья.
   – Тут вещи моего мужа и кое-какое платье слуг. Примерьте.
   – О, не стоит так беспокоиться! – заартачился было Бурцев.
   – Стоит-стоит! – безапелляционно заявила очаровательная брюнетка. – Вы ведь промокли до нитки. Вам нужно переодеться.
   Эх, нужно-то нужно, кто ж спорит, но это...
   С кислыми минами Бурцев и Гаврила перебирали одежду. Необъятные рубахи, камзолы и – тьфу ты пропасть! – злополучные узкие штаны-колготы – яркие, пестрые, отчего-то так любимые итальянскими щеголями.
   – Я вас оставляю, синьоры. – Дамочка удалилась, притворив дверь.
   Бурцев вздохнул:
   – Ладно, Алексич, переодеваемся. Считай, что это приказ.
   М-да... Новгородский богатырь Гаврила Алексич в венецианских колготках выглядел весьма колоритно. Впрочем, на свой счет Бурцев тоже не обольщался. Хорошо, что зеркало имелось только в спальне хозяйки дома. Чтобы посмотреть сейчас на собственное отражение, Бурцеву потребовалась бы изрядная толика мужества. Впрочем, ухмылочка Гаврилы была похлеще любого зеркала.
   – Ну, воевода! – пробасил сотник.
   – Сам такой, – огрызнулся Бурцев.
   Брюнетка, однако, оглядела их новый наряд с одобрением, зацокала язычком, даже хлопнула в ладоши:
   – Вот теперь вы похожи на людей! На достойных граждан Венецианской республики, а не на каких-нибудь бродяг-чужестранцев.
   Что ж, хоть какая-то польза от дурацких колготок! Бурцев немного расслабился.
   – Как вас зовут, синьора?
   – Называйте меня Дездемона.
   Ну и ну!
   – Простите, а мужа вашего, случайно, не Отелло кличут?
   – О, нет! Джузеппе. Он у меня купец. Знатный венецианский купец.
   Брошено это было с таким презрением, что Бурцев невольно посочувствовал бедняге Джузеппе. Эта пара явно не могла похвастаться гармонией супружеских отношений.
   А по щеке хозяйки уже скользнула слезинка. Женщина смахнула предательскую влагу. Улыбнулась. Той жалкой беспомощной улыбкой, которой улыбаются, когда безумно хочется плакать.
   Бурцев нахмурился. А брюнеточку-то нашу, никак, кто обидел. Гаврила тоже задышал сипло, сердито.
   – А вас, синьоры... Как зовут вас?
   – Вася, – пробормотал Бурцев. – Василий.
   Ткнул локтем новгородца, засмотревшегося на венецианку. Шепнул по-русски:
   – Назовись!
   – Гаврила, – пробасил Алексич.
   – Базилио и Габриэло, значит? Очень мило...

Глава 40

   Глядя в эти карие заплаканные глаза, Бурцев чувствовал себя крайне неловко. Беседа не клеилась. В конце концов он спросил напрямую:
   – Синьора Дездемона, я вижу, вы чем-то расстроены. Мы можем вам помочь?
   – Помочь? Мне?
   Щеки ее горели. Глаза блестели от слез. Но стыд заставлял стискивать зубы. Хм, кажется, дело тут касалось весьма интимных вещей.
   – Ну да. Помочь вам. Вы избавили нас от крупных неприятностей, и теперь мы просто обязаны хоть чем-то отблагодарить вас. Если это в наших силах... Не стесняйтесь, синьора...
   И вот тут она не выдержала. Дездемона рухнула на низенькую табуретку, разрыдалась.
   Вообще-то Бурцев не выносил женских слез. Он попросту терялся и понятия не имел, что следует делать, когда барышни и дамы бьются в истерике. Так в свое время было с Аделаидой. Так было и сейчас. Гаврила тоже пребывал в замешательстве. Здоровяк-новгородец лишь неловко гладил огромной лапищей пышные волосы венецианки и растерянно лупал глазами на воеводу. Приказа ждал, что ли...
   – Синьора, перестаньте, прошу вас! – Бурцев присел возле рыдающей женщины. – Объясните, наконец, в чем дело?
   – Джузеппе! Джузеппе! Джузеппе! – с ненавистью выплюнула она сквозь слезы.
   Однако! Венецианскому купцу нужно было здорово потрудиться, чтоб довести женушку до такого состояния.
   – Ваш муж вам изменяет?
   – О, нет! Он не способен на это. Его мужская сила давным-давно заплыла жиром. Единственное, что интересует моего супруга, – это деньги. Прибыль! Барыш! Он старается извлечь его отовсюду, он ищет его во всем. Даже... – слезы теперь лились градом, – даже в собственной жене.
   – Не понимаю, – честно признался Бурцев. – Ничего не понимаю!
   Дездемона взяла себя в руки. Плечи венецианки еще нервно подергивались, но плакать купеческая супруга перестала:
   – Это, в самом деле, трудно понять, синьоры! Джузеппе сделал и преумножает свое состояние за счет торговли венецианским стеклом. А все потому, что моему мужу благоволит член Большого и Малого Советов республики, Глава гильдии стеклодувов синьор Моро.
   – Это плохо?
   – Беда в том, что у синьора Моро есть сынок. Отвратительнейший тип по имени Бенвенутто. И он вознамерился во что бы то ни стало залезть ко мне в постель. Вы видели зеркало в моей спальне? Так вот это дорогая, очень дорогая вещица – подарок Бенвенутто.
   – Ну, это, наверное, не так страшно. Неприятно, конечно, но если он ограничивается презентами и не преступает известных границ...
   – Преступает, еще как преступает, синьоры! Этот юнец днем и ночью горланит серенады под моим балконом и сутки напролет умоляет о свидании!
   Ага... Бурцев припомнил лишенного музыкального слуха лютниста из гондолы. Да, «горланит» тут, пожалуй, самое подходящее словечко.
   – А что же ваш муж? Почему он не набьет морду наглецу?
   – Мой супруг не желает портить отношения с семейством Моро. Выгодные коммерческие связи для него превыше всего. К тому же синьора Моро прочат в дожи, если с синьором Типоло вдруг что-то случится. Ну, знаете, как это бывает...
   Бурцев знал. По крайней мере, догадывался. О грызне венецианского дожа и сенаторов за власть он был наслышан.
   – ...А уж ссориться с сыном будущего дожа Венеции мой Джузеппе и вовсе не намерен, – продолжала несчастная.
   – Так значит, ваш Джузеппе спокойно терпит молокососа, который вьется вокруг его жены?
   – Более того, он рад всячески услужить синьору Моро и его сыночку.
   – То есть как услужить? В каком смысле?
   Венецианка пылала от стыда и гнева.