Страница:
– Я же сказал, полковник: когда-то здесь стояла башня ариев. К сожалению, часть ее ушла под воду. Пришлось ставить дамбу, вести дренажные работы, лить уйму бетона. В итоге местная платц-башня превратилась в бункер с выходом прямо в Большой канал. Ты, наверное, обратил внимание на ворота, когда находился внутри? Те самые, которые твой друг пытался выломать булавой.
Эсэсовец оскалился. Бурцев попытался отвернуться. Куда там – с колодкой-то на шее!
– Да уж, представляю, как радуются венецианцы соседям из СС и ордена Святой Марии, – пробурчал он.
– Венецианцы нас боятся – этого достаточно. Да, вначале были недовольные. Крепость Санта-Тринита даже пытались штурмовать несколько аристократишек, не терпящих вмешательства чужаков в свои дела. Но пулеметы быстро заткнули рты горлопанам. Ты ведь и сам уже знаешь, как легко это делается. По Новгороду знаешь.
Бурцев предпочел промолчать.
– А наши показательные рейды по местным еврейским кварталам даже добрых католиков заставляют трепетать от страха. Так что теперь недовольных в Венеции нет. Есть напуганные. А это разные вещи.
– И венецианцы согласны мириться с таким положением дел?
– Не все. Скажу по секрету – за мной даже охотится лучший во всей Италии наемный убийца, подкупленный благородными интриганами. Только вряд ли у него что-то выйдет, покуда на моей стороне дож Венеции. Видишь ли, товарищ Исаев, местный управитель синьор Джакопо Типоло[25] ведет опасную и незримую борьбу с венецианской аристократией, а надежных союзников у бедняги нет. Так что мечи ордена Святой Марии и пулеметы Хранителей Гроба нужны ему сейчас до зарезу. А нам жизненно необходимы его тайные агенты, которые есть в Венеции всюду. Мы заключили союз с дожем...
– Надо же, и здесь нашли себе Муссолини! – поразился Бурцев.
– Совершенно неуместная аналогия, полковник, – сухо ответил Бенедикт. – Синьор Типоло просто дает нам возможность закрепиться в Венеции. Мы же поддерживаем его в противостоянии с сенатом. До поры до времени поддерживаем – пока он полезен. Здесь нас еще мало, чтобы полностью контролировать ситуацию, так что приходится опираться на шпионов дожа и его многочисленную гвардию. Пока синьор Типоло нам нужен, уж мы найдем к нему подходы. Поверь, мы хорошие психологи, полковник.
Да, кстати, о подходах и психологии... Бурцев глянул под капюшон монаха-эсэсовца:
– Чем ты выманил мою жену из Пскова? Как заставил ее пойти за собой?!
Бенедикт оживился:
– О, все оказалось проще, чем я думал. До смешного просто! Агделайда страстно желает иметь от тебя ребенка.
– Ребенка?! – Бурцев растерянно захлопал глазами. – При чем тут ребенок?!
Тупица! Да все при том же! Вот в чем дело! Вот почему Аделаидка ходила как в воду опущенная!
– Бездетность давно угнетает твою супругу, полковник, – с участливой издевкой говорил эсэсовец. – На этой почве у бедняжки развился серьезный комплекс. А стоило посулить ей решение проблемы – и Агделайда сама побежала за мной. Как собачка! Правда, по доброй воле она дошла лишь до леса, где нас поджидали мои люди. Дальше твою жену пришлось тащить силой.
Бурцев дернулся. Звякнула цепь, не пуская. Тяжелые колодки повалили приподнявшееся было тело обратно к стене.
Бенедикт неодобрительно покачал головой:
– Спокойно, спокойно, полковник... Не знаю, известно тебе или нет, но мужчина и женщина из разных времен не могут зачать ребенка, покуда хотя бы один из них принадлежит своему времени. Мы уже проводили эксперименты – бесполезно. Что-то там с хромосомами и временным парадоксом. Я не ученый, поэтому не стану тратить время на объяснения. Но если ты будешь упираться, мы можем продолжить эти опыты. С Агделайдой. Она хоть и славянка, но весьма мила. А под моим началом так много арийцев, истосковавшихся по женской ласке.
– Убью! – прорычал Бурцев.
В глазах эсэсовца блеснул плотоядный огонек.
– Знаешь, я, пожалуй, начну первым, и, поверь, монашеская ряса не будет мне помехой. Потом брошу твою девчонку в солдатские казармы. Глядишь, и обманем природу числом да массой. Может, и родится какой-нибудь ублюдок, а Агделайда познает, наконец, радость материнства...
Ноги сделали это сами. Поднялись вместе с колодкой и резко опустились. Не на голову эсэсовца в рясе – нет. До головы не дотянуться. Край колодки ударил по глиняной миске с тюремной бурдой. Миска раскололась. Брызнула вверх битыми черепками и осклизлым варевом. Большая часть попала на шерстяные штаны-шоссы Бурцева. Но кое-что залетело и под монашеский капюшон.
Бенедикт вскочил. Что-то звякнуло. Что-то встопорщилось сбоку – что-то очень похожее на кобуру. Да, здесь не псковский Кром, здесь ничто и никто не помешает святому отцу разгуливать с оружием. Штандартенфюрер судорожно вытер лицо. Дышал он тяжело. И говорил со всхрипом, едва сдерживаясь:
– Ладно, полковник. Вижу, сегодня беседы у нас с тобой не получится. Что ж, посиди подумай. Продолжим завтра. Но если и второй раз мы не найдем общего языка, солдатские казармы покажутся твоей женушке детскими забавами – это я тебе обещаю. А вот за это, – Бенедикт брезгливо отряхнул капюшон, – за это умрет один из них.
Эсэсовец обвел горящим взглядом дружинников Бурцева:
– Прямо сейчас и умрет. Кого мне выбрать? Не посоветуешь, товарищ Исаев?
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Эсэсовец оскалился. Бурцев попытался отвернуться. Куда там – с колодкой-то на шее!
– Да уж, представляю, как радуются венецианцы соседям из СС и ордена Святой Марии, – пробурчал он.
– Венецианцы нас боятся – этого достаточно. Да, вначале были недовольные. Крепость Санта-Тринита даже пытались штурмовать несколько аристократишек, не терпящих вмешательства чужаков в свои дела. Но пулеметы быстро заткнули рты горлопанам. Ты ведь и сам уже знаешь, как легко это делается. По Новгороду знаешь.
Бурцев предпочел промолчать.
– А наши показательные рейды по местным еврейским кварталам даже добрых католиков заставляют трепетать от страха. Так что теперь недовольных в Венеции нет. Есть напуганные. А это разные вещи.
– И венецианцы согласны мириться с таким положением дел?
– Не все. Скажу по секрету – за мной даже охотится лучший во всей Италии наемный убийца, подкупленный благородными интриганами. Только вряд ли у него что-то выйдет, покуда на моей стороне дож Венеции. Видишь ли, товарищ Исаев, местный управитель синьор Джакопо Типоло[25] ведет опасную и незримую борьбу с венецианской аристократией, а надежных союзников у бедняги нет. Так что мечи ордена Святой Марии и пулеметы Хранителей Гроба нужны ему сейчас до зарезу. А нам жизненно необходимы его тайные агенты, которые есть в Венеции всюду. Мы заключили союз с дожем...
– Надо же, и здесь нашли себе Муссолини! – поразился Бурцев.
– Совершенно неуместная аналогия, полковник, – сухо ответил Бенедикт. – Синьор Типоло просто дает нам возможность закрепиться в Венеции. Мы же поддерживаем его в противостоянии с сенатом. До поры до времени поддерживаем – пока он полезен. Здесь нас еще мало, чтобы полностью контролировать ситуацию, так что приходится опираться на шпионов дожа и его многочисленную гвардию. Пока синьор Типоло нам нужен, уж мы найдем к нему подходы. Поверь, мы хорошие психологи, полковник.
Да, кстати, о подходах и психологии... Бурцев глянул под капюшон монаха-эсэсовца:
– Чем ты выманил мою жену из Пскова? Как заставил ее пойти за собой?!
Бенедикт оживился:
– О, все оказалось проще, чем я думал. До смешного просто! Агделайда страстно желает иметь от тебя ребенка.
– Ребенка?! – Бурцев растерянно захлопал глазами. – При чем тут ребенок?!
Тупица! Да все при том же! Вот в чем дело! Вот почему Аделаидка ходила как в воду опущенная!
– Бездетность давно угнетает твою супругу, полковник, – с участливой издевкой говорил эсэсовец. – На этой почве у бедняжки развился серьезный комплекс. А стоило посулить ей решение проблемы – и Агделайда сама побежала за мной. Как собачка! Правда, по доброй воле она дошла лишь до леса, где нас поджидали мои люди. Дальше твою жену пришлось тащить силой.
Бурцев дернулся. Звякнула цепь, не пуская. Тяжелые колодки повалили приподнявшееся было тело обратно к стене.
Бенедикт неодобрительно покачал головой:
– Спокойно, спокойно, полковник... Не знаю, известно тебе или нет, но мужчина и женщина из разных времен не могут зачать ребенка, покуда хотя бы один из них принадлежит своему времени. Мы уже проводили эксперименты – бесполезно. Что-то там с хромосомами и временным парадоксом. Я не ученый, поэтому не стану тратить время на объяснения. Но если ты будешь упираться, мы можем продолжить эти опыты. С Агделайдой. Она хоть и славянка, но весьма мила. А под моим началом так много арийцев, истосковавшихся по женской ласке.
– Убью! – прорычал Бурцев.
В глазах эсэсовца блеснул плотоядный огонек.
– Знаешь, я, пожалуй, начну первым, и, поверь, монашеская ряса не будет мне помехой. Потом брошу твою девчонку в солдатские казармы. Глядишь, и обманем природу числом да массой. Может, и родится какой-нибудь ублюдок, а Агделайда познает, наконец, радость материнства...
Ноги сделали это сами. Поднялись вместе с колодкой и резко опустились. Не на голову эсэсовца в рясе – нет. До головы не дотянуться. Край колодки ударил по глиняной миске с тюремной бурдой. Миска раскололась. Брызнула вверх битыми черепками и осклизлым варевом. Большая часть попала на шерстяные штаны-шоссы Бурцева. Но кое-что залетело и под монашеский капюшон.
Бенедикт вскочил. Что-то звякнуло. Что-то встопорщилось сбоку – что-то очень похожее на кобуру. Да, здесь не псковский Кром, здесь ничто и никто не помешает святому отцу разгуливать с оружием. Штандартенфюрер судорожно вытер лицо. Дышал он тяжело. И говорил со всхрипом, едва сдерживаясь:
– Ладно, полковник. Вижу, сегодня беседы у нас с тобой не получится. Что ж, посиди подумай. Продолжим завтра. Но если и второй раз мы не найдем общего языка, солдатские казармы покажутся твоей женушке детскими забавами – это я тебе обещаю. А вот за это, – Бенедикт брезгливо отряхнул капюшон, – за это умрет один из них.
Эсэсовец обвел горящим взглядом дружинников Бурцева:
– Прямо сейчас и умрет. Кого мне выбрать? Не посоветуешь, товарищ Исаев?
Глава 25
Дверь в подвал отворилась с омерзительным скрипом.
– Господин! Отец Бенедикт!
По лестнице сбежал невысокий пухленький человечек в одежде тевтонского кнехта. Черная плотная куртка, на груди – Т-образный крест, на голове – шлем-шапель, на поясе – короткий меч и увесистая связка ключей.
– В чем дело?! – холодно осведомился псевдомонах.
– Виноват. – Кнехт низко склонил голову. – Но только что прибыли посланцы синьора Типоло. Люди дожа требуют немедленной встречи с вами. Они привели...
– Проклятье! – вспылил штандартенфюрер. – Что им нужно?
– Задержан брави[26], – понизил голос кнехт. – Тот самый. Джезмонд Одноглазый...
Бенедикт переменился в лице.
– Где он? Где Джезмонд?! – Эсэсовец в одежде монаха шагнул к служке.
Кнехт развел руками:
– Так здесь он уже. Дож прислал его под охраной верных гвардейцев. И я посмел потревожить вас, чтобы доложить...
– Немедленно ко мне! – приказал Бенедикт. – Прямо сейчас! Прямо сюда!
Кнехт торопливо скрылся за дверью.
– Похоже, полковник, твоим друзьям повезло, – проронил Бенедикт, не оборачиваясь. – Ими я займусь позже.
Немец нервно расхаживал по темнице. Взволнованный, должно быть, до крайней степени. Длинные монашеские одежды, перепачканные тюремной баландой, вздрагивали и опадали широкими складками, подобно крыльям летучей мыши. На Бурцева и его спутников штандартенфюрер СС больше не смотрел. А вот на вход в темницу нет-нет да и бросал нетерпеливые взгляды.
Лишь когда за дверью звякнул металл, Бенедикт остановился, набросил на голову капюшон, обрел невозмутимо-величественный вид.
Дверь снова скрипнула. Кнехт семенил впереди, указывая дорогу посланникам дожа. Следом вышагивал рослый широкоплечий воин – по всей видимости, предводитель венецианской стражи. Одет он был в гибкий кожаный панцирь, обшитый стальными пластинами, и плащ с капюшоном. Левая рука покоилась на эфесе широкого палаша с чашеобразной гардой, сплетенной из тонких стальных прутьев. С широкого пояса свисал также пухлый кожаный кошель. Массивный золотой перстень, поблескивающий почему-то не на большом пальце руки, где ему было бы самое месте, а на цепочке, тоже мог принадлежать только ну очень богатому человеку. На ногах бравого вояки красовались башмаки с высокой подошвой и некое подобие обтягивающих колготок – ярких и разноцветных. «Словно с балетной сцены спрыгнул», – неприязненно подумал Бурцев.
Зато на голове «танцора» возвышался массивный шлем-барбют[27]. Выделывать балетные «па» с таким намаешься, а вот рубиться – в самый раз. Шлем имел Т-образную прорезь, открывавшую глаза, нос и тонкогубый рот воина, однако надежно защищал лоб, виски и щеки. Барбют здорово смахивал на античные боевые головные уборы. Будь у этого горшка на покатой макушке гребень с конским хвостом, венецианского рубаку можно было бы принять за какого-нибудь заплутавшего во времени эллина.
Позади «эллина» шли еще двое. Тоже в несуразных колготках и высоких грязных башмаках, но без мечей и панцирей. Из доспехов на них были лишь толстые стеганые куртки и легкие каски. Из оружия – короткие копья, древками которых венецианцы бесцеремонно подталкивали пленника со связанными руками.
Джезмонд Одноглазый оказался маленьким невзрачным человечком с наглой улыбочкой на небритом лице. Если бы не черная повязка через правый глаз, заурядная внешность грозного брави вряд ли отложилось бы в памяти.
Однако неброский облик наемного убийцы, вероятно, с лихвой компенсировали его незаурядные профессиональные качества. По крайней мере, вслед за венецианской стражей в подземелье сразу вошел дополнительный конвой. Два тевтонских брата-рыцаря в белых нагрудных коттах с черными крестами – оба без доспехов, но при мечах. И два эсэсовца в форме знакомого уже Бурцеву песочного цвета и со «шмайсерами» на брюхе.
Кнехт отступил в сторону. Тевтоны и фашисты замерли у двери. Венецианцы остановились перед Бенедиктом. Джезмонд тоже встал. На монаха-эсэсовца он не смотрел, зато с любопытством вглядывался в лица колодников. Видимо, заранее изучал будущих сокамерников, а может быть, и соседей по эшафоту.
– Кондотьер, – штандартенфюрер еле заметным кивком поприветствовал начальника стражи.
– Святой отец, – эллинско-венецианский шлем-барбют склонился гораздо ниже монашеского капюшона. – Я прибыл по личному поручению синьора Типоло.
«Эллин» говорил по-немецки с сильным акцентом.
– Подтвердите ваши полномочия.
Венецианец снял с шеи массивный перстень на цепочке. Протянул. Проговорил – без нажима, без агрессии, как бы между прочим:
– Вообще-то, по пути сюда я уже трижды показывал знак дожа.
На его замечание не обратили ни малейшего внимания. При свете факела Бенедикт долго и внимательно изучал рисунок на печатке.
– Да, это перстень синьора Типоло, – наконец подал голос штандартенфюрер.
Немец вернул кольцо:
– Я вас слушаю, кондотьер.
– Синьор Типоло передает вам своего пленника Джезмонда по прозвищу Одноглазый в знак признательности и вечной дружбы с благочестивым орденом Святой Марии и могущественными Хранителями Гроба, – торжественно объявил венецианец.
– Благодарю, – голос Бенедикта звучал сухо и недовольно, – но, право, не стоило так рисковать и самим везти его ночью через весь город. Если бы Джезмонд провел пару лишних часов в дворцовой тюрьме, мир не рухнул бы.
Начальник стражи скорбно вздохнул. Заговорил, словно оправдывая своего господина:
– Синьор Типоло уже не верит в надежность своих тюрем и преданность надзирателей. Даже душные камеры Пьомби и осклизлые от влаги Поццы[28] вряд ли уберегут человека, знающего слишком много. А Джезмонду известно, кто из членов сената жаждет смерти дожа. Вряд ли пленник дожил бы до прибытия ваших людей. Яд, кинжал или удавка – и Джезмонд замолчал бы навеки... Даже на самого искусного брави, закованного в колодки, всегда найдется свой брави.
Эсэсовец нахмурился:
– Неужели все настолько плохо? Дож уже перестал быть хозяином в дворцовых тюрьмах?
– Вам должно быть известно, отец Бенедикт, насколько тяжело и непрочно положение синьора Типоло, – потупил взор венецианец. – Большой Совет разросся непомерно. Вместо оговоренных венецианскими законами четырехсот восьмидесяти сенаторов из шести округов там числятся по несколько представителей почти всех влиятельных кланов республики. Дошло до того, что не граждане Венеции, а Большой Совет сам назначает трибунов, которым надлежит ежегодно избирать сенаторов. Малый же совет – Совет сорока, некогда вершивший лишь правосудие над преступниками, ныне заправляет практически всеми делами республики. При этом сенаторы спят и видят, как бы превратить дожа Венеции в нарядную, но безвольную марионетку. Синьор Типоло противится этому, но за сенатом стоят большие интересы и большие деньги. Благородным семействам Венеции неугоден неуступчивый дож. Главой республики они намерены провозгласить своего ставленника – синьора Моро из гильдии стеклодувов, а синьора Типоло...
Красноречивый взгляд, брошенный начальником стражи на палаш у бедра, избавил его от необходимости заканчивать фразу.
– Сейчас, когда мой господин, благодаря вам, – еще один почтительный поклон «эллинского» шлема, – заключил дружественный союз с орденом Святой Марии и Хранителями Гроба, сенаторы взволнованы сверх всякой меры. А поэтому – да, святой отец, даже дворец дожа, даже тюрьма дожа наводнены шпионами и соглядатаями. Однако сенаторы опасаются могущественных Хранителей Гроба еще больше, чем синьора Типоло, а потому брави Джезмонд Одноглазый прибыл в Венецию, чтобы устранить вместе с дожем и вас, отец Бенедикт.
– Мне все это хорошо известно, кондотьер. Скажите лучше, где вы задержали Одноглазого?
– Его схватили уже во дворце дожа. Как и с чьей помощью Джезмонд проник туда, выясняется. Сам он пока не сказал ни слова. Но синьор Типоло полагает, что ваши люди сумеют развязывать язык упрямцу.
– Это так, – серьезно кивнул эсэсовец.
– Только синьор Типоло убедительно просит, чтобы вы позволили и нам присутствовать на допросе. Моему господину тоже хочется поскорее узнать имена заговорщиков, заплативших этому брави.
Щека штандартенфюрера чуть дернулась. Немец, однако, быстро совладал с собой:
– Не возражаю, кондотьер. Приступим прямо сейчас. Пусть это представление будет первым уроком и для моих новых друзей.
Бенедикт выразительно глянул на пленников в колодках. Ухмыльнулся:
– Палача сюда. Живо!
Служку-кнехта из темницы как сквозняком выдуло. Уходя, он плотно притворил дверь. Тевтонско-эсэсовская стража застыла у входа. У рыцарей руки словно прилипли к эфесам мечей. У автоматчиков – к «шмайсерам». К немцам деликатно отступили и венецианцы. Гвардейцы дожа не желали мешать процедуре допроса. Только наблюдать. Только слушать.
Бенедикт стоял напротив Одноглазого. Штандартенфюрер в монашеской рясе с интересом юного натуралиста рассматривал связанного брави.
– Ну так что, Джезмонд? Будем ждать пыток, или все-таки заговоришь? Кто тебе платит? Чьи приказы ты исполняешь?
Наемник-убийца молчал.
– Хочешь сказать, что не понимаешь немецкого? Надо же! А о тебе ходят та-а-акие легенды! Говорят, ты превосходно владеешь английским, французским, немецким, итальянским... Неужто врут?
Молчание...
– А может, зря упрямишься, Джезмонд? У тебя ж ничего не вышло. Господь хранит меня – ты не находишь? Так стоит ли противиться воле Божьей?
Киллер растянул губы в злой улыбке и в этот раз, вопреки ожиданиям, ответил. В самом деле – по-немецки. Четко, без акцента:
– Тебя хранит вовсе не Господь, Бенедикт, а Князь Тьмы. Но он не всесилен. Ты умрешь, червь, именующий себя Хранителем Гроба.
– Забавно, – кажется, «святой отец» начинал веселиться. – И когда же, позволь узнать?
Дерзкий киллер Джезмонд Одноглазый оскалился в лицо собеседнику:
– Сегодня. Сейчас!
– Господин! Отец Бенедикт!
По лестнице сбежал невысокий пухленький человечек в одежде тевтонского кнехта. Черная плотная куртка, на груди – Т-образный крест, на голове – шлем-шапель, на поясе – короткий меч и увесистая связка ключей.
– В чем дело?! – холодно осведомился псевдомонах.
– Виноват. – Кнехт низко склонил голову. – Но только что прибыли посланцы синьора Типоло. Люди дожа требуют немедленной встречи с вами. Они привели...
– Проклятье! – вспылил штандартенфюрер. – Что им нужно?
– Задержан брави[26], – понизил голос кнехт. – Тот самый. Джезмонд Одноглазый...
Бенедикт переменился в лице.
– Где он? Где Джезмонд?! – Эсэсовец в одежде монаха шагнул к служке.
Кнехт развел руками:
– Так здесь он уже. Дож прислал его под охраной верных гвардейцев. И я посмел потревожить вас, чтобы доложить...
– Немедленно ко мне! – приказал Бенедикт. – Прямо сейчас! Прямо сюда!
Кнехт торопливо скрылся за дверью.
– Похоже, полковник, твоим друзьям повезло, – проронил Бенедикт, не оборачиваясь. – Ими я займусь позже.
Немец нервно расхаживал по темнице. Взволнованный, должно быть, до крайней степени. Длинные монашеские одежды, перепачканные тюремной баландой, вздрагивали и опадали широкими складками, подобно крыльям летучей мыши. На Бурцева и его спутников штандартенфюрер СС больше не смотрел. А вот на вход в темницу нет-нет да и бросал нетерпеливые взгляды.
Лишь когда за дверью звякнул металл, Бенедикт остановился, набросил на голову капюшон, обрел невозмутимо-величественный вид.
Дверь снова скрипнула. Кнехт семенил впереди, указывая дорогу посланникам дожа. Следом вышагивал рослый широкоплечий воин – по всей видимости, предводитель венецианской стражи. Одет он был в гибкий кожаный панцирь, обшитый стальными пластинами, и плащ с капюшоном. Левая рука покоилась на эфесе широкого палаша с чашеобразной гардой, сплетенной из тонких стальных прутьев. С широкого пояса свисал также пухлый кожаный кошель. Массивный золотой перстень, поблескивающий почему-то не на большом пальце руки, где ему было бы самое месте, а на цепочке, тоже мог принадлежать только ну очень богатому человеку. На ногах бравого вояки красовались башмаки с высокой подошвой и некое подобие обтягивающих колготок – ярких и разноцветных. «Словно с балетной сцены спрыгнул», – неприязненно подумал Бурцев.
Зато на голове «танцора» возвышался массивный шлем-барбют[27]. Выделывать балетные «па» с таким намаешься, а вот рубиться – в самый раз. Шлем имел Т-образную прорезь, открывавшую глаза, нос и тонкогубый рот воина, однако надежно защищал лоб, виски и щеки. Барбют здорово смахивал на античные боевые головные уборы. Будь у этого горшка на покатой макушке гребень с конским хвостом, венецианского рубаку можно было бы принять за какого-нибудь заплутавшего во времени эллина.
Позади «эллина» шли еще двое. Тоже в несуразных колготках и высоких грязных башмаках, но без мечей и панцирей. Из доспехов на них были лишь толстые стеганые куртки и легкие каски. Из оружия – короткие копья, древками которых венецианцы бесцеремонно подталкивали пленника со связанными руками.
Джезмонд Одноглазый оказался маленьким невзрачным человечком с наглой улыбочкой на небритом лице. Если бы не черная повязка через правый глаз, заурядная внешность грозного брави вряд ли отложилось бы в памяти.
Однако неброский облик наемного убийцы, вероятно, с лихвой компенсировали его незаурядные профессиональные качества. По крайней мере, вслед за венецианской стражей в подземелье сразу вошел дополнительный конвой. Два тевтонских брата-рыцаря в белых нагрудных коттах с черными крестами – оба без доспехов, но при мечах. И два эсэсовца в форме знакомого уже Бурцеву песочного цвета и со «шмайсерами» на брюхе.
Кнехт отступил в сторону. Тевтоны и фашисты замерли у двери. Венецианцы остановились перед Бенедиктом. Джезмонд тоже встал. На монаха-эсэсовца он не смотрел, зато с любопытством вглядывался в лица колодников. Видимо, заранее изучал будущих сокамерников, а может быть, и соседей по эшафоту.
– Кондотьер, – штандартенфюрер еле заметным кивком поприветствовал начальника стражи.
– Святой отец, – эллинско-венецианский шлем-барбют склонился гораздо ниже монашеского капюшона. – Я прибыл по личному поручению синьора Типоло.
«Эллин» говорил по-немецки с сильным акцентом.
– Подтвердите ваши полномочия.
Венецианец снял с шеи массивный перстень на цепочке. Протянул. Проговорил – без нажима, без агрессии, как бы между прочим:
– Вообще-то, по пути сюда я уже трижды показывал знак дожа.
На его замечание не обратили ни малейшего внимания. При свете факела Бенедикт долго и внимательно изучал рисунок на печатке.
– Да, это перстень синьора Типоло, – наконец подал голос штандартенфюрер.
Немец вернул кольцо:
– Я вас слушаю, кондотьер.
– Синьор Типоло передает вам своего пленника Джезмонда по прозвищу Одноглазый в знак признательности и вечной дружбы с благочестивым орденом Святой Марии и могущественными Хранителями Гроба, – торжественно объявил венецианец.
– Благодарю, – голос Бенедикта звучал сухо и недовольно, – но, право, не стоило так рисковать и самим везти его ночью через весь город. Если бы Джезмонд провел пару лишних часов в дворцовой тюрьме, мир не рухнул бы.
Начальник стражи скорбно вздохнул. Заговорил, словно оправдывая своего господина:
– Синьор Типоло уже не верит в надежность своих тюрем и преданность надзирателей. Даже душные камеры Пьомби и осклизлые от влаги Поццы[28] вряд ли уберегут человека, знающего слишком много. А Джезмонду известно, кто из членов сената жаждет смерти дожа. Вряд ли пленник дожил бы до прибытия ваших людей. Яд, кинжал или удавка – и Джезмонд замолчал бы навеки... Даже на самого искусного брави, закованного в колодки, всегда найдется свой брави.
Эсэсовец нахмурился:
– Неужели все настолько плохо? Дож уже перестал быть хозяином в дворцовых тюрьмах?
– Вам должно быть известно, отец Бенедикт, насколько тяжело и непрочно положение синьора Типоло, – потупил взор венецианец. – Большой Совет разросся непомерно. Вместо оговоренных венецианскими законами четырехсот восьмидесяти сенаторов из шести округов там числятся по несколько представителей почти всех влиятельных кланов республики. Дошло до того, что не граждане Венеции, а Большой Совет сам назначает трибунов, которым надлежит ежегодно избирать сенаторов. Малый же совет – Совет сорока, некогда вершивший лишь правосудие над преступниками, ныне заправляет практически всеми делами республики. При этом сенаторы спят и видят, как бы превратить дожа Венеции в нарядную, но безвольную марионетку. Синьор Типоло противится этому, но за сенатом стоят большие интересы и большие деньги. Благородным семействам Венеции неугоден неуступчивый дож. Главой республики они намерены провозгласить своего ставленника – синьора Моро из гильдии стеклодувов, а синьора Типоло...
Красноречивый взгляд, брошенный начальником стражи на палаш у бедра, избавил его от необходимости заканчивать фразу.
– Сейчас, когда мой господин, благодаря вам, – еще один почтительный поклон «эллинского» шлема, – заключил дружественный союз с орденом Святой Марии и Хранителями Гроба, сенаторы взволнованы сверх всякой меры. А поэтому – да, святой отец, даже дворец дожа, даже тюрьма дожа наводнены шпионами и соглядатаями. Однако сенаторы опасаются могущественных Хранителей Гроба еще больше, чем синьора Типоло, а потому брави Джезмонд Одноглазый прибыл в Венецию, чтобы устранить вместе с дожем и вас, отец Бенедикт.
– Мне все это хорошо известно, кондотьер. Скажите лучше, где вы задержали Одноглазого?
– Его схватили уже во дворце дожа. Как и с чьей помощью Джезмонд проник туда, выясняется. Сам он пока не сказал ни слова. Но синьор Типоло полагает, что ваши люди сумеют развязывать язык упрямцу.
– Это так, – серьезно кивнул эсэсовец.
– Только синьор Типоло убедительно просит, чтобы вы позволили и нам присутствовать на допросе. Моему господину тоже хочется поскорее узнать имена заговорщиков, заплативших этому брави.
Щека штандартенфюрера чуть дернулась. Немец, однако, быстро совладал с собой:
– Не возражаю, кондотьер. Приступим прямо сейчас. Пусть это представление будет первым уроком и для моих новых друзей.
Бенедикт выразительно глянул на пленников в колодках. Ухмыльнулся:
– Палача сюда. Живо!
Служку-кнехта из темницы как сквозняком выдуло. Уходя, он плотно притворил дверь. Тевтонско-эсэсовская стража застыла у входа. У рыцарей руки словно прилипли к эфесам мечей. У автоматчиков – к «шмайсерам». К немцам деликатно отступили и венецианцы. Гвардейцы дожа не желали мешать процедуре допроса. Только наблюдать. Только слушать.
Бенедикт стоял напротив Одноглазого. Штандартенфюрер в монашеской рясе с интересом юного натуралиста рассматривал связанного брави.
– Ну так что, Джезмонд? Будем ждать пыток, или все-таки заговоришь? Кто тебе платит? Чьи приказы ты исполняешь?
Наемник-убийца молчал.
– Хочешь сказать, что не понимаешь немецкого? Надо же! А о тебе ходят та-а-акие легенды! Говорят, ты превосходно владеешь английским, французским, немецким, итальянским... Неужто врут?
Молчание...
– А может, зря упрямишься, Джезмонд? У тебя ж ничего не вышло. Господь хранит меня – ты не находишь? Так стоит ли противиться воле Божьей?
Киллер растянул губы в злой улыбке и в этот раз, вопреки ожиданиям, ответил. В самом деле – по-немецки. Четко, без акцента:
– Тебя хранит вовсе не Господь, Бенедикт, а Князь Тьмы. Но он не всесилен. Ты умрешь, червь, именующий себя Хранителем Гроба.
– Забавно, – кажется, «святой отец» начинал веселиться. – И когда же, позволь узнать?
Дерзкий киллер Джезмонд Одноглазый оскалился в лицо собеседнику:
– Сегодня. Сейчас!
Глава 26
Его движения в неверном свете трескучего факела не уловил, не заметил никто. Никто, наверное, и не понял, отчего ухмылявшийся мгновение назад Бенедикт вдруг подался назад.
Веревки, как казалось до сих пор, туго и надежно стягивавшие запястья Джезмонда, словно по волшебству спали с пленника. Откуда-то из широкого рукава в ладонь брави скользнул миниатюрный кинжал с узким лезвием.
– Убить! Всех! – хрипло вскричал «святой отец».
Бенедикт уперся спиной в стену, сунул руку под рясу. «Ищет пистолет», – понял Бурцев.
Однако сразу вырвать оружие из путаных складок монашеского одеяния оказалось не просто. А Джезмонд уже прыгнул к жертве. Удар наемного убийцы был молниеносен. Удар был неотразим: снизу вверх, под левое подреберье. Этот одноглазый тип прекрасно владел приемами ножевого боя!
Однако и Бенедикт демонстрировал завидную реакцию. Первый выпад противника штандартенфюрер отбил ногой. Рука брави ушла в сторону, но клинка своего Джезмонд не выпустил, развернулся, рассек воздух обманчивым движением. И пырнул снова – коротко, сильно. И вновь острие кинжала не достигло цели. Отточенная сталь пропорола черную ткань, скрежетнула по металлу.
Ого! А святоша-то наш, оказывается, носит кольчужку под рясой! Да не простую, небось, а созданную в тайных лабораториях Третьего Рейха.
Джезмонд не растерялся, не потерял ни мгновения: нанес третий удар. И целил уже под капюшон – в незащищенное лицо монаха-эсэсовца. Уклониться – нельзя. Бенедикт попытался резким движением перехватить левой рукой руку убийцы. Чуть-чуть промахнулся: пальцы штандартенфюрера цапнули острую сталь. Сдавленный вскрик. С левой руки немца брызнула кровь. Но правая уже держала «вальтер».
Словно почуяв, откуда исходит опасность, одноглазый киллер не разворачиваясь, почти вслепую полоснул бритвенным лезвием по правому запястью псевдомонаха. Еще вскрик... Пистолет ударился о каменные плиты пола.
– Убить!
Да, сейчас Бенедикт мог только кричать. С порезанной левой ладонью и рассеченным правым запястьем не шибко-то подерешься.
– У-бить!
Вообще-то времени для исполнения приказа – выше крыши. Давно уж можно было скосить дерзкого брави очередью. А при достаточной расторопности – и достать мечом. Непонятно, почему стража медлит? Тормозная какая-то у Бенедикта охрана. Да и венецианцы эти тоже...
Бурцев глянул на дверь темницы. И сразу понял все. Точнее, окончательно запутался в происходящем.
Один эсэсовец с разрубленной грудью валялся у ног «эллина». Скрюченные мертвые пальцы вцепились в «шмайсер», но так и не сделали ни единого выстрела. А начальник венецианской стражи добивал второго фашиста. Выроненный «МП-40» лежал в стороне. Широкий палаш кондотьера поднимался и опускался над согбенным телом. Тело шаталось и истекало кровью. Потом тело упало.
Подручные «эллина» уже нанизали на копья обоих тевтонских рыцарей. Орденские братья – без кольчуг, так что копейные острия легко вошли в нагрудные кресты белых котт, вышли из спин и припечатали тевтонов к стене прежде, чем те успели пустить в ход мечи.
Погребенные за плотно прикрытой дверью крики штандартенфюрера СС вряд ли слышали снаружи. Предсмертные хрипы отца Бенедикта и его охраны – тоже.
– Стой, Джезмонд! – Бурцев попытался остановить неотвратимое – у него еще имелись вопросы к штандартенфюреру. – Стой!
Да кто бы его тут послушал!
Узкий клинок брави скользнул где-то под подбородком Бенедикта. Кровавый фонтан ударил в серую осклизлую стену, оставил на каменной кладке жирный след. Бульканье в рассеченном горле, недолгая судорога...
Все! Ниточка к Аделаиде была перерезана вместе с сонной артерией отца Бенедикта.
Да, венецианский брави Джезмонд Одноглазый не зря ел свой хлеб. Операция по ликвидации эсэсовца-монаха была проведена блестяще. Бурцев плюнул с досады. Более чем блестяще проведена! Правда, вряд ли теперь этим рыцарям плаща и кинжала удастся незаметно улизнуть из Бенедиктова логова...
Тело штандартенфюрера еще подрагивало, когда дверь в темницу отворилась. Прокол-с, синьор брави! На пороге возникла фигура великана в грязном, заляпанном темными разводами фартуке. Ага, прибыл палач, за которым посылал отец Бенедикт. И не один: бледное лицо знакомого уже Бурцеву кнехта-служки выглядывало из-за широкой спины вошедшего. С полсекунды длилась немая сцена. Потом...
– О майн Готт! – детина в фартуке с неожиданным для его габаритов проворством шагнул назад, отпихнув кнехта, схватился за дверь.
Захлопнуть ее, задвинуть снаружи засов – и наемный убийца со своими подручными окажется в ловушке. Ближе всех к выходу стоял «эллин»-кондотьер. Он-то и бросился в атаку.
Не успел.
Дверь захлопнулась.
И тут же распахнулась вновь. Грузное тело заплечных дел мастера ввалилось в темницу, упало на трупы эсэсовцев. В широкой спине палача торчал короткий меч кнехта. Сам же он – по-прежнему бледный и нервно улыбающийся – снова стоял на пороге. Махал руками, шептал:
– Шнель! Шнель!
Бурцев хмыкнул. Ну, дела! Тут, блин, оказывается, заговорщик на заговорщике сидит и заговорщиком же погоняет.
– Откуда взялся этот громила в фартуке? – зашипел «эллин» на тевтонского служку. – Ты, что ли, привел?!
Кнехт испуганно замотал головой:
– Хэр хэнкер[29] пришел с отцом Бенедиктом. Ждал за дверью. Услышал крик. Захотел посмотреть. Я просил не беспокоить отца Бенедикта. Он не слушал. Сказал, чтоб я бежал за подмогой, а сам открыл дверь...
– Хватит болтать, – оборвал Джезмонд сбивчивый лепет немца. – Вон теми лучше займись.
Брави указывал кнехту на колодников.
Так, значит, да? Бурцев невесело усмехнулся. Все правильно: профи не должны оставлять случайных свидетелей. На то они и профи.
Кнехт вырвал меч из спины убитого. И, не пряча окровавленной стали, торопливо засеменил к пленникам. Первым на его пути был Бурцев.
Клинок, царапая колодку, коснулся шеи. Мазанул чем-то липким по коже. Кровь. Пока чужая...
Бурцев сжал зубы, зажмурил глаза.
Что ж, так тоже можно освобождать из колодок – снимая голову с плеч.
Веревки, как казалось до сих пор, туго и надежно стягивавшие запястья Джезмонда, словно по волшебству спали с пленника. Откуда-то из широкого рукава в ладонь брави скользнул миниатюрный кинжал с узким лезвием.
– Убить! Всех! – хрипло вскричал «святой отец».
Бенедикт уперся спиной в стену, сунул руку под рясу. «Ищет пистолет», – понял Бурцев.
Однако сразу вырвать оружие из путаных складок монашеского одеяния оказалось не просто. А Джезмонд уже прыгнул к жертве. Удар наемного убийцы был молниеносен. Удар был неотразим: снизу вверх, под левое подреберье. Этот одноглазый тип прекрасно владел приемами ножевого боя!
Однако и Бенедикт демонстрировал завидную реакцию. Первый выпад противника штандартенфюрер отбил ногой. Рука брави ушла в сторону, но клинка своего Джезмонд не выпустил, развернулся, рассек воздух обманчивым движением. И пырнул снова – коротко, сильно. И вновь острие кинжала не достигло цели. Отточенная сталь пропорола черную ткань, скрежетнула по металлу.
Ого! А святоша-то наш, оказывается, носит кольчужку под рясой! Да не простую, небось, а созданную в тайных лабораториях Третьего Рейха.
Джезмонд не растерялся, не потерял ни мгновения: нанес третий удар. И целил уже под капюшон – в незащищенное лицо монаха-эсэсовца. Уклониться – нельзя. Бенедикт попытался резким движением перехватить левой рукой руку убийцы. Чуть-чуть промахнулся: пальцы штандартенфюрера цапнули острую сталь. Сдавленный вскрик. С левой руки немца брызнула кровь. Но правая уже держала «вальтер».
Словно почуяв, откуда исходит опасность, одноглазый киллер не разворачиваясь, почти вслепую полоснул бритвенным лезвием по правому запястью псевдомонаха. Еще вскрик... Пистолет ударился о каменные плиты пола.
– Убить!
Да, сейчас Бенедикт мог только кричать. С порезанной левой ладонью и рассеченным правым запястьем не шибко-то подерешься.
– У-бить!
Вообще-то времени для исполнения приказа – выше крыши. Давно уж можно было скосить дерзкого брави очередью. А при достаточной расторопности – и достать мечом. Непонятно, почему стража медлит? Тормозная какая-то у Бенедикта охрана. Да и венецианцы эти тоже...
Бурцев глянул на дверь темницы. И сразу понял все. Точнее, окончательно запутался в происходящем.
Один эсэсовец с разрубленной грудью валялся у ног «эллина». Скрюченные мертвые пальцы вцепились в «шмайсер», но так и не сделали ни единого выстрела. А начальник венецианской стражи добивал второго фашиста. Выроненный «МП-40» лежал в стороне. Широкий палаш кондотьера поднимался и опускался над согбенным телом. Тело шаталось и истекало кровью. Потом тело упало.
Подручные «эллина» уже нанизали на копья обоих тевтонских рыцарей. Орденские братья – без кольчуг, так что копейные острия легко вошли в нагрудные кресты белых котт, вышли из спин и припечатали тевтонов к стене прежде, чем те успели пустить в ход мечи.
Погребенные за плотно прикрытой дверью крики штандартенфюрера СС вряд ли слышали снаружи. Предсмертные хрипы отца Бенедикта и его охраны – тоже.
– Стой, Джезмонд! – Бурцев попытался остановить неотвратимое – у него еще имелись вопросы к штандартенфюреру. – Стой!
Да кто бы его тут послушал!
Узкий клинок брави скользнул где-то под подбородком Бенедикта. Кровавый фонтан ударил в серую осклизлую стену, оставил на каменной кладке жирный след. Бульканье в рассеченном горле, недолгая судорога...
Все! Ниточка к Аделаиде была перерезана вместе с сонной артерией отца Бенедикта.
Да, венецианский брави Джезмонд Одноглазый не зря ел свой хлеб. Операция по ликвидации эсэсовца-монаха была проведена блестяще. Бурцев плюнул с досады. Более чем блестяще проведена! Правда, вряд ли теперь этим рыцарям плаща и кинжала удастся незаметно улизнуть из Бенедиктова логова...
Тело штандартенфюрера еще подрагивало, когда дверь в темницу отворилась. Прокол-с, синьор брави! На пороге возникла фигура великана в грязном, заляпанном темными разводами фартуке. Ага, прибыл палач, за которым посылал отец Бенедикт. И не один: бледное лицо знакомого уже Бурцеву кнехта-служки выглядывало из-за широкой спины вошедшего. С полсекунды длилась немая сцена. Потом...
– О майн Готт! – детина в фартуке с неожиданным для его габаритов проворством шагнул назад, отпихнув кнехта, схватился за дверь.
Захлопнуть ее, задвинуть снаружи засов – и наемный убийца со своими подручными окажется в ловушке. Ближе всех к выходу стоял «эллин»-кондотьер. Он-то и бросился в атаку.
Не успел.
Дверь захлопнулась.
И тут же распахнулась вновь. Грузное тело заплечных дел мастера ввалилось в темницу, упало на трупы эсэсовцев. В широкой спине палача торчал короткий меч кнехта. Сам же он – по-прежнему бледный и нервно улыбающийся – снова стоял на пороге. Махал руками, шептал:
– Шнель! Шнель!
Бурцев хмыкнул. Ну, дела! Тут, блин, оказывается, заговорщик на заговорщике сидит и заговорщиком же погоняет.
– Откуда взялся этот громила в фартуке? – зашипел «эллин» на тевтонского служку. – Ты, что ли, привел?!
Кнехт испуганно замотал головой:
– Хэр хэнкер[29] пришел с отцом Бенедиктом. Ждал за дверью. Услышал крик. Захотел посмотреть. Я просил не беспокоить отца Бенедикта. Он не слушал. Сказал, чтоб я бежал за подмогой, а сам открыл дверь...
– Хватит болтать, – оборвал Джезмонд сбивчивый лепет немца. – Вон теми лучше займись.
Брави указывал кнехту на колодников.
Так, значит, да? Бурцев невесело усмехнулся. Все правильно: профи не должны оставлять случайных свидетелей. На то они и профи.
Кнехт вырвал меч из спины убитого. И, не пряча окровавленной стали, торопливо засеменил к пленникам. Первым на его пути был Бурцев.
Клинок, царапая колодку, коснулся шеи. Мазанул чем-то липким по коже. Кровь. Пока чужая...
Бурцев сжал зубы, зажмурил глаза.
Что ж, так тоже можно освобождать из колодок – снимая голову с плеч.
Глава 27
А кнехт отчего-то замешкался. Пыхтел, скрежетал металлом о металл.
Бурцев приоткрыл глаза. О, как! Орденский служка-то вовсе и не собирался убивать пленника. Меч торчал в глубоком пазу колодки, а служка вставлял ключ в замок деревянного ошейника.
Вставил. Повернул...
Замок лязгнул. Открылся.
А вот теперь пришла очередь меча. Одно движение – и две посаженные на клинья, разбухшие от влаги колодочные половины развалились, отделились друг от друга. Звякнули цепью, грохнули об пол.
Плечам стало легко. Натертой шее – свободно. Ту же операцию кнехт повторил и с ножными колодками. Молча отошел к следующему пленнику – к Освальду. Пухленький человечек действовал быстро и уверено. С тюремным инструментом он обращаться умел.
Бурцев поднялся на ноги, потянулся, разминая затекшие кости, глянул исподлобья на одноглазого спасителя. Брави улыбался. То ли насмешливо, то ли дружелюбно – так сразу и не разберешь.
– Благодарю, – буркнул Бурцев. – Но позволь один вопрос. Зачем ты убил Бенедикта?
– За убийство Бенедикта мне хорошо заплатили, – киллер оскалился еще шире. – Поэтому я его убил.
Понятно... В самом деле – глупый вопрос. Можно было и не спрашивать...
– А мы? Зачем тебе понадобились мы?
– Ровно столько же мне заплатят за вашу свободу. Поэтому я вас освобождаю.
Хм...
– И кто платит?
– Человек, который очень опасается Бенедикта и Хранителей Гроба и который очень хочет побеседовать с вами.
– Что за человек?
– Узнаешь позже. Сейчас у меня нет времени для объяснений. О фретта![30]
Бурцев вспылил. Да за кого его тут держат? За игрушку в чьих-то интригах? Нет, так дело не пойдет! Следовало с самого начала расставить все точки над «i».
– Слышь, ты, как там тебя, Джеймс Бонд...
Джезмонд посмотрел на него с нескрываемым интересом. С испугом даже.
– Откуда тебе известно? – киллер перешел на шепот.
– Что? – опешил Бурцев.
– Ты почти угадал мое прозвище.
– Какое прозвище? – Он положительно ничего не понимал.
– В Британии меня называли Банд... Джеймс-Банд... Что значит Джеймс-банда. В драке я один стоил целой банды.
Это было сказано не без гордости. И так вполне могло быть на самом деле, но... Банд? Джеймс Банд?!
– О, мамма миа! – выдохнул Бурцев.
Вот так совпаденьице! Он не знал, плакать ему или смеяться. Этот итальянский брави с пиратской повязкой на лице, с кликухой, созвучной имени киношного британского супермена, и с безупречным немецким не лез ни в какие ворота.
– Мамма миа? – Джезмонд – Джемс Банд еще выше приподнял бровь. – Ты говоришь по-итальянски?
– Нет, мать твою!
Бурцев выругался. Загнул от души – по-русски. Все равно ведь трехэтажный мат тут никто не поймет. Ошибся... Брави понял. Заметил невозмутимо. Тоже на русском. На древнерусском:
– Я так и думал, что ты русич.
Определенно, сюрприз здесь следовал за сюрпризом!
– Да, елки-палки! Я-то русич, но ты?! Неужели... тоже?!
– Вообще-то, я англичанин...
– Хм, я тоже так сначала подумал, сэр Джеймс Банд.
– Я не сэр. Я не из знатной семьи и зарабатываю на хлеб тем, чем брезгуют заниматься благородные господа.
– Ну и занимался бы в своей Англии. Как тебя сюда-то занесло?
– В Британии у меня слишком много влиятельных врагов, жаждущих моей смерти. Сам понимаешь – работа такая.
Бурцев приоткрыл глаза. О, как! Орденский служка-то вовсе и не собирался убивать пленника. Меч торчал в глубоком пазу колодки, а служка вставлял ключ в замок деревянного ошейника.
Вставил. Повернул...
Замок лязгнул. Открылся.
А вот теперь пришла очередь меча. Одно движение – и две посаженные на клинья, разбухшие от влаги колодочные половины развалились, отделились друг от друга. Звякнули цепью, грохнули об пол.
Плечам стало легко. Натертой шее – свободно. Ту же операцию кнехт повторил и с ножными колодками. Молча отошел к следующему пленнику – к Освальду. Пухленький человечек действовал быстро и уверено. С тюремным инструментом он обращаться умел.
Бурцев поднялся на ноги, потянулся, разминая затекшие кости, глянул исподлобья на одноглазого спасителя. Брави улыбался. То ли насмешливо, то ли дружелюбно – так сразу и не разберешь.
– Благодарю, – буркнул Бурцев. – Но позволь один вопрос. Зачем ты убил Бенедикта?
– За убийство Бенедикта мне хорошо заплатили, – киллер оскалился еще шире. – Поэтому я его убил.
Понятно... В самом деле – глупый вопрос. Можно было и не спрашивать...
– А мы? Зачем тебе понадобились мы?
– Ровно столько же мне заплатят за вашу свободу. Поэтому я вас освобождаю.
Хм...
– И кто платит?
– Человек, который очень опасается Бенедикта и Хранителей Гроба и который очень хочет побеседовать с вами.
– Что за человек?
– Узнаешь позже. Сейчас у меня нет времени для объяснений. О фретта![30]
Бурцев вспылил. Да за кого его тут держат? За игрушку в чьих-то интригах? Нет, так дело не пойдет! Следовало с самого начала расставить все точки над «i».
– Слышь, ты, как там тебя, Джеймс Бонд...
Джезмонд посмотрел на него с нескрываемым интересом. С испугом даже.
– Откуда тебе известно? – киллер перешел на шепот.
– Что? – опешил Бурцев.
– Ты почти угадал мое прозвище.
– Какое прозвище? – Он положительно ничего не понимал.
– В Британии меня называли Банд... Джеймс-Банд... Что значит Джеймс-банда. В драке я один стоил целой банды.
Это было сказано не без гордости. И так вполне могло быть на самом деле, но... Банд? Джеймс Банд?!
– О, мамма миа! – выдохнул Бурцев.
Вот так совпаденьице! Он не знал, плакать ему или смеяться. Этот итальянский брави с пиратской повязкой на лице, с кликухой, созвучной имени киношного британского супермена, и с безупречным немецким не лез ни в какие ворота.
– Мамма миа? – Джезмонд – Джемс Банд еще выше приподнял бровь. – Ты говоришь по-итальянски?
– Нет, мать твою!
Бурцев выругался. Загнул от души – по-русски. Все равно ведь трехэтажный мат тут никто не поймет. Ошибся... Брави понял. Заметил невозмутимо. Тоже на русском. На древнерусском:
– Я так и думал, что ты русич.
Определенно, сюрприз здесь следовал за сюрпризом!
– Да, елки-палки! Я-то русич, но ты?! Неужели... тоже?!
– Вообще-то, я англичанин...
– Хм, я тоже так сначала подумал, сэр Джеймс Банд.
– Я не сэр. Я не из знатной семьи и зарабатываю на хлеб тем, чем брезгуют заниматься благородные господа.
– Ну и занимался бы в своей Англии. Как тебя сюда-то занесло?
– В Британии у меня слишком много влиятельных врагов, жаждущих моей смерти. Сам понимаешь – работа такая.