Страница:
Так-так-так. Бурцев повернулся к сотнику:
– Ты что скажешь, Гаврила?
Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.
– Эх, Гаврила, Гаврила... – укоризненно покачал головой Бурцев. – Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой-то!
– Дык я что? – с трудом выдавил Алексич. – Я ж ничего. Вижу – плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.
Гаврила опустил буйну голову.
– Ты, Алексич, того... – Бурцев пригрозил пальцем. – Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания оставь для медведиц. Дездемона у нас женщина хрупкая, к подобным нежностям не привычная. И к тому же горячая, вспыльчивая. Южный темперамент, знаешь ли. И потом, ореол святости, как-никак, а ты ее лапищами своими костоломными без здрасти-пожалуйста. А вы, синьора Дездемона, не обижайтесь на моего друга. Ничего плохого он не хотел.
– Во-во! И в мыслях не было, – заверил Гаврила, тщательно подбирая немецкие слова. – Приласкать только, успокоить...
– Приласкать? Успокоить? Меня? – Дездемона виновато теребила платье и поглядывала на Гаврилу уже с плохо скрываемым интересом. Дело явно шло на лад. – Ох, я сама теперь вижу, что сглупила, не подумав. Вы меня извините, синьоры, – так вышло. Нервная я стала с этим Бенвенутто. Погорячилась...
– А зеркало? – Гаврила чесал затылок с таким видом, будто жалел, что черепушка оказалась крепче стекла. – Оно ж из-за меня того...
– А его давно уж разбить следовало, – успокоила Дездемона. – Не радовало меня это зеркало, даром что стоит целое состояние.
Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок – ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.
– Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.
– Что у него? – испугался Бурцев.
– Кровотечение. Но это не страшно. Я виновата перед вами, синьор Габриэло, и я облегчу ваши страдания. Всем, чем смогу.
В голосе Дездемоны вновь слышалось многообещающее воркование. Венецианка обрабатывала платком пустяковую рану, Гаврила млел от удовольствия и пожирал «медсестричку» обожающим взглядом.
– Лепота. Экий зверюга, а! – Алексич разглядывал окровавленного крылатого льва в руках венецианки. Дездемона намек поняла – протянула платочек новгородцу:
– Он ваш, синьор Габриэло...
Сотник расплылся в улыбке, сунул платок за пазуху, пообещал пылко:
– Буду носить его у самого сердца!
Ну надо же! Неуклюжий богатырь быстро приобретал рыцарские манеры, и что-то подсказывало Бурцеву: следующий визит Гаврилы в спальню «ореола святости» пройдет более удачно. Бедный рогатый Джузеппе!
Дверь скрипнула. В опочивальню Дездемоны осторожно заглядывали. Ага, синьор купец... Легок на помине, хоть и прибыл с запозданием!
– Что случилось, синьоры?
Сарацинский мешочек гостей уже висел на поясе Джузеппе.
– Ничего страшного, – усмехнулся Бурцев. – Хана твоему зеркалу за шестьдесят восемь тысяч ливров.
Купец охнул так, что Бурцев испугался – не плохо ли с сердцем у несчастного. Но, наверное, хуже было с головой: толстяк как стоял, так и рухнул на колени. Прямо в блестящие осколки. Схватился за волосы. Дернул. Вырвал – ого! – приличный клок.
Рядом – на расстоянии вытянутой руки – Дездемона любезничала с Гаврилой, но Джузеппе не замечал никого и ничего. Джузеппе гладил кусочки стекла, как любящий сын в последний раз гладит голову покойной матери.
– Разорен! Я ра-зо-рен!– сказано это было с таким чувством, словно в разбитом зеркале, действительно, таилось средоточие всех богатств венецианского купца.
– Да ладно тебе, Джузеппе. – Бурцев попытался успокоить беднягу. – В моем кошеле хватит, небось, на новое зеркало.
– Не хватит, – всхлипнул Джузеппе.
– Хватит-хватит, – заверил Бурцев. – Не обманывай Хранителей Гроба – дольше проживешь. Так что перестань ныть.
Вздох расстроенного купца сильно смахивал на стон.
– Да будет так! – произнес Джузеппе тусклым бесцветным покорным голосом. – Коль это угодно синьорам Хранителям.
Влажные глаза купчишки говорили иное. «Не Хранители, а сто рублей убытка!» – кричали глаза.
Джузеппе утер слезы. На скорбном лице страдальца появилась размазанная кровь. Блин! Этот скряга так рьяно гладил битое стекло, что изрезал все пальцы. Пухлые, обтянутые тесными штанами колени тоже набухали красным.
«Эмораджия, однако», – подумал Бурцев.
Но Джузеппе не чувствовал боли.
– Ну подумаешь, зеркало разбилось... Считай, что это – знак свыше. А что?! Синьор Моро – в темнице. Венецианские стеклодувы тоже в опале. Вряд ли им сейчас до торговли. В общем, Джузеппе, пора переходить со стекла на другой товар.
– На какой? – воздел очи горе безутешный купец.
– Ну, не знаю... мало ли... Из тебя бы, к примеру, получился неплохой торговец оружием. Еще можно тканями заняться или пенькой какой-нибудь. Знавал я одного легницкого пенькового магната из Силезии. Ирвином его кличут. Так вот он вроде не бедствует.
– Пенька? – Джузеппе задумался. – Хм? Пеньковые канаты – ходовой товар. Любому кораблю нужны хорошие канаты. Синьор Базилио, не сочтите за труд, сведите меня с синьором Ирвином.
Бурцев улыбнулся. Вот ведь брокер хренов! Вот проныра! Да, что ни говори, но у этого Джузеппе, бесспорно, имелась коммерческая жилка. Жилища целая – крепкая и необрываемая ни при каких обстоятельствах...
– Сведу, – пообещал Бурцев.
Джузеппе повеселел немного, стал деловит, собран:
– Мы так и не закончили наш разговор о боевом снаряжении, синьор Базилио. Вы не сказали, какое именно оружие вас интересует.
– Лично меня – меч, но чтоб не очень длинный и не очень тяжелый... – сделал заказ Бурцев. – Ну, щит там, кольчугу полегче, шлем покрепче... Гаврила, у тебя есть пожелания?
– Булавушку бы мне, – попросил Алексич. – Чтоб побольше, чтоб м-м-м подержать было за что...
Гаврила не отводил глаз от роскошной груди прекрасной венецианки... Вот уж, действительно, где было за что подержать! Похоже, новгородский сотник нашел себе даму сердца. Дама сердца смущенно рдела.
– Оружием займемся завтра, – решил Бурцев. – Сразу после «Золотого льва». Завтра вообще у нас будет много дел. А сейчас – спать. Ночка выдалась не из спокойных. И кстати, Джузеппе, верни, пожалуйста, деньги. Рановато ты их цапнул. Сделаешь дело, тогда и получишь награду.
Гаврила остался в опочивальне Дездемоны. И пробыл там до самого вечера – пока в дом не начали сходиться слуги. И ночью тоже тихонько проскользнул туда же. Зачем? А чтобы «ореолу святости» не было страшно. Присутствие мужа венецианку почему-то от страхов не излечивало. «Синьор Габриэло», видимо, справлялся с этой задачей получше. Джузеппе не возражал... Джузеппе был весь в мыслях о «сарацинском мешочке» с золотом.
Глава 49
Глава 50
Глава 51
– Ты что скажешь, Гаврила?
Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.
– Эх, Гаврила, Гаврила... – укоризненно покачал головой Бурцев. – Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой-то!
– Дык я что? – с трудом выдавил Алексич. – Я ж ничего. Вижу – плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.
Гаврила опустил буйну голову.
– Ты, Алексич, того... – Бурцев пригрозил пальцем. – Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания оставь для медведиц. Дездемона у нас женщина хрупкая, к подобным нежностям не привычная. И к тому же горячая, вспыльчивая. Южный темперамент, знаешь ли. И потом, ореол святости, как-никак, а ты ее лапищами своими костоломными без здрасти-пожалуйста. А вы, синьора Дездемона, не обижайтесь на моего друга. Ничего плохого он не хотел.
– Во-во! И в мыслях не было, – заверил Гаврила, тщательно подбирая немецкие слова. – Приласкать только, успокоить...
– Приласкать? Успокоить? Меня? – Дездемона виновато теребила платье и поглядывала на Гаврилу уже с плохо скрываемым интересом. Дело явно шло на лад. – Ох, я сама теперь вижу, что сглупила, не подумав. Вы меня извините, синьоры, – так вышло. Нервная я стала с этим Бенвенутто. Погорячилась...
– А зеркало? – Гаврила чесал затылок с таким видом, будто жалел, что черепушка оказалась крепче стекла. – Оно ж из-за меня того...
– А его давно уж разбить следовало, – успокоила Дездемона. – Не радовало меня это зеркало, даром что стоит целое состояние.
Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок – ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.
– Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.
– Что у него? – испугался Бурцев.
– Кровотечение. Но это не страшно. Я виновата перед вами, синьор Габриэло, и я облегчу ваши страдания. Всем, чем смогу.
В голосе Дездемоны вновь слышалось многообещающее воркование. Венецианка обрабатывала платком пустяковую рану, Гаврила млел от удовольствия и пожирал «медсестричку» обожающим взглядом.
– Лепота. Экий зверюга, а! – Алексич разглядывал окровавленного крылатого льва в руках венецианки. Дездемона намек поняла – протянула платочек новгородцу:
– Он ваш, синьор Габриэло...
Сотник расплылся в улыбке, сунул платок за пазуху, пообещал пылко:
– Буду носить его у самого сердца!
Ну надо же! Неуклюжий богатырь быстро приобретал рыцарские манеры, и что-то подсказывало Бурцеву: следующий визит Гаврилы в спальню «ореола святости» пройдет более удачно. Бедный рогатый Джузеппе!
Дверь скрипнула. В опочивальню Дездемоны осторожно заглядывали. Ага, синьор купец... Легок на помине, хоть и прибыл с запозданием!
– Что случилось, синьоры?
Сарацинский мешочек гостей уже висел на поясе Джузеппе.
– Ничего страшного, – усмехнулся Бурцев. – Хана твоему зеркалу за шестьдесят восемь тысяч ливров.
Купец охнул так, что Бурцев испугался – не плохо ли с сердцем у несчастного. Но, наверное, хуже было с головой: толстяк как стоял, так и рухнул на колени. Прямо в блестящие осколки. Схватился за волосы. Дернул. Вырвал – ого! – приличный клок.
Рядом – на расстоянии вытянутой руки – Дездемона любезничала с Гаврилой, но Джузеппе не замечал никого и ничего. Джузеппе гладил кусочки стекла, как любящий сын в последний раз гладит голову покойной матери.
– Разорен! Я ра-зо-рен!– сказано это было с таким чувством, словно в разбитом зеркале, действительно, таилось средоточие всех богатств венецианского купца.
– Да ладно тебе, Джузеппе. – Бурцев попытался успокоить беднягу. – В моем кошеле хватит, небось, на новое зеркало.
– Не хватит, – всхлипнул Джузеппе.
– Хватит-хватит, – заверил Бурцев. – Не обманывай Хранителей Гроба – дольше проживешь. Так что перестань ныть.
Вздох расстроенного купца сильно смахивал на стон.
– Да будет так! – произнес Джузеппе тусклым бесцветным покорным голосом. – Коль это угодно синьорам Хранителям.
Влажные глаза купчишки говорили иное. «Не Хранители, а сто рублей убытка!» – кричали глаза.
Джузеппе утер слезы. На скорбном лице страдальца появилась размазанная кровь. Блин! Этот скряга так рьяно гладил битое стекло, что изрезал все пальцы. Пухлые, обтянутые тесными штанами колени тоже набухали красным.
«Эмораджия, однако», – подумал Бурцев.
Но Джузеппе не чувствовал боли.
– Ну подумаешь, зеркало разбилось... Считай, что это – знак свыше. А что?! Синьор Моро – в темнице. Венецианские стеклодувы тоже в опале. Вряд ли им сейчас до торговли. В общем, Джузеппе, пора переходить со стекла на другой товар.
– На какой? – воздел очи горе безутешный купец.
– Ну, не знаю... мало ли... Из тебя бы, к примеру, получился неплохой торговец оружием. Еще можно тканями заняться или пенькой какой-нибудь. Знавал я одного легницкого пенькового магната из Силезии. Ирвином его кличут. Так вот он вроде не бедствует.
– Пенька? – Джузеппе задумался. – Хм? Пеньковые канаты – ходовой товар. Любому кораблю нужны хорошие канаты. Синьор Базилио, не сочтите за труд, сведите меня с синьором Ирвином.
Бурцев улыбнулся. Вот ведь брокер хренов! Вот проныра! Да, что ни говори, но у этого Джузеппе, бесспорно, имелась коммерческая жилка. Жилища целая – крепкая и необрываемая ни при каких обстоятельствах...
– Сведу, – пообещал Бурцев.
Джузеппе повеселел немного, стал деловит, собран:
– Мы так и не закончили наш разговор о боевом снаряжении, синьор Базилио. Вы не сказали, какое именно оружие вас интересует.
– Лично меня – меч, но чтоб не очень длинный и не очень тяжелый... – сделал заказ Бурцев. – Ну, щит там, кольчугу полегче, шлем покрепче... Гаврила, у тебя есть пожелания?
– Булавушку бы мне, – попросил Алексич. – Чтоб побольше, чтоб м-м-м подержать было за что...
Гаврила не отводил глаз от роскошной груди прекрасной венецианки... Вот уж, действительно, где было за что подержать! Похоже, новгородский сотник нашел себе даму сердца. Дама сердца смущенно рдела.
– Оружием займемся завтра, – решил Бурцев. – Сразу после «Золотого льва». Завтра вообще у нас будет много дел. А сейчас – спать. Ночка выдалась не из спокойных. И кстати, Джузеппе, верни, пожалуйста, деньги. Рановато ты их цапнул. Сделаешь дело, тогда и получишь награду.
Гаврила остался в опочивальне Дездемоны. И пробыл там до самого вечера – пока в дом не начали сходиться слуги. И ночью тоже тихонько проскользнул туда же. Зачем? А чтобы «ореолу святости» не было страшно. Присутствие мужа венецианку почему-то от страхов не излечивало. «Синьор Габриэло», видимо, справлялся с этой задачей получше. Джузеппе не возражал... Джузеппе был весь в мыслях о «сарацинском мешочке» с золотом.
Глава 49
Вышли по настоянию Бурцева утром – не слишком рано, дабы не привлекать внимание на безлюдных сонных улочках, но и не слишком поздно, чтобы не терять драгоценного времени понапрасну. Точнее, не вышли – отплыли. Как объяснил Джузеппе, до припортовых кварталов проще добраться по воде.
В путь отправились вшестером: Бурцев, Гаврила, двое слуг-гондольеров, сам венецианский купец и его благоверная. Дездемона уговорила-таки супруга взять ее с собой. Это оказалось нетрудно: отказать «ореолу святости», да в присутствии двух «Хранителей Гроба» Джузеппе не мог.
Две небольшие, ярко разукрашенные гондолы, принадлежавшие купцу, покачивались на воде неподалеку – среди других лодок победнее и целого леса полосатых причальных шестов. На одной разместились Джузеппе и Бурцев, причем под тяжестью шагнувшего с берега толстяка венецианца гондола едва не опрокинулась. Вторую лодку заняли Гаврила с купеческой женушкой. Ну и по гондольеру на корме.
Алексич больше не скромничал и ничуть не стеснялся молчаливых слуг Джузеппе. Дездемона – и подавно. «Ореол святости» пристроилась на коленях новгородца. Утренний ветерок трепал роскошные черные волосы, омытые – бр-р-р! – львиной мочой. А их миловидная обладательница часто, заливисто смеялась. Гаврила тоже оглушительно взгогатывал. Эти двое неплохо спелись за ночь. Бурцев был рад за товарища, вот только мысли об Аделаиде омрачали эту радость. Ему-то на колени сейчас сажать было некого!
Джузеппе никак не реагировал на подозрительное веселье собственной жены. Сам, будучи в возбужденно-приподнятом настроении, он радостно поторапливал слуг. Те, наконец, опустили весла в воду.
Лодки отчалили...
К глубокому удовлетворению Бурцева в день церемонии обручения с морем на венецианских улочках было многолюдно. А каналы буквально кишели пестрыми гондолами. Праздник... И даже унылолицым тевтонским братьям, даже грозным Хранителям Гроба его не испортить.
Гондольеры Джузеппе виртуозно провели лодки по узким проливчикам, ловко протиснулись среди множества таких же легких суденышек с беззаботными пассажирами. Потом в лицо дохнуло свежестью, прохладой и близким морем.
– Большой Канал! – торжественно объявил Джузеппе. – По его водам мы доберемся до самого центра Венеции. К ее вратам – к порту...
Туда, впрочем, стремились не только они. У Бурцева сложилось впечатление, будто все население Венецианской республики спешит сегодня поглазеть на торжества по случаю венчания Венеции с Адриатикой. Ладно, то, что они сейчас не выделяются из общей массы, – это даже хорошо. Бурцев, пользуясь случаем, наслаждался видами средневековой Венеции. Все равно ведь ничего другого не оставалось.
При дневном свете город выглядел иначе, не то что ночью. А может, облик его просто изменялся по мере приближения к центру. С обоих сторон Большого Канала высились дворцы местной знати и просторные дома богатеев-нуворишей вроде Джузеппе. И вновь в глаза бросалось безумное количество крылатых львов. Бурцев смотрел... Мысли текли столь же неторопливо, как вода за бортом.
Тринадцатый век – суровое время. Естественные водные преграды и частая сеть каналов не гарантировали венецианцам безопасной жизни, а потому приличный участок города опоясывали крепостные стены, нужда в которых отпадет еще не скоро.
Однако защищать приходилось не только сушу. Большой Канал – тоже. Эта некогда главная артерия Венеции рассекала город надвое гигантской – почти в четыре километра – синусоидой. Глубина, если верить словоохотливому Джузеппе, здесь достигала пяти-шести метров, расстояние между берегами – от тридцати до семидесяти метров. В общем, вполне достаточно для прохода вражеских кораблей.
Чтобы не пропустить в город с моря незваных гостей – пиратов, а также заклятых врагов и извечных соперников республики – генуэзцев, венецианцы с заходом солнца перегораживали канал цепями. Сейчас над водой виднелись лишь их концы – ржавые массивные звенья, свисавшие с огромных береговых воротов. Сами цепи лежали где-то на илистом дне.
Кроме оборонительных цепей берега Большого Канала соединял единственный пока мост Риальто – хлипкое деревянное сооружение, годное, однако, для прохода пешеходов, проезда всадников и груженых телег. М-да, а выглядел-то этот Риальто тринадцатого столетия поскромнее новгородского моста через Волхов.
– Посмотрите сюда! Палаццо Фарсетти! Дворец, воздвигнутый великим дожем Энрико Дандоло, который с помощью крестоносцев взял Константинополь![60] – Джузеппе, желая угодить спутникам, вел себя как услужливый гид. – А вон там – Палаццо Лоредан! А вот и жемчужина Венеции – главная площадь города пьяцце де Сан-Марко с базиликой, также носящей имя Святого Марка. Эта золотая базилика[61] – поистине гордость республики! Пизанцы со своей церквушкой могут теперь кусать свои вонючие локти![62]
Базилику начали строить почти двести лет назад – еще при славном доже Доменико Контарини, а украшать ее продолжают и поныне[63].
«Поразительный долгострой!» – изумился Бурцев. Впрочем, оно того стоило! Собор Святого Марка – даже неоконченный и облепленный лесами – впечатлял. Грандиозный комплекс из нескольких зданий, расположенных крестообразно, словно парил над водой. В центре и по краям равностороннего креста-базилики возвышались купола. Входы – как понял Бурцев из восторженных объяснений купца, их в базилике ровно пять – украшали бесчисленные мраморные колонны, арки и порталы. Часть фасада еще влажно поблескивала свежей лепниной и пестрыми мозаичными картинами.
– Посмотрите налево, синьоры! Видите, вон там... Новая мозаика. Мастера только-только закончили работу.
Бурцев пригляделся. Рассмотреть хоть что-либо в слепящем утреннем солнце оказалось мудрено, но Джузеппе это обстоятельство ничуть не смущало. Размахивая от восторга руками, он говорил и говорил без умолку:
– Сюжет посвящен внесению мощей святого Марка в базилику. Вы ведь слышали о подвиге двух отважных венецианских купцов Рустико да Торчелло и Буоно да Маламокко? Они выкрали в Александрии нетленные мощи святого Марка и тайком вывезли их из Египта под свиными тушами, рыться в которых мусульмане побрезговали[64].
«Вообще-то это больше смахивает не на подвиг, а на воровство и банальную контрабанду», – подумал Бурцев. Однако от комментариев воздержался. Он с удивлением смотрел на вдохновенного рассказчика. Купец преображался прямо на глазах. Нет, Джузеппе вовсе не играл роль словоохотливого экскурсовода в угоду спутникам. Сейчас он жил ею. Этот толстенький нескладный человечек с алчными поросячьими глазками, оказывается, безумно любил свой город. Не исключено, что после страсти к наживе Венеция была его второй страстью – гораздо более чистой и возвышенной.
В путь отправились вшестером: Бурцев, Гаврила, двое слуг-гондольеров, сам венецианский купец и его благоверная. Дездемона уговорила-таки супруга взять ее с собой. Это оказалось нетрудно: отказать «ореолу святости», да в присутствии двух «Хранителей Гроба» Джузеппе не мог.
Две небольшие, ярко разукрашенные гондолы, принадлежавшие купцу, покачивались на воде неподалеку – среди других лодок победнее и целого леса полосатых причальных шестов. На одной разместились Джузеппе и Бурцев, причем под тяжестью шагнувшего с берега толстяка венецианца гондола едва не опрокинулась. Вторую лодку заняли Гаврила с купеческой женушкой. Ну и по гондольеру на корме.
Алексич больше не скромничал и ничуть не стеснялся молчаливых слуг Джузеппе. Дездемона – и подавно. «Ореол святости» пристроилась на коленях новгородца. Утренний ветерок трепал роскошные черные волосы, омытые – бр-р-р! – львиной мочой. А их миловидная обладательница часто, заливисто смеялась. Гаврила тоже оглушительно взгогатывал. Эти двое неплохо спелись за ночь. Бурцев был рад за товарища, вот только мысли об Аделаиде омрачали эту радость. Ему-то на колени сейчас сажать было некого!
Джузеппе никак не реагировал на подозрительное веселье собственной жены. Сам, будучи в возбужденно-приподнятом настроении, он радостно поторапливал слуг. Те, наконец, опустили весла в воду.
Лодки отчалили...
К глубокому удовлетворению Бурцева в день церемонии обручения с морем на венецианских улочках было многолюдно. А каналы буквально кишели пестрыми гондолами. Праздник... И даже унылолицым тевтонским братьям, даже грозным Хранителям Гроба его не испортить.
Гондольеры Джузеппе виртуозно провели лодки по узким проливчикам, ловко протиснулись среди множества таких же легких суденышек с беззаботными пассажирами. Потом в лицо дохнуло свежестью, прохладой и близким морем.
– Большой Канал! – торжественно объявил Джузеппе. – По его водам мы доберемся до самого центра Венеции. К ее вратам – к порту...
Туда, впрочем, стремились не только они. У Бурцева сложилось впечатление, будто все население Венецианской республики спешит сегодня поглазеть на торжества по случаю венчания Венеции с Адриатикой. Ладно, то, что они сейчас не выделяются из общей массы, – это даже хорошо. Бурцев, пользуясь случаем, наслаждался видами средневековой Венеции. Все равно ведь ничего другого не оставалось.
При дневном свете город выглядел иначе, не то что ночью. А может, облик его просто изменялся по мере приближения к центру. С обоих сторон Большого Канала высились дворцы местной знати и просторные дома богатеев-нуворишей вроде Джузеппе. И вновь в глаза бросалось безумное количество крылатых львов. Бурцев смотрел... Мысли текли столь же неторопливо, как вода за бортом.
Тринадцатый век – суровое время. Естественные водные преграды и частая сеть каналов не гарантировали венецианцам безопасной жизни, а потому приличный участок города опоясывали крепостные стены, нужда в которых отпадет еще не скоро.
Однако защищать приходилось не только сушу. Большой Канал – тоже. Эта некогда главная артерия Венеции рассекала город надвое гигантской – почти в четыре километра – синусоидой. Глубина, если верить словоохотливому Джузеппе, здесь достигала пяти-шести метров, расстояние между берегами – от тридцати до семидесяти метров. В общем, вполне достаточно для прохода вражеских кораблей.
Чтобы не пропустить в город с моря незваных гостей – пиратов, а также заклятых врагов и извечных соперников республики – генуэзцев, венецианцы с заходом солнца перегораживали канал цепями. Сейчас над водой виднелись лишь их концы – ржавые массивные звенья, свисавшие с огромных береговых воротов. Сами цепи лежали где-то на илистом дне.
Кроме оборонительных цепей берега Большого Канала соединял единственный пока мост Риальто – хлипкое деревянное сооружение, годное, однако, для прохода пешеходов, проезда всадников и груженых телег. М-да, а выглядел-то этот Риальто тринадцатого столетия поскромнее новгородского моста через Волхов.
– Посмотрите сюда! Палаццо Фарсетти! Дворец, воздвигнутый великим дожем Энрико Дандоло, который с помощью крестоносцев взял Константинополь![60] – Джузеппе, желая угодить спутникам, вел себя как услужливый гид. – А вон там – Палаццо Лоредан! А вот и жемчужина Венеции – главная площадь города пьяцце де Сан-Марко с базиликой, также носящей имя Святого Марка. Эта золотая базилика[61] – поистине гордость республики! Пизанцы со своей церквушкой могут теперь кусать свои вонючие локти![62]
Базилику начали строить почти двести лет назад – еще при славном доже Доменико Контарини, а украшать ее продолжают и поныне[63].
«Поразительный долгострой!» – изумился Бурцев. Впрочем, оно того стоило! Собор Святого Марка – даже неоконченный и облепленный лесами – впечатлял. Грандиозный комплекс из нескольких зданий, расположенных крестообразно, словно парил над водой. В центре и по краям равностороннего креста-базилики возвышались купола. Входы – как понял Бурцев из восторженных объяснений купца, их в базилике ровно пять – украшали бесчисленные мраморные колонны, арки и порталы. Часть фасада еще влажно поблескивала свежей лепниной и пестрыми мозаичными картинами.
– Посмотрите налево, синьоры! Видите, вон там... Новая мозаика. Мастера только-только закончили работу.
Бурцев пригляделся. Рассмотреть хоть что-либо в слепящем утреннем солнце оказалось мудрено, но Джузеппе это обстоятельство ничуть не смущало. Размахивая от восторга руками, он говорил и говорил без умолку:
– Сюжет посвящен внесению мощей святого Марка в базилику. Вы ведь слышали о подвиге двух отважных венецианских купцов Рустико да Торчелло и Буоно да Маламокко? Они выкрали в Александрии нетленные мощи святого Марка и тайком вывезли их из Египта под свиными тушами, рыться в которых мусульмане побрезговали[64].
«Вообще-то это больше смахивает не на подвиг, а на воровство и банальную контрабанду», – подумал Бурцев. Однако от комментариев воздержался. Он с удивлением смотрел на вдохновенного рассказчика. Купец преображался прямо на глазах. Нет, Джузеппе вовсе не играл роль словоохотливого экскурсовода в угоду спутникам. Сейчас он жил ею. Этот толстенький нескладный человечек с алчными поросячьими глазками, оказывается, безумно любил свой город. Не исключено, что после страсти к наживе Венеция была его второй страстью – гораздо более чистой и возвышенной.
Глава 50
А купец продолжал:
– Мощи блаженного проповедника были упокоены за алтарной оградой темно-красного веронского мрамора, под 250 иконами. С тех пор он считается покровителем и защитником Венеции, а лев святого Марка стал символом республики.
Ага, так вот, значит, откуда здесь такое изобилие резных, литых, кованых и лепных представителей семейства кошачьих!
– В базилике Сан-Марко дожи клянутся в верности Венеции. И там же им воздают последние почести, трижды по три раза поднимая на носилках тела упокоившихся правителей республики. Кстати, Дворец Дожей – вот он рядом, у самой воды.
Дворец Дожей тринадцатого века выглядел скорее угрожающе, нежели красиво. По сути, Дворец представлял собой замок-крепость – квадратный, неприступный, с тремя мощными башнями. В таком можно отсидеться и в случае вражеского нападения, и во время народных волнений.
– А во-о-он там, видите, решетки? Это тюрьма Карчери. Большая тюрьма, очень. И очень жуткое место, – не преминул похвастаться очередной достопримечательностью Джузеппе. – Внизу – Поццы, вверху – Пьомби. Не приведи Господь туда попасть! В нижних камерах, бывает, заключенные отбывают свой срок по пояс в воде. В верхних – жарятся заживо под раскаленными свинцовыми крышами. К тюрьме из Дворца Дожей ведет мостик. Мост вздохов – так его у нас называют. Кто проходит по этому мосту, назад обычно не возвращается.
– А это что? – раздался голос Гаврилы с соседней лодки. – Высоченная такая, с золотой фигуркой наверху...
Новгородец указывал на башню, что стояла напротив базилики и торчала над городом подобно персту, уткнувшемуся в небеса. На самой верхотуре, действительно, что-то поблескивало золотом. Внизу же – в тени башни – шла бойкая торговля. Кажется, на площади Сан-Марко по случаю праздника продавали вино.
– Это наша главная колокольня, маяк и сторожевая башня, – гордо ответствовал Джузеппе. – Ей добрых две сотни лет. А наверху – золотая статуя архангела Гавриила.
– Правда?!
Алексич широко улыбнулся – тезка все-таки. Потом добавил на русском, обращаясь уже к Бурцеву:
– Самое подходящее место для вечевого колокола. Собрали бы эти венецианцы народ на вече, как в Новгороде, да всем миром накостыляли б по шеям и дожу-князю своему, и боярам из Советов, чтобы делом занимались, а не отдавали город на откуп немцам.
Бурцев переводить не стал. Со своим уставом, как говорится... В конце-то концов, в Новгороде тоже не все гладко. Что-что, а это он знал по собственному опыту. Так что вечевой колокол тут – не панацея.
– Что сказал синьор Габриэло? – заискивающе улыбнулся Джузеппе.
– Восхищается, – хмуро пробормотал Бурцев.
– О да, красотами Венеции нельзя не восхищаться! Кстати, мы уже прибыли в портовый район.
Бурцев видел. И морскую лагуну, раскинувшуюся перед ними. И стайки рыбачьих лодок, рассыпанных по волнистому, в белых барашках ультрамарину. И корабли, сгрудившиеся у причалов.
На флот крупнейшей в тринадцатом столетии морской державы даже Гаврила засмотрелся, забыв и о красавице Дездемоне, и о реформах по переводу венецианской республики на вечевое управление.
– Вот это ладьи! – пробасил новгородец.
Вообще-то суда Венеции здорово отличались от привычных северянам ладей, дракаров и шнеков. Здесь стояли на якорях и покачивались у причалов длинные низкие галеры – с парусами и веслами, с таранами и без оных. И вместительные, но неповоротливые и медлительные грузовые нефы. И высокобортные пузатые торговые когги. И быстроходные когги военные. Одномачтовые и двухмачтовые. А кое-где и трехмачтовые – тоже. От парусов – разноцветных, разноразмерных, прямых и косых, латинских – рябило в глазах.
– А вот и «Буцентавр» дожа! – воскликнул Джузеппе.
Купец указывал на самый, пожалуй, роскошный корабль Венецианской республики у самого большого причала.
– Именно на нем синьору Типоло предстоит совершить обряд обручения с морем.
Галера дожа, казалось, создавалась специально, чтобы опровергнуть утверждение о том, что золото не может плавать. Галера блестела на солнце до рези в глазах. Двухпалубная, метров под тридцать пять в длину, более шести – в ширину. На каждом борту – около двух десятков семиметровых весел. Ворочать одно такое будет под силу, наверное, трем – и никак не меньше – гребцам.
Отделанный благородным металлом от вычурных фигур носового декора до кормы; изукрашенный резьбой, позолотой, арками, террасами и навесами для венецианской знати; ощетинившийся тяжеленными веслами; лишенный мачт и парусов, но вызывающе распустивший на ветру множество пестрых лент и громадный парусоподобный ярко-красный флаг с золотым крылатым львом; огромный, неманевренный, не годный ни к бою, ни к долгому морскому переходу, однако идеально подходивший для торжественных церемоний и парадов перед восторженной публикой, этот дворец на плаву уже издали притягивал взгляд. Только Бурцев смотрел сейчас не на парадную галеру дожа. Все его внимание было сосредоточено на другом судне.
Судно стояло по соседству – в почетной близости от разукрашенной галеры. В весьма почетной: декоративный, облепленный фигурками морских чудовищ, полногрудых девиц и львиными мордами таран «Буцентавра» едва не скребся о носовую обшивку соседа по причалу. О металлическую обшивку...
– Мощи блаженного проповедника были упокоены за алтарной оградой темно-красного веронского мрамора, под 250 иконами. С тех пор он считается покровителем и защитником Венеции, а лев святого Марка стал символом республики.
Ага, так вот, значит, откуда здесь такое изобилие резных, литых, кованых и лепных представителей семейства кошачьих!
– В базилике Сан-Марко дожи клянутся в верности Венеции. И там же им воздают последние почести, трижды по три раза поднимая на носилках тела упокоившихся правителей республики. Кстати, Дворец Дожей – вот он рядом, у самой воды.
Дворец Дожей тринадцатого века выглядел скорее угрожающе, нежели красиво. По сути, Дворец представлял собой замок-крепость – квадратный, неприступный, с тремя мощными башнями. В таком можно отсидеться и в случае вражеского нападения, и во время народных волнений.
– А во-о-он там, видите, решетки? Это тюрьма Карчери. Большая тюрьма, очень. И очень жуткое место, – не преминул похвастаться очередной достопримечательностью Джузеппе. – Внизу – Поццы, вверху – Пьомби. Не приведи Господь туда попасть! В нижних камерах, бывает, заключенные отбывают свой срок по пояс в воде. В верхних – жарятся заживо под раскаленными свинцовыми крышами. К тюрьме из Дворца Дожей ведет мостик. Мост вздохов – так его у нас называют. Кто проходит по этому мосту, назад обычно не возвращается.
– А это что? – раздался голос Гаврилы с соседней лодки. – Высоченная такая, с золотой фигуркой наверху...
Новгородец указывал на башню, что стояла напротив базилики и торчала над городом подобно персту, уткнувшемуся в небеса. На самой верхотуре, действительно, что-то поблескивало золотом. Внизу же – в тени башни – шла бойкая торговля. Кажется, на площади Сан-Марко по случаю праздника продавали вино.
– Это наша главная колокольня, маяк и сторожевая башня, – гордо ответствовал Джузеппе. – Ей добрых две сотни лет. А наверху – золотая статуя архангела Гавриила.
– Правда?!
Алексич широко улыбнулся – тезка все-таки. Потом добавил на русском, обращаясь уже к Бурцеву:
– Самое подходящее место для вечевого колокола. Собрали бы эти венецианцы народ на вече, как в Новгороде, да всем миром накостыляли б по шеям и дожу-князю своему, и боярам из Советов, чтобы делом занимались, а не отдавали город на откуп немцам.
Бурцев переводить не стал. Со своим уставом, как говорится... В конце-то концов, в Новгороде тоже не все гладко. Что-что, а это он знал по собственному опыту. Так что вечевой колокол тут – не панацея.
– Что сказал синьор Габриэло? – заискивающе улыбнулся Джузеппе.
– Восхищается, – хмуро пробормотал Бурцев.
– О да, красотами Венеции нельзя не восхищаться! Кстати, мы уже прибыли в портовый район.
Бурцев видел. И морскую лагуну, раскинувшуюся перед ними. И стайки рыбачьих лодок, рассыпанных по волнистому, в белых барашках ультрамарину. И корабли, сгрудившиеся у причалов.
На флот крупнейшей в тринадцатом столетии морской державы даже Гаврила засмотрелся, забыв и о красавице Дездемоне, и о реформах по переводу венецианской республики на вечевое управление.
– Вот это ладьи! – пробасил новгородец.
Вообще-то суда Венеции здорово отличались от привычных северянам ладей, дракаров и шнеков. Здесь стояли на якорях и покачивались у причалов длинные низкие галеры – с парусами и веслами, с таранами и без оных. И вместительные, но неповоротливые и медлительные грузовые нефы. И высокобортные пузатые торговые когги. И быстроходные когги военные. Одномачтовые и двухмачтовые. А кое-где и трехмачтовые – тоже. От парусов – разноцветных, разноразмерных, прямых и косых, латинских – рябило в глазах.
– А вот и «Буцентавр» дожа! – воскликнул Джузеппе.
Купец указывал на самый, пожалуй, роскошный корабль Венецианской республики у самого большого причала.
– Именно на нем синьору Типоло предстоит совершить обряд обручения с морем.
Галера дожа, казалось, создавалась специально, чтобы опровергнуть утверждение о том, что золото не может плавать. Галера блестела на солнце до рези в глазах. Двухпалубная, метров под тридцать пять в длину, более шести – в ширину. На каждом борту – около двух десятков семиметровых весел. Ворочать одно такое будет под силу, наверное, трем – и никак не меньше – гребцам.
Отделанный благородным металлом от вычурных фигур носового декора до кормы; изукрашенный резьбой, позолотой, арками, террасами и навесами для венецианской знати; ощетинившийся тяжеленными веслами; лишенный мачт и парусов, но вызывающе распустивший на ветру множество пестрых лент и громадный парусоподобный ярко-красный флаг с золотым крылатым львом; огромный, неманевренный, не годный ни к бою, ни к долгому морскому переходу, однако идеально подходивший для торжественных церемоний и парадов перед восторженной публикой, этот дворец на плаву уже издали притягивал взгляд. Только Бурцев смотрел сейчас не на парадную галеру дожа. Все его внимание было сосредоточено на другом судне.
Судно стояло по соседству – в почетной близости от разукрашенной галеры. В весьма почетной: декоративный, облепленный фигурками морских чудовищ, полногрудых девиц и львиными мордами таран «Буцентавра» едва не скребся о носовую обшивку соседа по причалу. О металлическую обшивку...
Глава 51
Этот «кораблик» был лишен даже намеков на роскошь. Зато при необходимости мог запросто перетопить весь венецианский флот.
Бурцев облизал вмиг пересохшие губы:
– Э-э-это...
– О, да! – вновь оживился купец. – Ваш корабль... Корабль Хранителей Гроба. Это чудо! Великое чудо! Он вышел прямо из стен крепости Санта-Тринита – точно так же, как выходят летающие гондолы отца Бенедикта. Потом по Большому Каналу прибыл в порт. Говорят, сам Господь и святой Марк послали этот волшебный корабль для защиты Венеции от пиратов и коварных генуэзцев.
Ах, Господь послал? И святой Марк в придачу? Бурцеву вспомнилась бетонная коробка венецианской башни перехода, здорово смахивавшая на ангар, вспомнились громадные ворота, за которыми плескались воды Большого Канала. Вот оно «великое чудо» – арийская магия на службе у фашистской цайткоманды.
– Никогда прежде мне не доводилось видеть столь быстрых судов! – продолжал восхищаться Джузеппе. – Боже, с какой скоростью корабль этот мчался по лагуне! Без весел! Без парусов! А уж на что он способен в открытом море, я и представить не могу! Воистину, с таким судном мощь венецианского флота никогда не...
Дальше Бурцев не слушал. Да уж, с этим корабликом мощь венецианского флота, действительно, «никогда не». Собственно, то был и не корабль даже. Чуть покачиваясь на слабой волне, о деревянный причал терся бортом небольшой немецкий военный катер, переоборудованный под нужды цайткоманды. Нечто среднее между торпедоносцем-шнельботом и тральщиком-раумботом. Впрочем, из-за отсутствия торпедных аппаратов судно все же больше смахивало на раумбот. Во Вторую мировую подобные многофункциональные катерки фашисты использовали для боев в прибрежных водах, конвоирования морских судов, траления, сторожевой службы и уничтожения подлодок. В тринадцатом же веке «раумбот» цайткоманды обрел новую модификацию. Здесь он, судя по всему, являлся быстроходным грузоперевозчиком и безжалостным истребителем парусных судов.
Самой, пожалуй, любопытной деталью снаряжения этого плавучего гостя из будущего были... деревянные щиты. Легкие, маленькие – навешанные на орудийных установках, и большие, дощатые – прикрепленные к невысоким ограждениям вдоль бортов. Вне всякого сомнения – самодеятельность команды. Таким нехитрым способом викинги защищали гребцов на своих драккарах, но боевой катер двадцатого столетия!.. Хотя почему бы и нет? Эта ни к чему не обязывающая подвеска от пули, конечно, не спасет, но пули-то тут не летают. Зато уж от случайной стрелы в морском бою деревянный щит убережет.
Подходы к катеру, а заодно и приличную часть причала перекрывали рогатки, похожие одновременно и на противотанковые ежи, и на строительные козлы. За ограждением прохаживалась добрая дюжина тевтонских братьев. У каждого стандартный «джентльменский» набор: белый плащ, черный крест, горшкообразный шлем-топхельм, длинная кольчуга, меч на перевязи, щит...
По трапу – широкому, металлическому с плоскими ступеньками – сновали суетливые кнехты в серых накидках и широкополых касках-шапелях. Что-то заносили на борт, что-то выносили. Команда судна покрикивала на грузчиков. Кажется, ребята готовились к отплытию.
Всего экипажа Бурцев насчитал человек десять. Немного... Впрочем, ни тралить воды, ни ставить мины, ни пускать торпеды гитлеровцам ведь здесь не требуется. А управлять «раумботом»... Это под силу, наверное, и одному человеку. Причем человеку без семи пядей во лбу. Небольшой военный катерок-универсал – не самая сложная штука на свете. На посудине подобного класса Бурцеву доводилось плавать. Еще в армейке – во время совместных учений десантуры и морпехов.
Правда, помимо команды на судне – у самого носа – расположились пара эсэсовцев со «шмайсерами». Охрана. Еще два автоматчика застыли у трапа. А если приплюсовать еще и тевтонских рыцарей возле причальных ограждений... Да, за этим судном приглядывали основательно. Вон, на «Буцентавре» дожа всей стражи – лишь трое гвардейцев с дурацкими павлиньими перьями на шлемах. Оперлись на копья, позевывают, глазеют с верхней палубы на суету соседей.
Бурцев на глаз определил размеры «раумбота». Длина – метров тридцать, ширина – около пяти. Вычищенную, и без того блестящую, палубу драил шваброй какой-то матросик. В глаза бросилось отсутствие шлюпок или каких-либо других спасательных средств на борту. Спасаться команда должна была только вместе с судном. Или вместе с судном тонуть.
Ближе к носу возвышалась капитанская рубка с мачтой-антенной, растянутой тросами. На мачте – мощный прожектор. Позади рубки – чуть приподнятый над палубой люк грузового отсека. Здоровенный такой – машина влезет. Запертый – издали виден массивный замок – и даже вроде как опечатанный. Рядом – мощная лебедка, а точнее уж – целый кран, предназначавшийся, видимо, для погрузочно-разгрузочных работ. Судя по всему, грузы этот катерок перевозил немалые.
Еще на палубе виднелись приплюснутые, обмотанные цепями якорные шпили. Два тяжелых двурогих якоря – подняты и плотно притиснуты к бортам. Двигатели у катера, скорее всего, винтовые. Пара... Или даже тройка... Дизели... И дизели, должно быть, неслабые. В остальном «раумбот» максимально облегчен и переоборудован под неприхотливое средневековье.
Бурцев облизал вмиг пересохшие губы:
– Э-э-это...
– О, да! – вновь оживился купец. – Ваш корабль... Корабль Хранителей Гроба. Это чудо! Великое чудо! Он вышел прямо из стен крепости Санта-Тринита – точно так же, как выходят летающие гондолы отца Бенедикта. Потом по Большому Каналу прибыл в порт. Говорят, сам Господь и святой Марк послали этот волшебный корабль для защиты Венеции от пиратов и коварных генуэзцев.
Ах, Господь послал? И святой Марк в придачу? Бурцеву вспомнилась бетонная коробка венецианской башни перехода, здорово смахивавшая на ангар, вспомнились громадные ворота, за которыми плескались воды Большого Канала. Вот оно «великое чудо» – арийская магия на службе у фашистской цайткоманды.
– Никогда прежде мне не доводилось видеть столь быстрых судов! – продолжал восхищаться Джузеппе. – Боже, с какой скоростью корабль этот мчался по лагуне! Без весел! Без парусов! А уж на что он способен в открытом море, я и представить не могу! Воистину, с таким судном мощь венецианского флота никогда не...
Дальше Бурцев не слушал. Да уж, с этим корабликом мощь венецианского флота, действительно, «никогда не». Собственно, то был и не корабль даже. Чуть покачиваясь на слабой волне, о деревянный причал терся бортом небольшой немецкий военный катер, переоборудованный под нужды цайткоманды. Нечто среднее между торпедоносцем-шнельботом и тральщиком-раумботом. Впрочем, из-за отсутствия торпедных аппаратов судно все же больше смахивало на раумбот. Во Вторую мировую подобные многофункциональные катерки фашисты использовали для боев в прибрежных водах, конвоирования морских судов, траления, сторожевой службы и уничтожения подлодок. В тринадцатом же веке «раумбот» цайткоманды обрел новую модификацию. Здесь он, судя по всему, являлся быстроходным грузоперевозчиком и безжалостным истребителем парусных судов.
Самой, пожалуй, любопытной деталью снаряжения этого плавучего гостя из будущего были... деревянные щиты. Легкие, маленькие – навешанные на орудийных установках, и большие, дощатые – прикрепленные к невысоким ограждениям вдоль бортов. Вне всякого сомнения – самодеятельность команды. Таким нехитрым способом викинги защищали гребцов на своих драккарах, но боевой катер двадцатого столетия!.. Хотя почему бы и нет? Эта ни к чему не обязывающая подвеска от пули, конечно, не спасет, но пули-то тут не летают. Зато уж от случайной стрелы в морском бою деревянный щит убережет.
Подходы к катеру, а заодно и приличную часть причала перекрывали рогатки, похожие одновременно и на противотанковые ежи, и на строительные козлы. За ограждением прохаживалась добрая дюжина тевтонских братьев. У каждого стандартный «джентльменский» набор: белый плащ, черный крест, горшкообразный шлем-топхельм, длинная кольчуга, меч на перевязи, щит...
По трапу – широкому, металлическому с плоскими ступеньками – сновали суетливые кнехты в серых накидках и широкополых касках-шапелях. Что-то заносили на борт, что-то выносили. Команда судна покрикивала на грузчиков. Кажется, ребята готовились к отплытию.
Всего экипажа Бурцев насчитал человек десять. Немного... Впрочем, ни тралить воды, ни ставить мины, ни пускать торпеды гитлеровцам ведь здесь не требуется. А управлять «раумботом»... Это под силу, наверное, и одному человеку. Причем человеку без семи пядей во лбу. Небольшой военный катерок-универсал – не самая сложная штука на свете. На посудине подобного класса Бурцеву доводилось плавать. Еще в армейке – во время совместных учений десантуры и морпехов.
Правда, помимо команды на судне – у самого носа – расположились пара эсэсовцев со «шмайсерами». Охрана. Еще два автоматчика застыли у трапа. А если приплюсовать еще и тевтонских рыцарей возле причальных ограждений... Да, за этим судном приглядывали основательно. Вон, на «Буцентавре» дожа всей стражи – лишь трое гвардейцев с дурацкими павлиньими перьями на шлемах. Оперлись на копья, позевывают, глазеют с верхней палубы на суету соседей.
Бурцев на глаз определил размеры «раумбота». Длина – метров тридцать, ширина – около пяти. Вычищенную, и без того блестящую, палубу драил шваброй какой-то матросик. В глаза бросилось отсутствие шлюпок или каких-либо других спасательных средств на борту. Спасаться команда должна была только вместе с судном. Или вместе с судном тонуть.
Ближе к носу возвышалась капитанская рубка с мачтой-антенной, растянутой тросами. На мачте – мощный прожектор. Позади рубки – чуть приподнятый над палубой люк грузового отсека. Здоровенный такой – машина влезет. Запертый – издали виден массивный замок – и даже вроде как опечатанный. Рядом – мощная лебедка, а точнее уж – целый кран, предназначавшийся, видимо, для погрузочно-разгрузочных работ. Судя по всему, грузы этот катерок перевозил немалые.
Еще на палубе виднелись приплюснутые, обмотанные цепями якорные шпили. Два тяжелых двурогих якоря – подняты и плотно притиснуты к бортам. Двигатели у катера, скорее всего, винтовые. Пара... Или даже тройка... Дизели... И дизели, должно быть, неслабые. В остальном «раумбот» максимально облегчен и переоборудован под неприхотливое средневековье.