Мельников Руслан. Тевтонский крест

   Как справиться с упругой косичкой воловьих жил, как удерживать ноющими пальцами тугую тетиву и стрелу, как прицелиться, да на полном скаку?! Нет, все это было выше его понимания.
   – Ладно, не пытайся. – Дмитрий забрал лук. – Все равно наша дружина больше врукопашную рубится.
   Помимо оружия Бурцева снабдили всем необходимым для похода. Хан Кхайду не требовал от союзников вооружаться по монгольскому образцу. Зато прочая амуниция оказалась унифицирована в лучших традициях регулярной армии. У каждого воина была палатка или хотя бы пара теплых шкур. Кроме того, в походе ему полагалось иметь два кожаных мешка-турсука. Мешки эти использовались не только для хранения воды и пищи, но и при переправах через реки. Надутые воздухом, они хорошо держали на воде и человека, и его поклажу.
   Походное меню в войске кочевников было без изысков: просо, вяленое мясо да сухой кислый сыр-крута. Ну и, конечно, провиант, что доставался им по праву победителя на захваченных землях. Если припасы истощались, войско могло обходиться без воды и пищи до десяти дней. Степняки просто пускали кровь лошадям и пили ее. Впрочем, польские княжества – не безжизненные выжженные солнцем степи. Здесь пить лошадиную кровь пока еще никому не приходилось.
   Кроме запасов провизии и воды, каждый воин хана вез с собой веревки, походный топор, сито для просеивания муки и очистки грязной воды, шило, нитки, иголки, пилки для затачивания оружия.
   – Кстати, – заметил Дмитрий. – За отсутствие любого из этих предметов Чингисхан мог казнить своего воина. Кхайду не столь строг, особенно с союзниками, и из-за потерянной иголки головы не лишает. Но вот трусость в бою карается без пощады. Побежит с поля брани один человек – казнят весь десяток. Побежит десяток – казнят сотню. Казней не будет лишь в том случае, если в бегство обратится все войско. Но такого, по крайней мере при мне, еще не случалось.
   Еще бы! Трудно обратить в бегство армию, каждый солдат которой знает, что, спасая собственную шкуру, он обрекает на неминуемую смерть себя и своих товарищей после сражения. Ни шагу назад, в общем… Законы военного времени покруче сталинских расстрелов на передовой.
   – Поэтому предупреждаю сразу, Василь, – продолжал Дмитрий. – Коль увижу, что ты начинаешь пятиться перед супостатом, зарублю вот этим самым мечом.
   Бурцев промолчал. Но раз уж на то пошло, то же самое вправе сделать и он, стоит десятнику смалодушничать в бою.
   – Зато можешь быть спокоен, – Дмитрий подмигнул. – В полон тебя ни поляки, ни тевтоны не возьмут. Мы не позволим. С этим тоже строго: если кого-нибудь пленят, татары опять-таки убивают весь десяток.
   Бурцев вспомнил брата Себастьяна с его пыточным арсеналом. Пожалуй, татаро-монгольский вариант круговой поруки – не такая уж и плохая вещь.
   Знакомое уже «Бр-р-рум-бам-п» громыхнуло вдруг где-то на краю лагеря. И еще раз, и еще.
   – В чем дело? – встревожился Бурцев. – Нападение?
   – Нет, – мотнул головой десятник. – Сигнал сбора на казнь. То, о чем я тебе говорил. Смерть – она легка на помине.
   – И часто у вас такое происходит?
   – Не-а. С тех пор, как вошли на польские земли, – в первый раз. Так что, думаю, стоит посмотреть. Особенно тебе, Василь. Оно полезно будет. Идем!
   В «полезности» предстоящего зрелища Бурцев сомневался. Но последнее слово десятника прозвучало как приказ. А в войске, где царят столь крутые нравы, пререкаться с командиром – себе дороже. Он предпочел не ерепениться. Пока, по крайней мере.

Глава 51

   Мрачное действо происходило в круге, освещенном множеством факелов – их держали неподвижные воины с угрюмыми лицами и обнаженными саблями. Огонь шипел, злобно плевался яркими брызгами, чадил в черное небо густым дымом, то и дело вздрагивал на ветру, отражаясь в стали клинков и узких щелочках глаз одинаково недобрым блеском.
   Барабанщики за пределами огненного круга мерно поднимали и опускали огромные колотушки на натянутую кожу своих тамтамов.
   Суровые лица, суровые взгляды…
   В центре круга располагалось странное сооружение. Несколько жердей, врытых в землю, отдаленно напоминали каркас юрты, еще не покрытой шкурами. Поверх этой ребристой конструкции были перекинуты веревки из конского волоса. На веревках в хитроумном переплетении узлов покачивались топор и с пяток тяжелых камней в прочной сетке. Под ними – бревно.
   Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну конечно! Веревки скручены не абы как: привязанный к ним топор рухнет точно на деревянную колоду, а каменная гроздь, навешанная для тяжести, придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Наивные французы, гордящиеся изобретением своей великой революции. Знали бы они…
   С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть – нукеры какого-то князя-нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.
   Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.
   Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…
   На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд – бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.
   – А этот-то чего сюда влез? – шепотом спросил Бурцев.
   – Сам не понимаю, – пожал плечами Дмитрий. – Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду-хану.
   – Не только, – раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по-татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:
   – Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду-хана карачу должны погибнуть позорной смертью – их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.
   Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду-хан отдал приказ – и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.
   Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.
   Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.
   В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.
   Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?
   Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.
   Второй карачу лег под кровавую капель сам.
   Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.
   Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!
   Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.
   – За что этих людей приговорили к смерти, Буран-гул? – спросил Бурцев у татарского сотника.
   – Ясно за что – за трусость в бою.
   – В каком? В каком бою, Бурангул?
   Юзбаши нахмурился:
   – Под стенами Вроцлава они не смогли уберечь осадные орудия хана Кхайду. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду-хана – награду, которую должен был хранить как зеницу ока.
   Бурцев сокрушенно покачал головой. Неприятно ощущать себя невольным виновником казни.
   – Бой под Вроцлавом был давно. Почему же этих несчастных казнят только сейчас?
   – Несчастных?! – Бурангул сдвинул брови еще сильнее. – Из-за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду-хан мог казнить их сразу – прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада в решающем сражении. Так что сейчас от этой казни будет больше пользы. Тот, кто увидит сегодня позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Ибо никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.
   Недостойного Шонхора и его трусов? Но Бурцев-то хорошо помнил, как отчаянно дрались сегодняшние смертники с отрядом Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!
   Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?
   А вот никто! Плаху с двумя глубокими зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сам же Сыма Цзян, чьи длинные одежды покрылись кровяной сыпью, спешно удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. В татаро-монгольском войске, как и везде в мире, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества. Ну и ладно. Наблюдать за дальнейшей процедурой обезглавливания все равно не хотелось. Одно дело зарубить противника в бою и совсем другое – жестокая казнь.

Глава 52

   – Куда это вы оба?! Еще не все! – Бурангул задержал русичей Вацалава и Дмитрия. – Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и тоже вытащат в круг позора.
   – Как так – не все? – удивился Дмитрий. – Плаху вон разобрали, топор унесли, катаец ваш тоже ушел.
   – Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, – объяснил сотник. – Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови. Каждому известно: отрубленная голова и кровь, окропившая позорное место, обрекают душу казненного на вечные скитания и лишают ее возможности возродиться к новой, более достойной жизни. Человеку, которому с позором отсекли голову, закрыт путь в подземное царство мертвых Эрлик-хана. Демоны, элчи и эрлики, не впустят его туда для посмертного упокоения.
   – Так что же с ними сделают, со знатными воинами? – недоумевал Бурцев. – Сожгут заживо, что ли?
   После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро-монгольском стане костры а-ля святая инквизиция.
   – Им переломят хребет.
   Ничего себе, «великая милость»!
   – Прошу слова, непобедимый хан! – возглас отчаяния вдруг прорезал тишину. Донесся он из освещенного факелами круга. На закричавшего нукера с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.
   Кхайду поморщился, но все же процедил сквозь зубы:
   – Говори. Если тебе есть что сказать.
   – Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, – смертник кое-как совладал со своим голосом и старался по возможности сохранять достоинство, – а за своего господина тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом. А под Вроцлавом мой господин отправил на штурм своих воинов, почти не оставив при себе охраны. И именно в этот момент его хотели пленить. Если бы мы не отступили за осадный частокол…
   – И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили атаку, как и подобает воинам народа великого Темучина, – сурово произнес Кхайду. – В том бою даже старый мудрец из Китая повел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученый муж и вовсе не обязан ввязываться в сражения.
   – Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему-то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди неприкосновенную пайзцу.
   – Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Все.
   Хан взмахнул рукой. Из-за его спины выступил крепкий хмуролицый воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать с такой оглоблей несподручно, биться в палочном бою Божьего суда – тоже. Но вот…
   – Палач, – прошептал Бурангул. Дмитрий тихонько присвистнул:
   – Так он что же, этим самым ослопом хребты ломать будет?
   Ему не ответили. И так все было ясно.
   – Непобедимый хан! – еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды. – Я прошу по…
   – Замолчи! – Разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. – Перестань позорить себя и меня, сын пса, и прими смерть достойно.
   Нукер осекся на полуслове, уткнулся лицом в землю. И стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина врезалась в спину воина. Вскрик и треск. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.
   Еще удар, еще крик, еще омерзительный хруст.
   А вот третий нукер даже не вскрикнул.
   Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но почти бескровные вмятины на спинах. И со степенностью профессионала шел к следующей жертве.
   Нет, все это уже слишком.
   – Непобедимый хан! – Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.
   Два кривых клинка мгновенно скрестились у него под подбородком, преградив путь. Собственной шеей Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.
   Теперь все смотрели только на него. И воины за оцеплением из огня и обнаженного металла, и факельщики, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав размеренную работу, озадаченно обернулся на его голос. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую им одним даль. Они еще были живы. Но им было уже все равно.
   – Непобедимый хан! Прошу слова!
   Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.
   Сабли, впившиеся в горло Бурцева, недовольно скрежетнули друг о друга, расползаясь в стороны. Он тронул шею рукой. Кровь. Располосовали-таки кожу, бусурмане. Ладно, могло быть и хуже.
   – Что ты хочешь сказать мне, русич?
   – Только одно, непобедимый хан. Ты казнишь воинов, которые храбро бились под Вроцлавом. Я могу засвидетельствовать это.
   – Храбро? – По губам хана скользнула недобрая улыбка. – Если ты, русич, и твои польские друзья не полегли там все до единого, значит, недостаточно храбро. Если пайзца Шонхора оказалась у тебя, значит, недостаточно храбро. Если сгорели мои осадные орудия и вся зажигательная смесь, значит, недостаточно храбро. Это должно быть ясно даже глупцу!
   Последнюю фразу Кхайду выкрикнул, обращаясь уже ко всем собравшимся. Оратор, блин…
   Обратно за факелы Бурцева втянули четыре руки – Дмитрий и Бурангул неодобрительно качали головами.
   – Дурень, ты в своем уме? – Русский десятник таращил глаза и раздувал ноздри. – Ишь, чего удумал. Лезть в круг и перечить хану. Ты ж сам за малым в том кругу не остался. Казнили бы тебя под горячую руку – и дело с концом.
   – Считай, что тебе повезло, – поддакнул Бурангул. – Отделался царапиной на шее, а мог бы и головы лишиться. Ты ведь не знатный нукер, хребет ломать тебе не станут.
   Кхайду тем временем вглядывался в лицо опального тысячника. Палач растерянно переминался рядом. Приказа продолжать казнь он не получил.
   – Встань, Шонхор! – наконец приказал хан. Тот медленно поднялся. Глаза не выражали ничего. Абсолютно.
   – За тебя просят уже второй раз, Шонхор. И знаешь что? Если хочешь, я сохраню тебе жизнь.
   Осужденный побледнел.
   – Я могу поступить по примеру предков, с позором изгоняющих трусов в Великую Степь. Ты волен уйти из лагеря, Шонхор. Ты пойдешь пешком, без лошади. У тебя не будет оружия и доспехов. Только колчан, набитый конским навозом вместо стрел. Жители войлочных кибиток всюду станут встречать и провожать тебя плевками. Так что ты выбираешь? Позорное изгнание или бескровную смерть?
   Тысячник не ответил. Он просто лег на землю у ног палача.
   Кхайду кивнул. Дубина взлетела вверх и опустилась. Еще один хрусткий звук нарушил тишину.
   Бурцев поймал взгляд угасающих глаз, обращенных в его сторону. Жизнь человека с перебитым позвоночником угасала слишком медленно.
   – Нет больше желающих вступиться за тех, кто заслуживает смерти? – Кхайду-хан оглядел толпу.
   Толпа молчала. Факелы чадили. Палач работал. Скоро все было кончено.
   – Надо отдыхать, – проговорил Бурангул. – Идемте.
   – А как же они? – Бурцев растерянно указал на казненных. И еще живых.
   – Они умирают. Не сразу, но скоро. Тела их оставят на съедение зверям и птицам. Не стойте долго возле этих тел, русичи. Здесь слишком много плохой смерти. Надо отдыхать…
   Впрочем, толком отдохнуть не удалось никому. Под утро о Шонхоре и его воинах забыли напрочь. На лагерь напали поляки…

Глава 53

   Дерзкое и отчаянное то было нападение. Небольшой отряд – сотни полторы – всадников налетел со стороны леса стремительно и неожиданно. Под прикрытием подлеска и густого тумана полякам удалось подобраться к вражескому стану почти вплотную. Привычные к лесному бою, они в считанные секунды расстреляли из арбалетов конный сторожевой отряд, встретившийся на пути: с десяток людей и лошадей, утыканных короткими толстыми стрелами, повалились в мягкую хвою и мох, так и не успев поднять тревогу. Затем без шума и суеты была вырезана охрана на краю лагеря. Только после этого нападавшие размотали тряпки с конских копыт и вырвались из предутреннего тумана, подобно бесам из преисподней. Боевые кличи поляков и вопли избиваемых кочевников слились воедино.
   Бурцев, так и не сомкнувший глаз, выкатился из засаленного «спальника». Вовремя! Покинутые им шкуры – дурно пахнущие, но такие теплые и уютные – пронзил арбалетный болт.
   Дмитрий оказался еще расторопней: новгородец уже стоял на ногах в полном боевом облачении. Кольчугу десятник, в отличие от Бурцева, на ночь не снимал, а щит, шлем и меч всегда держал на расстоянии вытянутой руки.
   – Поляки! – рявкнул Дмитрий. – Всем к бою!
   Бурцев подхватил саблю и щит. Шлем в поднявшейся суматохе кто-то запнул невесть куда.
   Вокруг суетились русичи и люди Бурангула. Татарский сотник что-то кричал, размахивал руками. Его стрелки, отбросив бесполезные луки со спущенными тетивами, хватались за копья и сабли. Кочевники, не привыкшие биться в пешем строю, пытались поймать напуганных лошадей. И падали, сбитые вражескими конниками.
   Мимо Бурцева вихрем пронесся всадник с золотыми рыцарскими шпорами и в кастрюлеобразном шлеме. Польский меч ударил в железную нашлепку в центре щита, отскочил. Бурцев пошатнулся. Рыцарь умчался дальше. По пути он зарубил запутавшегося в спальных шкурах монгольского воина. Потом под его клинком пала обезумевшая от ужаса мохнатая лошадка без седока.
   Поляки рубили и кололи с яростью одержимых. И людей, и коней.
   «Неужто Освальдовцы?!» – встревожился Бурцев. Добжиньский рыцарь на поверку оказался преизрядной свиньей, но все-таки биться с недавними союзниками не хотелось.
   Впрочем, нападавших было слишком много. В лесном лагере Освальда не набралось бы столько хорошо вооруженных конных воинов. И потом… Добжинец был там единственным рыцарем, а здесь их десятка полтора-два. И каждый со своими оруженосцами… Нет, в эту атаку поляков вел другой вожак – не менее отважный и опытный, но другой.
   Нападавшие широкой дугой продвигались от леса, вырубая, выкашивая все на своем пути. Скакали в три ряда. Впереди – рыцари, за ними – прикрывавшие своих панов с флангов конные арбалетчики, кнехты и оруженосцы. Последними мчались слуги с факелами. Когда они успели запалить огни – еще в лесу или уже в лагере, сунув приготовленные факелы в дотлевающие костры часовых, – Бурцев так и не понял. Но в предназначении огня сомневаться не приходилось. Факельщики, следовавшие по расчищенному рыцарями пути, старались поджечь все, что попадалось под руку. В лагере уже пылали пара десятков палаток простых воинов и шатер какого-то знатного нойона.
   Скоро, совсем скоро поджигатели доберутся до мешков с порохом и до снаряженных, готовых к бою бомб Сыма Цзяна. Вряд ли сами они понимают, что произойдет, если в кучу турсуков с «громовой смесью» сунуть пылающий факел.
   Польские рыцари уже прорубились к опасному грузу. И тут встретили достойный отпор. Пешие русичи и татары Бурангула сдержали натиск всадников, используя груду мешков в качестве баррикады. Бой на пороховой бочке!
   Бурцев бросился в самую гущу схватки. Туда, где копытами огромного коня топтал турсуки всадник в шлеме-ведре, украшенном жутковатыми рогами. Видел Бурцев уже этот шлем. И герб на щите – черного орла на желтом фоне и белого льва – на красном – тоже имел удовольствие лицезреть неподалеку от Сродовской крепости. Герб Куявии. Герб князя Казимиpa, похитившего Аделаиду… Пришло время рассчитаться, княже. За все рассчитаться.
   Под копытами Казимирового коня лопнул пухлый бок прочного турсука. Рыцари из княжеской свиты вспороли копьями еще три или четыре мешка. Грузно выкатились связки шипастых «громовых шаров». Грязный пороховой ручеек заструился из прорех на землю. Вот теперь точно достаточно одной-единственной искры, чтобы…
   Плевать! Слуги-факельщики, жгущие шатры и палатки, еще далеко, а Казимир – вот он, собственной персоной! Отбросил сломанное копье и, как заведенный, орудует тяжелым рыцарским мечом.
   Пробирался Бурцев к князю, нимало не заботясь о том, как будет действовать дальше: пеший, бездоспешный, с щитом и короткой сабелькой – против опытного конного воина при полном вооружении. Главное, добраться до похитителя Аделаиды, а уж там…
   Бурцев едва успел подставить щит под наконечник кнехтового копья, целившего в грудь. Отбил меч куявского оруженосца. Отскочил от рухнувшего с коня окровавленного тела. Не то, не то, все не то! Ввязываться в схватку с рыцарской свитой и добивать раненых не входило в его планы. Прикрывшись щитом, Василий упрямо лез вперед – к Казимиру. От запаха человеческого и лошадиного пота, от крови, от поднятой сражающимися пыли и едкой вонючей пороховой смеси его мутило, а сыпавшиеся отовсюду удары едва не сшибали с ног. Порубанный щит, казалось, вот-вот развалится на куски. Но ненавистные куявские орел и лев были уже совсем близко.

Глава 54

   Конь Казимира, по самое брюхо заляпанный кровью и пороховой пылью, топтался по изрубленным трупам. Четверо пеших бойцов – двое русичей и двое стрелков Бурангула – уже пали от меча князя. Еще двое – Дмитрий и Бурангул – пока преграждали путь предводителю куявцев. Однако и их всадник уверенно теснил за пороховые мешки.
   – Ка-зи-мир! – Бурцев бросился на князя. Крестовина рогатого шлема с узкой смотровой щелью обратилась к нему.
   Вязкая смесь крови и пороха липла к ногам, мертвые тела, кожаные мешки и рассыпанные китайские бомбы мешали двигаться, но все же Бурцев успел. Он рубанул первым, рубанул с плеча.
   Бурцев атаковал справа, и князь не успел подставить под его саблю орла и льва на своем щите. Изогнутый клинок ударил в бок, в правое подреберье, в печень, прикрытую кольчугой и кожаным панцирем. Располосовать толстую кожу! Порвать кольчужные звенья!
   Да, прикрыться щитом князь не успел. Но он оказался прекрасным наездником. Легкое движение шпор, натянутые поводья – и животное поднялось на дыбы, чуть развернулось. Совсем чуть-чуть. Казимир спас свою печень, в последний момент ускользнув от клинка, укрывшись за высокой передней лукой рыцарского седла… А лука из прочного дерева – это тоже щит, способный погасить даже смертоносный удар.
   Сабля разнесла дерево в щепки, скользнула по седлу, по поножам Казимира, по плотной войлочной попоне боевого коня.
   Ответный удар был страшен. Под тяжелым мечом князя Куявии щит Бурцева разлетелся на куски. Левая рука, принявшая удар, отсохла от боли. А Казимир поднимал клинок снова. Глухое рычание доносилось из-под закрытого шлема-топхельма.
   Конец?
   Опять звон, опять треск. Снова над ней, над родимой, – прямо над головой. Щит Дмитрия вовремя прикрыл Бурцева. И этот щит выдержал.
   – Ноги! – заорал новгородец. – Подсекай ноги коню! Или брюхо вспарывай! Иначе ворога не достать!
   Бурцев лошадей любил, но… Но свою жизнь он ценил больше. Потому и поднырнул под меч Казимира, норовя рассечь сухожилия куявского коня.
   Маневр не удался. Князь резко подал скакуна в сторону, нанес сокрушительный удар. Дмитрий, прикрывавший атаку Василия, сам был беззащитен, и княжеский клинок опустился на шлем русича. Новгородского десятника отбросило за перепачканные кровью турсуки. А сабля Бурцева разрубила воздух. Совсем некстати под ногами оказался чей-то труп. Да еще этот лопнувший мешок с порохом. И тяжелая шипастая граната китайского мудреца… Споткнувшись, Бурцев свалился в кроваво-красную кашу, присыпанную «громовой смесью». Оружие выпало из рук. Теперь точно кранты!