Страница:
Благородный предводитель партизан усмехнулся:
– Твоя дерзость начинает мне нравиться, Вацлав. Но ты опять ошибаешься. Устраивать турнир с простолюдином я, разумеется, не стану. Ты не рыцарь, а потому я выставляю против тебя своего оруженосца… Збыслав, выйди сюда!
Толпу без особых усилий растолкал кривоногий круглолицый здоровяк разбойничьего вида. Типчик еще тот! Шея – обхватишь и не удержишь. Рост – ненамного меньше, чем у Бурцева. Плечи – что омоновский щит, положенный поперек. А мускулистые руки средневекового качка, казалось, играючи сомнут не только подкову, но и любой шлем. Вместе со всем содержимым. Если бы вместо грязных косм непокрытый затылок Збыслава венчал стриженый ежик волос, оруженосец Освальда сошел бы за типичного боевика эпохи рэкетирского расцвета.
Бурцев не сразу опознал в ходячем шкафе того самого лихого малого, что в схватке у трех сосен ловко выбивал кистенем из седел воинов Якуба Усатого.
Бандитская морда расплылась в глумливой ухмылке, и Бурцев машинально отметил, что у громилы отсутствуют два передних резца. Но, в отличие от щербатости Яцека, этот изъян не казался смешным. Наоборот, возникало чувство жалости. К тому несчастному, кто посмел вышибить Збыславу зубы. Вероятно, безвестный герой после того необдуманного поступка, как минимум, лишился головы.
– Освободите пленника, – прозвучал приказ Освальда.
Кто-то полоснул по ремням острым лезвием. Путы спали. От притока крови к онемевшим конечностям закололо под кожей. Бурцев принялся с ожесточением растирать посиневшие кисти. Следовало поскорее восстановить кровоток: на Божьем суде понадобится вся сила и ловкость рук.
– По законам Польской правды, я обязан дать ответчику срок в две седмицы на подготовку к священному поединку, – вещал тем временем Освальд. – Но для нас это непозволительно большой срок. По тому я спрашиваю: согласен ли ты, Вацлав, биться прямо сейчас?
– А что мне еще остается?!
Руки постепенно обретали утраченную чувствительность.
– Это не ответ, – нахмурился Освальд. И зарядил по новой: – Согласен ли ты, Вацлав…
– Да согласен, согласен!
– Хорошо! Поскольку никто из вас двоих не отличается знатностью рода и пока не состоит в рыцарском звании, то и биться вам надлежит не мечами, а палками.
Толпа снова загалдела. Бурцева же несколько озадачил выбор оружия. Похоже, на потеху публике его вовлекают в ребяческие игры а-ля Шаолинь. Впрочем, нет. С легкими гибкими шестами китайских ушуистов две крепкие увесистые дубины, положенные к ногам Освальда, не имели ничего общего. Одного точного удара такой «палочкой» достаточно, чтобы сделать человека калекой или вовсе вышибить из него дух.
Обе дубинки выглядели отнюдь не свежестругаными. Отполированные рукояти, вмятины на прочных желвакообразных утолщениях, выбитые сучки, грязь и, как пишут в милицейских протоколах, пятна бурого цвета. Видно, Божьи суды на палках в лагере Освальда Добжиньского – дело обычное.
А к дубинам уже положили два небольших круглых щита: легкая деревянная основа, обитая кожей, – как раз то, что нужно для палочного боя. На щиты кинули пару засаленных подушек все с теми же буроцветными пятнами. Интересненько… На голову их, что ли, полагается нахлобучивать или как? Ладно, придет время – все станет ясно.
Но время шло, а прояснение не наступало. Наоборот…
Бурцев в изумлении воззрился на глиняные чашки, наполненные пеплом. Их притащили от притушенного костра с кабаньей тушей. Объяснить предназначение этого странного атрибута предстоящей схватки Бурцев не мог.
– Подойди, Збыслав, – приказал добжиньский рыцарь.
Оруженосец шагнул к своему господину, преклонил колено, крепко зажмурил глаза.
И тут произошло то, чего Бурцев не ожидал. По знаку Освальда один из волчьешкурых погрузил обе ладони в глиняную посудину, зачерпнул полную горсть пепла и высыпал прямо на голову Збыслава. Легкий ветерок потянул с волос силача плотный шлейф мышиного цвета. Оруженосец даже не шелохнулся. «А ну-ка, Добрынюшка, обсыпь его мелом!» – Бурцеву вспомнился старый анекдот о дуэли Ильи Муромца с д'Артаньяном.
Странная операция повторилась несколько раз. Голова Збыслава напоминала теперь потушенный очаг, а пепельные разводы на круглой физиономии придали ему сходство со спецназовцем в камуфляжном гриме. Который, правда, перестарался, обеспечивая себе маскировку.
– Теперь ты, Вацлав, – скомандовал Освальд.
– Зачем это? – запротестовал Бурцев. – Я уж как-нибудь обойдусь.
– Так положено! Польская правда гласит, что обоим поединщикам перед Божьим судом надлежит насыпать в волосы пепел. Ибо если кому-нибудь разобьют голову, но не убьют до смерти, то кровь из раны, смешавшись с пеплом, не потечет в глаза и не помешает дальнейшей борьбе.
Вот как?! Предусмотрительный, блин, народ, старополяки. Но раз такое дело, значит, ни шлемов, ни даже подушек для защиты черепушки не положено. При взгляде на дюжего соперника, который уже поигрывал своей палочкой, стало тоскливо: все-таки пепел в волосах – не самая лучшая защита от дубья. Но в чужой монастырь со своим уставом впускают редко. Ладно, пусть будет Польская правда, туды ж ее за ногу. Бурцев нехотя склонил голову.
Пепел, сыпавшийся сверху, был еще теплым, пах костром и едой. Упитанный, видать, кабанчик попала лесным охотникам – жира в огонь накапало столько что рот голодного Бурцева вмиг наполнился слюной А сердце – ненавистью. Ничего уже он не чувствовал кроме досады и жуткой обиды на негостеприимного Освальда, на его громилу-оруженосца, на весь этот сброд полупартизан-полубандитов. Ишь, собрались вокруг раззявили рты и зенки. Крови жаждут. Его, Бурцева, крови. По глазам видно – никто не верит в победу чужака. Что ж, плевать, если суд и впрямь Божий, правда на его стороне. А где правда, там и сила. Хотелось, чтоб так и было.
Бурцев поискал взглядом Яцека. Но беженца, из-за которого он, собственно, и вляпался в неприятную историю, нигде не видать. Жаль. С каким неописуемым удовольствием опустил бы Бурцев свою дубину на рыжую голову. Стоп, а вон там… Показалось? Или в самом деле огненная шевелюра мелькнула возле шатра, куда загнали Аделаиду? Чего ради мужичка потянуло к княжне, когда весь лагерь собрался поглазеть на бесплатное шоу?
– Вацлав, ты что, оглох?! – Окрик Освальда заставил его встрепенуться. – Хватит по сторонам зыркать. Все равно не сбежишь. Бери оружие и топай на ристалище.
Бурцев поднял дубинку. Да, хорош «демократизатор»! Весил дрын столько же, на сколько и выглядел. Если приложиться как следует, пепел в волосах точно не поможет.
Теперь щит… Полегче омоновского будет, но и поменьше. А вот подушка – она-то ему на кой ляд?
– Подвяжешь под плечом, – объяснил Освальд, – будет удобнее щитом прикрываться. Палка – она не меч, сразу не убивает, а если бой затянется – рука устанет держать щит.
Насчет «сразу не убивает» верилось с трудом. Но совету рыцаря он внял. По примеру Збыслава Бурцев приладил подушку под плечом. В самом деле, удерживать щит так гораздо сподручней.
Ристалище оказалось небольшим утоптанным пятачком на краю лагеря. Противников поставили друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Затем зрители расступились, освободив пространство для поединка.
Бойцовское чутье подсказывало: справиться со Збыславом будет непросто. Перепачканный сажей оруженосец ощерился, словно угадав мысли Бурцева. Совсем не голливудская улыбочка вышла! Уж не в таком ли вот спарринге на дубинах ты лишился своих зубов, Збыслав?
Освальд в который раз поднял к небу меч:
– Божье провидение да укажет нам истину! Приступайте!
Глава 26
Глава 27
– Твоя дерзость начинает мне нравиться, Вацлав. Но ты опять ошибаешься. Устраивать турнир с простолюдином я, разумеется, не стану. Ты не рыцарь, а потому я выставляю против тебя своего оруженосца… Збыслав, выйди сюда!
Толпу без особых усилий растолкал кривоногий круглолицый здоровяк разбойничьего вида. Типчик еще тот! Шея – обхватишь и не удержишь. Рост – ненамного меньше, чем у Бурцева. Плечи – что омоновский щит, положенный поперек. А мускулистые руки средневекового качка, казалось, играючи сомнут не только подкову, но и любой шлем. Вместе со всем содержимым. Если бы вместо грязных косм непокрытый затылок Збыслава венчал стриженый ежик волос, оруженосец Освальда сошел бы за типичного боевика эпохи рэкетирского расцвета.
Бурцев не сразу опознал в ходячем шкафе того самого лихого малого, что в схватке у трех сосен ловко выбивал кистенем из седел воинов Якуба Усатого.
Бандитская морда расплылась в глумливой ухмылке, и Бурцев машинально отметил, что у громилы отсутствуют два передних резца. Но, в отличие от щербатости Яцека, этот изъян не казался смешным. Наоборот, возникало чувство жалости. К тому несчастному, кто посмел вышибить Збыславу зубы. Вероятно, безвестный герой после того необдуманного поступка, как минимум, лишился головы.
– Освободите пленника, – прозвучал приказ Освальда.
Кто-то полоснул по ремням острым лезвием. Путы спали. От притока крови к онемевшим конечностям закололо под кожей. Бурцев принялся с ожесточением растирать посиневшие кисти. Следовало поскорее восстановить кровоток: на Божьем суде понадобится вся сила и ловкость рук.
– По законам Польской правды, я обязан дать ответчику срок в две седмицы на подготовку к священному поединку, – вещал тем временем Освальд. – Но для нас это непозволительно большой срок. По тому я спрашиваю: согласен ли ты, Вацлав, биться прямо сейчас?
– А что мне еще остается?!
Руки постепенно обретали утраченную чувствительность.
– Это не ответ, – нахмурился Освальд. И зарядил по новой: – Согласен ли ты, Вацлав…
– Да согласен, согласен!
– Хорошо! Поскольку никто из вас двоих не отличается знатностью рода и пока не состоит в рыцарском звании, то и биться вам надлежит не мечами, а палками.
Толпа снова загалдела. Бурцева же несколько озадачил выбор оружия. Похоже, на потеху публике его вовлекают в ребяческие игры а-ля Шаолинь. Впрочем, нет. С легкими гибкими шестами китайских ушуистов две крепкие увесистые дубины, положенные к ногам Освальда, не имели ничего общего. Одного точного удара такой «палочкой» достаточно, чтобы сделать человека калекой или вовсе вышибить из него дух.
Обе дубинки выглядели отнюдь не свежестругаными. Отполированные рукояти, вмятины на прочных желвакообразных утолщениях, выбитые сучки, грязь и, как пишут в милицейских протоколах, пятна бурого цвета. Видно, Божьи суды на палках в лагере Освальда Добжиньского – дело обычное.
А к дубинам уже положили два небольших круглых щита: легкая деревянная основа, обитая кожей, – как раз то, что нужно для палочного боя. На щиты кинули пару засаленных подушек все с теми же буроцветными пятнами. Интересненько… На голову их, что ли, полагается нахлобучивать или как? Ладно, придет время – все станет ясно.
Но время шло, а прояснение не наступало. Наоборот…
Бурцев в изумлении воззрился на глиняные чашки, наполненные пеплом. Их притащили от притушенного костра с кабаньей тушей. Объяснить предназначение этого странного атрибута предстоящей схватки Бурцев не мог.
– Подойди, Збыслав, – приказал добжиньский рыцарь.
Оруженосец шагнул к своему господину, преклонил колено, крепко зажмурил глаза.
И тут произошло то, чего Бурцев не ожидал. По знаку Освальда один из волчьешкурых погрузил обе ладони в глиняную посудину, зачерпнул полную горсть пепла и высыпал прямо на голову Збыслава. Легкий ветерок потянул с волос силача плотный шлейф мышиного цвета. Оруженосец даже не шелохнулся. «А ну-ка, Добрынюшка, обсыпь его мелом!» – Бурцеву вспомнился старый анекдот о дуэли Ильи Муромца с д'Артаньяном.
Странная операция повторилась несколько раз. Голова Збыслава напоминала теперь потушенный очаг, а пепельные разводы на круглой физиономии придали ему сходство со спецназовцем в камуфляжном гриме. Который, правда, перестарался, обеспечивая себе маскировку.
– Теперь ты, Вацлав, – скомандовал Освальд.
– Зачем это? – запротестовал Бурцев. – Я уж как-нибудь обойдусь.
– Так положено! Польская правда гласит, что обоим поединщикам перед Божьим судом надлежит насыпать в волосы пепел. Ибо если кому-нибудь разобьют голову, но не убьют до смерти, то кровь из раны, смешавшись с пеплом, не потечет в глаза и не помешает дальнейшей борьбе.
Вот как?! Предусмотрительный, блин, народ, старополяки. Но раз такое дело, значит, ни шлемов, ни даже подушек для защиты черепушки не положено. При взгляде на дюжего соперника, который уже поигрывал своей палочкой, стало тоскливо: все-таки пепел в волосах – не самая лучшая защита от дубья. Но в чужой монастырь со своим уставом впускают редко. Ладно, пусть будет Польская правда, туды ж ее за ногу. Бурцев нехотя склонил голову.
Пепел, сыпавшийся сверху, был еще теплым, пах костром и едой. Упитанный, видать, кабанчик попала лесным охотникам – жира в огонь накапало столько что рот голодного Бурцева вмиг наполнился слюной А сердце – ненавистью. Ничего уже он не чувствовал кроме досады и жуткой обиды на негостеприимного Освальда, на его громилу-оруженосца, на весь этот сброд полупартизан-полубандитов. Ишь, собрались вокруг раззявили рты и зенки. Крови жаждут. Его, Бурцева, крови. По глазам видно – никто не верит в победу чужака. Что ж, плевать, если суд и впрямь Божий, правда на его стороне. А где правда, там и сила. Хотелось, чтоб так и было.
Бурцев поискал взглядом Яцека. Но беженца, из-за которого он, собственно, и вляпался в неприятную историю, нигде не видать. Жаль. С каким неописуемым удовольствием опустил бы Бурцев свою дубину на рыжую голову. Стоп, а вон там… Показалось? Или в самом деле огненная шевелюра мелькнула возле шатра, куда загнали Аделаиду? Чего ради мужичка потянуло к княжне, когда весь лагерь собрался поглазеть на бесплатное шоу?
– Вацлав, ты что, оглох?! – Окрик Освальда заставил его встрепенуться. – Хватит по сторонам зыркать. Все равно не сбежишь. Бери оружие и топай на ристалище.
Бурцев поднял дубинку. Да, хорош «демократизатор»! Весил дрын столько же, на сколько и выглядел. Если приложиться как следует, пепел в волосах точно не поможет.
Теперь щит… Полегче омоновского будет, но и поменьше. А вот подушка – она-то ему на кой ляд?
– Подвяжешь под плечом, – объяснил Освальд, – будет удобнее щитом прикрываться. Палка – она не меч, сразу не убивает, а если бой затянется – рука устанет держать щит.
Насчет «сразу не убивает» верилось с трудом. Но совету рыцаря он внял. По примеру Збыслава Бурцев приладил подушку под плечом. В самом деле, удерживать щит так гораздо сподручней.
Ристалище оказалось небольшим утоптанным пятачком на краю лагеря. Противников поставили друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Затем зрители расступились, освободив пространство для поединка.
Бойцовское чутье подсказывало: справиться со Збыславом будет непросто. Перепачканный сажей оруженосец ощерился, словно угадав мысли Бурцева. Совсем не голливудская улыбочка вышла! Уж не в таком ли вот спарринге на дубинах ты лишился своих зубов, Збыслав?
Освальд в который раз поднял к небу меч:
– Божье провидение да укажет нам истину! Приступайте!
Глава 26
– … пайте!
Голос Освальда еще не умолк, а Збыслав уже атаковал, целя своей дубиной в висок противника. Бурцев едва-едва успел приподнять край щита. Треск…
Удар был страшен. Щит выдержал, подушка самортизировала, погасив большую часть энергии, но вот сам Бурцев не устоял. Под ликующие вопли толпы он покатился в грязь. Сажа с волос запорошила глаза. Выпавшая дубинка отлетела в сторону.
Встать ему дали. Дали возможность проморгаться, протереть веки и поднять оброненное оружие. То ли оруженосец рыцаря тоже решил вести себя рыцарски, то ли таковы законы пресловутой Польской правды.
Бурцев встал, взмахнул дубиной и сам напал на громилу. А в последнее мгновение изменил направление удара – уж такой-то финт косолапый здоровяк отразить не сможет. Увы, внушительная комплеш Збыслава ничуть не мешала ему передвигаться со скоростью боксера-легковеса. И реакция у поляка оказалась что надо. Он отклонил дубину противника щитом. Пошатнулся, но устоял, а потом нанес ответный удар. Бурцев подставил свой щит. Ударил снова. И опять прикрыл. Так продолжалось пару минут. Кружась по ристалщу они обменивались мощными, но безрезультатными ударами. Монотонный глухой стук чередовался с пыхтением поединщиков и азартными выкриками зрителей.
Освальдова оруженосца из толпы подбадривали. На долю же Бурцеву доставались лишь насмешки. Может, поэтому он и отвлекся, допустил ошибку когда дубинка Збыслава вдруг ударила не слева, а справа. Оруженосец лихо рубанул наискось, с оттягом, будто вовсе не увесистая палка была в его руке, а меч или сабля. Бурцев впопыхах принял секущую дубину не на щит. Прикрываясь, неловко подставил под коварный удар собственное оружие. Увы, он толком еще не приноровился к нему, а потому не смог удержать тяжелый дрын в руках. Нечеловеческая сила выцепила дубину из отсушенных пальцев, рванула ее куда-то вниз и в сторону.
Второй раз дубина Бурцева шлепнулась в грязь под оглушительный хохот публики. В затянувшемся «фехтовании» он все больше ощущал себя жертвой. Нужно срочно вспоминать тренировки с «РД-73».
– Так тебе не удастся доказать свою невиновность Вацлав! – Слова Освальда прозвучали как предупреждение о дисквалификации за пассивное ведение боя. Первое и последнее предупреждение.
Скрежетнув зубами, Бурцев второй раз поднял выбитое оружие. И снова ему в этом никто не препятствовал. И снова Збыслав с самоуверенной усмешкой ждал в двух-трех шагах, хоть и имел прекрасную возможность размозжить голову безоружному сопернику.
Бурцев пообещал себе впредь не давать повода для подобных усмешек. Обещание это он выполнил.
Резкий неожиданный – не удар даже, а тычок концом дубинки под дых – отбросил оруженосца назад. Щербатый противник больше не скалился. Первобытный танец под аккомпанемент глухого перестука продолжился. Если мерить затянувшуюся «дуэль» привычными мерками, прошло уже раундов пять-шесть – не меньше. Оба бойца заметно ослабили натиск, оба чуть пошатывались от усталости, но оба знали: кто-то из них вот-вот сломается, ошибется, пропустит роковой удар. Публика поутихла. Лесные партизаны были озадачены: поединщик-чужак, так неумело начавший схватку, держался почему-то слишком долго. Он оказывал достойный отпор, то и дело проводя опасные атаки и контратаки.
Бурцев пожалел, что перед боем не скинул одежду – от пота та уже промокла насквозь. Зато подушка под плечом – скомканная, сбитая, сопревшая и вонючая – и впрямь служила добрую службу. Щит теперь казался необычайно тяжелым, и, не будь этой подушечки, Бурцев, наверное, уже не смог бы ворочать онемевшей от дикого напряжения левой рукой. Сухой пепел давно не сыпался с головы при резких движениях. Вероятно, там образовалось то же густое месиво из пота, волос и золы, что и в космах Збыслава. Грязные струйки стекали с висков по щекам, но в глаза, слава богу, не попадали. Зато голова зудела жутко. Эх, небольшой бы тайм-аут! И погрузить в волосы обе пятерни! Но перерыва не предвиделось. Идти же на хитрость и специально ронять дубину чревато. Кто знает, позволят ли ему поднять оружие в третий раз? Благородство уставшего Збыслова может-ведь и истощиться.
Неизвестно, как насчет благородства, но терпение рыцарский оруженосец уже утратил. Он вдруг обхватил свою дубину обеими руками и с оглушительны и ревом ринулся в решающую атаку. Подушка из-под плеча Збыслава свалилась наземь, щит болтнулся на левом локте отмершим атавизмом, а дубина начала стремительный полет сверху вниз. По прямой. Без всяких фехтовальных изысков.
Оруженосец вроде все рассчитал верно – напал, отбив очередной выпад Бурцева, напал в ту самую безопасную долю секунды, которая необходима противнику, чтобы вновь занести уставшую руку для следующёго удара. В эту долю секунды можно не думать о защите. И Збыслав думал только об атаке. Если она атака, сорвется, оруженосцу придется отбиваться одной дубинкой – воспользоваться щитом он просто не успеет. Но уж если атака достигнет цели…
Збыслав намеревался припечатать раз и навсегда расшибить, размозжить, размазать противника последним сокрушительным ударом, в который рыцарский оруженосец вложил всю оставшуюся силу, всю волю и весь вес. Он аж подпрыгнул, чтобы придать большее ускорение дубине. От двуручного дрына не убережет уже никакой щит. Даже если Бурцев выживет после ТАКОГО, то подняться уже не сможет. А Божий суд, окончившийся нокаутом, укажет Освальду, кто прав, а кто виноват. Хоть поверженный и невинен. Петля – вот что ждет Бурцева в итоге, если деревянная колотушка сразу не расплещет его мозги по всему ристалищу.
Единственный способ избежать такой участи – разминуться с дубиной, пока еще есть вре…
Но до чего же мало его осталось! Ничтожно мало!
Свист дубинки…
… мя…
Бурцев отпрыгнул, уже в прыжке крутнулся волчком, в балетном развороте сделался настолько плоским, насколько это возможно. И невозможно. Чтобы деревянная смерть в руках Збыслава прошла мимо. Чтобы не зацепило. Не зацепило! Тяжкое гхуканье огромных легких Збыслава смешалось с громким треском. А затем изумленный выдох толпы поглотил все звуки. Словно осколки разорвавшейся гранаты, взметнулись вверх грязные брызги и щепа. Что-то большое, увесистое, желвакастое, безумно вертящееся мелькнуло в воздухе. А там, где только что стоял Бурцев, аккурат между двух отпечатков рифленых подошв омоновских берц – красовалась вмятина. След от удара дубины Збыслава был заметно глубже следов подошв.
Долгожданный тайм-аут! Оруженосец Освальда удивленно взирал то на обломок своей деревянной палицы, то на противника, чудом выскользнувшего из-под удара. Он явно не мог понять, что произошло. И как произошло. Щит окончательно соскользнул с левой руки Збыслава, упал, сковырнув краем грязь возле его ног. Зрители притихли.
Ну, а теперь повоюем. Наступил черед Бурцева демонстрировать благородство. Он без сожаления отбросил дубинку и щит. Стряхнул из-под плеча набухшую потом подушку, встал в боевую стойку. Посмотрим, чего стоит грозный соперник в рукопашной схватке.
Збыслав пришел в себя быстро. Взбешенный неудачей, он ринулся напролом. Никакой техники, никакого бойцовского искусства. Лишившись дубинки, щита и выдержки, оруженосец перестал быть опасным противником. Да и школа кулачного боя в Польше тринадцатого века была развита явно слабее фехтовального мастерства. Громилу влекли вперед лишь уязвленное самолюбие и слепая ярость. Но пудовые кулаки бессмысленно молотили воздух.
Ответ оказался гораздо серьезнее. Збыслав с ходу налетел на серию хрястких боксерских ударов. Отшатнулся – ослепленный, оглушенный, ошарашенный. Но тут же попер снова. Протянул руки, намереваясь вцепиться в горло, раздавить кадык, свернув шею. Руки Збыслава длинные, да. Но нога – она ж всегда длиннее руки. Для начала – точная и эффектная «вертушка». В прыжке. В голову. В реальной драке редко выпадет случай так красиво – по-киношному – припечатать соперника. А здесь вот выпал. Косолапый гиган сам подсунул голову под удар. Грех было не восполь зоваться. Прием прошел великолепно. Бугай издал кхэкающий звук, пошатнулся. Руки его опустились. Толпа еще раз удивленно охнула. Ногами здесь драться, кажется, не привыкли. Однако Збыслав крепкий орешек – все еще стоял на своих двоих, не доуменно тряся косматой головой.
Бурцев собрался и нанес удар с разворота – правой голенью в неосмотрительно выставленную поляком косолапую левую ногу. Набитая, замозолившаяся за годь тренировок кость врезалась аккурат под коленную чашечку. На ринге срубить опытного противника таким приемом непросто. Но Збыслав – другое дело. Парировать хорошо поставленный нижний удар оруженосец не умел. Он взвыл, рухнул на подломившуюся ногу. Идеальная для красивого завершения боя позиция: голова на уровне живота, открыто ухо, висок, шея. Упуститить такую возможность?! Бурцев еще раз крутанул корпус. Ударил. Той же ногой, тем же местом.
Нога – не дубина, но если попасть ею хорошо…
Попал!
Голова Збыслава дернулась, оруженосец опрокинутым шкафом грохнулся в грязь. Нокаут! Что и требовалось доказать.
Голос Освальда еще не умолк, а Збыслав уже атаковал, целя своей дубиной в висок противника. Бурцев едва-едва успел приподнять край щита. Треск…
Удар был страшен. Щит выдержал, подушка самортизировала, погасив большую часть энергии, но вот сам Бурцев не устоял. Под ликующие вопли толпы он покатился в грязь. Сажа с волос запорошила глаза. Выпавшая дубинка отлетела в сторону.
Встать ему дали. Дали возможность проморгаться, протереть веки и поднять оброненное оружие. То ли оруженосец рыцаря тоже решил вести себя рыцарски, то ли таковы законы пресловутой Польской правды.
Бурцев встал, взмахнул дубиной и сам напал на громилу. А в последнее мгновение изменил направление удара – уж такой-то финт косолапый здоровяк отразить не сможет. Увы, внушительная комплеш Збыслава ничуть не мешала ему передвигаться со скоростью боксера-легковеса. И реакция у поляка оказалась что надо. Он отклонил дубину противника щитом. Пошатнулся, но устоял, а потом нанес ответный удар. Бурцев подставил свой щит. Ударил снова. И опять прикрыл. Так продолжалось пару минут. Кружась по ристалщу они обменивались мощными, но безрезультатными ударами. Монотонный глухой стук чередовался с пыхтением поединщиков и азартными выкриками зрителей.
Освальдова оруженосца из толпы подбадривали. На долю же Бурцеву доставались лишь насмешки. Может, поэтому он и отвлекся, допустил ошибку когда дубинка Збыслава вдруг ударила не слева, а справа. Оруженосец лихо рубанул наискось, с оттягом, будто вовсе не увесистая палка была в его руке, а меч или сабля. Бурцев впопыхах принял секущую дубину не на щит. Прикрываясь, неловко подставил под коварный удар собственное оружие. Увы, он толком еще не приноровился к нему, а потому не смог удержать тяжелый дрын в руках. Нечеловеческая сила выцепила дубину из отсушенных пальцев, рванула ее куда-то вниз и в сторону.
Второй раз дубина Бурцева шлепнулась в грязь под оглушительный хохот публики. В затянувшемся «фехтовании» он все больше ощущал себя жертвой. Нужно срочно вспоминать тренировки с «РД-73».
– Так тебе не удастся доказать свою невиновность Вацлав! – Слова Освальда прозвучали как предупреждение о дисквалификации за пассивное ведение боя. Первое и последнее предупреждение.
Скрежетнув зубами, Бурцев второй раз поднял выбитое оружие. И снова ему в этом никто не препятствовал. И снова Збыслав с самоуверенной усмешкой ждал в двух-трех шагах, хоть и имел прекрасную возможность размозжить голову безоружному сопернику.
Бурцев пообещал себе впредь не давать повода для подобных усмешек. Обещание это он выполнил.
Резкий неожиданный – не удар даже, а тычок концом дубинки под дых – отбросил оруженосца назад. Щербатый противник больше не скалился. Первобытный танец под аккомпанемент глухого перестука продолжился. Если мерить затянувшуюся «дуэль» привычными мерками, прошло уже раундов пять-шесть – не меньше. Оба бойца заметно ослабили натиск, оба чуть пошатывались от усталости, но оба знали: кто-то из них вот-вот сломается, ошибется, пропустит роковой удар. Публика поутихла. Лесные партизаны были озадачены: поединщик-чужак, так неумело начавший схватку, держался почему-то слишком долго. Он оказывал достойный отпор, то и дело проводя опасные атаки и контратаки.
Бурцев пожалел, что перед боем не скинул одежду – от пота та уже промокла насквозь. Зато подушка под плечом – скомканная, сбитая, сопревшая и вонючая – и впрямь служила добрую службу. Щит теперь казался необычайно тяжелым, и, не будь этой подушечки, Бурцев, наверное, уже не смог бы ворочать онемевшей от дикого напряжения левой рукой. Сухой пепел давно не сыпался с головы при резких движениях. Вероятно, там образовалось то же густое месиво из пота, волос и золы, что и в космах Збыслава. Грязные струйки стекали с висков по щекам, но в глаза, слава богу, не попадали. Зато голова зудела жутко. Эх, небольшой бы тайм-аут! И погрузить в волосы обе пятерни! Но перерыва не предвиделось. Идти же на хитрость и специально ронять дубину чревато. Кто знает, позволят ли ему поднять оружие в третий раз? Благородство уставшего Збыслова может-ведь и истощиться.
Неизвестно, как насчет благородства, но терпение рыцарский оруженосец уже утратил. Он вдруг обхватил свою дубину обеими руками и с оглушительны и ревом ринулся в решающую атаку. Подушка из-под плеча Збыслава свалилась наземь, щит болтнулся на левом локте отмершим атавизмом, а дубина начала стремительный полет сверху вниз. По прямой. Без всяких фехтовальных изысков.
Оруженосец вроде все рассчитал верно – напал, отбив очередной выпад Бурцева, напал в ту самую безопасную долю секунды, которая необходима противнику, чтобы вновь занести уставшую руку для следующёго удара. В эту долю секунды можно не думать о защите. И Збыслав думал только об атаке. Если она атака, сорвется, оруженосцу придется отбиваться одной дубинкой – воспользоваться щитом он просто не успеет. Но уж если атака достигнет цели…
Збыслав намеревался припечатать раз и навсегда расшибить, размозжить, размазать противника последним сокрушительным ударом, в который рыцарский оруженосец вложил всю оставшуюся силу, всю волю и весь вес. Он аж подпрыгнул, чтобы придать большее ускорение дубине. От двуручного дрына не убережет уже никакой щит. Даже если Бурцев выживет после ТАКОГО, то подняться уже не сможет. А Божий суд, окончившийся нокаутом, укажет Освальду, кто прав, а кто виноват. Хоть поверженный и невинен. Петля – вот что ждет Бурцева в итоге, если деревянная колотушка сразу не расплещет его мозги по всему ристалищу.
Единственный способ избежать такой участи – разминуться с дубиной, пока еще есть вре…
Но до чего же мало его осталось! Ничтожно мало!
Свист дубинки…
… мя…
Бурцев отпрыгнул, уже в прыжке крутнулся волчком, в балетном развороте сделался настолько плоским, насколько это возможно. И невозможно. Чтобы деревянная смерть в руках Збыслава прошла мимо. Чтобы не зацепило. Не зацепило! Тяжкое гхуканье огромных легких Збыслава смешалось с громким треском. А затем изумленный выдох толпы поглотил все звуки. Словно осколки разорвавшейся гранаты, взметнулись вверх грязные брызги и щепа. Что-то большое, увесистое, желвакастое, безумно вертящееся мелькнуло в воздухе. А там, где только что стоял Бурцев, аккурат между двух отпечатков рифленых подошв омоновских берц – красовалась вмятина. След от удара дубины Збыслава был заметно глубже следов подошв.
Долгожданный тайм-аут! Оруженосец Освальда удивленно взирал то на обломок своей деревянной палицы, то на противника, чудом выскользнувшего из-под удара. Он явно не мог понять, что произошло. И как произошло. Щит окончательно соскользнул с левой руки Збыслава, упал, сковырнув краем грязь возле его ног. Зрители притихли.
Ну, а теперь повоюем. Наступил черед Бурцева демонстрировать благородство. Он без сожаления отбросил дубинку и щит. Стряхнул из-под плеча набухшую потом подушку, встал в боевую стойку. Посмотрим, чего стоит грозный соперник в рукопашной схватке.
Збыслав пришел в себя быстро. Взбешенный неудачей, он ринулся напролом. Никакой техники, никакого бойцовского искусства. Лишившись дубинки, щита и выдержки, оруженосец перестал быть опасным противником. Да и школа кулачного боя в Польше тринадцатого века была развита явно слабее фехтовального мастерства. Громилу влекли вперед лишь уязвленное самолюбие и слепая ярость. Но пудовые кулаки бессмысленно молотили воздух.
Ответ оказался гораздо серьезнее. Збыслав с ходу налетел на серию хрястких боксерских ударов. Отшатнулся – ослепленный, оглушенный, ошарашенный. Но тут же попер снова. Протянул руки, намереваясь вцепиться в горло, раздавить кадык, свернув шею. Руки Збыслава длинные, да. Но нога – она ж всегда длиннее руки. Для начала – точная и эффектная «вертушка». В прыжке. В голову. В реальной драке редко выпадет случай так красиво – по-киношному – припечатать соперника. А здесь вот выпал. Косолапый гиган сам подсунул голову под удар. Грех было не восполь зоваться. Прием прошел великолепно. Бугай издал кхэкающий звук, пошатнулся. Руки его опустились. Толпа еще раз удивленно охнула. Ногами здесь драться, кажется, не привыкли. Однако Збыслав крепкий орешек – все еще стоял на своих двоих, не доуменно тряся косматой головой.
Бурцев собрался и нанес удар с разворота – правой голенью в неосмотрительно выставленную поляком косолапую левую ногу. Набитая, замозолившаяся за годь тренировок кость врезалась аккурат под коленную чашечку. На ринге срубить опытного противника таким приемом непросто. Но Збыслав – другое дело. Парировать хорошо поставленный нижний удар оруженосец не умел. Он взвыл, рухнул на подломившуюся ногу. Идеальная для красивого завершения боя позиция: голова на уровне живота, открыто ухо, висок, шея. Упуститить такую возможность?! Бурцев еще раз крутанул корпус. Ударил. Той же ногой, тем же местом.
Нога – не дубина, но если попасть ею хорошо…
Попал!
Голова Збыслава дернулась, оруженосец опрокинутым шкафом грохнулся в грязь. Нокаут! Что и требовалось доказать.
Глава 27
Зрители молчали. Подавленно, угрюмо, недоверчиво, недоуменно. Наконец на ристалище ступил Освальд. Этот рефери Божьего суда тоже выглядел озадаченным.
Он уже не размахивал мечом, не тыкал острием в небо по поводу и без оного. Просто сокрушенно покачал головой, а затем обратился к победителю:
– Ты владеешь неведомым нам воинским искусством или боевой магией, Вацлав. Иначе трудно объяснить случившееся. Честно говоря, не знаю, справедливо ли зачесть победу, добытую таким образом. По законам Польской правды ответчик должен победить, орудуя палкой или мечом. А тут все закончилось какой-то трактирной дракой. Хотя с другой стороны… Освальд повернулся к зрителям: – Все видели, как Божье провидение вырвало этого человека из-под удара Збыслава, от которого до сих пор не удавалось спастись никому?
– Видели! Видели! Видели!
– Все видели, как дубина Збыслава переломилась на Божьем суде?
– Видели! Видели! Видели!
– Ты признан правым в этом споре, Вацлав! – гаркнул Освальд. – Я снимаю с тебя все обвинения!
– Весьма своевременно, – заметил Бурцев. – Я рад безумно.
Он прошел мимо неподвижного Збыслава, сквозь расступившуюся толпу. К журчащему в ивняке ручью. Смыть поскорее с себя пепел, пот и грязь – вот о чем мечтал сейчас Бурцев.
– Погоди, Вацлав!
– Ну, что еще?
Он оглянулся на оклик Освальда.
– Ни один ополченец не способен драться так, как дрался сегодня ты, – прищурил глаз добжинец.
– Божий суд, – пожал плечами Бурцев.
– Ладно. Не желаешь говорить о себе – не надо. У меня здесь много тех, кто хочет скрыть свое прошлое.
– Тогда чего ты хочешь от меня, Освальд?
– Ты – прекрасный боец. Суд судом, но я-то знаю, Господь на ристалище помогает только тем, кто сам чего-то стоит.
– Ну и?
– Иди ко мне в оруженосцы, Вацлав.
– Вместо Збыслава?
– Вместе со Збысловом. Земельного надела я тебе пока не обещаю. Сам остался без фамильного лена. Но веселой жизни, богатой добычи, славы, вина и еды от пуза – всего получишь сполна. Может быть, со временем сосватаем тебе и красотку в каком-нибудь ополье.
– Я подумаю. Насчет еды от пуза – это заманчиво.
Рыцарь хлопнул себя по лбу:
– Э, да ты, верно, совсем голодный, а я с тобой тут разговоры разговариваю! Пойдем к костру, Вацлав. Поешь, а потом уж все обсудим.
– Я грязный, как свинья. Негоже в таком виде за стол садиться.
– Чудак-человек! Говорит, что ополченец, а ведет себя как князь. Нет у нас здесь стола, Вацлав, а едят кто в чем хочет и как хочет. Но если желаешь – отмывайся. Распоряжусь нагреть тебе воду и подобрать чистую одежду. Кстати, а где ты взял свое диковинное одеяние? Никогда не видел такого.
– Нашел. Кто-то бросил на дороге, а я подобрал.
После импровизированной бани в кустах, состоявшей из ушата чуть теплой воды и ледяной родниковой купели, Бурцев почувствовал себя человеком. Конечно, не помешали бы сейчас мыло с мочалкой, но здесь о такой роскоши лучше не мечтать.
Синий от холода, он кое-как переоделся в развешанные на кустах непривычные, но относительно чистые тряпки. Влез в необъятные льняные портки и плотные узковатые штаны – шоссы. Надел грубую длинную – чуть не до колен – полотняную рубаху навыпуск с вышитым разрезом на груди. Застегнул распахнутый ворот парой деревянных пуговиц, опоясался тканым шнуром с идиотскими кисточками.
Теплую шерстяную накидку – здесь ее называли котта – Освальд выделил ему из личного гардероба. Котта оказалась побогаче нижней одежды. А почти новый меховой жупан – тот вообще выглядел как подарок с барского плеча.
Надежные омоновские берцы Василий решил оставить при себе. Местная обувь – даже дорогие сафьяновые сапоги – не внушали доверия. Бурцев поправил на голове бесформенную мохнатую шапку и глянул в зеркало лужы. Ну, видок! Зато сухо, тепло и практично. Это главное. Что ж, теперь пора и потрапезничать. Приглашали ведь.
– Дорогу победителю Збыслава! – рявкнул Освальд, завидев Василия.
Сам усатый рыцарь, правда, ни на йоту не сдвинулся с почетного места возле кабаньей ноги. Зато партизаны, сгрудившиеся вокруг, шумно потеснились. Бурцев присел справа от добжиньца. Слева возник оруженосец с необычайно распухшим ухом. Очухался уже? Бурцев напрягся. Но ничего… Збыслав дружелюбно оскалился, будто и не было между ними жестокого боя на палках. Улыбка жутковатая, но вроде искренняя. Наверное, с этим парнем можно иметь дело. Бурцев улыбнулся в ответ. А Збыслав передал ему кабанью кость с огромным куском мяса. Мясо! В животе заурчало… Он помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы осмотреться и составить представление о местном застольном этикете. Этикет отсутствовал напрочь. Из столовых приборов использовались только ножи и кинжалы. Да и то крайне редко. Ели все, даже благородный рыцарь Освальд Добжиньский, голыми руками, смачно слизывая стекавший за рукава жир. Ну и славно! Бурцев вонзил зубы в кабанятину. Из-под прожаренной корки брызнул аппетитный сок. И не только. Гм, бифштекс с кровью по-старопольски. Ничего вкуснее, он не едал! Чья-то пятерня вдруг хлопнула по спине. Опять Збыслав!
– Меня еще никто не побеждал на ристалище, – гоготнул оруженосец, указывая на разбитое ухо с таким видом, словно это он завалил Василия в поединке. Причем завалил именно своим левым ухом. – А ты смог, Вацлав. Держи кулявку!
И протянул диковинный кубок без ножки.
М-да, забавная вещичка. Пока не опорожнишь полностью – не поставишь: кулявка тут же упадет, расплескав все содержимое. Бурцев осторожно oтxлeбнyл жидкость золотистого цвета. Очень даже ничего…
– Добрый мед – волынский! – Рот Збыслава вновь растянулся в неполнозубой улыбке. – За твою победу ратник!
Каким-то образом здоровяк-оруженосец умудрялся прислуживать своему господину, болтать с Бурцевым и заглатывать при этом чудовищные куски жареного мяса, подталкивая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового – никак не меньше – объема.
– Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…
Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:
– Вообще-то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки – дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…
Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.
– Под мачугу?
– Кистень по-нашему, – пояснил Освальд. – Не благородное оружие, мужицкое, лиходейское. Збыслав сам-то из литвинов, а там многие мачугами бьются. Кто победнее, делает палицы-насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево, получает ся ослоп, от которого только добрые латы и спасут.
Ну, а кто побогаче – те идут в бой на лошади, с мачугой-кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине – любой доспех пробьет, любой череп проломит.
Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи в стычке у трех сосен. Да, вряд ли добжинец преувеличивал.
– Пан Освальд дело говорит! – изрек оруженосец. – Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…
– Ну, хватит, Збыслав, – приказал рыцарь. – Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.
– Я, собственно, и сыт уже, – признался Бурцев. – Спасибо за гостеприимство и угощение.
– Ну, а раз сыт, так ответь – согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы, тевтоны – кто-нибудь обязательно вас схватит – только высуньтесь из леса. И с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.
Бурцев задумался. Не так уж и не прав Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно сидеть здесь не придется. Партизанский лагерь – не санаторий-профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести. Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И в защиту интересов Аделаиды, которая… да чего уж там!.. основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце. И потом… Рыцарский оруженосец – это ведь уже не бесправный кмет-землепашец. Более того, насколько знал Бурцев, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и самому со временем выбиться в благородные паны. А раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с простым, бедным, незнатным, но – обязательно – рыцарем. Слова эти, правда, были сказань в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…
Он уже не размахивал мечом, не тыкал острием в небо по поводу и без оного. Просто сокрушенно покачал головой, а затем обратился к победителю:
– Ты владеешь неведомым нам воинским искусством или боевой магией, Вацлав. Иначе трудно объяснить случившееся. Честно говоря, не знаю, справедливо ли зачесть победу, добытую таким образом. По законам Польской правды ответчик должен победить, орудуя палкой или мечом. А тут все закончилось какой-то трактирной дракой. Хотя с другой стороны… Освальд повернулся к зрителям: – Все видели, как Божье провидение вырвало этого человека из-под удара Збыслава, от которого до сих пор не удавалось спастись никому?
– Видели! Видели! Видели!
– Все видели, как дубина Збыслава переломилась на Божьем суде?
– Видели! Видели! Видели!
– Ты признан правым в этом споре, Вацлав! – гаркнул Освальд. – Я снимаю с тебя все обвинения!
– Весьма своевременно, – заметил Бурцев. – Я рад безумно.
Он прошел мимо неподвижного Збыслава, сквозь расступившуюся толпу. К журчащему в ивняке ручью. Смыть поскорее с себя пепел, пот и грязь – вот о чем мечтал сейчас Бурцев.
– Погоди, Вацлав!
– Ну, что еще?
Он оглянулся на оклик Освальда.
– Ни один ополченец не способен драться так, как дрался сегодня ты, – прищурил глаз добжинец.
– Божий суд, – пожал плечами Бурцев.
– Ладно. Не желаешь говорить о себе – не надо. У меня здесь много тех, кто хочет скрыть свое прошлое.
– Тогда чего ты хочешь от меня, Освальд?
– Ты – прекрасный боец. Суд судом, но я-то знаю, Господь на ристалище помогает только тем, кто сам чего-то стоит.
– Ну и?
– Иди ко мне в оруженосцы, Вацлав.
– Вместо Збыслава?
– Вместе со Збысловом. Земельного надела я тебе пока не обещаю. Сам остался без фамильного лена. Но веселой жизни, богатой добычи, славы, вина и еды от пуза – всего получишь сполна. Может быть, со временем сосватаем тебе и красотку в каком-нибудь ополье.
– Я подумаю. Насчет еды от пуза – это заманчиво.
Рыцарь хлопнул себя по лбу:
– Э, да ты, верно, совсем голодный, а я с тобой тут разговоры разговариваю! Пойдем к костру, Вацлав. Поешь, а потом уж все обсудим.
– Я грязный, как свинья. Негоже в таком виде за стол садиться.
– Чудак-человек! Говорит, что ополченец, а ведет себя как князь. Нет у нас здесь стола, Вацлав, а едят кто в чем хочет и как хочет. Но если желаешь – отмывайся. Распоряжусь нагреть тебе воду и подобрать чистую одежду. Кстати, а где ты взял свое диковинное одеяние? Никогда не видел такого.
– Нашел. Кто-то бросил на дороге, а я подобрал.
После импровизированной бани в кустах, состоявшей из ушата чуть теплой воды и ледяной родниковой купели, Бурцев почувствовал себя человеком. Конечно, не помешали бы сейчас мыло с мочалкой, но здесь о такой роскоши лучше не мечтать.
Синий от холода, он кое-как переоделся в развешанные на кустах непривычные, но относительно чистые тряпки. Влез в необъятные льняные портки и плотные узковатые штаны – шоссы. Надел грубую длинную – чуть не до колен – полотняную рубаху навыпуск с вышитым разрезом на груди. Застегнул распахнутый ворот парой деревянных пуговиц, опоясался тканым шнуром с идиотскими кисточками.
Теплую шерстяную накидку – здесь ее называли котта – Освальд выделил ему из личного гардероба. Котта оказалась побогаче нижней одежды. А почти новый меховой жупан – тот вообще выглядел как подарок с барского плеча.
Надежные омоновские берцы Василий решил оставить при себе. Местная обувь – даже дорогие сафьяновые сапоги – не внушали доверия. Бурцев поправил на голове бесформенную мохнатую шапку и глянул в зеркало лужы. Ну, видок! Зато сухо, тепло и практично. Это главное. Что ж, теперь пора и потрапезничать. Приглашали ведь.
– Дорогу победителю Збыслава! – рявкнул Освальд, завидев Василия.
Сам усатый рыцарь, правда, ни на йоту не сдвинулся с почетного места возле кабаньей ноги. Зато партизаны, сгрудившиеся вокруг, шумно потеснились. Бурцев присел справа от добжиньца. Слева возник оруженосец с необычайно распухшим ухом. Очухался уже? Бурцев напрягся. Но ничего… Збыслав дружелюбно оскалился, будто и не было между ними жестокого боя на палках. Улыбка жутковатая, но вроде искренняя. Наверное, с этим парнем можно иметь дело. Бурцев улыбнулся в ответ. А Збыслав передал ему кабанью кость с огромным куском мяса. Мясо! В животе заурчало… Он помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы осмотреться и составить представление о местном застольном этикете. Этикет отсутствовал напрочь. Из столовых приборов использовались только ножи и кинжалы. Да и то крайне редко. Ели все, даже благородный рыцарь Освальд Добжиньский, голыми руками, смачно слизывая стекавший за рукава жир. Ну и славно! Бурцев вонзил зубы в кабанятину. Из-под прожаренной корки брызнул аппетитный сок. И не только. Гм, бифштекс с кровью по-старопольски. Ничего вкуснее, он не едал! Чья-то пятерня вдруг хлопнула по спине. Опять Збыслав!
– Меня еще никто не побеждал на ристалище, – гоготнул оруженосец, указывая на разбитое ухо с таким видом, словно это он завалил Василия в поединке. Причем завалил именно своим левым ухом. – А ты смог, Вацлав. Держи кулявку!
И протянул диковинный кубок без ножки.
М-да, забавная вещичка. Пока не опорожнишь полностью – не поставишь: кулявка тут же упадет, расплескав все содержимое. Бурцев осторожно oтxлeбнyл жидкость золотистого цвета. Очень даже ничего…
– Добрый мед – волынский! – Рот Збыслава вновь растянулся в неполнозубой улыбке. – За твою победу ратник!
Каким-то образом здоровяк-оруженосец умудрялся прислуживать своему господину, болтать с Бурцевым и заглатывать при этом чудовищные куски жареного мяса, подталкивая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового – никак не меньше – объема.
– Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…
Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:
– Вообще-то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки – дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…
Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.
– Под мачугу?
– Кистень по-нашему, – пояснил Освальд. – Не благородное оружие, мужицкое, лиходейское. Збыслав сам-то из литвинов, а там многие мачугами бьются. Кто победнее, делает палицы-насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево, получает ся ослоп, от которого только добрые латы и спасут.
Ну, а кто побогаче – те идут в бой на лошади, с мачугой-кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине – любой доспех пробьет, любой череп проломит.
Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи в стычке у трех сосен. Да, вряд ли добжинец преувеличивал.
– Пан Освальд дело говорит! – изрек оруженосец. – Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…
– Ну, хватит, Збыслав, – приказал рыцарь. – Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.
– Я, собственно, и сыт уже, – признался Бурцев. – Спасибо за гостеприимство и угощение.
– Ну, а раз сыт, так ответь – согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы, тевтоны – кто-нибудь обязательно вас схватит – только высуньтесь из леса. И с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.
Бурцев задумался. Не так уж и не прав Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно сидеть здесь не придется. Партизанский лагерь – не санаторий-профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести. Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И в защиту интересов Аделаиды, которая… да чего уж там!.. основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце. И потом… Рыцарский оруженосец – это ведь уже не бесправный кмет-землепашец. Более того, насколько знал Бурцев, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и самому со временем выбиться в благородные паны. А раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с простым, бедным, незнатным, но – обязательно – рыцарем. Слова эти, правда, были сказань в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…