Мельников Руслан. Тевтонский крест

   – Ладно, – подытожил Бурцев. – Так или иначе, а остаться с ханом нам пока придется. Будем вместе с Кхайду брать Легницу. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского – тогда и решать будем.
   – Так ведь это, – снова встрял Бурангул. – Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.
   – Как?! Как нет?!
   – Не в Легницу ушли всадники с крестами. Мои воины гнались за ними до самой крепости.
   – И что?
   – Крестоносцы не входили в ворота. Магистр послал куявцев и своих рыцарей отбить погоню, а сам с малым отрядом и молодой пленницей свернул на север.
   Бурцев зло сплюнул:
   – Чего ж ты только сейчас об этом говоришь, Бурангул!
   – А раньше меня никто не спрашивал, – огрызнулся сотник.
   – И-эх, – Бурцев в сердцах развернулся.
   – Куда ты, Вацалав?
   – К Кхайду-хану, – буркнул он, не оборачиваясь, – разговор есть…

Глава 65

   К Кхайду его пустили не сразу. Забрав оружие, молчаливая стража перегородила путь копьями.
   – Жди, – коротко приказал нукер в порубленных доспехах. – Хан занят.
   Бурцев отступил от огня у входа в шатер к коновязи. Чья-то взмыленная лошадь устало повернула к нему голову. Надо же – вся морда в пене. Интересно, кто ж так загнал животину?
   Дозволенье войти Бурцев получил, когда из шатра, пятясь задом, вышел монгольский воин. Одежда его была заляпана грязью, но не кровью. И ни одной царапины. Кочевник казался измотанным скорее долгой скачкой, чем недавней битвой.
   В походном жилище Кхайду ничего не изменилось. Все – вплоть до шелкографии с изображением покойной жены внука Чингисхана – находилось на прежних местах, словно и не было долгих переходов, словно ханская юрта простояла неподвижно с тех самых пор, как Бурангул притащил сюда Бурцева на аркане.
   Кхайду принял его благосклонно. Взмахом руки отогнал стражников-нукеров, занервничавших при виде посетителя, не спешившего падать ниц перед «непобедимым ханом». Телохранители послушно отступили. Неподвижными истуканами они застыли возле входа. Правда, рук с сабельных эфесов це убрали. Отношение хозяина шатра к гостю может измениться, а верной страже всегда нужно быть наготове.
   Благожелательный кивок можно расценивать как приглашение сесть? Бурцев опустился на ковер, скрестил по-татарски ноги. Непривычно, но ничего не поделаешь – стульев хан с собой не возил.
   – Возьми, доблестный богатур, – хан протянул что-то желтое, блестящее.
   В ладонь Бурцеву легла овальная золотая пластина с круглым отверстием вверху и утолщенными краями. На пластине – гравировка: летящий сокол, нехитрый орнамент и путаные письмена.
   – Здесь написано, что любой человек, причиняющий вред владельцу ханской золотой пайзцы, должен умереть. А того, кто окажет содействие, ждет награда, – пояснил Кхайду. – С этим знаком моей милости ты будешь чувствовать себя в безопасности там, где встретишь воинов народа войлочных кибиток. Это награда за твою доблесть и находчивость, которые позволили остановить воинов, носящих кресты.
   Бурцев склонил голову, как того требовал местный этикет. Хотя, честно говоря, он предпочел бы получить рыцарское звание, а не кусочек презренного металла. Рыцарю, как ни крути, все-таки проще добиться расположения краковской княжны, чем прославленному богатуру-юзбаши с ханской пайзцой. Но, увы, в татаро-монгольском войске рыцарских шпор не раздают.
   – А теперь говори ты! – позволил хан.
   Кхайду выслушал его без эмоций. Лишь шумно вздохнул, узнав, что тевтоны бежали не в Легницу, а прочь от города. Когда же Бурцев заявил о желании новгородцев покинуть лагерь и отправиться вслед за Конрадом Тюрингским, на обветренном лице хана не проступило ни сожаления, ни гнева. Разве что щелочки глаз сузились чуть сильнее. Это могло означать что угодно. Хан мог отпустить русичей, а мог казнить как изменников – отрубить голову или – в память о боевых заслугах – сломать хребет.
   Некоторое время они молчали. По-прежнему ничто не выдавало чувств хозяина шатра. Характер, блин, стойкий, нордический…
   Наконец Кхайду-хан заговорил – спокойно, медленно, тихо. Он не смотрел на посетителя, а задумчиво созерцал угасающие угли очага. Словно беседовал сам с собой.
   – К Легнице уже ездили мои послы. Они предложили полякам открыть городские ворота. А для пущей убедительности показали голову князя Генриха, насаженную на копье. Поляки сдать крепость отказались. Но и обстреливать моих послов не стали. А закон степи гласит: до первой выпущенной стрелы еще возможен мир.
   Бурцев пытался понять, к чему клонит хан. Кхайду продолжал все тем же монотонным голосом:
   – Послы говорят, Легница хорошо укреплена. А у нас почти не осталось громовой смеси. Кувшины с жидким огнем и стенобитные орудия мы потеряли под Вроцлавом…
   Ни взгляда, ни полвзгляда в сторону Бурцева.
   – … Легкие стрелометы хороши в поле, но крепостных стен им не одолеть, – в глубокой задумчивости говорил хан. – А помогут ли нам громовые шары китайского мудреца, если поднести их к воротам, – этого точно не знает даже сам Сыма Цзян.. Да и мало у нас железных горшков с огненным громом. Полон свой мы распустили, а новый уж не набрать – все окрестные крестьяне давно укрылись в Легнице. Значит, засыпать рвы, строить вокруг города тын и подносить к стенам лестницы и осадные щиты придется под польскими стрелами моим воинам. Многие из них найдут свою смерть при штурме крепости. А ведь мои тумены сегодня уже понесли серьезные потери. У меня не было таких потерь с тех пор, как я вступил в Польшу. Поэтому сейчас на счету каждый всадник, способный держать оружие.
   Скрытый намек? Но к чему намекать? Если хан не желает отпускать новгородцев, то сказал бы прямо. Ишь, хитрословие восточной дипломатии!
   – Да, воины мне нужны. – Кхайду не отводил взгляда от костра. – Только что у меня был гонец от хана Бату и его военачальника Субедэя. Посланник прискакал из венгерских земель, куда наши главные силы вошли, преследуя половцев-кипчаков, и привез дурные вести. Венгры и половцы отступают, но войско Бату и Субэдэ слишком ослаблено. Оба считают, что пришло время объединяться. Я тоже думаю, сейчас разумнее всего собрать наши тумены в единый кулак.
   Тягостное молчание…
   – Мне нужны воины, – еще раз повторил Кхайду. Голос его зазвучал жестко. Брови сдвинулись. Первое столь явное проявление эмоций. И не самое лучшее проявление.
   «Ну, все, – внутри у Бурцева что-то оборвалось, – никуда нас хан не отпустит, а начнем качать права – казнит в назидание другим. Сказки о трепетном отношении к договорам с союзниками Дмитрий и Буран-гул пусть расскажут кому-нибудь другому».
   – Да, мне нужны воины, Вацалав, поэтому в помощь твоей дружине я не смогу выделить большой отряд.
   В помощь?! Он не верил своим ушам!
   – Но ведь тебе, Вацалав, и не требуется слишком много воинов, чтобы настичь магистра Конрада и расправиться с ним.
   Это был не вопрос – утверждение.
   – Значит, мы можем выступать? – осторожно спросил Бурцев.
   – И чем скорее, тем лучше. Напасть на магистра следует в польских землях, пока он не укрылся в каком-нибудь тевтонском замке.
   Все верно. Время слишком дорого, чтобы медлить. Бурцев кивнул. Аудиенция закончена? Нет… Еще нет. Кхайду продолжал:
   – Мне хорошо известно о тайных планах Конрада. Крестовый поход, который он замыслил, опасен не только для Руси, но и для народов степей. А потому я надеялся добраться до магистра тевтонов прежде, чем он начнет осуществлять свой замысел. Однако потери, которые мы понесли сегодня…
   Хан тяжело вздохнул:
   – А тут еще гонец от Бату… Мне придется уводить свои тумены в Венгрию. Может быть, потом… Хотя кто ведает, что будет потом. Боюсь, не суждено уже моей сабле срубить голову Конрада Тюрингского. Значит, это должен сделать ты, Вацалав. Пока еще есть такая возможность. Иначе весь наш поход по польским княжествам – впустую. Так что собирай своих русичей.
   Уже на пороге хан окликнул его. Лицо – по-прежнему невозмутимое, глаза смотрят прямо. Но неужели в этих двух щелочках поблескивает недостойная воина влага. Или только истинного воина и достойная?
   – Желаю тебе отыскать свою жаным хатын-кыз, Вацалав.
   Кхайду на мгновение отвел глаза. Влево – туда, где на хана взирала с картины на шелку черноокая восточная красавица.
   Бурцев еще раз кивнул. На этот раз с благодарностью. Аделаида действительно была его «любимой женщиной», как выразился Кхайду.
   Когда Бурцев выходил из ханского шатра, он думал только о малопольской княжне. И о мести. За тот шрамик под левой грудью Аделаиды уже поплатился жизнью Казимир Куявский. Теперь наступала очередь тевтонского магистра Конрада.

Глава 68

   По приказу Кхайду-хана к новгородцам присоединились воины Бурангула. Его изрядно потрепанная сотня уже была пополнена лучниками из других татарских отрядов. Кроме того, хан снарядил в погоню за Конрадом пять десятков отборных нукеров из личной гвардии. В итоге вышло двести с лишним всадников. Более чем достаточно! У разбитого магистра сейчас едва ли наберется сотня рыцарей и кнехтов.
   Предводителем отряда был назначен Бурцев. Никто – даже нукеры из знатных монгольских родов – не возражал. Слово хана – закон. Да и выполнять приказы прославленного богатура, получившего в награду за доблесть золотую пайзцу, ни для кого не считалось зазорным.
   С каждым всадником в погоню отправлялось по паре запасных лошадей. Еще одна тройка попеременно везла связку «громовых шаров» Сыма Цзяна. Набитые порохом китайские бомбы были последним подарком Кхайду. Отказавшись от штурма Легницы и готовясь к отходу в венгерские земли, хан счел, что «юзбаши Вацалаву» железные горшки больше пригодятся при выполнении опасной миссии. Юзбаши Вацалав спорить не стал. Он-то собственными глазами видел, как «громовые шары» разметали тевтонскую свинью на Добром поле. Не принять такой подарок было бы глупо.
   Дорога, по которой отступили от Легницы крестоносцы, шла вдоль серебрящейся ленты Одера, то углубляясь в густые чащи, то выбираясь к обрывистым берегам реки. Свежие следы подкованных копыт, отчетливо видневшиеся на влажной земле, свидетельствовали, что недавно тут действительно проезжал отряд тяжеловооруженных всадников. А окровавленный белый плащ с черным крестом (его обнаружил в придорожных кустах возле порушенной паромной переправы под Глоговом один из нукеров Кхайду-хана) давал понять, кем были эти всадники.
   Переправа не охранялась. Вдали, правда, возвышались стены и башенки небольшой крепостцы. Но и оттуда никто не мчался к дружине Бурцева, размахивая оружием. То ли местный гарнизон слишком мал, то ли страх перед пришельцами, разбившими армию Генриха Силезского, был слишком велик.
   И все же у переправы пришлось задержаться. Куда идти дальше – вот в чем вопрос.
   Разведчики Бурангула переплыли реку вплавь, держась за конские хвосты и надутые турсуки. Вернулись… На противоположном – правом – берегу обнаружились следы десятка, не больше, всадников. Кто такие – крестоносцы или подъезжавший к воде напоить коней польский разъезд – не понять.
   Зато на левом берегу дорога, уходившая на запад – в леса, оказалась истоптана копытами.
   – Что скажешь, Дмитрий? – обратился за советом к новгородцу Бурцев.
   – За Одрой лежит путь через Великопольское княжество к куявским, мазовским и тевтонским владениям. Если ехать на запад, попадешь в немецкие земли. Там тоже братьев ордена Святой Марии привечают с охотой. До немецкой границы, почитай, рукой подать. Через Великую Польшу к тевтонским замкам ехать дольше. Вот и решай, Василь.
   Он решил. Десяток всадников, пожалуй, маловато для свиты Конрада Тюрингского и пленной княжны. Да и нет никакой уверенности в том, что именно тевтонские лошади наследили на противоположном берегу. Другое дело – многочисленные конники, ушедшие в западном направлении. Найти среди них магистра и Аделаиду все-таки шансов больше. И следы отчетливые – не потеряются. Опять-таки – польско-немецкая граница рядом.
   Бурцев приказал сменить уставших лошадей.
   – Едем на запад, – объявил он.
   И лес сомкнул над ними свои сумрачные своды.
 
   … Первым опасность почуял Бурангул. Татарский сотник натянул поводья. Мохнатая низкорослая кобылка сразу перешла со скорой рыси на шаг. Бурцев непроизвольно последовал примеру кочевника. Скакавшие позади воины тоже замедлили движение.
   Бурангул выглядел озабоченным. С чего бы это? Бурцев огляделся. Ничего подозрительного. Не видно и не слышно. Только лесные птахи беззаботно поют свои весенние песни. А свежий след чужих копыт уводит в густой ельник. Конечно, местечко глухое, зловещее. Древние стволы и молодая поросль с обеих сторон огородили дорогу сплошным частоколом. Солнечный свет рассеивается в сплошном переплетении набухших почками ветвей и колючих еловых лап. Но не эта же причудливая игра теней заставила так нервничать опытного воина Кхайду-хана?
   – Что тебя встревожило, Бурангул?
   Сотник ответил не сразу. Сначала стрельнул узкими глазками по сторонам. Потом заговорил:
   – Происходит что-то необычное, Вацалав.
   – Что именно?
   Бурангул замялся. И вместо ответа сам задал вопрос:
   – Могут ли волки лазить по деревьям?
   Гм-м, неужели настолько велик суеверный ужас степняка перед лесом?
   – Ты о чем, Бурангул?
   Вновь юзбаши не торопился с ответом. Он еще раз огляделся.
   – Я был лучшим охотником в нашем роду, и мой глаз редко ошибается.
   – Ну, и?
   – Вон там, – Бурангул указал взглядом в сторону необхватной ели, тяжелые лапы которой нависали над самой дорогой. – Наверху. Там только что мелькнула волчья шкура.
   – Стоять! – рявкнул Бурцев, резко вскидывая руку. Дружина новгородцев и кочевников-степняков остановилась. Кони всхрапывали, люди тихонько переговаривались. Поднялись шиты, кто-то потянул из ножен сталь.
   – Никому не двигаться! – приказал Бурцев. – Бурангул – со мной!
   Вдвоем они приблизились к дереву, на котором татарскому сотнику померещился волк.
   – Дядька Адам! – громко окликнул Бурцев. Лесное эхо отозвалось сразу. Человек – нет. Он сложил руки рупором:
   – Дядь-ка А-дам!
   Эхо. Тишина. Неужели ошибся? Да мало ли шастает нынче по польской глухомани волчьешкурых лесных братьев. Но до чего же не хотелось бы сейчас драться ни с разбойниками, ни с партизанами за право проехать через злополучный ельник.
   – Освальд! Збыслав! – позвал Бурцев. – Это я, Вацлав!
   Треск ветвей справа… Чуткий татарин вскинул лук.
   Всадник, что продирался к лесной дороге, орудовал мечом как мачете, прикрываясь щитом от сучьев, норовивших расцарапать лицо. Знакомый щит! И выцветший потускневший герб тоже: серебристая башенка на синем фоне. Да и эти пышные усы не узнать невозможно. Освальд!
   – Опусти оружие, – шепнул Бурцев сотнику.
   – Но…
   – Я сказал, опусти.
   Тетива лука ослабла, наконечник стрелы склонился к земле. Это, конечно, ничего не значит. Пальцев-то с тетивы Бурангул не убрал, а навскидку он тоже бьет неплохо.

Глава 69

   Добжиньский рыцарь, выбравшись на дорогу, остановил коня напротив Бурцева. Усмехнулся – не то чтоб по-доброму.
   – Ты все-таки якшаешься с язычниками, Вацлав? Гляжу, в большие паны у них выбился!
   Свой меч Освальд уже спрятал в ножны. Рука его теперь лежала на булаве, притороченной к седлу. Раньше у добжиньца такого оружия не было. Интересно, откуда взялся этот увесистый трофей?
   – Выходит, рыжий Яцек не лгал, – продолжал Освальд. – Только ума не приложу, почему ж тогда ты побил Збыслава на Божьем суде? И против татар под Вроцлавом рубился так славно! Пороки их пожег. Правда, князька захватить не смог. Или не захотел? Хитер ты, Вацлав, ох хитер…
   – Не в хитрости дело, – ответил Бурцев по-польски. – Просто ты решил от меня избавиться, а я нашел себе новых союзников.
   – Ну-ну… – еще раз оскалил зубы рыцарь.
   Молодой горячий конь под ним грыз узду и приплясывал. Освальд, однако, крепко держался в седле, а сильного скакуна утихомиривал едва заметными движениями пальцев и пяток. Быстро же добжи-нец оправился после Вроцлава…
   – Вижу, твои раны зажили, Освальд.
   – С Божьей помощью. Сабли язычников не всегда секут насмерть.
   Быстрый взгляд в сторону Бурангула… Сотник слов польского рыцаря, конечно, не понял, однако презрительные нотки распознал безошибочно. На лице татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, не убранной с тетивы. Сабли саблями, но смерть, затаившаяся в этом кусочке заточенного металла, своего не упустит. Бурцев на всякий случай двинул лошадь, вклиниваясь между добжиньцем и татарским юзбаши. Кровопролитие сейчас крайне нежелательно.
   – Сабли язычников, Освальд, могут оказаться полезными. К тому же со мной идут не только татары, но и русичи из новгородской дружины.
   – Что язычники, что пособники византийской ереси – для доброго католика все едино!
   Однако, судя по тону, рыцарь говорил сейчас не то, что думал. Или не совсем то. Освальд был заинтригован.
   – И те, и другие бились против тевтонов, выступивших на стороне Генриха Силезского. А орденских братьев, помнится мне, ты жалуешь еще меньше, чем иноверцев. Литвин Збыслав и прус дядька Адам тоже ведь язычники…
   – Не тебе судить, Вацлав, кого я жалую, а кого нет.
   – Судить не мне, да… Но твоего герба на Добром поле под стягами Генриха Силезского я почему-то не видел. Тевтонские кресты заметил, куявский штандарт – тоже, а твою башню – нет.
   – Я никогда не стану сражаться бок о бок с куявцами – вассалами мазовецкого князя и тем более с рыцарями Конрада Тюрингского. И те, и другие повинны в смерти моего отца. Это раз. Генрих Силезский и остальные польские князья-прихвостни ордена давно приговорили меня и моих людей к смерти. Это два. Но…
   – Но?
   – Богопротивные язычники Измайлова племени пришли на польские земли.
   Былого пафоса Бурцев, однако, не слышал. Последняя фраза сказана больше для порядка. В эпоху феодализма ненависть мелкопоместных панов к конкретным разорителям родового гнезда все-таки сильнее ненависти к абстрактным внешним врагам не сформировавшегося еще толком государства. На этом можно сыграть.
   – Полноте! – теперь усмехнулся Бурцев. Стараясь, впрочем, чтобы усмешка не показалась Освальду слишком обидной. – Первыми сюда пришли орденские братья. Крестоносцы хитростями и посулами завладевают польскими замками, изгоняя хозяев. И уходить, в отличие от татар, не собираются. Татарам же Польша не нужна. Да будет тебе известно, они пришли сюда лишь за головой Конрада Тюрингского.
   Добжинец молчал, недоверчиво покручивая усы.
   – Каковы твои планы, благородный Освальд? – прервал затянувшуюся паузу Бурцев. – Пропустишь ли ты нас с миром по этой дороге?
   Рыцарь дернул ус. На лице Освальда вновь появилась ускользнувшая было ухмылка.
   – Странное дело, Вацлав. Старая приграничная дорога в стороне от княжеских трактов вдруг начала пользоваться популярностью. Сначала по ней приплелся вымотанный долгой скачкой отряд тевтонов. Орденские братья разбили тут неподалеку свой лагерь. А мы… мы разбили их.
   Добжинец хохотнул, довольный каламбуром, – тоже, блин, поручик Ржевский! – и продолжил:
   – Мы уж собрались уходить, а тут дозорщик прискакал. Говорит, со стороны Одры едет большой татарский отряд. Ну как упустить такую удачу! В одну западню шел второй зверь. Хотел я вас просто перестрелять, как куропаток, да тебя увидел. Решил побеседовать сначала. Ты только того – скажи дружку своему, пусть стрелу с тетивы уберет. И остальным оружие лучше попрятать. Вас всех еще с того поворота мои лучники выцеливают. А у них приказ: стрелять по моему сигналу или после первой выпущенной твоими людьми стрелы.
   Бурцев обернулся. Опытные бойцы его отряда давно смекнули, в чем дело. Новгородцы и ханские нукеры подались с обнаженными клинками на обочину – ближе к лесу, а под их прикрытием – в центре – уже тянули стрелы из колчанов лучники Бурангула.
   Удачное построение. Только в сложившейся ситуации проку от него мало. Русско-монгольская конница в густых зарослях, через которые с таким трудом демонстративно пробивался Освальд, сделать все равно ничего не сможет. А татарские лучники, сколь бы искусными они не были, бессильны против засевшего в засаде врага. Зато когда дядька Адам и его ватага начнут обстреливать с деревьев сгрудившееся внизу воинство, спастись можно будет только бегством.
   Впрочем, не о бегстве и не о спасении думал сейчас Бурцев. Куда больше его занимал рассказ добжиньца. Если Освальдовы партизаны в самом деле перебили тевтонов, то какова же тогда участь Аделаиды? И почему добжиньский рыцарь до сих пор не обмолвился о малопольской княжне? Вызнать это нужно во что бы то ни стало.
   – Клинки в ножны! – приказал Бурцев. – Убрать стрелы!
   Недовольный ропот… Но ослушаться никто не посмел. В конце концов, вновь обнажить оружие – секундное дело!
   – Позволено ли мне будет узнать, какую добычу захватил пан Освальд у крестоносцев? – дипломатично поинтересовался Бурцев.
   Рыцарь прищурился. Усы добжиньца шевельнулись.
   – А ты неглуп, Вацлав. Добыча и впрямь была. Хорошая добыча.
   У Бурцева екнуло сердце. Он едва не сорвался, едва не рявкнул в лицо этому самодовольному шляхтичу: «Что ты сделал с Аделаидой, ублюдок?» Но – сдержался. Истерические крики пользы княжне не принесут, а отдать приказ «К бою!» он всегда успеет. Сжав кулаки, Бурцев ждал. И дождался.
   – Грамотки нам достались, – после недолгой паузы объявил Освальд. В словах рыцаря прозвучала гордость. – Самим Конрадом Тюрингским писанные. Ведь не абы кого, гонцов тевтонских мы тут порешили – целое посольство. И у каждого свое послание было. Почитай, и ко всем европейским монархам, и к Папе Римскому, и к Христовым орденам. Посланцы намеревались единым отрядом выбраться из Польши в германские земли, потом разделиться и продолжить путь порознь – всяк в свою сторону.
   – А как же…
   Как же Конрад?! Аделаида как же?!
   Вопросы, уже готовые сорваться с языка, Бурцев с трудом запихнул обратно. Не стоит откровенничать с Освальдом под прицелом его невидимых стрелков. Невероятно, но, кажется, добжинец ничего не знает ни о княжне, ни о тевтонском магистре.
   К счастью, рыцарь не заметил смятения, охватившего собеседника, и Бурцев поспешил переформулировать недозаданный вопрос:
   – А что же в грамотах-то написано?
   – Любопытные вещи, Вацлав, крайне любопытные. Пишет Конрад о нашествии нечестивых безбожников. Рассказывает, что разорили язычники всю Малую Польшу с Силезией, а потом смяли под Легницей войско Генриха Благочестивого, и только доблесть крестоносцев германского ордена Святой Марии остановила дальнейшее продвижение богопротивного Измаилового племени.
   – Вообще-то крестоносцы покинули поле сражения первыми, – заметил Бурцев.
   – Не сомневаюсь, – усмехнулся Освальд. – Магистр также пишет о своих потерях: одиннадцать братьев и полубратьев ордена и пять сотен прочих рыцарей и кнехтов.
   – Опять ложь! – нахмурился Бурцев. – На Добром поле полегла большая часть орденских братьев. Моя дружина стояла на пути тевтонской «свиньи», и я имею представление о реальных потерях Конрада.
   – Может быть, так оно и есть, – пожал плечами Освальд. – Но ведь и Конрад не глупец. Зачем ему сообщать всему христианскому миру, насколько ослабел орден после поражения в Силезии?
   М-да… Конрад не глупец. Отступающий магистр сохранил самообладание и трезвость рассудка. Не поддался панике, не гнал коней без остановки. Где-то притормозил, чтоб грамотки свои написать. И написать складно, обдуманно. Целую кучу грамоток. Вот только зачем?

Глава 70

   – Что еще пишет Конрад?
   – Призывает европейских правителей к немедленному крестовому походу на Русь. Конрад хочет построить на землях русских княжеств орденские замки, этакое защитное порубежье для всего христианского мира. А потом двинет дальше на Восток, на племя Измайлово.
   Так. Началось, значит? Не стал, выходит, Конрад Тюрингский ждать благоприятного момента для осуществления своих наполеоновских планов. Не стал добиваться легитимной власти в Малой Польше посредством выгодного брака плененной княжны-невесты. Впрочем, видимость легитимности тевтонской власти на удобном приграничном плацдарме он при необходимости создать еще может. Аделаида-то по-прежнему находится в руках крестоносцев, и убедить беспомощную девушку подписать нужные бумаги – не проблема. «Я, Агделайда княжна Краковская, жертвую ордену Святой Марии все земли отца своего Лешко Белого…» Или как там еще составляются такие грамотки? Сколь бы упряма ни была заложница, искусные палачи ордена ее переупрямят, раз уж женишок Казимир все равно мертв. Бурцева передернуло при воспоминании о пыточном арсенале брата Себастьяна.
   И кто поможет княжне? Кто оспорит претензии магистра на малопольские земли? Да никто! Мать княжны Грымыслава Луцкая ненавидит собственную дочь. Брат Аделаиды Болеслав Стыдливый и его супруга Кунигунда Венгерская с головой ушли в религию и находятся к тому же под опекой орденского прихвостня – мазовецкого князя.
   На сестру малопольской княжны – Саломею, повенчанную с венгерским королевичем Кальманом, тоже надежды мало. Венгры сейчас отступают под натиском монголов, так что ссориться еще и с тевтонами им не с руки. В Польше сильных конкурентов, готовых схлестнуться с Орденом за разоренные краковские земли, не осталось. В сложившейся ситуации спасшиеся от татар местные феодалы не представляют опасности для Конрада Тюрингского, и он это прекрасно понимает. А потому больше не намерен нянчиться с пленной княжной и, вероятно, с прочими отпрысками Лешко Белого тоже.