Мельников Руслан. Тевтонский крест

   Неожиданная смерть князя ошеломила и куявцев, и орденских рыцарей. Все они смотрели сейчас на всадника, возвышавшегося над неподвижным телом Казимира. Обернулась и Аделаида.
   – Вацлав! – донесся ее призывный крик.
   На малопольскую княжну, казалось, никто сейчас не обращал внимания. Куявцы выстраивались в линию – немедленно атаковать Бурцева. В построении растерявшихся тевтонов тоже образовалась изрядная брешь. Самое время!
   – Беги! – крикнул Бурцев по-польски. – Беги! Девушка поняла все правильно. Развернула лошадь и…
   Рука в железной перчатке вцепилась в повод. Магистр Конрад! Перехваченное животное взвилось на дыбы, но Конрад Тюрингский – не из тех, кто выпускает захваченную однажды добычу. Почуяв сильную хватку, лошадь княжны покорно опустила голову.
   Магистр что-то пролаял. Тевтонские рыцари сомкнули ряды вокруг пленницы, куявцы нехотя пристроились им в хвост.
   Бурцев сорвался в галоп. Догнать! Главное догнать, а там видно будет!
   Магистр отдал еще одну команду. Два стрелка из его свиты подняли заряженные арбалеты.
   Первый болт вонзился в щит, на второй напоролась лошадь. Лишь по чистой случайности, упав на полном скаку, Бурцев не переломал кости.
   Когда он поднялся на ноги, позади шумела битва, а отступающие тевтоны и с десяток куявских всадников были слишком далеко. Эскорт крестоносцев выстроил непроницаемую «коробочку». Пленница ехала рядом с магистром. Конрад Тюрингский собственноручно держал повод ее лошади. И наверное, уже прикидывал, за кого теперь, после смерти Казимира, можно отдать замуж дочь Лешко Белого.
   Эх, уйдут ведь! В Легницу уйдут!
   – Бе-ги! Бе-ги! – кричал Бурцев, в отчаянии потрясая кулаками. Кричал, потеряв надежду. Кричал, потому что ничего другого больше ему не оставалось. Кричал, хоть и понимал, что нет уже у Аделаиды ни малейшего шанса вырваться из тевтонского плена. Нет возможности даже услышать его.
   – Бе-ги!
   Зато его услышали другие.
   – Бегите! Спасайтесь! – донеслось откуда-то сзади.
   Кричали… да, кричали поляки! Куявцы, сдерживавшие напор русско-татарской дружины, дрогнули. Оглянувшись на вопли Бурцева, воины Казимира увидели страшное – своего поверженного князя и отступавших тевтонов. Разумеется, подобное зрелище не способствовало укреплению боевого духа.
   – Бегите! – в панике орали друг другу оставшиеся без предводителя бойцы Казимира.
   А паника – штука заразная.
   – Спасайтесь! – вопили уже не десятки, а сотни глоток.
   Теперь кричали не только куявцы. Встревоженные опольцы тоже подались назад.
   А тяжелая нукерская конница Кхайду-хана, почувствовав слабину противника, навалилась с новой силой. Воинство князя Мечислава пятилось…
   А потом началось бегство. Массовое, неуправляемое. Конные и пешие, уцелевшие и израненные бойцы спасались кто как мог, погибая в давке под копытами своих и чужих коней.
   Неожиданное отступление опольцев заставило отшатнуться и великопольские дружины. Воеводе Сулиславу недолго удавалось противостоять вражеской коннице. Лишившись флангового прикрытия и оказавшись под угрозой окружения, великопольцы тоже вынуждены были повернуть лошадей^[48].
   Людской поток отсек Бурцева от крестоносцев. Затем охватил его пахнущими кровью и потом объятьями. Живая лавина захлестнула, закрутила, понесла и выплюнула Бурцева куда-то в груду утыканных стрелами трупов.
   Бурцев выругался. Громко, зло, смачно. Все пропало! Все! Он потерял из виду и Аделаиду, и Конрада Тюрингского. Даже знамена с черными крестами уже скрылись за краем Доброго поля. А сам он – пеший, безоружный, оглушенный и едва не расплющенный в давке стоял посреди бушующей людской массы.
   Битва Востока и Запада продолжалась. Обратив в бегство опольских и великопольских рыцарей, татаро-монголы, однако, не добились долгожданной победы. Более того, кочевники подставились под сильнейший удар и сами едва не оказались на грани поражения.
   С оглушительным трубным воем в бой вступили лучшие рыцари Генриха Благочестивого с силезским князем во главе. Княжеский резерв из отборных и прекрасно вооруженных бойцов вполне мог изменить ситуацию!
   Тяжелая рыцарская конница врубилась в изрядно потрепанные, измотанные и рассеявшиеся во время преследования бегущего противника ряды степных воинов. Свежие силы поляков с ходу опрокинули большую часть ханских нукеров и приступили к избиению легковооруженных стрелков.
   Непробиваемая линия лат и щитов расчищала себе путь, словно гигантский бульдозер. Копья сминали любое сопротивление. Когда же в тесноте рукопашного боя они стали помехой, в воздухе замелькали рыцарские мечи. Строй силезцев изломался, распался. Но лишь потому, что теперь закованным в броню всадникам было привычнее и удобнее прорубать дорогу в одиночку, под прикрытием верных оруженосцев и прислуги.
   Напор поляков усилился. К воинам Генриха примкнули опомнившиеся беглецы из других полков. Гордые паны опольских земель и Великой Польши, устыдившись своего страха, снова разворачивали коней и вели в бой уцелевших кнехтов.

Глава 64

   А Бурцеву приходилось туго. Едва отскочив из-под копыт коня одного всадника в помятых доспехах, он угодил под меч другого. Вовремя прикрылся щитом – тем и спасся. Но страшный удар сшиб с ног. Не один Казимир Куявский умел махать здесь неподъемными клинками.
   Польский мечник помчался дальше, предоставив добивать врага задним рядам. Теперь на Бурцева несся, спрятавшись зачем-то за щит, рыцарь с копьем. Герба на щите не различить – весь забрызган кровью. Рядом скакал оруженосец. В кольчуге, с боевым молотом, похожим на загнутый клюв. Этот даже не прикрывался щитом, атакуя безоружного противника. Впрочем, молотобойца в расчет можно и не брать: наконечник длинного копья все равно настигнет Бурцева раньше.
   Молотобойца в расчет взяли. Кочевник, вырвавшийся откуда-то сзади! С кривой саблей в кожаных ножнах на боку. С щитом, заброшенным за спину. C натянутым луком. Со стрелой, наложенной на тетиву. Бурангул, чертяка!
   Мелькнула оперенная стрела. Раздался предсмертный вопль польского оруженосца. Ох, зря он забыл о щите и подставил под выстрел свою окольчуженную грудь. Кольчужке не остановить каленое жало татарской стрелы. Всадник упал. Боевой молот беспомощно клюнул землю в нескольких шагах от человека, которому должен был проломить голову.
   Рыцарь обратил копье против нового и более опасного соперника. Чуть пропустил поводья меж пальцев, на что конь отреагировал легким поворотом, и, пришпорив скакуна, ринулся в атаку на степного лучника.
   Татарский сотник не свернул. Бурангул скакал навстречу копейщику, чуть привстав в стременах. На тетиве – последняя стрела. В колчане – пусто. А обнажить саблю у Бурангула уже не будет времени.
   Польский всадник укрылся за щитом и лошадиной шеей! Над стальным налобником коня и верхним краем щита виднелся только шлем-топхельм. Всадники стремительно сближались… Вот сейчас копье рыцаря ударит в открытую грудь степного стрелка! И кожаный панцирь не поможет. Вот сейчас!..
   Бурангул спустил тетиву раньше.
   Выпавшее копье ударило в землю. Рыцарь нелепо дернул головой, упал, зацепившись ногой за стремя, прогрохотал мимо. Готов! Татарская стрела торчала в смотровой щели шлема.
   Бурангул осадил лошадь, протянул руку:
   – Вацалав! Быстрее!
   Одним прыжком Бурцев вскочил за спину кочевнику. Крепенькая кобылка даже не всхрапнула.
   – Вовремя же ты тут появился! И как только успел?
   – Имя у меня такое. «Рожденный бураном». – Бурангул гикнул. И воздух превратился в ветер. А потом ударили боевые барабаны.
   Эхо тревожной дроби прокатилось по всему Доброму полю, пугая польских лошадей. А позади татаро-монгольского войска, на холмах у реки, поднялись сигнальные бунчуки, которых Бурцев еще не видел: овечьи кости и хвосты яков на длинных древках. Ну конечно, где ему такое видеть – воины Кхайду-хана при нем еще ни разу не отступали.
   Надрывали глотки сотники и десятники. Всадники – и легковооруженные стрелки, и закованные в латы нукеры – торопливо поворачивали лошадей. Нет, это не было отступлением: непобедимые тумены бежали!
   Погонял свою кобылку и Бурангул. А над далекими бунчуками, меж двух холмов у речки Несе вдруг возникло нечто… Яркое длинное тело. Хвост, развевающийся на ветру. Трепещущие крылья. Кошмарная черная морда с болтающимися под подбородком лентами и пучками нитей. Раззявленная пасть, из которой бьет сноп дыма и искр… Воздушный змей! Дракон с пороховым фейерверком!
   – Смог! Смог вернулся! – раздались позади крики польских рыцарей^[49].
   Замешательство в рядах поляков позволило кочевникам оторваться от преследователей. Степняки гнали коней к огнедышащему монстру. Взмывший высоко в небо воздушный змей служил прекрасным ориентиром для воинов Кхайду-хана.
   Китайские штучки?! Конечно! Вне всякого сомнения! Опять Сыма Цзян, желтокожий советник Кхай-ду, что-то замыслил.
   – Наконец-то! – прокричал на скаку Бурангул. – Все готово!
   – Что готово? К чему готово?
   – Нужно успеть! – только и ответил татарский юз-баши.
   Дикая скачка и ветер в лицо – особо не поговоришь. Дальше они мчались молча. Прямо к дракону. Мчались вместе со всей татаро-монгольской ратью.
   После необъятного простора Доброго поля в балке меж холмами, за которыми бился на ветру и плевался огнем воздушный змей, было тесновато для такого количества людей и лошадей. Но кочевники, не задумываясь, влетели в узкую горловину. Поляки в угаре погони – за ними. Доблестным рыцарям, обратившим в бегство непобедимое адово племя язычников, негоже бояться летающую ящерицу.
   Но что за…
   С дымным пыхом китайский воздушный змей-фейерверк вдруг разлетелся на бумажные куски. Головы монстра попросту не стало, а тлеющие клочья крыльев, тулова и хвоста медленно опадали на землю. Непредвиденное ЧП или еще один сигнал?
   Это был сигнал. Дальше все происходило настолько стремительно, что Бурцев уже не успевал удивляться.
   Сначала прогремел торжествующий вопль поляков. Потом ветер донес обрывистый крик Бурангула: «… ержись!»
   В ту же секунду лошадь, повинуясь воле наездника, резко свернула в сторону. И не только она. Вся бегущая масса кочевников, словно по команде, развалилась надвое.
   Бурангул с Бурцевым оказались в задних рядах и еще не успели вырваться из балки. Выносливая степная кобылка с двойной тяжестью на хребте все-таки не могла похвастать спринтерской скоростью. Татарский сотник лишь прижал лошадь к правому склону и продолжал гнать вперед.
   Бурцев выглянул из-за плеча Бурангула. Взгляд выхватил котлован низины. Неглубокую Нису. Топкие малопригодные для боя рыцарской конницы берега. А за речушкой, под тем самым местом, где парил дракон, – последний оплот татаро-монгольского войска.
   Неполная сотня спешившихся воинов копошилась возле трех десятков самострелов. Очень странных самострелов: что-то вроде арбалетов, только покрупнее и похитрее. Аркабалисты? Скорпионы? Или как там их еще… Каждый ощетинился длинными тяжелыми стрелами – в два-три ряда. Многозарядные, видать, штуковины.
   За метательными машинами выстроилась тяжелая нукерская конница. Тысяча отборных всадников, личная гвардия Кхайду. Весь оставшийся резерв. А позади гвардейцев возвышался шатер самого хана.
   Хорошая позиция. Но весьма сомнительно, что этот отряд остановит атаку всего польского воинства. Хотя…
   Что-то здесь было не так. Ах, вот оно что: среди самострелов суетился невысокий человечек в длинном халате. Китаец Сыма Цзянь? Точно, он! Бурцев разглядел и дымки костров. На стрелах метательных машин тоже вроде бы вспыхивали яркие огоньки. Странно… Какой толк обстреливать сейчас противника зажигательными стрелами?

Глава 65

   Старик-китаец взмахнул рукавом. Его помощники-стрелки разом спустили тетивы. Стрелы – длинные, толстые, будто обмотанные паклей, но вполне обычные стрелы – устремились к польскому войску. А потом, уже почти на излете, они перестали быть обычными.
   Каждая стрела обрела вдруг дымный след, выплюнула сноп огненных искр и, подстегнутая невидимой силой, врезалась в плотную массу людей и коней. Взбесившиеся стрелы не отскочили от прочных доспехов, не упали на землю, не застряли в плоти, а закружились, заметались с невероятной скоростью, сея панику и смерть. И волоча за собой густой шлейф темного дыма.
   Одна из стрел с шипеньем пронеслась на расстоянии вытянутой руки от Бурцева. Запахло порохом. И еще какой-то гадостью.
   Сзади закричали. И еще. И еще громче.
   Первыми пали двое отставших кочевников, чьи израненные лошади оказались недостаточно расторопными, чтобы убраться с пути смертоносных снарядов. Бедняг просто смело с седел, прошило насквозь. А мгновение спустя дымящиеся стрелы бесновались уже среди поляков. Пороховые заряды, привязанные к наконечникам, сыпали искрами, разрывались смертоносными фейерверками и пугали непривычных к оглушительному шипению, грохоту и ярким вспышкам рыцарских коней. В низине растекался едкий удушливый дым.
   По дикой, непредсказуемой траектории огромные стрелы носились, теряя оперения и обламывая древки, будто сорвавшиеся с привязи демоны. Никакие латы не могли уберечь того, кто оказывался на их пути.
   Так вот они какие, огненные стрелы китайского мудреца!
   Бурцев был рад необычайно, когда кобылка Бурангула все-таки вынесла их из-под обстрела. А стрелки Сыма Цзяна уже заряжали метательные орудия заново. Три человека пробежали вдоль рядов, поджигая факелами фитили пороховых зарядов на стрелах.
   Сыма Цзян еще раз взмахнул рукавом – и новый залп ударил в рыцарей Силезии, Ополья и Великопольских земель. Первые ряды были опрокинуты. Следующие за ними – тоже. Остальным пришлось сдерживать коней, чтобы не переломать животным ноги об убитых и раненых.
   Искрящиеся огоньки вновь заметались между холмами, пробивая металл и живую плоть, оставляя за собой смрадный след. Тяжелый дым постепенно покрывал сплошной завесой все пространство между холмами. Поляки почти не кричали – из зловонного облака все больше доносился натужный кашель.
   Бурангул остановил лошадь. Здесь, в трехстах метрах от балки, они были в относительной безопасности.
   До оврага летели стрелы, пущенные обычной тетивой, потом горящий фитиль поджигал пороховой заряд, и под острыми наконечниками включалась уже реактивная «тяга».
   – Ракеты! – ошеломленно пробормотал Бурцев. – Это же настоящие ракеты!
   – Рэ-ке-ты? – наморщил лоб Бурангул.
   – Да нет. «Рэкеты» – это совсем другое. Я говорю: «ракеты». Вон те стрелы, что пускает Сыма Цзян.
   – Это огненные стрелы. «Хоцзян» – так их называет китайский мудрец. Они летят намного дальше обычных стрел и способны пробить любую броню. К тому же вместе с громовым порошком Сыма Цзян снаряжает их ядовитой смесью.
   – Ядовитой?!
   Во как! Выходит, это не просто ракеты, а еще и оружие массового поражения… Химическое оружие тринадцатого века!
   – Ну да, – невозмутимо ответил Бурангул. – Ядовитую смесь из аконита, белены, негашеной извести и других ингредиентов Сыма Цзянь готовит сам, и никому – даже хану Кхайду – неведом ее состав.
   «Пусть уж лучше так оно и будет», – решил Бурцев.
   Тяжелая конница нукеров тем временем двинулась в обход задымленной балки. Последний резерв Кхайду-хана заходил в тыл польским воинам. А китайско-монгольская «установка залпового огня» ударила еще раз. Очередная порция стрел с зажженными фитилями устремилась в пелену дыма.
   Оценить урон, нанесенный вражескому войску, сейчас было сложно. Но Бурцев не сомневался: стрелы-хоцзян уже решили исход сражения. Даже если потери рыцарской конницы, зажатой между холмами, невелики, то боевой дух после такого обстрела паны наверняка утратили напрочь. Ракетная атака – вещь жуткая. Во все времена.
   Поляки действительно дали задний ход. Никто из них не пытался пробиться вперед – под залпы пороховых ракет. Да и невозможно это. Выход к Нисе теперь перегораживали непроходимые завалы из мертвых и едва шевелящихся тел.
   Тех панов и кнехтов, что, спешившись, карабкались на крутые склоны, сбивали лучники. Кочевники, увлекшие противника в западню ложным бегством, уже повернули к холмам и обстреливали любого, кто появлялся в пределах видимости.
   Пронзенные стрелами пешие польские воины один за другим скатывались с холмов обратно в клубящийся ядовитый туман. Конные же поляки, отступив из тесной ловушки обратно на Доброе поле, попали под удар нукерской конницы Кхайду-хана.
   – Ура-а-а! – Бурцев снова слышал монгольский боевой клич.
   Невероятно, но поляки – ошалелые от едкого дыма, ослепшие и задыхающиеся – нашли в себе силы противостоять натиску отборных ханских гвардейцев, к которым уже подтягивалась вся остальная рать Кхайду. Польские рыцари попытались даже сами контратаковать справа от холмов. Впереди, воодушевляя остальных, билась группка пышно разодетых панов. Всадники сгрудились вокруг стяга с изображением белой стрелы на красном фоне, а в самом центре этого небольшого отряда Бурцев разглядел высокого рыцаря. Все с той же белой стрелой на щите. Узнал он и знакомый по Легнице павлиний плюмаж на шлеме, и дорогие – в серебре и золоте – одежды. Не простой шляхтич командовал кучкой отчаянных бойцов. Сам Генрих Благочестивый рубился сейчас в рукопашной с лучшими воинами Кхайду-хана.
   Силезец владел мечом ничуть не хуже Казимира Куявского: сокрушительными ударами он уже свалил одного из ханских нукеров и ранил второго. Княжеская свита тоже знала ратное дело не понаслышке. Однако расклад сейчас был явно не в пользу поляков. Кочевники умело окружили, а затем оттеснили Генриха и нескольких его рыцарей от основных сил, подрубили стяг, навалились со всех сторон…
   Силезский князь пытался прорваться из окружения. Увы, подвела раненая нога. Кто-то из верных вассалов отдал Генриху своего скакуна, но время было уже упущено. Не желая сдаваться в плен, князь бросился на гвардейцев Кхайду. В плен он не попал.
   Генрих в последний раз взмахнул мечом. Чуть приоткрылся и…
   Наконечник монгольского копья вынырнул откуда-то сбоку, ударил всадника под мышку и нашел-таки слабое место в прочных латах. Генрих Благочестивый выронил тяжелый клинок, повалился с седла. Пышный плюмаж уткнулся в грязь, смешанную с кровью. Кто-то сорвал с князя шлем, отбросил в сторону.
   Десяток силезцев ринулись было на помощь господину, но противник оказался расторопней. Ханские нукеры набросили на Генриха аркан, затем безжизненное тело оттащили к холмам, и уже там кривая сабля обезглавила мертвого князя.
   Когда пал силезский стяг, а вместо него над сражающимися поднялась окровавленная голова, насаженная на пику с конским хвостом, даже самые отчаянные польские рыцари прекратили попытки переломить ход битвы.
   Нет, поляки не побежали сломя голову к спасительным легницким стенам. В полках Генриха Благочестивого были собраны достойнейшие шляхтичи. И, потеряв своего князя, они отступали достойно. Яростно отбиваясь, больно огрызаясь и унося с собой жизни тех, за кем оставалось сегодня Доброе поле. А вслед отступавшим смотрели безжизненные глаза Генриха Силезского. И бунчук монгольского копья едва шевелился на ветру, отяжелев от княжеской крови.
   Бурцев тоже смотрел. С уважением. Его поразили стойкость и мужество поляков. И, видимо, не только его. Кхайду-хан дал уйти противнику. Уйти с честью, несмотря на страшное поражение. Возможно, впрочем, это был не столько благородный порыв, сколько желание сохранить собственных воинов, гибнувших без особой нужды.
   Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по полю, усеянному трупами. Приказ был такой: посчитать погибших врагов. Погибших оказалось слишком много, поэтому счет велся мешками. Каждому убитому отрезали одно ухо. Вечером к ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.

Глава 66

   Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского стана. Раненых было мало – обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Потому-то и вздрогнул Бурцев, когда из вечернего сумрака к ним с Бурангулом вдруг шагнула подобно призраку огромная фигура в разбитом нагруднике и с кровяными колтунами в волосах.
   – Дмитрий?! Жив!
   – А что со мной сдеется? – Новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. – Рад, что и вы уцелели, браты!
   Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.
   – Тебя ж копьем сшибли!
   – Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник меня уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы. Так что еще повоюем.
   – А с головой как? – поинтересовался Бурангул.
   – Оно тоже не страшно. Голова моя покрепче других будет. Когда меня с коня свалили, шелом прямо под копыта укатился. Так я бегом – к убитому рыцарю, нахлобучил куявский горшок – негоже ведь идти под мечи с открытой черепушкой – и снова в драку. Но какой-то супостат сбоку подобрался и как… В общем, я даже не понял, чем меня приголубили – булавой, цепом али кистенем. В глазах сразу свет померк – и дух вон. Очнулся уже под вечер. Чувствую, кто-то стянул с меня шлем и берет за ухо. Глядь, а это дружинник ханский ухо мне кинжалом резать собрался. Ну, я его самого того… кулаком в ухо. Он – в крик да за саблю. Принял, слышь, меня за раненого куявца. Лишь когда я его по-нашему, по-русски обложил, признал и сабельку свою в ножны упрятал.
   – И чего? – невольно улыбнулся Бурцев.
   – А ничего. Куявский шелом помят, мой – лошади затоптали. Но ничего, я себе другой добуду.
   – Добудешь, – угрюмо согласился Бурангул. – Сегодня много голов с плеч послетало… Знай только – вынимай из шлемов.
   – Что верно, то верно, – помрачнел десятник. – Сколько ж тут народища-то порублено да постреляно?! Сколько душ загублено?!
   – Кхайду-хан не меньше тумена потерял, – сказал Бурангул. – Поляков, тевтонов и прочих рыцарей, союзников, наемников да кнехтов Генриха Силезского – и того больше полегло.
   – А новогородская дружина как?
   – Семь десятков от той дружины и осталось, – ответил Бурцев. – Твой десяток весь до единого тевтоны да куявцы вырубили.
   – Худо, – сокрушенно вздохнул новгородец. Помолчали.
   – Ну, а твои-то что, Бурангулка?
   – Почитай, из сотни полусотня уцелела.
   – Ох, худо.
   – Могло быть хуже, русич. Если б подошла к Генриху подмога богемского князя. Если б не было у нас огненных стрел китайского мудреца. И если бы Вацалав не удумал, как в самом начале битвы остановить тевтонов.
   Возражать Дмитрий не стал – нечего было возразить. Новгородец обратился к Бурцеву:
   – Как дальше-то нам быть, Василь? Идти с ханом или возвращаться пора? Сегодня ведь вроде переломили мы хребет орденской свинье, уберегли Русь-матушку. Что мыслишь, а, воевода?
   Мысли на этот счет у Бурцева имелись четкие и ясные.
   – Еще не уберегли, – возразил он. – Конрада Тюрингского добить надо. Магистр-то сбежал. И впредь не угомонится. Оправится от поражения, дождется, пока Кхайду-хан из Польши уйдет, соберет новое войско и поведет в крестовый поход на Русь.
   Он замолчал. Это была лишь одна причина, по которой надлежало поскорее добраться до тевтонского магистра. И пожалуй, для Бурцева даже не наиглавнейшая. Драться с Конрадом он будет в первую очередь из-за Аделаиды.
   Дмитрий согласно кивнул:
   – Твоя правда, Василь. Не след нам возвращаться на Русь, пока Конрад жив. Вот достанем магистра, тогда, даст бог, и двинем обратно.
   – Ага, если хан отпустит, – усмехнулся Бурцев. – После сегодняшней битвы Кхайду хорошими воинами разбрасываться не станет.
   И Дмитрий, и Бурангул посмотрели на него как на умалишенного.
   – То есть как это не отпустит?! – удивился новгородец. – На то у нас уговор с ханом, а уговор дороже денег. Мы ж не наемники али подневольники какие. По доброй воле в поход шли. А коли воли не будет, что ж Кхайду с нами навоюет-то?
   – Хан всегда договоры блюдет, – вставил слово Бурангул. – Как можно обмануть того, с кем бок о бок сражаешься? Как надеяться на обманутых союзников в бою?
   Вот те и пресловутое восточное коварство! Вот те и вероломство азиатское! Принципы, однако, у хана Кхайду. Прямо-таки кодекс рыцарской чести.
   – Не, Василь, не сумлевайся даже! Хан воинской клятвы и договора не нарушит. Да и нет корысти Кхайду отношения с русичами портить. Русь-то она преградой стоит между степью и рыцарями тевтонскими. Посему татары хотят видеть в нас миролюбивых союзников, а не обозленных ворогов.