Страница:
Итак, повторяем, Евангелие есть книга веры, но это не мешает ему одновременно быть историческим свидетельством о Христе. Евангелисты говорят о Нем лучше, чем кто бы то ни было, потому что на них падало отражение Его необыкновенной личности. Не апостолы, не первохристиане создали образ Иисуса, а Он Сам сделал возможным появление Евангелий. Чувствуется, что порой их авторы рассказывают о том, что превосходит их собственный уровень; эти люди с величайшим трудом справляются с поставленной задачей. Они писали в те годы, когда были еще живы свидетели явления Христа на земле, которые могли дать оценку написанному. И если из всех Евангелий оказались выбранными наши четыре, то значит именно они наиболее точно передают слова и дела Иисуса.
Жан-Жак Руссо, который не был ортодоксальным христианином, писал: “Если жизнь и смерть Сократа достойны мудреца, то жизнь и смерть Иисуса суть жизнь и смерть Бога. Скажем ли после этого, что евангельская история произвольно вымышлена? Друг мой, вымыслы бывают не таковы, а деяния Сократа, в которых никто не сомневается, менее засвидетельствованы, чем деяния Иисуса Христа. В сущности это значило бы переносить в другое место трудность, а не устранять ее; непостижимым было бы еще более предположение, что несколько человек сообща сфабриковали эту книгу, сюжет для которой доставило одно лицо. Иудейские писатели никогда не выдумали бы ни этого тона, ни этой морали; Евангелие заключает в себе столь поразительные, столь неподражаемые черты истины, что изобретатель был бы еще более удивительным, чем сам герой”[199].
Действительно, взять хотя бы только речи Христа с их живыми интонациями и арамейскими оборотами: все они отмечены печатью несомненной подлинности. Какие “общины” были бы в силах сочинить эти навсегда врезающиеся в память притчи, эти полные выразительности и огня проповеди? Кто из ранних христиан мог быть их автором? Послания апостола Павла доказывают, что даже он — наиболее выдающийся учитель эпохи — не поднимался до уровня Евангелий. Их тайна кроется в том, что они не просто передают опыт Церкви, но прежде всего сам дух, облик и волю ее Основателя.
“Говорят, стиль — это человек, — пишет Чарлз Додд. — А каков тогда стиль поучений Иисуса, если судить о них по Евангелиям? Большая часть их дана в виде коротких энергичных высказываний, резких и подчас иносказательных, даже загадочных, полных иронии и парадоксов. Вся совокупность речений, дошедших до нас по различным каналам предания, имеет безошибочно угадываемые черты. Совершенно невероятно было бы предположение, что речи эти являются продуктом искусственной работы раннехристианских наставников... Некоторые более длинные отрывки явно обнаруживают ритмический строй, который все еще дает себя чувствовать после двойного перевода (с арамейского на греческий и с греческого на английский). Порой кажется, что греческий вариант — только тонкая маскировка оригинала который постоянно переходит на ритмы древнееврейской и арамейской поэзии”[200].
Этот исключительно важный вывод явился итогом многолетних исследований, тщательного анализа Евангелий в свете современной исторической науки, археологии и лингвистики. Надежды тех, кто думал, что наука развенчает Новый Завет, не оправдались. Именно труды современных ученых еще раз подтвердили, что Евангелия — подлинные и достоверные документы.
Иконография Христа и загадка Туринской плащаницы
Разумеется, если японский или индонезийский художник придает Спасителю черты своих соплеменников, он вовсе не думает, что в действительности Христос выглядел именно так. Но прием, используемый мастером, вполне оправдан, и ведет он свое начало от искусства Византии, средневекового Запада, древней Руси. Ведь лик на мозаике, фреске, иконе — только знак, который указывает на реальность Христа, вечно пребывающего в мире. И знак этот должен соответствовать особенностям каждого народа. Отсутствие же достоверного портрета Иисуса всегда давало простор для подобных модификаций.
Тем не менее многим христианам естественно хотелось бы знать, как выглядел Сын Человеческий в те годы, когда Он жил на земле.
Но можно ли составить об этом представление, если евангелисты не говорят ни слова о Его внешности?
Этот вопрос мы и попытаемся рассмотреть.
Начнем с того, что хотя бы приблизительно известно: с характера одежды Христа. Для этого нужно отрешиться от представлений, навеянных западными живописцами. Почти все они, за редкими исключениями, изображали Иисуса и апостолов с непокрытой головой и без обуви. Однако по каменистым дорогам Палестины люди, как правило, ходили в башмаках или сандалиях (ср.Мк 1,7), а в силу обычая и из-за климата редко снимали головной убор. Последний был трех видов: невысокая шапка типа фригийского колпака (наиболее древняя форма, принятая в эпоху царей), чалма и судхар — покрывало, которое нередко стягивали на голове шерстяным шнуром (современное арабское куфье).
Платье израильтян римской эпохи отличалось однообразием покроя (см.: Троицкий И. Библейская археология, с.112 сл.). У мужчин это был прежде всего кетонет, или хитон, — просторная туника с широким поясом, ниспадающая почти до земли (Флавий И. Арх. III, 7,2). Согласно Ин 19,23, Иисус имел кетонет “не сшитый, а тканый целиком с самого верха”. Такая одежда ценилась; поэтому палачи Христа бросили жребий — кому она достанется. Кетонет бывал голубым, коричневым или полосатым, некоторые экзегеты видят в Мк 9,3 намек на белый цвет (см.: Miller M. and J. Encyclopedia of Bible Life. London, 1967, p.60-61).
Поверх туники носили симлу — плащ из грубой шерсти. Он обычно служил и подстилкой на ночь; в связи с этим Закон повелевал возвращать человеку плащ до захода солнца, даже если тот отдал его в залог (Исх 11,26). При распятии солдаты разрезали верхнюю одежду Христа на части (Ин 19,23).
Благочестивые люди, следуя предписанию (Числ 15,38-40), пришивали к краям плаща голубые кисти, канафы, или ........ . Из Евангелий мы знаем, что они были и на одежде Спасителя (Мф 9,20; Лк 8,44).
Во время молитвы Иисус, по иудейскому обычаю, надевал на плечи таллит (таллиф) — особый продолговатый плат с полосами. Иногда концы закидывались за спину (Талмуд, Шаббат, 147а, Менахот, 41а). Без сомнения, таллит был на Христе во время Тайной Вечери.
Если одежду Иисуса мы в целом можем себе представить, то о Его лице, сложении и росте нет никаких данных. Это объясняется не только тем, что в Иудее изображения находились под запретом. Само Писание почти никогда не останавливается на внешних чертах людей. Правда, о Давиде вскользь упомянуто, что он был “рыжеволос (в синодальном переводе — “белокур”), с красивыми глазами и приятным лицом” (1 Цар 16,12), но это — редкое исключение.
Новозаветные авторы следуют литературной традиции Ветхого Завета, и потому мы не найдем у них описания облика Иисуса. О нем стали задумываться лишь христиане греко-римского мира, но тогда уже не сохранилось воспоминаний, которые могли бы дать ориентир художникам (см.: Голубцов А. Иисус Христос по внешнему виду. — ПБЭ. Т.IV, СПб., 1905, с.665-675).
Некоторые раннецерковные писатели, ссылаясь на пророчество о Слуге Господнем (Ис 53) полагали, что уничижение Христа относилось и к Его внешности. Св.Иустин, Климент Александрийский и Тертуллиан утверждали, будто Иисус был невзрачен лицом (Иустин. Диалог с Трифоном Иудеем, Климент. Педагог, III, 1; Тертуллиан. О воплощении, IX). Этот взгляд использовал в своей полемике Цельс (ок.170 г.). “Раз в теле Христа, — писал он, — был Дух Божий, то оно должно было резко отличаться от других ростом, красотой, силой, голосом, способностью поражать и убеждать... Между тем оно ничем не отличалось от других и, как говорят, не выделялось ростом, красотой, стройностью” (цит. по: Ориген. Против Цельса, VI, 75).
С III и особенно с IV века, вероятно, под воздействием античных понятий о красоте распространилась противоположная точка зрения. “Само сияние и величие скрытого Божества, — говорил о Христе бл.Иероним, — при первом виде Его могли привлекать к себе смотрящих на Него” (Иероним. На Матфея, IX,9). Однако в этих словах чувствуется скорее догадка, чем знакомство с твердой традицией. Примерно в то же время бл.Августин отрицал существование подобной традиции (О Троице, VIII,5). Впрочем, еще ок.180 г. св.Ириней Лионский вынужден был прямо признать, что “плотской образ Иисуса неизвестен” (Против ересей, I,25).
Из двух догадок вторая представляется более правдоподобной. Если бы у Христа были какие-то телесные недостатки, они сделались бы предметом насмешек Его врагов. Из Евангелий можно заключить, что Иисус вызывал у людей расположение с первого взгляда. “Строго говоря, — замечает Альбер Ревиль, — некрасивая внешность может служить препятствием к этому чувству, если только прекрасная душа не заставляет забывать о некрасивых и грубых чертах лица. Но в таких случаях нужно все-таки некоторое время для того, чтобы преодолеть первое впечатление; в отношении же Иисуса в этом, по-видимому, не было необходимости” (Ревиль А. Иисус Назарянин. Т.I, с.309).
Совершенно неосновательно мнение, будто Христос был хрупок и слаб от природы. Он многие годы занимался физическим трудом, немало странствовал, провел сорокадневный пост. “Под палящими лучами солнца, — пишет Карл Адам, — по тропинкам, ничем не затененным, через дикое нагромождение скал Он должен был в шестичасовом переходе совершить восхождение более чем на 1000 метров. И самое удивительное — Иисус не был утомлен. В тот же самый вечер Он принимает участие в пиршестве, приготовленном для Него Лазарем и его сестрами (Ин 12,2). Значительная часть общественного служения Иисуса протекает вообще не в домашнем уюте, а в открытой природе, подверженной всем превратностям погоды... Нет сомнений, что Иисус сотни раз ночевал под открытым небом и отчасти потому так близко знал лилии в полях и птиц в небе. Только в корне здоровое тело могло соответствовать всем этим требованиям. К тому же эта жизнь странника была полна трудов и необычных напряжений” (Адам К. Иисус Христос, с.94).
Мы уже говорили, какие человеческие черты Христа проглядывают в Евангелиях. Однако полной характеристики Его личности там нет. Апостолы безусловно ощущали дистанцию, отделявшую их от Учителя. “Евангелие, — пишет современный экзегет Джон Л.Маккензи, — это объективные повествования; они говорят нам о том, что можно было видеть и слышать. В них нет ни внутренних монологов, ни психологических мотивировок, которые так любят нынешние романисты... Его личность затрагивается лишь постольку, поскольку она проявлялась вовне. Иисус не был чрезмерно откровенным. Он не был экстравертом, который открывает глубину своего сердца первому встречному... И эта сдержанность сочеталась с величайшей доступностью и дружелюбием. Однако близко Его знавшие чувствовали, что всегда в Нем остается нечто невысказанное. У Него были человеческие чувства, Он не скрывал их, но ученики видели, что Его чувства, в отличие от их собственных, всегда остаются под контролем. Он обладал редкостным достоинством и авторитетом. Но, несмотря на сдержанность, слова и поведение Его были всегда искренними; ни в уловках, ни в дипломатии Он не нуждался” (McKenzie J.L. Mastering of the Meaning of the Bible, 1960, p.75).
Итак, очевидно, что апостольское предание смогло сохранить память о духовном облике Христа, хотя сделать это было куда труднее, чем запомнить Его лицо.
В Средние века многие христиане отказывались верить, что черты Богочеловека забыты, и надеялись заполнить пробел с помощью апокрифов, описывающих Его вид. Один из таких апокрифов приводит в VIII веке св.Иоанн Дамаскин, другой — Никифор Каллист в XIV веке. Особенно популярно было так называемое “Письмо Лентула”, человека, якобы управлявшего Иудеей в евангельские времена (см.: Хитров М. Подлинный лик Спасителя. М., 1894, с.18 сл.). Но, как установил еще Лоренцо Валла (XV век), этот апокриф не древнее XII столетия.
Не раз высказывалось предположение, что эти апокрифы все же опираются на не дошедшие до нас древние изображения.
Существовали ли такие изображения?
По свидетельству Лампридия (Vita Alex. Sev.,29), император Александр Север (222-235) поместил одно из них в своей божнице рядом со статуями великих мудрецов. Но как оно выглядело, мы не знаем, и тем более сомнительно, что оно было портретным.
В IV веке историк Евсевий видел в Кесарии Филипповой памятник, который, как утверждали, поставила женщина, исцеленная Иисусом (Мф 9,20 сл.). Это была бронзовая скульптурная группа, состоявшая из двух фигур: самой женщины и “красиво облеченного в двойную мантию” человека, простирающего к ней руку (Евсевий. Церковная история, VII,18). Но если бы о памятнике знали до IV века, на него ссылались бы христиане, в частности, св.Иустин, бывший, как и Евсевий, уроженцем Палестины. Между тем сведения об этой статуе не древнее сообщения Евсевия. Поэтому историки полагают, что она была воздвигнута либо в честь императора (со времен Августа императоров нередко называли “Сотер”, Спаситель), либо в благодарность Эскулапу — богу-целителю.
Древнейшие римские изображения Спасителя, которые уцелели до наших дней, только подтверждают слова св.Иринея, говорившего, что “плотский образ Иисуса неизвестен”. Повсюду Он представлен в виде безбородого юноши или аллегорических фигур, вроде Орфея, Пастыря, Агнца.
На этом фоне разительным контрастом является фреска из катакомб св.Калликста, которую нашел и скопировал в XVII веке первый исследователь христианских древностей Антонио Бозио (Bosio A. Roma Sotteranea, 1632, lib III, p.253). На потолке в медальоне можно видеть лицо человека с длинными волосами и небольшой бородой. Бозио отнес фреску к началу II века. К сожалению, в настоящее время она разрушена, и вопрос о том, действительно ли она изображала Иисуса, остался нерешенным.
Самое загадочное в иконографии Иисуса Христа — это неожиданный переход от символических, условных изображений к тому образу, который с тех пор прочно утвердился в традиции. Его называют “восточным” или “историческим”, и в Риме он стал известен уже с III века (см.: Grabar A. Le premier art chrйtien. Paris, 1966, p.192, 212).
Как бы ни были разнообразны лики Христа в истории искусства — от мозаик Византии и мастеров Ренессанса до произведений нового времени, — все они обнаруживают зависимость от этого прототипа (см.: Покровский Н. Иисус Христос в иконографии. — ПБЭ. Т.VI, с.676-679).
Заманчиво было бы предположить, что основой для него явился какой-то древний образ. В поисках этого подлинника ученые обратились к хорошо известным эдесским легендам.
Эдесса — небольшое государство в Северной Месопотамии, куда христианство проникло не позднее 180 года. В начале III столетия его уже открыто исповедовал эдесский царь Абгар IX (см.: Болотов В. Лекции по истории древней Церкви. Т.2, СПб., 1910, т.2, с.256). В сказаниях IV века говорится, что еще Абгар V Великий (13-50) написал письмо Иисусу Христу в Иудею и получил от Него ответ (Евсевий. Церковная история, I,13). Легенда эта малодостоверна, как и рассказ о том, что Христос прислал Абгару Великому Свое изображение, отпечатавшееся на полотне. Но есть данные, что в Эдессе действительно хранили как святыню какой-то образ, считавшийся нерукотворным (см.: Катанский А. Сказания о Нерукотворном образе Спасителя восточные и западные. — ХЧ. Т.III, с.471 сл.). После завоевания Эдессы арабами образ перенесли в Константинополь. Первым историком, который упоминает об этой святыне, был Евагрий, живший в VI веке (Евагрий. Церковная история, IV, 27).
Могут ли сказания о “нерукотворном образе” пролить хотя бы некоторый свет на проблему подлинного лика Спасителя?
Осенью 1977 года английский историк Ж.Уилсон выступил в Лондоне на международном симпозиуме с гипотезой, согласно которой “нерукотворный образ” был не чем иным, как погребальной плащаницей Христа; она могла храниться в сложенном виде так что был виден только лик, а впоследствии ткань была развернута полностью.
Согласно одной хронике, когда крестоносцы разграбили в 1204 году Византию, реликвия “исчезла” из Константинополя. Уилсон установил, что в походе против византийцев участвовал французский рыцарь де Шарни. Деталь эта весьма существенна, так как в 1353 году некий граф де Шарни (вероятно, потомок крестоносца) построил церковь, где поместил полотно, утверждая, что это подлинная плащаница Господня.
С этого времени судьба реликвии прослеживается непрерывно вплоть до наших дней. В 1452 году Маргарита де Шарни передала ее герцогу Савойскому, чьи потомки стали позднее итальянскими королями. В настоящее время плащаница находится в руках этой семьи. С 1578 года ее хранят в особом ковчеге собора св.Иоанна в итальянском городе Турине, и поэтому она известна как Туринская плащаница.
Церковные власти сначала относились к плащанице сдержанно. Еще в XIV веке епископ г.Труа считал, что на ней сохранился не отпечаток тела, а картина живописца. Не привлекала она и внимания историков, которые в подавляющем большинстве разделяли мнение епископа. Художественной же ценности плащаница не имела. На куске полотна размером в 4,1 на 1,1 м видны были только темные пятна, неясно обозначавшие черты какого-то лица и силуэт тела.
Но с 1898 года, благодаря открытию фотографа Секондо Пиа, отношение к туринской реликвии стало меняться. Пиа сделал снимок с полотна и, взглянув на негативную пластинку, был глубоко потрясен. На ней проявилось позитивное изображение, удивительно напоминавшее “исторические” иконы Спасителя (см.: Пахарнаев А. Исследование о подлинности изображения Лика и тела Христа Спасителя на Туринской плащанице. СПб., 1903).
Дальнейший анализ показал, что плащаница представляет собой отнюдь не произведение искусства, а естественный отпечаток, образовавшийся непонятным путем в виде негатива. На ней не нашли ни малейших следов краски. В частности, краситель обязательно прореагировал бы на воздействие огня. Между тем пожар, повредивший полотно в декабре 1532 года, никак не сказался на изображении.
В 30-х годах нашего века, после того как были сделаны новые фотографии ткани, французский биолог Поль Виньон писал: “Так как изображения не нарисованы, так как они не могли быть получены никаким другим искусственным путем, остается исследовать: не являются ли они результатом какого-нибудь естественного процесса? Анализируя первые фотографии и проделывая опыты в лаборатории Сорбонны, мы пришли к заключению, что изображения не являются прямым отпечатком человеческого тела. Сразу было очевидно, что они получились не просто от соприкосновения, ибо соприкосновение мягкой ткани с неправильной поверхностью человеческого тела привело бы к значительным искажениям образа, а в этих отображениях искажений почти нет, и они незначительны. Они могли получиться только действием испарений, выделенных поверхностью тела” (Vignon P. Le Saint Suaire de Turin. Paris, 1938).
По мнению П.Виньона и других ученых, отпечатки возникли благодаря находившимся на теле веществам (смирны и алоэ), употребленным при бальзамировании (ср.Ин 19,39). Единственное исключение составляют следы, которые, по данным медика П.Барбэ, “репродуцированы непосредственным соприкосновением со сгустками крови” (Barbet P. A Doctor at Calvary. New York, 1963, p.18).
Исследования А.Лаграна показали, что структура материи вполне соответствует приемам ткачества, известным по раскопкам в Помпее и Сирии (см.: Гаврилов М. Туринская плащаница. Брюссель, 1961, с.17).
Все эти выводы усилили интерес ученых к реликвии. Папа Павел VI в 1973 году публично заявил, что она “достойна специального изучения”.
На симпозиуме 1977 года мастера рельефной космической фотографии Дж.Джексон и Э.Джаспер продемонстрировали снимки плащаницы, которые окончательно доказали, что отпечатки на ней получены не от плоского изображения, а от объемного тела.
Что же можно сейчас видеть на Туринском полотне, если рассматривать его негативную фотографию?
Оно запечатлело гармонически сложенную фигуру обнаженного человека, который был подвергнут зверскому бичеванию и распят на кресте. Лицо проникнуто величием и покоем, несмотря на то, что несет следы ударов и кровоподтеков. Умерший имел волнистые волосы, сравнительно узкое лицо, тонкий нос, короткую раздвоенную бороду. На его глаза после смерти были положены монеты, по размеру соответствующие тем, что имели хождение в Палестине I века. На голове видны следы колючего венка, сплетенного не обручем (как обычно изображают на картинах Страстей), а в виде шапки.
Руки и ноги пробиты остриями, причем руки — не в ладонях, а в запястьях. Это точно совпадает со способом крестной казни, подробности которой установлены благодаря находке близ Иерусалима (см.выше). Правый бок пронзен (ср.Ин 19,34), тело исполосовано ударами. Джулио Риччи, более двадцати лет изучавший плащаницу, в своем монументальном труде пишет, что удары нанесены именно римским бичом со свинцовыми шипами, форма которого в Средние века была неизвестна (Ricci G. La Sindone Santa. Roma, 1976, p.26). При погребении лицо было обвязано поверх савана платком (ср.Ин 20,7).
Одним словом, изображение на плащанице находится в полном согласии с евангельскими повествованиями о Страстях.
Недавний анализ обнаружил на плащанице признаки какой-то радиации.
Не исключено, что это следы того преображения тела Христа, которое произошло в момент Его Воскресения...
Решающий является вопрос датировки плащаницы. К сожалению, ее владельцы не позволяют отрезать от ткани часть, необходимую для исследования при помощи новейших научных методов. Их аргумент сводится к тому, что великая святыня (в подлинности которой они не сомневаются) не должна быть повреждена в угоду скептикам. Поэтому до сих пор ученые пользуются косвенными способами датировки.
С этой целью известный швейцарский криминалист Макс Шульцер исследовал под электронным микроскопом цветочную пыльцу на плащанице. Пыльца обладает невероятной устойчивостью и позволяет установить, когда и где росли цветы, с которых она облетела. Результаты были поразительными. На плащанице находилась пыльца эндемичных (т.е. встречающихся только в этой местности) растений Палестины I века, а также растений Сирии, Византии, Франции, соответственно более поздних эпох...
В том, что материя сохранилась за столь долгое время, нет ничего сверхъестественного. Пропитанные бальзамирующими веществами ткани могут оставаться неповрежденными тысячи лет. Достаточно напомнить о пеленах египетских захоронений. В пещерах Иудейской пустыни было найдено много обрывков льняной материи I века.
Евангелие от Иоанна (20,5) говорит, что, когда женщины, Петр и Иоанн побывали в гробнице, они нашли там погребальную пелену Христа. В глазах иудеев все предметы, находившиеся рядом с трупом, считались “нечистыми”. Но для учеников с “первого после субботы дня” Спаситель уже не был умершим. Поэтому, уходя в Галилею, они могли взять саван с собой и сберечь его как святыню.
Потом, когда в 30-х годах I века христиане начали покидать Палестину, некоторые из них поселились в Дамаске, в Сирии (Деян 9,2). Они, по-видимому, и перенесли туда плащаницу. Из Сирии во II или III веке она могла попасть в Эдессу, где тогда христианство восторжествовало и где ее окружили почитанием как “нерукотворный образ”.
Стоит задуматься над тем, что именно с этого времени в иконографии появляется “исторический” образ Христа.
В 70-х и 80-х годах международные группы специалистов неоднократно занимались исследованием плащаницы. Почти все полученные данные свидетельствуют в пользу ее подлинности. Правда, радиокарбонный анализ маленького фрагмента ткани показал средневековую дату. Но, как полагают, материал, побывавший в огне, не может быть датирован с помощью этого метода. Кроме того, остается нерешенной проблема, как мог получиться отпечаток. Словом, ученые еще не произнесли о туринском феномене последнего слова. Если же подлинность плащаницы будет бесспорно подтверждена, мы смело сможем сказать, что дорогие всем христианам черты Господа “во плоти” перестали быть тайной.
Евангелие, Закон и фарисеи
Принимая Ветхий завет как Священное Писание, Церковь Христова следует воле Своего Основателя, Который говорил: “Не подумайте, что Я пришел упразднить Закон или Пророков” (Мф 5,17). В христианских храмах и доныне звучат слова древних мужей ветхозаветной Церкви, в частности 118-й псалом, этот вдохновенный гимн Закону (см.последование заупокойной утрени).
Во дни земной жизни Иисуса Христа библейский канон полностью еще не был установлен; в него входили только Закон и Пророки, а третья часть (Писания) была присоединена к Библии лишь в конце I века. Тем не менее новозаветная Церковь включила в свой канон и этот более поздний раздел. Таким образом состав Ветхого Завета в христианстве и иудаизме оказался общим.
Во дни земной жизни Иисуса Христа библейский канон полностью еще не был установлен; в него входили только Закон и Пророки, а третья часть (Писания) была присоединена к Библии лишь в конце I века. Тем не менее новозаветная Церковь включила в свой канон и этот более поздний раздел. Таким образом состав Ветхого Завета в христианстве и иудаизме оказался общим.