Страница:
Задайте себе вопрос: неужели предки наши одобрили бы согласие наше с мирным нашествием на Россию иноплеменных, с постепенным захватом ими имущества нашего народа и власти над ним? Конечно, предки не одобрили бы этого. Они прокляли бы наше непонимание опасности, наше столь же трусливое, сколько ленивое малодушие в борьбе с ней. А потомки разве одобрят эту постыдную сдачу национальности, еще и никем не разбитой и не завоеванной? И потомки ничем иным, кроме проклятия, не покроют имени живого поколения, совершившего историческую измену. Выродившееся чиновничество как класс наемников, всегда обеспеченный содержанием (и в тайниках души развращенный им), может не слышать голоса предков и потомства, как может вообще ничего не слышать тонкого, о чем шепчет совесть. Нам же, простым гражданам, несущим трудовой жизнью своей тяжесть государственности, нельзя не прислушиваться к вечным заветам. Мы хорошо знаем, что эта святыня народная - Родина - принадлежит не нам только, живым, но всему племени. Мы - всего лишь третья часть нации, притом наименьшая. Другая необъятная треть - в земле, третья - в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы - их оживленное сознание, - следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени.
"После нас хоть потоп", - говорили развратные аристократы Франции, проматывая величие своей родины и достояние предков. "После нас хоть потоп", - повторяло наше ослабевшее дворянство, изнеженное крепостным строем. "После нас хоть потоп", - повторяет распущенная буржуазия, бросая на ветер отцовские капиталы. Всякий класс народный, пресытившийся богатством неправедным, впадает в циническое забвение Бога, родины, предков и потомства - и за грех этот нести заслуженную кару. Потоп, слишком часто призываемый, действительно приходит. Извне или изнутри народа являются варвары, которые наводняют собой цивилизацию и поглощают ее. Революционная чернь уже не говорит о потопе, ибо она сама и есть потоп. Для нравственного поколения это постоянное сознание долга перед предками и долга перед потомством служит как бы двумя благословениями, двумя светлыми крыльями гения - хранителя рода. Для поколения безнравственного нарушение долга перед предками и перед потомством служит двумя проклятиями, двумя черными крыльями дьявола, истребляющего жизнь. Наследственная Верховная власть в глазах националистов есть несменяемая стража, соблюдающая волю не только живого, случайного поколения, но и волю невидимого родного человечества, отшедшего и грядущего. Воля эта не может пониматься как застой или разрушение, а как органическое и в силу этого тихое творчество природы.
Мне уже доводилось доказывать, что прекрасные девизы: мир, свобода, равенство, братство, просвещение и пр. - все они неосуществимы, если нет единодушия народного. Все они разбиваются о раздор, свойственный слишком пестрым расам. Древние, более свежие народы безотчетно чувствовали необходимость единодушия и потому отстаивали, сколько могли, единокровие свое, чистоту племени. В одинаковом лишь теле может обитать одинаковая душа. Если от самой природы у людей воля более или менее общая, то как не быть миру? Его не нужно проповедовать, он является естественно. Как не быть равенству у людей, от природы более или менее равных? Как не быть братству у действительных братьев? А настоящее, не предписанное братство, не проповеданное, а рождающееся с людьми, и есть полнота свободы, ибо только братская любовь обуздывает волю. Пусть читатель вдумчиво исследует цели национализма. Он увидит, что стремление к племенному единству есть не каприз, а требование самой природы и что именно в этом стремлении суммируются самые важные задачи общественности. Если отдельному человеку необходима ясно выраженная индивидуальность, то нужна она и всему народу. Если плачевную картину представляет душа, теряющаяся во внутренней борьбе, то так же жалок народ, расстроенный вечной грызней партий. Партий совсем не было бы, если бы торжествовала национальность: она и есть единственная идеальная партия, достойная существовать. Мы, к сожалению, слишком привыкли к умственной анархии последних веков, и общее разномыслие нас уже не смущает; может быть, пока это разномыслие охватывает лишь верхние классы, оно не представляет крайней опасности и даже имеет некоторые свои выгоды, освобождая творчество, - но когда разномыслие установится во всей толще народной, произойдет, вероятно, крушение общества. Мы еще не знаем всех последствий смешения отдельных племен и классов, мы еще в начале падения народной веры и политического миросозерцания. Все учащающиеся восстания труда на капитал, все более грозные забастовки рабочих масс потрясают до основания самые гордые демократии. Чем кончится социальный раздор, предсказать трудно, но начался он потерей народного единодушия. Когда нация перестает быть нацией, она бессильна отражать не только внешних врагов, но и то страшное состояние, когда народ сам делается своим врагом. Прогресс, конечно, движение, а не застой, но очень трудно поднятие на всякую вершину и очень легко стремительное падение в пропасть. С необычайным трудом все народы поднимались на высоту теперешней культуры. Слишком быстрое дальнейшее движение с явным понижением культуры заставляет нас, националистов, спросить: куда же, собственно, мы мчимся - вверх или вниз?
Русский национализм отстаивает некоторые древние формы народной культуры не потому, что это низшие формы, но потому, что они - высшие, органически выработанные народным творчеством. Как бы инородцам нашим, например, ни казалось странным православие - мы, националисты, не можем забыть, что православие облагородило наш народ. Оно вместе с твердой бытовой властью дало душе простонародья отпечаток той философской прелести, которая восхищает весь мир на народных типах Льва Толстого (Платон Каратаев, Аким, Никита и другие). Старая культура выдвинула народный быт, до слез трогавший Пушкина и Лермонтова, потому что это и в самом деле был трогательный, простодушный, ясный и тонко благообразный быт. В прошлом году мы праздновали юбилей народной свободы. Уже пятьдесят лет, как делаются все усилия, чтобы дать народу какую-то новую духовно-нравственную культуру, совсем, если можно, на иностранный манер. Усилия увенчались успехом. Народ в деревне уже совсем почти лишен семейной, бытовой и церковной дисциплины, он политически почти совсем свободен и местами более чем наполовину грамотен. И каков же теперь его духовный склад?
Позвольте привести корреспонденцию "Смоленского вестника" из одной деревни всего в 30 верстах от Смоленска и в трех верстах от местной артерии прогресса - железной дороги. "Святки", то есть святые дни, деревня Пупова проводила в "играх", от которых у корреспондента газеты "волос становился дыбом". Играли в "доктора", в "продажу раков", "подковку", "свадьбу", "продажу пива", "ступу" и др. "Я не стану, - пишет корреспондент, - подробно описывать всех этих игр, скажу только несколько слов об игре в "продажу пива", в которой пиво изображает моча мужчин, налитая в бутылки, и покупательницами являются женщины, которые тут же должны выпивать ее на глазах у всех. В игре в "доктора" вместо лекарств фигурируют конский, коровий и овечий кал и моча, вместо ланцетов - ножи, вместо порошков - пыль и зола, роль же докторов и акушерок исполняют крестьянские, лет 19-25 парни. Больных женщин и мужчин эти "доктора" раздевают догола, выслушивают тут же, в избе, в присутствии всех и тут же заставляют принимать "лекарства". Если кто противится, не желает изображать из себя больного, того заставляют насильно... На мои замечания, что это же невозможно такими "играми" развлекаться, стыдно и грешно, да, наконец, можно же более разумными играми заняться, мне отвечали, что хотя им и известны некоторые другие, "панские" игры, но те не так "антяресны"".
Этот одичалый уголок (на железной дороге, однако) не был бы освещен печатью, если бы не случилось уголовщины. В числе диких игр была игра в "покойника": одного парня, 19 лет, раздели, обмыли, одели в саван, положили в гроб и затем торжественно отпели. Попа и дьякона изображали мужики, одетые в женские рубахи, с полотенцами на плече. Отпевали "при вопле и стоне всей избы", а затем покойник, лежавший как мертвец, и в самом деле "рехнулся", по выражению крестьян. Около сотни крестьян в возрасте от 12 до 70 лет подлежат теперь суду. Вдумайтесь в эту случайно вынырнувшую на поверхность картинку из глубины народной. Все, что описано, творится в местности, где давно известен пар и электричество, где город и столица - рукой подать, где земские школы существуют уже более 30 лет. Есть, стало быть, и новая интеллигенция деревенская - народные учителя, фельдшера и т. п. Самое первое условие прогресса в глазах левых партий - наплыв инородцев - тут идет вовсю: евреями, поляками, немцами, латышами Смоленская губерния прямо кишит, и особенно евреями. Скажите же, может ли национализм русский одобрить столь удивительные результаты 50-летнего "прогресса"? Свобода народу от древних дисциплин была дана для того, чтобы, "осенив себя крестным знамением, православный народ призвал Божие благословение на свой свободный труд", залог всевозможных хороших вещей, указанных в манифесте 19 февраля. Вышло, однако, совсем-совсем не то...
Полстолетия назад эта мерзость нравов, это глумление над Церковью, этот сатанинский цинизм в избе, где стоят иконы, были бы невозможны, психологически нестерпимы. Очевидно, нашествие всех иноземных отрицаний нашей древней нравственной культуры разбило последнюю, но не создало новой, и вот великое племя наше болезненно зашаталось на своих корнях. За пятьдесят лет нельзя было, конечно, уйти далеко, если подниматься на высоту. Но этого времени было вполне достаточно, чтобы местами народу очутиться на дне пропасти. Жидопрогрессисты наши могут злорадствовать одичанию великой расы, той самой, что когда-то под Смоленском героически отстаивала Россию, - но нам, которые считают себя плотью от плоти народной и костью от костей его, не до злорадства. Мы видим, к чему ведет фальшивый прогресс, чуждый природе нашего племени. Видим, к чему ведет измена своему Богу и идолопоклонство перед чужими кумирами. Мы глубоко верим, что если бы власть наша не потеряла древний дух народный (в лице Петра 1 и несколько раньше), если бы она оставалась верной началам народного благочестия и народного к себе доверия, то Святая Русь до сих пор оставалась бы святою и не испоганилась бы местами до гниения заживо...
Первый национальный съезд (точнее, первое собрание представителей всех отделов Всероссийского национального союза) не берет на себя больших задач, это просто деловое собрание для текущих нужд партии. Но главная сила всякой партии - не в удовлетворении текущих нужд, а в ярком сознании основной задачи. Воспользуемся тремя днями собрания, чтобы лично ознакомиться, сблизиться, обменяться наиболее наболевшими думами и рассудить о дальнейшем ходе дел. Но не забудем при этом о своих девизах, о тех заветах, что создали партию. Если эти заветы в силах были создать ее, то в силах будут и поддержать ее, и дать ей рост. Мы выступили последними после бури - мы можем считать себя первыми очнувшимися от грома. Пора великому народу нашему перекреститься! Пора вспомнить о суде Божием, о могилах предков, о колыбелях потомства. Национализм борется за жизнь народную, но не за всякую жизнь, а лишь за достойную бытия.
16-18 февраля
ИЗ ЗАБРОШЕННЫХ БУМАГ
Революционное безумство заключается в том, что оно не признает природы как она есть, а хочет ломать ее во имя отдельных ее моментов. Что вы сказали бы, если бы раздался крик: "Смерть безобразию! Смерть болезни! Смерть старости!" Теоретически, конечно, есть что-то справедливое в этом требовании: разве не желательно, чтобы все люди были прекрасными, здоровыми, молодыми? Но, истребив всех не таковых, реформаторы получили бы разрушенное человечество.
Несомненно, в природе есть методы для достижения революционных целей - но долговременного действия. Это методы эволюции, органического развития. Поучиться у природы вообще нелишне, а особенно поучиться ее терпимости.
трагикомедия ума, блуждающего в девственном лесу. И все-таки они родственны, эти две стихии, как родственны мир и Бог. И все-таки они неразделимы, обе величественны, обе бесконечны.
2. Делай удовольствие себе.
Эти слова я вырезал бы на карманных часах для сына. Первый закон нравственности слишком очевиден, и его всегда нужно вспоминать первым. Но и второй закон столь же важен, хотя стоит и на втором плане. Делать удовольствие себе, по-видимому, все хотят, но не все имеют мужество серьезно хотеть и настойчиво добиваться желаемого. Поглядите на мужчину, не умеющего занять интересную женщину разговором. Если он не глупец, то невежа, человек некультурный. Ухаживать не только за дамами, но вообще за людьми - долг, и вовсе не трудный, если к уменью ухаживать прибавить привычку к тому. Все понимают, что ухаживать за больными - долг, но ведь и все - больные, все нуждаются в том, чтобы опереться на дружественную руку, встретить поддержку в сочувственном взгляде, в учтивом слове. Драгоценнейшая сторона культуры - это когда люди сами, помимо вещей, делаются усовершенствованными людьми, более приятными на взгляд, на вкус, на осязание души, на слух ее, очень тонкий и обидчивый. Менее общеизвестно, что нравственный долг обязывает ухаживать и за самим собой столь же тщательно, как за дамой сердца. Кто-то сказал (или мог бы сказать), что всякий человек поставлен ангелом-хранителем самого себя: что такое разум наш, если не херувим, оберегающий рай тела от всякого греха? Но ухаживать за собой благородно умеют не многие. Большинство волочатся за собой, как за проституткой, развращают себя, льстят себе, как лакеи. Многие даже хамствуют перед собой, как лакеи, разбалованные ленью господ. Из-за лени и равнодушия к себе многие оставляют себя беспомощными. Из скупости и невежества многие лишают себя счастья просвещенной и светлой жизни. Из цинизма многие надоедают себе грубым амикошонством со своей душой. Непривычка внимательно относиться к себе, небрежность и как бы даже презрение к себе ведут к такой заброшенности, что человек готов бежать из жизни, пустить хоть пулю в лоб. Если не все самоубийства, то значительная их доля объясняется непривычкой ухаживать за собою. Этим же, а вовсе не отсутствием таланта объясняется жалкое неудачничество большинства.
В чем же коренная сущность простонародья и в чем его отличие от высших классов? Как в химии почти не встречается чистых элементов, а лишь кислоты и щелочи, так и в природе общества: нет аристократии и демократии в чистых их формациях, но можно выделить оба начала особым анализом. Мне кажется, названный вопрос уясняет основные законы биологии. Возьмите начало жизни и конец ее - живую протоплазму и живое организованное существо, человека. Протоплазма почти не расчленена. Это сумма клеток одноформенных и с одинаковыми функциями. Тут достигнуто полное равенство, братство и, возможно, полная свобода. Все клетки служат зачаточными органами всех функций: клетка-демократ обладает тем же зачаточным движением и осязанием, как все остальные, той же способностью усвоения и роста. Полноправие достигнуто поразительное. Тут каждый как все, все как каждый. Но зато и общая жизнь слизняка, и жизнь отдельной клеточки до чрезвычайности мизерна. Осязание у всех одинаково, но ни у кого не выходит из пределов первичного ощущения. Ни у кого не развивается оно в зрение, в слух, в обоняние, в то высшее сознание, которое мы зовем разумом. Демократия в чистом виде - это слизняк, царство протистов Геккеля, из которых развилась жизнь растений. Если жизнь развилась в сложные формы, расцвела красотой и счастьем, то благодаря лишь могущественному, вложенному в природу началу аристократизма. В чем оно?
Оно в том, чтобы от равенства переходить к неравенству, от общего к специальному, от безразличного к строго определенному. Аристократизм есть законченность. В этом его величие и смертный приговор.
Вот благородная религия, которую испробовать я желал бы для какого-нибудь талантливого народа. Основы ее заложены во всех культах, но слишком скрыто. Что такое скрупулезная в отношении омовения и пищи чистота в древнееврейском и отчасти магометанском культе, как не забота о здоровье? Что такое мистическая "чистота" религии Зороастра? Что такое воздержание у буддистов и христианский пост, как не забота о здоровье же? Помните трогательные слова апостола, где он говорит, что с принятием Христа мы воплотили в себя иную, благородную природу и не можем члены своего тела посвящать низким порокам? Древние язычники полагали, что только в здоровом теле живет здоровая душа. Этот естественный - и в силу того гениальный - взгляд перешел в христианство как догмат. Что такое обуздание плоти, как не приведение ее в норму? Цветущее здоровье есть физическая святость, и она сродни душевной. Надо бояться болезней, как преступлений, и преступления лечить, как болезни.
"После нас хоть потоп", - говорили развратные аристократы Франции, проматывая величие своей родины и достояние предков. "После нас хоть потоп", - повторяло наше ослабевшее дворянство, изнеженное крепостным строем. "После нас хоть потоп", - повторяет распущенная буржуазия, бросая на ветер отцовские капиталы. Всякий класс народный, пресытившийся богатством неправедным, впадает в циническое забвение Бога, родины, предков и потомства - и за грех этот нести заслуженную кару. Потоп, слишком часто призываемый, действительно приходит. Извне или изнутри народа являются варвары, которые наводняют собой цивилизацию и поглощают ее. Революционная чернь уже не говорит о потопе, ибо она сама и есть потоп. Для нравственного поколения это постоянное сознание долга перед предками и долга перед потомством служит как бы двумя благословениями, двумя светлыми крыльями гения - хранителя рода. Для поколения безнравственного нарушение долга перед предками и перед потомством служит двумя проклятиями, двумя черными крыльями дьявола, истребляющего жизнь. Наследственная Верховная власть в глазах националистов есть несменяемая стража, соблюдающая волю не только живого, случайного поколения, но и волю невидимого родного человечества, отшедшего и грядущего. Воля эта не может пониматься как застой или разрушение, а как органическое и в силу этого тихое творчество природы.
Мне уже доводилось доказывать, что прекрасные девизы: мир, свобода, равенство, братство, просвещение и пр. - все они неосуществимы, если нет единодушия народного. Все они разбиваются о раздор, свойственный слишком пестрым расам. Древние, более свежие народы безотчетно чувствовали необходимость единодушия и потому отстаивали, сколько могли, единокровие свое, чистоту племени. В одинаковом лишь теле может обитать одинаковая душа. Если от самой природы у людей воля более или менее общая, то как не быть миру? Его не нужно проповедовать, он является естественно. Как не быть равенству у людей, от природы более или менее равных? Как не быть братству у действительных братьев? А настоящее, не предписанное братство, не проповеданное, а рождающееся с людьми, и есть полнота свободы, ибо только братская любовь обуздывает волю. Пусть читатель вдумчиво исследует цели национализма. Он увидит, что стремление к племенному единству есть не каприз, а требование самой природы и что именно в этом стремлении суммируются самые важные задачи общественности. Если отдельному человеку необходима ясно выраженная индивидуальность, то нужна она и всему народу. Если плачевную картину представляет душа, теряющаяся во внутренней борьбе, то так же жалок народ, расстроенный вечной грызней партий. Партий совсем не было бы, если бы торжествовала национальность: она и есть единственная идеальная партия, достойная существовать. Мы, к сожалению, слишком привыкли к умственной анархии последних веков, и общее разномыслие нас уже не смущает; может быть, пока это разномыслие охватывает лишь верхние классы, оно не представляет крайней опасности и даже имеет некоторые свои выгоды, освобождая творчество, - но когда разномыслие установится во всей толще народной, произойдет, вероятно, крушение общества. Мы еще не знаем всех последствий смешения отдельных племен и классов, мы еще в начале падения народной веры и политического миросозерцания. Все учащающиеся восстания труда на капитал, все более грозные забастовки рабочих масс потрясают до основания самые гордые демократии. Чем кончится социальный раздор, предсказать трудно, но начался он потерей народного единодушия. Когда нация перестает быть нацией, она бессильна отражать не только внешних врагов, но и то страшное состояние, когда народ сам делается своим врагом. Прогресс, конечно, движение, а не застой, но очень трудно поднятие на всякую вершину и очень легко стремительное падение в пропасть. С необычайным трудом все народы поднимались на высоту теперешней культуры. Слишком быстрое дальнейшее движение с явным понижением культуры заставляет нас, националистов, спросить: куда же, собственно, мы мчимся - вверх или вниз?
Русский национализм отстаивает некоторые древние формы народной культуры не потому, что это низшие формы, но потому, что они - высшие, органически выработанные народным творчеством. Как бы инородцам нашим, например, ни казалось странным православие - мы, националисты, не можем забыть, что православие облагородило наш народ. Оно вместе с твердой бытовой властью дало душе простонародья отпечаток той философской прелести, которая восхищает весь мир на народных типах Льва Толстого (Платон Каратаев, Аким, Никита и другие). Старая культура выдвинула народный быт, до слез трогавший Пушкина и Лермонтова, потому что это и в самом деле был трогательный, простодушный, ясный и тонко благообразный быт. В прошлом году мы праздновали юбилей народной свободы. Уже пятьдесят лет, как делаются все усилия, чтобы дать народу какую-то новую духовно-нравственную культуру, совсем, если можно, на иностранный манер. Усилия увенчались успехом. Народ в деревне уже совсем почти лишен семейной, бытовой и церковной дисциплины, он политически почти совсем свободен и местами более чем наполовину грамотен. И каков же теперь его духовный склад?
Позвольте привести корреспонденцию "Смоленского вестника" из одной деревни всего в 30 верстах от Смоленска и в трех верстах от местной артерии прогресса - железной дороги. "Святки", то есть святые дни, деревня Пупова проводила в "играх", от которых у корреспондента газеты "волос становился дыбом". Играли в "доктора", в "продажу раков", "подковку", "свадьбу", "продажу пива", "ступу" и др. "Я не стану, - пишет корреспондент, - подробно описывать всех этих игр, скажу только несколько слов об игре в "продажу пива", в которой пиво изображает моча мужчин, налитая в бутылки, и покупательницами являются женщины, которые тут же должны выпивать ее на глазах у всех. В игре в "доктора" вместо лекарств фигурируют конский, коровий и овечий кал и моча, вместо ланцетов - ножи, вместо порошков - пыль и зола, роль же докторов и акушерок исполняют крестьянские, лет 19-25 парни. Больных женщин и мужчин эти "доктора" раздевают догола, выслушивают тут же, в избе, в присутствии всех и тут же заставляют принимать "лекарства". Если кто противится, не желает изображать из себя больного, того заставляют насильно... На мои замечания, что это же невозможно такими "играми" развлекаться, стыдно и грешно, да, наконец, можно же более разумными играми заняться, мне отвечали, что хотя им и известны некоторые другие, "панские" игры, но те не так "антяресны"".
Этот одичалый уголок (на железной дороге, однако) не был бы освещен печатью, если бы не случилось уголовщины. В числе диких игр была игра в "покойника": одного парня, 19 лет, раздели, обмыли, одели в саван, положили в гроб и затем торжественно отпели. Попа и дьякона изображали мужики, одетые в женские рубахи, с полотенцами на плече. Отпевали "при вопле и стоне всей избы", а затем покойник, лежавший как мертвец, и в самом деле "рехнулся", по выражению крестьян. Около сотни крестьян в возрасте от 12 до 70 лет подлежат теперь суду. Вдумайтесь в эту случайно вынырнувшую на поверхность картинку из глубины народной. Все, что описано, творится в местности, где давно известен пар и электричество, где город и столица - рукой подать, где земские школы существуют уже более 30 лет. Есть, стало быть, и новая интеллигенция деревенская - народные учителя, фельдшера и т. п. Самое первое условие прогресса в глазах левых партий - наплыв инородцев - тут идет вовсю: евреями, поляками, немцами, латышами Смоленская губерния прямо кишит, и особенно евреями. Скажите же, может ли национализм русский одобрить столь удивительные результаты 50-летнего "прогресса"? Свобода народу от древних дисциплин была дана для того, чтобы, "осенив себя крестным знамением, православный народ призвал Божие благословение на свой свободный труд", залог всевозможных хороших вещей, указанных в манифесте 19 февраля. Вышло, однако, совсем-совсем не то...
Полстолетия назад эта мерзость нравов, это глумление над Церковью, этот сатанинский цинизм в избе, где стоят иконы, были бы невозможны, психологически нестерпимы. Очевидно, нашествие всех иноземных отрицаний нашей древней нравственной культуры разбило последнюю, но не создало новой, и вот великое племя наше болезненно зашаталось на своих корнях. За пятьдесят лет нельзя было, конечно, уйти далеко, если подниматься на высоту. Но этого времени было вполне достаточно, чтобы местами народу очутиться на дне пропасти. Жидопрогрессисты наши могут злорадствовать одичанию великой расы, той самой, что когда-то под Смоленском героически отстаивала Россию, - но нам, которые считают себя плотью от плоти народной и костью от костей его, не до злорадства. Мы видим, к чему ведет фальшивый прогресс, чуждый природе нашего племени. Видим, к чему ведет измена своему Богу и идолопоклонство перед чужими кумирами. Мы глубоко верим, что если бы власть наша не потеряла древний дух народный (в лице Петра 1 и несколько раньше), если бы она оставалась верной началам народного благочестия и народного к себе доверия, то Святая Русь до сих пор оставалась бы святою и не испоганилась бы местами до гниения заживо...
Первый национальный съезд (точнее, первое собрание представителей всех отделов Всероссийского национального союза) не берет на себя больших задач, это просто деловое собрание для текущих нужд партии. Но главная сила всякой партии - не в удовлетворении текущих нужд, а в ярком сознании основной задачи. Воспользуемся тремя днями собрания, чтобы лично ознакомиться, сблизиться, обменяться наиболее наболевшими думами и рассудить о дальнейшем ходе дел. Но не забудем при этом о своих девизах, о тех заветах, что создали партию. Если эти заветы в силах были создать ее, то в силах будут и поддержать ее, и дать ей рост. Мы выступили последними после бури - мы можем считать себя первыми очнувшимися от грома. Пора великому народу нашему перекреститься! Пора вспомнить о суде Божием, о могилах предков, о колыбелях потомства. Национализм борется за жизнь народную, но не за всякую жизнь, а лишь за достойную бытия.
16-18 февраля
ИЗ ЗАБРОШЕННЫХ БУМАГ
I
Маленькие сумасшествия спасают мир. Разве не сумасшествие любовь, которая, по словам Данте, движет даже небесными светилами? Разве не необходимо "священное безумие" для героя или маниакальная страсть для художника или истинного ученого? Чтобы достичь сколько-нибудь крупного результата, разве не необходимо некоторое помешательство в труде, то есть развитие трудоспособности до idee fixe? Без порыва, без подъема в некоторое ненормальное состояние совершенно невозможны те почти чудесные результаты, которые дает только сверхчеловеческая энергия. Разве железнодорожный мост не чудо? Разве телефон не чудо? Разве прививка оспы не чудо? Вообще культура разве не представляет из себя сверхприроду, сверхъестество? Но это сверкающее и гремящее сверхъестественное, что поймано человеком и приспособлено к машинному производству, - разве оно покорено обыкновенными, естественными умами?II
Свобода, равенство, братство... Это такие же прекрасные вещи, как, например, молодость, красота, здоровье. Но разрушить общество во имя свободы не то ли же самое, что разрушить его во имя красоты?Революционное безумство заключается в том, что оно не признает природы как она есть, а хочет ломать ее во имя отдельных ее моментов. Что вы сказали бы, если бы раздался крик: "Смерть безобразию! Смерть болезни! Смерть старости!" Теоретически, конечно, есть что-то справедливое в этом требовании: разве не желательно, чтобы все люди были прекрасными, здоровыми, молодыми? Но, истребив всех не таковых, реформаторы получили бы разрушенное человечество.
Несомненно, в природе есть методы для достижения революционных целей - но долговременного действия. Это методы эволюции, органического развития. Поучиться у природы вообще нелишне, а особенно поучиться ее терпимости.
III
Аристократия (когда она была таковой) вносила в законодательство то, что она несла в себе: удовлетворение миром, гордое довольство, сознание своего величия и превосходства. Аристократия ставила в основу закона идеалы, ею уже достигнутые, то есть с доказанной их достижимостью. Отсюда религиозность старых законодательств. Бог, царь, лучшие из народа, народ - общество представлялось священной горой вроде Синая с вознесенным в вечность законом. Первая черта закона была неприкосновенность. Разве Моисееве законодательство подлежало пересмотру? Разве в самой мысли допускались тут реформы? Закон потому и назывался законом, что, подобно законам природы, он казался вечной формулой общества, установленной при его творении. Одно поколение за другим, не рассуждая и не заботясь, не критикуя, а поклоняясь в благоговении, входило - как соки дерева - в заранее сложившиеся направления жизни, в ствол, в сучья, ветви и веточки органического строения. Оттого не только аристократия, но и весь народ ощущал то же, что аристократия, - удовлетворенность и довольство действительностью. Аристократизм проникал собой толщи народные, как общий стиль здания, от вершины до фундамента. В каждом (хотя бы малейшем) деле доходить до совершенства, не бояться трудностей, а побеждать их, быть во всякой борьбе без страха и упрека - хотя бы в борьбе с куском железа, из которого делается подкова, - вот общий девиз народа-рыцаря, каким был каждый средневековый народ.IV
Религия старается задержать человечество в молодом возрасте, свежем, мечтательном и блаженном, а наука старается его состарить. Религия - древо жизни, наука - древо познания добра и зла. Религия - связь с Богом, наука - связь с миром. Что такое вера, как не детское доверие? Что такое знание, как не сомнение? Сомнение до конца, ибо, пока мы не знаем таинственной сущности бытия, все наши знания лишь относительны. Религия благороднее науки, насколько доверчивость благороднее подозрительности. Не все ли равно, во что верить, - лишь бы душа имела перед собой яркую картину из своих лучших чувств. Человечеству нужен прекрасный или ужасный, но во всяком случае волнующий сон, переживая который можно бы искренно плакать, восхищаться, надеяться и любить. Религия - драма чувства, волшебная и пестротканая. Наука -трагикомедия ума, блуждающего в девственном лесу. И все-таки они родственны, эти две стихии, как родственны мир и Бог. И все-таки они неразделимы, обе величественны, обе бесконечны.
V
Мне кажется, кроме сектантского движения, которое сводится к схоластике, к комментариям основного текста, пробивается к жизни новое великое движение веры. Я назвал бы его вечным откровением, ибо оно действует с первого проблеска мысли и даже ранее - с первого проблеска воли. Помимо книг и комментариев к ним в каждом из нас есть свет, более или менее яркий, по существу чудесный. Органы чувств - органы откровения, поскольку наши чувства точны. Зрение предостерегает нас от края пропасти. Слух предостерегает от хищного зверя. Обоняние и вкус - от яда. Разум, соединяющий работу названных гениев благодетелей тела, есть божество, предостерегающее о всех ошибках и преступлениях закона. Мне кажется, что это божество недостаточно признано, и будь иначе, мы имели бы хорошо освещенный путь жизни.VI
1. Не делай страдания людям.2. Делай удовольствие себе.
Эти слова я вырезал бы на карманных часах для сына. Первый закон нравственности слишком очевиден, и его всегда нужно вспоминать первым. Но и второй закон столь же важен, хотя стоит и на втором плане. Делать удовольствие себе, по-видимому, все хотят, но не все имеют мужество серьезно хотеть и настойчиво добиваться желаемого. Поглядите на мужчину, не умеющего занять интересную женщину разговором. Если он не глупец, то невежа, человек некультурный. Ухаживать не только за дамами, но вообще за людьми - долг, и вовсе не трудный, если к уменью ухаживать прибавить привычку к тому. Все понимают, что ухаживать за больными - долг, но ведь и все - больные, все нуждаются в том, чтобы опереться на дружественную руку, встретить поддержку в сочувственном взгляде, в учтивом слове. Драгоценнейшая сторона культуры - это когда люди сами, помимо вещей, делаются усовершенствованными людьми, более приятными на взгляд, на вкус, на осязание души, на слух ее, очень тонкий и обидчивый. Менее общеизвестно, что нравственный долг обязывает ухаживать и за самим собой столь же тщательно, как за дамой сердца. Кто-то сказал (или мог бы сказать), что всякий человек поставлен ангелом-хранителем самого себя: что такое разум наш, если не херувим, оберегающий рай тела от всякого греха? Но ухаживать за собой благородно умеют не многие. Большинство волочатся за собой, как за проституткой, развращают себя, льстят себе, как лакеи. Многие даже хамствуют перед собой, как лакеи, разбалованные ленью господ. Из-за лени и равнодушия к себе многие оставляют себя беспомощными. Из скупости и невежества многие лишают себя счастья просвещенной и светлой жизни. Из цинизма многие надоедают себе грубым амикошонством со своей душой. Непривычка внимательно относиться к себе, небрежность и как бы даже презрение к себе ведут к такой заброшенности, что человек готов бежать из жизни, пустить хоть пулю в лоб. Если не все самоубийства, то значительная их доля объясняется непривычкой ухаживать за собою. Этим же, а вовсе не отсутствием таланта объясняется жалкое неудачничество большинства.
VII
История есть борьба двух начал - аристократии и демократии. Средние века представляли развитие первого начала, новая история - второго. Мы вошли в век окончательного разложения старой знати и к торжеству широких народных масс. Аристократическое начало кое-где еще борется за свое существование, обновляется притоком натурального аристократизма, подбором новых пород - но третье сословие растворяется в четвертом и вместе с ним становится добычей пятого. Всякого рода "кратии", от аристократии до плутократии, в конце концов будут взяты с бою охлократией. Тощие фараоновы коровы непременно съедят жирных.В чем же коренная сущность простонародья и в чем его отличие от высших классов? Как в химии почти не встречается чистых элементов, а лишь кислоты и щелочи, так и в природе общества: нет аристократии и демократии в чистых их формациях, но можно выделить оба начала особым анализом. Мне кажется, названный вопрос уясняет основные законы биологии. Возьмите начало жизни и конец ее - живую протоплазму и живое организованное существо, человека. Протоплазма почти не расчленена. Это сумма клеток одноформенных и с одинаковыми функциями. Тут достигнуто полное равенство, братство и, возможно, полная свобода. Все клетки служат зачаточными органами всех функций: клетка-демократ обладает тем же зачаточным движением и осязанием, как все остальные, той же способностью усвоения и роста. Полноправие достигнуто поразительное. Тут каждый как все, все как каждый. Но зато и общая жизнь слизняка, и жизнь отдельной клеточки до чрезвычайности мизерна. Осязание у всех одинаково, но ни у кого не выходит из пределов первичного ощущения. Ни у кого не развивается оно в зрение, в слух, в обоняние, в то высшее сознание, которое мы зовем разумом. Демократия в чистом виде - это слизняк, царство протистов Геккеля, из которых развилась жизнь растений. Если жизнь развилась в сложные формы, расцвела красотой и счастьем, то благодаря лишь могущественному, вложенному в природу началу аристократизма. В чем оно?
Оно в том, чтобы от равенства переходить к неравенству, от общего к специальному, от безразличного к строго определенному. Аристократизм есть законченность. В этом его величие и смертный приговор.
VIII
Истинный прогресс общества возможен лишь тогда, когда действует отбор лучших. Нужно, чтобы в каждой великой области труда жизнь выдвигала на первые места наиболее способных. Нужно, чтобы в священники шли люди наиболее религиозные, в офицеры - наиболее мужественные и склонные к войне, в администраторы - наиболее властные, в земледельцы - наиболее склонные к сельской жизни и т. д. Пока действует этот основной распределяющий инстинкт - инстинкт аристократический, инстинкт неравенства, - общество по всем направлениям прогрессирует, накапливает энергию, знание, капитал материальный и духовный. У нас, к сожалению, как во всем христианском свете (в разной степени) этот естественный отбор чрезвычайно спутан и искажен. Искажен он главным образом безумной идеей равенства и общедоступности всего для всех. Теперь для всякой профессии считается достаточным лишь желание и некоторый общеобразовательный ценз. Хотя этот ценз уже в силу своей общеобразовательности решительно ничего не говорит о призвании, о естественной приспособленности юноши к данной профессии, но он часто решает судьбу человека. Общеобразовательный ценз - это дверь, открытая для всех карьер: предполагается, что сама жизнь покажет, годится ли данный человек к избираемой карьере или нет. Жизнь, конечно, и показывает это, но, к сожалению, слишком поздно. Человек долгие годы учится своей специальности, не задавая вопроса, призван ли он к ней. С таким методом так же трудно угадать свое призвание, как случайную карту, вынутую из колоды. Помешанные на идее равенства в подавляющем большинстве не угадывают своего жизненного козыря, и вот почему талантливая раса дает такое страшное количество бездарных людей. На самом деле это не бездарность, а просто неудачничество в чужом призвании. Догадайся иной священник, что по натуре своей он купец, или иной купец, что по натуре своей он техник, - мы имели бы сразу два таланта вместо двух бездарностей.IX
После жизни самое интересное в природе - смерть. Именно она вносит в безбрежный океан счастья бури и крушения. Именно смерть придает жизни ужасающий интерес трагедии. Бессмертные боги вели на Олимпе, если сказать правду, весьма буржуазное и малоосмысленное существование. Не будь под ними злосчастного рода людского, волнуемого страхом смерти, и не составляй человечество вечной игрушки богов - именно в силу смертного страха, - "блаженные" небожители, пожалуй, повесились бы с тоски. Впрочем, у них был особый секрет счастья - вечная молодость, и даже более чем молодость - вечная во всем невинность при постоянном ее нарушении. Я думаю, что истинное название такой невинности - здоровье.Вот благородная религия, которую испробовать я желал бы для какого-нибудь талантливого народа. Основы ее заложены во всех культах, но слишком скрыто. Что такое скрупулезная в отношении омовения и пищи чистота в древнееврейском и отчасти магометанском культе, как не забота о здоровье? Что такое мистическая "чистота" религии Зороастра? Что такое воздержание у буддистов и христианский пост, как не забота о здоровье же? Помните трогательные слова апостола, где он говорит, что с принятием Христа мы воплотили в себя иную, благородную природу и не можем члены своего тела посвящать низким порокам? Древние язычники полагали, что только в здоровом теле живет здоровая душа. Этот естественный - и в силу того гениальный - взгляд перешел в христианство как догмат. Что такое обуздание плоти, как не приведение ее в норму? Цветущее здоровье есть физическая святость, и она сродни душевной. Надо бояться болезней, как преступлений, и преступления лечить, как болезни.