Страница:
Вместе с целым светом Россия стремительно входит в новый, страшно сложный международный век. Поле дипломатии расширилось на весь земной шар. Горизонты раздвинулись, границы стран сделались зыбкими как никогда. Вместо одного Востока у нас явилось несколько Востоков, один опаснее другого. Отдаленные, не граничащие с нами страны начинают, подобно Америке, оказывать тяжелое давление на наши колонии. Дипломатия в этих условиях приобретает характер непрерывной, самой ответственной перед родиной, самой зоркой стражи. Годится ли такая стража из чужих людей?
ОСТАНОВИТЕ БЕГСТВО
ВСЕРОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОЮЗ
ОСТАНОВИТЕ БЕГСТВО
Бегство офицеров из армии необходимо остановить: сказать страшно, до какой степени увеличились местами некомплекты. В то время как в адской войне последней офицеры гибли тысячами - и не бежали, - сейчас, в мирное время, они бегут от каких-то условий хуже шимоз и пулеметов.
Выталкивает из армии не физическая, а нравственная сила, как и притягивает она же. Измените психологические условия офицерской службы - и бегство остановится. Сделайте службу интересной - и бегство остановится. Отодвиньте позор войны и верните почет, сделайте так, чтобы офицер не краснел в обществе и не чувствовал себя неловко даже в своем кругу, - и бегство остановится. Как это сделать? Конечно, панацеей всех военных бед была бы блестящая, победоносная война, но о ней не станем говорить. Будем, если можем, втайне готовиться к ней всеми силами, всей жаждой духа, сделаем ее мечтой хотя бы нескольких поколений, но пока не станем говорить о ней. Есть средства не столь волшебные, как победа, но все же очень серьезные, чтобы удержать армию от развала. Ибо бегство офицеров - ведь это мирная паника, дезорганизация, деморализация всей колоссальной народной силы, что называется армией.
Первое: нужно поставить во главе армии, на посту министра героя, военного генерала, а не штатского. Тут решительно необходимо знаменитое имя, уважаемое, если не обожаемое всей армией. Явись сейчас Скобелев (допустим чудо), с ним вернулась бы потерянная надежда, с ним взошло бы закатившееся солнце веры в себя. Увы, не сумели уберечь великого человека. Но хоть и несчастная война - все-таки она выдвинула ряд блестящих талантов или, по крайней мере, блестящих кандидатур на славу. В растерянном, злосчастном обществе нашем все время идут слухи и толки:
"Слышали? Говорят, Зарубаева [10]назначают в министры". Или: "Есть слухи, что Гершельман [11]приехал". Или: "Что же Мищенко? [12]Ничего не слыхать о нем?" и пр. В бессвязных толках и спорах здесь, внизу, под олимпийскими тучами, чувствуется верный инстинкт народный, vox populi. Народ и общество хотят большого человека на большом месте. Хотят такого, кому каждый солдат от всего сердца отдал бы военную честь. Хотят представителя славы народной - героя.
Невидимое и неведомое, но какое чудесное это могущество - слава! Как тяготение, влекущее темные тела к солнцам, слава немногих притягивает к себе бесчисленные массы. Не только военные, но и все люди во все времена требуют авторитета, моральной власти, требуют блестящих точек, которые повергали бы в гипноз. На чем же основано самое существо власти, как не на очаровании? Чем иным может быть связана буйная воля народов, как не добровольным подчинением некоторым исключительным людям, над челом которых вспыхнул огненный язык славы? Скажут: слава обманчива. Перед войной мы имели знаменитого военного министра. Главнокомандующим имели героя, друга Скобелева. Что же вышло толку? На это я замечу, что слава и тут не обманула. Генерал Куропаткин [13]приобрел славу как талантливый начальник штаба при гениальном полководце. Если бы поверили именно его славе, а не скобелевской, то генерал Куропаткин оправдал бы ее. Когда генерал Куропаткин был назначен главнокомандующим, в Петербурге ходила ядовитая фраза, кажется, Драгомирова: "А кто же в Скобелевы будет назначен при Куропаткине?" - до такой степени в сведущих кругах держалось убеждение, что генерал Куропаткин хорош только на вторые роли. Не слава Куропаткина обманула Россию, а наше неуменье разобраться в ней. Впрочем, знаменитость генерала Куропаткина все-таки принесла огромную пользу: если бы тот же генерал Куропаткин на посту министра не имел никакого имени, никакого обаяния, может быть, наша армия развалилась бы еще до войны и на войне не сумела бы сделать того, что сделала. Все-таки Россия верила в этого человека и выдвинула за десять тысяч верст миллион штыков. Что Россия оказалась с этой силой разбитой, виновата не военная знаменитость генерала Куропаткина, а кое-какие его штатские недостатки - трусость, не перед японцами, а перед петербургскими канцеляриями. Чернила сгубили храброго друга Скобелева, а не вражья кровь!
Итак, появление какого-нибудь знаменитого генерала во главе войск есть первая спасительная мера, чтобы остановить расстройство армии. Г-н Редигер [14], как говорят, почтенный человек, но во всех отношениях незначительный. Никогда, ни при каких условиях он не обещает быть знаменитым, ибо вся карьера его в его возрасте выяснилась. Не боевой генерал - как он может быть вождем героев? Почти "не нюхавший пороха", не переиспытавший великих страстей под громом и хохотом смерти, что такое г-н Редигер со своими профессорскими лекциями, ведомостями, штатами, квитанциями etc, etc? У него, мне кажется, не может быть военной души, как не может быть у моряка морской души, если он не плавал достаточное время в морях, не переживал океанской трепки. Все почтенные познания г-на Редигера книжны. Как свеча на солнце, они мгновенно обращаются из света в тень, они бледнеют перед образованностью боевого опыта, совсем особого. Кому, скажите по правде, интересны ведомости и штаты г-на Редигера? Пусть они совершенно необходимы и кто-то, какой-то чиновник, должен этим заниматься. Но сила армии, сила духа - в интересном, а интересное есть талант, героизм, легенда, слава! Именно в мирное время, когда слагается сила войск, необходимо, чтобы первое место в армии занимал интересный человек. Ибо только такой в состоянии всех заинтересовать своим призванием, притянуть и вовлечь в службу обширный круг подчиненных лиц.
Кроме того, что г-н Редигер ничем не выдается, не имеет за собой ни подвигов, ни военного авторитета, за ним есть то отрицательное качество, что он иностранец. Как финский швед, он вдвойне человек нерусский, ибо у него в соблазнительной близости есть свое особое отечество, особая конституция, особое кресло в гельсингфорском сенате. Более чем вероятно, что г-н Редигер не мечтает об этом кресле: держать в руках армию великой империи заманчивее, чем быть сенатором игрушечного финляндского "государства", - но надо же вникнуть в наши народные интересы. Нельзя держать иностранцев на государственной службе, если это люди небольшого таланта. У больших людей есть внутренний могущественный, неодолимый импульс - призвание. Оно толкает человека на работу, тиранически заставляет доводить работу до совершенства. Остерман [15], Миних [16], Екатерина II были иностранцами, но они чуждой им России служили с превосходным рвением и успехом. Возможно, конечно, что они и любили Россию (в особенности что касается Екатерины, здесь выросшей). Талант привязывается к работе, как к родине своего духа. Спрашивается, есть ли тот же двигатель у посредственных или даже не слишком даровитых иностранцев? Конечно, нет. Они остаются посредственными тружениками, их энергия не может не подавляться постоянным сознанием, что они чужие в стране. Я совершенно понимаю обрусевших инородцев - те еще сойдут за русских. Но можно ли допустить, чтобы немец, считающий себя немцем, поляк, считающий себя поляком, швед, считающий себя шведом, служили русскому национальному и государственному делу с тем же чувством ответственности и жалости за свою землю, как коренные русские? Извините, я этого психологически не допускаю. Самые порядочные, самые добросовестные немцы, поляки, шведы, евреи, если они не враждебны к России, все же не могут не чувствовать себя равнодушными к ней. Представьте себя на службе в Германии, или в Швеции, или в Польше. Неужели вы искренно служили бы этим странам, сознавая, что искренняя служба соседям идет во вред вашей собственной народности? У нас когда-то это понимали, теперь перестали понимать. Прежде понимали, что отдавать жизнь свою можно лишь за нечто священное - за "веру, царя и отечество", а не за оклад и чин. В службе государственной опирались на собственный дух народный, на национальное чувство. Теперь же во все ведомства открыли настежь двери именно для тех национальностей, которые наиболее нам враждебны. Показалось бы странным внедрение каких-нибудь португальцев, испанцев, итальянцев в нашем военном или дипломатическом ведомстве. Но открыли широкий доступ не названным сравнительно безвредным народностям, с которыми мы никогда не воевали, а тевтонам, полякам, шведам, с которыми мы вели тысячелетние войны и ненависть которых к России в иных случаях объяснима лишь наследственной враждой. Говорю: в иных случаях, совершенно допуская исключения, даже блестящие исключения. Но правило, вечное правило, установленное природой, то, что враги суть враги, что чужие люди суть чужие люди и предпочесть их равнодушие своей собственной народной заинтересованности - огромная, прямо гибельная ошибка.
военный министр - финн (лютеранин);
начальник главного штаба - немец (правосл.);
начальник главного военно-судебного управления - поляк (лютеранин);
начальник главного интендантского управления - поляк (лютеранин);
начальник главного управления казачьих войск - немец;
помощник начальника главного инженерного управления - немец, и только в главном артиллерийском управлении и главном военно-медицинском управлении начальники - русские.
Я не называю фамилий - не в них дело. Затем вникните в следующие цифры:
из 12 командующих войсками - 6 инородцы;
из 28 корпусных командиров - 17 инородцы;
из 116 бригадных командиров - 45 инородцы;
из 230 командиров полков - 80 инородцы;
из 58 начальников штаба дивизий - 11 инородцы;
из 28 начальников штаба корпусов - 11 инородцы;
из 77 командиров гвардейских полков - 40 инородцы;
из 28 корпусных интендантов - 9 инородцы.
То есть из 635 начальственных в армии должностей 235 заняты некоренными русскими людьми. Более трети самой важной руководящей, вдохновляющей власти в армии у нас занято людьми, для которых в большей или меньшей степени должна быть чужда Россия.
У нас боятся открытой измены - продажи, например, секретных планов, или отступления, когда нужно наступать, или сдачи, когда нужно держаться крепко. Но есть нечто менее уловимое, но не менее пагубное, - это военный нейтралитет, военное безразличие, военное равнодушие там, где необходимо горячее участие и увлечение. Я боюсь, что чрезмерное количество инородцев, пробравшихся в армию, задолго до отдельных - конечно, редких - случаев измены, может внести в войска ту охлаждающую, роняющую дух стихию, которая называется "посторонним элементом". Будем рассуждать просто. Все знают, как бывает весело и интересно в обществе, где все свои, где все связаны долговременными преданиями родства или дружбы. Но представьте, что в такое общество входит треть или более трети чужих людей, хотя бы чрезвычайно корректных, умеющих держать себя. Как быстро непринужденность сменяется натянутостью и как становится скучно оставаться в таком обществе. Мне кажется, одна из существенных причин бегства офицеров из армии - засилье инородцев, совершенно невольно понижающее дух офицерского быта. В особенности бывает неудобно, когда начальники части - инородцы. Начальники - хозяева своей части. На них лежит нелегкая роль - сделать пребывание в ней интересным. Начальник обязан добиться авторитета среди подчиненных, он обязан воодушевить офицерское общество, втянуть его в живое дело, привить влечение и страсть к нему. Но это, мне кажется, совершенно невозможно вне патриотизма, вне исторических преданий, вне самого разума войны - служения своему народу до отдачи жизни. Скажите, за редкими исключениями, способен ли необруселый немец, или патриот-поляк, или патриот-швед на то, чтобы увлечься русским военным делом и увлечь им русских офицеров? Я сомневаюсь в этом. Слишком большими должны быть актерами эти господа командиры.
Родной язык, родная вера, родная история... Как хотите - помимо крови, которая Бог весть у кого какая, - неужели родное не составляет могущественной моральной силы? Неужели национальность - ничто? Я же думаю, что мы только и гибнем, что от пренебрежения этой основной силой духа - народностью. Понаблюдайте любую военную часть, где внедрились инородцы. Холодно и скучно там. Что-то неуловимое отлетает из лагеря, где треть командиров - чужаки. И песни солдатские как-то иначе звучат, и все повадки службы - ученье и развлеченье - все не то. Инородцев недолюбливают солдаты. Нелюбовь эта разделяется безотчетно и офицерами. Еще в качестве товарищей инородцы, обыкновенно "корректные", бывают недурными сослуживцами. Только скучноваты они и холодноваты. Держатся кружками, своей компанией. Гораздо лучше инородцы в качестве подчиненных (они поддаются дисциплине лучше русских), но всего хуже как начальники. Нередко они напускают в часть, вместе с похвальной требовательностью, такой формализм, такое бездушие, что служить становится одна тоска. Военная служба преимущественно перед всеми держится на идеализме, совершенно бескорыстном, на поэзии дела, на той священной религии патриотизма, без которого солдат - пушечное мясо. Драгомирову приписывают фразу о "святой серой скотине". Она характеризует отношение к армии не русских (вроде Суворова или Скобелева), а инородческих генералов. Мне кажется, химически чистые иностранцы вроде Миниха, Грейга, Барклая де Толли и пр. были бы гораздо выгоднее для армии, чем инородцы. Во-первых, химически чистые иностранцы не могли бы занять 37 процентов начальственного состава: слишком ясной показалась бы опасность такого внедрения. Во-вторых, химически чистые иностранцы принимались бы исключительно из отличных офицеров и для роли лишь инструкторов, не более. Свои же, несколько подкрашенные в русские цвета иноземцы начинают прямо вытеснять русских, нимало не превосходя их ни талантами, ни знанием, ни даже энергией. В теперешнем бегстве из армии, как и из флота, чаще видишь русские фамилии. Инородцы остаются. Русские бегут. Равнодушие первых позволяет им уживаться с какими угодно порядками. Живая любовь к отечеству, наоборот, делает унижение военных сил нестерпимым.
Чтобы остановить бегство офицеров из армии, необходима целая система мер, настойчиво проведенная. Но прежде всего из армии следует изгнать тот нейтралитет к России, который устанавливает инородческое засилье. Равнодушная армия умирает как армия. Как равнодушный оркестр уже не есть оркестр, заслуживающий этого имени, так и дружина воинов, утратившая интерес к войне, - ни в каком случае это не войско. Для восстановления нашей поникшей армии, как и флота, нужно выдвинуть одушевленных русских людей, людей-патриотов, которые сумели бы внести с собой утерянное теперь чувство любви к отечеству и народной гордости.
Россия чрезвычайно много обязана иностранцам своею старой военной славой. Но в старину мы, как теперь японцы, брали чужое искусство войны, чужие орудия, чужую тактику и т. п., оставаясь сами хозяевами добытого материала. Принимали в небольшом количестве и людей, но исключительно талантливых, как Барклай, Дибич, Багратион и пр. В небольшой дозе каждый яд - лекарство, в значительной - причина смерти. Петр и Екатерина брали от Европы все, что могли, но в состав власти допускали исключительно русских людей. Засилье немцев, поляков, шведов стало слагаться позже. К эпохе Ермолова русским талантам уже казалось тяжело и оскорбительно это засилье, и они с горькой иронией просили "производства в немцы". И вот какая сложилась линия нашей судьбы: до эпохи Ермолова Россия гремела победами, с тех же пор быстро начала разучиваться побеждать. Наконец - при 25 процентах русских в высшем военном управлении - знамена тысячелетней державы, угрожавшей двум материкам, совсем поникли.
10 февраля
Выталкивает из армии не физическая, а нравственная сила, как и притягивает она же. Измените психологические условия офицерской службы - и бегство остановится. Сделайте службу интересной - и бегство остановится. Отодвиньте позор войны и верните почет, сделайте так, чтобы офицер не краснел в обществе и не чувствовал себя неловко даже в своем кругу, - и бегство остановится. Как это сделать? Конечно, панацеей всех военных бед была бы блестящая, победоносная война, но о ней не станем говорить. Будем, если можем, втайне готовиться к ней всеми силами, всей жаждой духа, сделаем ее мечтой хотя бы нескольких поколений, но пока не станем говорить о ней. Есть средства не столь волшебные, как победа, но все же очень серьезные, чтобы удержать армию от развала. Ибо бегство офицеров - ведь это мирная паника, дезорганизация, деморализация всей колоссальной народной силы, что называется армией.
Первое: нужно поставить во главе армии, на посту министра героя, военного генерала, а не штатского. Тут решительно необходимо знаменитое имя, уважаемое, если не обожаемое всей армией. Явись сейчас Скобелев (допустим чудо), с ним вернулась бы потерянная надежда, с ним взошло бы закатившееся солнце веры в себя. Увы, не сумели уберечь великого человека. Но хоть и несчастная война - все-таки она выдвинула ряд блестящих талантов или, по крайней мере, блестящих кандидатур на славу. В растерянном, злосчастном обществе нашем все время идут слухи и толки:
"Слышали? Говорят, Зарубаева [10]назначают в министры". Или: "Есть слухи, что Гершельман [11]приехал". Или: "Что же Мищенко? [12]Ничего не слыхать о нем?" и пр. В бессвязных толках и спорах здесь, внизу, под олимпийскими тучами, чувствуется верный инстинкт народный, vox populi. Народ и общество хотят большого человека на большом месте. Хотят такого, кому каждый солдат от всего сердца отдал бы военную честь. Хотят представителя славы народной - героя.
Невидимое и неведомое, но какое чудесное это могущество - слава! Как тяготение, влекущее темные тела к солнцам, слава немногих притягивает к себе бесчисленные массы. Не только военные, но и все люди во все времена требуют авторитета, моральной власти, требуют блестящих точек, которые повергали бы в гипноз. На чем же основано самое существо власти, как не на очаровании? Чем иным может быть связана буйная воля народов, как не добровольным подчинением некоторым исключительным людям, над челом которых вспыхнул огненный язык славы? Скажут: слава обманчива. Перед войной мы имели знаменитого военного министра. Главнокомандующим имели героя, друга Скобелева. Что же вышло толку? На это я замечу, что слава и тут не обманула. Генерал Куропаткин [13]приобрел славу как талантливый начальник штаба при гениальном полководце. Если бы поверили именно его славе, а не скобелевской, то генерал Куропаткин оправдал бы ее. Когда генерал Куропаткин был назначен главнокомандующим, в Петербурге ходила ядовитая фраза, кажется, Драгомирова: "А кто же в Скобелевы будет назначен при Куропаткине?" - до такой степени в сведущих кругах держалось убеждение, что генерал Куропаткин хорош только на вторые роли. Не слава Куропаткина обманула Россию, а наше неуменье разобраться в ней. Впрочем, знаменитость генерала Куропаткина все-таки принесла огромную пользу: если бы тот же генерал Куропаткин на посту министра не имел никакого имени, никакого обаяния, может быть, наша армия развалилась бы еще до войны и на войне не сумела бы сделать того, что сделала. Все-таки Россия верила в этого человека и выдвинула за десять тысяч верст миллион штыков. Что Россия оказалась с этой силой разбитой, виновата не военная знаменитость генерала Куропаткина, а кое-какие его штатские недостатки - трусость, не перед японцами, а перед петербургскими канцеляриями. Чернила сгубили храброго друга Скобелева, а не вражья кровь!
Итак, появление какого-нибудь знаменитого генерала во главе войск есть первая спасительная мера, чтобы остановить расстройство армии. Г-н Редигер [14], как говорят, почтенный человек, но во всех отношениях незначительный. Никогда, ни при каких условиях он не обещает быть знаменитым, ибо вся карьера его в его возрасте выяснилась. Не боевой генерал - как он может быть вождем героев? Почти "не нюхавший пороха", не переиспытавший великих страстей под громом и хохотом смерти, что такое г-н Редигер со своими профессорскими лекциями, ведомостями, штатами, квитанциями etc, etc? У него, мне кажется, не может быть военной души, как не может быть у моряка морской души, если он не плавал достаточное время в морях, не переживал океанской трепки. Все почтенные познания г-на Редигера книжны. Как свеча на солнце, они мгновенно обращаются из света в тень, они бледнеют перед образованностью боевого опыта, совсем особого. Кому, скажите по правде, интересны ведомости и штаты г-на Редигера? Пусть они совершенно необходимы и кто-то, какой-то чиновник, должен этим заниматься. Но сила армии, сила духа - в интересном, а интересное есть талант, героизм, легенда, слава! Именно в мирное время, когда слагается сила войск, необходимо, чтобы первое место в армии занимал интересный человек. Ибо только такой в состоянии всех заинтересовать своим призванием, притянуть и вовлечь в службу обширный круг подчиненных лиц.
Кроме того, что г-н Редигер ничем не выдается, не имеет за собой ни подвигов, ни военного авторитета, за ним есть то отрицательное качество, что он иностранец. Как финский швед, он вдвойне человек нерусский, ибо у него в соблазнительной близости есть свое особое отечество, особая конституция, особое кресло в гельсингфорском сенате. Более чем вероятно, что г-н Редигер не мечтает об этом кресле: держать в руках армию великой империи заманчивее, чем быть сенатором игрушечного финляндского "государства", - но надо же вникнуть в наши народные интересы. Нельзя держать иностранцев на государственной службе, если это люди небольшого таланта. У больших людей есть внутренний могущественный, неодолимый импульс - призвание. Оно толкает человека на работу, тиранически заставляет доводить работу до совершенства. Остерман [15], Миних [16], Екатерина II были иностранцами, но они чуждой им России служили с превосходным рвением и успехом. Возможно, конечно, что они и любили Россию (в особенности что касается Екатерины, здесь выросшей). Талант привязывается к работе, как к родине своего духа. Спрашивается, есть ли тот же двигатель у посредственных или даже не слишком даровитых иностранцев? Конечно, нет. Они остаются посредственными тружениками, их энергия не может не подавляться постоянным сознанием, что они чужие в стране. Я совершенно понимаю обрусевших инородцев - те еще сойдут за русских. Но можно ли допустить, чтобы немец, считающий себя немцем, поляк, считающий себя поляком, швед, считающий себя шведом, служили русскому национальному и государственному делу с тем же чувством ответственности и жалости за свою землю, как коренные русские? Извините, я этого психологически не допускаю. Самые порядочные, самые добросовестные немцы, поляки, шведы, евреи, если они не враждебны к России, все же не могут не чувствовать себя равнодушными к ней. Представьте себя на службе в Германии, или в Швеции, или в Польше. Неужели вы искренно служили бы этим странам, сознавая, что искренняя служба соседям идет во вред вашей собственной народности? У нас когда-то это понимали, теперь перестали понимать. Прежде понимали, что отдавать жизнь свою можно лишь за нечто священное - за "веру, царя и отечество", а не за оклад и чин. В службе государственной опирались на собственный дух народный, на национальное чувство. Теперь же во все ведомства открыли настежь двери именно для тех национальностей, которые наиболее нам враждебны. Показалось бы странным внедрение каких-нибудь португальцев, испанцев, итальянцев в нашем военном или дипломатическом ведомстве. Но открыли широкий доступ не названным сравнительно безвредным народностям, с которыми мы никогда не воевали, а тевтонам, полякам, шведам, с которыми мы вели тысячелетние войны и ненависть которых к России в иных случаях объяснима лишь наследственной враждой. Говорю: в иных случаях, совершенно допуская исключения, даже блестящие исключения. Но правило, вечное правило, установленное природой, то, что враги суть враги, что чужие люди суть чужие люди и предпочесть их равнодушие своей собственной народной заинтересованности - огромная, прямо гибельная ошибка.
Нейтралитет в армии
Я понимаю, что этот вопрос крайне деликатен и что касаться его нужно бережно, щадя не только искренние, но даже фальшивые самолюбия. Но надо же как-нибудь подойти к важному вопросу и попытаться остановить на нем внимание общества. Вопрос грозный, самого трагического значения. Отчего бегут офицеры из армии? Почему служба, казавшаяся прежде столь почетной, потеряла способность заинтересовывать, привлекать к себе? Почему в такой опасной степени понизился интерес к военному делу? В числе очень многих других причин, которых я коснусь особо, позвольте указать и эту - слишком неосторожное допущение в армию (и флот) чужого, инородческого элемента, равнодушного безотчетно, без всякой измены, но и без того, что противоположно измене, - без глубокого чувства народности и почвенной связи с ней. Неужели ровно ничего не значит факт, что в составе нашего военного управления только 25 процентов русских? Именно:военный министр - финн (лютеранин);
начальник главного штаба - немец (правосл.);
начальник главного военно-судебного управления - поляк (лютеранин);
начальник главного интендантского управления - поляк (лютеранин);
начальник главного управления казачьих войск - немец;
помощник начальника главного инженерного управления - немец, и только в главном артиллерийском управлении и главном военно-медицинском управлении начальники - русские.
Я не называю фамилий - не в них дело. Затем вникните в следующие цифры:
из 12 командующих войсками - 6 инородцы;
из 28 корпусных командиров - 17 инородцы;
из 116 бригадных командиров - 45 инородцы;
из 230 командиров полков - 80 инородцы;
из 58 начальников штаба дивизий - 11 инородцы;
из 28 начальников штаба корпусов - 11 инородцы;
из 77 командиров гвардейских полков - 40 инородцы;
из 28 корпусных интендантов - 9 инородцы.
То есть из 635 начальственных в армии должностей 235 заняты некоренными русскими людьми. Более трети самой важной руководящей, вдохновляющей власти в армии у нас занято людьми, для которых в большей или меньшей степени должна быть чужда Россия.
У нас боятся открытой измены - продажи, например, секретных планов, или отступления, когда нужно наступать, или сдачи, когда нужно держаться крепко. Но есть нечто менее уловимое, но не менее пагубное, - это военный нейтралитет, военное безразличие, военное равнодушие там, где необходимо горячее участие и увлечение. Я боюсь, что чрезмерное количество инородцев, пробравшихся в армию, задолго до отдельных - конечно, редких - случаев измены, может внести в войска ту охлаждающую, роняющую дух стихию, которая называется "посторонним элементом". Будем рассуждать просто. Все знают, как бывает весело и интересно в обществе, где все свои, где все связаны долговременными преданиями родства или дружбы. Но представьте, что в такое общество входит треть или более трети чужих людей, хотя бы чрезвычайно корректных, умеющих держать себя. Как быстро непринужденность сменяется натянутостью и как становится скучно оставаться в таком обществе. Мне кажется, одна из существенных причин бегства офицеров из армии - засилье инородцев, совершенно невольно понижающее дух офицерского быта. В особенности бывает неудобно, когда начальники части - инородцы. Начальники - хозяева своей части. На них лежит нелегкая роль - сделать пребывание в ней интересным. Начальник обязан добиться авторитета среди подчиненных, он обязан воодушевить офицерское общество, втянуть его в живое дело, привить влечение и страсть к нему. Но это, мне кажется, совершенно невозможно вне патриотизма, вне исторических преданий, вне самого разума войны - служения своему народу до отдачи жизни. Скажите, за редкими исключениями, способен ли необруселый немец, или патриот-поляк, или патриот-швед на то, чтобы увлечься русским военным делом и увлечь им русских офицеров? Я сомневаюсь в этом. Слишком большими должны быть актерами эти господа командиры.
Родной язык, родная вера, родная история... Как хотите - помимо крови, которая Бог весть у кого какая, - неужели родное не составляет могущественной моральной силы? Неужели национальность - ничто? Я же думаю, что мы только и гибнем, что от пренебрежения этой основной силой духа - народностью. Понаблюдайте любую военную часть, где внедрились инородцы. Холодно и скучно там. Что-то неуловимое отлетает из лагеря, где треть командиров - чужаки. И песни солдатские как-то иначе звучат, и все повадки службы - ученье и развлеченье - все не то. Инородцев недолюбливают солдаты. Нелюбовь эта разделяется безотчетно и офицерами. Еще в качестве товарищей инородцы, обыкновенно "корректные", бывают недурными сослуживцами. Только скучноваты они и холодноваты. Держатся кружками, своей компанией. Гораздо лучше инородцы в качестве подчиненных (они поддаются дисциплине лучше русских), но всего хуже как начальники. Нередко они напускают в часть, вместе с похвальной требовательностью, такой формализм, такое бездушие, что служить становится одна тоска. Военная служба преимущественно перед всеми держится на идеализме, совершенно бескорыстном, на поэзии дела, на той священной религии патриотизма, без которого солдат - пушечное мясо. Драгомирову приписывают фразу о "святой серой скотине". Она характеризует отношение к армии не русских (вроде Суворова или Скобелева), а инородческих генералов. Мне кажется, химически чистые иностранцы вроде Миниха, Грейга, Барклая де Толли и пр. были бы гораздо выгоднее для армии, чем инородцы. Во-первых, химически чистые иностранцы не могли бы занять 37 процентов начальственного состава: слишком ясной показалась бы опасность такого внедрения. Во-вторых, химически чистые иностранцы принимались бы исключительно из отличных офицеров и для роли лишь инструкторов, не более. Свои же, несколько подкрашенные в русские цвета иноземцы начинают прямо вытеснять русских, нимало не превосходя их ни талантами, ни знанием, ни даже энергией. В теперешнем бегстве из армии, как и из флота, чаще видишь русские фамилии. Инородцы остаются. Русские бегут. Равнодушие первых позволяет им уживаться с какими угодно порядками. Живая любовь к отечеству, наоборот, делает унижение военных сил нестерпимым.
Чтобы остановить бегство офицеров из армии, необходима целая система мер, настойчиво проведенная. Но прежде всего из армии следует изгнать тот нейтралитет к России, который устанавливает инородческое засилье. Равнодушная армия умирает как армия. Как равнодушный оркестр уже не есть оркестр, заслуживающий этого имени, так и дружина воинов, утратившая интерес к войне, - ни в каком случае это не войско. Для восстановления нашей поникшей армии, как и флота, нужно выдвинуть одушевленных русских людей, людей-патриотов, которые сумели бы внести с собой утерянное теперь чувство любви к отечеству и народной гордости.
Россия чрезвычайно много обязана иностранцам своею старой военной славой. Но в старину мы, как теперь японцы, брали чужое искусство войны, чужие орудия, чужую тактику и т. п., оставаясь сами хозяевами добытого материала. Принимали в небольшом количестве и людей, но исключительно талантливых, как Барклай, Дибич, Багратион и пр. В небольшой дозе каждый яд - лекарство, в значительной - причина смерти. Петр и Екатерина брали от Европы все, что могли, но в состав власти допускали исключительно русских людей. Засилье немцев, поляков, шведов стало слагаться позже. К эпохе Ермолова русским талантам уже казалось тяжело и оскорбительно это засилье, и они с горькой иронией просили "производства в немцы". И вот какая сложилась линия нашей судьбы: до эпохи Ермолова Россия гремела победами, с тех же пор быстро начала разучиваться побеждать. Наконец - при 25 процентах русских в высшем военном управлении - знамена тысячелетней державы, угрожавшей двум материкам, совсем поникли.
10 февраля
ВСЕРОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОЮЗ
До чего дошла Россия: "Среди гогочущей толпы евреев в Одессе шла собака, увенчанная императорской короной на голове, и к хвосту ее был прикреплен русский национальный флаг". Это в свое время было напечатано в газетах, и это подтвердил на днях с дрожью негодования старый граф Коновницын
[17]на одном из собраний съезда Союза русского народа. "Не стерпел поругания Родины простой народ русский и наказал негодяев!" С этого и начался погром.
До чего дошла Россия: в древнем Киеве, матери городов русских, гогочущая толпа евреев срывала со зданий правительственных мест императорские вензеля и оторвала императорскую корону, бросив в грязь. Не вынесло натерпевшееся обид сердце русское, и начался народный самосуд.
До чего дошла Россия: портреты Государя во множестве городов и местечек рвались евреями в клочья. Портреты эти выносили за город, расстреливали, топтали. В одном громадном зале среди многотысячной толпы какой-то еврей проткнул лицо Государя и вставил в отверстие портрета свое лицо: "Вот вам царь". "Мы вам дали Бога, дадим и царя!" - кричали евреи.
Что делали власти в эти дни гнусного издевательства над Россией? Они струсили, они почти сдались бунту, они по требованию жидов выпускали бунтарей из тюрем. Единственно, о чем они заботились, - это о том, чтобы войска "не раздражали" бунтующую чернь еврейскую своим вмешательством. С разрешения русского начальства или с благосклонного попущения на юге России сложилась еврейская вооруженная самооборона - до сорока тысяч снабженных браунингами обнаглевших жидков. И когда покинутый властью народ не вытерпел и пытался дать отпор евреям, русские войска высылались, чтобы дать отпор русским.
До чего дошла Россия - это ясно видно из прошедшего в Киеве громадного процесса о погроме, бывшем в октябре 1905 года. То, что Россия разгромлена на Дальнем Востоке, испытав неслыханные поражения, - это объяснимо до некоторой степени превосходством неприятельских сил, отдаленностью театра войны, случайными несчастиями - вроде неудачного главнокомандующего и плохих генералов. Внешний разгром - вещь страшная, но нет страны, которая в тысячелетней своей истории не переживала бы его не раз. Но внутреннее наше унижение? Но возможность видеть корону царскую на голове собаки и знамя нации на ее хвосте? Чем это-то объяснить и как к этому должна отнестись Россия?
Пусть люди русские с душой и сердцем запомнят эту одесскую собаку. Она символ. Она должна быть выделена из хаоса возмутительных безобразий как мистический иероглиф, как грозное предостережение народу, изменяющему Родине. Подумайте, ведь это кошмар: только в горячечном бреду может присниться собака в короне. Ужас в том, что это был не сон, а живая действительность средь бела дня, среди многотысячной толпы, на улицах одного из огромнейших русских городов, в ближайшем присутствии больших военных сил. Все это было так недавно, что в смысле факта остается и теперь. Тот дух восстания против России, что прорвался в гнусном кощунстве над короной, не исчез, он не мог исчезнуть в два года.
Ежедневные телеграммы об убийствах на юге, о продолжающейся инородческой агитации, о забастовках и беспорядках убедительно доказывают, что гибельное брожение длится, что притихшая злоба копится - для новых взрывов. Не видит этого, не желая видеть, лишь кадетствующая наша бюрократия - та бюрократия, что задолго до позорной войны готовила "неготовность" к ней. Что касается не казенных, не обездушенных канцелярией русских людей, то сознание их просыпается с каждым днем. Такие преступления, как случай с одесской собакой, заставляют открывать глаза в одно мгновение миллионы дремлющего народа. Есть слова, есть жесты, которые бесконечно красноречивее целых томов. Тогда, в эпоху октябрьской революции, множество людей русских сразу поняли, к чему клонит дело. Дело клонило к тому, чтобы развенчать державную Россию, сорвать тысячелетнюю корону с головы народной, унизить ее историческое величие, нажитое предками, завладеть властью над одним из величайших народов в мире и заставить его служить той разноплеменной еврейско-польско-немецко-шведской инородчине, что, когда-то плохо покоренная, давно протерлась к верхам власти и уже посягает на венец царский. Простой народ, обладающий естественным разумом, понял ход вещей вернее, нежели интеллигенция, состоящая у инородцев в моральном рабстве. В отпор инородческому бунту выступила древнерусская верность Родине. Как это всегда бывает во времена упадка власти, народу самому пришлось обдумывать защиту государственности, восстановление ее. Немудрено, что в столь широкой стране, разрозненной и захваченной инородцами, отпор народный слагается не сразу и не в тех классически чистых формах, которые удовлетворили бы всех патриотов. На натиск анархии русский народ ответил тоже пока анархически. Самые острые атаки народ отразил погромами, которые, как всякий самосуд, ужасны и могут быть поняты лишь как самозащита. Вслед за погромами по всей России всколыхнулось патриотическое брожение и начали организовываться бытовые национальные союзы. Самый крупный - Союз русского народа, - как говорят, насчитывает уже до 11 500 отделов и до нескольких миллионов людей, связанных одной верой. Кроме него, существуют ранее открывшаяся партия Русского собрания и позже открывшиеся патриотические общества - Всероссийского православного союза, монархистов, Святого архистратига Михаила и пр.
Я писал не раз об отрицательных сторонах самой крупной патриотической организации. Я предсказывал раздор в ней (предсказать раздор в любой русской партии не представляет какого-либо пророчества). Но раздор вовсе не есть разложение. Подобно бурному процессу, вырабатывающему вино, раздор в среде партий доказывает часто жизненность их и способность к действительному сложению. Чрезвычайно грустные, не делающие чести обеим сторонам ссоры г-д Пуришкевича [18], Дубровина [19], о. Илиодора, о. Восторгова [20]и пр. утешительны в том смысле, что кипучая вражда несродных элементов должна очистить от них общий лагерь и повести к искреннему успокоению. Гораздо хуже теперешних дрязг был бы искусственный, лицемерный мир, механическое согласие, основанное на сделке. Честнее и полезнее для общего дела, если разнородное разойдется и обособится. Я не знаю лично почти ни одного из вождей патриотических партий, но мне кажется, раздоры их (кроме темперамента, составляющего скорее достоинство, чем недостаток) объясняются желанием каждого сколько-нибудь выдающегося человека играть непременно первую роль. Это уже скорее недостаток, чем достоинство, но вещь, однако, неизбежная, с которой приходится мириться. Играть первую роль всем нельзя, начинается дробление партии, напоминающее почкование клеток. Г-н Пуришкевич заводит свой союз, о. Восторгов - свой и т. д. Беды особенной в этом нет, если только удельные патриотические союзы, подобно удельным княжествам Древней Руси, не вступят между собой в междоусобия, забыв об общей родине.
У меня лично никогда не было желания ни завести свою партию, ни занять видное место в одной из возникших. Но я давно проповедую о необходимости создания русской национальной партии приблизительно тех умеренных взглядов, которых я держусь. В своих статьях я называл такую партию "великорусской", полагая, что великорусское начало в нашей истории преобладает и что оно одно является государственно-творческим, объединяя все славянские племена востока Европы под священным именем России. Я глубоко убежден, что племенная тождественность русско-славянских племен, единство языка и веры и многовековое единство истории не дают ни разумного, ни нравственного права создавать несколько России, когда самой природой установлена лишь одна Россия. Это понимали наши московские государи Рюриковичи. Будучи великороссами и царствуя в Великороссии, они именовали себя "всея Великия и Малыя и Белыя Руси царями и самодержцами". Великорусский принцип искони был принципом всероссийским, что установлено в первом определении нашей государственности - в титуле монарха. Он именуется не русским, а всероссийским императором. Мне кажется, национальная русская партия может принять тот же объединительный титул, то есть именоваться как Всероссийский народный союз. Великорусский по языку и государственности, союз этот будет давать одинаковое место южнорусам и западнорусам, лишь бы они искренно считали себя русскими, родными детьми одной и неделимой матери нашей - России.
До чего дошла Россия: в древнем Киеве, матери городов русских, гогочущая толпа евреев срывала со зданий правительственных мест императорские вензеля и оторвала императорскую корону, бросив в грязь. Не вынесло натерпевшееся обид сердце русское, и начался народный самосуд.
До чего дошла Россия: портреты Государя во множестве городов и местечек рвались евреями в клочья. Портреты эти выносили за город, расстреливали, топтали. В одном громадном зале среди многотысячной толпы какой-то еврей проткнул лицо Государя и вставил в отверстие портрета свое лицо: "Вот вам царь". "Мы вам дали Бога, дадим и царя!" - кричали евреи.
Что делали власти в эти дни гнусного издевательства над Россией? Они струсили, они почти сдались бунту, они по требованию жидов выпускали бунтарей из тюрем. Единственно, о чем они заботились, - это о том, чтобы войска "не раздражали" бунтующую чернь еврейскую своим вмешательством. С разрешения русского начальства или с благосклонного попущения на юге России сложилась еврейская вооруженная самооборона - до сорока тысяч снабженных браунингами обнаглевших жидков. И когда покинутый властью народ не вытерпел и пытался дать отпор евреям, русские войска высылались, чтобы дать отпор русским.
До чего дошла Россия - это ясно видно из прошедшего в Киеве громадного процесса о погроме, бывшем в октябре 1905 года. То, что Россия разгромлена на Дальнем Востоке, испытав неслыханные поражения, - это объяснимо до некоторой степени превосходством неприятельских сил, отдаленностью театра войны, случайными несчастиями - вроде неудачного главнокомандующего и плохих генералов. Внешний разгром - вещь страшная, но нет страны, которая в тысячелетней своей истории не переживала бы его не раз. Но внутреннее наше унижение? Но возможность видеть корону царскую на голове собаки и знамя нации на ее хвосте? Чем это-то объяснить и как к этому должна отнестись Россия?
Пусть люди русские с душой и сердцем запомнят эту одесскую собаку. Она символ. Она должна быть выделена из хаоса возмутительных безобразий как мистический иероглиф, как грозное предостережение народу, изменяющему Родине. Подумайте, ведь это кошмар: только в горячечном бреду может присниться собака в короне. Ужас в том, что это был не сон, а живая действительность средь бела дня, среди многотысячной толпы, на улицах одного из огромнейших русских городов, в ближайшем присутствии больших военных сил. Все это было так недавно, что в смысле факта остается и теперь. Тот дух восстания против России, что прорвался в гнусном кощунстве над короной, не исчез, он не мог исчезнуть в два года.
Ежедневные телеграммы об убийствах на юге, о продолжающейся инородческой агитации, о забастовках и беспорядках убедительно доказывают, что гибельное брожение длится, что притихшая злоба копится - для новых взрывов. Не видит этого, не желая видеть, лишь кадетствующая наша бюрократия - та бюрократия, что задолго до позорной войны готовила "неготовность" к ней. Что касается не казенных, не обездушенных канцелярией русских людей, то сознание их просыпается с каждым днем. Такие преступления, как случай с одесской собакой, заставляют открывать глаза в одно мгновение миллионы дремлющего народа. Есть слова, есть жесты, которые бесконечно красноречивее целых томов. Тогда, в эпоху октябрьской революции, множество людей русских сразу поняли, к чему клонит дело. Дело клонило к тому, чтобы развенчать державную Россию, сорвать тысячелетнюю корону с головы народной, унизить ее историческое величие, нажитое предками, завладеть властью над одним из величайших народов в мире и заставить его служить той разноплеменной еврейско-польско-немецко-шведской инородчине, что, когда-то плохо покоренная, давно протерлась к верхам власти и уже посягает на венец царский. Простой народ, обладающий естественным разумом, понял ход вещей вернее, нежели интеллигенция, состоящая у инородцев в моральном рабстве. В отпор инородческому бунту выступила древнерусская верность Родине. Как это всегда бывает во времена упадка власти, народу самому пришлось обдумывать защиту государственности, восстановление ее. Немудрено, что в столь широкой стране, разрозненной и захваченной инородцами, отпор народный слагается не сразу и не в тех классически чистых формах, которые удовлетворили бы всех патриотов. На натиск анархии русский народ ответил тоже пока анархически. Самые острые атаки народ отразил погромами, которые, как всякий самосуд, ужасны и могут быть поняты лишь как самозащита. Вслед за погромами по всей России всколыхнулось патриотическое брожение и начали организовываться бытовые национальные союзы. Самый крупный - Союз русского народа, - как говорят, насчитывает уже до 11 500 отделов и до нескольких миллионов людей, связанных одной верой. Кроме него, существуют ранее открывшаяся партия Русского собрания и позже открывшиеся патриотические общества - Всероссийского православного союза, монархистов, Святого архистратига Михаила и пр.
Я писал не раз об отрицательных сторонах самой крупной патриотической организации. Я предсказывал раздор в ней (предсказать раздор в любой русской партии не представляет какого-либо пророчества). Но раздор вовсе не есть разложение. Подобно бурному процессу, вырабатывающему вино, раздор в среде партий доказывает часто жизненность их и способность к действительному сложению. Чрезвычайно грустные, не делающие чести обеим сторонам ссоры г-д Пуришкевича [18], Дубровина [19], о. Илиодора, о. Восторгова [20]и пр. утешительны в том смысле, что кипучая вражда несродных элементов должна очистить от них общий лагерь и повести к искреннему успокоению. Гораздо хуже теперешних дрязг был бы искусственный, лицемерный мир, механическое согласие, основанное на сделке. Честнее и полезнее для общего дела, если разнородное разойдется и обособится. Я не знаю лично почти ни одного из вождей патриотических партий, но мне кажется, раздоры их (кроме темперамента, составляющего скорее достоинство, чем недостаток) объясняются желанием каждого сколько-нибудь выдающегося человека играть непременно первую роль. Это уже скорее недостаток, чем достоинство, но вещь, однако, неизбежная, с которой приходится мириться. Играть первую роль всем нельзя, начинается дробление партии, напоминающее почкование клеток. Г-н Пуришкевич заводит свой союз, о. Восторгов - свой и т. д. Беды особенной в этом нет, если только удельные патриотические союзы, подобно удельным княжествам Древней Руси, не вступят между собой в междоусобия, забыв об общей родине.
У меня лично никогда не было желания ни завести свою партию, ни занять видное место в одной из возникших. Но я давно проповедую о необходимости создания русской национальной партии приблизительно тех умеренных взглядов, которых я держусь. В своих статьях я называл такую партию "великорусской", полагая, что великорусское начало в нашей истории преобладает и что оно одно является государственно-творческим, объединяя все славянские племена востока Европы под священным именем России. Я глубоко убежден, что племенная тождественность русско-славянских племен, единство языка и веры и многовековое единство истории не дают ни разумного, ни нравственного права создавать несколько России, когда самой природой установлена лишь одна Россия. Это понимали наши московские государи Рюриковичи. Будучи великороссами и царствуя в Великороссии, они именовали себя "всея Великия и Малыя и Белыя Руси царями и самодержцами". Великорусский принцип искони был принципом всероссийским, что установлено в первом определении нашей государственности - в титуле монарха. Он именуется не русским, а всероссийским императором. Мне кажется, национальная русская партия может принять тот же объединительный титул, то есть именоваться как Всероссийский народный союз. Великорусский по языку и государственности, союз этот будет давать одинаковое место южнорусам и западнорусам, лишь бы они искренно считали себя русскими, родными детьми одной и неделимой матери нашей - России.