Страница:
Путешествуя по Европе, требовал, чтоб никто не смел смотреть на него, чтоб дороги и улицы, когда он проезжал по ним, были пусты. Входил и выходил из домов потайными ходами. Посещал музеи ночью. Однажды в Голландии, когда ему нужно было пройти через залу, где заседали члены Генеральных, Штатов,- просил, чтобы президент велел им повернуться спиною; а когда те, из уважения к царю, отказались,- стащил себе на нос парик, быстро прошел через залу, прихожую и сбежал по лестнице. Катаясь в Амстердаме по каналу и видя, что лодка с любопытными хочет приблизиться,- пришел в такое бешенство, что бросил в голову кормчего две пустые бутылки и едва не раскроил ему черепа. Настоящий дикарьканнибал. В просвещенном европейце - русский леший.
Дикарь и дитя. Впрочем, все вообще русские - дети. Царь среди них только притворяется взрослым. Никогда не забуду, как на сельской ярмарке близ Вольфенбюттеля герой Полтавы ездил верхом на деревянных лошадках дрянной карусели, ловил медные кольца палочкой и забавлялся, как маленький мальчик.
Дети жестоки. Любимая забава царя - принуждать людей к противоестественному: кто не терпит вина, масла, сыра, устриц, уксуса, тому он, при всяком удобном случае, наполняет этим рот насильно. Щекочет боящихся щекотки. Многие, чтоб угодить ему, нарочно притворяЮтся, что не выносят того, чем он любит дразнить. Иногда эти шутки ужасны, особенно во время святочных попоек, так называемого славления. "Сия потеха Святок,- говорил мне один старый боярин,- так происхоДИТ трудная, что многие к тем дням приуготовляются, Как бы к смерти". Таскают людей на канате из проруби в прорубь. Сажают голым задом на лед. Спаивают до Смерти.
Так, играя с людьми, существо иной породы, фавн Или кентавр, калечит их и убивает нечаянно. В Лейдене, в анатомическом театре, наблюдая, как пропитывают терпентином обнаженные мускулы трупа и заметив крайнее отвращение в одном из своих русских спутников, царь схватил его за шиворот, пригнул к столу и заставил оторвать зубами мускул от трупа. Иногда почти невозможно решить, где в этих шутках кончается детская резвость и начинается зверская лютость.
Вместе с дикою застенчивостью - дикое бесстыдство, особенно с женщинами.
"Il faut que Sa Majeste ait dans ie corps une legion de demons de luxure. Мне кажется, что в теле его величества целый легион демонов похоти",- говорит лейб-медик Блюментрост. Он полагает, что "скорбутика" царя происходит от другой застарелой болезни, которую получил он в ранней молодости.
По выражению одного русской) из новых, у царя "политическое снисхождение к плотским грехам". Чем больше грехов, тем больше рекрут - а они ему нужны. Для него самого любовь - "только побуждение натуры". Однажды в Англии, по поводу жалобы одной куртизанки, недовольной подарком в пятьсот гиней, он сказал Меншикову: "Ты думаешь, что и я такой же мот, как ты? За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом; а эта худо служила - сам знаешь чем!"
Царица совсем не ревнива. Он рассказывает ей все свои похождения, но всегда кончает с любезностью: "ты все-таки лучше всех, Катенька!"
О денщиках царя ходят странные слухи. Один из них, генерал Ягужинский, угодил, будто бы, царю такими средствами, о которых неудобно говорить. Красавец Лефорт, по слову одного здешнего старичка-любезника, находился у царя "в столь крайней конфиденции интриг амурных", что они имели общую любовницу. Говорят, и царица, прежде чем сойтись с царем, была любовницей Меншикова, который заменил Лефорта. Меншиков, этот "муж из подлости происшедший", который, по изречению самого царя, "в беззаконии зачат, во грехах рожден матерью и в плутовстве скончает живот свой",- имеет над ним почти непонятную власть. Царь, бывало, бьет его, как собаку, повалит и топчет ногами; кажется, всему конец; а глядишь - опять помирились и целуются. Я собственными ушами слышала, как царь называл его своим "Алексашею миленьким", "дитятком сердешненьким" (sein Herzenkind), и тот отвечал ему тем же. Этот бывший уличный пирожник дошел до такой наглости, что однажды, правда, во хмелю, сказал царевичу: "Не видать тебе короны, как ушей своих. Она моя!" 8 октября
Сегодня хоронили одну голландскую купчиху, страдавшую водянкою. Царь собственноручно сделал ей операцию, выпустил воду. Она, говорят, умерла не столько от болезни, сколько от операции. Царь был на похоронах и на поминках. Пил и веселился. Считает себя великим хирургом. Всегда носит готовальню с ланцетами. Все, у кого какой-нибудь нарыв или опухоль, скрывают их, чтоб царь не начал их резать. Какое-то болезненное анатомическое любопытство. Не может видеть трупа без вскрытия. Ближайших родных своих после смерти анатомирует.
Любит также рвать зубы. Выучился в Голландии у площадных зубодеров. В здешней кунсткамере целый мешок вырванных им гнилых зубов.
Циничное любопытство к страданиям и циническое милосердие. Своему пажу арапчонку собственноручно вытянул глисту.
Во всем существе - сочетание силы и слабости. Это и в лице: страшные глаза, от одного взора которых люди падают в обморок, глаза слишком правдивые; и губы тонкие, нежные, с лукавой усмешкой, почти женские. Подбородок мягкий, пухлый, круглый, с ямочкой.
О простреленной при Полтаве шляпе нам прожужжали уши. Я не сомневаюсь, что он может быть храбрым, особенно в победе. Впрочем, все победители храбры. Но так ли он всегда был храбр, как это кажется?
Саксонский инженер Галларт, участвовавший в Нарвском походе 1700 года, рассказывал мне, что царь, узнав о приближении Карла XII, передал все управление войсками герцогу де-Круи, с инструкцией, наскоро написанной, без числа, без печати, совершенно будто бы нелепою (nicht gehauen, nicht gestochen), а сам удалился в "сильном расстройстве".
У пленного шведа, графа Пиппера я видела медаль, выбитую шведами: на одной стороне царь, греющийся при огне своих пушек, из коих летят бомбы на осажденную Нарву; надпись: Петр стоял у огня и грелся - с намеком на апостола Петра во дворе Каиафы; на другой русские, бегущие от Нарвы и впереди Петр; царская корона валится с головы, шпага брошена; он утирает слезы платком; надпись гласит: вышед вон, плакал горько. Пусть все это ложь; но почему об Александре или Цезаре так и солгать никто не посмел бы?
И в Прутском походе случилось нечто странное: в самую опасную минуту перед сражением царь готов был покинуть войско, с тою целью, чтобы вернуться со свежими силами. А если не покинул, то только потому, что отступление было отрезано. "Никогда,- писал он Сенату,как я начал служить, в такой дисперации не были". Это ведь тоже почти значит: "вышед вон, плакал горько".
Блюментрост говорит - а врачи знают о героях то, чего не узнают потомки - будто бы царь не выносит никакой телесной боли. Во время тяжелой болезни, которую считали смертельною, он вовсе не был похож на героя.
"И не можно думать,- воскликнул при мне один русский, прославлявший царя,- чтобы великий и неустрашимый герой сей боялся такой малой гадины - тараканов!" Когда царь путешествует по России, то для его ночлегов строят новые избы, потому что трудно в русских деревнях отыскать жилье без тараканов. Он боится также пауков и всяких насекомых. Я сама однажды наблюдала, как, при виде таракана, он весь побледнел, задрожал, лицо исказилось - точно призрак или сверхъестественное чудовище увидел; кажется, еще немного, и с ним сделался бы обморок или припадок, как с трусливою женщиною. Если бы пошутили с ним так, как он шутит с другими пустили бы ему на голое тело с полдюжины пауков или тараканов - он, пожалуй, умер бы на месте, и уж, конечно, историки не поверили бы, что победитель Карла XII умер от прикосновения тараканьих лапок.
Есть что-то поразительное в этом страхе царя исполина, которого все трепещут, перед крошечной безвредной тварью. Мне вспомнилось учение Лейбница о монадах: как будто не физическая, а метафизическая, первозданная природа насекомых враждебна природе царя. Мне был не только смешон, но и страшен страх его: точно я вдруг заглянула в какую-то древнюю-древнюю тайну.
* * *
Когда однажды в здешней кунсткамере ученый немец показывал царице опыты с воздушные насосом, и под хрустальный колокол была посажена ласточка, царь, видя, что задыхавшаяся птичка шатается и бьется крыльями, сказал: - Полно, не отнимай жизни у твари невинной; она не разбойник.
- Я думаю, детки по ней в гнезде плачут!- прибавила царица; потом, взяв ласточку, поднесла ее к окну и пустила на волю.
Чувствительный Петр! Как это странно звучит. А между тем, в тонких, нежных, почти женственных губах его, в пухлом подбородке с ямочкой, что-то похожее на чувствительность так и чудилось мне в ту минуту, когда царица говорила своим сладким голоском с жеманно-приторной усмешечкой: "детки по ней в гнезде плачут!" Не в этот ли самый день издан был страшный указ: "Его Царское Величество усмотреть соизволил, что у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри выняты малознатны; того ради Его Царское Величество указал вынимать ноздри до кости, дабы, когда случится таким каторжным бежать,- везде уТаиться было не можно, и для лучшей поимки были знатны".
Или другой указ в Адмиралтейском Регламенте: "Ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет". * * *
Жесток ли он? Это вопрос.
"Кто жесток, тот не герой"- вот одно из тех изречений царя, которым я не очень верю: они слишком для потомства. А ведь потомство узнает, что, жалея ласточек, он замучил сестру, Царевну Софью. мучает жену и, кажется, замучает сына. Первую жену - Евдокию Лопухину.
* * *
Так ли он прост, как это кажется? Тоже вопрос. Знаю, сколько нынче ходит анекдотов о саардамском царе-плотнике. Никогда, признаюсь, не могла я их слушать без скуки: уж слишком все они нравоучительны, похожи на картинки к прописям.
"Verstellte Einfalt. Притворная простота",- сказал о нем один умный немец. Есть и у русских пословица: простота хуже воровства.
В грядущих веках узнают, конечно, все педанты и школьники, что царь Петр сам себе штопал чулки, чинил башмаки из бережливости. А того, пожалуй, не узнают, что намедни рассказывал мне один русский купец, подрядчик строевого леса. - Великое брусье дубовое лежит у Ладоги, песком засыпано, гниет. А людей за порубку дуба бьют плетьми да вешают. Кровь и плоть человечья дешевле дубового леса!
Я могла бы прибавить: дешевле дырявых чулков. "C'est un grand poseur! Это большой актер!"- сказал о нем кто-то. Надо видеть, как, провинившись в нарушении какого-нибудь шутовского правила, целует он руку князю-кесарю:
- Прости, государь, пожалуй! Наша братия, корабельщики, в чинах неискусны.
Смотришь и глазам не веришь: не различишь, где царь, где шут.
Он окружил себя масками. И "царь-плотник" не есть ли тоже маска - "машкерад на голландский манир?"
И не дальше ли от простого народа этот новый царь в мнимой простоте своей, в плотничьем наряде, чем старые московские цари в своих златотканых одеждах?
- Ныне-де стало не по-прежнему жестоко,- жаловался мне тот же купец,- никто ни о чем доложить не смеет, не доводят правды до царя. В старину-то было попроще!
Царский духовник, архимандрит Феодос, однажды, при мне хвалил царя в лицо за "диссимуляцию", Притворство (лат. dissimulatio). которую будто бы "учителя политичные в первых царствования полагают регулах". Правило, принцип (лат. regula).
* * *
Я не сужу его. Говорю только то, что вижу и слышу. Героя видят все, человека - немногие. А если и сосплетничаю - мне простится: я ведь женщина. "Это человек и очень хороший, и очень дурной",- сказал о нем кто-то. А я повторяю еще раз: лучше ли он, хуже ли людей, не знаю, но мне иногда кажется, что он - не совсем человек.
* * *
Царь набожен. Сам читает Апостол на клиросе, Апостол- часть Нового Завета, включающая Деяния св. Апостолов, Послания св. Апостолов и Апокалипсис (Откровение). поет так же уверенно, как попы, ибо все часы и службы знает наизусть. Сам сочиняет молитвы для солдат.
Иногда, во время бесед о делах военных и государственных, вдруг подымает глаза к небу, осеняет себя крестным знамением и произносит с благоговением из глубины сердца краткую молитву: "Боже, не отними милость Свою от нас впредь!" или: "О, буди. Господи, милость Твоя на нас, яко же уповахом на Тя!"
Это не лицемерие. Он, конечно, верит в Бога, как сам говорит, "уповает на крепкого в бранях Господа". Но иногда кажется, что Бог его - вовсе не христианский Бог, а древний языческий Марс или сам рок - Немезида. Если был когда-нибудь человек, менее всего- похожий на христианина, то это Петр. Какое ему дело до Христа? Какое соединение между Марсовым железом и Евангельскими лилиями?
Рядом с набожностью кощунство.
У князя-папы, шутовского патриарха, панагию заменяют глиняные фляги с колокольчиками. Евангелие - книга-погребец со склянками водки; крест - из чубуков.
Во время устроенной царем, лет пять тому назад, шутовской свадьбы карликов, венчание происходило при всеобщем хохоте в церкви; сам священник от душившего его смеха едва мог выговаривать слова. Таинство напоминало балаганную комедию.
Это кощунство, впрочем,- бессознательное, детское и дикое, так же, как и все его остальные шалости.
Прочла весьма любопытную новую книжку, изданную в Германии под заглавием:
"Curieuse Nachricht von der itzigen Religion I.K.M. in Russland Petri Alexieviz und seines grossen Reiches, dass dieselbe itzo fast nach Evaiigelische-Lutherischen Grundsatzen eingerichtet sei".
"Курьезное Известие о религии царя Петра Алексеевича о том, что оная в России ныне почти по Евангелически-Лютеранскому закону установлена". Вот несколько выписок:
"Мы не ошибемся, если скажем, что Его Величество представляет себе истинную религию в образе лютеранства.
Царь отменил патриаршество и, по примеру протестантских князей, объявил себя Верховным Епископом, то есть, Патриархом церкви Российской. Возвратясь из путешествия в чужие земли, он тотчас вступил в диспуты со своими попами, убедился, что они в делах веры ничего не смыслят, и учредил для них школы, чтоб они прилежнее учились, так как прежде едва умели читать. И ныне, когда руссы разумно обучаются и воспитываются в школах, все их суеверные мнения и обычаи должны исчезнуть сами собою, ибо подобным вещам не может верить никто, кроме самых простых и темных людей. Система обучения в этих школах совершенно лютеранская, и юношество воспитывается в правилах истинной евангелической религии. Монастыри сильно ограничены, так что не могут уже служить, как прежде, притоном для множества праздных людей, которые представляют для государства тяжелое бремя и опасность бунта. Теперь все монахи обязаны учиться чему-нибудь полезному, и все устроено похвальным образом. Чудеса и мощи также не пользуются прежним уважением: в России, как и в Германии, стали уже верить, что в этих делах много наплутано".
Я знаю, что царевич читал эту книжку. С каким чувством он должен был ее читать?
* * *
Однажды при мне, за стаканом вина, в дубовой рощице в Летнем саду у дворца, где царь любит беседовать с духовенством, администратор духовных дел, архимандрит Феодос рассуждал о том, "коих ради вин и в каком разуме были и нарицалися императоры римские, как языческие, так и христианские, понтифексами, архиереями многобожного закона". Выходило так, что царь есть верховный архиерей, первосвященник и патриарх. Очень искусно и ловко этот русский монах доказывал, по Левиафану английского атеиста "Гоббезиа" (Гоббса), civitatem et ecclesiam eandem rem esse, что "государство и церковь есть одно и то же", разумеется,не с тем, чтобы преобразить государство в церковь, а наоборот, церковь в государство. Чудовищный зверь-машина. Левиафан проглатывал Церковь Божию, так что от нее и следа не оставалось. Рассуждения эти могли бы послужить любопытным памятником подобострастья и лести монашеской изволению государеву.
* * *
Говорят, будто бы еще в конце прошлого 1714 года, царь, созвав духовных и светских сановников, торжественно объявил, что "хочет быть один начальником Российской Церкви и представляет учредить духовное собрание под именем Святейшего Синода".
* * *
Царь замышляет поход на Индию по стопам Александра Великого. Подражание Александру и Цезарю, соединение Востока и Запада, основание новой всемирной монархии - есть глубочайшая и сокровеннейшая мысль русского царя.
Феодос говорит в лицо государю: "Ты бог земной". Это ведь и значит: Divus Caesar, Кесарь божественный, Кесарь - Бог.
В Полтавском триумфе русский царь представлен был на одной аллегорической картине в образе древнего бога солнца, Аполлона.
* * *
Я узнала, что мертвые головы, которые торчат на кольях у Троицкой церкви против Сената, головы раскольников, казненных за то, что они называли царя Антихристом.
20 октября
На кухню к нам заходит старенький инвалид-каптенармус. Жалобное, точно изъеденное молью, существо, с трясущейся головою, красным носом и деревянною ногою. Сам себя называет "магазейною крысою". Я его угощаю табаком и водкою. Беседуем о русских военных делах.
Он все смеется, говорит веселыми прибаутками "служил солдат сто лет, не выслужил ста реп; сыт крупицей, пьян водицей; шилом бреется, дымом греется; три у него доктора: Водка, Чеснок да Смерть".
Поступив почти ребенком в "барабанную науку", участвовал во всех походах от Азова до Полтавы, а в награду получил от царя горсть орехов, да поцелуй в голову.
Когда говорит о царе, то как будто весь преображается.
Сегодня рассказывал о битве у Красной Мызы. - Стояли мы храбро за дом Пресвятой Богородицы, за его, государево пресветлое величество и за веру христианскую, друг за друга умирали. Возопили все великим гласом: "Господи Боже, помогай!" И молитвами московских чудотворцев шведские полки, конные и пешие, порубили.
Старался также передать мне речь царя к войскам: "- Ребятушки, родил я вас потом трудов моих. Государству без вас, как телу без души, быть нельзя. Вы любовь имели к Богу, ко мне и к отечеству - не щадили живота своего..."
Вдруг вскочил на своей деревянной ноге; нос покраснел еще больше; слезинка повисла на кончике, как на спелой сливе роса; и махая старою шляпенкой, он воскликнул:
- Виват! Виват! Петр Великий, Император Всероссийский!
При мне еще никто не называл царя императором. Но я не удивилась. В мутных глазах магазейной крысы заблестел такой огонь, что странный холод пробежал по телу моему - как будто пронеслось предо мной видение Древнего Рима: шелест победных знамен, топот медных когорт и крик солдат, приветствие "Кесарю божественному": Divus Caesar Imperator!
23 октября
Ездили в Гостиный двор на Троицкой площади, мазанковый длинный двор, построенный итальянским архитектором Трезина, с черепичною кровлею и крытым ходом под арками, как где-нибудь в Вероне или Падуе. Заходили в книжную лавку, первую и единственную в Петербурге, открытую по указу царя. Заведует ею тередорщик Василий Евдокимов. Типографский рабочий (одна из специальностей). Здесь, кроме славянских и переводных книг, продаются календари, указы, реляции, азбуки, планы сражений, "царские персоны", то есть портреты, триумфальные входы. Книги идут плохо. Из целых изданий в два, три года ни одного экземпляра не продано. Лучше всего расходятся календари и указы о взятках.
Случившийся в лавке цейхдиректор первой петербургской типографии, некий Аврамов, очень странный, но глупый малый, рассказывает нам, с какими трудами переводятся иностранные книги на русский язык. Царь постоянно торопит и требует, под угрозой великого штрафа, то есть плетей, чтобы "книга не по Конец рук переведена была, но дабы внятным и хорошим штилем". А переводчики жалуются: "от зело спутанного немецкого штиля невозможно поспешить; вещь отнюдь невразуменная, стропотная и жестокая, случалось иногда, что десять строк в день не мог внятно перевесть". Борис Волков, переводчик иностранной коллегии, придя в отчаяние над переводом Le jardinage de Quintiny (Огородная книга) и боясь царского гнева, перерезал себе жилы. Нелегко дается русским наука.
Большая часть этих переводов, которые стоят неимоверных трудов, пота и, можно сказать, крови-никому не нужна и никем не читается. Недавно множество книг, нe проданных и не помещавшихся в лавке, сложили в амбар на оружейном дворе. Во время наводнения залило их водою. Одна часть подмочена, другая испорчена конопляным маслом, которое оказалось вместе с книгами, а треью съели мыши.
14 ноября
Были в театре. Большое деревянное здание, "комедиальный амбар", недалеко от Литейного двора. Начало представления в 6 часов вечера. "Ярлыки", входные билеты, на толстой бумаге, продаются в особом чулане. За самое последнее место 40 копеек. Зрителей мало. Если бы не Двор, актеры умерли бы с голоду. В зале, хотя стены обиты войлоками, холодно, сыро, дует со всех сторон. Сальные свечи коптят. Дрянная музыка фальшивит. В партере все время грызут орехи, громко щелкая, и ругаются. Играли Комедию о Дон Педре и Дон Яне, русский перевод немецкой переделки французского Дон Жуана. После каждого явления, занавес, "шпалер", опускался, оставляя нас в темноте, что означало перемену места действия. Это очень сердило моего соседа, камергера Бранденштейна. Он говорил мне на ухо: "Какая же это, черт, комедия; eich Hund von Komodie ist dasi" Я едва удерживалась от смеха. Дон Жуан в саду говорит соблазненной им женщине:
"Приди, любовь моя! Вспомяни удовольствования полное время, когда мы веселость весны без препятия и овощь Любви без зазрения употреблять могли. Позволь чрез смотрение цветов наши очи и чрез изрядную оных воню чувствования наши наполнить". Мне понравилась песенка:
Кто любви не знает, Тот не знает обманства. Называют любовь богом, Однако ж, пуще мучит, нежели смерть.
После каждого действия следовала интермедия, которая оканчивалась потасовкою.
У Биберштейна, успевшего заснуть, вытащили из кармана платок, а у молодого Левенвольда серебряную табакерку.
Представлена была также Дафнис, гонением любовного Аполлона в древо лавровое превращенная. Аполлон грозит нимфе: ц
Склоню невольно тя под мои руки, Да не буду так страдати сей муки.
Та отвечает:
Аще ты так нагло поступаешь, То имети мя отнюдь да не чаешь.
В это время у входа в театр подрались пьяные конюхи. Их побежали усмирять; тут же высекли. Слова бога нимфы заглушались воплями и непристойной бранью. В эпилоге появились "махины и летания". Наконец, утренняя звезда, Фосфорус, объявила:
Тако сие действо будет скончати: Покорно благодарим, пора почивати.
Нам дали рукописную афишу о предстоящем в другом балагане зрелище: "С платежом по полтине с персоны, итальянские марионеты или куклы, длиною в два аршина, по театру свободно ходить и так искусно представлять будут, как почти живые. Комедию о Докторе Фавсте. Також и ученая лошадь будет по-прежнему действовать".
Признаюсь, не ожидала я встретить Фауста в Петербурге, да еще рядом с ученою лошадью!
Недавно, в этом же самом театре, давались "Драгие смеяныя", или "Дражайшее потешение", Presieuses ridicules Мольера. В современном переводе "Смехотворные жеманницы". Я достала и прочла. Перевод сделан, по приказанию царя, одним из шутов его, "Самоедским Королем", должно быть, с пьяных глаз, потому что ничего понять нельзя. Бедный Мольер! В чудовищных самоедских "галантсриях" - грация пляшущего белого медведя. 23 ноября
Лютый мороз с пронзительным ветром- настоящая ледяная буря. Прохожие не успевают заметить, как отмораживают носы и уши. Говорят, в одну ночь между Петербургом и Кроншлотом замерзло 700 человек рабочих. I..., На улицах, даже в середине города, появились волки. На днях, ночью, где только что играли Дафниса и Аполлона,- волки напали на часового и свалили его с ног, другой солдат прибежал на помощь, но тотчас же был растерзан и съеден. Также на Васильевском острове, близ дворца князя Меншикова, среди бела дня, волки загрызли женщину с ребенком.
Не менее волков страшны разбойники. Будки, шлагбаумы, рогатки, часовые с "большими грановитыми дубинами" и ночные караулы наподобие Гамбургских, повидимому, ничуть не стесняют мазуриков. Каждую ночь либо кража со взломом, либо грабеж с убийством.
30 ноября
Подул гнилой ветер - и все растаяло. Непроходимая грязь. Вонь болотом, навозною жижей, тухлою рыбою. повальные болезни - горловые нарывы, сыпные и брюшные горячки.
4 декабря
Опять мороз. Гололедица. Так скользко, что шагу ступить нельзя, не опасаясь сломить шею. И такие перемены всю зиму. Не только свирепая, но и как будто сумасшедшая природа.
Противоестественный город. Где уж тут искусствам и наукам процветать! По здешней пословице - не до жиру, быть бы живу.
10 декабря
Ассамблея у Толстого. Зеркала, хрустали, пудра, мушки, приседанья и шарканья - совсем как в Париже или в Лондоне. фижмы и фантанжи, как в Европе, где-нибудь
Сам хозяин - человек любезный и ученый. Переводит "Метаморфосеос, то есть Пременение Овидиево" и "Николы Махиавеля, мужа благородного, флорентийского, уве
Дикарь и дитя. Впрочем, все вообще русские - дети. Царь среди них только притворяется взрослым. Никогда не забуду, как на сельской ярмарке близ Вольфенбюттеля герой Полтавы ездил верхом на деревянных лошадках дрянной карусели, ловил медные кольца палочкой и забавлялся, как маленький мальчик.
Дети жестоки. Любимая забава царя - принуждать людей к противоестественному: кто не терпит вина, масла, сыра, устриц, уксуса, тому он, при всяком удобном случае, наполняет этим рот насильно. Щекочет боящихся щекотки. Многие, чтоб угодить ему, нарочно притворяЮтся, что не выносят того, чем он любит дразнить. Иногда эти шутки ужасны, особенно во время святочных попоек, так называемого славления. "Сия потеха Святок,- говорил мне один старый боярин,- так происхоДИТ трудная, что многие к тем дням приуготовляются, Как бы к смерти". Таскают людей на канате из проруби в прорубь. Сажают голым задом на лед. Спаивают до Смерти.
Так, играя с людьми, существо иной породы, фавн Или кентавр, калечит их и убивает нечаянно. В Лейдене, в анатомическом театре, наблюдая, как пропитывают терпентином обнаженные мускулы трупа и заметив крайнее отвращение в одном из своих русских спутников, царь схватил его за шиворот, пригнул к столу и заставил оторвать зубами мускул от трупа. Иногда почти невозможно решить, где в этих шутках кончается детская резвость и начинается зверская лютость.
Вместе с дикою застенчивостью - дикое бесстыдство, особенно с женщинами.
"Il faut que Sa Majeste ait dans ie corps une legion de demons de luxure. Мне кажется, что в теле его величества целый легион демонов похоти",- говорит лейб-медик Блюментрост. Он полагает, что "скорбутика" царя происходит от другой застарелой болезни, которую получил он в ранней молодости.
По выражению одного русской) из новых, у царя "политическое снисхождение к плотским грехам". Чем больше грехов, тем больше рекрут - а они ему нужны. Для него самого любовь - "только побуждение натуры". Однажды в Англии, по поводу жалобы одной куртизанки, недовольной подарком в пятьсот гиней, он сказал Меншикову: "Ты думаешь, что и я такой же мот, как ты? За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом; а эта худо служила - сам знаешь чем!"
Царица совсем не ревнива. Он рассказывает ей все свои похождения, но всегда кончает с любезностью: "ты все-таки лучше всех, Катенька!"
О денщиках царя ходят странные слухи. Один из них, генерал Ягужинский, угодил, будто бы, царю такими средствами, о которых неудобно говорить. Красавец Лефорт, по слову одного здешнего старичка-любезника, находился у царя "в столь крайней конфиденции интриг амурных", что они имели общую любовницу. Говорят, и царица, прежде чем сойтись с царем, была любовницей Меншикова, который заменил Лефорта. Меншиков, этот "муж из подлости происшедший", который, по изречению самого царя, "в беззаконии зачат, во грехах рожден матерью и в плутовстве скончает живот свой",- имеет над ним почти непонятную власть. Царь, бывало, бьет его, как собаку, повалит и топчет ногами; кажется, всему конец; а глядишь - опять помирились и целуются. Я собственными ушами слышала, как царь называл его своим "Алексашею миленьким", "дитятком сердешненьким" (sein Herzenkind), и тот отвечал ему тем же. Этот бывший уличный пирожник дошел до такой наглости, что однажды, правда, во хмелю, сказал царевичу: "Не видать тебе короны, как ушей своих. Она моя!" 8 октября
Сегодня хоронили одну голландскую купчиху, страдавшую водянкою. Царь собственноручно сделал ей операцию, выпустил воду. Она, говорят, умерла не столько от болезни, сколько от операции. Царь был на похоронах и на поминках. Пил и веселился. Считает себя великим хирургом. Всегда носит готовальню с ланцетами. Все, у кого какой-нибудь нарыв или опухоль, скрывают их, чтоб царь не начал их резать. Какое-то болезненное анатомическое любопытство. Не может видеть трупа без вскрытия. Ближайших родных своих после смерти анатомирует.
Любит также рвать зубы. Выучился в Голландии у площадных зубодеров. В здешней кунсткамере целый мешок вырванных им гнилых зубов.
Циничное любопытство к страданиям и циническое милосердие. Своему пажу арапчонку собственноручно вытянул глисту.
Во всем существе - сочетание силы и слабости. Это и в лице: страшные глаза, от одного взора которых люди падают в обморок, глаза слишком правдивые; и губы тонкие, нежные, с лукавой усмешкой, почти женские. Подбородок мягкий, пухлый, круглый, с ямочкой.
О простреленной при Полтаве шляпе нам прожужжали уши. Я не сомневаюсь, что он может быть храбрым, особенно в победе. Впрочем, все победители храбры. Но так ли он всегда был храбр, как это кажется?
Саксонский инженер Галларт, участвовавший в Нарвском походе 1700 года, рассказывал мне, что царь, узнав о приближении Карла XII, передал все управление войсками герцогу де-Круи, с инструкцией, наскоро написанной, без числа, без печати, совершенно будто бы нелепою (nicht gehauen, nicht gestochen), а сам удалился в "сильном расстройстве".
У пленного шведа, графа Пиппера я видела медаль, выбитую шведами: на одной стороне царь, греющийся при огне своих пушек, из коих летят бомбы на осажденную Нарву; надпись: Петр стоял у огня и грелся - с намеком на апостола Петра во дворе Каиафы; на другой русские, бегущие от Нарвы и впереди Петр; царская корона валится с головы, шпага брошена; он утирает слезы платком; надпись гласит: вышед вон, плакал горько. Пусть все это ложь; но почему об Александре или Цезаре так и солгать никто не посмел бы?
И в Прутском походе случилось нечто странное: в самую опасную минуту перед сражением царь готов был покинуть войско, с тою целью, чтобы вернуться со свежими силами. А если не покинул, то только потому, что отступление было отрезано. "Никогда,- писал он Сенату,как я начал служить, в такой дисперации не были". Это ведь тоже почти значит: "вышед вон, плакал горько".
Блюментрост говорит - а врачи знают о героях то, чего не узнают потомки - будто бы царь не выносит никакой телесной боли. Во время тяжелой болезни, которую считали смертельною, он вовсе не был похож на героя.
"И не можно думать,- воскликнул при мне один русский, прославлявший царя,- чтобы великий и неустрашимый герой сей боялся такой малой гадины - тараканов!" Когда царь путешествует по России, то для его ночлегов строят новые избы, потому что трудно в русских деревнях отыскать жилье без тараканов. Он боится также пауков и всяких насекомых. Я сама однажды наблюдала, как, при виде таракана, он весь побледнел, задрожал, лицо исказилось - точно призрак или сверхъестественное чудовище увидел; кажется, еще немного, и с ним сделался бы обморок или припадок, как с трусливою женщиною. Если бы пошутили с ним так, как он шутит с другими пустили бы ему на голое тело с полдюжины пауков или тараканов - он, пожалуй, умер бы на месте, и уж, конечно, историки не поверили бы, что победитель Карла XII умер от прикосновения тараканьих лапок.
Есть что-то поразительное в этом страхе царя исполина, которого все трепещут, перед крошечной безвредной тварью. Мне вспомнилось учение Лейбница о монадах: как будто не физическая, а метафизическая, первозданная природа насекомых враждебна природе царя. Мне был не только смешон, но и страшен страх его: точно я вдруг заглянула в какую-то древнюю-древнюю тайну.
* * *
Когда однажды в здешней кунсткамере ученый немец показывал царице опыты с воздушные насосом, и под хрустальный колокол была посажена ласточка, царь, видя, что задыхавшаяся птичка шатается и бьется крыльями, сказал: - Полно, не отнимай жизни у твари невинной; она не разбойник.
- Я думаю, детки по ней в гнезде плачут!- прибавила царица; потом, взяв ласточку, поднесла ее к окну и пустила на волю.
Чувствительный Петр! Как это странно звучит. А между тем, в тонких, нежных, почти женственных губах его, в пухлом подбородке с ямочкой, что-то похожее на чувствительность так и чудилось мне в ту минуту, когда царица говорила своим сладким голоском с жеманно-приторной усмешечкой: "детки по ней в гнезде плачут!" Не в этот ли самый день издан был страшный указ: "Его Царское Величество усмотреть соизволил, что у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри выняты малознатны; того ради Его Царское Величество указал вынимать ноздри до кости, дабы, когда случится таким каторжным бежать,- везде уТаиться было не можно, и для лучшей поимки были знатны".
Или другой указ в Адмиралтейском Регламенте: "Ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет". * * *
Жесток ли он? Это вопрос.
"Кто жесток, тот не герой"- вот одно из тех изречений царя, которым я не очень верю: они слишком для потомства. А ведь потомство узнает, что, жалея ласточек, он замучил сестру, Царевну Софью. мучает жену и, кажется, замучает сына. Первую жену - Евдокию Лопухину.
* * *
Так ли он прост, как это кажется? Тоже вопрос. Знаю, сколько нынче ходит анекдотов о саардамском царе-плотнике. Никогда, признаюсь, не могла я их слушать без скуки: уж слишком все они нравоучительны, похожи на картинки к прописям.
"Verstellte Einfalt. Притворная простота",- сказал о нем один умный немец. Есть и у русских пословица: простота хуже воровства.
В грядущих веках узнают, конечно, все педанты и школьники, что царь Петр сам себе штопал чулки, чинил башмаки из бережливости. А того, пожалуй, не узнают, что намедни рассказывал мне один русский купец, подрядчик строевого леса. - Великое брусье дубовое лежит у Ладоги, песком засыпано, гниет. А людей за порубку дуба бьют плетьми да вешают. Кровь и плоть человечья дешевле дубового леса!
Я могла бы прибавить: дешевле дырявых чулков. "C'est un grand poseur! Это большой актер!"- сказал о нем кто-то. Надо видеть, как, провинившись в нарушении какого-нибудь шутовского правила, целует он руку князю-кесарю:
- Прости, государь, пожалуй! Наша братия, корабельщики, в чинах неискусны.
Смотришь и глазам не веришь: не различишь, где царь, где шут.
Он окружил себя масками. И "царь-плотник" не есть ли тоже маска - "машкерад на голландский манир?"
И не дальше ли от простого народа этот новый царь в мнимой простоте своей, в плотничьем наряде, чем старые московские цари в своих златотканых одеждах?
- Ныне-де стало не по-прежнему жестоко,- жаловался мне тот же купец,- никто ни о чем доложить не смеет, не доводят правды до царя. В старину-то было попроще!
Царский духовник, архимандрит Феодос, однажды, при мне хвалил царя в лицо за "диссимуляцию", Притворство (лат. dissimulatio). которую будто бы "учителя политичные в первых царствования полагают регулах". Правило, принцип (лат. regula).
* * *
Я не сужу его. Говорю только то, что вижу и слышу. Героя видят все, человека - немногие. А если и сосплетничаю - мне простится: я ведь женщина. "Это человек и очень хороший, и очень дурной",- сказал о нем кто-то. А я повторяю еще раз: лучше ли он, хуже ли людей, не знаю, но мне иногда кажется, что он - не совсем человек.
* * *
Царь набожен. Сам читает Апостол на клиросе, Апостол- часть Нового Завета, включающая Деяния св. Апостолов, Послания св. Апостолов и Апокалипсис (Откровение). поет так же уверенно, как попы, ибо все часы и службы знает наизусть. Сам сочиняет молитвы для солдат.
Иногда, во время бесед о делах военных и государственных, вдруг подымает глаза к небу, осеняет себя крестным знамением и произносит с благоговением из глубины сердца краткую молитву: "Боже, не отними милость Свою от нас впредь!" или: "О, буди. Господи, милость Твоя на нас, яко же уповахом на Тя!"
Это не лицемерие. Он, конечно, верит в Бога, как сам говорит, "уповает на крепкого в бранях Господа". Но иногда кажется, что Бог его - вовсе не христианский Бог, а древний языческий Марс или сам рок - Немезида. Если был когда-нибудь человек, менее всего- похожий на христианина, то это Петр. Какое ему дело до Христа? Какое соединение между Марсовым железом и Евангельскими лилиями?
Рядом с набожностью кощунство.
У князя-папы, шутовского патриарха, панагию заменяют глиняные фляги с колокольчиками. Евангелие - книга-погребец со склянками водки; крест - из чубуков.
Во время устроенной царем, лет пять тому назад, шутовской свадьбы карликов, венчание происходило при всеобщем хохоте в церкви; сам священник от душившего его смеха едва мог выговаривать слова. Таинство напоминало балаганную комедию.
Это кощунство, впрочем,- бессознательное, детское и дикое, так же, как и все его остальные шалости.
Прочла весьма любопытную новую книжку, изданную в Германии под заглавием:
"Curieuse Nachricht von der itzigen Religion I.K.M. in Russland Petri Alexieviz und seines grossen Reiches, dass dieselbe itzo fast nach Evaiigelische-Lutherischen Grundsatzen eingerichtet sei".
"Курьезное Известие о религии царя Петра Алексеевича о том, что оная в России ныне почти по Евангелически-Лютеранскому закону установлена". Вот несколько выписок:
"Мы не ошибемся, если скажем, что Его Величество представляет себе истинную религию в образе лютеранства.
Царь отменил патриаршество и, по примеру протестантских князей, объявил себя Верховным Епископом, то есть, Патриархом церкви Российской. Возвратясь из путешествия в чужие земли, он тотчас вступил в диспуты со своими попами, убедился, что они в делах веры ничего не смыслят, и учредил для них школы, чтоб они прилежнее учились, так как прежде едва умели читать. И ныне, когда руссы разумно обучаются и воспитываются в школах, все их суеверные мнения и обычаи должны исчезнуть сами собою, ибо подобным вещам не может верить никто, кроме самых простых и темных людей. Система обучения в этих школах совершенно лютеранская, и юношество воспитывается в правилах истинной евангелической религии. Монастыри сильно ограничены, так что не могут уже служить, как прежде, притоном для множества праздных людей, которые представляют для государства тяжелое бремя и опасность бунта. Теперь все монахи обязаны учиться чему-нибудь полезному, и все устроено похвальным образом. Чудеса и мощи также не пользуются прежним уважением: в России, как и в Германии, стали уже верить, что в этих делах много наплутано".
Я знаю, что царевич читал эту книжку. С каким чувством он должен был ее читать?
* * *
Однажды при мне, за стаканом вина, в дубовой рощице в Летнем саду у дворца, где царь любит беседовать с духовенством, администратор духовных дел, архимандрит Феодос рассуждал о том, "коих ради вин и в каком разуме были и нарицалися императоры римские, как языческие, так и христианские, понтифексами, архиереями многобожного закона". Выходило так, что царь есть верховный архиерей, первосвященник и патриарх. Очень искусно и ловко этот русский монах доказывал, по Левиафану английского атеиста "Гоббезиа" (Гоббса), civitatem et ecclesiam eandem rem esse, что "государство и церковь есть одно и то же", разумеется,не с тем, чтобы преобразить государство в церковь, а наоборот, церковь в государство. Чудовищный зверь-машина. Левиафан проглатывал Церковь Божию, так что от нее и следа не оставалось. Рассуждения эти могли бы послужить любопытным памятником подобострастья и лести монашеской изволению государеву.
* * *
Говорят, будто бы еще в конце прошлого 1714 года, царь, созвав духовных и светских сановников, торжественно объявил, что "хочет быть один начальником Российской Церкви и представляет учредить духовное собрание под именем Святейшего Синода".
* * *
Царь замышляет поход на Индию по стопам Александра Великого. Подражание Александру и Цезарю, соединение Востока и Запада, основание новой всемирной монархии - есть глубочайшая и сокровеннейшая мысль русского царя.
Феодос говорит в лицо государю: "Ты бог земной". Это ведь и значит: Divus Caesar, Кесарь божественный, Кесарь - Бог.
В Полтавском триумфе русский царь представлен был на одной аллегорической картине в образе древнего бога солнца, Аполлона.
* * *
Я узнала, что мертвые головы, которые торчат на кольях у Троицкой церкви против Сената, головы раскольников, казненных за то, что они называли царя Антихристом.
20 октября
На кухню к нам заходит старенький инвалид-каптенармус. Жалобное, точно изъеденное молью, существо, с трясущейся головою, красным носом и деревянною ногою. Сам себя называет "магазейною крысою". Я его угощаю табаком и водкою. Беседуем о русских военных делах.
Он все смеется, говорит веселыми прибаутками "служил солдат сто лет, не выслужил ста реп; сыт крупицей, пьян водицей; шилом бреется, дымом греется; три у него доктора: Водка, Чеснок да Смерть".
Поступив почти ребенком в "барабанную науку", участвовал во всех походах от Азова до Полтавы, а в награду получил от царя горсть орехов, да поцелуй в голову.
Когда говорит о царе, то как будто весь преображается.
Сегодня рассказывал о битве у Красной Мызы. - Стояли мы храбро за дом Пресвятой Богородицы, за его, государево пресветлое величество и за веру христианскую, друг за друга умирали. Возопили все великим гласом: "Господи Боже, помогай!" И молитвами московских чудотворцев шведские полки, конные и пешие, порубили.
Старался также передать мне речь царя к войскам: "- Ребятушки, родил я вас потом трудов моих. Государству без вас, как телу без души, быть нельзя. Вы любовь имели к Богу, ко мне и к отечеству - не щадили живота своего..."
Вдруг вскочил на своей деревянной ноге; нос покраснел еще больше; слезинка повисла на кончике, как на спелой сливе роса; и махая старою шляпенкой, он воскликнул:
- Виват! Виват! Петр Великий, Император Всероссийский!
При мне еще никто не называл царя императором. Но я не удивилась. В мутных глазах магазейной крысы заблестел такой огонь, что странный холод пробежал по телу моему - как будто пронеслось предо мной видение Древнего Рима: шелест победных знамен, топот медных когорт и крик солдат, приветствие "Кесарю божественному": Divus Caesar Imperator!
23 октября
Ездили в Гостиный двор на Троицкой площади, мазанковый длинный двор, построенный итальянским архитектором Трезина, с черепичною кровлею и крытым ходом под арками, как где-нибудь в Вероне или Падуе. Заходили в книжную лавку, первую и единственную в Петербурге, открытую по указу царя. Заведует ею тередорщик Василий Евдокимов. Типографский рабочий (одна из специальностей). Здесь, кроме славянских и переводных книг, продаются календари, указы, реляции, азбуки, планы сражений, "царские персоны", то есть портреты, триумфальные входы. Книги идут плохо. Из целых изданий в два, три года ни одного экземпляра не продано. Лучше всего расходятся календари и указы о взятках.
Случившийся в лавке цейхдиректор первой петербургской типографии, некий Аврамов, очень странный, но глупый малый, рассказывает нам, с какими трудами переводятся иностранные книги на русский язык. Царь постоянно торопит и требует, под угрозой великого штрафа, то есть плетей, чтобы "книга не по Конец рук переведена была, но дабы внятным и хорошим штилем". А переводчики жалуются: "от зело спутанного немецкого штиля невозможно поспешить; вещь отнюдь невразуменная, стропотная и жестокая, случалось иногда, что десять строк в день не мог внятно перевесть". Борис Волков, переводчик иностранной коллегии, придя в отчаяние над переводом Le jardinage de Quintiny (Огородная книга) и боясь царского гнева, перерезал себе жилы. Нелегко дается русским наука.
Большая часть этих переводов, которые стоят неимоверных трудов, пота и, можно сказать, крови-никому не нужна и никем не читается. Недавно множество книг, нe проданных и не помещавшихся в лавке, сложили в амбар на оружейном дворе. Во время наводнения залило их водою. Одна часть подмочена, другая испорчена конопляным маслом, которое оказалось вместе с книгами, а треью съели мыши.
14 ноября
Были в театре. Большое деревянное здание, "комедиальный амбар", недалеко от Литейного двора. Начало представления в 6 часов вечера. "Ярлыки", входные билеты, на толстой бумаге, продаются в особом чулане. За самое последнее место 40 копеек. Зрителей мало. Если бы не Двор, актеры умерли бы с голоду. В зале, хотя стены обиты войлоками, холодно, сыро, дует со всех сторон. Сальные свечи коптят. Дрянная музыка фальшивит. В партере все время грызут орехи, громко щелкая, и ругаются. Играли Комедию о Дон Педре и Дон Яне, русский перевод немецкой переделки французского Дон Жуана. После каждого явления, занавес, "шпалер", опускался, оставляя нас в темноте, что означало перемену места действия. Это очень сердило моего соседа, камергера Бранденштейна. Он говорил мне на ухо: "Какая же это, черт, комедия; eich Hund von Komodie ist dasi" Я едва удерживалась от смеха. Дон Жуан в саду говорит соблазненной им женщине:
"Приди, любовь моя! Вспомяни удовольствования полное время, когда мы веселость весны без препятия и овощь Любви без зазрения употреблять могли. Позволь чрез смотрение цветов наши очи и чрез изрядную оных воню чувствования наши наполнить". Мне понравилась песенка:
Кто любви не знает, Тот не знает обманства. Называют любовь богом, Однако ж, пуще мучит, нежели смерть.
После каждого действия следовала интермедия, которая оканчивалась потасовкою.
У Биберштейна, успевшего заснуть, вытащили из кармана платок, а у молодого Левенвольда серебряную табакерку.
Представлена была также Дафнис, гонением любовного Аполлона в древо лавровое превращенная. Аполлон грозит нимфе: ц
Склоню невольно тя под мои руки, Да не буду так страдати сей муки.
Та отвечает:
Аще ты так нагло поступаешь, То имети мя отнюдь да не чаешь.
В это время у входа в театр подрались пьяные конюхи. Их побежали усмирять; тут же высекли. Слова бога нимфы заглушались воплями и непристойной бранью. В эпилоге появились "махины и летания". Наконец, утренняя звезда, Фосфорус, объявила:
Тако сие действо будет скончати: Покорно благодарим, пора почивати.
Нам дали рукописную афишу о предстоящем в другом балагане зрелище: "С платежом по полтине с персоны, итальянские марионеты или куклы, длиною в два аршина, по театру свободно ходить и так искусно представлять будут, как почти живые. Комедию о Докторе Фавсте. Також и ученая лошадь будет по-прежнему действовать".
Признаюсь, не ожидала я встретить Фауста в Петербурге, да еще рядом с ученою лошадью!
Недавно, в этом же самом театре, давались "Драгие смеяныя", или "Дражайшее потешение", Presieuses ridicules Мольера. В современном переводе "Смехотворные жеманницы". Я достала и прочла. Перевод сделан, по приказанию царя, одним из шутов его, "Самоедским Королем", должно быть, с пьяных глаз, потому что ничего понять нельзя. Бедный Мольер! В чудовищных самоедских "галантсриях" - грация пляшущего белого медведя. 23 ноября
Лютый мороз с пронзительным ветром- настоящая ледяная буря. Прохожие не успевают заметить, как отмораживают носы и уши. Говорят, в одну ночь между Петербургом и Кроншлотом замерзло 700 человек рабочих. I..., На улицах, даже в середине города, появились волки. На днях, ночью, где только что играли Дафниса и Аполлона,- волки напали на часового и свалили его с ног, другой солдат прибежал на помощь, но тотчас же был растерзан и съеден. Также на Васильевском острове, близ дворца князя Меншикова, среди бела дня, волки загрызли женщину с ребенком.
Не менее волков страшны разбойники. Будки, шлагбаумы, рогатки, часовые с "большими грановитыми дубинами" и ночные караулы наподобие Гамбургских, повидимому, ничуть не стесняют мазуриков. Каждую ночь либо кража со взломом, либо грабеж с убийством.
30 ноября
Подул гнилой ветер - и все растаяло. Непроходимая грязь. Вонь болотом, навозною жижей, тухлою рыбою. повальные болезни - горловые нарывы, сыпные и брюшные горячки.
4 декабря
Опять мороз. Гололедица. Так скользко, что шагу ступить нельзя, не опасаясь сломить шею. И такие перемены всю зиму. Не только свирепая, но и как будто сумасшедшая природа.
Противоестественный город. Где уж тут искусствам и наукам процветать! По здешней пословице - не до жиру, быть бы живу.
10 декабря
Ассамблея у Толстого. Зеркала, хрустали, пудра, мушки, приседанья и шарканья - совсем как в Париже или в Лондоне. фижмы и фантанжи, как в Европе, где-нибудь
Сам хозяин - человек любезный и ученый. Переводит "Метаморфосеос, то есть Пременение Овидиево" и "Николы Махиавеля, мужа благородного, флорентийского, уве