Страница:
Гильгамеш, посетив Астрахазиса,
Вечность состоит из ряда космических веков-эонов. «В каждом веке сохраняется нетленным тело одного человека-бога; когда же наступает новый эон, Бог воскрешает его, вдыхая дух в него, подобный Духу Своему, и человек тот становится богом для людей того эона, а потом опять умирает и сохраняется в нетлении, чтобы воскреснуть в новом эоне, и так во веки веков» (Chwolson, Tammuz, 1860, p. 78).
Это очень похоже на «бесконечный прогресс» — самую «дурную» из всех бесконечностей. С чем ее сравнить — с верченьем белки в колесе или метаньем сумасшедшего в камере для буйных, который хочет и не может разбить себе голову о мягко обитую стену? И так — во веки веков? Нет, не так: Бог Человек жил, умер и воскрес только раз в вечности. Много теней — Тело одно. Люди-боги всех погибших миров, Атлантид, — только тени единого Солнца — Сына.
Жизнь мира — Божественная трилогия: Атлантида, История, Апокалипсис — три человечества.
Конец мира может быть спасеньем и гибелью, — «новым небом и новой землей, где обитает правда», или хаосом.
Хочет ли человечество жить, как «бессмертное животное»? Хочет, но не всегда. Вдруг начинает томиться, сходить с ума от «дурной бесконечности» и, чтобы вырваться из нее, готово разбить себе голову об стену. Первый припадок такого безумья мы только что видели в мировой войне; может быть, скоро увидим и второй. «Все будут убивать друг друга». — «Те, кто угнетает и нападает, воюет и убивает, и разрушает все на земле… обратились на людей, чтоб их пожирать»… А потом — и на самих себя: «и ели плоть свою, пили кровь свою». — «Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… бросались друг на друга, кололи и резались, кусали и ели друг друга. Все и всё погибало».
Только сейчас, после первой всемирной войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель «бесконечного прогресса» — бесконечная война — самоистребление человечества.
Если же, на краю гибели, Европа все-таки вспомнит о Нем и захочет вернуться к Нему, то боги Атлантиды укажут ей путь к Неизвестному.
ЧАСТЬ II
1. ЕВРОПА — СОДОМ
«Племя проклятое, — говорит Пруст, может быть, не только о Шарлюсах и Альбертинах-Альбертах, но и о себе самом, — вынужденное жить во лжи и клятвопреступлении, потому что знает, что его желания — то, что для всякого живого творения составляет сладость жизни, — считаются преступными и постыдными, непризнаваемыми; вынужденное отрекаться от Бога, потому что, будучи даже христианами, люди эти, когда появляются на скамье подсудимых, должны, перед Христом и во имя Его, защищаться, как от клеветы, от того, чем они живут; дети без матерей, которым должны они лгать всю жизнь, и даже на их, матерей, смертном одре… Отверженная, но значительная часть рода человеческого, подозреваемая там, где ее нет, дерзко являемая там, где она не угадана; считающая верных своих в народе, в войске, в церкви, на троне и на каторге; живущая в опасной и ласковой близости к людям враждебного племени, вызывающая их, играющая с ними, говорящая им о своем пороке, как о чужом, — ложь и слепота других облегчают им эту игру, которая длится иногда многие годы, до дня позора, когда укротители зверей ими пожираются». — «Такие неисчислимые, что можно сказать о них словом Писания: будет потомство твое, как песок морской, — населили они всю землю». И разрушенного Содома восстановлять им не надо: «…он и так везде» (Marsel Proust, Sodome et Gomorre, 267, 269, 283).
«Эрос побеждает Арея, в Афродиту влюбленного», — напоминает лживую басню Платона (Pl., Symp., XIX); в действительности бог войны и бог любви, Эрис и Эрос, — два близнеца сросшихся, всегда друг друга борющих и никогда не побеждающих. Эрос, так же как Эрис, вооружен ядовитыми стрелами. «Дух войны, Полемос, — отец всего», — учит Гераклит. Нет, только один из двух отцов, а другой — Эрос.
«Благодарю Тебя, Господи, что я никого не родил и никого не убил». В этой несколько страшной для непосвященных, как бы содомской, молитве, русский ученик Платона, Вл. Соловьев соединяет эти две язвы в одну.
Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы.
Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие — в роды, народы, племена, связью крови — семени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос-Этнос рождает Эриса.
Вот одна точка пересечения, а вот и другая. Proles по-латыни значит «потомство», «приплод»; «пролетарии» — «плодущие», бедняки, у которых нет ничего, кроме детей; пушечное мясо для обеих войн, международной и гражданской, — войны, в собственном смысле, и войны-революции.
«Коммунизм есть явление Ж (абсолютно-Женского) — неразличимое единство… безраздельная слиянность», — определяет Вейнингер (Вейнингер. Пол и характер. Рус. перев., 353). Все — «товарищи», ни мужчины, ни женщины, в равенстве безличные, бесполые, как муравьи в муравейнике.
Милитаризм, обратная сторона коммунизма, есть явление M (абсолютно-Мужского), тоже «безраздельная слиянность», «единство неразличимое», безличное, бесполое. «Многие, слишком многие», по слову Нитцше, рождаются в похоти, слепом Эросе; убивают в ярости, слепом Эрисе. Чем на земле чадороднее, теснее, голоднее, тем воинственнее. Буря войны взметает человеческую пыль «плодущих», безличных. Солнце пола сушит человеческий лес для пожара войны.
Эрос — в человеке, Эрис — в человечестве. Кровь сначала загорается похотью, а потом льется на войне. «Язву убийства» — войну углубляет «язва рождения» — блуд, Содом.
Некогда было не два, как сейчас, а три пола: мужской, от Солнца, Отца, женский, от Земли, Матери; а третий мужеженский или женомужской, от Луны, причастной обоим естествам — земному, материнскому, и солнечному, отчему. Два пола уцелели, третий — исчез, но след его сохранился в однополой любви мужчин к мужчинам, поклонников Афродиты Небесной, Урании, бессмертной и бесплодной Девы (Pl., Symp., XIX). «Люди третьего пола» влекутся друг к другу, чтобы восстановить единство божественной личности, разрушенное в человеке половым делением. Мужчины любят мужчин, женщины — женщин, потому что для тех в мужском просвечивает женское, а для этих в женском — мужское; как бы золотая россыпь первичной двуполости — целого Человека, Андрогина, б?льшего, чем нынешний человек, расколотый надвое, на мужчину и женщину, сверкает в темной руде двух раздельных полов.
Вот это-то возможно-большее, первично-целое, совершенное, и пленяет «людей лунного света» в однополой любви.
Главной, внутренней стеной, отделявшей брак от Содома, был «священный ужас»: брак от Бога, Содом от дьявола. Ужас рассеялся, религиозный довод пал, и с ним пошатнулись все остальные, нравственные, социальные, эстетические, научные, философские доводы. Только внешняя стена уцелела — уголовное законодательство. Но святости брака не доказывают законы против содомлян, так же как святыни собственности не доказывают законы против фальшивомонетчиков: те уменьшают прирост населения, эти подрывают финансы, но с нравственным злом и добром такие соображения не имеют ничего общего.
Может быть, уцелел и главный корень всех нерелигиозных доводов против Содома — слабый пережиток того же священного ужаса: однополая любовь противоестественна. Но мы ведь хорошо знаем, что в жизни многих растений и животных господствуют такие чудовищные, на человеческий взгляд, «половые извращения» вообще, и такой андрогинизм в частности, что лучше бы нам на природу не ссылаться вовсе: все наши человеческие мерки «естественного», «согласного с природой», ею же самой ломаются безжалостно. Да и что такое культура, техника, все человеческое творчество, как не борьба человека с природой, выход из нее во что-то иное, может быть, высшее, то есть, в последнем счете, движение человека против или сверх естества? Почему же мы включаем в это движение все, кроме пола?
И, наконец, последний, отчаянный довод: род человеческий Содомом прекращается, а надо, чтоб он продолжался. Но почему надо, мы не знаем. Лучшая часть его — первохристиане — ждала, и большая часть его — буддисты — все еще ждет конца своего, как избавления, и надо сказать правду, ход мира вовсе не таков, чтобы легко было доказать, что ожидание это безумно или безнравственно.
Демону пола, неумолимой Судьбе, Адрастейе, как называют его Фригийские таинства бога Аттиса, — «исступленному обоих полов вожделению», insana et furialis libido ex utroque sexu nata, как называет его один тогдашний христианский писатель, — этому искушающему демону совесть человеческая, в наши дни, в молчании всех религий, отвечает, как императрица Юлия Домна ответила сыну своему, Каракалле, на ложе кровосмешения: «si libet, licet, если хочешь, — можно» (Spart., Carac., X).
Свежий румянец на Европейское яблочко все еще наводит лютое лицемерие, особенно в англосаксонских странах (вспомним гибель Оскара Уайльда), но сердцевину яблочка уже изъел червь Содома. Мир никогда еще не был под таким грозным знаком двойного конца: Европа — война, Европа — Содом.
Вейнингер, двадцатилетний юноша, ненавистник женщин, — новый Аттис, мог бы так же, как тот, древний, оскопившись у ног Адрастейи, двуполого демона, воскликнуть: «Вот тебе то, чем причинил ты столько безумств и злодейств!» (Arnob., contra nation., V. 7)
Нитцше, Розанов, Ленин — личность, пол, общество. Первая искра пожара вспыхнула в личности, долго и незримо тлела в поле, и, наконец, пламя выкинуло в обществе и «багровыми клубами дыма» наполнило пока еще только Россию, но, может быть, наполнит мир, и «сгорит все».
«Дух вынут из пола, и умирающее тело его заражает зловоньем своего разложения цивилизацию», — остерегает Розанов (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, 1904, с. 102). Да, нынешний пол Европы — Дантова «злая яма», mala boggia, — самая ледяная и черная бездна Ада: в нее-то все и проваливается, как Атлантида; внешний провал — война, внутренний — Содом, и какой из них глубже, трудно сказать.
«Я думаю: не можно ли эту цивилизацию послать к черту на рога, как несомненно от черта она и происходит?» — скажет Розанов (В. Розанов. Люди лунного света, 1913, с. 267). Розанов скажет — Ленин сделает.
«Когда же постепенно божеская природа истощилась в них (атлантах), и человеческая окончательно возобладала над божеской, то они уже не могли вынести того, что имели, и развратились».
Начали развратом, кончили войной; Эрос начал, кончил Эрис. Это и значит: Атлантида, гибель первого мира, — Война и Содом вместе.
«Всякая плоть извратила путь свой на земле», — подтверждает Платона Бытие. Как извратила, мы знаем по опыту нашей собственной плоти — «первому явлению Женомужчин»; знаем и по Книге Еноха. Очень знаменателен этот религиозный опыт народа Божьего, Израиля, почти накануне Рождества Христова, почти у колыбели Его: «Ангелы, погрязшие в похотях», по толкованию Климента Александрийского, соблазненные как будто «небесною», «ураническою», а на самом деле, слишком земною, любовью к дочерям человеческим, учат их «язве рождения» и «язве убийства», Содому и войне — «вытравлять плод» и «ковать оружье». — «Как Содом и Гоморра… подобно им (падшим Ангелам), блудодействовавшие и ходившие за иною плотью, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример, так точно будет и с мечтателями сими», — остерегает Послание Иуды (Иуд. 8, 8). Эти «мечтатели» — уранисты, содомляне.
Первые, по Книге Еноха, научились воевать не мужчины, а женщины, или, точнее, мужеженщины, «амазонки», — «плоть, извратившая путь свой на земле», — женская половина Содома:
«Крепки и могучи были тела их, велика отвага; это внушило им дерзкое желание взойти на небо и сразиться с богами, как повествует Гомер об Эфиальте и Оте (гигантах-титанах), — сообщает Платон, кажется, древний орфический миф об андрогинах, людях погибшего первого мира. — Зевс совещался с богами, что предпринять. Дело было трудное: боги не хотели истребить человеческий род, как некогда истребили гигантов, поразив их молнией, потому что богопочитание и жертвы прекратились бы; но и дерзости такой терпеть не могли. Наконец, после долгого совещания с богами, Зевс сказал им так: „Я, кажется, нашел способ сохранить и усмирить людей: должно уменьшить силу их. Рассеку их пополам, и они ослабеют“» (Pl., Symp., XIV–XV). Зевс уже не истребляет людей, как древних гигантов, молнией, а только рассекает их пополам, тоже, вероятно, молнией; небесным огнем казнены будут и люди третьего пола в Содоме.
«Дерзость», hybris, «дух титанической, божеской гордости» погубил атлантов; губит и андрогинов, и падших ангелов: тем внушает желание «взойти на небо и сразиться с богами», этим — сойти на землю, чтобы поднять ее на небо и сразиться с Богом: та же «дерзость», тот же бунт — в войне атлантов и в любви андрогинов-ангелов, в Эрисе и в Эросе.
«Бредом пьяных» назвал Аристотель все учение Платона об Эросе, так же ничего не поняв в нем, как в «Атлантиде». Нет, страшно то, что если это и «бред», то не пьяных, а трезвых; страшно невозмутимое спокойствие, чистая совесть, с которыми все это говорят и слушают лучшие люди и ученики «лучшего из людей» — Сократа. В голову никому из них не приходит, что святою может быть не однополая, «небесная» любовь, а земная, двуполая; женщиной даже не гнушаются они, а просто не видят ее, как солнца не видят безглазые рыбы глубин; солнце дневное не греет их — греет солнце — луна, как русалок, Океанид, дочерей подводного царства, где погребена Атлантида.
Только сравнивая их чувства с нашими, мы начинаем понимать, как изменился в христианстве самый состав религиозного воздуха. Может быть, наш новый Содом хуже древнего, но он уже не тот.
Тайна божественного Эроса, скрытая в древних мистериях — может быть, наследие второго человечества от первого, — открывается нам или откроется когда-нибудь в Божественной Троице. Говоря нашим языком, всегда о Боге слабым и грубым, даже в чистейших молитвах и откровениях невольно-кощунственным, можно сказать: вечно-мужественное — в Отце, вечно-женственное — в Духе Матери («Дух», по-еврейски Ruach — женского рода), а сочетание этих двух начал — в Сыне: церковь, Тело Христово, — Невеста, а сам Христос — Жених; это и значит: два начала в Нем — вечно-женственное и вечно-мужественное.
весть и о Злаке Жизни, том самом, который прозябнет у ног Иисуса, в медном изваянии Кесарии Филипповой, где Петр скажет Ему: «Ты — Сын Божий».
Взором проник в глубочайшие тайны,
С сокровеннейшей мудрости поднял покров…
Весть нам принес о веках допотопных,
(Gilg., I, 1–5)
XV
«Ной — остаток ваш», — говорит Атлас-Енох. Спасшийся дух Атлантиды, последний атлант, «Ной утешит землю» (H?n., CVI, 18. — CVII, 3). Это и значит: не только мы спасаем атлантов, но и они спасают нас.XVI
Древней мудрости «малое семя», зарытое в землю перед потопом, — семя будущего рая, царства Божьего на земле, как на небе, — «да приидет царствие Твое», — вечный мир.XVII
«Семя Жены сотрет главу Змия», — сказано первому человеку, Адаму, и осталось в памяти первого человечества (Delitzsch, Genesis, p. 149–150). Это слово Бытия — Первое Евангелие: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь».XVIII
«Тщетною тайною» соблазнили человечество бен-Элогимы, падшие ангелы, те же атланты. Может быть, одну из этих тайн сообщает Кут-Ами (Qut-?mi), пророк набатеян, иудео-вавилонских гностиков в северо-западной Аравии.Вечность состоит из ряда космических веков-эонов. «В каждом веке сохраняется нетленным тело одного человека-бога; когда же наступает новый эон, Бог воскрешает его, вдыхая дух в него, подобный Духу Своему, и человек тот становится богом для людей того эона, а потом опять умирает и сохраняется в нетлении, чтобы воскреснуть в новом эоне, и так во веки веков» (Chwolson, Tammuz, 1860, p. 78).
Это очень похоже на «бесконечный прогресс» — самую «дурную» из всех бесконечностей. С чем ее сравнить — с верченьем белки в колесе или метаньем сумасшедшего в камере для буйных, который хочет и не может разбить себе голову о мягко обитую стену? И так — во веки веков? Нет, не так: Бог Человек жил, умер и воскрес только раз в вечности. Много теней — Тело одно. Люди-боги всех погибших миров, Атлантид, — только тени единого Солнца — Сына.
XIX
Очень хорошо говорит об этом бл. Августин: «То, что мы называем христианством, было от начала мира, пока не пришел Христос во плоти, и бывшая от начала, истинная религия не получила названия: Христианство» (A. Jeremias. Die auserbiblische Erl?sererwartung, 1927, p. 6). Лучше, точнее нельзя сказать. Это и значит: тени к Телу ведут; боги всех погибших миров, заходящие солнца всех Атлантид, ведут к незакатному Солнцу — Христу.XX
Связь второго человечества с первым порвана в истории, но уцелела в мистерии — в том, что Шеллинг называет «перворелигией человечества», Ursystem der Menschheit (Fr. W. J. Schelling. Ueber die Gottheiten von Samothrace, 1815, 118). Боги мистерий, страдающие, умирающие вместе со своими мирами — Озирис, Таммуз, Адонис, Аттис, Митра, Дионис на Востоке, Кветцалькоатль на Западе — в обеих половинах расколовшегося мира, — суть боги этой перворелигии — горы затонувшего материка, Атлантиды.XXI
Если наше второе человечество погибнет, так же как первое, не исполнив своего назначения, то его исполнит — третье.Жизнь мира — Божественная трилогия: Атлантида, История, Апокалипсис — три человечества.
XXII
С тою же божественно-математическою точностью, с какою Херувимы движут солнцами, ев. Иоанн говорит:Чтобы это понять, надо увидеть три человечества: первое — Атлантиду — крещеное водою потопа; второе — Историю — крестящееся Кровью Голгофы; третье — Апокалипсис — которое будет крещено Духом, Огнем.
Три свидетельствуют на небе:
Отец, Слово и Святой Дух,
и сии Три суть Едино;
и Три свидетельствуют на земле:
Дух, Вода и Кровь,
и сии Три об одном.
(I Ио. 5, 7–8)
XXIII
Первый мир — Отца, второй — Сына, третий — Духа, ибо в трех мирах совершается тайна Трех.XXIV
Если бы физическое тело двигалось от земли к луне, то достигло бы точки в пространстве, где кончается земное притяжение, начинается — лунное: так человечество, двигаясь от начала мира к его концу, достигает точки во времени, где кончается История, начинается Эсхатология.Конец мира может быть спасеньем и гибелью, — «новым небом и новой землей, где обитает правда», или хаосом.
Хочет ли человечество жить, как «бессмертное животное»? Хочет, но не всегда. Вдруг начинает томиться, сходить с ума от «дурной бесконечности» и, чтобы вырваться из нее, готово разбить себе голову об стену. Первый припадок такого безумья мы только что видели в мировой войне; может быть, скоро увидим и второй. «Все будут убивать друг друга». — «Те, кто угнетает и нападает, воюет и убивает, и разрушает все на земле… обратились на людей, чтоб их пожирать»… А потом — и на самих себя: «и ели плоть свою, пили кровь свою». — «Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… бросались друг на друга, кололи и резались, кусали и ели друг друга. Все и всё погибало».
Только сейчас, после первой всемирной войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель «бесконечного прогресса» — бесконечная война — самоистребление человечества.
XXV
«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ио. 14, 27). Вот в нашей «христьянской» Европе самые забытые слова Забытого, самые неизвестные — Неизвестного.Если же, на краю гибели, Европа все-таки вспомнит о Нем и захочет вернуться к Нему, то боги Атлантиды укажут ей путь к Неизвестному.
ЧАСТЬ II
БОГИ АТЛАНТИДЫ
1. ЕВРОПА — СОДОМ
I
«Первое явление Женомужчин, потомков Содомлян, пощаженных небесным огнем» — так озаглавил первую главу в книге «Содом и Гоморра», сердце исполинской, четырнадцатичастной трагедии-повести, писатель, может быть, величайший не только во Франции, но и в Европе наших дней, Марсель Пруст. А под заглавием эпиграф:За двадцать пять веков после диалогов Платона о «небесной» любви, это явление Женомужчин, Содомлян, и Мужеженщин, Гоморрянок, в самом деле, первое во всемирной истории. В темных углах таилось оно всегда, но только здесь вышло впервые на свет. Пишущий сам обитатель Содома, если и «пощаженный небесным огнем», то, кажется, только наполовину, спасшийся весь в страшных ожогах, полуживой. Главная любовь его, Альбертина-Альберт, мужчина, как мы узнаем из жизнеописания Пруста; главное, после него самого, действующее лицо трагедии — кажется, Мефистофель самого Пруста-Фауста, — Шарлюс, цвет того, что мы теперь называем «европейской», а когда-то называли «христианской» культурой, — цвет ума, образования, таланта, изящества, — нисходит до последних глубин падения, до самого дна «Мервого Моря», Содомского, где этот жалкий потомок славных предков, более чистой крови, чем королевский дом Франции, соединяется с народом в новой страшной «революции» — в «свободе, равенстве и братстве» Содома. Шарлюс — «герой нашего времени», так же как Ромео, Дон-Жуан и Вертер — герои своих времен.
Женщине будет Гоморра,
Будет мужчине Содом.
«Племя проклятое, — говорит Пруст, может быть, не только о Шарлюсах и Альбертинах-Альбертах, но и о себе самом, — вынужденное жить во лжи и клятвопреступлении, потому что знает, что его желания — то, что для всякого живого творения составляет сладость жизни, — считаются преступными и постыдными, непризнаваемыми; вынужденное отрекаться от Бога, потому что, будучи даже христианами, люди эти, когда появляются на скамье подсудимых, должны, перед Христом и во имя Его, защищаться, как от клеветы, от того, чем они живут; дети без матерей, которым должны они лгать всю жизнь, и даже на их, матерей, смертном одре… Отверженная, но значительная часть рода человеческого, подозреваемая там, где ее нет, дерзко являемая там, где она не угадана; считающая верных своих в народе, в войске, в церкви, на троне и на каторге; живущая в опасной и ласковой близости к людям враждебного племени, вызывающая их, играющая с ними, говорящая им о своем пороке, как о чужом, — ложь и слепота других облегчают им эту игру, которая длится иногда многие годы, до дня позора, когда укротители зверей ими пожираются». — «Такие неисчислимые, что можно сказать о них словом Писания: будет потомство твое, как песок морской, — населили они всю землю». И разрушенного Содома восстановлять им не надо: «…он и так везде» (Marsel Proust, Sodome et Gomorre, 267, 269, 283).
II
Что наворожил «Войной и миром» Толстой, мы знаем, — первую всемирную войну; что навораживает Пруст «Содомом и Гоморрой», мы еще не знаем: между Толстым и Прустом явной связи нет, но есть, может быть, тайная. Все у Толстого — к войне; все у Пруста — от войны. Что значит «Война и мир», мы поняли только в войне; только в мире, может быть, поймем, что значит «Содом и Гоморра». Наша война — Атлантида, наш мир — Содом.III
«Миром правят Нейкос и Филотес, Распря и Дружество», — учит Эмпедокл (J. Girard, Le sentiment reliigieux en Gr?ce, 1879, p. 237). Или противоположнее, созвучнее: Эрос и Эрис, Любовь и Ненависть, Мир и Война.«Эрос побеждает Арея, в Афродиту влюбленного», — напоминает лживую басню Платона (Pl., Symp., XIX); в действительности бог войны и бог любви, Эрис и Эрос, — два близнеца сросшихся, всегда друг друга борющих и никогда не побеждающих. Эрос, так же как Эрис, вооружен ядовитыми стрелами. «Дух войны, Полемос, — отец всего», — учит Гераклит. Нет, только один из двух отцов, а другой — Эрос.
Первый — лютое Солнце Войны, Аполлон-Губитель; второй — нежная Луна Содома, Дионис-Андрогин.
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) — лик младой —
Был гневен, полон гордости ужасной
И весь дышал он силой неземной.
Другой — женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал,
Волшебный демон — лживый, но прекрасный.
(Пушкин. В начале жизни…)
IV
«Язва убийства» — война: «язва рождения» — Содом.«Благодарю Тебя, Господи, что я никого не родил и никого не убил». В этой несколько страшной для непосвященных, как бы содомской, молитве, русский ученик Платона, Вл. Соловьев соединяет эти две язвы в одну.
Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы.
Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие — в роды, народы, племена, связью крови — семени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос-Этнос рождает Эриса.
Вот одна точка пересечения, а вот и другая. Proles по-латыни значит «потомство», «приплод»; «пролетарии» — «плодущие», бедняки, у которых нет ничего, кроме детей; пушечное мясо для обеих войн, международной и гражданской, — войны, в собственном смысле, и войны-революции.
«Коммунизм есть явление Ж (абсолютно-Женского) — неразличимое единство… безраздельная слиянность», — определяет Вейнингер (Вейнингер. Пол и характер. Рус. перев., 353). Все — «товарищи», ни мужчины, ни женщины, в равенстве безличные, бесполые, как муравьи в муравейнике.
Милитаризм, обратная сторона коммунизма, есть явление M (абсолютно-Мужского), тоже «безраздельная слиянность», «единство неразличимое», безличное, бесполое. «Многие, слишком многие», по слову Нитцше, рождаются в похоти, слепом Эросе; убивают в ярости, слепом Эрисе. Чем на земле чадороднее, теснее, голоднее, тем воинственнее. Буря войны взметает человеческую пыль «плодущих», безличных. Солнце пола сушит человеческий лес для пожара войны.
Эрос — в человеке, Эрис — в человечестве. Кровь сначала загорается похотью, а потом льется на войне. «Язву убийства» — войну углубляет «язва рождения» — блуд, Содом.
V
Тайну Содома и ей наиболее противоположную тайну божественной двуполости, первую — так ясно, как этого не делал никто никогда, вторую — очень смутно, открывает Платон в «Пире».Некогда было не два, как сейчас, а три пола: мужской, от Солнца, Отца, женский, от Земли, Матери; а третий мужеженский или женомужской, от Луны, причастной обоим естествам — земному, материнскому, и солнечному, отчему. Два пола уцелели, третий — исчез, но след его сохранился в однополой любви мужчин к мужчинам, поклонников Афродиты Небесной, Урании, бессмертной и бесплодной Девы (Pl., Symp., XIX). «Люди третьего пола» влекутся друг к другу, чтобы восстановить единство божественной личности, разрушенное в человеке половым делением. Мужчины любят мужчин, женщины — женщин, потому что для тех в мужском просвечивает женское, а для этих в женском — мужское; как бы золотая россыпь первичной двуполости — целого Человека, Андрогина, б?льшего, чем нынешний человек, расколотый надвое, на мужчину и женщину, сверкает в темной руде двух раздельных полов.
Вот это-то возможно-большее, первично-целое, совершенное, и пленяет «людей лунного света» в однополой любви.
VI
Двум полам сопутствует третий, как живой земле — мертвая луна, Атлантида Небесная. Если так, то Содом вечен, и величина его постоянна. Рост и убыль его, подобно фазам луны, мнимы; действительная же величина неизменна; неизменно количество, изменяется лишь качество. В наши дни оно изменилось, как никогда, за два тысячелетия христианской истории. Люди всегда и везде воевали, и часть их всегда и везде жила в Содоме; но такой войны, как последняя, и такого Содома, как нынешний, никогда и нигде еще не было.Главной, внутренней стеной, отделявшей брак от Содома, был «священный ужас»: брак от Бога, Содом от дьявола. Ужас рассеялся, религиозный довод пал, и с ним пошатнулись все остальные, нравственные, социальные, эстетические, научные, философские доводы. Только внешняя стена уцелела — уголовное законодательство. Но святости брака не доказывают законы против содомлян, так же как святыни собственности не доказывают законы против фальшивомонетчиков: те уменьшают прирост населения, эти подрывают финансы, но с нравственным злом и добром такие соображения не имеют ничего общего.
Может быть, уцелел и главный корень всех нерелигиозных доводов против Содома — слабый пережиток того же священного ужаса: однополая любовь противоестественна. Но мы ведь хорошо знаем, что в жизни многих растений и животных господствуют такие чудовищные, на человеческий взгляд, «половые извращения» вообще, и такой андрогинизм в частности, что лучше бы нам на природу не ссылаться вовсе: все наши человеческие мерки «естественного», «согласного с природой», ею же самой ломаются безжалостно. Да и что такое культура, техника, все человеческое творчество, как не борьба человека с природой, выход из нее во что-то иное, может быть, высшее, то есть, в последнем счете, движение человека против или сверх естества? Почему же мы включаем в это движение все, кроме пола?
И, наконец, последний, отчаянный довод: род человеческий Содомом прекращается, а надо, чтоб он продолжался. Но почему надо, мы не знаем. Лучшая часть его — первохристиане — ждала, и большая часть его — буддисты — все еще ждет конца своего, как избавления, и надо сказать правду, ход мира вовсе не таков, чтобы легко было доказать, что ожидание это безумно или безнравственно.
VII
Вот в чем изменилось качество Содома в наши дни. Пруст не ошибся: «первое явление Женомужчин» произошло недаром: вышли на свет и уже в темноту не выйдут. Содом глубже, чем думает брак; день брака заходит, восходит ночь Содома, святая или грешная, благоуханная или смрадная, — это смотря по вкусу. Пал Сион, Содом восстал. Племя, «отверженное» некогда, теперь уже таким себя не чувствует: древнее проклятье снято с него, и огненный дождь ему не страшен. Третий пол смотрит прямо в глаза двум остальным и говорит: «Я, как вы; я лучше вашего; я первенец создания, свет мира, соль земли: вы — половины, я — целое».VIII
Вот небывалое. Был «Божий мир», pax Dei, и люди, воюя, знали, что нельзя воевать, убивать: «не убий», смутно помнили; был Божий брак, и люди, живя в Содоме, знали, что Содом — ужас и мерзость. А теперь разрешили себе и то и другое, по совести, так беззащитно-преданы, как никогда, этим двум язвам — войне и Содому.Демону пола, неумолимой Судьбе, Адрастейе, как называют его Фригийские таинства бога Аттиса, — «исступленному обоих полов вожделению», insana et furialis libido ex utroque sexu nata, как называет его один тогдашний христианский писатель, — этому искушающему демону совесть человеческая, в наши дни, в молчании всех религий, отвечает, как императрица Юлия Домна ответила сыну своему, Каракалле, на ложе кровосмешения: «si libet, licet, если хочешь, — можно» (Spart., Carac., X).
Свежий румянец на Европейское яблочко все еще наводит лютое лицемерие, особенно в англосаксонских странах (вспомним гибель Оскара Уайльда), но сердцевину яблочка уже изъел червь Содома. Мир никогда еще не был под таким грозным знаком двойного конца: Европа — война, Европа — Содом.
IX
Книга Вейнингера «Пол и характер» появилась в 1903 году, после самоубийства автора. «Я убиваю себя, чтобы не иметь возможности убивать других», — писал он перед смертью. Многие могли бы это сделать и сказать, через десять лет, накануне войны, но только один Вейнингер понял, что между полом и войной есть какая-то страшная связь: «половое соитие родственно убийству» (Вейнингер).Вейнингер, двадцатилетний юноша, ненавистник женщин, — новый Аттис, мог бы так же, как тот, древний, оскопившись у ног Адрастейи, двуполого демона, воскликнуть: «Вот тебе то, чем причинил ты столько безумств и злодейств!» (Arnob., contra nation., V. 7)
Х
«Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир, но не хочу; и сгорело бы все, но не хочу», — скажет Розанов, противоположный двойник Вейнингера, женолюбец, итифаллический, вожделеющий Аттис (был и такой), или устами Розанова, все тот же демон с двойным лицом — войной и Содомом, поджигатель всех обреченных миров, Атлантид (В. Розанов. Опавшие листья, 1915, II, 11).Нитцше, Розанов, Ленин — личность, пол, общество. Первая искра пожара вспыхнула в личности, долго и незримо тлела в поле, и, наконец, пламя выкинуло в обществе и «багровыми клубами дыма» наполнило пока еще только Россию, но, может быть, наполнит мир, и «сгорит все».
«Дух вынут из пола, и умирающее тело его заражает зловоньем своего разложения цивилизацию», — остерегает Розанов (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, 1904, с. 102). Да, нынешний пол Европы — Дантова «злая яма», mala boggia, — самая ледяная и черная бездна Ада: в нее-то все и проваливается, как Атлантида; внешний провал — война, внутренний — Содом, и какой из них глубже, трудно сказать.
«Я думаю: не можно ли эту цивилизацию послать к черту на рога, как несомненно от черта она и происходит?» — скажет Розанов (В. Розанов. Люди лунного света, 1913, с. 267). Розанов скажет — Ленин сделает.
XI
«И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Матф. II, 20–24). Это, может быть, и о нашем Капернауме, бывшей христианской Европе, сказано.XII
В двух диалогах Платона об Атлантиде, «Тимее» и «Критии» дана эсхатология войны, а в двух диалогах об Эросе, «Федре» и «Пире», — эсхатология пола. Общие корни их уходят в «тайное знание» орфиков, но, кажется, связь их остается самому Платону непонятною, может быть, потому, что и здесь, в Эросе, так же как там, в Атлантиде, концы с концами у него не сходятся.«Когда же постепенно божеская природа истощилась в них (атлантах), и человеческая окончательно возобладала над божеской, то они уже не могли вынести того, что имели, и развратились».
Начали развратом, кончили войной; Эрос начал, кончил Эрис. Это и значит: Атлантида, гибель первого мира, — Война и Содом вместе.
«Всякая плоть извратила путь свой на земле», — подтверждает Платона Бытие. Как извратила, мы знаем по опыту нашей собственной плоти — «первому явлению Женомужчин»; знаем и по Книге Еноха. Очень знаменателен этот религиозный опыт народа Божьего, Израиля, почти накануне Рождества Христова, почти у колыбели Его: «Ангелы, погрязшие в похотях», по толкованию Климента Александрийского, соблазненные как будто «небесною», «ураническою», а на самом деле, слишком земною, любовью к дочерям человеческим, учат их «язве рождения» и «язве убийства», Содому и войне — «вытравлять плод» и «ковать оружье». — «Как Содом и Гоморра… подобно им (падшим Ангелам), блудодействовавшие и ходившие за иною плотью, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример, так точно будет и с мечтателями сими», — остерегает Послание Иуды (Иуд. 8, 8). Эти «мечтатели» — уранисты, содомляне.
Первые, по Книге Еноха, научились воевать не мужчины, а женщины, или, точнее, мужеженщины, «амазонки», — «плоть, извратившая путь свой на земле», — женская половина Содома:
Десять тысяч из двадцати — значит, половина «воинов — стражей», phylakes, управляющих допотопными Афинами, по мифу Платона, — «амазонки», и богиня их, Афина Тритония, — мужеподобная Дева, Амазонка. Рядом с атлантами, у подножья горы Атласа и у озера Тритониса, откуда и Афина Тритония, жили амазонки, — сообщает Диодор миф или преисторию (Diod., III 63, 6; 54; 55. — Berlioux, Les Atlantes, 1883, p. 127–128). Если так, то вот где корень Войны и Содома — в Атлантиде, в первом человечестве.
Женщине будет Гоморра,
Будет мужчине Содом.
XIII
«Зевс решил наказать развращенное племя людей (атлантов)… и, собрав богов, сказал им так…» На этих словах обрывается «Критий», диалог об Атлантиде — Эрисе; продолжение в диалоге об Эросе — «Пире».«Крепки и могучи были тела их, велика отвага; это внушило им дерзкое желание взойти на небо и сразиться с богами, как повествует Гомер об Эфиальте и Оте (гигантах-титанах), — сообщает Платон, кажется, древний орфический миф об андрогинах, людях погибшего первого мира. — Зевс совещался с богами, что предпринять. Дело было трудное: боги не хотели истребить человеческий род, как некогда истребили гигантов, поразив их молнией, потому что богопочитание и жертвы прекратились бы; но и дерзости такой терпеть не могли. Наконец, после долгого совещания с богами, Зевс сказал им так: „Я, кажется, нашел способ сохранить и усмирить людей: должно уменьшить силу их. Рассеку их пополам, и они ослабеют“» (Pl., Symp., XIV–XV). Зевс уже не истребляет людей, как древних гигантов, молнией, а только рассекает их пополам, тоже, вероятно, молнией; небесным огнем казнены будут и люди третьего пола в Содоме.
«Дерзость», hybris, «дух титанической, божеской гордости» погубил атлантов; губит и андрогинов, и падших ангелов: тем внушает желание «взойти на небо и сразиться с богами», этим — сойти на землю, чтобы поднять ее на небо и сразиться с Богом: та же «дерзость», тот же бунт — в войне атлантов и в любви андрогинов-ангелов, в Эрисе и в Эросе.
XIV
«Зевс, собрав богов… сказал им так» — это в «Критии»; «Зевс после долгого совещания с богами, сказал им так» — это в «Пире». Те же слова, тот же смысл в обоих мифах, об атлантах и андрогинах. Кажется, ясно, что это не два мифа, а один — в двух разных порядках, и можно только удивляться, что этого не видит сам Платон. А может быть, и видит, но скрывает от нас, непосвященных, и даже от самого себя эту слишком святую и страшную тайну Конца: если бы увидел ее, умер бы от страха, не дописав «Пира», как, действительно, умер, не дописав «Атлантиды».XV
Страшно Платону, страшно и нам. Сколько бы ни успокаивал, ни уверял нас «божественный учитель», Сократ, что любовь «уранистов», «небесников» (несколько смешное, но глубокое слово), в самом деле, «небесная», потому что ищет «не столько тела, сколько души» (но и тела, вот невольное и важное признание), — в этой любви все-таки дышит Содом, этот рай пахнет адом. Прав Сократ, что уранист любит жертву свою, «как волк любит ягненка» (Pl., Symp., XVIII). Плотских любовников ждет меньшая награда, чем духовных, но все же небесная (Pl., Phedr., XXXVII). Верно угадал и Квитилиан, зачем Алкивиад ложится на ложе Сократа и проводит с ним долгую зимнюю ночь под одним плащом: pati voluerit… sed corrumpi non posset, хотел, но не мог его соблазнить, чтобы получить от него этою ценою «мудрость» и «добродетель», за что Сократ не осуждает его, — напротив (Quintil., Institut, VIII, 4, 23. — Pl., Symp., XXXIV).«Бредом пьяных» назвал Аристотель все учение Платона об Эросе, так же ничего не поняв в нем, как в «Атлантиде». Нет, страшно то, что если это и «бред», то не пьяных, а трезвых; страшно невозмутимое спокойствие, чистая совесть, с которыми все это говорят и слушают лучшие люди и ученики «лучшего из людей» — Сократа. В голову никому из них не приходит, что святою может быть не однополая, «небесная» любовь, а земная, двуполая; женщиной даже не гнушаются они, а просто не видят ее, как солнца не видят безглазые рыбы глубин; солнце дневное не греет их — греет солнце — луна, как русалок, Океанид, дочерей подводного царства, где погребена Атлантида.
Только сравнивая их чувства с нашими, мы начинаем понимать, как изменился в христианстве самый состав религиозного воздуха. Может быть, наш новый Содом хуже древнего, но он уже не тот.
XVI
Страшно говорить о тайне божественного Эроса, в наши содомские дни; но без нее ничего не поймешь в Европе-Содоме, даже тучи, нависшей над ним и готовой разразиться огненно-серым дождем, не увидишь.Тайна божественного Эроса, скрытая в древних мистериях — может быть, наследие второго человечества от первого, — открывается нам или откроется когда-нибудь в Божественной Троице. Говоря нашим языком, всегда о Боге слабым и грубым, даже в чистейших молитвах и откровениях невольно-кощунственным, можно сказать: вечно-мужественное — в Отце, вечно-женственное — в Духе Матери («Дух», по-еврейски Ruach — женского рода), а сочетание этих двух начал — в Сыне: церковь, Тело Христово, — Невеста, а сам Христос — Жених; это и значит: два начала в Нем — вечно-женственное и вечно-мужественное.