Стоило девочке на миг отвлечь Монго, дернув за хвост из стекловолокна, как Римо нырнул в зев бегемота.
Брюхо зверя тотчас среагировало на сто пятьдесят пять фунтов веса, и он тут же сомкнул челюсти.
Монго повернулся и, потеряв Уильямса из виду, пробормотал:
— Черт.
— Не ругайся, — предостерегла его девочка. — Дядя Сэм может услышать.
— Исчез, — прорычал Монго, подошел к бегемоту и прошептал в его носовой микрофон: — Видел кто-нибудь, куда он делся?
— Я нет, — отрапортовала Эксцентричная Белка.
— Я тоже, — ответил Глупый Пес.
Римо слышал все это сквозь полистиреновую оболочку бегемота. Потом пневматическая труба у него под ногами раскрылась, и его с шипением втянуло внутрь.
Прижав руки к бокам и вытянув ноги, Уильямс заскользил по узкой тефлоновой трубе в Утилдак, подземный комплекс «Мира Сэма Бисли», где подвергался обработке мусор, вырабатывалась электроэнергия и размещались прочие системы, необходимые для круглогодичной работы парка.
Главное, чтобы труба не вела прямо в мусоросжигательную печь.
Как восхищался весь мир ее стройной, изящной фигурой, когда она порхала и вертелась на олимпийском льду! Лицо девушки украшало бесчисленные журнальные обложки, афиши, коробки с полуфабрикатами.
А Годфри Грант прямо-таки возненавидел эту большезубую девицу.
Падение Гранта началось с того, что недоумки, подкупленные ее соперницей, расшибли фигуристке колено. Весь мир сразу же проникся к ней сочувствием. Америка не могла забыть ее слезного, печального, жалобного «Почему я?», пока она чудесным образом не оправилась настолько, чтобы бросить вызов своей сопернице в Лиллехаммере.
Годфри Грант аплодировал ей, хотя она завоевала лишь серебряную медаль. По крайней мере она втоптала свою соперницу в грязь. Или в лед. Или во что бы там ни было.
Когда встречающий-контролер на другой день подошел к Гранту и сообщил, что он будет сидеть рядом с ней на послеолимпийском параде в «Мире Сэма Бисли», Грант пришел в неописуемый восторг. То, что на нем будет полиуретановый костюм мыши, не имело значения. Ведь он на глазах всего мира станет купаться в лучах славы этой фигуристки! Не важно, что только его девушка и ближайшие родственники знают, кто именно одет в костюм мыши.
Наконец великий день наступил, и злосчастная фигуристка села с мышью-водителем в красно-розовую машину, чтобы совершить круг почета по Волшебной деревне.
Все камеры были направлены на них, а они приветственно махали кричащей толпе. Замечательно!
Однако какой-то идиот из отдела рекламы установил в машине микрофон, а эта чертова фигуристка с чеком на два миллиона долларов от Сэма Бисли, болтающимся на ее плоской груди ледовой принцессы, видимо, оказалась не в настроении.
— Отсталый город, — пробормотала она на весь мир. — Даже не верится — я сижу рядом с громадной мышью, и люди воспринимают это всерьез. Смех, да и только!
Годфри Грант побледнел под мышиной головой. Он знал, как дорожит престижем его строгое начальство. Поэтому решил легонько толкнуть фигуристку локтем в бок.
Не больно толкнуть. И шепотом посоветовать сдерживаться, пока она в гостях у Сэма Бисли.
К сожалению, мышиная голова ограничивала боковое зрение. И легкий толчок под ребра обернулся ударом в висок.
Фигуристка, вскрикнув, выпала из машины прямо под копыта тяжеловозов, те размозжили ей пальцы на руках, сломали зубы и, что хуже всего, раздробили ту коленную чашечку, на которой недоумок с железным прутом не смог оставить даже вмятины.
Карьера фигуристки закончилась.
Карьера Годфри Гранта у Сэма Бисли тоже должна была бы закончиться.
Когда его вызвали к контролеру. Грант думал, что с него снимут голову. Мышиную. И уволят.
Голову с него действительно сняли. Однако не уволили, а перевели в униподвал, последнее звено в цепи предприятий питания.
— Вы меня не увольняете? — удивился он.
— При других обстоятельствах тебя вышвырнули бы вон через минуту, — прорычал контролер. — Но тебе повезло. Микрофон уловил хныканье этой сучки, и его явственно услышали аж в Токио!
— Вот потому-то я и толкнул ее локтем, — стал оправдываться Грант. — Чтобы она молчала. Знал, компании не понравится, если люди услышат. Пропадала вся торжественность момента.
— Мало того, — резко ответил контролер, — что торжественность была испорчена, эта сучка еще и подает на нас в суд. Камеры все зафиксировали, так что, видимо, она утроит свой гонорар за эту дурацкую поездку.
— Тогда я ничего не понимаю.
— Босс все видел и слышал. Он считает, что за такие слова раздробленной коленной чашечки мало. Сказал даже, что жаль, лошади не раздробили обе, не обеспечили ей инвалидной коляски.
— Потому меня и не уволили?
— Потому тебя и не уволили, — ответил контролер, вручая Годфри метлу на длинном черенке. — Теперь отправляйся подметать.
И Годфри Грант отправился. Год с метлой в руках не привил ему любви ни к этой работе, ни к Утилдаку, ни к языкастым неблагодарным фигуристкам, однако в эти тяжелые времена приходилось держаться за любую работу к тому же на жаре, в окружении надоедливой детворы встречающим приходилось несладко.
В Утилдаке по крайней мере было прохладно, тихо и почти ничего не случалось.
Поэтому Грант удивился, когда белые лампы на потолке внезапно пожелтели. Такого он еще ни разу не видел. Секунду спустя они стали оранжевыми, и двери секции начали закрываться.
Лампы окрасились красным, раздался гудок.
— Что произошло? — спросил Грант группу охранников, направлявшихся в его сторону.
— Вторжение.
— Кто-то хочет пролезть бесплатно?
Старший группы остановился.
— Обращаться с пистолетом умеешь?
— С пистолетом?!
Старший вручил Гранту автоматический пистолет с отштампованным на рукоятке силуэтом мыши.
— Смотри, не появится ли человек с широкими запястьями, в тенниске. Как увидишь его, сразу стреляй.
— Стрелять? — пробормотал Годфри Грант. — Кто сумеет пролезть в Утилдак, чтобы спровоцировать стрельбу?
Старший группы не ответил. Охранники рванули дальше, да так, словно находились на палубе авианосца во время атаки с бреющего полета.
Годфри Грант заткнул пистолет за пояс и снова стал сметать мусор, периодически падающий из гнезд потолочных пневматических терминалов.
Работа его заключалась в том, чтобы сметать мусор на лоток пресса. Проще было бы отправлять все прямо под пресс, однако наверху находился «Мир Сэма Бисли». С мусором падало все что угодно. Часы. Бумажники. Пистолеты. Лекарства. Даже капризные сестренки, не пускавшие старших братьев к пиратам с Багамских островов.
Поэтому Годфри Грант орудовал метлой, высматривая в мусоре ценности и путавшихся под ногами детишек.
Когда сверху свалилась пара мокасин, а вместе с ними и высокий, худощавый мужчина с широкими запястьями и самыми страшными глазами, какие только видел Годфри Грант, он выронил метлу и, заикаясь, пробормотал:
— Вы тот самый человек.
— Какой тот самый?
— С широкими запястьями, которого все ищут.
Мужчина даже глазом не моргнул.
— Да, я.
— Мне приказано в вас стрелять.
— Действуй.
— Я не хочу, — признался Грант.
— Как знаешь, — скучающе отозвался мужчина. Огляделся по сторонам, увидел, что он в белом помещении с гладкими стенами, и спросил: — Где Дядя Сэм?
Грант заколебался:
— Бисли?
— Да.
— Он умер, когда меня еще на свете не было.
— Что, обслуживающий персонал здесь держат в неведении?
Грант, недоумевая, захлопал глазами.
— Где здесь самая теплая комната? — спросил мужчина.
Служащий нахмурился:
— Самая теплая?
— Ты же слышал. — Человек с широкими запястьями приблизился к Гранту. Уборщик попятился и подумал, что находится вне досягаемости, но внезапно пистолет оказался в правой руке незнакомца. Он поднял вторую руку, и сталь пистолета запищала. Затрещала. Пистолет стал разламываться на части, словно вафельный.
— Слева по этому коридору есть комната, куда входить запрещается, — заговорил Грант. — Люди выходят оттуда насквозь потными.
— Похоже, та самая.
— Мне придется платить за сломанный пистолет.
— Между нами говоря, вряд ли кто будет считать пистолеты, когда я со всем покончу.
И мужчина с широкими запястьями удалился. Грант поднял взгляд к потолку. Он готов был поклясться, что труба, из которой появился незнакомец, слишком узка для взрослого мужчины. Правда, этот довольно тощий.
Пожав плечами. Грант поднял метлу и снова стал подметать. В конце концов платят ему за уборку, а не за охрану.
Тем более что незнакомец обошелся с ним лучше, чем обходилось начальство.
— Сейчас, директор.
— Не сейчас, идиот. Там шастает этот наглец с широкими запястьями. Сперва разделайся с ним.
В вечно насыщенной паром аппаратной Утилда-капитан Эрнест Маус подошел к пульту и направил потолочную телекамеру в коридор.
По коридору решительно шел человек с широкими запястьями.
Капитан нажал клавишу и отрывисто произнес:
— В коридоре Г посторонний. Повторяю, в коридоре Г посторонний. Перехватить и нейтрализовать его.
— Забавно, — послышался насмешливый голос из удобного кресла с высокой спинкой.
Маус кивнул.
— Его изрешетят перекрестным огнем.
— И поделом этому гаду. Надо же, засадил меня на два года в резиновую комнату!
Главный монитор в другом конце комнаты показывал коридор Г. Вспомогательные демонстрировали, как охранники Утилдака изготавливаются к стрельбе в углах поперечного.
— Директор, они заняли позиции. Посторонний, кажется, их не замечает.
— Что он там делает?
— Трогает пальцами стену, — ответил капитан Маус.
— Как только дойдет до угла, будет касаться ими лица Господа Бога.
Стальная стена стала теплой. Римо находился неподалеку от жаркой аппаратной, которую Дядя Сэм Бисли, естественно, любил, так как даже через два года после выхода из криогенной капсулы не мог изгнать холод из своих старых костей.
Негромкое жужжание подсказало Римо, что за ним следят с помощью телекамеры. Впрочем, его это не тревожило. Когда стена стала теплее, Римо обратил внимание на звуки, доносящиеся из засады впереди.
Сердце забилось чаще. Дыхание замедлилось. Уже близко. Охранники вот-вот выскочат.
За миг до того, как они должны были появиться, Уильямс с силой царапнул по стене.
Ногти, отвердевшие от многолетних диет и упражнений, издали неприятный, пронзительный звук.
В эту парализующую секунду, когда охранники в изумлении захлопали глазами, Римо рванулся вперед, молниеносно промчался мимо опешившей засады и ударил вытянутой рукой в теплую глухую дверь.
Она подалась внутрь как под ударом самой ладони, так и от ударной волны перед нею.
Дверь закрывалась на задвижку. Поэтому одна сторона ее вышла из паза и согнулась, другая осталась на месте. Но Римо хватило и одной стороны. Он шагнул в узкую переднюю, которой там не должно было быть, и потому не стал останавливаться.
Позади Уильямса резко опустилась заостренная стальная плита, похожая на нож гильотины, шевельнув волосы у него на затылке.
— Слишком поздно, — бросил он Маусу, который только что нажал кнопку, опускающую лезвие.
— Черт! — пробормотал Маус.
Из-за спинки кресла послышался резкий голос Дяди Сэма Бисли:
— Что там с засадой?
— Не знаю, директор.
— Пора возвращаться в дом счастья, — обратился к спинке кресла Уильямс. Дядя Сэм даже не потрудился повернуться. Одна его рука потянулась к кнопке. Своя, а не искусственная.
— Не бывать этому, — отрывисто произнес он.
Римо Уильямс шагнул к креслу, развернул его и поглядел в холодные глаза Сэма Бисли.
Один глаз сверкнул, словно импульсная лампа. Слишком поздно. Римо уже услышал щелчок кибернетического реле в глазном яблоке и зажмурился. Ярко-красный свет лазерного луча проник сквозь веки. И зная точно, где находится искусственный глаз, ткнул в него указательным пальцем правой руки.
Глаз лопнул. Аниматронное сердце тем не менее билось в прежнем ритме.
Металлический щелчок позади заставил Римо обернуться.
Капитан Маус вскинул автомат с отштампованной на прикладе мышью.
— Если откроешь огонь, — предупредил Римо Уильямс, — Дяде Сэму тоже несдобровать.
Маус заколебался.
— Все рано стреляй, — прорычал Сэм Бисли.
Потнолицый Маус заговорил:
— Но, Дядя Сэм...
— Стреляй, жаба!
Палец на спусковом крючке побелел, и Римо стремглав бросился к капитану Маусу. Он пересек комнату меньше чем за три секунды, уклонившись влево от автоматной очереди, и сильно ударил Мауса по виску.
Капитан отлетел к пульту, живой, но со множественными трещинами в черепе.
Римо обернулся.
В спинке кресла дымились зловещие черные дыры. Собственная рука Дяди Сэма безжизненно повисла.
Уильямс подошел и развернул кресло.
Сэм Бисли сидел, опустив голову между коленями, как рекомендуется при авиакатастрофе. Не шевелясь. Даже безвольные руки повисли как плети.
— Дядя Сэм! — ужаснулся Римо Уильямс. И схватив поникшего за ворот, задрал ему голову и взглянул в лицо. Оно было целым, собственный глаз закатился, тронутые сединой усы свисали, как у мертвого.
Уильямс приложил ухо к его груди. Аниматронное сердце больше не билось.
— Черт, — пробормотал он. — Черт, ты мертв.
Над головой вдруг раздался громкий знакомый голос:
— Не я. Ты.
Римо поднял глаза. Экран главного монитора заполняло постаревшее лицо Дяди Сэма Бисли.
— Думал, я снова подпущу тебя вплотную?! — злорадно усмехнулся Бисли.
Неподвижное тело в руках Римо внезапно ожило, и гидравлическая десница, защелкав пальцами, стала искать его горло.
Глава 5
Брюхо зверя тотчас среагировало на сто пятьдесят пять фунтов веса, и он тут же сомкнул челюсти.
Монго повернулся и, потеряв Уильямса из виду, пробормотал:
— Черт.
— Не ругайся, — предостерегла его девочка. — Дядя Сэм может услышать.
— Исчез, — прорычал Монго, подошел к бегемоту и прошептал в его носовой микрофон: — Видел кто-нибудь, куда он делся?
— Я нет, — отрапортовала Эксцентричная Белка.
— Я тоже, — ответил Глупый Пес.
Римо слышал все это сквозь полистиреновую оболочку бегемота. Потом пневматическая труба у него под ногами раскрылась, и его с шипением втянуло внутрь.
Прижав руки к бокам и вытянув ноги, Уильямс заскользил по узкой тефлоновой трубе в Утилдак, подземный комплекс «Мира Сэма Бисли», где подвергался обработке мусор, вырабатывалась электроэнергия и размещались прочие системы, необходимые для круглогодичной работы парка.
Главное, чтобы труба не вела прямо в мусоросжигательную печь.
* * *
Если в не эта чертова фигуристка с большими зубами, Годфри Гранту не пришлось бы работать в недрах Утилдака. Это уж точно.Как восхищался весь мир ее стройной, изящной фигурой, когда она порхала и вертелась на олимпийском льду! Лицо девушки украшало бесчисленные журнальные обложки, афиши, коробки с полуфабрикатами.
А Годфри Грант прямо-таки возненавидел эту большезубую девицу.
Падение Гранта началось с того, что недоумки, подкупленные ее соперницей, расшибли фигуристке колено. Весь мир сразу же проникся к ней сочувствием. Америка не могла забыть ее слезного, печального, жалобного «Почему я?», пока она чудесным образом не оправилась настолько, чтобы бросить вызов своей сопернице в Лиллехаммере.
Годфри Грант аплодировал ей, хотя она завоевала лишь серебряную медаль. По крайней мере она втоптала свою соперницу в грязь. Или в лед. Или во что бы там ни было.
Когда встречающий-контролер на другой день подошел к Гранту и сообщил, что он будет сидеть рядом с ней на послеолимпийском параде в «Мире Сэма Бисли», Грант пришел в неописуемый восторг. То, что на нем будет полиуретановый костюм мыши, не имело значения. Ведь он на глазах всего мира станет купаться в лучах славы этой фигуристки! Не важно, что только его девушка и ближайшие родственники знают, кто именно одет в костюм мыши.
Наконец великий день наступил, и злосчастная фигуристка села с мышью-водителем в красно-розовую машину, чтобы совершить круг почета по Волшебной деревне.
Все камеры были направлены на них, а они приветственно махали кричащей толпе. Замечательно!
Однако какой-то идиот из отдела рекламы установил в машине микрофон, а эта чертова фигуристка с чеком на два миллиона долларов от Сэма Бисли, болтающимся на ее плоской груди ледовой принцессы, видимо, оказалась не в настроении.
— Отсталый город, — пробормотала она на весь мир. — Даже не верится — я сижу рядом с громадной мышью, и люди воспринимают это всерьез. Смех, да и только!
Годфри Грант побледнел под мышиной головой. Он знал, как дорожит престижем его строгое начальство. Поэтому решил легонько толкнуть фигуристку локтем в бок.
Не больно толкнуть. И шепотом посоветовать сдерживаться, пока она в гостях у Сэма Бисли.
К сожалению, мышиная голова ограничивала боковое зрение. И легкий толчок под ребра обернулся ударом в висок.
Фигуристка, вскрикнув, выпала из машины прямо под копыта тяжеловозов, те размозжили ей пальцы на руках, сломали зубы и, что хуже всего, раздробили ту коленную чашечку, на которой недоумок с железным прутом не смог оставить даже вмятины.
Карьера фигуристки закончилась.
Карьера Годфри Гранта у Сэма Бисли тоже должна была бы закончиться.
Когда его вызвали к контролеру. Грант думал, что с него снимут голову. Мышиную. И уволят.
Голову с него действительно сняли. Однако не уволили, а перевели в униподвал, последнее звено в цепи предприятий питания.
— Вы меня не увольняете? — удивился он.
— При других обстоятельствах тебя вышвырнули бы вон через минуту, — прорычал контролер. — Но тебе повезло. Микрофон уловил хныканье этой сучки, и его явственно услышали аж в Токио!
— Вот потому-то я и толкнул ее локтем, — стал оправдываться Грант. — Чтобы она молчала. Знал, компании не понравится, если люди услышат. Пропадала вся торжественность момента.
— Мало того, — резко ответил контролер, — что торжественность была испорчена, эта сучка еще и подает на нас в суд. Камеры все зафиксировали, так что, видимо, она утроит свой гонорар за эту дурацкую поездку.
— Тогда я ничего не понимаю.
— Босс все видел и слышал. Он считает, что за такие слова раздробленной коленной чашечки мало. Сказал даже, что жаль, лошади не раздробили обе, не обеспечили ей инвалидной коляски.
— Потому меня и не уволили?
— Потому тебя и не уволили, — ответил контролер, вручая Годфри метлу на длинном черенке. — Теперь отправляйся подметать.
И Годфри Грант отправился. Год с метлой в руках не привил ему любви ни к этой работе, ни к Утилдаку, ни к языкастым неблагодарным фигуристкам, однако в эти тяжелые времена приходилось держаться за любую работу к тому же на жаре, в окружении надоедливой детворы встречающим приходилось несладко.
В Утилдаке по крайней мере было прохладно, тихо и почти ничего не случалось.
Поэтому Грант удивился, когда белые лампы на потолке внезапно пожелтели. Такого он еще ни разу не видел. Секунду спустя они стали оранжевыми, и двери секции начали закрываться.
Лампы окрасились красным, раздался гудок.
— Что произошло? — спросил Грант группу охранников, направлявшихся в его сторону.
— Вторжение.
— Кто-то хочет пролезть бесплатно?
Старший группы остановился.
— Обращаться с пистолетом умеешь?
— С пистолетом?!
Старший вручил Гранту автоматический пистолет с отштампованным на рукоятке силуэтом мыши.
— Смотри, не появится ли человек с широкими запястьями, в тенниске. Как увидишь его, сразу стреляй.
— Стрелять? — пробормотал Годфри Грант. — Кто сумеет пролезть в Утилдак, чтобы спровоцировать стрельбу?
Старший группы не ответил. Охранники рванули дальше, да так, словно находились на палубе авианосца во время атаки с бреющего полета.
Годфри Грант заткнул пистолет за пояс и снова стал сметать мусор, периодически падающий из гнезд потолочных пневматических терминалов.
Работа его заключалась в том, чтобы сметать мусор на лоток пресса. Проще было бы отправлять все прямо под пресс, однако наверху находился «Мир Сэма Бисли». С мусором падало все что угодно. Часы. Бумажники. Пистолеты. Лекарства. Даже капризные сестренки, не пускавшие старших братьев к пиратам с Багамских островов.
Поэтому Годфри Грант орудовал метлой, высматривая в мусоре ценности и путавшихся под ногами детишек.
Когда сверху свалилась пара мокасин, а вместе с ними и высокий, худощавый мужчина с широкими запястьями и самыми страшными глазами, какие только видел Годфри Грант, он выронил метлу и, заикаясь, пробормотал:
— Вы тот самый человек.
— Какой тот самый?
— С широкими запястьями, которого все ищут.
Мужчина даже глазом не моргнул.
— Да, я.
— Мне приказано в вас стрелять.
— Действуй.
— Я не хочу, — признался Грант.
— Как знаешь, — скучающе отозвался мужчина. Огляделся по сторонам, увидел, что он в белом помещении с гладкими стенами, и спросил: — Где Дядя Сэм?
Грант заколебался:
— Бисли?
— Да.
— Он умер, когда меня еще на свете не было.
— Что, обслуживающий персонал здесь держат в неведении?
Грант, недоумевая, захлопал глазами.
— Где здесь самая теплая комната? — спросил мужчина.
Служащий нахмурился:
— Самая теплая?
— Ты же слышал. — Человек с широкими запястьями приблизился к Гранту. Уборщик попятился и подумал, что находится вне досягаемости, но внезапно пистолет оказался в правой руке незнакомца. Он поднял вторую руку, и сталь пистолета запищала. Затрещала. Пистолет стал разламываться на части, словно вафельный.
— Слева по этому коридору есть комната, куда входить запрещается, — заговорил Грант. — Люди выходят оттуда насквозь потными.
— Похоже, та самая.
— Мне придется платить за сломанный пистолет.
— Между нами говоря, вряд ли кто будет считать пистолеты, когда я со всем покончу.
И мужчина с широкими запястьями удалился. Грант поднял взгляд к потолку. Он готов был поклясться, что труба, из которой появился незнакомец, слишком узка для взрослого мужчины. Правда, этот довольно тощий.
Пожав плечами. Грант поднял метлу и снова стал подметать. В конце концов платят ему за уборку, а не за охрану.
Тем более что незнакомец обошелся с ним лучше, чем обходилось начальство.
* * *
— Маус, уволь этого скота.— Сейчас, директор.
— Не сейчас, идиот. Там шастает этот наглец с широкими запястьями. Сперва разделайся с ним.
В вечно насыщенной паром аппаратной Утилда-капитан Эрнест Маус подошел к пульту и направил потолочную телекамеру в коридор.
По коридору решительно шел человек с широкими запястьями.
Капитан нажал клавишу и отрывисто произнес:
— В коридоре Г посторонний. Повторяю, в коридоре Г посторонний. Перехватить и нейтрализовать его.
— Забавно, — послышался насмешливый голос из удобного кресла с высокой спинкой.
Маус кивнул.
— Его изрешетят перекрестным огнем.
— И поделом этому гаду. Надо же, засадил меня на два года в резиновую комнату!
Главный монитор в другом конце комнаты показывал коридор Г. Вспомогательные демонстрировали, как охранники Утилдака изготавливаются к стрельбе в углах поперечного.
— Директор, они заняли позиции. Посторонний, кажется, их не замечает.
— Что он там делает?
— Трогает пальцами стену, — ответил капитан Маус.
— Как только дойдет до угла, будет касаться ими лица Господа Бога.
* * *
Римо Уильямс шел вперед, ощупывая стену. Она состояла из стальных листов. Без малейших зазоров. Служила прекрасным проводником звука. Слух его уловил шаги, грузные из-за тяжести неудобного оружия. Он насчитал в засаде семерых в трех разных местах впереди и еще четверых сзади.Стальная стена стала теплой. Римо находился неподалеку от жаркой аппаратной, которую Дядя Сэм Бисли, естественно, любил, так как даже через два года после выхода из криогенной капсулы не мог изгнать холод из своих старых костей.
Негромкое жужжание подсказало Римо, что за ним следят с помощью телекамеры. Впрочем, его это не тревожило. Когда стена стала теплее, Римо обратил внимание на звуки, доносящиеся из засады впереди.
Сердце забилось чаще. Дыхание замедлилось. Уже близко. Охранники вот-вот выскочат.
За миг до того, как они должны были появиться, Уильямс с силой царапнул по стене.
Ногти, отвердевшие от многолетних диет и упражнений, издали неприятный, пронзительный звук.
В эту парализующую секунду, когда охранники в изумлении захлопали глазами, Римо рванулся вперед, молниеносно промчался мимо опешившей засады и ударил вытянутой рукой в теплую глухую дверь.
Она подалась внутрь как под ударом самой ладони, так и от ударной волны перед нею.
Дверь закрывалась на задвижку. Поэтому одна сторона ее вышла из паза и согнулась, другая осталась на месте. Но Римо хватило и одной стороны. Он шагнул в узкую переднюю, которой там не должно было быть, и потому не стал останавливаться.
Позади Уильямса резко опустилась заостренная стальная плита, похожая на нож гильотины, шевельнув волосы у него на затылке.
— Слишком поздно, — бросил он Маусу, который только что нажал кнопку, опускающую лезвие.
— Черт! — пробормотал Маус.
Из-за спинки кресла послышался резкий голос Дяди Сэма Бисли:
— Что там с засадой?
— Не знаю, директор.
— Пора возвращаться в дом счастья, — обратился к спинке кресла Уильямс. Дядя Сэм даже не потрудился повернуться. Одна его рука потянулась к кнопке. Своя, а не искусственная.
— Не бывать этому, — отрывисто произнес он.
Римо Уильямс шагнул к креслу, развернул его и поглядел в холодные глаза Сэма Бисли.
Один глаз сверкнул, словно импульсная лампа. Слишком поздно. Римо уже услышал щелчок кибернетического реле в глазном яблоке и зажмурился. Ярко-красный свет лазерного луча проник сквозь веки. И зная точно, где находится искусственный глаз, ткнул в него указательным пальцем правой руки.
Глаз лопнул. Аниматронное сердце тем не менее билось в прежнем ритме.
Металлический щелчок позади заставил Римо обернуться.
Капитан Маус вскинул автомат с отштампованной на прикладе мышью.
— Если откроешь огонь, — предупредил Римо Уильямс, — Дяде Сэму тоже несдобровать.
Маус заколебался.
— Все рано стреляй, — прорычал Сэм Бисли.
Потнолицый Маус заговорил:
— Но, Дядя Сэм...
— Стреляй, жаба!
Палец на спусковом крючке побелел, и Римо стремглав бросился к капитану Маусу. Он пересек комнату меньше чем за три секунды, уклонившись влево от автоматной очереди, и сильно ударил Мауса по виску.
Капитан отлетел к пульту, живой, но со множественными трещинами в черепе.
Римо обернулся.
В спинке кресла дымились зловещие черные дыры. Собственная рука Дяди Сэма безжизненно повисла.
Уильямс подошел и развернул кресло.
Сэм Бисли сидел, опустив голову между коленями, как рекомендуется при авиакатастрофе. Не шевелясь. Даже безвольные руки повисли как плети.
— Дядя Сэм! — ужаснулся Римо Уильямс. И схватив поникшего за ворот, задрал ему голову и взглянул в лицо. Оно было целым, собственный глаз закатился, тронутые сединой усы свисали, как у мертвого.
Уильямс приложил ухо к его груди. Аниматронное сердце больше не билось.
— Черт, — пробормотал он. — Черт, ты мертв.
Над головой вдруг раздался громкий знакомый голос:
— Не я. Ты.
Римо поднял глаза. Экран главного монитора заполняло постаревшее лицо Дяди Сэма Бисли.
— Думал, я снова подпущу тебя вплотную?! — злорадно усмехнулся Бисли.
Неподвижное тело в руках Римо внезапно ожило, и гидравлическая десница, защелкав пальцами, стала искать его горло.
Глава 5
И спустя много лет никто не забыл, где его застала леденящая душу весть о смерти Президента США.
В палате представителей выступал конгрессмен от республиканской партии Гила Гинголд.
— Расточительная, стремящаяся к большей власти часть нашего правительства вновь состряпала программу так называемой реформы здравоохранения. Как партийный организатор меньшинства заявляю, что буду всеми силами добиваться отклонения этого законопроекта, равно как и всех других нелепых попыток сделать здравоохранение в этой стране государственным. Несмотря на то, что демократ из Белого дома уже пытался протолкнуть кое-что через Конгресс.
Служитель положил перед ним записку. Гинголд мгновение опустил взгляд, и его изумрудно-зеленые глаза на раскрасневшемся лице расширились.
— Мне... мне только что сообщили, что убит Президент.
В Конгрессе воцарилась тишина.
Гила Гинголд собрался с мыслями и задумался, призвать ли всех к молитве или завершить начатое. Увидел возможность совместить одно с другим и решил сымпровизировать:
— Сейчас, когда мы обсуждаем эту тему, возле нашего Президента, вне всякого сомнения, находятся лучшие частные врачи. Будь всеобщее здравоохранение узаконено, его, как и всех американцев, пользовал бы первый попавшийся врач. Мы не можем допустить в Америке такой медицины, которая лишает пациента выбора. Поэтому призываю вас сказать громкое «нет» этой нелепости и склонить тем не менее головы в молитве за ее автора.
— Говорите, вы в эфире.
— Понял, Трэш.
— Я вас тоже. О чем хотите сказать?
— Что вы думаете о последних планах реформировать здравоохранение?
— Это откровенная попытка прибрать к рукам многомиллиардную индустрию здравоохранения, совершаемая бездумными временщиками Белого дома.
— Трэш, они выдвигают эти законопроекты один за другим. Провалится один, у них тут же готов новый. Можно ли как-нибудь прекратить это?
— Ну что ж, — со смешком отозвался Лимбергер, — молитесь о божественном вмешательстве. Возможно, Бог подаст голос за то, чтобы наш Президент оставил свой пост на год раньше. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
Краем глаза Трэш заметил руку, неистово машущую ему из аппаратной. Его помощница Коли Кастер приложила к стеклу огромный лист бумаги. От выведенных на нем слов: «В Бостоне застрелили Президента» — смешок застыл у Трэша Лимбергера на устах.
— Хм-м, — промычал Трэш, шелестя сценарием коммерческой передачи, который он держал в толстых пальцах. — Конечно, я вовсе не это имел в виду. Возможно, мы с Президентом и в разных политических лагерях, но оба хотим одного и того же. Чтобы мир стал лучше.
После музыкальной заставки Трэш продолжил:
— А теперь о моем любимом напитке.
— Президента убили!
— Как?!
— Он вылезал из лимузина, и снайпер снес ему макушку.
Пепси Доббинс так стиснула край стола, что костяшки ее тонких пальцев побелели. Лицо застыло. На глаза навернулись слезы. Голова ее со старательно уложенной шевелюрой вмиг поникла.
— У нас есть... есть пленка? — выдавила она.
— Да. Сейчас будет просмотр.
Из глаз Пепси покатились слезы облегчения, оставляя следы на нарумяненных и напудренных щеках.
— Слава Богу, — всхлипнула она. Потом с усилием поднялась из кресла и потащилась вместе с другими сотрудниками в мониторный зал.
— Передача по спутниковой связи, — прохрипел кто-то из техников.
Мониторы в зале стояли в несколько рядов, но пришедшие смотрели лишь на один экран. Пепси окинула взглядом все и задержалась на том, на который транслировала Си-эн-эн — она раздражающе часто опережала АТК.
— Быстрее, быстрее, — заторопила журналистка. — У Си-эн-эн пока что нет пленки.
Просмотр начался.
Съемка, видимо, велась с помехами. Оператору АТК мешали широкие спины стоявших в оцеплении агентов секретной службы. Камера несколько раз дернулась.
Пепси заломила руки.
— Ну, наводи же ее! Наводи!
Словно бы в ответ на ее просьбу камера засняла, как открывается дверца лимузина, украшенная президентской печатью.
— Приготовьтесь, — предупредил техник. — Это ужасно.
— Пусть будет ужасно, — молитвенно прошептала Пепси. — Господи, пусть будет ужасно!
Над капотом лимузина появился знакомый жесткий ежик, пальцы одной руки теребили среднюю пуговицу темного пиджака. И вдруг верхняя часть головы отделилась.
— Это лучше, чем фильм Запрудера! — пронзительно закричала Пепси. — Надо дать материал в эфир. Немедленно!
— Пусти. Пусти, черт возьми! — разозлился завотделом новостей, пытаясь высвободить воротник своей рубашки из пальцев Доббинс. — Решения здесь принимаю я.
— С других студий пока никаких сообщений, — объявил техник.
— Грег, — взмолилась Пепси, — мы должны выйти с этим в эфир. Пожалуйста, позволь мне.
— Это работа ведущего.
— Его нет. А я здесь! Пожалуйста, пожалуйста.
Она подпрыгивала и дергала завотделом за галстук так, словно пыталась позвонить в церковный колокол.
— Это же отдел новостей. Надо ведь что-то передавать.
— Ладно. Сидеть будешь за своим столом. Изображение зала мы наложим.
— Отлично. Отлично! Ты об этом не пожалеешь, — пообещала Пепси и бросилась в одних чулках к своему столу.
Усевшись за стол. Пепси пригладила свою густую короткую гриву и выпрямилась. За спиной у нее находилась синяя ширма, которой на экране не появится. Фоном будет наложенный компьютером зал новостей. И никто из зрителей ничего не заподозрит.
Зажегся красный огонек. Завотделом подал сигнал. Пепси облизнула красные губы, и диктор объявил:
— Специальное сообщение АТК.
— И к вам обращается Пепси Доббинс из нашего зала новостей в Вашингтоне.
Боковым зрением Пепси заметила, что завотделом отчаянно указывает ей на монитор. И быстро глянула левым глазом на экран. Пепси обладала способностью смотреть каждым глазом в отдельности, и, когда она чуть повернулась, создалось впечатление, что журналистка смотрит прямо на зрителей, хотя на самом деле тайком оглядывала окружающую обстановку.
К своему ужасу, она увидела свое изображение на совершенно черном фоне.
— Из нашего вашингтонского бюро... прошу прощения, — поправилась Пепси. — Эти сведения только что получены из Бостона, штат Массачусетс. Президент Соединенных Штатов был застрелен неизвестными лицами при выходе из лимузина ровно... — девушка взглянула на свои настольные часы и наугад назвала время: — в десять часов сорок семь минут по местному времени. Съемочная группа АТК присутствовала на месте происшествия, и сейчас, пока я говорю, видеозапись передается по спутниковой связи. Нам еще надо обработать отснятый материал, но, учитывая право зрителей оценивать... простите, знать, мы, как организация, призванная служить на благо общества, показываем его без обработки. Предупреждаем, некоторые сцены, вероятно, откровенны до ужаса, поэтому следует оградить от просмотра маленьких детей и животных. Остальные — будьте внимательны. Это историческое событие, и вы смотрите его почти с места происшествия.
Завотделом подал техникам какой-то знак, и левый глаз Пепси обратился к монитору.
Изображение с экрана исчезло.
— Что-то случилось, — прошипела она.
Техники в аппаратной неистово щелкали тумблерами.
Экран монитора замерцал, и на нем внезапно появилось созданное компьютером изображение зала новостей вашингтонского бюро АТК — без Пепси Доббинс. И без видеозаписи.
— Где эта чертова запись? — завопила Пепси.
Миллионы американцев видели неподвижную картинку зала новостей и слышали голос невидимой журналистки, требующей запускать запись в эфир.
Завотделом прижал палец к губам, веля ей замолчать.
— Давай, черт возьми, пока Си-эн-эн нас не обскакала! — выкрикнула она, меча искры голубыми кошачьими глазами.
Миллионы американцев услышали и это.
Потом один из техников, выглянув из аппаратной, бросил:
— Пленку заело.
Завотделом выругался и, не оборачиваясь, жестом велел Пепси продолжать.
На экранах телевизоров по всей Америке пустой зал новостей сменился изображением Пепси Доббинс, уронившей голову на стол и рвущей наманикюренными пальцами короткие светло-каштановые волосы. Она то и дело твердила: «Я убью всех в аппаратной...»
В ее наушнике послышался настойчивый шепот завотделом:
— Пепси, ты в эфире. Сымпровизируй что-нибудь.
Не поднимая головы. Пепси произнесла сдавленным голосом:
— От имени отдела новостей АТК призываю нацию к минуте молчания в знак траура по мученически погибшему Президенту.
Находившийся за кадром завотделом крикнул:
— Ты что? Мы еще не знаем, погиб ли он.
— Погиб, уж можете мне поверить, — пробормотала Пепси.
И тут со своей видеозаписью выступила Си-эн-эн.
Жестоких подробностей на этой пленке не было. Когда дверца лимузина открывалась, съемочная группа Си-эн-эн, находясь далеко за оцеплением, засняла только грудь одного из агентов секретной службы. Через секунду в кадр должен был попасть тот, кто выходил из машины. Но так и не попал.
Раздался выстрел, и агенты завертелись на месте, создавая плотное защитное кольцо вокруг упавшего и выхватывая девятимиллиметровые пистолеты «МАК-11» и десятимиллиметровые «дельта-элит».
Потом поднялась неистовая суета. Кто-то выкрикнул: «Это же новый Даллас!», и президентский кортеж стал быстро удаляться.
Камера отыскала на тротуаре лужу крови с мозгами и с минуту на ней задержалась. Другие операторы, увидев пятно, разом ринулись к нему и быстро затоптали.
Америка была избавлена от жестокого зрелища. Однако ничто не могло избавить американцев от ужаса. Воображение рисовало самые красочные подробности.
В самом лучшем случае он должен был предвидеть такую возможность и перехватить убийцу. Это, помимо всего прочего, входило в его обязанности как директора КЮРЕ, сверхсекретной правительственной организации.
Когда стали поступать первые сообщения, Харолд В. Смит, как назло одетый в серый деловой костюм-тройку, находился в бетонном угловом подвале санатория «Фолкрофт», под прикрытием которого работало КЮРЕ. Он завершал восстановление баз данных, представляющих собой мозговой центр отдела по сбору информации.
КЮРЕ вот уже три месяца не работало в полную силу. А началось все с того жуткого утра, когда совместное вторжение налогового управления и управления по борьбе с наркотиками в фолкрофтскую компьютерную систему вынудило Смита уничтожить с большим трудом накопленные за тридцать лет данные. И когда лазерный луч сжигал глубочайшие секреты нестабильного государства, Смит проглотил капсулу с ядом, которая должна была стереть с лица земли и его.
В палате представителей выступал конгрессмен от республиканской партии Гила Гинголд.
— Расточительная, стремящаяся к большей власти часть нашего правительства вновь состряпала программу так называемой реформы здравоохранения. Как партийный организатор меньшинства заявляю, что буду всеми силами добиваться отклонения этого законопроекта, равно как и всех других нелепых попыток сделать здравоохранение в этой стране государственным. Несмотря на то, что демократ из Белого дома уже пытался протолкнуть кое-что через Конгресс.
Служитель положил перед ним записку. Гинголд мгновение опустил взгляд, и его изумрудно-зеленые глаза на раскрасневшемся лице расширились.
— Мне... мне только что сообщили, что убит Президент.
В Конгрессе воцарилась тишина.
Гила Гинголд собрался с мыслями и задумался, призвать ли всех к молитве или завершить начатое. Увидел возможность совместить одно с другим и решил сымпровизировать:
— Сейчас, когда мы обсуждаем эту тему, возле нашего Президента, вне всякого сомнения, находятся лучшие частные врачи. Будь всеобщее здравоохранение узаконено, его, как и всех американцев, пользовал бы первый попавшийся врач. Мы не можем допустить в Америке такой медицины, которая лишает пациента выбора. Поэтому призываю вас сказать громкое «нет» этой нелепости и склонить тем не менее головы в молитве за ее автора.
* * *
В Нью-Йорке, в студии радиостанции «Говори правду», ведущий Трэш Лимбергер принимал телефонные звонки.— Говорите, вы в эфире.
— Понял, Трэш.
— Я вас тоже. О чем хотите сказать?
— Что вы думаете о последних планах реформировать здравоохранение?
— Это откровенная попытка прибрать к рукам многомиллиардную индустрию здравоохранения, совершаемая бездумными временщиками Белого дома.
— Трэш, они выдвигают эти законопроекты один за другим. Провалится один, у них тут же готов новый. Можно ли как-нибудь прекратить это?
— Ну что ж, — со смешком отозвался Лимбергер, — молитесь о божественном вмешательстве. Возможно, Бог подаст голос за то, чтобы наш Президент оставил свой пост на год раньше. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
Краем глаза Трэш заметил руку, неистово машущую ему из аппаратной. Его помощница Коли Кастер приложила к стеклу огромный лист бумаги. От выведенных на нем слов: «В Бостоне застрелили Президента» — смешок застыл у Трэша Лимбергера на устах.
— Хм-м, — промычал Трэш, шелестя сценарием коммерческой передачи, который он держал в толстых пальцах. — Конечно, я вовсе не это имел в виду. Возможно, мы с Президентом и в разных политических лагерях, но оба хотим одного и того же. Чтобы мир стал лучше.
После музыкальной заставки Трэш продолжил:
— А теперь о моем любимом напитке.
* * *
Пепси Доббинс, вашингтонский корреспондент отдела новостей компании «Американский телеконгломерат», сидела за столом, названивая по телефонам. Внезапно в ее комнатушку просунул голову один из помощников.— Президента убили!
— Как?!
— Он вылезал из лимузина, и снайпер снес ему макушку.
Пепси Доббинс так стиснула край стола, что костяшки ее тонких пальцев побелели. Лицо застыло. На глаза навернулись слезы. Голова ее со старательно уложенной шевелюрой вмиг поникла.
— У нас есть... есть пленка? — выдавила она.
— Да. Сейчас будет просмотр.
Из глаз Пепси покатились слезы облегчения, оставляя следы на нарумяненных и напудренных щеках.
— Слава Богу, — всхлипнула она. Потом с усилием поднялась из кресла и потащилась вместе с другими сотрудниками в мониторный зал.
— Передача по спутниковой связи, — прохрипел кто-то из техников.
Мониторы в зале стояли в несколько рядов, но пришедшие смотрели лишь на один экран. Пепси окинула взглядом все и задержалась на том, на который транслировала Си-эн-эн — она раздражающе часто опережала АТК.
— Быстрее, быстрее, — заторопила журналистка. — У Си-эн-эн пока что нет пленки.
Просмотр начался.
Съемка, видимо, велась с помехами. Оператору АТК мешали широкие спины стоявших в оцеплении агентов секретной службы. Камера несколько раз дернулась.
Пепси заломила руки.
— Ну, наводи же ее! Наводи!
Словно бы в ответ на ее просьбу камера засняла, как открывается дверца лимузина, украшенная президентской печатью.
— Приготовьтесь, — предупредил техник. — Это ужасно.
— Пусть будет ужасно, — молитвенно прошептала Пепси. — Господи, пусть будет ужасно!
Над капотом лимузина появился знакомый жесткий ежик, пальцы одной руки теребили среднюю пуговицу темного пиджака. И вдруг верхняя часть головы отделилась.
— Это лучше, чем фильм Запрудера! — пронзительно закричала Пепси. — Надо дать материал в эфир. Немедленно!
— Пусти. Пусти, черт возьми! — разозлился завотделом новостей, пытаясь высвободить воротник своей рубашки из пальцев Доббинс. — Решения здесь принимаю я.
— С других студий пока никаких сообщений, — объявил техник.
— Грег, — взмолилась Пепси, — мы должны выйти с этим в эфир. Пожалуйста, позволь мне.
— Это работа ведущего.
— Его нет. А я здесь! Пожалуйста, пожалуйста.
Она подпрыгивала и дергала завотделом за галстук так, словно пыталась позвонить в церковный колокол.
— Это же отдел новостей. Надо ведь что-то передавать.
— Ладно. Сидеть будешь за своим столом. Изображение зала мы наложим.
— Отлично. Отлично! Ты об этом не пожалеешь, — пообещала Пепси и бросилась в одних чулках к своему столу.
Усевшись за стол. Пепси пригладила свою густую короткую гриву и выпрямилась. За спиной у нее находилась синяя ширма, которой на экране не появится. Фоном будет наложенный компьютером зал новостей. И никто из зрителей ничего не заподозрит.
Зажегся красный огонек. Завотделом подал сигнал. Пепси облизнула красные губы, и диктор объявил:
— Специальное сообщение АТК.
— И к вам обращается Пепси Доббинс из нашего зала новостей в Вашингтоне.
Боковым зрением Пепси заметила, что завотделом отчаянно указывает ей на монитор. И быстро глянула левым глазом на экран. Пепси обладала способностью смотреть каждым глазом в отдельности, и, когда она чуть повернулась, создалось впечатление, что журналистка смотрит прямо на зрителей, хотя на самом деле тайком оглядывала окружающую обстановку.
К своему ужасу, она увидела свое изображение на совершенно черном фоне.
— Из нашего вашингтонского бюро... прошу прощения, — поправилась Пепси. — Эти сведения только что получены из Бостона, штат Массачусетс. Президент Соединенных Штатов был застрелен неизвестными лицами при выходе из лимузина ровно... — девушка взглянула на свои настольные часы и наугад назвала время: — в десять часов сорок семь минут по местному времени. Съемочная группа АТК присутствовала на месте происшествия, и сейчас, пока я говорю, видеозапись передается по спутниковой связи. Нам еще надо обработать отснятый материал, но, учитывая право зрителей оценивать... простите, знать, мы, как организация, призванная служить на благо общества, показываем его без обработки. Предупреждаем, некоторые сцены, вероятно, откровенны до ужаса, поэтому следует оградить от просмотра маленьких детей и животных. Остальные — будьте внимательны. Это историческое событие, и вы смотрите его почти с места происшествия.
Завотделом подал техникам какой-то знак, и левый глаз Пепси обратился к монитору.
Изображение с экрана исчезло.
— Что-то случилось, — прошипела она.
Техники в аппаратной неистово щелкали тумблерами.
Экран монитора замерцал, и на нем внезапно появилось созданное компьютером изображение зала новостей вашингтонского бюро АТК — без Пепси Доббинс. И без видеозаписи.
— Где эта чертова запись? — завопила Пепси.
Миллионы американцев видели неподвижную картинку зала новостей и слышали голос невидимой журналистки, требующей запускать запись в эфир.
Завотделом прижал палец к губам, веля ей замолчать.
— Давай, черт возьми, пока Си-эн-эн нас не обскакала! — выкрикнула она, меча искры голубыми кошачьими глазами.
Миллионы американцев услышали и это.
Потом один из техников, выглянув из аппаратной, бросил:
— Пленку заело.
Завотделом выругался и, не оборачиваясь, жестом велел Пепси продолжать.
На экранах телевизоров по всей Америке пустой зал новостей сменился изображением Пепси Доббинс, уронившей голову на стол и рвущей наманикюренными пальцами короткие светло-каштановые волосы. Она то и дело твердила: «Я убью всех в аппаратной...»
В ее наушнике послышался настойчивый шепот завотделом:
— Пепси, ты в эфире. Сымпровизируй что-нибудь.
Не поднимая головы. Пепси произнесла сдавленным голосом:
— От имени отдела новостей АТК призываю нацию к минуте молчания в знак траура по мученически погибшему Президенту.
Находившийся за кадром завотделом крикнул:
— Ты что? Мы еще не знаем, погиб ли он.
— Погиб, уж можете мне поверить, — пробормотала Пепси.
И тут со своей видеозаписью выступила Си-эн-эн.
Жестоких подробностей на этой пленке не было. Когда дверца лимузина открывалась, съемочная группа Си-эн-эн, находясь далеко за оцеплением, засняла только грудь одного из агентов секретной службы. Через секунду в кадр должен был попасть тот, кто выходил из машины. Но так и не попал.
Раздался выстрел, и агенты завертелись на месте, создавая плотное защитное кольцо вокруг упавшего и выхватывая девятимиллиметровые пистолеты «МАК-11» и десятимиллиметровые «дельта-элит».
Потом поднялась неистовая суета. Кто-то выкрикнул: «Это же новый Даллас!», и президентский кортеж стал быстро удаляться.
Камера отыскала на тротуаре лужу крови с мозгами и с минуту на ней задержалась. Другие операторы, увидев пятно, разом ринулись к нему и быстро затоптали.
Америка была избавлена от жестокого зрелища. Однако ничто не могло избавить американцев от ужаса. Воображение рисовало самые красочные подробности.
* * *
Харолд В. Смит не слышал первого сообщения. Ирония судьбы. Смиту, по крайней мере, полагалось бы знать об убийстве Президента, едва оно произошло.В самом лучшем случае он должен был предвидеть такую возможность и перехватить убийцу. Это, помимо всего прочего, входило в его обязанности как директора КЮРЕ, сверхсекретной правительственной организации.
Когда стали поступать первые сообщения, Харолд В. Смит, как назло одетый в серый деловой костюм-тройку, находился в бетонном угловом подвале санатория «Фолкрофт», под прикрытием которого работало КЮРЕ. Он завершал восстановление баз данных, представляющих собой мозговой центр отдела по сбору информации.
КЮРЕ вот уже три месяца не работало в полную силу. А началось все с того жуткого утра, когда совместное вторжение налогового управления и управления по борьбе с наркотиками в фолкрофтскую компьютерную систему вынудило Смита уничтожить с большим трудом накопленные за тридцать лет данные. И когда лазерный луч сжигал глубочайшие секреты нестабильного государства, Смит проглотил капсулу с ядом, которая должна была стереть с лица земли и его.