- Хорошо.
Он посмотрел на часы:
- Мне бы надо поторапливаться.
Она кивнула, и он быстро доел остатки завтрака. Пока он осушал чашку
кофе, она спросила его про вчерашнюю газету.
- В спальне, - ответил он.
- Есть что-нибудь новенькое?
- Ничего. Все то же самое. Так по всей стране, то здесь, то там.
Микроба они пока обнаружить не смогли.
Она прикусила нижнюю губу.
- И никто не знает, что это?
- Сомневаюсь. Если бы знали - если бы хоть кто-нибудь знал - они бы
непременно сообщили.
- Не может этого быть - чтобы никто не имел понятия...
- Понятие у каждого свое. Да что с того толку.
- Но что-то они говорят?
Он пожал плечами.
- Все бактериологическое оружие находится под контролем...
- Ты не думаешь, что это?..
- Бактериологическое оружие?
- Да.
- Но война-то закончилась.
- Боб, - внезапно сказала она, - как ты думаешь, тебе надо идти на
работу?
Он вымученно улыбнулся.
- А что еще делать? Нам же надо что-то есть.
- Знаю. Но...
Он через стол дотянулся до нее и почувствовал, как холодна ее рука.
- Лапушка, все будет хорошо, - сказал он.
- Ты думаешь, Кэтти надо отправлять в школу?
- Думаю, да. Пока не было заявления правительства о закрытии школ, я не
вижу причины держать ее дома. Она абсолютно здорова.
- Но там, в школе - все дети."
- Я все-таки думаю, что так будет лучше, - сказал он.
Она тихо вздохнула.
- Хорошо. Пусть будет по-твоему.
- Что-нибудь еще, пока я не ушел? - спросил он.
Она покачала головой.
- Сегодня не выходи из дома, - сказал он. - И ляг в постель.
- Ладно, - ответила она, - как только отправлю Кэтти.
Он погладил ее по руке. На улице сигналил автомобиль. Глотнув остатки
кофе, он забежал в ванную сполоснуть рот, достал из стенного шкафа пиджак
и, на ходу натягивая его, поспешил к выходу.
- Пока, лапушка, - сказал он, целуя ее в щечку. - Все это того не
стоит. Ну, будь.
- Пока, - сказала она. - Будь осторожен.
Он пересек лужайку, чувствуя на зубах остатки висящей в воздухе
песчаной пыли; ее назойливый запах остро щекотал ноздри.
- Привет, - сказал он, садясь в машину и захлопывая за собой дверь.
- Приветствую, - отозвался Бен Кортман.
"Вытяжка из сока "Allium Satmun", рода линейных, к которому относился
чеснок, черемша, лук, шалот и лук-резанец. Светлая жидкость с резким
запахом, содержащая несколько разновидностей аллил-сульфидов.
Приблизительный состав: вода 64.6, белок 6.8, жир 0.1, карбогидраты 26.3,
клетчатка 0.8, зольный остаток 1.4".
Именно это. Он встряхнул в кулаке розовый кожистый зубок - один из тех,
что он тысячами развешивал на окнах своего дома. Уже семь месяцев он
мастерил эти проклятые низанки и развешивал их, абсолютно не задумываясь
над тем, почему они отпугивают вампиров. Теперь он знал, почему.
Он положил зубок на край раковины. Черемша, лук, шалот, лук-резанец.
Будут ли они действовать так же, как и чеснок? Он будет выглядеть идиотом,
если это окажется так: когда он искал, на десятки миль в округе не
оказалось чеснока, в то время как лук рос повсюду.
Он положил зубок на плоскость тесака, раздавил его в кашу и принюхался
к запаху выступившего каплями маслянистого сока.
Ну, и что же дальше? Ведь он не нашел в своих воспоминаниях ни
разгадки, ни ключа к происходящему. Лишь разговоры о
насекомых-переносчиках, о вирусах. Он был уверен, что дело не в этом.
Правда, из прошлого всплыло не только это: захлестнувшая его боль
воспоминаний с каждым словом вонзалась в его плоть. Старые раны раскрылись
и кровоточили воспоминаниями о Ней.
Остановиться! Пора было остановиться. Его кулаки сжались. Он закрыл
глаза и долго безуспешно пытался вернуться в настоящее. Былые ощущения
ожили в нем, пробуждая тоску плоти по прошлому. Реальность поблекла и
отступила на второй план. Помогло только виски - он пил, пока воспоминания
не превратились в фарс, пока боль души и скорбь не растворились в
алкоголе, пока не затянулась кровоточащая рана памяти.
Ладно, дьявол с ним, - сказал он себе, пытаясь сосредоточиться, - надо
что-то делать.
Он отыскал взглядом абзац, на котором остановился.
Так. Вода - не то? - спрашивал он себя. - Конечно, нет. Смешно. Вода
содержится практически всюду. Тогда - белок? Нет. Жир? Нет. Карбогидраты?
Клетчатка? Тоже нет. Но что тогда, что?
"Характерный запах и вкус чеснока определяются специфическим маслом,
составляющим около 0.2% веса, состоящим в основном из аллил-сульфида и
аллил-изотицианата".
Может быть, это и был ответ.
И далее:
"Сернистый аллил может быть получен нагреванием горчичного масла с
сернистым калием до температуры 100ьС".
С возгласом бессильной ненависти он откинулся на спинку кресла.
Где же взять это чертово горчичное масло? И сульфид калия? И какое
оборудование понадобится для изготовления?
Умница, - пожурил он себя. - Ты сделал первый шаг. Но - увы -
споткнулся и как следует расквасил себе физиономию.
Он с отвращением вскочил и направился к бару. Откупорив бутылку, он
поймал себя на полудвижении, не наполнив бокала.
Нет, ради Господа, - он отставил бутылку, - ты же не выберешь этот путь
слепца, скатывающегося к бездумному, бесплодному существованию в ожидании
старости или несчастного случая. Ты должен бороться. На карту должно быть
поставлено все, в том числе и жизнь, и ты должен либо найти ответ - либо
проиграть.
Часы показывали десять двадцать. Нормальное время. Он решительно
направился в холл и раскрыл телефонный справочник.
Инглвуд - там было то, что ему нужно.
Через четыре часа, когда он вышел из-за лабораторного стола, шея у него
болела и не разгибалась, но зато у него в руках был шприц с подкожной
иглой, наполненный сернистым аллилом. Впервые с тех пор, как он остался в
одиночестве, его переполняло чувство хорошо сделанного дела.
Слегка возбужденный, он сел в машину и быстро проехал помеченные им
кварталы. Здесь не было вампиров. Все было вычищено. Конечно, сюда могли
забрести и другие. Даже наверняка там кто-нибудь снова прятался. Но сейчас
на поиски не было времени.
Остановившись у одного из домов, он оставил машину и направился
прямиком в спальню. Там он обнаружил девушку. На ее губах темнела тонкая
пленка засохшей крови.
Перевернув ее, Нэвилль задрал ей юбку, оголив мягкие, полные ягодицы, и
впрыснул сернистый аллил. Вернув ее в прежнее положение, он отступил
назад. Стоя над ней, он наблюдал и ждал около получаса.
Никакого эффекта.
Все равно, - убеждал его разум, - ведь я же развешиваю чеснок вокруг
дома. И они не смеют подойти. А специфика чеснока - это чесночное масло,
которое я ей ввел. Но - никакого эффекта.
Дьявол его побери, - никакого эффекта!
Он швырнул на пол шприц и, трясясь от злости и разочарования, вышел
вон. Оставалось только ехать домой.
На лужайке перед домом он успел до темноты соорудить некую деревянную
конструкцию, которую всю увешал луковицами. После этого апатия
окончательно охватила его, и лишь сознание массы все еще предстоящих дел
удержало его в этот день от тяжелой пьянки.
Утром он вышел на лужайку взглянуть на свое сооружение.
Это напоминало ящик спичек, раздавленный трактором.
Крест. Он держал на ладони золотой крестик, червонно играющий в лучах
утреннего солнца. Крест отгоняет вампиров.
Почему? Как объяснить это, не скатываясь в зыбкую трясину мистики и
суеверий?
У него оставался только один выход.
Вытаскивая очередную женщину из ее постели, он упрямо отмахивался от
вопроса, который сам же и задавал себе: интересно, почему ты
экспериментируешь исключительно на женщинах? - Ерунда, - сам себе отвечал
он, - просто она оказалась первой, на кого я наткнулся. - А как насчет
того мужчины, в гостиной? - Ради всего святого, - пытался остудить он
себя. - Успокойся. Я не собираюсь ее насиловать.
В самом деле, Нэвилль? Без скрещенных пальцев, а? И не забыл постучать
по дереву?
Не обращай внимания, - сказал он себе. - Похоже, у тебя в мозгах
обосновался враг. Он может быть опасен. Может привести тебя к безумию. Но
пока что он просто занудный брюзга. В конце концов, мораль погибла вместе
с цивилизацией. Иной мир - иная этика.
Э-э, да ты же мастер на оправдания - не так ли, Нэвилль?
Ох, заткнись, ради Бога.
И все-таки он не мог себе позволить просидеть весь вечер рядом с ней.
Крепко привязав ее к стулу, он удалился в гараж и занялся машиной. Ее
черное платье было порвано, и потому ее глубокое дыхание демонстрировало
слишком многое. А с глаз долой - из сердца вон... Он знал, что лжет себе,
но никогда не признался бы в этом.
Вечер, смилостивившись, наконец наступил.
Он запер гараж, прошел в дом, запер входную дверь и заложил засов.
Налив себе виски, он сел напротив нее.
Прямо перед ее лицом с потолка свисал крест.
В шесть тридцать ее глаза раскрылись. Ее пробуждение было внезапным,
словно она проснулась с мыслью о том, что что-то надо сделать. Словно еще
со вчерашнего дня перед ней стояла какая-то задача. Не было никакого
перехода ото сна к действительности. Ее тело и сознание включились сразу и
полностью, абсолютно цельно и ясно, готовые к действию.
Увидев перед собой крест, она, будто обжегшись, отвела взгляд, и
отрывистый возглас ужаса всколыхнул ее грудь. Она изогнулась, пытаясь
отстраниться.
- Почему ты боишься его? - спросил он.
После долгого молчания звук собственного голоса поразил его - в нем
было что-то чудовищное.
Ей взгляд внезапно остановился на нем, и он вздрогнул. Взгляд ей пылал,
она облизывала алые губы, и рот ее словно жил собственной жизнью.
Выгибаясь на стуле, она словно пыталась приблизиться к нему. Она издавала
какой-то глубокий гортанный рокот, как собака, стерегущая свою кость.
- Вот крест, - беспокойно сказал он. - Почему ты боишься его?
Она боролась с путами, руки ее шарили по бокам стула, она не проронила
ни слова. Ее глубокое прерывистое дыхание ускорялось, она судорожно
елозила на стуле, не отрывая от него горящего взгляда.
- Крест!!! - зло крикнул он, вскакивая и опрокидывая бокал. Виски
растеклось по ковру.
Напряженной рукой он поднес крест ближе к ее глазам. Она откинулась с
возгласом, в котором сквозили испуг, бессилие и ненависть, и словно
обмякла.
- Смотри на него! - заорал он.
Парализованная ужасом, она тихо заскулила, взгляд забегал по комнате,
зрачки дико расширились.
Он схватил ее за плечо, но тут же отдернул руку. Из рваного укуса
тонкой струйкой потекла кровь.
Мышцы его напряглись, и он, не вполне контролируя себя, влепил ей
пощечину, от которой у нее голова упала на плечо.
Десять минут спустя он приоткрыл входную дверь и вышвырнул ее тело
наружу. Захлопнув дверь перед их носом, он остался стоять, тяжело дыша и
прислушиваясь.
Сквозь звукоизоляцию слабо доносились звуки, словно стая шакалов
дралась из-за объедков.
Очнувшись от оцепенения, он пошел в ванную и залил прокушенную руку
спиртом, с неистовым наслаждением ощущая, как жгучая боль проникает в его
плоть...
Нэвилль нагнулся и набрал в пригоршню немного земли. Разминая ее
пальцами, растирая темные комочки в пыль, он задумался. Сколько же их
спало в этой земле, когда все это началось?
Он покачал головой. Исключительно мало.
Где же таилась эта легенда и почему ожила?
Он закрыл глаза и наклонил руку. Тонкая струйка пыли потекла из его
ладони. Кто знает. Если бы ему были известны случаи, когда людей хоронили
заживо. Тогда можно было бы о чем-то рассуждать.
Но ему ничего подобного никогда слышать не приходилось. Это трудно
понять. Так же, как и ответить на вопрос, пришедший ему в голову накануне.
Как реагировал бы на крест вампир-мусульманин?
Он рассмеялся. Его лающий смех встряхнул утреннюю тишину и перепугал
его самого.
Боже мой, - подумал он, - я так давно не смеялся. Я забыл, как это
делается. Этот звук больше похож на кашель простуженной борзой. Да, это я
и есть, разве не так? - он подумал немного. - Да, больной, загнанный
охотничий пес.
В тот день около четырех утра случилась пыльная буря. Длилась она
недолго, но вновь пробудила воспоминания.
Вирджиния, Кэтти, и эти дни, переполненные ужасом...
Он осадил себя: нет. _Нет_! Опасный поворот. Сюда нельзя. Вернись! Это
- то, что усаживает тебя с бутылкой в руке. Воспоминания. Не надо.
Вернись. Прими настоящее. Прими его так, как оно есть.
Он снова поймал себя на мысли о том, почему он выбрал жизнь и не выбрал
смерть.
Наверное, на то нет причины, - подумал он. - Я просто слишком упрям и
туп, чтобы прекратить все это.
Итак, - он с деланным энтузиазмом хлопнул в ладоши, - продолжим. Что
теперь? - Он огляделся, словно действительно собирался что-то увидеть на
абсолютно пустынной Симаррон-стрит.
Ладно, - внезапно решил он, - посмотрим, как на них действует вода.
Может быть, не лишено смысла.
Он закопал в землю шланг и вывел его в небольшое деревянное корыто.
Вода текла из шланга в корыто, а из корыта стекала в другой отрезок
шланга, откуда уже уходила в землю.
Закончив с этой работой, он зашел в дом, взял чистое полотенце,
побрился и снял с руки повязку. Рана была чистой и быстро заживала.
Впрочем, это его абсолютно не заботило. Жизнь более чем убедила его в том,
что к их заразе у него иммунитет.
В шесть двадцать он подошел к двери и глянул в глазок. Никого. Он
потянулся, ворча на побаливающие мускулы, и пошел налить себе немного
виски.
Вернувшись, он увидел Бена Кортмана, выходящего на лужайку.
- "Выходи, Нэвилль", - пробормотал Нэвилль, и Кортман послушно
повторил, разразившись громким криком:
- Выходи, Нэвилль!
Нэвилль немного постоял у глазка, разглядывая Бена Кортмана.
Он не сильно изменился. Те же черные волосы. Полноватое - нет, скорее,
склонное к полноте тело. Белое лицо. Правда, теперь у него росла борода.
Пышные усы. Поменьше - на щеках и на подбородке, так же на шее. А ведь
было время - Бен Кортман был всегда умопомрачительно выбрит. Каждый день.
И когда он подбрасывал Нэвилля на своей машине до завода, от него пахло
французской водой.
Так странно было стоять теперь и смотреть на Бена Кортмана - врага,
осаждающего его цитадель. Ведь когда-то они разговаривали, вместе ездили
на работу, обсуждали бейсбол и автомобили, спорили о политике. Потом -
обменивались по поводу эпидемии, как поживают Вирджиния и Кэтти, как себя
чувствует Фреда Кортман и как...
Нэвилль покачал головой. Нет смысла снова увязать в этом. Это -
прошлое. Оно так же мертво, как и сам Кортман.
Он снова покачал головой.
Мир свихнулся, - подумал он. - Мертвые разгуливают вокруг, а мне хоть
бы что. Как легко теперь воспринимается возвращение трупов. Как быстро мы
приемлем невообразимое, если видим это раз за разом, своими глазами.
Нэвилль стоял, потягивая виски, и никак не мог вспомнить, кого
напоминал ему Бен Кортман. Было такое ощущение, что Кортман похож на
кого-то именно теперь, на кого при жизни он никогда бы и не подумал.
Нэвилль пожал плечами. Какая разница?
Поставив бокал на подоконник, он сходил в кухню, включил воду и
вернулся. Выглянув в глазок, он увидел на лужайке еще двоих - мужчину и
женщину. Между собой они не разговаривали. Они никогда не общались. Просто
без устали расхаживали подобно волкам, не глядя друг на друга, обратив
свои голодные глаза в сторону дома, в котором, они знали, скрывается
добыча.
Кортман заметил текущую из корыта воду и с интересом подошел,
разглядывая устройство. Спустя мгновение он обернулся в сторону дома, и
Нэвилль заметил, что он ухмыляется.
Нэвилль напрягся.
Кортман вскочил на корыто, покачался, потом спрыгнул. И снова туда -
обратно.
- Издевается, сволочь!
Расшвыривая стулья, Нэвилль тяжело добежал до спальни и трясущимися
руками вытащил из ящика стола пистолет.
Кортман уже почти втоптал корыто в землю, когда пуля ударила его в
левое плечо. Он, шатаясь, попятился, со стоном рухнул на дорожку и стал
дрыгать ногами. Нэвилль снова выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик пыли в
нескольких дюймах от извивающегося Кортмана. Кортман с ревом привстал, но
третья пуля ударила его прямо в грудь.
Нэвилль, вдыхая едкий запах выстрелов, стоял и смотрел. Затем поле
зрения ему закрыла какая-то женщина, которая, заслонив Кортмана, стала
трясти перед ним своей юбкой.
Этого только не хватало.
Нэвилль отстранился и захлопнул дверцу глазка. Этого зрелища он не мог
себе позволить. В первое же мгновение он ощутил, как из глубин его тела
снова начинает подниматься чудовищный жар, рождающий бесконтрольную жажду
плоти...
Через некоторое время он снова выглянул. Бен Кортман по-прежнему
расхаживал и по-прежнему предлагал Нэвиллю выйти.
И вот тогда, глядя на освещенного луной Бена Кортмана, он, наконец
понял, кого тот ему напоминал. Понял, прыснул в кулак, отошел от глазка и,
не в силах больше сдерживаться, дико захохотал.
Боже мой - Оливер Харди! Герой короткометражных комиксов, которые он
крутил на своем проекторе. Ай да Бен Кортман! Хоть и мертвый - а двойник
коротышки-комедианта. Правда, не такой толстенький, - вот и вся разница.
Даже усы на месте.
Оливер Харди - падает на спину, сраженный пистолетным огнем. Оливер
Харди - снова и снова возвращается как ни в чем не бывало.
Зарезанный, застреленный, раздавленный машиной, расплющенный обломками
рухнувшего здания, в корабле, утопленный в море, перемолотый в мясорубке,
- он обязательно вернется. Терпеливый, покорный и избитый.
Так вот кто был перед ним: Бен Кортман - слабоумный фигляр, избитый,
многострадальный Оливер Харди.
О, Господи, - это же воистину смешно!
Он хохотал и не мог остановиться. Смех его был не просто смехом - это
было избавление. Слезы текли по его щекам. Взрывы хохота сотрясали его
так, что он не мог удержать в руке бокал - облив себя, он расхохотался еще
пуще, и бокал покатился на пол. Его всего буквально скрутило от смеха, от
беспредельного, бесконтрольного восторга, вся комната дрожала от его
захлебывающегося, нервического хохота. Пока смех его не перешел в
рыдания...
Куда бы он ни вгонял колышек - результат был всегда одним и тем же. В
живот или в плечо. В шею - всего один удар киянки. В руки или в ноги. И
каждый раз - поток крови. Пульсирующий поток, липкое вишневое пятно,
растекающееся поверх белой плоти. Он думал, что понимает механизм этой
смерти: они теряют необходимую для жизни кровь. Смерть от потери крови.
Но потом была эта женщина. В маленьком зеленом домике с белыми
ставнями. Когда он вогнал колышек, прямо на его глазах началось
разложение. Это произошло так внезапно, что он отшатнулся и, держась за
стену, оставил там свой завтрак.
Когда он снова нашел в себе силы взглянуть, то, что лежало на кровати,
больше всего походило на смесь соли и перца. Слой этого порошка занимал
примерно то самое место, где только что лежала женщина.
Тогда он видел это впервые.
Потрясенный этим зрелищем, он, покачиваясь, вышел из дома и около часа
просидел в машине, пока не опустошил свою флягу. Но даже виски не
изгладило впечатления. Картина стояла у него перед глазами.
А главное - с какой быстротой!
Он еще слышал эхо удара киянкой, когда она уже - растеклась?
рассыпалась? Прямо на глазах.
Он вспомнил, как однажды болтал с каким-то Негром с завода, большим
докой, профессионалом во всяких погребальных делах. Тот рассказывал о
мавзолеях, в которых человеческие тела хранятся в специальных вакуумных
секциях и потому никогда не теряют своего облика.
- Но впусти туда хоть капельку воздуха, - говорил Негр, - и опа-па!
Перед вами только горка соли с перцем. Да-да! Что-то вроде того, - и Негр
прищелкнул пальцами.
Значит, эта женщина умерла уже давно. Может быть, - пришло ему в
голову, - она и была одним из тех вампиров, с которых началась эпидемия.
Когда это было? Бог знает, сколько лет назад это могло начаться. И сколько
лет потом ей удавалось бегать от окончательной смерти...
Тот день доконал его. Он был так измотан, что ни в тот, ни в
последующие дни оказался не в состоянии ничего делать. Он перестал
выходить из дома и запил. Он пил, чтобы забыть. Дом стоял без починки, и
на лужайке копились трупы.
Но, сколько бы он ни пил сколько бы он ни старался, он не мог забыть
эту женщину и не мог забыть Вирджинию. Одно и то же неотступное видение
вновь и вновь возвращалось к нему. Он видел склеп. Подходил. Открывал
дверь. Входил внутрь и снимал крышку гроба".
Его начинала бить холодная дрожь, и он ощущал, что заболевает. Тело его
холодело, парализованное недужным ознобом.
Вирджиния... Неужели и она теперь - _вроде того_?..
То утро было ярким и солнечным. Лишь пение птиц в кронах деревьев
нарушало прозрачную искрящуюся тишину. Ни единого дуновения ветерка.
Деревья, деревца, кусты и кустарники - все было недвижно. Облако гнетущей
дневной жары медленно спускалось, постепенно окутывая Симаррон-стрит.
Сердце Вирджинии Нэвилль остановилось.
Он сидел рядом с ней на кровати и вглядывался в ее лицо. Держа ее руки
в своих, он гладил и гладил ее пальцы. Он словно окаменел - сидел
напрягшись, утратив способность ощущать, двигаться, думать. Он сидел
выпрямившись, с застывшей маской безразличия на лице, не мигая и почти не
дыша.
Что-то произошло в его мозгу.
В то мгновение, когда, нащупывая дрожащими пальцами нитку пульса, он
понял, что сердце ее остановилось, его мозг словно нашел единственный
выход: окаменеть. Нэвилль почувствовал в голове каменную тяжесть и
медленно осел на кровать. Потеряв способность двигаться, он сидел, словно
в тумане, где-то в глубине своего сознания пытаясь ухватиться за слабые
ростки вспыхивающих и тут же угасающих мыслей, не в состоянии понять, как
можно так сидеть и почему отчаяние еще не взорвало его, не уничтожило и не
втоптало в землю. Однако он не впал в прострацию. Просто время для него
остановилось, словно застряв на этом месте, не в состоянии двинуться
дальше. Остановилось все. Вздрогнув, толчком приостановилась вся жизнь -
потому что мир не мог существовать без Вирджинии.
Так прошло полчаса. Час.
Медленно, словно наблюдая нечто постороннее, он заметил дрожь в своем
теле. Это было не подергивание мускула, не нервическая дрожь напряженных
мышц. Его всего трясло. Все тело его содрогалось. Бесконечно,
бесконтрольно, непроизвольно, словно огромный клубок нервов, больше не
подчинявшихся его воле. Единственное, что он еще сознавал, - это то, что
это был он и это было его тело.
Больше часа он сидел так, глядя в ее лицо, и его трясло. Затем это
внезапно отступило. Что-то сдавленно бормоча, он вскочил и выбежал из
комнаты.
Расплескивая и не попадая в бокал, он попытался налить себе виски, - и
то, что удалось налить, опрокинул в себя одним глотком. Тонкий ручеек
просочился, обжигая внутренности вдвое сильнее обычного: он весь закоченел
и все внутри пересохло. Ссутулясь, он снова налил бокал до краев и выпил
его большими, судорожными глотками.
Это сон, - слабо возражал его рассудок, как будто посторонний голос
вторгся в его сознание.
- Вирджиния...
Он стал оглядываться, оборачиваясь то в ту, то в другую сторону, словно
отыскивая в комнате что-то, что должно было там быть, но не оказалось на
месте. Словно дитя, потерявшееся в комнате ужасов. Он все еще не верил.
Ему хотелось кричать, что все это - неправда. Сцепив пальцы, сжав руки, он
попытался остановить их дрожь, но руки не подчинялись ему.
Руки его тряслись так, что он не различал уже их очертаний. Прерывисто
вздохнув, он расцепил их, развел в разные стороны и прижал к бедрам,
пытаясь остановить дрожь.
- Вирджиния...
Он сделал шаг и закричал. Страшно, надрывно. Комната вышла из
равновесия и обрушилась на него... Ощутив взрыв острой игольчатой боли в
колене, он снова поднялся на ноги и, причитая, доковылял до гостиной и
остановился. Его качало, словно мраморную статую во время землетрясения, и
взгляд его окаменевших глаз оставался прикован к дверям спальни. В его
сознании вновь прокручивался этот кошмар: гигантское пламя. Ревущее,
плюющееся в небо огнем и плотными, густо-грязными клубами дыма. Крохотное
тельце Кэтти в его руках. Человек. Приближающийся и выхватывающий ее из
его рук словно мешок тряпья. Человек, уходящий под завесу дымного облака и
уносящий его ребенка. И ощущение пустоты.
Он стоял там, пока где-то вблизи не заработала свайная установка и
грохот близких ударов едва не сбил его с ног.
Очнувшись, он стремительно рванулся вперед с воплем безумия:
- Кэтти!..
Чьи-то руки схватили его, люди в масках и халатах потащили его назад.
Его ноги волочились по земле, чертя два неровных следа. Они волокли его
прочь от того места - но мозг его уже взорвался, захлебываясь нескончаемым
воплем ужаса.
Ночь и день чередовались, словно облака дыма, как вдруг он ощутил боль
в скуле и жар спирта, льющегося ему в горло. Он поперхнулся, задохнулся и
наконец очнулся, обнаружив, что сидит в машине Бена Кортмана. Не проронив
ни слова и не шелохнувшись, он следил за остающимся позади столбом
клубящегося дыма, поднимающегося над землей черным знаменем вселенской
скорби.
Нахлынувшие воспоминания смяли его, раздавили своей тяжестью. Он закрыл
глаза и до боли стиснул зубы.
- Нет.
Он не повезет туда Вирджинию. Даже если его убьют за это.
Движения его были медленны и скованны. Он вышел на крыльцо и,
спустившись на лужайку, направился в сторону дома Бена Кортмана. Слепящее
солнце заставило его сощуриться. Руки его бессмысленно болтались по
сторонам.
Звонок по-прежнему играл веселенький мотивчик "Ах, какой я сухой" -
абсурд! Ему захотелось сломать что-нибудь. Он вспомнил, как Бен Кортман
веселился, встроив эту потешную мелодию.
Он, напрягшись, стоял перед дверью, и его сознание, словно
Он посмотрел на часы:
- Мне бы надо поторапливаться.
Она кивнула, и он быстро доел остатки завтрака. Пока он осушал чашку
кофе, она спросила его про вчерашнюю газету.
- В спальне, - ответил он.
- Есть что-нибудь новенькое?
- Ничего. Все то же самое. Так по всей стране, то здесь, то там.
Микроба они пока обнаружить не смогли.
Она прикусила нижнюю губу.
- И никто не знает, что это?
- Сомневаюсь. Если бы знали - если бы хоть кто-нибудь знал - они бы
непременно сообщили.
- Не может этого быть - чтобы никто не имел понятия...
- Понятие у каждого свое. Да что с того толку.
- Но что-то они говорят?
Он пожал плечами.
- Все бактериологическое оружие находится под контролем...
- Ты не думаешь, что это?..
- Бактериологическое оружие?
- Да.
- Но война-то закончилась.
- Боб, - внезапно сказала она, - как ты думаешь, тебе надо идти на
работу?
Он вымученно улыбнулся.
- А что еще делать? Нам же надо что-то есть.
- Знаю. Но...
Он через стол дотянулся до нее и почувствовал, как холодна ее рука.
- Лапушка, все будет хорошо, - сказал он.
- Ты думаешь, Кэтти надо отправлять в школу?
- Думаю, да. Пока не было заявления правительства о закрытии школ, я не
вижу причины держать ее дома. Она абсолютно здорова.
- Но там, в школе - все дети."
- Я все-таки думаю, что так будет лучше, - сказал он.
Она тихо вздохнула.
- Хорошо. Пусть будет по-твоему.
- Что-нибудь еще, пока я не ушел? - спросил он.
Она покачала головой.
- Сегодня не выходи из дома, - сказал он. - И ляг в постель.
- Ладно, - ответила она, - как только отправлю Кэтти.
Он погладил ее по руке. На улице сигналил автомобиль. Глотнув остатки
кофе, он забежал в ванную сполоснуть рот, достал из стенного шкафа пиджак
и, на ходу натягивая его, поспешил к выходу.
- Пока, лапушка, - сказал он, целуя ее в щечку. - Все это того не
стоит. Ну, будь.
- Пока, - сказала она. - Будь осторожен.
Он пересек лужайку, чувствуя на зубах остатки висящей в воздухе
песчаной пыли; ее назойливый запах остро щекотал ноздри.
- Привет, - сказал он, садясь в машину и захлопывая за собой дверь.
- Приветствую, - отозвался Бен Кортман.
"Вытяжка из сока "Allium Satmun", рода линейных, к которому относился
чеснок, черемша, лук, шалот и лук-резанец. Светлая жидкость с резким
запахом, содержащая несколько разновидностей аллил-сульфидов.
Приблизительный состав: вода 64.6, белок 6.8, жир 0.1, карбогидраты 26.3,
клетчатка 0.8, зольный остаток 1.4".
Именно это. Он встряхнул в кулаке розовый кожистый зубок - один из тех,
что он тысячами развешивал на окнах своего дома. Уже семь месяцев он
мастерил эти проклятые низанки и развешивал их, абсолютно не задумываясь
над тем, почему они отпугивают вампиров. Теперь он знал, почему.
Он положил зубок на край раковины. Черемша, лук, шалот, лук-резанец.
Будут ли они действовать так же, как и чеснок? Он будет выглядеть идиотом,
если это окажется так: когда он искал, на десятки миль в округе не
оказалось чеснока, в то время как лук рос повсюду.
Он положил зубок на плоскость тесака, раздавил его в кашу и принюхался
к запаху выступившего каплями маслянистого сока.
Ну, и что же дальше? Ведь он не нашел в своих воспоминаниях ни
разгадки, ни ключа к происходящему. Лишь разговоры о
насекомых-переносчиках, о вирусах. Он был уверен, что дело не в этом.
Правда, из прошлого всплыло не только это: захлестнувшая его боль
воспоминаний с каждым словом вонзалась в его плоть. Старые раны раскрылись
и кровоточили воспоминаниями о Ней.
Остановиться! Пора было остановиться. Его кулаки сжались. Он закрыл
глаза и долго безуспешно пытался вернуться в настоящее. Былые ощущения
ожили в нем, пробуждая тоску плоти по прошлому. Реальность поблекла и
отступила на второй план. Помогло только виски - он пил, пока воспоминания
не превратились в фарс, пока боль души и скорбь не растворились в
алкоголе, пока не затянулась кровоточащая рана памяти.
Ладно, дьявол с ним, - сказал он себе, пытаясь сосредоточиться, - надо
что-то делать.
Он отыскал взглядом абзац, на котором остановился.
Так. Вода - не то? - спрашивал он себя. - Конечно, нет. Смешно. Вода
содержится практически всюду. Тогда - белок? Нет. Жир? Нет. Карбогидраты?
Клетчатка? Тоже нет. Но что тогда, что?
"Характерный запах и вкус чеснока определяются специфическим маслом,
составляющим около 0.2% веса, состоящим в основном из аллил-сульфида и
аллил-изотицианата".
Может быть, это и был ответ.
И далее:
"Сернистый аллил может быть получен нагреванием горчичного масла с
сернистым калием до температуры 100ьС".
С возгласом бессильной ненависти он откинулся на спинку кресла.
Где же взять это чертово горчичное масло? И сульфид калия? И какое
оборудование понадобится для изготовления?
Умница, - пожурил он себя. - Ты сделал первый шаг. Но - увы -
споткнулся и как следует расквасил себе физиономию.
Он с отвращением вскочил и направился к бару. Откупорив бутылку, он
поймал себя на полудвижении, не наполнив бокала.
Нет, ради Господа, - он отставил бутылку, - ты же не выберешь этот путь
слепца, скатывающегося к бездумному, бесплодному существованию в ожидании
старости или несчастного случая. Ты должен бороться. На карту должно быть
поставлено все, в том числе и жизнь, и ты должен либо найти ответ - либо
проиграть.
Часы показывали десять двадцать. Нормальное время. Он решительно
направился в холл и раскрыл телефонный справочник.
Инглвуд - там было то, что ему нужно.
Через четыре часа, когда он вышел из-за лабораторного стола, шея у него
болела и не разгибалась, но зато у него в руках был шприц с подкожной
иглой, наполненный сернистым аллилом. Впервые с тех пор, как он остался в
одиночестве, его переполняло чувство хорошо сделанного дела.
Слегка возбужденный, он сел в машину и быстро проехал помеченные им
кварталы. Здесь не было вампиров. Все было вычищено. Конечно, сюда могли
забрести и другие. Даже наверняка там кто-нибудь снова прятался. Но сейчас
на поиски не было времени.
Остановившись у одного из домов, он оставил машину и направился
прямиком в спальню. Там он обнаружил девушку. На ее губах темнела тонкая
пленка засохшей крови.
Перевернув ее, Нэвилль задрал ей юбку, оголив мягкие, полные ягодицы, и
впрыснул сернистый аллил. Вернув ее в прежнее положение, он отступил
назад. Стоя над ней, он наблюдал и ждал около получаса.
Никакого эффекта.
Все равно, - убеждал его разум, - ведь я же развешиваю чеснок вокруг
дома. И они не смеют подойти. А специфика чеснока - это чесночное масло,
которое я ей ввел. Но - никакого эффекта.
Дьявол его побери, - никакого эффекта!
Он швырнул на пол шприц и, трясясь от злости и разочарования, вышел
вон. Оставалось только ехать домой.
На лужайке перед домом он успел до темноты соорудить некую деревянную
конструкцию, которую всю увешал луковицами. После этого апатия
окончательно охватила его, и лишь сознание массы все еще предстоящих дел
удержало его в этот день от тяжелой пьянки.
Утром он вышел на лужайку взглянуть на свое сооружение.
Это напоминало ящик спичек, раздавленный трактором.
Крест. Он держал на ладони золотой крестик, червонно играющий в лучах
утреннего солнца. Крест отгоняет вампиров.
Почему? Как объяснить это, не скатываясь в зыбкую трясину мистики и
суеверий?
У него оставался только один выход.
Вытаскивая очередную женщину из ее постели, он упрямо отмахивался от
вопроса, который сам же и задавал себе: интересно, почему ты
экспериментируешь исключительно на женщинах? - Ерунда, - сам себе отвечал
он, - просто она оказалась первой, на кого я наткнулся. - А как насчет
того мужчины, в гостиной? - Ради всего святого, - пытался остудить он
себя. - Успокойся. Я не собираюсь ее насиловать.
В самом деле, Нэвилль? Без скрещенных пальцев, а? И не забыл постучать
по дереву?
Не обращай внимания, - сказал он себе. - Похоже, у тебя в мозгах
обосновался враг. Он может быть опасен. Может привести тебя к безумию. Но
пока что он просто занудный брюзга. В конце концов, мораль погибла вместе
с цивилизацией. Иной мир - иная этика.
Э-э, да ты же мастер на оправдания - не так ли, Нэвилль?
Ох, заткнись, ради Бога.
И все-таки он не мог себе позволить просидеть весь вечер рядом с ней.
Крепко привязав ее к стулу, он удалился в гараж и занялся машиной. Ее
черное платье было порвано, и потому ее глубокое дыхание демонстрировало
слишком многое. А с глаз долой - из сердца вон... Он знал, что лжет себе,
но никогда не признался бы в этом.
Вечер, смилостивившись, наконец наступил.
Он запер гараж, прошел в дом, запер входную дверь и заложил засов.
Налив себе виски, он сел напротив нее.
Прямо перед ее лицом с потолка свисал крест.
В шесть тридцать ее глаза раскрылись. Ее пробуждение было внезапным,
словно она проснулась с мыслью о том, что что-то надо сделать. Словно еще
со вчерашнего дня перед ней стояла какая-то задача. Не было никакого
перехода ото сна к действительности. Ее тело и сознание включились сразу и
полностью, абсолютно цельно и ясно, готовые к действию.
Увидев перед собой крест, она, будто обжегшись, отвела взгляд, и
отрывистый возглас ужаса всколыхнул ее грудь. Она изогнулась, пытаясь
отстраниться.
- Почему ты боишься его? - спросил он.
После долгого молчания звук собственного голоса поразил его - в нем
было что-то чудовищное.
Ей взгляд внезапно остановился на нем, и он вздрогнул. Взгляд ей пылал,
она облизывала алые губы, и рот ее словно жил собственной жизнью.
Выгибаясь на стуле, она словно пыталась приблизиться к нему. Она издавала
какой-то глубокий гортанный рокот, как собака, стерегущая свою кость.
- Вот крест, - беспокойно сказал он. - Почему ты боишься его?
Она боролась с путами, руки ее шарили по бокам стула, она не проронила
ни слова. Ее глубокое прерывистое дыхание ускорялось, она судорожно
елозила на стуле, не отрывая от него горящего взгляда.
- Крест!!! - зло крикнул он, вскакивая и опрокидывая бокал. Виски
растеклось по ковру.
Напряженной рукой он поднес крест ближе к ее глазам. Она откинулась с
возгласом, в котором сквозили испуг, бессилие и ненависть, и словно
обмякла.
- Смотри на него! - заорал он.
Парализованная ужасом, она тихо заскулила, взгляд забегал по комнате,
зрачки дико расширились.
Он схватил ее за плечо, но тут же отдернул руку. Из рваного укуса
тонкой струйкой потекла кровь.
Мышцы его напряглись, и он, не вполне контролируя себя, влепил ей
пощечину, от которой у нее голова упала на плечо.
Десять минут спустя он приоткрыл входную дверь и вышвырнул ее тело
наружу. Захлопнув дверь перед их носом, он остался стоять, тяжело дыша и
прислушиваясь.
Сквозь звукоизоляцию слабо доносились звуки, словно стая шакалов
дралась из-за объедков.
Очнувшись от оцепенения, он пошел в ванную и залил прокушенную руку
спиртом, с неистовым наслаждением ощущая, как жгучая боль проникает в его
плоть...
Нэвилль нагнулся и набрал в пригоршню немного земли. Разминая ее
пальцами, растирая темные комочки в пыль, он задумался. Сколько же их
спало в этой земле, когда все это началось?
Он покачал головой. Исключительно мало.
Где же таилась эта легенда и почему ожила?
Он закрыл глаза и наклонил руку. Тонкая струйка пыли потекла из его
ладони. Кто знает. Если бы ему были известны случаи, когда людей хоронили
заживо. Тогда можно было бы о чем-то рассуждать.
Но ему ничего подобного никогда слышать не приходилось. Это трудно
понять. Так же, как и ответить на вопрос, пришедший ему в голову накануне.
Как реагировал бы на крест вампир-мусульманин?
Он рассмеялся. Его лающий смех встряхнул утреннюю тишину и перепугал
его самого.
Боже мой, - подумал он, - я так давно не смеялся. Я забыл, как это
делается. Этот звук больше похож на кашель простуженной борзой. Да, это я
и есть, разве не так? - он подумал немного. - Да, больной, загнанный
охотничий пес.
В тот день около четырех утра случилась пыльная буря. Длилась она
недолго, но вновь пробудила воспоминания.
Вирджиния, Кэтти, и эти дни, переполненные ужасом...
Он осадил себя: нет. _Нет_! Опасный поворот. Сюда нельзя. Вернись! Это
- то, что усаживает тебя с бутылкой в руке. Воспоминания. Не надо.
Вернись. Прими настоящее. Прими его так, как оно есть.
Он снова поймал себя на мысли о том, почему он выбрал жизнь и не выбрал
смерть.
Наверное, на то нет причины, - подумал он. - Я просто слишком упрям и
туп, чтобы прекратить все это.
Итак, - он с деланным энтузиазмом хлопнул в ладоши, - продолжим. Что
теперь? - Он огляделся, словно действительно собирался что-то увидеть на
абсолютно пустынной Симаррон-стрит.
Ладно, - внезапно решил он, - посмотрим, как на них действует вода.
Может быть, не лишено смысла.
Он закопал в землю шланг и вывел его в небольшое деревянное корыто.
Вода текла из шланга в корыто, а из корыта стекала в другой отрезок
шланга, откуда уже уходила в землю.
Закончив с этой работой, он зашел в дом, взял чистое полотенце,
побрился и снял с руки повязку. Рана была чистой и быстро заживала.
Впрочем, это его абсолютно не заботило. Жизнь более чем убедила его в том,
что к их заразе у него иммунитет.
В шесть двадцать он подошел к двери и глянул в глазок. Никого. Он
потянулся, ворча на побаливающие мускулы, и пошел налить себе немного
виски.
Вернувшись, он увидел Бена Кортмана, выходящего на лужайку.
- "Выходи, Нэвилль", - пробормотал Нэвилль, и Кортман послушно
повторил, разразившись громким криком:
- Выходи, Нэвилль!
Нэвилль немного постоял у глазка, разглядывая Бена Кортмана.
Он не сильно изменился. Те же черные волосы. Полноватое - нет, скорее,
склонное к полноте тело. Белое лицо. Правда, теперь у него росла борода.
Пышные усы. Поменьше - на щеках и на подбородке, так же на шее. А ведь
было время - Бен Кортман был всегда умопомрачительно выбрит. Каждый день.
И когда он подбрасывал Нэвилля на своей машине до завода, от него пахло
французской водой.
Так странно было стоять теперь и смотреть на Бена Кортмана - врага,
осаждающего его цитадель. Ведь когда-то они разговаривали, вместе ездили
на работу, обсуждали бейсбол и автомобили, спорили о политике. Потом -
обменивались по поводу эпидемии, как поживают Вирджиния и Кэтти, как себя
чувствует Фреда Кортман и как...
Нэвилль покачал головой. Нет смысла снова увязать в этом. Это -
прошлое. Оно так же мертво, как и сам Кортман.
Он снова покачал головой.
Мир свихнулся, - подумал он. - Мертвые разгуливают вокруг, а мне хоть
бы что. Как легко теперь воспринимается возвращение трупов. Как быстро мы
приемлем невообразимое, если видим это раз за разом, своими глазами.
Нэвилль стоял, потягивая виски, и никак не мог вспомнить, кого
напоминал ему Бен Кортман. Было такое ощущение, что Кортман похож на
кого-то именно теперь, на кого при жизни он никогда бы и не подумал.
Нэвилль пожал плечами. Какая разница?
Поставив бокал на подоконник, он сходил в кухню, включил воду и
вернулся. Выглянув в глазок, он увидел на лужайке еще двоих - мужчину и
женщину. Между собой они не разговаривали. Они никогда не общались. Просто
без устали расхаживали подобно волкам, не глядя друг на друга, обратив
свои голодные глаза в сторону дома, в котором, они знали, скрывается
добыча.
Кортман заметил текущую из корыта воду и с интересом подошел,
разглядывая устройство. Спустя мгновение он обернулся в сторону дома, и
Нэвилль заметил, что он ухмыляется.
Нэвилль напрягся.
Кортман вскочил на корыто, покачался, потом спрыгнул. И снова туда -
обратно.
- Издевается, сволочь!
Расшвыривая стулья, Нэвилль тяжело добежал до спальни и трясущимися
руками вытащил из ящика стола пистолет.
Кортман уже почти втоптал корыто в землю, когда пуля ударила его в
левое плечо. Он, шатаясь, попятился, со стоном рухнул на дорожку и стал
дрыгать ногами. Нэвилль снова выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик пыли в
нескольких дюймах от извивающегося Кортмана. Кортман с ревом привстал, но
третья пуля ударила его прямо в грудь.
Нэвилль, вдыхая едкий запах выстрелов, стоял и смотрел. Затем поле
зрения ему закрыла какая-то женщина, которая, заслонив Кортмана, стала
трясти перед ним своей юбкой.
Этого только не хватало.
Нэвилль отстранился и захлопнул дверцу глазка. Этого зрелища он не мог
себе позволить. В первое же мгновение он ощутил, как из глубин его тела
снова начинает подниматься чудовищный жар, рождающий бесконтрольную жажду
плоти...
Через некоторое время он снова выглянул. Бен Кортман по-прежнему
расхаживал и по-прежнему предлагал Нэвиллю выйти.
И вот тогда, глядя на освещенного луной Бена Кортмана, он, наконец
понял, кого тот ему напоминал. Понял, прыснул в кулак, отошел от глазка и,
не в силах больше сдерживаться, дико захохотал.
Боже мой - Оливер Харди! Герой короткометражных комиксов, которые он
крутил на своем проекторе. Ай да Бен Кортман! Хоть и мертвый - а двойник
коротышки-комедианта. Правда, не такой толстенький, - вот и вся разница.
Даже усы на месте.
Оливер Харди - падает на спину, сраженный пистолетным огнем. Оливер
Харди - снова и снова возвращается как ни в чем не бывало.
Зарезанный, застреленный, раздавленный машиной, расплющенный обломками
рухнувшего здания, в корабле, утопленный в море, перемолотый в мясорубке,
- он обязательно вернется. Терпеливый, покорный и избитый.
Так вот кто был перед ним: Бен Кортман - слабоумный фигляр, избитый,
многострадальный Оливер Харди.
О, Господи, - это же воистину смешно!
Он хохотал и не мог остановиться. Смех его был не просто смехом - это
было избавление. Слезы текли по его щекам. Взрывы хохота сотрясали его
так, что он не мог удержать в руке бокал - облив себя, он расхохотался еще
пуще, и бокал покатился на пол. Его всего буквально скрутило от смеха, от
беспредельного, бесконтрольного восторга, вся комната дрожала от его
захлебывающегося, нервического хохота. Пока смех его не перешел в
рыдания...
Куда бы он ни вгонял колышек - результат был всегда одним и тем же. В
живот или в плечо. В шею - всего один удар киянки. В руки или в ноги. И
каждый раз - поток крови. Пульсирующий поток, липкое вишневое пятно,
растекающееся поверх белой плоти. Он думал, что понимает механизм этой
смерти: они теряют необходимую для жизни кровь. Смерть от потери крови.
Но потом была эта женщина. В маленьком зеленом домике с белыми
ставнями. Когда он вогнал колышек, прямо на его глазах началось
разложение. Это произошло так внезапно, что он отшатнулся и, держась за
стену, оставил там свой завтрак.
Когда он снова нашел в себе силы взглянуть, то, что лежало на кровати,
больше всего походило на смесь соли и перца. Слой этого порошка занимал
примерно то самое место, где только что лежала женщина.
Тогда он видел это впервые.
Потрясенный этим зрелищем, он, покачиваясь, вышел из дома и около часа
просидел в машине, пока не опустошил свою флягу. Но даже виски не
изгладило впечатления. Картина стояла у него перед глазами.
А главное - с какой быстротой!
Он еще слышал эхо удара киянкой, когда она уже - растеклась?
рассыпалась? Прямо на глазах.
Он вспомнил, как однажды болтал с каким-то Негром с завода, большим
докой, профессионалом во всяких погребальных делах. Тот рассказывал о
мавзолеях, в которых человеческие тела хранятся в специальных вакуумных
секциях и потому никогда не теряют своего облика.
- Но впусти туда хоть капельку воздуха, - говорил Негр, - и опа-па!
Перед вами только горка соли с перцем. Да-да! Что-то вроде того, - и Негр
прищелкнул пальцами.
Значит, эта женщина умерла уже давно. Может быть, - пришло ему в
голову, - она и была одним из тех вампиров, с которых началась эпидемия.
Когда это было? Бог знает, сколько лет назад это могло начаться. И сколько
лет потом ей удавалось бегать от окончательной смерти...
Тот день доконал его. Он был так измотан, что ни в тот, ни в
последующие дни оказался не в состоянии ничего делать. Он перестал
выходить из дома и запил. Он пил, чтобы забыть. Дом стоял без починки, и
на лужайке копились трупы.
Но, сколько бы он ни пил сколько бы он ни старался, он не мог забыть
эту женщину и не мог забыть Вирджинию. Одно и то же неотступное видение
вновь и вновь возвращалось к нему. Он видел склеп. Подходил. Открывал
дверь. Входил внутрь и снимал крышку гроба".
Его начинала бить холодная дрожь, и он ощущал, что заболевает. Тело его
холодело, парализованное недужным ознобом.
Вирджиния... Неужели и она теперь - _вроде того_?..
То утро было ярким и солнечным. Лишь пение птиц в кронах деревьев
нарушало прозрачную искрящуюся тишину. Ни единого дуновения ветерка.
Деревья, деревца, кусты и кустарники - все было недвижно. Облако гнетущей
дневной жары медленно спускалось, постепенно окутывая Симаррон-стрит.
Сердце Вирджинии Нэвилль остановилось.
Он сидел рядом с ней на кровати и вглядывался в ее лицо. Держа ее руки
в своих, он гладил и гладил ее пальцы. Он словно окаменел - сидел
напрягшись, утратив способность ощущать, двигаться, думать. Он сидел
выпрямившись, с застывшей маской безразличия на лице, не мигая и почти не
дыша.
Что-то произошло в его мозгу.
В то мгновение, когда, нащупывая дрожащими пальцами нитку пульса, он
понял, что сердце ее остановилось, его мозг словно нашел единственный
выход: окаменеть. Нэвилль почувствовал в голове каменную тяжесть и
медленно осел на кровать. Потеряв способность двигаться, он сидел, словно
в тумане, где-то в глубине своего сознания пытаясь ухватиться за слабые
ростки вспыхивающих и тут же угасающих мыслей, не в состоянии понять, как
можно так сидеть и почему отчаяние еще не взорвало его, не уничтожило и не
втоптало в землю. Однако он не впал в прострацию. Просто время для него
остановилось, словно застряв на этом месте, не в состоянии двинуться
дальше. Остановилось все. Вздрогнув, толчком приостановилась вся жизнь -
потому что мир не мог существовать без Вирджинии.
Так прошло полчаса. Час.
Медленно, словно наблюдая нечто постороннее, он заметил дрожь в своем
теле. Это было не подергивание мускула, не нервическая дрожь напряженных
мышц. Его всего трясло. Все тело его содрогалось. Бесконечно,
бесконтрольно, непроизвольно, словно огромный клубок нервов, больше не
подчинявшихся его воле. Единственное, что он еще сознавал, - это то, что
это был он и это было его тело.
Больше часа он сидел так, глядя в ее лицо, и его трясло. Затем это
внезапно отступило. Что-то сдавленно бормоча, он вскочил и выбежал из
комнаты.
Расплескивая и не попадая в бокал, он попытался налить себе виски, - и
то, что удалось налить, опрокинул в себя одним глотком. Тонкий ручеек
просочился, обжигая внутренности вдвое сильнее обычного: он весь закоченел
и все внутри пересохло. Ссутулясь, он снова налил бокал до краев и выпил
его большими, судорожными глотками.
Это сон, - слабо возражал его рассудок, как будто посторонний голос
вторгся в его сознание.
- Вирджиния...
Он стал оглядываться, оборачиваясь то в ту, то в другую сторону, словно
отыскивая в комнате что-то, что должно было там быть, но не оказалось на
месте. Словно дитя, потерявшееся в комнате ужасов. Он все еще не верил.
Ему хотелось кричать, что все это - неправда. Сцепив пальцы, сжав руки, он
попытался остановить их дрожь, но руки не подчинялись ему.
Руки его тряслись так, что он не различал уже их очертаний. Прерывисто
вздохнув, он расцепил их, развел в разные стороны и прижал к бедрам,
пытаясь остановить дрожь.
- Вирджиния...
Он сделал шаг и закричал. Страшно, надрывно. Комната вышла из
равновесия и обрушилась на него... Ощутив взрыв острой игольчатой боли в
колене, он снова поднялся на ноги и, причитая, доковылял до гостиной и
остановился. Его качало, словно мраморную статую во время землетрясения, и
взгляд его окаменевших глаз оставался прикован к дверям спальни. В его
сознании вновь прокручивался этот кошмар: гигантское пламя. Ревущее,
плюющееся в небо огнем и плотными, густо-грязными клубами дыма. Крохотное
тельце Кэтти в его руках. Человек. Приближающийся и выхватывающий ее из
его рук словно мешок тряпья. Человек, уходящий под завесу дымного облака и
уносящий его ребенка. И ощущение пустоты.
Он стоял там, пока где-то вблизи не заработала свайная установка и
грохот близких ударов едва не сбил его с ног.
Очнувшись, он стремительно рванулся вперед с воплем безумия:
- Кэтти!..
Чьи-то руки схватили его, люди в масках и халатах потащили его назад.
Его ноги волочились по земле, чертя два неровных следа. Они волокли его
прочь от того места - но мозг его уже взорвался, захлебываясь нескончаемым
воплем ужаса.
Ночь и день чередовались, словно облака дыма, как вдруг он ощутил боль
в скуле и жар спирта, льющегося ему в горло. Он поперхнулся, задохнулся и
наконец очнулся, обнаружив, что сидит в машине Бена Кортмана. Не проронив
ни слова и не шелохнувшись, он следил за остающимся позади столбом
клубящегося дыма, поднимающегося над землей черным знаменем вселенской
скорби.
Нахлынувшие воспоминания смяли его, раздавили своей тяжестью. Он закрыл
глаза и до боли стиснул зубы.
- Нет.
Он не повезет туда Вирджинию. Даже если его убьют за это.
Движения его были медленны и скованны. Он вышел на крыльцо и,
спустившись на лужайку, направился в сторону дома Бена Кортмана. Слепящее
солнце заставило его сощуриться. Руки его бессмысленно болтались по
сторонам.
Звонок по-прежнему играл веселенький мотивчик "Ах, какой я сухой" -
абсурд! Ему захотелось сломать что-нибудь. Он вспомнил, как Бен Кортман
веселился, встроив эту потешную мелодию.
Он, напрягшись, стоял перед дверью, и его сознание, словно